Андреев Александр. Берегите солнце

   - Понятно, товарищ капитан. - Мартынов подергал Чертыханова за рукав, отвел в сторонку. - У тебя курить есть? Дай на дорогу.
   - Две пачки хватит? - Прокофий порылся в сумке от противогаза, достал папиросы. - А хлебнуть хочешь?
   - Сейчас не надо, - ответил Мартынов. - Оставь мне немного на потом. Если вернусь...
   - А куда ты денешься? Возьми хоть шоколаду.
   Мартынов отодвинулся к разведчикам, находившимся возле лошадей. Вскоре всадники проплыли в отблесках зарева и, обгоняя колонну, исчезли в сумраке...
   15
   По левому берегу Оки горели села, все ближе подступая к Серпухову. По этим горящим селам можно было определить, как далеко вперед забрались немцы и как отстали мы.
   В совхозе, где вчера располагался штаб дивизии и где оставался наш медпункт, было пусто и глухо.
   - Может быть, укроемся от дождя-то? - спросил Чертыханов. - Ночь длинная, накупаемся еще.
   - Посвети, - сказал я.
   Прокофий включил фонарик, и я взглянул на часы: стрелки показывали 22.15. Мартынов должен вернуться через 45 минут, если все у него пройдет удачно. Если же он не появится к этому времени, мы не станем медлить и выступим в назначенный срок, выслав вперед другую группу разведчиков. Я приказал командирам рот подготовиться к трудному ночному маршу и, возможно, к ночному бою.
   Чертыханов вгляделся во тьму.
   - Кого я вижу! - воскликнул он. - Дядя Никифор! Где твоя карета скорой помощи?..
   Никифор приблизился к нам, большой, неповоротливый, на косматом лице, как вода сквозь камышовые заросли, поблескивали глаза.
   - Карета при мне, в исправности, - ответил Никифор озабоченно. Раненых много, товарищ капитан. Двенадцать человек. Лошаденка слабая, не стронет с места, а стронет - упадет посреди дороги. Надо что-то придумать, товарищ капитан, а то не довезем. Часть я пересадил в повозку к разведчикам. Но все равно тех, что остались, лошадь не дотянет.
   Чертыханов переспросил:
   - Двенадцать человек за весь день?
   - Если бы... - Никифор, помолчав, сокрушенно вздохнул. - Днем отправили на двух машинах в Серпухов. Двадцать четыре человека. Одну Нина сопровождает, вторую - Катька, новенькая сестра. Обратную дорогу немец заслонил.
   Я почувствовал, как что-то тяжелое, все время мучительно давившее душу, отлегло, прикрыл глаза и улыбнулся: Нина вовремя вырвалась из западни и не испытает всех сложностей предстоящего перехода... Я сказал Никифору:
   - Разыщите телеги, сбрую, вернутся разведчики - возьмете у них лошадей. На гладкую дорогу не рассчитывайте.
   - Какая уж тут гладкая, - проворчал Никифор. - Темень, дождь... - Он не уходил, переминаясь с ноги на ногу. - Вернутся ли разведчики - вопрос, товарищ капитан. А тут неподалеку я отыскал конюшню, в ней четыре коня. Два жеребца, молодая кобылка и четвертая жеребая... Правда, сторож при них имеется, старик. Но мы с ним как-нибудь справимся... поладим. Тяжелую кобылу оставили бы...
   - Забирайте, - сказал я. Никифор от радости задохнулся.
   - Вот это дело! Это мы быстро... - Он побежал в темноту, в сторону конюшни, звучно шлепая по лужам.
   - Обрадовался, - сказал Чертыханов, усмехаясь. - Точно ему шапку золота насыпали... - Мокрое от дождя лицо его поблескивало.
   Разведчики в назначенное время не вернулись. Батальон выступил уплотненной колонной по проселочной дороге, пролегавшей вдоль левого берега Оки.
   Тучи, нависшие над низиной, были обильно пропитаны тревожной краснотой пожарищ. Они текли над головами, рыхлыми комьями с подкрашенными боками сваливались в черную бездну за рекой. Бойцы с молчаливой опаской озирались по сторонам, оскользаясь, плотнее жались друг к другу, понимали: если не вырвемся из ловушки ночью, утром нас могут прихлопнуть. Дождь не переставал сыпаться, мелкий и въедливый, намокшая одежда, отяжелев, давила книзу. Лужи, отражая зарева, казались зажженными изнутри. Лошади, похрапывая, огибали их стороной. Вода раскалывалась под копытами с резким звоном, шумно плескалась под колесами, и старший лейтенант Скнига, обернувшись к лошадям, взмахнул перчаткой.
   - Тихо, черти!..
   И вдруг одна из них заржала призывно и жалобно, и ржание это долго звучало в мокрой тиши над батальоном.
   - Не иначе, как родной дух учуяла, - отметил Чертыханов. - Должно, немцы близко...
   Старший лейтенант Скнига со своими артиллеристами, с оставшейся пушкой шел рядом со мной впереди колонны.
   - Ты промок, комбат? - спросил он меня.
   - Промок.
   - И я. До костей. Стеганка никуда не годится. Как льдом всего обложило. Заболею, наверно, - вдруг пожаловался он детски беспомощным голосом. Чертыханов гулко фыркнул. Я тоже рассмеялся.
   - Бой начнется - выздоровеешь.
   - Теперь я уж не боец. - Он горестно вздохнул. - Нет, не боец. Я себя изучил наизусть. Лекарство принять бы какое против простуды.
   За короткое время я узнал этого громадного и шумного человека и сейчас догадывался, к чему он клонит.
   - Налей-ка нам, Прокофий, - попросил я Чертыханова. Скнига с горячностью запротестовал:
   - Мне нельзя в такой момент. Ни в коем случае!
   Прокофий отвинтил пробку своей фляги. Старший лейтенант с большим принуждением взял стопку.
   - Может, действительно, поможет...
   - Плохой ты актер, Степан, - сказал я. - Пей. Будь здоров.
   Старший лейтенант, чуть запрокинув голову, плеснул в рот коньяк, громко крякнул, встряхнув плечами, обернулся к Чертыханову.
   - Прошу повторить! - И опять ощутимо разнесся пахучий аромат.
   - Полегчало? - спросил я Скнигу.
   - Порядок! Голова, как небо от туч, очистилась от мрачных мыслей...
   Слева от нас и чуть впереди, там, где розовым веером разметнулось зарево, рокотали разрывы, и неохотно, через отмеренные промежутки, взлетала ввысь ракета, одинокая, заблудившаяся в этом дождливом мраке, плавно описывала дугу и гасла, теряя искры.
   ...Родное мое Подмосковье! Звонкий белоствольный хоровод зеленых рощ и перелесков в тончайших запахах весеннего цветения. Медленное течение вод сквозь ладный строй бронзовых сосен, освещенных косыми лучами солнца. Ломкий и восторженный вскрик ветром мчащегося по склонам жеребенка. Жаркая метель листопада над чащами березняка и осинника. Протяжная и чуть грустная девичья песня, уносящаяся во все концы света на крыльях журавлиных клиньев, проплывающих в высоком и студеном небе. Краса моей стороны, Подмосковье, незатухающая боль души моей, прости! Вместо ясных утренних зорь стоят над тобой кровавые зарева пожарищ. Прости нас!
   Часа через полтора после того, как мы покинули совхоз и прошли километров шесть пути, нас встретили разведчики сержанта Мартынова. Я только что подумал о нем с тоскливым беспокойством: не случилось ли чего?.. Мартынов вел коня на поводу.
   - Это вы, товарищ капитан? - спросил он, придвинувшись ко мне вплотную, вглядываясь в лицо. Я обнял его, не скрывая радости. Присутствие этого скупого на слова парня вселяло в меня веру в лучший исход.
   - Ты ранен? - спросил я.
   - Здоров. - Мартынов был мокрый, полы шинели заткнуты за ремень. Повязка на голове тоже намокла от дождя и сползла на ухо. - В седле пассажир. Вернее, пассажирка.
   На лошади сидела темная, бесформенная и неподвижная фигура.
   - Кто это?
   - Сейчас доложу... - Мартынов, двигаясь рядом, держал лошадь под уздцы. Разведчики, не слезая с коней, ехали рядом. - Скоро нам попадется деревня Гуреево, - заговорил Мартынов. - Она пуста, немцы почему-то ее не заняли. А дальше село Волновое, стоит на большаке. От Гуреева до него километров шесть... Там полно немцев. Такое впечатление, товарищ капитан, будто немцы остановились тут лишь на ночлег, чтобы завтра двинуться дальше, на Серпухов... Я обошел пешком вокруг всего села, по огородам. Извозился, как черт! Женщину, что в седле, встретил на огороде. Ее зовут Дашей. Я ее взял специально, чтобы вы сами расспросили.
   Я поотстал, равняясь с всадницей. Лица ее я не видел: голова была замотана платками, с плеч свисал грубый брезентовый плащ, дождь стучал по нему, как по жести, струйками стекая под ноги лошади.
   - Добрый вечер, Даша! - Она оттянула ото рта платок, повернула голову, но ничего не сказала, лишь поглядела на меня сверху вниз. - Когда немцы заняли село?
   - Перед вечером уж. Только они расположились, стало темнеть.
   - Где расположились?
   - А в избах. Хозяевам велели уйти, особенно если с ребятишками, чтобы ночью не кричали да спать не мешали. Старух на печки позагоняли.
   - Куда же ушли хозяева?
   - Кто куда. Кто в хлев, кто в баню, кто в погреб.
   - Танков у немцев много?
   - Я видела четыре.
   - Где стоят?
   - Возле сельсовета. Там же и легковые машины, и грузовики, и мотоциклы... Сельсовет офицеры заняли, наверное, штабные. Телефонисты провода тянули туда...
   - Вы можете, Даша, начертить, как приблизительно расположено ваше село? В каком месте находится сельсовет, где стоят танки...
   Женщина, склонившись набок, протянула мне руки - ей, должно быть, надоело сидеть в седле. Чертыханов и Мартынов, опередив меня, осторожно сняли ее с лошади. Батальон на некоторое время приостановился. Мы накрылись брезентом. Чертыханов включил фонарь, я подставил планшет, и Даша, взяв мокрыми пальцами карандаш, начертила линии улиц, проулков, место расположения сельсовета. Мартынов указал, где находятся часовые, боевое охранение. Старший лейтенант Скнига предложил с веселым азартом:
   - Я выдвинусь со своей пушкой вперед и ударю по сельсовету. Для начала. Это будет весьма внушительно.
   - Прежде чем ударить, до него еще нужно добраться, - сказал я.
   - И доберусь и ударю! - повторил Скнига.
   - Спасибо, Даша, за помощь, - сказал я женщине и посветил ей в лицо фонариком. Она сощурилась от света, на бровях, на ресницах зажглись капельки дождя, блеснули в улыбке зубы, обозначилась ямка на тугой щеке. - Вас водрузить опять в седло? - спросил я шутливо.
   - Нет уж! - запротестовала она. - Ноги онемели от этого седла, сроду не ездила. Колени дождем исхлестало. Пешком пойду.
   Я послал связных за командирами рот.
   Сержант Мартынов повел роты в обход Гуреева. Мы перебрались вброд через овражек, наполненный водой, за оврагом начинался невысокий кустарник...
   Пожары утихали, прибитые дождем, зарева меркли, и небо наваливалось на плечи глухой и тяжелой чернотой. Земли не было видно, ноги утопали в хлюпающей от шагов грязи.
   Я повернулся и, двигаясь спиной вперед, взглянул на батальон. Его не было видно, пропадал в мокрой темени. Я был уверен, что про него сейчас никто, кроме нас самих, не знал, - где он, жив ли или уже смят врагом, как десятки таких же.
   - Атаковать будем с двух сторон, - сказал я. - Одной ротой, третьей, прямо в лоб. Двумя ротами, первой и второй, - слева, обложив село во всю его длину. Постараемся подобраться к селу как можно ближе... Разведчикам снять часовых. С первой ротой идет комиссар Браслетов, с третьей ротой старший лейтенант Чигинцев, я иду со второй ротой... Твоя пушка, - обратился к старшему лейтенанту Скниге, - движется вдоль села слева, остановишься напротив выезда. Это место тебе покажет Даша.
   Скнига приподнял руку, из раструба перчатки вылилась вода.
   - Готов!
   - Сразу же после сигнала - красная и зеленая ракета - ты откроешь огонь вдоль выезда, он ведет прямо к сельсовету. Но после того, как бойцы ворвутся в село, огонь прекратить, чтобы своих не задеть.
   - Понятно, - отозвался Скнига.
   - Подобрать опытных бойцов, - приказал я. - Вооружить их бутылками с зажигательной смесью и противотанковыми гранатами.
   - Разрешите, товарищ капитан, я подберу такую группу? - вызвался Чертыханов.
   - Разрешаю, - сказал я. - К Волновому подойдем приблизительно в час тридцать. Готовьтесь, товарищи...
   Командиры разошлись. Колонна, ворочаясь в темени, продолжала двигаться, невидимая, громоздкая и страшная.
   Отдавая распоряжения, какие положены в создавшейся обстановке, я несколько раз останавливался, чтобы передохнуть, унять охватившую меня дрожь, знакомую, радостную и тревожную, являвшуюся в моменты решений рискованных и опасных.
   Мы приближались к Волновому. Увел своих разведчиков сержант Мартынов, ушел вперед, в ночь, со своей группой бойцов ефрейтор Чертыханов. Расставаясь, он сказал неунывающим, лукавым голосом:
   - До скорой встречи, товарищ капитан!
   Сворачивая влево, повел свою роту в обход села лейтенант Рогов. Вместе с ним ушел комиссар Браслетов. Под ногами чавкала жижа, звучно, со всплесками, и в душу невольно закрадывалось опасение, что немцы обнаружат наше приближение; была надежда: шаги приглушались шумом дождя и расстоянием...
   - Здесь, - сказала Даша и остановилась. - Это дорога... - Она стала оглядываться, распознавая знакомые предметы. - Вон ветла стоит, видите? Она растет на дороге.
   Ни ветлы, ни дороги я не различал. Только оступившись в глубокую колею, налитую водой, понял, что перед нами действительно дорога. В той стороне, где лежало село, было темно и тихо, лишь черноту неба бесшумно прочертили трассирующие пули, скачками взбираясь все выше, выше, оставляя пунктирный ворсистый след.
   - До села отсюда далеко? - спросил я Дашу.
   - Около километра, - ответила она, подумав. - Нет, пожалуй, и того меньше.
   - Надо придвинуться как можно ближе, - сказал я Астапову, усилием воли усмиряя дрожь. - А то далеко придется бежать...
   - Да, далековато, - согласился командир роты.
   Мы прошли еще метров двести.
   Село уже угадывалось вблизи, немое, притаившееся. Уже слышался словно отсыревший, простуженный лай собак.
   - Дальше не пойду, - сказал старший лейтенант Скнига, вытирая перчаткой мокрое лицо; его артиллеристы уже разворачивали пушку. - Если понадобится подскочу ближе...
   Было ясно, что батальон подобрался к селу незамеченным. Я взглянул на светящиеся стрелки часов - два часа ночи. Немцы, с боями покрыв большое расстояние днем, устали от нелегкого марша, от непогоды. Они спали. И нам предстояло нагрянуть на них со всей силой, на какую мы были способны. Мы ждали сигнала.
   Ждали, как мне казалось, целую вечность с нетерпением, доводящим до отчаяния... "Мама, помоги!" - вдруг непрошено вырвалась мольба...
   Вскоре в селе, в правом его конце, хлопнули выстрелы - два одиночных и одна автоматная очередь. Взлетела красная ракета, озарила примолкнувшее во тьме село.
   Бойцы сразу же, не дожидаясь второй ракеты, кинулись в село. Спотыкались, падали, снова вскакивали...
   В небо взмыла и зеленая ракета.
   - Огонь! - рявкнул старший лейтенант Скнига. - Огонь!
   Юрким лисьим хвостом взмахнуло пламя на конце ствола. Еще залп, еще...
   Я тоже бежал к селу, перелез через изгородь и огородом, по тропе - к проулку, прислушиваясь к бою.
   Бой занялся сразу, как пожар, расплеснулся, охватывая все село. Винтовочные, автоматные и пулеметные выстрелы, стучавшие неумолчно, глушились взрывами гранат. Гранаты кидали беспорядочно, не жалея... Потом один за другим прогрохотали два взрыва огромной мощи, и потрясенное село будто на короткий миг отделилось от земли. И тут же, точно молния, ударившая снизу вверх, метнулся с вулканическим ревом огонь. Раздался еще один взрыв такой же силы и с такой же ослепительной вспышкой. Темнота металась, разрываемая в клочья.
   Связные, идущие впереди меня, отыскали калитку, и мы вышли в проулок.
   Я выглянул на улицу. По ней текло густой красной рекой пламя. Огонь вихрился, взвиваясь ввысь, и лизал нависшие тучи. В огне и в дыму перебегали, стреляя на ходу, бойцы. Метались немцы, полураздетые и ошалелые, некоторые отстреливались, отчаянно, наугад.
   Грохот взрывов и стрельба приближались к центру села, к сельсовету. Густая, едкая копоть, прибиваемая дождем, стлалась понизу, удушающей горечью теснила грудь.
   Около сельсовета догорали, исходя чадом, танки с лопнувшими от взрыва снарядов боками, с отброшенными башнями, с исковерканными орудиями. Дымились грузовики, в кузовах тлело какое-то имущество, прикрытое брезентом... Площадь полыхала огнем: были подожжены бензовозы, цистерны с горючим для танков. Горючее расплылось по земле, протекло в пруд и на воде пылало рыжими танцующими языками. Стены сельсовета потрескивали, готовые вот-вот заняться. А вокруг - на земле, на дорожке, на крыльце - валялись убитые немецкие офицеры и солдаты в расстегнутых кителях или в шинелях внакидку - во что успели одеться.
   Слева, в дальнем конце села, не утихала трескотня автоматов и пулеметов, - рота лейтенанта Рогова вела бой с боевым охранением, тесня его к Оке...
   На площадь к сельсовету прибежал лейтенант Прозоровский. Лицо искажено страхом, смешанным с неосознанным чувством радости, - побывал в бою и остался живым. Даже не ранен.
   - Товарищ капитан, - крикнул он, подбежав ко мне, - где артиллерия? Артиллерия нужна!.. Немцев не можем вышибить. В магазине засели. Командир роты послал за артиллерией!
   Из проулка на рысях к сельсовету подкатил старший лейтенант Скнига.
   - Нужна твоя помощь.
   - Всегда готов! - отозвался Скнига.
   - Веди, - сказал я Прозоровскому.
   Мы прошли мимо пылающей лужи; лошади, озираясь на огонь, пританцовывали и дрожали. Затем обогнули небольшой пруд. Отражая пламя, он, казалось, до краев был налит красной водой.
   Неподалеку от пруда из кирпичного здания магазина немцы вели огонь... Красноармейцы залегли, укрываясь за ближайшие избы.
   Нас встретил старший лейтенант Астапов и, кивнув на магазин, проговорил с удивлением:
   - Целое село захватили, а тут маленький орешек - и прыгаем вон сколько времени. - Он усмехнулся. - Знаете, что они нам только что кричали? "Рус, сдавайся!" Ну, не идиоты?..
   - Сейчас мы им покажем "Рус, сдавайся!", - весело сказал Скнига и, обратившись к артиллеристам, скомандовал: - Дайте-ка разочка три... Цельтесь по окнам.
   После третьего выстрела рухнул край крыши. Из окон повалили дым и пыль. Пулеметы смолкли, и к магазину побежал, размахивая пистолетом и крича, лейтенант Прозоровский. За ним, по привычке пригибаясь, кинулись красноармейцы.
   В черном провале показался немец с поднятыми руками, с непокрытой головой, в расстегнутой шинели. Переступил порог, подталкиваемый идущими сзади. Пленные столпились на открытой и широкой площадке крыльца, поддерживая раненых.
   Бой в селе закончился. Лишь слева, где наступала первая рота, грозно бил пулемет.
   По улицам, в зыбких тенях догорающих огней, от избы к избе перебегали красноармейцы, заглядывали в уцелевшие машины, осматривали убитых, вынимая из карманов документы.
   - Имейте в виду, старший лейтенант, это было только начало боя. Завтра начнется самый главный, - сказал я.
   - Само собой понятно, - отозвался Астапов. - Немцы не смирятся с таким поражением и с такой потерей. От села до Серпухова рукой подать. Понимаю, товарищ капитан.
   - Надо готовиться к обороне, - приказал я. - Часть людей пусть отдыхает, остальных заставьте работать.
   - Все сделаю, товарищ капитан.
   - Подсчитайте свои потери. Для раненых займите избу попросторней. И раненым немцам окажите помощь. Потом приходите в сельсовет.
   Я послал связных за командирами рот, за комиссаром, за Чигинцевым и Тропининым. Взглянув на часы, поразился: они показывали 3.30. Мне думалось, что бой длился какие-нибудь минуты. На самом деле он занял около двух часов... Я пошел мимо пруда к площади. Беспокойство мое все возрастало. Враг не простит нам такой дерзости и завтра постарается отыграться. А у нас боеприпасы на исходе, питания нет, люди устали от марша, от боев и от недосыпания. И где мы сейчас находимся - рядом свои или мы по-прежнему в окружении?
   Дождик все сыпался, мелкий и спорый, холодные струйки стекали по спине между лопатками, вызывая дрожь, сырая шинель давила на плечи.
   Услышав за спиной тяжелый, чавкающий топот, я обернулся: это был Чертыханов.
   - Товарищ капитан! - Лицо его расплылось в улыбке. - Ваше задание выполнено! - Грязный, мокрый, он едва держался на ногах от усталости, от напряжения и перенесенных опасностей, но старался казаться, как всегда, бодрым и неунывающим... Кроме своего автомата, на нем висело еще два немецких, по бокам - увесистые гранаты, в кармане - бутылка с горючей жидкостью. От встречи с Прокофием душа моя как будто оттаяла, стало теплее.
   - А мы, товарищ капитан, кое на что еще годимся, - немножко хвастливо сказал Чертыханов.
   Мы вышли на площадь. Горючее в пруду уже погасло, а на земле еще догорало небольшими островками. В воздухе черной метелью носилась копоть, мокрая, оседала на лица, на плечи.
   Я вошел в помещение сельсовета. Прокофий включил фонарь. Негустой и тонкий луч пробежал по лавкам, по столу, скользнул по углам. На полу лежали убитые немецкие офицеры, валялись полевые сумки, бумаги, карты, к порогу была отброшена рация. Чертыханов направил луч фонаря вверх, нашел лампу с разбитым стеклом и зажег ее. Фитилек горел тускло и неуверенно. При свете как бы ощутимее запахло дымом, кислым и приторным. Стекла вылетели вместе с рамами, стол расколот надвое, скамьи валялись вверх ножками, а из печки взрывной волной вырвало несколько кирпичей, они еще хранили тепло: печь на ночь натопили, грели чайник, он остался целым, полным теплого кофе...
   Бойцы вынесли из помещения убитых. Бумаги, сумки, карты собрали, и я ждал, когда прибудет лейтенант Тропинин, чтобы просмотреть документы.
   Первыми пришли командир третьей роты Кащанов и старший лейтенант Чигинцев. Потом появились Астапов и Скнига. Подъехал со своим обозом лейтенант Тропинин. Последними пришли лейтенант Рогов и комиссар Браслетов. За ними привели группу пленных.
   Я приказал разыскать сержанта Мартынова.
   Чертыханов нашел коробку со свечами и, расставив их на столе рядком, зажег. Стало светло.
   - Занавесьте окна, - сказал я. Их кое-как заткнули валявшимися на полу шинелями, мешками, заставили досками.
   - Бойцы наши вели себя геройски. Будем представлять к награде. Как ты считаешь, комбат? - спросил Браслетов.
   - Обязательно. Составь список. А когда будешь писать бумаги для награждения, не забудь учесть предыдущие бои: в лесу с парашютистами и под Тарусой.
   - Сделаю, - ответил Браслетов. Он взял со стола две свечи, поставил их на подоконник, аккуратно разложил лист бумаги, но писать не стал, с беспокойством потер лоб. - Список составить успеем... - Вернулся к столу, сел. - Как закрепиться здесь прочнее, вот о чем надо думать в первую очередь.
   В комнату, пригибаясь, чтобы не удариться головой о косяк двери, широко шагнул через порог сержант Мартынов. На голове белела свежая повязка.
   - Вот он, герой, - сказал я Браслетову. - С него и начинай список.
   - Не знаю, герой я или не герой, но в своем деле кое-что смыслю, ответил Мартынов. - Вызывали, товарищ капитан?
   - Что это, новая прибавилась? - спросил я, указывая на повязку.
   - Старую перевязали.
   - Отдыхать не придется, сержант, - сказал я ему.
   Туго сведя брови, Мартынов мрачно посмотрел на меня, на командиров, сидящих за столом, а в уголках его губ теплилась улыбка.
   - Во время боя вызывают не для того, чтобы предлагать отдых.
   - У нас нет связи со своими, - сказал я. - И далеко ли отсюда наши войска, не знаем. А нам во что бы то ни стало надо связаться с ближайшей от нас частью.
   - Когда нужно выехать? - спросил Мартынов.
   - Сейчас же.
   16
   Как выяснилось, ночным налетом наш батальон разгромил два батальона пехотного полка "Гауптман". По предварительным подсчетам, было убито более двухсот солдат и офицеров. Тридцать семь человек захвачено в плен. Среди пленных находился и командир первого батальона капитан Непелинг. Я приказал привести его. Я любил разговаривать с пленными. Мне хотелось разгадать тайны чужой души, такой жестокой и равнодушной к страданиям других.
   Немец смело вошел в комнату, высокий, худощавый, сильный; на удлиненном лице длинный, чуть искривленный нос, под белесыми бровями блестели небольшие черные глаза; левый глаз и щека заплыли синяком от удара каким-то предметом - очевидно, при взрыве гранаты; на костистых плечах болталась шинель внакидку, под шинелью белели нижняя рубашка и трикотажные кальсоны; продолговатые ступни ног стыли на холодном полу.
   Находившиеся в помещении бойцы и командиры заулыбались при виде командира батальона в столь некомандирской форме. Я кивнул Тропинину, чтобы он переводил.
   - Что за вид у вас? - спросил я немца строго, точно делал ему выговор.
   Капитан уловил мою иронию, губы его горько покривились от улыбки.
   - Вы неучтиво и не вовремя подняли меня с постели.
   - Разве вас так еще не подымали?
   - Никто и никогда, - заявил капитан, переступая босыми ногами.
   - Вы простудитесь, - сказал я с той же скрытой иронией. - Наденьте сапоги... Прокофий, принеси ему какие-нибудь...
   - Мои сапоги здесь. - Немец кивнул на перегородку. - Я спал там. Позвольте, я их найду... - Он скрылся за перегородкой, и, пока обувался и одевался, лейтенант Тропинин, просматривая бумаги, разложенные на столе, обратил наше внимание на одну из них.
   - Послушайте, что они пишут, - сказал он, смеясь. - Это наставление о том, как немцам держать себя в России. Слушайте... Пункт номер восемь: "Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не "переговорить" и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он природный диалектик и унаследовал склонность к философствованию. Меньше слов и дебатов. Главное - действовать. Русскому импонирует только действие. Русские всегда хотят быть массой, которой управляют. Так они воспримут и приход немцев, ибо этот приход отвечает их желанию: "приходите и владейте нами".
   Слушая, мы улыбались, переглядываясь, а когда Тропинин прочитал последнюю фразу, разразился хохот.