Андреев Александр. Берегите солнце

   - Интересно, - спросил я, - что же дальше?..
   Тропинин пододвинулся поближе к свече.
   - "Поэтому у русских не должно создаваться впечатления, будто вы колеблетесь. Вы должны быть людьми дела. Тогда русский охотно подчинится вам. Не применяйте здесь никаких немецких масштабов и не вводите немецких обычаев, забудьте все немецкое, кроме самой Германии...
   Только наша воля должна быть решающей, однако эта воля должна быть направлена на выполнение больших задач. Только в таком случае она будет нравственна и в своей жестокости. Держитесь подальше от русских, они не немцы, а славяне. Не устраивайте попоек с русскими. Не вступайте в связи с женщинами подчиненных вам предприятий. Если вы опуститесь до их уровня, то потеряете свой авторитет в глазах русских.
   Остерегайтесь русской интеллигенции, как эмигрантской, так и новой, советской. Эта интеллигенция обманывает, она ни на что не способна, однако обладает особым обаянием и искусством влиять на характер немца. Этим свойством обладает и русский мужчина и еще в большей степени русская женщина... Не заражайтесь коммунистическим духом. Русская молодежь на протяжении двух десятилетий воспитывалась в коммунистическом духе. Ей незнакомо иное воспитание. Мы не хотим обращать русских на путь национал-социализма, мы хотим только сделать их орудием в наших руках. Вы должны покорить молодежь, указывая ей ее задачи, энергично взяться за нее и беспощадно наказывать, если она саботирует или не выполняет этих задач..."
   Капитан Непелинг появился из-за перегородки уже в кителе, в брюках и в сапогах, сразу стал с виду страшней и опасней - форма придала ему что-то хищное и беспощадное.
   - Вы знакомы с этой инструкцией? - Я показал ему брошюру.
   Он взял ее в руки, мельком взглянул и небрежно швырнул на стол.
   - Она рассчитана на ограниченных людей. Я не придаю этому значения. В этой инструкции, как и в других таких же, много вранья. Я в этом убедился, как только прибыл сюда.
   - Откуда прибыли? - спросил я. - Оттуда, где вас не смели тревожить по ночам?
   Немец пошевелил жесткими губами.
   - Да, я из рая. У нас, немецких офицеров, война разделена на два полюса - на рай и на ад. Рай - это западный фронт: Франция, Бельгия, Голландия. Ад - фронт восточный, Россия... Я попал в ад.
   - Если определять ад по Данте, - сказал я, - то вы - я имею в виду немецкие войска - находитесь лишь на первых кругах. У вас еще все впереди.
   Капитан Непелинг взглянул на Тропинина, попросил разрешения задать мне вопрос. Я кивнул.
   - Много ли ваших войск наступало на это село?
   - Батальон, - ответил я. - Неполного состава.
   Немец не поверил. Он обиженно и высокомерно вскинул подбородок.
   - Не может быть. Странно. Я думал больше... Черт бы ее побрал, нашу беспечность, великодушие и самонадеянность! Глупо попасть в плен, находясь у самой цели.
   - Вы имеете в виду Москву?
   - Конечно.
   - Вы уверены, что захватите ее?
   - Конечно.
   Командиры, сидящие за столом, заговорили все сразу, возмущенно, с ненавистью. А старший лейтенант Чигинцев, с презрением глядя на капитана в упор, выругался.
   - Эх, врезать бы ему с размаха... По-другому заговорил бы. Ишь как держится, форс показывает, ногу выставил. Паразит!..
   - Умерь свой пыл, старший лейтенант, - сказал я Чигинцеву.
   Капитан Непелинг немного испугался.
   - Господам офицерам не понравилось мое заявление. Это вполне естественно, это понятно. Но у войны свои законы, они диктуют свою волю, и этой воле, хотите вы или не хотите, придется подчиниться. Москва скоро будет в наших руках. Очень скоро. Еще одно усилие, один рывок. - Немец увлекался, забыв, где находится. - Наши войска накапливают большие силы. И всякое сопротивление с вашей стороны будет смято нашим железным тараном. Сопротивление бесполезно!..
   - Рус, сдавайся?! - весело воскликнул я, и все мы дружно рассмеялись, а немец, как бы протрезвев, осознав свое положение, замолчал, испуганно и отчужденно оглядывая нас.
   - Спросите, Володя, - обратился я к Тропинину, - где находятся сейчас другие подразделения и части дивизии. В каких населенных пунктах. Пусть он покажет на карте. И много ли у них танков.
   Тропинин перевел. Немец, чуть сощурив белесые ресницы, поджав губы, долго вглядывался в меня.
   - А если я не скажу, вы станете меня пытать? Но я слышал, что русские пленных не пытают.
   - Русские не пытают, - подтвердил я. - В отличие от вас, фашистов. Но все-таки: где и какие части расположены вокруг?
   Немец вдруг пристукнул каблуками.
   - Не могу сказать в точности. Войска наступали поспешно, и чувствовался беспорядок. По плану мы завтра должны были войти на дорогу Москва - Тула и овладеть городом Серпухов. - Он помолчал немного, оглядывая нас со снисходительной усмешкой. - Если тут действительно один батальон, то вы долго не удержитесь. Танков у нас в избытке...
   Нам стал надоедать этот хвастливый немец. Браслетов сказал, подымаясь из-за стола:
   - Хватит возиться с ним. Пусть уведут.
   Мы вышли на улицу. Дождь перестал, темнота заметно редела.
   Подъехали разведчики. Ввалившиеся бока лошадей были мокры, ноги забрызганы грязью, хвосты слиплись. Сержант Мартынов, сойдя на землю, бросил поводья Пете Куделину и подошел ко мне.
   - Задание выполнено, товарищ капитан, - сказал он кратко.
   - Кого ты видел?
   - До командира полка дошел. Он при мне связался с командиром дивизии. Я все объяснил. Приказано срочно переправить пленных и захваченные документы в дивизию.
   - А где связисты?
   - Скоро прибудут. Провод тянут... - Помолчав немного, сказал негромко и как бы смущенно: - Жена ваша вернулась с нами.
   - Нина?! - Я схватил его за отвороты шинели и даже встряхнул. - Где ты ее нашел?
   - Она искала наш батальон, справлялась в штабе дивизии. Когда услышала, что я и мои разведчики неподалеку, в полку, немедленно прибежала. Обрадовалась так, что даже расплакалась. Расцеловала всех...
   "Ведь мы можем отсюда и не выйти", - с тоской подумал я и спросил:
   - Зачем ты ее взял?
   - Попробуйте не взять! Вы ее больше знаете. Спрашивала про вас: живы ли, не ранены ли?.. Она молодец, в седле сидит крепко...
   - Где она сейчас?
   - К Никифору пошла. - Мартынов отвернул лицо, чтобы скрыть улыбку. Наверно, побоялась сразу показаться вам на глаза. Мы можем быть свободными пока?
   - Да, я позову, если понадобишься...
   Мартынов, тяжело переставляя ноги, подступил к Чертыханову и помахал разведчикам, подзывая их к себе.
   Санитары укладывали на повозки раненых. Нина меняла повязку на плече красноармейца, когда я подошел. Она заметила меня, но не обернулась. Только пальцы, разматывающие бинты, на секунду приостановились. Она знала, что я недоволен ее возвращением, что я наблюдаю за ней со скрытым беспокойством и осуждением.
   - Зачем ты приехала? - спросил я тихо.
   - Здесь мое подразделение, - ответила она. - Ты здесь. Я не хочу, чтобы меня считали дезертиром...
   Я отошел, бесполезно было что-либо говорить ей в этот момент: не согласится, не примет моих доводов, не отступится от своего решения. Было горько, страшно за нее и в то же время я ощутил, как в грудь хлынула теплота, до щемящей боли обожгла сердце: Нина опять со мной! Быть может, в самую тяжелую минуту жизни мы будем рядом. Она со мной, мой товарищ...
   Неподалеку от села в утренней сумеречной мгле взлетали неяркие ракеты. Они таяли в вышине, не осветив землю.
   17
   С рассветом остатки разбитых и бежавших в сторону Оки немецких батальонов, сгруппировавшись, предприняли атаку, чтобы вернуть село. Они даже зацепились за крайние дворы, но были отброшены и попыток наступать больше не делали.
   Наши роты легли в оборону. Бойцы, наскоро позавтракав, - повара сварили каши невпроворот, бухнули в нее мясные консервы, найденные в немецких машинах, - рыли за огородами траншеи, охватывая село полукругом. Опять окопы!.. Сколько таких окопов осталось позади. Лицо земли, сплошь испещренное шрамами. Вот и еще один шрам появится: неустанная, прилежная лопатка красноармейца перепашет и это место...
   Проходя вдоль улицы, Чертыханов считал уцелевшие машины: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать... В кабине одного грузовика сидел, уронив голову на руль, убитый шофер. Чертыханов вытащил его из кабины и положил на землю. Я сел за руль и нажал на стартер. Мотор заработал. Я проехал немного вдоль улицы и остановился.
   - Исправная машина, - сказал я Браслетову. - Мощная.
   - Их надо переправить к своим. - Браслетов обходил и осматривал каждый грузовик. - Это же целое состояние!
   - А как ты их переправишь? Кто поведет? По такой дороге - до первой канавы...
   - Пускай пришлют людей, тягачи, тракторы. - Браслетов все более возмущался, ему еще ни разу не приходилось видеть столько захваченных машин. - Не отдавать же их обратно немцам!
   - Отдадим, - сказал я.
   Браслетов остановился, недоуменно глядя на меня, дуги бровей приподнялись под козырек фуражки.
   Чертыханов проговорил, успокаивая его:
   - Не волнуйтесь, товарищ комиссар, положитесь на меня, я знаю, куда их отправить. Очень надежное место: машины, как и танки, отлично горят... Браслетов, круто повернувшись, так грозно взглянул на Чертыханова, что тот невольно приложил ладонь к пилотке. - Виноват, товарищ комиссар.
   С огорода по скользкой тропе от погребицы медленно двигалась пожилая женщина. За ней тащились, передвигая ноги в тяжелых высоких калошах, двое ребятишек. Женщина отворила калитку, обошла, крестясь и шевеля губами, убитого, валявшегося у забора, и еще издали взмолилась стонущим и протяжным голосом:
   - Сыночки, родимые... - Голова ее была замотана платком. Лицо казалось темным от невыплаканного горя. - Господи, беда-то какая!.. Не уходите от нас. Не бросайте. Грех вам будет, если покинете. - Она схватила рукав моей шинели. - Сыночки, родимые, не покидайте. Детишек не покидайте...
   Я представил на ее месте мою мать, и по сердцу остро, как лезвием, резанула боль. Мать вот так же умоляла бы не покидать.
   Чертыханов с усилием оторвал от меня женщину, обнял ее за плечи и, уговаривая, отвел к крылечку.
   Здесь меня нашел Петя Куделин. Еще не добежав до нас, он крикнул срывающимся тоненьким голосом:
   - Товарищ капитан! Скорее в штаб. Вас вызывают к телефону.
   Я взглянул на Браслетова.
   - Наверно, Ардынов.
   - Узнали наконец. Дошло.
   - Скажу наперед, что он мне заявит: "Держись, капитан, до последнего. Поможем".
   Браслетов развел руками.
   - А что ему еще остается?
   Мы поспешили к сельсовету. Я был рад тому, что весть о захвате Волнового долетела до штаба армии: там наверняка предпримут все, чтобы мы смогли удержать село за собой. Чем ближе подступал противник к Серпухову, тем ценнее и жизненно важнее становился каждый населенный пункт.
   Мы шагали вдоль улицы по мокрой траве. Еще курились, затухая, сожженные и подорванные грузовики, издавая острый и едкий запах.
   Из избы, мимо которой мы проходили, выметнулся здоровенного роста красноармеец в окровавленных бинтах. Махнул с крыльца через все ступеньки на дорожку. Его пытались удержать дядя Никифор и санитарка. Отбиваясь, он нес их на плечах.
   - Что с тобой? - спросил я.
   На меня глядели бешеные от ярости глаза.
   - Не хочу лежать с фашистами! - крикнул раненый боец. - Их надо зубами грызть, а их кладут рядом со мной. Лечат гадов! Не хочу дышать фашистским духом!
   Дядя Никифор обхватил раненого за талию.
   - Чего раскричался?.. Идем. Смотри, что наделал, дурак. Все повязки сорвал.
   Красноармеец, прикрыв глаза, вдруг повалился набок. По щеке из-под бинта поползла режущая глаз своей яркостью полоска крови.
   - Всех раненых вывезти, - сказал я санитару. - Немедленно. И своих и чужих.
   - Сначала своих, - поправил Браслетов.
   Дядя Никифор горестно взглянул на меня.
   - На чем? На себе не перетаскаешь. Есть тяжелые...
   - Заберите всех захваченных немецких лошадей, - сказал я. - Не хватит возьмите колхозных. Через два часа чтобы здесь ни одного раненого не осталось.
   Еще издали я увидел Тропинина. Он бежал к нам. Без шинели, без пилотки. Поскользнувшись, чуть не упал. Что-то кричал и взмахивал рукой. Я поспешил к нему навстречу, спросил не без тревоги:
   - Что случилось?
   Лейтенант едва переводил дух.
   - Что вы стоите? Вас ждет у телефона Сталин.
   - Сталин? - Я с испугом посмотрел на Тропинина: в себе ли он?
   - Да! Приказали немедленно разыскать. Скорее же!
   Пробегая мимо окон сельсовета, я услышал голос связиста, размеренный, со сдержанным волнением: "Я тюльпан, я тюльпан. Я вас хорошо слышу. Я тюльпан..." Увидев меня в двери, он проговорил, срываясь от радости на крик:
   - Пришел! Передаю...
   Я выхватил у него трубку.
   - Слушаю!
   Возле моего уха что-то тоненько потрескивало, попискивало, скреблось острыми коготками. "Это называется: "хорошо слышу", - подумал я, оглядываясь на связиста, который готов был совершить все, чтобы только разговор состоялся. Шум в трубке будто дышал, усиливаясь и затихая, в него вплетались какие-то выкрики, посторонние голоса. Потом издалека, пробивая глубину, донесся глухой невнятный вопрос:
   - Кто у телефона?
   - Капитан Ракитин, - ответил я.
   - Сейчас будете говорить. - Наступила пауза с теми же тоненькими и трескучими разрядами, словно вдоль всей телефонной линии сидели сверчки и неустанно пилили тишину. Затем сверчки замерли, стало тихо, и я услышал гулкие и всполошенные удары своего сердца.
   - С вами говорит Сталин, - донесся до меня знакомый и спокойный голос. - Поздравляю вас с победой, товарищ капитан.
   Я стоял. Стояли и все, кто находился в этот момент в помещении.
   - Служу Советскому Союзу! - проговорил я как можно тверже.
   - Вы правильно поступили, что атаковали превосходящего вас противника и выбили его из села. Так надо поступать всегда. Надо создавать врагу невыносимые условия на нашей земле! Сколько вам лет, капитан?
   - Двадцать четыре.
   - Я так и думал. - Помедлив, он спросил глуховатым голосом: - Сколько ты еще можешь продержаться, сынок?
   - До вечера, товарищ Сталин. Дольше не смогу.
   - Продержись до вечера. Тебе помогут. Желаю успеха.
   Голос умолк, и сейчас же по всей линии заскрипели сверчки. Некоторое время мы стояли, как бы внезапно оглушенные, не зная, как вести себя дальше.
   Я сел на лавку, снял фуражку и вытер платком вдруг вспотевший лоб.
   - Товарищи, - сказал я, оглядываясь вокруг, словно только что увидел находившихся в помещении командиров. - Товарищи, со мной разговаривал Сталин. Вы слышали? Я обещал ему продержаться до вечера... - Трубка в моей руке подрагивала, и телефонист нетерпеливо напомнил:
   - Слушайте, товарищ капитан. С вами говорят.
   Я приложил трубку к уху. Сквозь сверчковый скрип пробился голос генерала Ардынова:
   - В чем нуждаешься, капитан?
   - Людей мало! - крикнул я. - Нет боеприпасов! Помогите, товарищ генерал!
   В разговор ворвался громкий и властный голос:
   - Почему докладываете открытым текстом?!
   Ардынов помолчал, и мне в эту минуту подумалось, что он досадливо поморщился, серые воробьи бровей сердито нахохлились: сколько он ведет коротких, отрывочных телефонных разговоров, и ему со всех концов летят слова мольбы: "Нет людей, нет оружия, нет боеприпасов... Помогите!.."
   - Поможем! - крикнул Ардынов в ответ. - А вы держитесь! Стойте до последнего!
   - Есть держаться до последнего! - крикнул я, веселея. Передав трубку связисту, я переглянулся с комиссаром.
   - Что я говорил?! "Держись!" Что ж, будем стоять до последнего, сказал я.
   "Стоять до последнего!" Вот она, великая и трагическая формула, продиктованная отчаянными сражениями с превосходящими силами врага. Она родилась в горестные дни отхода и утвердилась как самая надежная защита жизни - другого пока ничего не дано. Теперь она уже вступила в свои права, стала всесильным законом. И этому закону были подчинены все - от красноармейца до командующего. Все выйдут из строя, останется один, последний, и этот последний обязан биться, пока он жив.
   - Объявить всему батальону, - сказал я Браслетову, - что нам звонил товарищ Сталин и приказал стоять насмерть! - А мне в эту минуту показалось, что я могу совершить невозможное.
   Лейтенант Тропинин, встав из-за стола, взглядом пригласил меня к карте, где была нанесена оборона села. Я склонился над нею.
   Прихватив автомат, комиссар сказал на ходу:
   - Пойду в роты. - На пороге задержался. - Хорошо бы ребятам дать по чарке. Продрогли, наверно...
   - Уже дали, - ответил Тропинин. - Я распорядился. По бутылке вина на каждого. У немцев захватили целую машину - где-нибудь склад растащили.
   На дворе прояснилось, облака посветлели. Студеный ветер с тонким свистом залетал в неплотно заткнутое окошко, выдувал тепло.
   Мимо окон сельсовета Нина вела раненого. Боец, бледный, обессиленный, тяжело опирался на ее плечи. Я выбежал ей навстречу. Нина приостановилась, увидев меня.
   - Со мной говорил Сталин, - сказал я; голос мой дрожал от сдерживаемого волнения. Раненый боец распрямился, стал тверже на ногах.
   - К нам в батальон звонил? - спросил он.
   - Да. Только что.
   Нина с грустью улыбнулась мне, смежив ресницы, поправила пилотку на волосах.
   - Стоять? - спросила она.
   - Да.
   В это время раздался грохот разрывов, близких и дальних. Они как будто ударялись мне в спину между лопаток и встряхивали.
   18
   Огневой налет длился полчаса. Он рушил и поджигал избы, калечил машины, снаряды с корнем вырывали деревца в садах. На улицу из окошек плескались ледяные брызги разбитых стекол.
   Затем немцы двинулись в атаку, шли к селу длинной извилистой цепью, нещадно паля из автоматов и неохотно крича; крик походил на протяжное улюлюканье. Потом они побежали по полю, приближаясь к огородам. Встреченные огнем, залегли. По ним редко, сберегая мины, хлестали из минометов, не давали встать.
   В сумрачном поле показались танки, четыре ползущих и стреляющих коробки. Немецкая цепь поднялась и снова рванулась к нашим окопам. Но опять залегла. Звонко рассыпались выстрелы, разрывные пули щелкали с веселым и погибельным треском.
   Танки наползали, стреляя.
   - Неужели пройдут, товарищ капитан? - проговорил Чертыханов, из-за угла следя за ними глубоко запавшими глазами. - Бутылок мало, ночью все истратили. Прорвутся в село и начнут разгуливать, как по нотам...
   Танки не прорвались. Один был подбит бронебойщиком Иваном Лемеховым, второй - артиллеристами Скниги. Два других развернулись и, вздымая пласты земли, ушли назад. Стрельба поутихла. Немцы зарывались в раскисшую землю, выжидали.
   В селе, понизу, подобно туману, стлался горький дым от подожженных изб. Метались женщины, вынося из огня скарб: они стонуще-тоскливо, пронзительно причитали, оплакивая беду.
   Чертыханов сдавил мне плечо.
   - Самолеты! Глядите.
   Взявшись невесть откуда, самолеты с угрожающим ревом пронеслись низко над селом. Они как бы присматривались к тому, что должны "обработать". Высмотрели. Зашли снова.
   - Сейчас начнут молотить, - сказал Чертыханов, запрокинув голову, следя за спускающимся самолетом. - Скатимся в погреб, товарищ капитан. Подальше от греха...
   Первая бомба, черная, свистящая, шла к земле медленно, не торопясь, в жуткой тишине. Мир как бы замер с застывшим в ужасе лицом, обнажив голову: она несла смерть. Бомба угодила в избу, в небольшую избу с тремя окошками на улицу, с крылечком, с калиточкой в огород. Она пробила крышу возле трубы, из которой тянулся утренний негустой дымок, и там, внутри человеческого гнезда, разорвалась. Точно щепочки, взлетели бревна стен, кирпичи, доски. Когда клубы пыли, дыма и копоти рассеялись, на месте избы зияла черная яма. Я зажмурился...
   - Уйдемте отсюда! - крикнул Чертыханов и с силой потащил меня за двор, к погребу. Ефрейтор прикладом сбил замок, приподнял крышку, и мы по лестнице спустились вниз, в темноту и сырость.
   - Сейчас зажгу свечу. - Прокофий чиркнул спичкой, вынул из сумки противогаза свечу и зажег. Люк оставили открытым.
   В погреб скатились один за другим связные, последним медленно сполз телефонист. Установив аппарат на кадку с капустой, он покрутил ручку, и в погребе зазвучали позывные.
   - Я тюльпан... Как меня слышите? - спокойно звал телефонист. Повернулся ко мне: - Связь есть. Спрашивают, кого бомбят. - И крикнул в трубку: Нас!.. Сколько самолетов?
   - Девять, - подсказал Чертыханов. - Пусть знают, как нам весело.
   Бомбы рвали землю на куски. Сотрясающие удары сыпались один за другим, и в погребе колебалось пламя свечки.
   - Вызови командира дивизии, - сказал я связисту.
   Боец долго объяснял, откуда вызывают, наконец передал мне трубку.
   - Начальник штаба на проводе, товарищ капитан...
   В это время протяжный, с треском, мощный гул лавой опрокинулся на погреб. Ветхое сооруженьице над погребом смахнуло, как перышко, крышку люка отшвырнуло, свечка погасла. Бомба разорвалась рядом. Телефон умер, как ни призывал его к жизни "тюльпан".
   - Обрыв, товарищ капитан, - сказал связист. - Пойду взгляну, недалеко, наверно. - И, взяв автомат, поежился, точно предстояло нырнуть в ледяную воду.
   Бойцы, придавленные к земле взрывом, зашевелились, отряхиваясь от пыли. В узкую горловину над головой виднелось небо с расчесанными на длинные пряди облаками. Под ними густился дым.
   Я вылез из погреба и, оглянувшись, ужаснулся. Село было разбито, растерзано. Вместо длинных и ровных порядков домов лежали обломки бревен, на уцелевших избах кровли сорваны, окна вышиблены, изгороди повалены. Пыль, прах вихрились вдоль улиц. Диким галопом пронеслись два обезумевших стригуна и скрылись в дальнем конце улицы, в дыму.
   Немцы, воспользовавшись налетом авиации, пошли в атаку. Они захватили окопы за огородом, устремились дальше и вытеснили наших бойцов с западной стороны улицы. Теперь нас разделяла дорога, проходившая посреди села. Я послал связных к Рогову и Кащанову с приказом прочно закрепиться на этой стороне улицы, отразить атаку противника, а затем, нанеся удар, вышибить из села...
   Связные, пригибаясь, огородами побежали один в одну сторону, другой - в другую.
   Я сказал подошедшему Астапову и командирам взводов, указывая через улицу на порушенные дома, где возвышался уцелевший над колодцем журавль:
   - Удар нанесем в этом направлении. Здесь, по моим наблюдениям, нет пулеметов. Приготовить гранаты. Ворвемся в проулки, расходиться сразу вправо и влево по огородам.
   - Понятно, - тихо отозвался Астапов и ушел, обходя избу, во взвод.
   Привел своих артиллеристов старший лейтенант Скнига. Пушку пришлось столкнуть в пруд: кончились снаряды.
   Я огляделся. В проулке находилось человек двадцать бойцов взвода лейтенанта Прозоровского. Прижимаясь к стенам, хоронясь за углами избы от пуль, они ждали. Ждали команды, с верой и беспокойством глядя на меня...
   Тропинин поставил в строй всех, даже раненых, даже санитаров. Сзади себя я заметил Нину. Я взглянул ей в глаза и отвернулся, увидел: она решилась.
   Бывают моменты наивысшего подъема духа, когда, поняв это, нужно или бросаться вперед, или, тихо остывая, отступить. Я почувствовал, что именно такая минута настала. И упустить ее - значит упустить успех...
   Я не торопясь расстегнул ремень и сбросил с плеч шинель, прямо на землю, под ноги. Все, кто находился рядом, сделали то же самое. И Нина скинула шинель, наскоро захлестнула гимнастерку ремнем. Затем я вынул из кобуры пистолет, мельком встретился взглядом с Прозоровским; мне показалось, что он перешагнул через черту страха и бледный, с дико распахнутыми глазами, ждал сигнала.
   - Приготовиться. За Родину! За Сталина! - Я произнес это негромко, твердо, как заклинание, которое должно спасти от смерти и которое должно принести победу. На затылке у меня шевельнулись волосы, в грудь хлынула какая-то темная нечеловеческая сила, захлестнула сознание. Я вдруг закричал, не помня себя, истошно, дико, изо всей мочи:
   - За мно-о-ой! Ура!
   - Ура! - подхватил Чертыханов и бросился на улицу, строча из автомата. Красноармейцы, подстегнутые собственным криком, высыпали на дорогу, обгоняли друг друга - скорей, скорей. Опаляя слух мгновенным злым свистом, летели навстречу пули - ледышки, скользящие вдоль спины. Кто-то ткнулся лицом в мокрую траву, под ноги мне, я перепрыгнул и побежал дальше. Я заметил, как споткнулась Нина. Упала, но тут же вскочила и побежала вперед.
   Слева пересекал улицу старший лейтенант Астапов. А еще дальше валила через улицу рота лейтенанта Кащанова. Среди бежавших мелькнула высокая, чуть подавшаяся вперед фигура Тропинина с винтовкой наперевес: он не бежал, он шел, даже не пригибаясь.
   А справа вел в бой красноармейцев комиссар Браслетов.
   Я остановился у колодца с журавлем перевести дух. В груди, освобожденной от накипи ярости, вдруг зазвенела, пронизывая все тело радостью, струна: жив! живой! В душе горячо и мятежно клокотала сила жизни! И Нина жива. И Чертыханов и Мартынов...
   Немцы были выбиты из села. Вон они убегают по огородам, и бойцы, преследуя, стреляют им вслед... Вот Чертыханов, привстав на колено, прицелился и выстрелил, и солдат, перелезая через изгородь, повис на жердях, потом тяжело сполз на землю.
   Я послал связных в роты с приказом: занять траншеи за селом. Я гордился своим батальоном, гордился своей победой. Удача, как хмель, кружила голову. Возбуждение постепенно улеглось, опьяненное боем сознание прояснилось...
   Из-за стремительности удара потери были незначительны. Убитые лежали посреди улицы, раненые ползли к домам. Мы заняли вырытые нами траншеи. Немцы, не торопясь, отступали, и на некоторое время перепало затишье. Женщины и подростки, крадучись, понесли бойцам только что сваренную картошку, молоко в крынках.