Страница:
правосудно, то и в невоздержности из-за влечения [больше неправосудности,
чем в невоздержности из-за порыва ярости], ибо в порыве ярости нет наглости
(hybris).
Ясно поэтому, в каком смысле невоздержность, связанная с влечением,
более позорна, чем невоздержность, связанная с порывом ярости, а также что
воздержность и невоздержность относятся к телесным влечениям и
удовольствиям. Осталось понять, какая между ними [ - удовольствием и
влечением - ] разница.
В самом деле, как уже было сказано вначале, одни из [влечений]
человеческие и естественные как по роду, так и по степени, другие -
звероподобные, третьи же [обусловлены] уродствами и болезнями. Благоразумие
и распущенность связаны только с первым [видом влечения]. Вот почему мы не
называем зверей ни благоразумными, ни распущенными иначе, как в переносном
смысле, - у них ведь нет ни сознательного выбора, ни расчета - и еще в
случае, если один какой-то род животных в целом отличается от другого
наглостью, буйством и обжорством, но это отступления от природы, так же как
среди людей - помешанные.
Зверство менее [дурно], нежели порочность, но более страшно, ибо лучшая
часть души [у зверей] не развращена (оу diephthartai), как у [порочного]
человека, а отсутствует. Это похоже на сравнение неодушевленного и
одушевленного по степени порочности. Ведь безвреднее всегда бывает дурное
качество того, что не имеет в себе источника [действия], а ум - [такой]
источник (так что это очень похоже на сравнение неправосудности с
неправосудным человеком: большим злом в одном смысле будет одно, в другом -
другое), ведь порочный (kakos) человек натворит, наверное, в тысячу раз
больше зла (kaka), чем зверь.
8 (VII). В обращении с удовольствиями и страданиями, а также с
влечениями и избеганиями, обусловленными осязанием и вкусом, [и] по
отношению к которым ранее были даны определения распущенности и
благоразумию, можно иметь такой [склад], что уступает даже тем [влечениям и
удовольствиям], над коими большинство возвышается, а можно одержать верх
даже над теми, коим большинство уступает. Если [уступчивость и способность
одерживать верх] связаны с удовольствием, то [обладатель первого клада]
невоздержный, а [обладатель второго] - воздержный, если же то и другое
связано со страданием, то первый изнеженный, а второй выдержанный.
[Душевный] склад подавляющего большинства людей занимает промежуточное
положение, хотя бы они больше были склонны к худшим [складам души].
Поскольку некоторые из удовольствий необходимы, а другие нет или же
необходимы до определенной степени, в то время как излишества [и недостатки
удовольствия] не необходимы, и поскольку с влечениями и страданиями дело
обстоит сходным образом, то человек, который ищет излишеств в удовольствиях
или излишне, или [ищет их] по сознательному выбору, т. е. ради самих
[излишеств], но отнюдь не ради чего-то другого, что из этого получается, -
такой человек и есть распущенный. [Распущенный, а буквально -
"необуздываемый"], с необходимостью не склонен к раскаянию, а следовательно,
он неисцелимый, ведь именно не способный к раскаянию неисцелим.
Кто недостаточно ищет удовольствий, противоположен распущенному, кто
находится посредине, благоразумен. Соответственно распущен тот, кто избегает
телесных страданий не потому, что уступает [сильному влечению к
удовольствию], а по сознательному выбору. Из тех, в ком сознательного выбора
нет, одного ведет удовольствие, а другого - то, что он избегает страдания от
влечения, значит, между ними есть разница.
Любому, пожалуй, тот покажется худшим, кто совершает какой-нибудь
постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая его слабо, а не тот,
кто испытывает сильное влечение, так же как, если человек бьет, не будучи в
гневе, [он представляется худшим], нежели тот, кто бьет в гневе. Что бы он
делал, право, будь он охвачен страстью?! Именно поэтому распущенный хуже
невоздержного.
Из названных [выше складов души] последний представляет собою скорее
вид изнеженности, а [обладатель другого] - распущенный. Воздержный
противоположен невоздержному, а изнеженному - выдержанный, ибо выдержка (to
karterein) заключается в том, чтобы противостоять, а воздержность - в том,
чтобы сдерживаться (to antekhein), а между тем "противостоять" и
"сдерживаться" - разные вещи, так же как "не уступать" и "побеждать"; вот
почему воздержность - это что-то такое, что больше заслуживает избрания, чем
выдержанность.
Если человеку недостает [сил противиться] тому, чему большинство
противится и с чем справляются, он изнежен и избалован, ибо избалованность -
это тоже разновидность изнеженности. Такой человек волочит плащ, чтобы не
пострадать от усилия его подтянуть, и изображает недужного, и хотя похож на
жалкого, не думает, что жалок.
С воздержностью и невоздержностью дело обстоит сходным образом. В самом
деле, не удивительно, если человек уступит сильным и чрезмерным
удовольствиям или страданиям; напротив, он вызывает сочувствие, если
противится им так, как укушенный змеей Филоктет у Феодекта, или как Керкион
в "Алопе" Каркина, или как те, что, пытаясь сдержать смех, разражаются
взрывом хохота, как случилось с Ксенофантом. Удивляет, причем не вызывает
сочувствия, если человек уступает и не может противиться таким вещам,
которым большинство способно противостоять, причем это не обусловлено ни его
природой, передающейся по наследству, ни болезнью, как, например,
наследственная изнеженность царей скифов, ни, [наконец], такими [причинами],
по каким женский пол уступает мужскому.
Ребячливый (paidiodes) тоже считается распущенным, но в
действительности он изнеженный. Ведь ребячьи забавы, [развлечения] (he
paidia) - это расслабление, коль скоро это отдых, а ребячливый относится к
тем, кто преступает меру [в отдыхе].
С одной стороны, невоздержность - это опрометчивость, а с другой -
бессилие. В самом деле, одни, принявши решение, из-за страсти [бессильны]
его придерживаться, а других страсть увлекает за собою, потому что они не
приняли [никаких] решений. Между тем некоторые благодаря предчувствию и
предвидению и приведя себя и свой рассудок (logismos) в бодрую готовность -
подобно тому как, пощекотавши себя, не чувствуют щекотки - не поддаются ни
страсти от удовольствия, ни страсти от страдания. Опрометчивой
невоздержностью прежде всего [страдают] резкие и возбудимые (melagkholikoi):
одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются [указаний] суждения,
потому что воображение легко увлекает их за собою.
9(VIII). Распущенный, как было сказано, не способен к раскаянию, потому
что он придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержный
способен к раскаянию. Поэтому в действительности дело обстоит не так, как
[показалось] при постановке вопроса, но один, [распущенный), неисцелим, а
другой, [невоздержный], исцелим. В самом деле, испорченность [нрава] похожа
на такие болезни, как, скажем, водянка или чахотка, а невоздержность - на
эпилептические припадки: первая представляет собою непрерывнодействующую, а
вторая - приступообразную подлость. Да и в целом невоздержность относится к
иному роду, нежели порочность, ибо порочность скрыта [от порочного], а
невоздержность [от невоздержного] не скрыта.
Среди самих невоздержных исступленные (ekstatikoi) лучше, чем те, кто,
обладая суждением, не придерживается его, ведь последние уступают менее
[сильной) страсти и в отличие от первых [действуют] не без предварительного
решения. Действительно, [такой] невоздержный похож на того, кто пьянеет
быстро и от малого количества вина, т. е. от меньшего, чем большинство
людей.
Итак, очевидно, что невоздержность - это не порочность (хотя в каком-то
смысле, вероятно, [все же порочность]). Действительно, первая действует
вопреки, а вторая - согласно сознательному выбору. Тем не менее сходство
есть, по крайней мере в поступках; как сказал Демодок о милетянах:
"...милетяне, право, не глупы, но поступают во всем жалким подобно глупцам",
так и невоздержные, не будучи неправосудными, поступают все же неправосудно.
Поскольку один, [а именно невоздержный], таков, что не по убеждению
ищет телесных удовольствий и чрезмерно и вопреки верному суждению, а другой,
[т. е. распущенный], - по убеждению, потому что он такой человек, которому
свойственно их искать, постольку первого легко переубедить, а второго нет.
Дело в том, что добродетель блюдет принцип, а испорченность [нрава]
уничтожает, для поступков же принцип - целевая причина, подобно тому как
предположения [являются целевыми причинами] в математике. Конечно, как в ней
[рас]суждение не обучает началам, так и в случае с поступками, зато
добродетель, от природы ли она или от привычки, [научает] составлять
правильное мнение о начале [как принципе]. Таким образом, [обладатель этой
добродетели] - благоразумный, а противоположный ему - распущенный.
Может существовать такой человек, от страсти исступленный вопреки
верному суждению, который одержим страстью настолько, чтобы не поступать
согласно верному суждению, но не настолько, чтобы быть убежденным в том, что
кое-какие удовольствия надо беззастенчиво преследовать. Этот человек и
является невоздержным {как} лучший, чем распущенный, и не безусловно дурной,
потому что самое лучшее, а именно принцип, в нем сохраняется. Другой,
противоположный этому, придерживается [верного суждения] и не приходит в
исступление, во всяком случае от страсти. Отсюда, наконец, ясно, что этот
последний склад [души] добропорядочный, а первый - дурной.
10 (IX). Является ли, таким образом, воздержным тот, кто придерживается
какого бы то ни было суждения и какого бы то ни было сознательного выбора,
или же тот, кто придерживается правильного выбора?
А также является ли невоздержным только тот, кто не придерживается
какого бы то ни было сознательного выбора и какого бы то ни было суждения,
или только тот, кто не придерживается неложного суждения и правильного
выбора? Таков поставленный ранее вопрос. Но может быть, только привходящим
образом человек придерживается любого выбора, а по сути (kath'hayto) один
придерживается, другой не придерживается только истинного суждения и
правильного выбора? Ведь если что-то определенное избирают или преследуют
ради чего-то определенного, то, по сути, преследуют и избирают "то, [ради
чего]"; а первое - привходящим образом. Понятие "по сути" означает для нас
"безусловно" (haplos). Итак, получается: хотя в каком-то смысле человек
придерживается мнения любого рода, так же как и отступает от него, но в
безусловном смысле [один придерживается, а другой отступает] от истинного
мнения.
Есть люди, которые крепко держатся своих взглядов, их зовут упрямыми
(iskhyrognomones), т. е. это такие, кого трудно убедить (dyspeistoi) и
нелегко заставить изменить убеждения (oyk eymetapeistoi). У них есть
какое-то сходство с воздержным, так же как у мота со щедрым и у смельчака с
отважным, но во многом они различны. Ведь воздержным будет не переменившийся
под влиянием страсти и влечения, хотя при известных обстоятельствах и он
поддается убеждению. А те, другие, не убеждаются рассуждением, поскольку
все-таки восприимчивы к влечениям и большинство ведомо удовольствиями.
Упрямы самоуверенные (idiognomones), неучи и неотесанные, причем
самоуверенные упрямы из-за удовольствия и страдания; действительно, они
радуются победе, когда не дадут себя переубедить, и страдают, когда их
[мнения] отводятся, наподобие поставленного на голосование. Этим они больше
похожи на невоздержных, чем на воздержных.
Есть и такие, кто не придерживается [своих собственных] мнений, но не
из-за невоздержности; таков, например, в Софокловом "Филоктете" Неоптолем:
пусть он из-за удовольствия не стал держаться [своего], но это удовольствие
прекрасно, ибо для Неоптолема прекрасно было говорить правду, а Одиссей
убедил его обманывать. Действительно, не всякий, кто совершает известный
поступок ради удовольствия, является распущенным, дурным или невоздержным,
но только тот, кто делает это ради некоторого постыдного [удовольствия].
11. Поскольку бывают и такие люди, которым свойственно наслаждаться
телесными [благами] меньше, чем следует, причем не придерживаясь [верного]
суждения, то находящийся посредине между таким человеком и невоздержным -
воздержный, ибо если невоздержный не придерживается [верного] суждения из-за
некоего превышения (to mallon ti) [меры в удовольствиях], то второй - из-за
определенного занижения (to hetton ti); что же касается воздержного, то он
придерживается [верного] суждения и не изменяет [ему] ни по одной, ни по
другой причине.
Если же воздержность в самом деле есть нечто добропорядочное, то обе ее
противоположности должны быть дурными складами [души], как оно и видно; но
от того, что одна из противоположностей заметна только у немногих людей и в
редких случаях, кажется, будто благоразумие противостоит только
распущенности, так же как воздержность - только невоздержности.
Поскольку во многих случаях названия даются в силу сходства, то и тут
получилось, что по сходству благоразумному приписывают воздержность;
действительно, как воздержный, так и благоразумный способен не делать ничего
вопреки суждению ради телесных удовольствий, но первый имеет дурные
влечения, а второй нет, и он способен не испытывать удовольствия, если оно
противоречит суждению, а первый [в этом случае] способен их испытывать, но
не поддаваться.
Подобны друг другу и невоздержный с распущенным, хотя они и разны, ибо
телесных удовольствий ищут оба, но при этом один думает, что так и надо, а
другой так не думает.
(X). Невозможно одному и тому же человеку быть одновременно
рассудительным и невоздержным, ибо, как было показано, быть рассудительным -
значит быть добропорядочным по нраву. Кроме того, быть рассудительным - это
не только "знать", но и быть способным поступать [в соответствии со
знанием]. Между тем невоздержный так поступать не способен.
Ничто не мешает, однако, чтобы изобретательный был невоздержным; именно
поэтому создается впечатление, будто люди рассудительные, [а в
действительности только изобретательные], одновременно невоздержные. Это
связано с тем, что изобретательность отличается от рассудительности таким
образом, как было сказано в предыдущих рассуждениях, т. е. эти вещи близки в
том, что касается суждения (kata ton logon), и различны в том, что касается
сознательного выбора (kata ten proairesin).
Невоздержный не похож также на знающего и применяющего знание, а похож
он на спящего или пьяного. И хотя он [поступает] по своей воле (ибо в
каком-то смысле он знает, что и ради чего он делает), он не подлец, ведь
сознательно он избирает доброе, так что он полуподлец. И неправосудным он не
является, так как не злоумышляет; ведь один невоздержный не способен
придерживаться того, что решил, а другой из-за своей возбудимости вообще не
способен к принятию решений. И в самом деле, невоздержный похож на
государство, где голосуют за все, за что следует, и где есть добропорядочные
законы, но ничто из этого не применяется [на деле], как посмеялся
Анаксандрид:
И воля государства закон не беспокоит.
Что же касается подлеца, то он похож на государство, которое применяет
законы, но подлые.
Невоздержность и воздержность возможны в том, что превышает меру
применительно к складу большинства людей, ибо воздержный держится больше, а
невоздержный меньше, чем способно подавляющее большинство.
Среди разного рода невоздержностей та, от которой невоздержны
возбудимые, исцеляется легче, нежели та, что у людей, принимающих решение,
но его не придерживающихся, и легче исцелить приучившихся к невоздержности,
нежели невоздержных по природе, потому что привычку проще переменить, чем
природу. В самом деле, даже привычку трудно переменять именно в той мере, в
какой она походит на природу, как говорит Эвен:
Друг мой, скажу я, что станет занятье природою в людях,
Если за долгое время оно совершенства достигнет.
Итак, сказано, что такое воздержность, что - невоздержность, что такое
выдержанность и что - изнеженность и как эти склады относятся друг к другу.
12 (XI). Понять удовольствие и страдание - задача для философствующего
о государственных делах, кто словно зодчий воздвигает [высшую] цель, взирая
на которую мы определяем каждую вещь как зло или как благо в
безотносительном смысле.
Кроме того, внимательно рассмотреть это - одна из необходимых [задач].
Ранее мы поставили нравственную добродетель в связь с удовольствием и
страданием, а о счастье почти все говорят, что оно сопряжено с
удовольствием. И недаром ма-кариос (блаженный) прозвание получил от кхайро
(радуюсь, наслаждаюсь).
Итак, одним кажется, что никакое удовольствие не является благом ни
само по себе, ни случайным образом, так как благо и удовольствие - вещи не
тождественные. Другие считают, что некоторые удовольствия благие, но что
большинство - дурные. Есть еще и третье из [мнений]: даже если все
удовольствия представляют собою благо, все-таки невозможно, чтобы высшее
благо было удовольствием.
Итак, [мнение], что удовольствие в целом не есть благо, основано на
том, что всякое удовольствие - это чувственно воспринимаемое становление,
[восполняющее] естество (genesis eis physin aisthete), а между тем никакое
становление не бывает родственно целям, как, скажем, никакое строительство
дома не родственно [готовому] дому. Кроме того, благоразумный избегает
удовольствий; и еще: рассудительный ищет свободы от страдания, а не того,
что доставляет удовольствие; и еще к этому: удовольствия - это препятствия
для рассудительности (to phronein), причем препятствие тем большее, чем
больше сами удовольствия, как, например, удовольствие от любовных утех,
ведь, предаваясь им, никто, пожалуй, не способен что-нибудь понять умом.
Кроме того, не существует никакого искусства удовольствия, в то время как
всякое благо - дело искусства. И наконец, удовольствий ищут дети и звери.
[Мнение], что не все удовольствия добропорядочные, основано на том, что
бывают удовольствия постыдные и порицаемые и к тому же вредоносные, так как
среди удовольствий бывают и нездоровые.
[Мнение], что высшее благо не является удовольствием, [основано на
том], что удовольствие не цель, а сам [процесс] становления.
Таковы, стало быть, почти все [мнения], высказываемые [по этому
поводу].
13 (XII). Как выясняется из нижеследующих [рассуждений], из этих мнений
еще не следует, что удовольствие не есть ни благо, ни высшее благо.
Прежде всего, коль скоро о "благе" говорят в двух смыслах (в одном
случае в безотносительном, а в других относительно кого-то (tini)), то
соответственно [в двух смыслах говорят] и о естествах людей, и о [душевных]
складах, а значит, и об изменениях, и о [процессах] становления; причем из
тех, что считаются дурными, одни в безотносительном смысле дурны, а для
кого-то нет, но, напротив, в этом смысле достойны избрания; некоторые же не
заслуживают избрания с точки зрения какого-то человека, но только в
определенное время и на короткий срок, постоянно же нет. К тому же некоторые
из них не являются удовольствиями, а [только] кажутся ими, а именно те
удовольствия, что сопряжены со страданием и имеют целью исцеление, как в
случае с недужными.
Далее, поскольку к благу относятся, с одной стороны, деятельность, а с
другой - склад, (или состояние], то [процессы] восстановления естественного
состояния привходящим образом доставляют удовольствие; но при этом
деятельность в связи с влечениями - это [деятельность] тех частей склада и
естества, которые ущербом не затронуты, потому что удовольствия существуют и
помимо страдания и влечения, [когда] естество не испытывает нужды, как,
например, удовольствия умозрения. Это подтверждается тем, что люди
наслаждаются не одними и теми же вещами, когда естество восполняет [ущерб] и
когда оно в [обычном] состоянии; напротив, когда оно в [обычном] состоянии,
наслаждаются тем, что доставляет удовольствие безусловно, а когда восполняют
[ущерб] - то вещами, даже противоположными [безусловно приятному], ибо
наслаждаются кислым и горьким, а ничто из этого и по природе, и безусловно
удовольствия не доставляет. Значит, и удовольствия не [одни и те же в этих
случаях], потому что удовольствия отстоят друг от друга так же, как то, что
их доставляет.
Далее, нет необходимости, чтобы существовало что-то другое, лучшее,
нежели удовольствие, в таком же смысле, в каком цель, по утверждению
некоторых, лучше становления. Дело в том, что удовольствия не являются
[процессами] становления и не все они сопровождаются становлением; напротив,
они являются деятельностями в смысле осуществленности и целью и сопутствуют
не становлению, а пользованию [тем, что есть]; и не для всех удовольствий
цель - это нечто отличное [от них самих], а только для тех, что бывают у
движущихся к восполнению естества. Вот почему неправильно говорить, будто
удовольствие это воспринимаемый чувствами [процесс] становления. Скорее,
следует определить удовольствие как деятельность сообразного естеству
[душевного] склада и вместо "чувственно воспринимаемой" назвать эту
деятельность "беспрепятственной". Впрочем, некоторые считают, что
удовольствие - это становление, так как [удовольствие] есть благо в
собственном смысле слова (kyrios agathon), они ведь полагают, что
деятельность представляет собою становление, но [на самом деле] это разные
вещи.
Сказать, что удовольствия дурны, потому что некоторые нездоровые вещи
доставляют удовольствие, - это то же самое, что сказать, будто здоровье
дурно, потому что некоторые вещи, полезные для здоровья, дурны для
на-живания денег. С такой точки зрения и то и другое, [т. е. удовольствие и
здоровье], дурно, но дурно все-таки не благодаря тому, [что это удовольствие
или здоровье], ведь и умозрение иной раз вредит здоровью. Ни
рассудительности и никакому [другому] складу [души] не служит препятствием
удовольствие, происходящее от них самих; [препятствует только удовольствие]
извне, ведь удовольствие от умозрения и учения заставляет больше заниметь-ся
умозрением и учением.
Отсюда, конечно, следует, что ни одно удовольствие не является делом
искусства, ведь ни в каком ином деятельном проявлении искусности тоже быть
не может, но [искусность существует только] в уменье, хотя искусство
приготовлять умащения или жарить пищу и кажется искусством удовольствия.
[Возражения], будто благоразумный избегает удовольствий, а
рассудительный ищет жизни, свободной от страданий, и что дети и звери ищут
удовольствий, - все эти [возражения] опровергаются одним и тем же
[рассуждением]. Уже ведь было сказано, в каком смысле всевозможные
удовольствия безусловно благие и в каком смысле они не благие. Выходит, что
последних ищут звери и дети, а рассудительный - свободы от страданий из-за
этих вещей; а именно, ищут удовольствий, сопряженных с влечением и
страданием, тем самым телесных (ибо они именно таковы), причем ищут
излишеств в них, из-за которых распущенный и является распущенным. По этим
же причинам благоразумный избегает этих удовольствий, хотя удовольствия,
свойственные благоразумному, тоже существуют.
14(ХIII). Все, однако, согласны, что страдание - зло и что его
избегают; оно является злом либо в безотносительном смысле, либо как
препятствие для чего-то. То, что противоположно вещам, которых избегают и
которые являются злом именно в тех отношениях, из-за которых этих вещей
избегают и из-за которых эти вещи - зло, является благом. Следовательно,
удовольствие с необходимостью есть некое благо. А тем способом, какой
применял Спевсипп, [вопрос] не решается. По его мнению, [удовольствие
противостоит страданию и отсутствию страдания] так же, как большее
противостоит меньшему и равному: ведь сказать, что удовольствие это и есть
разновидность зла, он все-таки не мог.
Ничто не мешает, чтобы высшее благо было разновидностью удовольствия,
пусть даже некоторые удовольствия дурны, подобно тому как [ничто не мешает,
чтобы высшее благо] было разновидностью научного знания (episteme tis), хотя
некоторые науки и дурны. Может быть, даже необходимо (раз уж для каждого
[душевного] склада существуют беспрепятственные деятельные проявления),
чтобы - [независимо от того], будет ли счастьем деятельное проявление всех
складов или (разумеется, при условии беспрепятственного [проявления])
какого-то определенного, - именно [деятельное проявление склада души] было
[чем-то] наиболее предпочтительным, а это и есть удовольствие.
Следовательно, высшее благо будет разновидностью удовольствия, хотя
большинство удовольствий дурны, и, если угодно, в безотносительном смысле.
Поэтому все думают, что счастливая жизнь - это жизнь, доставляющая
удовольствие, и вполне разумно включают в [понятие] счастья удовольствие,
ибо ни одно деятельное проявление не бывает полным, если ему чинятся
препятствия, а счастье относится к вещам, достигшим полноты. Вот почему
счастливому нужны еще и телесные блага, и внешние, и случаи (tykhe), чтобы
ему не было тут препятствий.
Те, что твердят, будто под пыткой или перенося великие несчастья
(dystykhiai) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно
говорят вздор. А от того, что для счастья нужен еще и случай, некоторым,
чем в невоздержности из-за порыва ярости], ибо в порыве ярости нет наглости
(hybris).
Ясно поэтому, в каком смысле невоздержность, связанная с влечением,
более позорна, чем невоздержность, связанная с порывом ярости, а также что
воздержность и невоздержность относятся к телесным влечениям и
удовольствиям. Осталось понять, какая между ними [ - удовольствием и
влечением - ] разница.
В самом деле, как уже было сказано вначале, одни из [влечений]
человеческие и естественные как по роду, так и по степени, другие -
звероподобные, третьи же [обусловлены] уродствами и болезнями. Благоразумие
и распущенность связаны только с первым [видом влечения]. Вот почему мы не
называем зверей ни благоразумными, ни распущенными иначе, как в переносном
смысле, - у них ведь нет ни сознательного выбора, ни расчета - и еще в
случае, если один какой-то род животных в целом отличается от другого
наглостью, буйством и обжорством, но это отступления от природы, так же как
среди людей - помешанные.
Зверство менее [дурно], нежели порочность, но более страшно, ибо лучшая
часть души [у зверей] не развращена (оу diephthartai), как у [порочного]
человека, а отсутствует. Это похоже на сравнение неодушевленного и
одушевленного по степени порочности. Ведь безвреднее всегда бывает дурное
качество того, что не имеет в себе источника [действия], а ум - [такой]
источник (так что это очень похоже на сравнение неправосудности с
неправосудным человеком: большим злом в одном смысле будет одно, в другом -
другое), ведь порочный (kakos) человек натворит, наверное, в тысячу раз
больше зла (kaka), чем зверь.
8 (VII). В обращении с удовольствиями и страданиями, а также с
влечениями и избеганиями, обусловленными осязанием и вкусом, [и] по
отношению к которым ранее были даны определения распущенности и
благоразумию, можно иметь такой [склад], что уступает даже тем [влечениям и
удовольствиям], над коими большинство возвышается, а можно одержать верх
даже над теми, коим большинство уступает. Если [уступчивость и способность
одерживать верх] связаны с удовольствием, то [обладатель первого клада]
невоздержный, а [обладатель второго] - воздержный, если же то и другое
связано со страданием, то первый изнеженный, а второй выдержанный.
[Душевный] склад подавляющего большинства людей занимает промежуточное
положение, хотя бы они больше были склонны к худшим [складам души].
Поскольку некоторые из удовольствий необходимы, а другие нет или же
необходимы до определенной степени, в то время как излишества [и недостатки
удовольствия] не необходимы, и поскольку с влечениями и страданиями дело
обстоит сходным образом, то человек, который ищет излишеств в удовольствиях
или излишне, или [ищет их] по сознательному выбору, т. е. ради самих
[излишеств], но отнюдь не ради чего-то другого, что из этого получается, -
такой человек и есть распущенный. [Распущенный, а буквально -
"необуздываемый"], с необходимостью не склонен к раскаянию, а следовательно,
он неисцелимый, ведь именно не способный к раскаянию неисцелим.
Кто недостаточно ищет удовольствий, противоположен распущенному, кто
находится посредине, благоразумен. Соответственно распущен тот, кто избегает
телесных страданий не потому, что уступает [сильному влечению к
удовольствию], а по сознательному выбору. Из тех, в ком сознательного выбора
нет, одного ведет удовольствие, а другого - то, что он избегает страдания от
влечения, значит, между ними есть разница.
Любому, пожалуй, тот покажется худшим, кто совершает какой-нибудь
постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая его слабо, а не тот,
кто испытывает сильное влечение, так же как, если человек бьет, не будучи в
гневе, [он представляется худшим], нежели тот, кто бьет в гневе. Что бы он
делал, право, будь он охвачен страстью?! Именно поэтому распущенный хуже
невоздержного.
Из названных [выше складов души] последний представляет собою скорее
вид изнеженности, а [обладатель другого] - распущенный. Воздержный
противоположен невоздержному, а изнеженному - выдержанный, ибо выдержка (to
karterein) заключается в том, чтобы противостоять, а воздержность - в том,
чтобы сдерживаться (to antekhein), а между тем "противостоять" и
"сдерживаться" - разные вещи, так же как "не уступать" и "побеждать"; вот
почему воздержность - это что-то такое, что больше заслуживает избрания, чем
выдержанность.
Если человеку недостает [сил противиться] тому, чему большинство
противится и с чем справляются, он изнежен и избалован, ибо избалованность -
это тоже разновидность изнеженности. Такой человек волочит плащ, чтобы не
пострадать от усилия его подтянуть, и изображает недужного, и хотя похож на
жалкого, не думает, что жалок.
С воздержностью и невоздержностью дело обстоит сходным образом. В самом
деле, не удивительно, если человек уступит сильным и чрезмерным
удовольствиям или страданиям; напротив, он вызывает сочувствие, если
противится им так, как укушенный змеей Филоктет у Феодекта, или как Керкион
в "Алопе" Каркина, или как те, что, пытаясь сдержать смех, разражаются
взрывом хохота, как случилось с Ксенофантом. Удивляет, причем не вызывает
сочувствия, если человек уступает и не может противиться таким вещам,
которым большинство способно противостоять, причем это не обусловлено ни его
природой, передающейся по наследству, ни болезнью, как, например,
наследственная изнеженность царей скифов, ни, [наконец], такими [причинами],
по каким женский пол уступает мужскому.
Ребячливый (paidiodes) тоже считается распущенным, но в
действительности он изнеженный. Ведь ребячьи забавы, [развлечения] (he
paidia) - это расслабление, коль скоро это отдых, а ребячливый относится к
тем, кто преступает меру [в отдыхе].
С одной стороны, невоздержность - это опрометчивость, а с другой -
бессилие. В самом деле, одни, принявши решение, из-за страсти [бессильны]
его придерживаться, а других страсть увлекает за собою, потому что они не
приняли [никаких] решений. Между тем некоторые благодаря предчувствию и
предвидению и приведя себя и свой рассудок (logismos) в бодрую готовность -
подобно тому как, пощекотавши себя, не чувствуют щекотки - не поддаются ни
страсти от удовольствия, ни страсти от страдания. Опрометчивой
невоздержностью прежде всего [страдают] резкие и возбудимые (melagkholikoi):
одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются [указаний] суждения,
потому что воображение легко увлекает их за собою.
9(VIII). Распущенный, как было сказано, не способен к раскаянию, потому
что он придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержный
способен к раскаянию. Поэтому в действительности дело обстоит не так, как
[показалось] при постановке вопроса, но один, [распущенный), неисцелим, а
другой, [невоздержный], исцелим. В самом деле, испорченность [нрава] похожа
на такие болезни, как, скажем, водянка или чахотка, а невоздержность - на
эпилептические припадки: первая представляет собою непрерывнодействующую, а
вторая - приступообразную подлость. Да и в целом невоздержность относится к
иному роду, нежели порочность, ибо порочность скрыта [от порочного], а
невоздержность [от невоздержного] не скрыта.
Среди самих невоздержных исступленные (ekstatikoi) лучше, чем те, кто,
обладая суждением, не придерживается его, ведь последние уступают менее
[сильной) страсти и в отличие от первых [действуют] не без предварительного
решения. Действительно, [такой] невоздержный похож на того, кто пьянеет
быстро и от малого количества вина, т. е. от меньшего, чем большинство
людей.
Итак, очевидно, что невоздержность - это не порочность (хотя в каком-то
смысле, вероятно, [все же порочность]). Действительно, первая действует
вопреки, а вторая - согласно сознательному выбору. Тем не менее сходство
есть, по крайней мере в поступках; как сказал Демодок о милетянах:
"...милетяне, право, не глупы, но поступают во всем жалким подобно глупцам",
так и невоздержные, не будучи неправосудными, поступают все же неправосудно.
Поскольку один, [а именно невоздержный], таков, что не по убеждению
ищет телесных удовольствий и чрезмерно и вопреки верному суждению, а другой,
[т. е. распущенный], - по убеждению, потому что он такой человек, которому
свойственно их искать, постольку первого легко переубедить, а второго нет.
Дело в том, что добродетель блюдет принцип, а испорченность [нрава]
уничтожает, для поступков же принцип - целевая причина, подобно тому как
предположения [являются целевыми причинами] в математике. Конечно, как в ней
[рас]суждение не обучает началам, так и в случае с поступками, зато
добродетель, от природы ли она или от привычки, [научает] составлять
правильное мнение о начале [как принципе]. Таким образом, [обладатель этой
добродетели] - благоразумный, а противоположный ему - распущенный.
Может существовать такой человек, от страсти исступленный вопреки
верному суждению, который одержим страстью настолько, чтобы не поступать
согласно верному суждению, но не настолько, чтобы быть убежденным в том, что
кое-какие удовольствия надо беззастенчиво преследовать. Этот человек и
является невоздержным {как} лучший, чем распущенный, и не безусловно дурной,
потому что самое лучшее, а именно принцип, в нем сохраняется. Другой,
противоположный этому, придерживается [верного суждения] и не приходит в
исступление, во всяком случае от страсти. Отсюда, наконец, ясно, что этот
последний склад [души] добропорядочный, а первый - дурной.
10 (IX). Является ли, таким образом, воздержным тот, кто придерживается
какого бы то ни было суждения и какого бы то ни было сознательного выбора,
или же тот, кто придерживается правильного выбора?
А также является ли невоздержным только тот, кто не придерживается
какого бы то ни было сознательного выбора и какого бы то ни было суждения,
или только тот, кто не придерживается неложного суждения и правильного
выбора? Таков поставленный ранее вопрос. Но может быть, только привходящим
образом человек придерживается любого выбора, а по сути (kath'hayto) один
придерживается, другой не придерживается только истинного суждения и
правильного выбора? Ведь если что-то определенное избирают или преследуют
ради чего-то определенного, то, по сути, преследуют и избирают "то, [ради
чего]"; а первое - привходящим образом. Понятие "по сути" означает для нас
"безусловно" (haplos). Итак, получается: хотя в каком-то смысле человек
придерживается мнения любого рода, так же как и отступает от него, но в
безусловном смысле [один придерживается, а другой отступает] от истинного
мнения.
Есть люди, которые крепко держатся своих взглядов, их зовут упрямыми
(iskhyrognomones), т. е. это такие, кого трудно убедить (dyspeistoi) и
нелегко заставить изменить убеждения (oyk eymetapeistoi). У них есть
какое-то сходство с воздержным, так же как у мота со щедрым и у смельчака с
отважным, но во многом они различны. Ведь воздержным будет не переменившийся
под влиянием страсти и влечения, хотя при известных обстоятельствах и он
поддается убеждению. А те, другие, не убеждаются рассуждением, поскольку
все-таки восприимчивы к влечениям и большинство ведомо удовольствиями.
Упрямы самоуверенные (idiognomones), неучи и неотесанные, причем
самоуверенные упрямы из-за удовольствия и страдания; действительно, они
радуются победе, когда не дадут себя переубедить, и страдают, когда их
[мнения] отводятся, наподобие поставленного на голосование. Этим они больше
похожи на невоздержных, чем на воздержных.
Есть и такие, кто не придерживается [своих собственных] мнений, но не
из-за невоздержности; таков, например, в Софокловом "Филоктете" Неоптолем:
пусть он из-за удовольствия не стал держаться [своего], но это удовольствие
прекрасно, ибо для Неоптолема прекрасно было говорить правду, а Одиссей
убедил его обманывать. Действительно, не всякий, кто совершает известный
поступок ради удовольствия, является распущенным, дурным или невоздержным,
но только тот, кто делает это ради некоторого постыдного [удовольствия].
11. Поскольку бывают и такие люди, которым свойственно наслаждаться
телесными [благами] меньше, чем следует, причем не придерживаясь [верного]
суждения, то находящийся посредине между таким человеком и невоздержным -
воздержный, ибо если невоздержный не придерживается [верного] суждения из-за
некоего превышения (to mallon ti) [меры в удовольствиях], то второй - из-за
определенного занижения (to hetton ti); что же касается воздержного, то он
придерживается [верного] суждения и не изменяет [ему] ни по одной, ни по
другой причине.
Если же воздержность в самом деле есть нечто добропорядочное, то обе ее
противоположности должны быть дурными складами [души], как оно и видно; но
от того, что одна из противоположностей заметна только у немногих людей и в
редких случаях, кажется, будто благоразумие противостоит только
распущенности, так же как воздержность - только невоздержности.
Поскольку во многих случаях названия даются в силу сходства, то и тут
получилось, что по сходству благоразумному приписывают воздержность;
действительно, как воздержный, так и благоразумный способен не делать ничего
вопреки суждению ради телесных удовольствий, но первый имеет дурные
влечения, а второй нет, и он способен не испытывать удовольствия, если оно
противоречит суждению, а первый [в этом случае] способен их испытывать, но
не поддаваться.
Подобны друг другу и невоздержный с распущенным, хотя они и разны, ибо
телесных удовольствий ищут оба, но при этом один думает, что так и надо, а
другой так не думает.
(X). Невозможно одному и тому же человеку быть одновременно
рассудительным и невоздержным, ибо, как было показано, быть рассудительным -
значит быть добропорядочным по нраву. Кроме того, быть рассудительным - это
не только "знать", но и быть способным поступать [в соответствии со
знанием]. Между тем невоздержный так поступать не способен.
Ничто не мешает, однако, чтобы изобретательный был невоздержным; именно
поэтому создается впечатление, будто люди рассудительные, [а в
действительности только изобретательные], одновременно невоздержные. Это
связано с тем, что изобретательность отличается от рассудительности таким
образом, как было сказано в предыдущих рассуждениях, т. е. эти вещи близки в
том, что касается суждения (kata ton logon), и различны в том, что касается
сознательного выбора (kata ten proairesin).
Невоздержный не похож также на знающего и применяющего знание, а похож
он на спящего или пьяного. И хотя он [поступает] по своей воле (ибо в
каком-то смысле он знает, что и ради чего он делает), он не подлец, ведь
сознательно он избирает доброе, так что он полуподлец. И неправосудным он не
является, так как не злоумышляет; ведь один невоздержный не способен
придерживаться того, что решил, а другой из-за своей возбудимости вообще не
способен к принятию решений. И в самом деле, невоздержный похож на
государство, где голосуют за все, за что следует, и где есть добропорядочные
законы, но ничто из этого не применяется [на деле], как посмеялся
Анаксандрид:
И воля государства закон не беспокоит.
Что же касается подлеца, то он похож на государство, которое применяет
законы, но подлые.
Невоздержность и воздержность возможны в том, что превышает меру
применительно к складу большинства людей, ибо воздержный держится больше, а
невоздержный меньше, чем способно подавляющее большинство.
Среди разного рода невоздержностей та, от которой невоздержны
возбудимые, исцеляется легче, нежели та, что у людей, принимающих решение,
но его не придерживающихся, и легче исцелить приучившихся к невоздержности,
нежели невоздержных по природе, потому что привычку проще переменить, чем
природу. В самом деле, даже привычку трудно переменять именно в той мере, в
какой она походит на природу, как говорит Эвен:
Друг мой, скажу я, что станет занятье природою в людях,
Если за долгое время оно совершенства достигнет.
Итак, сказано, что такое воздержность, что - невоздержность, что такое
выдержанность и что - изнеженность и как эти склады относятся друг к другу.
12 (XI). Понять удовольствие и страдание - задача для философствующего
о государственных делах, кто словно зодчий воздвигает [высшую] цель, взирая
на которую мы определяем каждую вещь как зло или как благо в
безотносительном смысле.
Кроме того, внимательно рассмотреть это - одна из необходимых [задач].
Ранее мы поставили нравственную добродетель в связь с удовольствием и
страданием, а о счастье почти все говорят, что оно сопряжено с
удовольствием. И недаром ма-кариос (блаженный) прозвание получил от кхайро
(радуюсь, наслаждаюсь).
Итак, одним кажется, что никакое удовольствие не является благом ни
само по себе, ни случайным образом, так как благо и удовольствие - вещи не
тождественные. Другие считают, что некоторые удовольствия благие, но что
большинство - дурные. Есть еще и третье из [мнений]: даже если все
удовольствия представляют собою благо, все-таки невозможно, чтобы высшее
благо было удовольствием.
Итак, [мнение], что удовольствие в целом не есть благо, основано на
том, что всякое удовольствие - это чувственно воспринимаемое становление,
[восполняющее] естество (genesis eis physin aisthete), а между тем никакое
становление не бывает родственно целям, как, скажем, никакое строительство
дома не родственно [готовому] дому. Кроме того, благоразумный избегает
удовольствий; и еще: рассудительный ищет свободы от страдания, а не того,
что доставляет удовольствие; и еще к этому: удовольствия - это препятствия
для рассудительности (to phronein), причем препятствие тем большее, чем
больше сами удовольствия, как, например, удовольствие от любовных утех,
ведь, предаваясь им, никто, пожалуй, не способен что-нибудь понять умом.
Кроме того, не существует никакого искусства удовольствия, в то время как
всякое благо - дело искусства. И наконец, удовольствий ищут дети и звери.
[Мнение], что не все удовольствия добропорядочные, основано на том, что
бывают удовольствия постыдные и порицаемые и к тому же вредоносные, так как
среди удовольствий бывают и нездоровые.
[Мнение], что высшее благо не является удовольствием, [основано на
том], что удовольствие не цель, а сам [процесс] становления.
Таковы, стало быть, почти все [мнения], высказываемые [по этому
поводу].
13 (XII). Как выясняется из нижеследующих [рассуждений], из этих мнений
еще не следует, что удовольствие не есть ни благо, ни высшее благо.
Прежде всего, коль скоро о "благе" говорят в двух смыслах (в одном
случае в безотносительном, а в других относительно кого-то (tini)), то
соответственно [в двух смыслах говорят] и о естествах людей, и о [душевных]
складах, а значит, и об изменениях, и о [процессах] становления; причем из
тех, что считаются дурными, одни в безотносительном смысле дурны, а для
кого-то нет, но, напротив, в этом смысле достойны избрания; некоторые же не
заслуживают избрания с точки зрения какого-то человека, но только в
определенное время и на короткий срок, постоянно же нет. К тому же некоторые
из них не являются удовольствиями, а [только] кажутся ими, а именно те
удовольствия, что сопряжены со страданием и имеют целью исцеление, как в
случае с недужными.
Далее, поскольку к благу относятся, с одной стороны, деятельность, а с
другой - склад, (или состояние], то [процессы] восстановления естественного
состояния привходящим образом доставляют удовольствие; но при этом
деятельность в связи с влечениями - это [деятельность] тех частей склада и
естества, которые ущербом не затронуты, потому что удовольствия существуют и
помимо страдания и влечения, [когда] естество не испытывает нужды, как,
например, удовольствия умозрения. Это подтверждается тем, что люди
наслаждаются не одними и теми же вещами, когда естество восполняет [ущерб] и
когда оно в [обычном] состоянии; напротив, когда оно в [обычном] состоянии,
наслаждаются тем, что доставляет удовольствие безусловно, а когда восполняют
[ущерб] - то вещами, даже противоположными [безусловно приятному], ибо
наслаждаются кислым и горьким, а ничто из этого и по природе, и безусловно
удовольствия не доставляет. Значит, и удовольствия не [одни и те же в этих
случаях], потому что удовольствия отстоят друг от друга так же, как то, что
их доставляет.
Далее, нет необходимости, чтобы существовало что-то другое, лучшее,
нежели удовольствие, в таком же смысле, в каком цель, по утверждению
некоторых, лучше становления. Дело в том, что удовольствия не являются
[процессами] становления и не все они сопровождаются становлением; напротив,
они являются деятельностями в смысле осуществленности и целью и сопутствуют
не становлению, а пользованию [тем, что есть]; и не для всех удовольствий
цель - это нечто отличное [от них самих], а только для тех, что бывают у
движущихся к восполнению естества. Вот почему неправильно говорить, будто
удовольствие это воспринимаемый чувствами [процесс] становления. Скорее,
следует определить удовольствие как деятельность сообразного естеству
[душевного] склада и вместо "чувственно воспринимаемой" назвать эту
деятельность "беспрепятственной". Впрочем, некоторые считают, что
удовольствие - это становление, так как [удовольствие] есть благо в
собственном смысле слова (kyrios agathon), они ведь полагают, что
деятельность представляет собою становление, но [на самом деле] это разные
вещи.
Сказать, что удовольствия дурны, потому что некоторые нездоровые вещи
доставляют удовольствие, - это то же самое, что сказать, будто здоровье
дурно, потому что некоторые вещи, полезные для здоровья, дурны для
на-живания денег. С такой точки зрения и то и другое, [т. е. удовольствие и
здоровье], дурно, но дурно все-таки не благодаря тому, [что это удовольствие
или здоровье], ведь и умозрение иной раз вредит здоровью. Ни
рассудительности и никакому [другому] складу [души] не служит препятствием
удовольствие, происходящее от них самих; [препятствует только удовольствие]
извне, ведь удовольствие от умозрения и учения заставляет больше заниметь-ся
умозрением и учением.
Отсюда, конечно, следует, что ни одно удовольствие не является делом
искусства, ведь ни в каком ином деятельном проявлении искусности тоже быть
не может, но [искусность существует только] в уменье, хотя искусство
приготовлять умащения или жарить пищу и кажется искусством удовольствия.
[Возражения], будто благоразумный избегает удовольствий, а
рассудительный ищет жизни, свободной от страданий, и что дети и звери ищут
удовольствий, - все эти [возражения] опровергаются одним и тем же
[рассуждением]. Уже ведь было сказано, в каком смысле всевозможные
удовольствия безусловно благие и в каком смысле они не благие. Выходит, что
последних ищут звери и дети, а рассудительный - свободы от страданий из-за
этих вещей; а именно, ищут удовольствий, сопряженных с влечением и
страданием, тем самым телесных (ибо они именно таковы), причем ищут
излишеств в них, из-за которых распущенный и является распущенным. По этим
же причинам благоразумный избегает этих удовольствий, хотя удовольствия,
свойственные благоразумному, тоже существуют.
14(ХIII). Все, однако, согласны, что страдание - зло и что его
избегают; оно является злом либо в безотносительном смысле, либо как
препятствие для чего-то. То, что противоположно вещам, которых избегают и
которые являются злом именно в тех отношениях, из-за которых этих вещей
избегают и из-за которых эти вещи - зло, является благом. Следовательно,
удовольствие с необходимостью есть некое благо. А тем способом, какой
применял Спевсипп, [вопрос] не решается. По его мнению, [удовольствие
противостоит страданию и отсутствию страдания] так же, как большее
противостоит меньшему и равному: ведь сказать, что удовольствие это и есть
разновидность зла, он все-таки не мог.
Ничто не мешает, чтобы высшее благо было разновидностью удовольствия,
пусть даже некоторые удовольствия дурны, подобно тому как [ничто не мешает,
чтобы высшее благо] было разновидностью научного знания (episteme tis), хотя
некоторые науки и дурны. Может быть, даже необходимо (раз уж для каждого
[душевного] склада существуют беспрепятственные деятельные проявления),
чтобы - [независимо от того], будет ли счастьем деятельное проявление всех
складов или (разумеется, при условии беспрепятственного [проявления])
какого-то определенного, - именно [деятельное проявление склада души] было
[чем-то] наиболее предпочтительным, а это и есть удовольствие.
Следовательно, высшее благо будет разновидностью удовольствия, хотя
большинство удовольствий дурны, и, если угодно, в безотносительном смысле.
Поэтому все думают, что счастливая жизнь - это жизнь, доставляющая
удовольствие, и вполне разумно включают в [понятие] счастья удовольствие,
ибо ни одно деятельное проявление не бывает полным, если ему чинятся
препятствия, а счастье относится к вещам, достигшим полноты. Вот почему
счастливому нужны еще и телесные блага, и внешние, и случаи (tykhe), чтобы
ему не было тут препятствий.
Те, что твердят, будто под пыткой или перенося великие несчастья
(dystykhiai) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно
говорят вздор. А от того, что для счастья нужен еще и случай, некоторым,