Страница:
— Вашему мужу известно о ваших вкусах?
— Естественно. Впрочем, их знают все, это не секрет. Я горжусь тем, что люблю молодых девушек, а они любят меня.
Она трубила сигнал вызова, не думая, повредит он ее репутации или нет.
Марио поднялся, зашагал по комнате. Казалось, он был в восторге. Потом он подошел к дивану, очутился на коленях, обнял ноги Эммануэль.
— Женщины все прекрасны, — забормотал он, — Только женщины умеют любить. «Останься с нами, Билитис, останься. И если у тебя страстная душа, ты увидишь, как в зеркале, свою красоту в телах твоих подруг».
Эммануэль с меланхолической иронией подумала, что ей не повезло: было бы слишком, чтобы в нее влюбились сразу и женщина, которая не вполне лесбиянка, и мужчина, который гомосексуалист чересчур.
Марио, однако вернулся к своему обычному спокойствию, и допрос возобновился.
— У вас много любовниц?
— О да!
Она решила, что воспоминание о Би не должно стеснять ее в этот вечер, и поспешила добавить:
— Я люблю их часто менять.
— И вы всегда, когда захотите, находите новых?
— Это нетрудно. Стоит им только предложить.
— И не бывает никого, кто бы отказался?
— Конечно, есть девицы, которых не совратить. Но тем хуже для них!
— Абсолютно верно, — согласился Марио. — А вы? Вам нравится быть покоренной и совращенной?
— Да, я люблю быть пассивной.
И, улыбнувшись своему признанию, пояснила:
— Но при условии, что мои совратительницы красивы. Я боюсь всякой некрасивой женщины.
— Совершенно правильное мышление, — снова одобрительно произнес Марио. И вернулся к своей, судя по всему, излюбленной теме:
— Вы сказали, что ваш муж в курсе ваших приключений. Но он их одобряет?
— Он даже их поощряет. Никогда у меня не было столько связей, как с тех пор, как я вышла замуж.
— А он не боится, что ласки ваших подруг отвратят вас от него?
— Глупости! Любовь женщин совсем не то, что любовь мужчины. Одно другого не заменяет. Нужно, чтобы было и то, и это. Быть только лесбиянкой — значит слишком от многого отказаться.
Такая категоричность неожиданно насторожила Марио:
— Предполагаю, что ваш муж тоже пользуется прелестями ваших любовниц… Эммануэль шаловливо улыбнулась…
— Особенно тех, которые мечтают об этом, — откликнулась она.
— А вы не ревнуете?
— Это было бы смешно.
— Вы правы, — сказал Марио. — Радость надо делить с близкими.
Он прикрыл веки, словно вызывая заманчивые образы. И Эммануэль тоже постаралась представить себе обнаженные тела своих подруг, такие голые, такие горячие наощупь, такие красивые! И новый вопрос Марио донесся до нее из прекрасного далека:
— А он?
— Он? — Эммануэль широко раскрыла глаза.
— Ну да, ваш муж. Он много мужчин для вас добывает?
— Что вы, — протянула удивленная до глубины души Эммануэль. — Конечно, нет!
— В таком случае, — холодно заключил Марио, — я не могу понять, в чем же для вас обоих заключается преимущество супружеской жизни.
Он отхлебнул шампанского, смакуя его, и снова спросил, на этот раз насмешливым, пренебрежительным тоном:
— Вы что, запрещаете ему любить других? Эммануэль поспешила ответить отрицательно. В глубине души она не была уверена, что этот ответ ее украшает.
— А вы говорили ему, что он может это делать?
— Не совсем так, конечно, — прерывающимся голосом выдавила из себя Эммануэль. — Но он никогда не спрашивал, делаю ли я это. Я совершенно свободна.
Марио с сожалением покачал головой.
— Вот за это вы должны его упрекнуть. Это не та свобода, которой требует эротизм.
Прежде чем Эммануэль смогла возразить, последовал новый вопрос.
— Когда вы написали мужу из Парижа, вы сообщали ему хронику своих побед?
Эммануэль была буквально сражена сознанием собственной банальности и попыталась все же избежать прямого ответа.
— Я говорила ему о своих возлюбленных. Жест Марио означал: это все же лучше, чем ничего. Снова наступило молчание. Эммануэль взглянула на Квентина. Тот улыбался с замечательным постоянством. Она спрашивала себя, понимает ли он что-нибудь в этом разговоре или улыбка его — улыбка вежливости, желание показать, что ему не так уж смертельно скучно.
— Только, ради Бога, не примите Жана за ревнивца, — возбужденно заговорила Эммануэль, спеша рассеять дурное впечатление, какое, казалось, произвела на Марио ее уклончивость. — Он не более ревнив, чем я сама. Ведь это он научил меня показывать ноги. Он любит, когда я надеваю узкие платья, чтобы при выходе из машины юбка задиралась как можно выше. И вы можете мне поверить, что даже на самых чопорных приемах я веду себя совсем без стеснения.
Она нервно рассмеялась.
— Не правда ли, это хорошее доказательство, что мы с ним предрасположены к эротизму?
— Да.
— И потом, он распоряжается моим декольте. Много вы знаете мужей, которые так любят показывать всему свету грудь своей жены?
— А вы сами любите показывать свою грудь?
— Да, — сказала Эммануэль. — Но особенно с тех пор, как Жан стал мне приказывать это. До знакомства с ним мне нравилось, когда ко мне прикасались. То есть, я хотела сказать, — поправилась она, — когда женщины ко мне прикасались, мне было все равно, видят мою грудь или нет. Я не испытывала никакого удовольствия от этого. А теперь мне это нравится.
И она отважно добавила:
— Я не родилась эксгибиционисткой. Я ею стала. И это он сделал меня такой. И еще добавила:
— Вот видите!
— А вы не спрашивали себя, — поинтересовался Марио, — почему вашему мужу нравится выставлять вас напоказ, на публичный осмотр? Если только для того, чтобы вы эпатировали публику, это не очень похвально. А если попросту, чтобы похвастаться вашей красотой и подразнить ближнего, — это ничуть не лучше.
Эммануэль не могла допустить, чтобы ее мужа осуждали.
— О нет! Это совсем на него не похоже. Если мой муж показывает мое тело, это как раз для блага ближних-..
— Тогда это как раз то, о чем я говорил, — обрадовался Марио и закончил чуть насмешливым, не допускающим возражения тоном. — Если ваш муж делает это для того, чтобы вызвать у других эрекцию, значит, он хочет, чтобы они с вами занимались любовью.
Такое умозаключение никак не могло прийти в голову Эммануэль, но она не нашла ничего, что могло бы его опровергнуть.
— Но зачем же, — простодушно спросила она, — Жану хотеть, чтобы я ему изменяла? Что за радость для мужчины в том, что другие пользуются его женой?
— Смотрите-ка, моя милая, — строго сказал Марио, — куда вас занесло. Говорили мы, говорили, а вам все непонятно, что мужчина эволюционировавший может хотеть в силу своей утонченности, чтобы его жену соблазнил другой мужчина. Древний мудрец понимал больше вас, когда сказал: «Красота жены радует мужа». Будьте логичны: если муж ваш радуется вашим любовным связям с женщинами, почему он должен иначе относиться к мужчинам? Или действительно разница между гетеросексуальной и гомосексуальной любовью кажется вам такой уж огромной? Я-то абсолютно уверен, что есть только одна любовь и нет никакой разницы, с кем ты ею занимаешься, — с мужчиной ли, с женщиной, с мужем, любовником, братом, сестрой, ребенком…
— Но Жан всегда знал, что я люблю женщин, даже до того, как лишил меня невинности; я сказала ему об этом в первый день нашего знакомства.
И поспешно добавила:
— Ну, разумеется, если бы у меня был брат, я бы занималась с ним любовью, но я была одна у родителей.
— И тогда?..
— И тогда… Я хочу сказать, что, лаская женщину, я не изменяю мужу. Марио позабавило это утверждение, и он быстро спросил:
— А ваш муж любит мужчин?
— Нет! — Эммануэль не могла даже на мгновенье предположить, что ее Жан окажется гомиком. Марио, казалось, угадал ее чувства.
— Вы несправедливы, — сказал он кротко.
— Но это не одно и то же!
Марио улыбнулся так, что ее уверенность поколебалась тут же.
— Предпочли бы, чтобы он спал с женщинами?
— Я не знаю, — выдавила из себя Эммануэль прерывающимся голосом. — Подозреваю, что.., да.
— Тогда, — торжествовал Марио, — почему не ждать от него такого же отношения к вашим связям с мужчинами?
«В самом деле», — подумала она.
— Другой пример, — продолжал Марио, не дожидаясь ответа. — Вы обнажаете вашу грудь и ноги просто по привычке к игре или это всерьез возбуждает вас?
— Конечно, это меня возбуждает…
— А ваше возбуждение усиливается, если рядом с вами муж? Она задумалась.
— Думаю, что да.
— И вот, когда вы пристойно сидите рядом с мужем, а другой мужчина запускает в это время вам под юбку свой взгляд, не мечтаете ли вы, чтобы следом туда устремились и руки его, не говоря уже обо всем остальном?
— Конечно, — призналась Эммануэль с нервным смешком.
При этом она вовсе не была убеждена, что такая картина может понравиться Жану. Марио догадался об этом и вздохнул:
— Вам еще многому надо научиться. Всему тому, что отделяет элементарную сексуальность от искусства эротизма.
Разговор продолжался. Марио повторил слово, употребленное Эммануэль, с такой иронией, что ей впору было провалиться сквозь землю.
— Если ваш муж не хочет, чтобы вы ему «изменяли», то как же он позволил вам прийти сюда одной сегодня вечером? Вы хотите возразить?
— Пет. Но, может быть, он не считает, что пойти поужинать с мужчиной — значит непременно отдаться ему.
Вот это был ответ! Эммануэль могла радоваться: Марио задумался. Но в тот момент, когда она решила, что беседа свернет на другие рельсы, он спросил:
— Вы готовы сегодня вечером отдаться, Эммануэль? В первый раз он назвал ее по имени, она постаралась обуздать то чувство, которое пробудил в ней этот вопрос, заданный к тому же таким небрежным тоном. Она ответила так же небрежно:
— Да!
— Почему? — И все очки, набранные Эммануэль, оказались проигранными, прежнее смущение вернулось к ней. Марио поспешил задать следующий вопрос:
— Вы вообще легко уступаете мужчинам? Она почувствовала себя посрамленной. Неужели все эти разглагольствования были лишь для того, чтобы унизить ее? Но она все-таки попыталась поднять свои акции, — Совсем наоборот, — отрезала она с необычной для нее горячностью, — Я вам говорила, что у меня много любовниц, но я не сказала, что много любовников. Чтобы совсем вас убедить (тут ее голос дрогнул — Эммануэль не любила лгать и не любила тех, кто вынуждал ее к этому), скажу, что у меня вообще не было ни одного любовника. Теперь вы понимаете, что мне нечего было рассказывать на этот счет мужу? По крайней мере до сегодняшнего ужина, — добавила она с нахальной улыбкой.
Похвалившись своей добродетелью, она подумала, что, собственно, и не лжет. В самом деле, можно ли называть любовниками тех, кто овладел ею по очереди в ночном самолете? Мари-Анж определенно сказала, что они не считаются. Да и сама она мало-помалу начала сомневаться в подлинности того, что произошло с нею в ночном пространстве между небом и землей; она была неверна там своему мужу не более, чем когда воображаемые любовники овладевали ею в момент слияния с Жаном.
И вдруг ярко блеснуло у не в сознании: а если бы она забеременела от одного из этих незнакомцев? Она была бы не прочь, но теперь это не имело уже никакого значения.
Интерес Марио между тем возрастал.
— Вы не смеетесь надо мной? Мне ведь показалось, возможно, я ослышался, что вы любите «также и мужчин»?
— Ну да. Я ведь замужем. И я вам только что сказала, что сегодня вечером я готова принадлежать другому мужчине.
— В первый раз, значит.
Кивком головы Эммануэль сполна подтвердила свою полуложь. И сразу же мысль о том, что Мари-Анж рассказала Марио, обожгла ее. Но, нет, судя по всему, Марио ничего не знает.
— Может быть, я могла бы сделать это и раньше, но тогда никто мне не предлагал.
Смысл этого «тогда» был понят. Марио взглянул на нее с улыбкой и тут же бросился в контратаку.
— А почему вы хотите изменить мужу? Он вас физически не удовлетворяет?
— О нет, — прервала вопросы Эммануэль, возмущенная таким предположением, — Жан — отличный любовник. Наоборот…
— А, — сказал Марио. — Наоборот. Вот это интересно. Не могли бы вы объяснить это «наоборот»?
Она разозлилась. Он провел с ней великолепное собеседование, чтобы доказать ей, что Жан сам хочет, чтобы она завела любовника и, кажется, совсем позабыл об этом.
Но почему, спросила она себя, я так легко согласилась изменить Жану сегодня? Откуда впервые в жизни и так внезапно появилось столь жгучее желание стать неверной женой? Она хотела этого, не переставая в то же время страстно любить Жана. Наоборот… Что же произошло с нею? Прерывистым голосом она произнесла:
— Этого я не могу… Это оттого, что я счастлива… Это.., это потому, что я люблю его! Марио склонился над нею.
— Иными словами, вы хотите обмануть мужа не оттого, что он вам надоел, не по минутной слабости, не потому, что вы хотите ему отомстить, — наоборот, потому, что он сделал вас счастливой. И это происходит потому, что он научил вас любить красоту. Любить физическое наслаждение, когда плоть мужчины соединяется с вашей, проникает в вас. Он научил вас прекрасному обмороку любви, когда мужская нагота сокрушает вашу наготу. Благодаря ему вы поняли, что жизнь обновляется, когда вы поднимаете руки, чтобы сбросить блузку, или кладете их на бедра, чтобы расстегнуть юбку и предстать великолепной статуей перед обожающим взором. Он научил вас, что любовь умножает ваше тело, не оставляя его в одиночестве. Он научил вас понимать, что прекрасное не в том, чтобы ждать, пока вас разденут другие руки, а естественно и просто, с радостью и торжеством обнажиться самой и шагнуть навстречу предназначенному для вас телу. Что нет другого счастья и другой судьбы.
Завороженная Эммануэль слушала этот монолог, не зная, должна ли она немедленно поступить согласно изложенной только что программе. Она пристально посмотрела в глаза Марио, протянула ему бокал.
— Вот поэтому вы отдадитесь? — закончил Марио. Она утвердительно кивнула.
— И вы скажете своему учителю, что он может гордиться вами?
Она сразу же утратила ясность, в голосе послышалась тревога.
— О нет! — И после некоторого размышления:
— Не сразу… Марио снисходительно усмехнулся.
— Я вижу. Надо, чтобы вы научились…
— Господи! Чему же еще я должна научиться?
— Наслаждению рассказа, более тонкому, более рафинированному, чем наслаждение тайны. Настанет день, когда вкус ваших похождений станет еще слаще от того, что вы будете долго, с деталями более жгучими, чем самые горячие ласки, рассказывать внимательному слушателю и вновь переживать испытанную вами радость. Но не будем ничего торопить, и пока вы можете утаить от вашего мужа тот успех, какого добилась его ученица. Впрочем, — улыбка его стала лукавой, — стоит подождать, пока эти успехи станут настоящими: тем приятней будет для него сюрприз. Но надо, чтобы во время обучения не он, а другой был вашим наставником, вашим проводником, вашим гидом. Пути эротизма слишком круты, и предоставленная самой себе ученица рискует струсить или свернуть не на ту дорожку. Как вы считаете? На этот явно риторический вопрос ответа не последовало, и Марио продолжал:
— Но знайте, что ученица должна быть безгранично настойчивой и упорной. Никакой проводник не может заменить вам вашу волю: он только укажет вам дорогу, а уж ваше дело — идти по ней твердым, уверенным шагом, ясно представляя себе, куда она ведет. Посвящение в искусство — это скорее труд, чем удовольствие. Когда-нибудь воспоминание об этих трудах будет вам радостно и приятно. Но сегодня вы должны свободно принять очень тяжелое решение. Готовы ли вы испробовать все?
— Все? — осторожно переспросила Эммануэль. Ей припомнилось, что несколькими днями раньше Мари-Анж употребила в разговоре с ней почти такие же многозначащие слова.
— Все, — кратко ответил Марио.
Что могло значить это «все»? Очевидно, ей предстояло отдаться всем капризам Марио, покориться ему. Но если она готова стать его любовницей, не все ли равно, что он будет с ней проделывать? С некоторой долей иронии она подумала, что ее ментор несколько переоценивает достоинства своего метода, если надеется с помощью тех экспериментов, что он ей предложит, сразу же «переменить» Эммануэль. У нее, правда, почти не было практики с мужчинами, но она была уверена, что для того, чтобы «перемениться», «мутировать», женщине нужно что-то большее, чем причуды ее партнера. Ох, уж эта мужская самоуверенность!
Но почему же ей не хочется, чтобы о ее знакомстве с Марио узнал Жан? Марио, наверное, не ошибается в мотивах, побуждающих Жана именно так вести себя с женой, как он себя ведет. И вдруг ей пришла в голову мысль, еще не очень-то ясная, так, что-то забрезжило:
«обманывать» любимого мужа было удовольствием особенным, каким-то нежным, тонким; раньше она об этом не помышляла, но тем более взволновало оно ее теперь. Вполне возможно сказала она себе, что в мире эротизма соучастие мужа в адюльтере есть самое высшее и самое утонченное распутство. Но ведь она еще не вступила в этот мир! И пока она еще не постигла те законы, о которых говорил Марио, ей хотелось чего-то более привычного и простого. Пристальный взгляд Марио смущал ее. Она переменила положение, показав ноги так, как она умела это делать. Марио говорил ей о любви с двумя мужчинами, наверное, он хочет предложить себя и Квентина. «Пусть, — подумала она, — я соглашусь!». Она предпочла бы иметь дело с Марио, а Квентин, раз уж от него нельзя отказаться, мог бы быть просто зрителем, ведь и этой роли Марио придавал большое значение. Во всяком случае, она не будет противиться замыслам хозяина дома. Где-то в подсознании она, может быть, хотела и Квентина. Ведь Марио так расхваливал любовь втроем…
— Но вы занимались, по крайней мере, любовью с несколькими женщинами? — услышала она вопрос своего героя и опять удивилась его способности читать ее мысли. Она молчала; Марио снова начал читать стихи, она плохо его слушала, но поняв, что он говорит о женских ногах, обрадовалась — ноги, значит, привлекли его внимание.
— С несколькими женщинами, — вернулся к прежнему сюжету Марио. — Я имею в виду одновременно.
— Да, — ответила Эммануэль.
— о, — воскликнул он. — Вы не столь уж невинны!
— А почему я должна быть невинной? Я никогда на эту роль не претендовала, — заявила Эммануэль с нервным смешком.
Самое худшее, если заподозрят в добродетели. Недостаточно показывать голые ноги, чтобы к ней относились с уважением, она сейчас вскочит на диван и окажется вся голая. Она еле подавила в себе это желание. Но если и подобная демонстрация не убедит ее хозяина, у нее в запасе есть еще что-то, чему она научилась под душем. Она вся полыхала, но итальянец оставался невозмутим. Он, кажется, предпочитает эротизм теоретический эротизму практическому… Но допрос еще не кончился.
— А как это происходило, когда вы были с двумя женщинами?
Нетерпение сжигало Эммануэль. Чтобы покончить с этим устным экзаменом, она принялась рисовать картины, где воображению было отведено куда больше места, чем реальности. Но Марио нельзя было удивить смелыми образами.
— Все это кажется мне детскими игрушками. Пора взрослеть, моя дорогая.
И тогда, желая отомстить ему, не понимая, чем она рискует, она выпалила:
— А вы? Вы сами-то лучше всего управляетесь с мальчиками?
Марио не проявил ни малейшего признака смущения. Голос его звучал негромко, но уверенно:
— Дорогая моя, мы вам скоро это покажем. Он что-то сказал по-английски Квентину. Боже мой, перепугалась Эммануэль, неужели они прямо здесь начнут свой показ.
САМ-ЛО
— Естественно. Впрочем, их знают все, это не секрет. Я горжусь тем, что люблю молодых девушек, а они любят меня.
Она трубила сигнал вызова, не думая, повредит он ее репутации или нет.
Марио поднялся, зашагал по комнате. Казалось, он был в восторге. Потом он подошел к дивану, очутился на коленях, обнял ноги Эммануэль.
— Женщины все прекрасны, — забормотал он, — Только женщины умеют любить. «Останься с нами, Билитис, останься. И если у тебя страстная душа, ты увидишь, как в зеркале, свою красоту в телах твоих подруг».
Эммануэль с меланхолической иронией подумала, что ей не повезло: было бы слишком, чтобы в нее влюбились сразу и женщина, которая не вполне лесбиянка, и мужчина, который гомосексуалист чересчур.
Марио, однако вернулся к своему обычному спокойствию, и допрос возобновился.
— У вас много любовниц?
— О да!
Она решила, что воспоминание о Би не должно стеснять ее в этот вечер, и поспешила добавить:
— Я люблю их часто менять.
— И вы всегда, когда захотите, находите новых?
— Это нетрудно. Стоит им только предложить.
— И не бывает никого, кто бы отказался?
— Конечно, есть девицы, которых не совратить. Но тем хуже для них!
— Абсолютно верно, — согласился Марио. — А вы? Вам нравится быть покоренной и совращенной?
— Да, я люблю быть пассивной.
И, улыбнувшись своему признанию, пояснила:
— Но при условии, что мои совратительницы красивы. Я боюсь всякой некрасивой женщины.
— Совершенно правильное мышление, — снова одобрительно произнес Марио. И вернулся к своей, судя по всему, излюбленной теме:
— Вы сказали, что ваш муж в курсе ваших приключений. Но он их одобряет?
— Он даже их поощряет. Никогда у меня не было столько связей, как с тех пор, как я вышла замуж.
— А он не боится, что ласки ваших подруг отвратят вас от него?
— Глупости! Любовь женщин совсем не то, что любовь мужчины. Одно другого не заменяет. Нужно, чтобы было и то, и это. Быть только лесбиянкой — значит слишком от многого отказаться.
Такая категоричность неожиданно насторожила Марио:
— Предполагаю, что ваш муж тоже пользуется прелестями ваших любовниц… Эммануэль шаловливо улыбнулась…
— Особенно тех, которые мечтают об этом, — откликнулась она.
— А вы не ревнуете?
— Это было бы смешно.
— Вы правы, — сказал Марио. — Радость надо делить с близкими.
Он прикрыл веки, словно вызывая заманчивые образы. И Эммануэль тоже постаралась представить себе обнаженные тела своих подруг, такие голые, такие горячие наощупь, такие красивые! И новый вопрос Марио донесся до нее из прекрасного далека:
— А он?
— Он? — Эммануэль широко раскрыла глаза.
— Ну да, ваш муж. Он много мужчин для вас добывает?
— Что вы, — протянула удивленная до глубины души Эммануэль. — Конечно, нет!
— В таком случае, — холодно заключил Марио, — я не могу понять, в чем же для вас обоих заключается преимущество супружеской жизни.
Он отхлебнул шампанского, смакуя его, и снова спросил, на этот раз насмешливым, пренебрежительным тоном:
— Вы что, запрещаете ему любить других? Эммануэль поспешила ответить отрицательно. В глубине души она не была уверена, что этот ответ ее украшает.
— А вы говорили ему, что он может это делать?
— Не совсем так, конечно, — прерывающимся голосом выдавила из себя Эммануэль. — Но он никогда не спрашивал, делаю ли я это. Я совершенно свободна.
Марио с сожалением покачал головой.
— Вот за это вы должны его упрекнуть. Это не та свобода, которой требует эротизм.
Прежде чем Эммануэль смогла возразить, последовал новый вопрос.
— Когда вы написали мужу из Парижа, вы сообщали ему хронику своих побед?
Эммануэль была буквально сражена сознанием собственной банальности и попыталась все же избежать прямого ответа.
— Я говорила ему о своих возлюбленных. Жест Марио означал: это все же лучше, чем ничего. Снова наступило молчание. Эммануэль взглянула на Квентина. Тот улыбался с замечательным постоянством. Она спрашивала себя, понимает ли он что-нибудь в этом разговоре или улыбка его — улыбка вежливости, желание показать, что ему не так уж смертельно скучно.
— Только, ради Бога, не примите Жана за ревнивца, — возбужденно заговорила Эммануэль, спеша рассеять дурное впечатление, какое, казалось, произвела на Марио ее уклончивость. — Он не более ревнив, чем я сама. Ведь это он научил меня показывать ноги. Он любит, когда я надеваю узкие платья, чтобы при выходе из машины юбка задиралась как можно выше. И вы можете мне поверить, что даже на самых чопорных приемах я веду себя совсем без стеснения.
Она нервно рассмеялась.
— Не правда ли, это хорошее доказательство, что мы с ним предрасположены к эротизму?
— Да.
— И потом, он распоряжается моим декольте. Много вы знаете мужей, которые так любят показывать всему свету грудь своей жены?
— А вы сами любите показывать свою грудь?
— Да, — сказала Эммануэль. — Но особенно с тех пор, как Жан стал мне приказывать это. До знакомства с ним мне нравилось, когда ко мне прикасались. То есть, я хотела сказать, — поправилась она, — когда женщины ко мне прикасались, мне было все равно, видят мою грудь или нет. Я не испытывала никакого удовольствия от этого. А теперь мне это нравится.
И она отважно добавила:
— Я не родилась эксгибиционисткой. Я ею стала. И это он сделал меня такой. И еще добавила:
— Вот видите!
— А вы не спрашивали себя, — поинтересовался Марио, — почему вашему мужу нравится выставлять вас напоказ, на публичный осмотр? Если только для того, чтобы вы эпатировали публику, это не очень похвально. А если попросту, чтобы похвастаться вашей красотой и подразнить ближнего, — это ничуть не лучше.
Эммануэль не могла допустить, чтобы ее мужа осуждали.
— О нет! Это совсем на него не похоже. Если мой муж показывает мое тело, это как раз для блага ближних-..
— Тогда это как раз то, о чем я говорил, — обрадовался Марио и закончил чуть насмешливым, не допускающим возражения тоном. — Если ваш муж делает это для того, чтобы вызвать у других эрекцию, значит, он хочет, чтобы они с вами занимались любовью.
Такое умозаключение никак не могло прийти в голову Эммануэль, но она не нашла ничего, что могло бы его опровергнуть.
— Но зачем же, — простодушно спросила она, — Жану хотеть, чтобы я ему изменяла? Что за радость для мужчины в том, что другие пользуются его женой?
— Смотрите-ка, моя милая, — строго сказал Марио, — куда вас занесло. Говорили мы, говорили, а вам все непонятно, что мужчина эволюционировавший может хотеть в силу своей утонченности, чтобы его жену соблазнил другой мужчина. Древний мудрец понимал больше вас, когда сказал: «Красота жены радует мужа». Будьте логичны: если муж ваш радуется вашим любовным связям с женщинами, почему он должен иначе относиться к мужчинам? Или действительно разница между гетеросексуальной и гомосексуальной любовью кажется вам такой уж огромной? Я-то абсолютно уверен, что есть только одна любовь и нет никакой разницы, с кем ты ею занимаешься, — с мужчиной ли, с женщиной, с мужем, любовником, братом, сестрой, ребенком…
— Но Жан всегда знал, что я люблю женщин, даже до того, как лишил меня невинности; я сказала ему об этом в первый день нашего знакомства.
И поспешно добавила:
— Ну, разумеется, если бы у меня был брат, я бы занималась с ним любовью, но я была одна у родителей.
— И тогда?..
— И тогда… Я хочу сказать, что, лаская женщину, я не изменяю мужу. Марио позабавило это утверждение, и он быстро спросил:
— А ваш муж любит мужчин?
— Нет! — Эммануэль не могла даже на мгновенье предположить, что ее Жан окажется гомиком. Марио, казалось, угадал ее чувства.
— Вы несправедливы, — сказал он кротко.
— Но это не одно и то же!
Марио улыбнулся так, что ее уверенность поколебалась тут же.
— Предпочли бы, чтобы он спал с женщинами?
— Я не знаю, — выдавила из себя Эммануэль прерывающимся голосом. — Подозреваю, что.., да.
— Тогда, — торжествовал Марио, — почему не ждать от него такого же отношения к вашим связям с мужчинами?
«В самом деле», — подумала она.
— Другой пример, — продолжал Марио, не дожидаясь ответа. — Вы обнажаете вашу грудь и ноги просто по привычке к игре или это всерьез возбуждает вас?
— Конечно, это меня возбуждает…
— А ваше возбуждение усиливается, если рядом с вами муж? Она задумалась.
— Думаю, что да.
— И вот, когда вы пристойно сидите рядом с мужем, а другой мужчина запускает в это время вам под юбку свой взгляд, не мечтаете ли вы, чтобы следом туда устремились и руки его, не говоря уже обо всем остальном?
— Конечно, — призналась Эммануэль с нервным смешком.
При этом она вовсе не была убеждена, что такая картина может понравиться Жану. Марио догадался об этом и вздохнул:
— Вам еще многому надо научиться. Всему тому, что отделяет элементарную сексуальность от искусства эротизма.
Разговор продолжался. Марио повторил слово, употребленное Эммануэль, с такой иронией, что ей впору было провалиться сквозь землю.
— Если ваш муж не хочет, чтобы вы ему «изменяли», то как же он позволил вам прийти сюда одной сегодня вечером? Вы хотите возразить?
— Пет. Но, может быть, он не считает, что пойти поужинать с мужчиной — значит непременно отдаться ему.
Вот это был ответ! Эммануэль могла радоваться: Марио задумался. Но в тот момент, когда она решила, что беседа свернет на другие рельсы, он спросил:
— Вы готовы сегодня вечером отдаться, Эммануэль? В первый раз он назвал ее по имени, она постаралась обуздать то чувство, которое пробудил в ней этот вопрос, заданный к тому же таким небрежным тоном. Она ответила так же небрежно:
— Да!
— Почему? — И все очки, набранные Эммануэль, оказались проигранными, прежнее смущение вернулось к ней. Марио поспешил задать следующий вопрос:
— Вы вообще легко уступаете мужчинам? Она почувствовала себя посрамленной. Неужели все эти разглагольствования были лишь для того, чтобы унизить ее? Но она все-таки попыталась поднять свои акции, — Совсем наоборот, — отрезала она с необычной для нее горячностью, — Я вам говорила, что у меня много любовниц, но я не сказала, что много любовников. Чтобы совсем вас убедить (тут ее голос дрогнул — Эммануэль не любила лгать и не любила тех, кто вынуждал ее к этому), скажу, что у меня вообще не было ни одного любовника. Теперь вы понимаете, что мне нечего было рассказывать на этот счет мужу? По крайней мере до сегодняшнего ужина, — добавила она с нахальной улыбкой.
Похвалившись своей добродетелью, она подумала, что, собственно, и не лжет. В самом деле, можно ли называть любовниками тех, кто овладел ею по очереди в ночном самолете? Мари-Анж определенно сказала, что они не считаются. Да и сама она мало-помалу начала сомневаться в подлинности того, что произошло с нею в ночном пространстве между небом и землей; она была неверна там своему мужу не более, чем когда воображаемые любовники овладевали ею в момент слияния с Жаном.
И вдруг ярко блеснуло у не в сознании: а если бы она забеременела от одного из этих незнакомцев? Она была бы не прочь, но теперь это не имело уже никакого значения.
Интерес Марио между тем возрастал.
— Вы не смеетесь надо мной? Мне ведь показалось, возможно, я ослышался, что вы любите «также и мужчин»?
— Ну да. Я ведь замужем. И я вам только что сказала, что сегодня вечером я готова принадлежать другому мужчине.
— В первый раз, значит.
Кивком головы Эммануэль сполна подтвердила свою полуложь. И сразу же мысль о том, что Мари-Анж рассказала Марио, обожгла ее. Но, нет, судя по всему, Марио ничего не знает.
— Может быть, я могла бы сделать это и раньше, но тогда никто мне не предлагал.
Смысл этого «тогда» был понят. Марио взглянул на нее с улыбкой и тут же бросился в контратаку.
— А почему вы хотите изменить мужу? Он вас физически не удовлетворяет?
— О нет, — прервала вопросы Эммануэль, возмущенная таким предположением, — Жан — отличный любовник. Наоборот…
— А, — сказал Марио. — Наоборот. Вот это интересно. Не могли бы вы объяснить это «наоборот»?
Она разозлилась. Он провел с ней великолепное собеседование, чтобы доказать ей, что Жан сам хочет, чтобы она завела любовника и, кажется, совсем позабыл об этом.
Но почему, спросила она себя, я так легко согласилась изменить Жану сегодня? Откуда впервые в жизни и так внезапно появилось столь жгучее желание стать неверной женой? Она хотела этого, не переставая в то же время страстно любить Жана. Наоборот… Что же произошло с нею? Прерывистым голосом она произнесла:
— Этого я не могу… Это оттого, что я счастлива… Это.., это потому, что я люблю его! Марио склонился над нею.
— Иными словами, вы хотите обмануть мужа не оттого, что он вам надоел, не по минутной слабости, не потому, что вы хотите ему отомстить, — наоборот, потому, что он сделал вас счастливой. И это происходит потому, что он научил вас любить красоту. Любить физическое наслаждение, когда плоть мужчины соединяется с вашей, проникает в вас. Он научил вас прекрасному обмороку любви, когда мужская нагота сокрушает вашу наготу. Благодаря ему вы поняли, что жизнь обновляется, когда вы поднимаете руки, чтобы сбросить блузку, или кладете их на бедра, чтобы расстегнуть юбку и предстать великолепной статуей перед обожающим взором. Он научил вас, что любовь умножает ваше тело, не оставляя его в одиночестве. Он научил вас понимать, что прекрасное не в том, чтобы ждать, пока вас разденут другие руки, а естественно и просто, с радостью и торжеством обнажиться самой и шагнуть навстречу предназначенному для вас телу. Что нет другого счастья и другой судьбы.
Завороженная Эммануэль слушала этот монолог, не зная, должна ли она немедленно поступить согласно изложенной только что программе. Она пристально посмотрела в глаза Марио, протянула ему бокал.
— Вот поэтому вы отдадитесь? — закончил Марио. Она утвердительно кивнула.
— И вы скажете своему учителю, что он может гордиться вами?
Она сразу же утратила ясность, в голосе послышалась тревога.
— О нет! — И после некоторого размышления:
— Не сразу… Марио снисходительно усмехнулся.
— Я вижу. Надо, чтобы вы научились…
— Господи! Чему же еще я должна научиться?
— Наслаждению рассказа, более тонкому, более рафинированному, чем наслаждение тайны. Настанет день, когда вкус ваших похождений станет еще слаще от того, что вы будете долго, с деталями более жгучими, чем самые горячие ласки, рассказывать внимательному слушателю и вновь переживать испытанную вами радость. Но не будем ничего торопить, и пока вы можете утаить от вашего мужа тот успех, какого добилась его ученица. Впрочем, — улыбка его стала лукавой, — стоит подождать, пока эти успехи станут настоящими: тем приятней будет для него сюрприз. Но надо, чтобы во время обучения не он, а другой был вашим наставником, вашим проводником, вашим гидом. Пути эротизма слишком круты, и предоставленная самой себе ученица рискует струсить или свернуть не на ту дорожку. Как вы считаете? На этот явно риторический вопрос ответа не последовало, и Марио продолжал:
— Но знайте, что ученица должна быть безгранично настойчивой и упорной. Никакой проводник не может заменить вам вашу волю: он только укажет вам дорогу, а уж ваше дело — идти по ней твердым, уверенным шагом, ясно представляя себе, куда она ведет. Посвящение в искусство — это скорее труд, чем удовольствие. Когда-нибудь воспоминание об этих трудах будет вам радостно и приятно. Но сегодня вы должны свободно принять очень тяжелое решение. Готовы ли вы испробовать все?
— Все? — осторожно переспросила Эммануэль. Ей припомнилось, что несколькими днями раньше Мари-Анж употребила в разговоре с ней почти такие же многозначащие слова.
— Все, — кратко ответил Марио.
Что могло значить это «все»? Очевидно, ей предстояло отдаться всем капризам Марио, покориться ему. Но если она готова стать его любовницей, не все ли равно, что он будет с ней проделывать? С некоторой долей иронии она подумала, что ее ментор несколько переоценивает достоинства своего метода, если надеется с помощью тех экспериментов, что он ей предложит, сразу же «переменить» Эммануэль. У нее, правда, почти не было практики с мужчинами, но она была уверена, что для того, чтобы «перемениться», «мутировать», женщине нужно что-то большее, чем причуды ее партнера. Ох, уж эта мужская самоуверенность!
Но почему же ей не хочется, чтобы о ее знакомстве с Марио узнал Жан? Марио, наверное, не ошибается в мотивах, побуждающих Жана именно так вести себя с женой, как он себя ведет. И вдруг ей пришла в голову мысль, еще не очень-то ясная, так, что-то забрезжило:
«обманывать» любимого мужа было удовольствием особенным, каким-то нежным, тонким; раньше она об этом не помышляла, но тем более взволновало оно ее теперь. Вполне возможно сказала она себе, что в мире эротизма соучастие мужа в адюльтере есть самое высшее и самое утонченное распутство. Но ведь она еще не вступила в этот мир! И пока она еще не постигла те законы, о которых говорил Марио, ей хотелось чего-то более привычного и простого. Пристальный взгляд Марио смущал ее. Она переменила положение, показав ноги так, как она умела это делать. Марио говорил ей о любви с двумя мужчинами, наверное, он хочет предложить себя и Квентина. «Пусть, — подумала она, — я соглашусь!». Она предпочла бы иметь дело с Марио, а Квентин, раз уж от него нельзя отказаться, мог бы быть просто зрителем, ведь и этой роли Марио придавал большое значение. Во всяком случае, она не будет противиться замыслам хозяина дома. Где-то в подсознании она, может быть, хотела и Квентина. Ведь Марио так расхваливал любовь втроем…
— Но вы занимались, по крайней мере, любовью с несколькими женщинами? — услышала она вопрос своего героя и опять удивилась его способности читать ее мысли. Она молчала; Марио снова начал читать стихи, она плохо его слушала, но поняв, что он говорит о женских ногах, обрадовалась — ноги, значит, привлекли его внимание.
— С несколькими женщинами, — вернулся к прежнему сюжету Марио. — Я имею в виду одновременно.
— Да, — ответила Эммануэль.
— о, — воскликнул он. — Вы не столь уж невинны!
— А почему я должна быть невинной? Я никогда на эту роль не претендовала, — заявила Эммануэль с нервным смешком.
Самое худшее, если заподозрят в добродетели. Недостаточно показывать голые ноги, чтобы к ней относились с уважением, она сейчас вскочит на диван и окажется вся голая. Она еле подавила в себе это желание. Но если и подобная демонстрация не убедит ее хозяина, у нее в запасе есть еще что-то, чему она научилась под душем. Она вся полыхала, но итальянец оставался невозмутим. Он, кажется, предпочитает эротизм теоретический эротизму практическому… Но допрос еще не кончился.
— А как это происходило, когда вы были с двумя женщинами?
Нетерпение сжигало Эммануэль. Чтобы покончить с этим устным экзаменом, она принялась рисовать картины, где воображению было отведено куда больше места, чем реальности. Но Марио нельзя было удивить смелыми образами.
— Все это кажется мне детскими игрушками. Пора взрослеть, моя дорогая.
И тогда, желая отомстить ему, не понимая, чем она рискует, она выпалила:
— А вы? Вы сами-то лучше всего управляетесь с мальчиками?
Марио не проявил ни малейшего признака смущения. Голос его звучал негромко, но уверенно:
— Дорогая моя, мы вам скоро это покажем. Он что-то сказал по-английски Квентину. Боже мой, перепугалась Эммануэль, неужели они прямо здесь начнут свой показ.
САМ-ЛО
Квартал, открывшийся перед глазами Эммануэль, совсем не был похож на застроенные громадными домами авеню. Не походил он и на улочки, в глубине которых прячутся за листвой уютные особняки и бунгало. Он не напоминал ничего из того, что встречалось Эммануэль в ее прогулках по Бангкоку. Уж не приснился ли ей этот квартал? Слишком нереальным казался пейзаж в лунном свете. Опасливо переступая туфлями-лодочками на высоких, каблуках, идет она вслед за Марио по узкой — не шире ступни — доске, переброшенной к причалу, Квентин движется сзади. Густая темная вода канала лижет причал. Доска пружинит под ногами, как трамплин: рано или поздно, думает Эммануэль, они свалятся в тину.
У причала путь не заканчивается. Надо идти еще дальше, по еще более трухлявой и неустойчивой доске. Так движется это трио, и ничто не предвещает скорого окончания дороги. Эммануэль кажется, что она давно покинула обитаемый мир. Даже воздух здесь пахнет совсем не так, как в оставленном за спиною другом мире. Тени резки, ночь так тиха, что трое путешественников не осмеливаются нарушить этот священный покой не только голосом, но и дыханием. Полчаса назад Марио прямо из окна подозвал лодочника, и они отплыли из бревенчатого дома, нависшего над каналом. Затем они высадились на каком-то причале, к которому надо было еще перебраться с лодки по узкой доске. Эммануэль так и не смогла понять, была ли это заранее намеченная остановка или же Марио принял решение внезапно. И вот теперь они идут вдоль узкого — настолько узкого, что даже сиамские лодки не могут сюда проникнуть — канала, лежащего перпендикулярно большому, по которому они плыли.
Это скорее желоб, а не канал. По обеим его сторонам стоят приземистые лачуги из бамбука или толя, прикрытые пальмовыми ветвями. Окна и двери наглухо закрыты, как во время чумы. Как они там не задохнутся, удивляется Эммануэль. Она понимает жизнь тех, кто ютится в сампанах, спит под открытым небом, но что спрятано здесь, какие тайны скрывают эти люди за запретными дверями и закрытыми окнами?
С каждым шагом впечатление фантастичности усиливается. Почти невероятно, чтобы эта странная улица мертвой воды и мертвых деревьев, по которой идешь, как канатоходец, могла тянуться так долго и никуда не вести. А днем, когда туземцы выползают из своих логовищ, как они умудряются разойтись на этой единственной узкой тропе? Эммануэль с ужасом думает о тех акробатических движениях, которые им придется совершать, если кто-то повстречается на пути. Но вряд ли это произойдет сейчас: страна, куда привели ее спутники, похожа на лунный пейзаж, так что живые люди не могут попасться навстречу.
Однако тут же из одной лачуги выходит мужчина. Высокий, мускулистый торс. Темная тряпка, вероятно, красного цвета, покрывает чресла. Он задумчиво распускает ее, глядя на три приближающиеся фигуры. Теперь он голый. Он мочится в воду. Эммануэль никогда не видела, даже в воображении, такие мужские стати. Сейчас, в спокойном состоянии, мужчина вооружен гораздо лучше, чем Жан в минуту атаки. «Здорово», — произнесла она про себя. Мужчина и сам по себе был хорош. Не более метра разделяло их, когда она проходила мимо него, и он взглянул на нее. Она думала только об одном: что же будет, когда эта лошадка встанет на дыбы. Но мужчина смотрел на ее полуголые груди, и никакого волнения не чувствовалось в нем, ничто не пошевелилось. Канатоходцы прошли мимо.
Перекресток.
Таинственный путь разветвляется. Марио размышляет. Переговорив с Квентином, он выбирает, наконец, одну из ветвей. Эммануэль не уверена в правильности выбора — уж слишком долго они путешествуют. Но она ничего не говорит.
Она вообще не произнесла ни слова с тех пор, как они выбрались из лодки и ступили на берег.
И вдруг она вскрикивает.
Деревянная дорога делает поворот и вливается в какое-то подобие двора. И то, что она издали приняла за дерево, оказывается огромной фигурой Чингиз-хана, с висячими усами, налитыми кровью глазищами, кинжалом на поясе, кинжалом в руке. Вот оно, начинается колдовство! Монголы, делая ужасающее гримасы, возникают перед ней. Сейчас… И Эммануэль заливается смехом. Чары рассеиваются.
— Ох, уж эта кинореклама. Как странно выглядит она в таком месте, — произносит Эммануэль первые за эту ночь слова. — Я хотела бы знать, как сюда доставляют эти декорации? Разве сюда можно пройти иначе, чем по этой узкой дощечке?
— Нет, — говорит Марио и ничем не дополняет свой ответ.
Они пересекают склад рекламных макетов, проходя между ног Великого Хана, входят в маленький дворик, видят пробивающуюся из-под дверей полоску желтого света. Марио стучит, зовет и, не дождавшись ответа, входит. Спутники следуют за ним. Эммануэль начинает беспокоиться все больше и больше. Очень уж неприятно смотрится это место. Трудно определить, чем здесь пахнет: какая-то смесь пудры, дыма, лакрицы и чая. В комнате, куда они вошли, единственная мебель — скамья, покрытая драной циновкой. Грязная, когда-то бывшая голубой занавеска закрывает глубину комнаты. Почти тотчас же она раздвигается, и входит женщина. Ее вид немного успокаивает Эммануэль. Это старая китаянка: ей не меньше ста лет, прикидывает Эммануэль. У старухи морщинистое, круглое, как блин, лицо. Кожа почти оранжевая, седые волосы уложены в шиньон. Глаза и губы едва угадываются в складках кожи. Когда старуха начинает говорить, во рту ее черным лаком поблескивают зубы. Руки спрятаны в рукава кофты из блестящего шелка.
Начинается долгий разговор между Марио и беспрестанно кланяющейся старухой. Она кланяется, чуть ли не переламываясь пополам. Наконец, она удаляется в глубь барака, и они следуют за ней, не говоря ни слова. Они идут по совершенно темному коридору, но Эммануэль кажется, что эта темнота движется. Ей страшно.
У причала путь не заканчивается. Надо идти еще дальше, по еще более трухлявой и неустойчивой доске. Так движется это трио, и ничто не предвещает скорого окончания дороги. Эммануэль кажется, что она давно покинула обитаемый мир. Даже воздух здесь пахнет совсем не так, как в оставленном за спиною другом мире. Тени резки, ночь так тиха, что трое путешественников не осмеливаются нарушить этот священный покой не только голосом, но и дыханием. Полчаса назад Марио прямо из окна подозвал лодочника, и они отплыли из бревенчатого дома, нависшего над каналом. Затем они высадились на каком-то причале, к которому надо было еще перебраться с лодки по узкой доске. Эммануэль так и не смогла понять, была ли это заранее намеченная остановка или же Марио принял решение внезапно. И вот теперь они идут вдоль узкого — настолько узкого, что даже сиамские лодки не могут сюда проникнуть — канала, лежащего перпендикулярно большому, по которому они плыли.
Это скорее желоб, а не канал. По обеим его сторонам стоят приземистые лачуги из бамбука или толя, прикрытые пальмовыми ветвями. Окна и двери наглухо закрыты, как во время чумы. Как они там не задохнутся, удивляется Эммануэль. Она понимает жизнь тех, кто ютится в сампанах, спит под открытым небом, но что спрятано здесь, какие тайны скрывают эти люди за запретными дверями и закрытыми окнами?
С каждым шагом впечатление фантастичности усиливается. Почти невероятно, чтобы эта странная улица мертвой воды и мертвых деревьев, по которой идешь, как канатоходец, могла тянуться так долго и никуда не вести. А днем, когда туземцы выползают из своих логовищ, как они умудряются разойтись на этой единственной узкой тропе? Эммануэль с ужасом думает о тех акробатических движениях, которые им придется совершать, если кто-то повстречается на пути. Но вряд ли это произойдет сейчас: страна, куда привели ее спутники, похожа на лунный пейзаж, так что живые люди не могут попасться навстречу.
Однако тут же из одной лачуги выходит мужчина. Высокий, мускулистый торс. Темная тряпка, вероятно, красного цвета, покрывает чресла. Он задумчиво распускает ее, глядя на три приближающиеся фигуры. Теперь он голый. Он мочится в воду. Эммануэль никогда не видела, даже в воображении, такие мужские стати. Сейчас, в спокойном состоянии, мужчина вооружен гораздо лучше, чем Жан в минуту атаки. «Здорово», — произнесла она про себя. Мужчина и сам по себе был хорош. Не более метра разделяло их, когда она проходила мимо него, и он взглянул на нее. Она думала только об одном: что же будет, когда эта лошадка встанет на дыбы. Но мужчина смотрел на ее полуголые груди, и никакого волнения не чувствовалось в нем, ничто не пошевелилось. Канатоходцы прошли мимо.
Перекресток.
Таинственный путь разветвляется. Марио размышляет. Переговорив с Квентином, он выбирает, наконец, одну из ветвей. Эммануэль не уверена в правильности выбора — уж слишком долго они путешествуют. Но она ничего не говорит.
Она вообще не произнесла ни слова с тех пор, как они выбрались из лодки и ступили на берег.
И вдруг она вскрикивает.
Деревянная дорога делает поворот и вливается в какое-то подобие двора. И то, что она издали приняла за дерево, оказывается огромной фигурой Чингиз-хана, с висячими усами, налитыми кровью глазищами, кинжалом на поясе, кинжалом в руке. Вот оно, начинается колдовство! Монголы, делая ужасающее гримасы, возникают перед ней. Сейчас… И Эммануэль заливается смехом. Чары рассеиваются.
— Ох, уж эта кинореклама. Как странно выглядит она в таком месте, — произносит Эммануэль первые за эту ночь слова. — Я хотела бы знать, как сюда доставляют эти декорации? Разве сюда можно пройти иначе, чем по этой узкой дощечке?
— Нет, — говорит Марио и ничем не дополняет свой ответ.
Они пересекают склад рекламных макетов, проходя между ног Великого Хана, входят в маленький дворик, видят пробивающуюся из-под дверей полоску желтого света. Марио стучит, зовет и, не дождавшись ответа, входит. Спутники следуют за ним. Эммануэль начинает беспокоиться все больше и больше. Очень уж неприятно смотрится это место. Трудно определить, чем здесь пахнет: какая-то смесь пудры, дыма, лакрицы и чая. В комнате, куда они вошли, единственная мебель — скамья, покрытая драной циновкой. Грязная, когда-то бывшая голубой занавеска закрывает глубину комнаты. Почти тотчас же она раздвигается, и входит женщина. Ее вид немного успокаивает Эммануэль. Это старая китаянка: ей не меньше ста лет, прикидывает Эммануэль. У старухи морщинистое, круглое, как блин, лицо. Кожа почти оранжевая, седые волосы уложены в шиньон. Глаза и губы едва угадываются в складках кожи. Когда старуха начинает говорить, во рту ее черным лаком поблескивают зубы. Руки спрятаны в рукава кофты из блестящего шелка.
Начинается долгий разговор между Марио и беспрестанно кланяющейся старухой. Она кланяется, чуть ли не переламываясь пополам. Наконец, она удаляется в глубь барака, и они следуют за ней, не говоря ни слова. Они идут по совершенно темному коридору, но Эммануэль кажется, что эта темнота движется. Ей страшно.