Арсан Эммануэль. Эммануэль

   — Вот уж не думала никогда, что мне посчастливится пить из такого источника! Ну, теперь ты видишь, как я тебя люблю?
   И тут раздался телефонный звонок. Как он обрадовал бы Эммануэль в другую минуту! Звонила Мари-Анж, она скоро приедет. На этот раз новость опечалила Эммануэль, и понадобилось все благодушие Би, чтобы ее успокоить. Они договорились увидеться завтра. Би приедет с утра. Ее привезет шофер.
   Эммануэль в ожидании новой гостьи даже не потрудилась одеться. На этот раз, как ни удивительно, у нее не было ни малейшего желания соблазнять свою юную приятельницу. Проницательная Мари-Анж сразу же заметила, что с ее подругой творится что-то неладное.
   — Что случилось? — спросила она. — У тебя вид девицы, только что получившей предложение.
   Эммануэль попробовала было уклониться от ответа, но выдержки ее хватило ненадолго.
   — Я сейчас сообщу тебе потрясающую новость, — наконец решилась она. — Ты сейчас ахнешь.
   — Ты забеременела?
   — Ты с ума сошла. Попробуй угадать.
   — Не буду я угадывать. Скажи сама, что ты мне еще приготовила.
   — Ничего особенного. Я хочу тебе сообщить, что всего лишь занималась любовью с Би.
   Эммануэль исторгла из себя признание, не представляя себе точно, какой эффект это вызовет. Но она никак не ожидала от Мари-Анж такой равнодушной реакции:
   — И это все, что ты хотела мне сказать? — довольно спокойно проговорила Мари-Анж. — Зачем же такая преамбула? Что особенного случилось?
   — Но все-таки, — пришла в замешательство Эммануэль. — Би просто чудо. И ехидно добавила:
   — Может быть, она не в твоем вкусе? Мари-Анж пожала плечами:
   — Эммануэль, бедняжка, как ты можешь быть такой глупенькой? Я не вижу ничего потрясающего в том, что женщина спит с женщиной. А ты объявляешь об этом с видом триумфатора. Просто смешно!
   Пренебрежение подруги задело Эммануэль. Она попробовала выразиться яснее, определеннее:
   — Не понимаю, какая муха тебя укусила? Ты, кажется, что-то имеешь против того, что мы с Би трахнули друг друга.
   Ответ Мари-Анж не допускал никаких возражений:
   — Трахнуть может только мужчина.
   И за этой сентенцией последовала еще одна:
   — Нельзя терять время на болтовню! Я уже говорила, что знаю одного человека, который тебя научит тому, как это делается. И надо, чтобы я вручила тебя Марио, в его объятия как можно скорее.
   Она наморщила лоб, как бы производя в уме некие расчеты.
   — Сегодня у нас шестнадцатое. Ты приглашена на восемнадцатое в посольство? Да? В этот вечер я тебя и познакомлю с ним. И если вы не полюбите друг друга при первом знакомстве, значит, это произойдет на следующий день.
   У нее не было сил ждать. Она вышла на балкон и, опершись о перила, всматривалась сквозь заросли сада в дальний конец улицы. Губы ее дрожали. Приедет ли? Почему так опаздывает? Может быть, нашлись причины, по которым ей нельзя вновь видеться с Эммануэль, и сейчас по телефону она скажет об этом?
   Наконец, Эммануэль сама решилась позвонить. Ответил мужской голос. Наверное, слуга. И тут же Эммануэль поняла, что ничего не сможет сказать не только потому, что не знает английского, но ведь ей неизвестно и настоящее имя Би. Она не знает, кого попросить к телефону!
   Она повесила трубку.
   Но раз трубку взял кто-то другой, значит, Би нет дома, она сейчас в дороге. Она должна появиться с минуты на минуту. А вдруг с ней произошло несчастье? Да нет, наверное, Би забыла адрес и блуждает сейчас в запутанном лабиринте дипломатического квартала. Все улицы похожи, названия их нормальному человеку не выговорить — ничего удивительного, что Би заблудилась.
   Но тотчас же в сознании Эммануэль прозвучал другой, более уверенный голос. Он напомнил ей, что Би провела в Бангкоке уже целый год и за это время можно вполне изучить город: сама Эммануэль свободно ориентировалась уже к концу второй недели. Нет, тут что-то другое.
   Однако она опаздывает уже на два часа! Что могло помешать Би, если она забыла адрес, позвонить Эммануэль?
   А может, самой отправиться на поиски Би? Но она не знает адреса. Подожди-ка, Мари-Анж говорила, что она сестра американского морского атташе! Что же, позвонить в посольство? Да, но кого попросить к телефону? Там ведь может оказаться несколько атташе. И на каком языке обратиться?
   Бог ты мой, да просто позвонить Мари-Анж! Но тут же она представила, с каким сарказмом обрушится на нее это зеленоглазое чудовище. Нет, нельзя признаваться девчонке, что ты брошена…
   А в том, что она брошена, Эммануэль теперь уже почти не сомневалась. Она не придет ни сегодня, ни завтра. Уступила вчера порыву, оказавшемуся сильнее ее, но сегодня, вдали от соблазна, она пришла в себя; она не любит Эммануэль; она вообще не любит женщин, эта забава кажется ей скучной и бессмысленной, «смешной», говоря ее словами. Или она стыдится, что вчера дала себя увлечь запретными наслаждениями. Очевидно, говорила себе Эммануэль, у Би есть религиозные правила, моральные нормы, запрещающие ей повторить вчерашнее распутство. Ведь Эммануэль, по существу, ничего не знает о ней: она видит, что та живет, наверное, без любовника и.., без любовницы. А вдруг это совсем не так на самом деле?
   Вот оно что! У Би, вполне возможно, есть любовницы! Нет, этого не может быть. Ну, тогда — любовник! Ну да, она вернулась, покаялась ему, он закатил ей сцену, потребовал отказаться от встреч с Эммануэль. Да, это так, теперь Эммануэль убеждена в этом. Но она не позволит себе так легко уступить. Она будет драться за свою любовь всей силой своей любви…
   Но через несколько минут только сладость страдания осталась в ее душе. Би никогда больше не вернется, и не все ли равно, по каким причинам — не вернется и все. Боже мой, неужели надо навсегда отказаться от этих рук, тела, от этих губ, совсем недавно произнесших: «Я тоже вас очень люблю…» И впервые со времени раннего детства настоящие слезы полились из глаз Эммануэль.
   Вечером Жан и Кристофер потащили ее в театр. Ей было безразлично происходящее на сцене, она сидела с мрачным лицом, и Жан не задавал ей никаких вопросов. Кристофер, не понимая, что происходит, тоже помрачнел, он выглядел даже более удрученным, чем Эммануэль. И лишь оказавшись ночью в объятиях мужа, Эммануэль горько разрыдалась и рассказала ему обо всем.
   По мнению Жана, Эммануэль приняла это приключение слишком близко к сердцу. Весьма возможно, что какая-то серьезная причина помешала Би, завтра пропажа найдется, и все разъяснится. Но если даже Би и впрямь решила больше не видеться с Эммануэль — что из того! Во-первых, хорошо, что все это кончилось так быстро, иначе Эммануэль мучилась бы сильнее. Во-вторых, Эммануэль должна помнить, что она предназначена кружить головы другим и не позволять, чтобы другие могли вскружить ей голову. И если эта Би, которую Жан не видел и о которой ничего не слышал, и вправду так хороша, то все равно в ней нет и половины тех достоинств, какие есть у его милой девочки. И он не позволит, чтобы она печалилась. Единственное, чего заслуживает Би, — чтобы Эммануэль отомстила ей, и как можно скорее, в других объятиях. А разве их трудно найти? И она должна доказать это Би, и чем скорее, тем лучше.
   Эммануэль внимательно слушала и постепенно успокаивалась. В самом деле, как не стыдно так убиваться. Конечно же, она найдет других, она еще не знает кого, но найдет обязательно!
   Все парижские платья были решительно забракованы Жаном: они недостаточно открыты, в них нельзя идти на посольский прием!
   — Но в Париже не было никого, кто бы мог показывать грудь так смело, как я, — не соглашалась Эммануэль.
   — Дорогая моя, то, что в Париже называется показать грудь, в Бангкоке выглядит, как наглухо застегнутое платье, — убеждал Жан. — Надо, чтобы все увидели, что у тебя лучший бюст в мире. Надо ткнуть им в глаза твои груди.
   И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилось для этой цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться и — оп-ля! — вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не надевала ничего, даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени своего замужества, она только так появлялась в свете: чувствовать себя обнаженной в многолюдстве было для нее одной из самых утонченных ласк. А во время танцев это ощущение делалось еще сильнее.
   Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, а книзу расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможности платья, Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу же ринулся вперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье, другая же старалась высвободить бюст Эммануэль.
   Она взмолилась:
   — Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам надо немедленно выходить.
   Он перестал ее раздевать, подхватил на руки и понес к обеденному столу посреди комнаты.
   — Нет, нет! Платье изомнется… Ты мне делаешь больно! А если Кристофер спустится?.. Слуги могут войти…
   Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье кверху. Согнутые в коленях ноги взметнулись в воздух. Удар Жана был короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность Жана была по-новому неожиданно приятна Эммануэль. Она сжала руками свои груди, словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник слуга. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.
   Когда Жан закончил свое дело, он приказал слуге привести стол в порядок и позвать Эа, камеристку Эммануэль, чтобы та помогла своей госпоже восстановить туалет. Они приехали в посольство, опоздав совсем немного.
   Общество, однако, было уже в сборе. Посол подошел к ним.
   — Очаровательно, — произнес он, целуя руку Эммануэль. — Поздравляю вас, старина, — он повернулся к Жану, — Надеюсь, ваша работа оставляет вам время и г для такой очаровательной супруги?
   Седая дама остановилась рядом, с явным осуждением глядя на вырез платья Эммануэль. И тут же вынырнула откуда-то Ариана де Сайн; она оказалась как раз кстати, чтобы усугубить положение.
   — Боже мой! — протянула она руки к Эммануэль. — Вот наш первый вызов ханжеству. О, надо постараться показать его всем нашим. — И она повернулась к элегантному мужчине, занятому беседой с епископом в лиловой сутане:
   — Жильбер, взгляни-ка! Как ты это находишь? И Эммануэль была вынуждена предстать пред очами советника и прелата. Первый, как ей показалось, оценил ее выше, чем второй. Мужа Арианы она представляла совсем не таким: вместо напыщенного великовозрастного ребенка с моноклем она увидела добродушного, ничуть не жеманного человека, и по первым же словам графа поняла, что он свой парень.
   И вот уже она окружена солидными господами; слушает комплименты, ловит восхищенные взгляды. Но ее занимает другое: она осматривается, надеясь увидеть среди незнакомых лиц одно знакомое — лицо Би. Ведь сюда приглашен весь дипломатический корпус, а может ли брат прийти без сестры? Эммануэль не знает, как ей себя вести при встрече с юной американкой. И вдруг ей становится ясно, что она не хочет, боится этой встречи. Надо поскорее спрятаться под крылышко супруга. Но того, увы, уже поглотила толпа. Зато рядом вновь оказалась Ариана и потащила Эммануэль сквозь хор комплиментов, сквозь строй мужчин всех возрастов и фасонов. И это вернуло Эммануэль обычную уверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли, которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графиня смотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться к ее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянула ее к себе.
   — Ты великолепна, — прошептала она и осторожно ущипнула двумя пальцами сосок Эммануэль. — Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю одно местечко.
   — Нет, нет, — замотала головой Эммануэль. И прежде чем Ариана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу, пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут откуда-то возникла Мари-Анж.
   — Прошу прощения, командор, — произнесла она со своим обычным апломбом. — Мне надо поговорить с моей приятельницей, — И, подхватив Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.
   — Что ты делаешь с этой развалюхой, — заторопилась Мари-Анж. — Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.
   Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде говоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить свободу.
   — Это так уж необходимо?
   — Ох, послушай, Эммануэль, — досадливо поморщилась Мари-Анж. — Не ломайся, прошу тебя. — Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть какие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.
   — Какая милая улыбка, — произнес он с поклоном. — Вот если бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, — это изображать открытую, сияющую, побеждающую улыбку.
   Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж не представила собеседников, и Эммануэль спросила:
   — Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно, тот художник, которого она нашла для меня?
   Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на редкость приятной.
   — Ох, — вздохнул он. — Будь у меня хоть сотая доля таланта других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством. Мари-Анж вмешалась в разговор:
   — Марио — коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…
   — Которые могут быть только напоминанием об искусстве истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые образы. Мари-Анж, миа кара, — добавил он по-итальянски, — не обольщайся кусками коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще — то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную портретиста.
   — Но если она умерла. Умершую?
   — Нет, когда она умирает, что-то умирает и в этом портрете.
   — Но картина-то остается жить вечно?
   — Глупости! Любопытный хлам, самое большее — игра ума или ловко сделанная машина. Искусство существует только в том, что уходит: в гибнущей женщине, к примеру. Живопись — это разрушение ее тела. Искусство не может быть прекрасным в том, что остановилось, в том, что сохраняет неподвижность. Искусство внезапно. Всякая задуманная вещь рождается мертвой.
   — Меня учили другому, — сказала Эммануэль. — «Жизнь коротка, искусство вечно».
   — Да кто же заботится о вечности, скажите, пожалуйста, — резко прервал ее Марио. — Вечность не артистична, она уродлива. Ее лицо — это лик мертвых памятников. — Он вытащил платок, провел им по лбу и продолжал, чуть понизив голос:
   — Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет быть прекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота — не обнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Не следы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски.
   — Но вы только что говорили, что художник — ничто в сравнении с моделью.
   — Тот, кого я назвал художником, не обязательно, разумеется, скульптор или живописец. Конечно, и они могут быть художниками, если смогут овладеть сюжетом и разрушить его (он как-то выделил этот глагол «разрушить»). Но чаще всего модель сама выполняет эту миссию, художник только свидетельствует.
   — Тогда что же такое совершенство? Где оно? — спросила Эммануэль с внезапной тревогой.
   — Совершенство, шедевр — то, что происходит. Нет, я не правильно выразился. Шедевр — это то, что давно прошло.
   Он взял руки Эммануэль в свои.
   — Вы позволите мне на вашу цитату ответить другой. Она принадлежит Мигелю Унамуно: «Самое великое произведение искусства не стоит самой ничтожной человеческой жизни». Единственное искусство, которое заслуживает чего-то, это история нашей плоти.
   — Вы хотите сказать, что самое важное — это способ, которым достигаешь чего-то? Что именно его надо понимать как шедевр, если хочешь не просто просуществовать свою жизнь?
   — Ничего подобного я не думаю. Пытаться сотворять — себя или нечто другое — это все напрасный труд. Во всяком случае, если стремиться сотворить что-то прочное.
   Он вдруг улыбнулся.
   — Но то же самое происходит, по правде говоря, и с материалом более легким — из мечты, из грезы… И тут же как бы опомнился:
   — Если бы я имел хоть малейшее право давать вам советы, — поклон был необычайно изыскан, — я бы посоветовал вам жить так, как я вас попрошу.
   На этом он отвел взгляд в сторону, как бы считая разговор оконченным. Эммануэль стало неприятно. С деланной улыбкой она обратилась к Мари-Анж:
   — Ты случайно не видела Жана? Он с самого начала куда-то исчез. Итальянца окружили другие женщины. Вот прекрасный случай удалиться, но Мари-Анж не отпустила подругу:
   — Ты что, арестовала Би? Как ей не позвонишь, мне все время отвечают, что она у тебя. — Она хихикнула. — И так как я не хочу мешать вашим развлечениям…
   У Эммануэль упало сердце — Мари-Анж смеется над нею! Да нет, вид у нее вполне серьезный, она говорит искренне. Вот ирония судьбы! Эммануэль приготовилась было пожаловаться вслух, но удержалась в последний момент. Как ей признаться Мари-Анж, что она сама не может найти свою любовницу-одновневку? Пусть уж останутся у этой малышки с косичками иллюзии о силе чар ее старшей подруги. Но вот беда — в таком случае Эммануэль не сможет ничего узнать у нее о Би. Ладно, она расспросит Ариану. Но нигде не видно короткой прически, нигде не слышно резкого смеха. Может быть, нашлась другая жертва, согласившаяся пойти «туда, где никого нет»?
   А Мари-Анж снова заговорила о неуловимой американке:
   — Я хотела бы хоть попрощаться с нею. Ну, тем хуже для нее. Ты передашь ей мое «прощай».
   — Как, она уезжает?
   — Нет, уезжаю я.
   — Ты? Ты мне совсем ничего не говорила об этом. И куда же?
   — О, успокойся, не так далеко. Я всего-навсего проведу месяц на море. Мама сняла бунгало в Паттайе. Приезжай нас проведать. Это всего сто пятьдесят километров. Ты должна увидеть тамошние пляжи — полный отпад!
   — Я слышала. Благословенное место, где акулы берут корм из твоих рук. Я тебя больше не увижу…
   — Что за ерунду ты городишь!
   — Тебе будет скучно там одной…
   Эммануэль расстроилась. Как бы порой ни была несносна Мари-Анж, ее будет очень не хватать. Но показывать печаль не хотелось, и Эммануэль заставила себя улыбнуться. А девочка отчеканила:
   — Я никогда не буду скучать. Я буду принимать солнечные ванны, кататься на водных лыжах. Да к тому же я беру с собой целый чемодан книг: мне надо готовиться к учебному году.
   — Ах, да, я совсем забыла, что мы еще ходим в школу, — поддразнила ее Эммануэль.
   — Ну, не все же так образованны, как ты.
   — Ты не берешь никаких подруг в Паттайю?
   — Нет уж, благодарю, мне хочется пожить спокойно.
   — Ты очень любезна. Надеюсь, твоя мамочка не будет спускать с тебя глаз и не даст путаться с маленькими рыбаками.
   Зеленые глаза излучали таинственное сияние.
   — А ты? Что ты будешь делать без меня? Впадешь в свое обычное идиотство?
   — Ну, нет, — игриво откликнулась Эммануэль. — Ты же сама знаешь, что я собираюсь отдаться Марио. Мгновенно Мари-Анж вернулась к серьезному тону:
   — Да, тогда уж ты изменишься обязательно. Ты мне обещала, не забудь! Ты теперь связана словом.
   — Вот тут ты ошибаешься. Я буду делать то, что захочу.
   — Разумеется, делай, если ты захочешь Марио. Надеюсь, ты теперь не собираешься улизнуть от него?
   Мари-Анж скорчила при этом такую презрительную гримасу, что Эммануэль даже немного устыдилась себя. Но так сразу ей все-таки не хотелось уступать:
   — Он не так уж неотразим, как ты его рисовала. Он мне показался краснобаем: произносит фразы и слушает их сам, ему и слушатели-то не нужны!
   — Ишь ты, какая привереда! Да ты должна гордиться, что тобой интересуется такой человек. Должна тебе сказать, что он-то и в самом деле очень привередлив.
   — Ах, вот как! И его заинтересовала я. Значит, мне оказана большая честь.
   — Ну, конечно. Я очень рада, что ты ему как будто понравилась. Могу тебе сказать, что я вовсе не была в этом сначала уверена.
   — Еще раз спасибо. А почему ты думаешь, что я ему понравилась? Мне, по крайней мере, показалось, что он интересуется только самим собой.
   — Но ты хотя бы согласна, что я его знаю немного лучше, чем ты?
   — Ну, разумеется. Я допускаю даже, что ты оказываешь ему, и уже довольно долго, многие милости. Может быть, ты поделишься со мной своим опытом, чтобы я оказалась более подготовленной в момент жертвоприношения.
   — Ты сделаешь хорошо, если будешь говорить поменьше пошлостей. Он от них в ужас приходит. И вдруг, перейдя на доверительный тон, Мари-Анж добавила:
   — Но на самом-то деле я знаю, как ты отдашься ему. Иначе я бы вас и не знакомила. И продолжала, все более воодушевляясь:
   — Я уверена, вы очень хорошо поймете друг друга. Ты скоро станешь счастливей. И будешь еще красивей, когда я тебя увижу снова. Я хочу, чтобы ты становилась все красивее и красивее.
   Эти слова и особенно выражение зеленых глаз растрогали Эммануэль.
   — Мари-Анж, — прошептала она, — Как жалко, что ты уезжаешь.
   — Мы скоро встретимся. Я тебя не смогу забыть, будь спокойна.
   В их взглядах было столько нежности, что Мари-Анж поспешила вернуться на твердую почву:
   — Ты обещаешь вести себя с Марио так, как я тебе говорила? Обещаешь?
   — О, конечно. Если это тебе доставит удовольствие. Впервые со времени их знакомства Мари-Анж потянулась к Эммануэль и ласково поцеловала ее в щеку. Эммануэль попыталась привлечь к себе светловолосую головку, но Мари-Анж отпрянула.
   — Пока, кошка, которая ходит сама по себе! Я тебе позвоню завтра, перед отъездом. И ты обязательно приедешь на море!
   — Да, — смиренно промолвила Эммануэль.
   — А теперь поищем других.
   И они снова оказались в толпе приглашенных. Эммануэль переходила от одной кучки болтающих к другой, но нигде не задерживалась. Она искала Ариану, но Ариана сама нашла ее.
   — А вот и она, наша непорочная Виргиния, — послышался резкий голос. — Я думала, где же она занимается умерщвлением плоти, в каком монастыре?
   Эммануэль тут же отметила, что на людях Ариана не переходит с ней на «ты».
   — Совсем не то, — ответила она в тон графине. — Один из демонов был занят сравнением моего смеха с искусством стриптиза.
   — Кто же этот ценитель?
   — Он мне назвал только свое имя — Марио. Но вы должны знать его. Ариана фыркнула:
   — О, любезности этого знатока стоят немного. Ваша добродетель была бы в большей опасности, окажись вы прелестным мальчиком.
   — Вы хотите сказать, что он…
   — Я побоялась бы сплетничать, если бы он делал из этого тайну. Разве он вам еще не изложил свои любимые теории? Вижу, он вам еще не доверяет полностью — от меня у него нет секретов. Впрочем, он человек изысканный, и я его обожаю.
   — Может быть, он скрыл от меня свои вкусы, потому что я заставила его засомневаться в них, — возразила раздосадованная Эммануэль.
   Она рассердилась на Мари-Анж — та утаила от нее главную особенность своего героя. Могла ли она не знать, эта всезнающая девчонка.
   — Оставь надежду, всяк сюда входящий, — продекламировала Ариана. — Наш эстет — человек принципов: он не изменяет своим добродетелям и ни за что не сворачивает с избранного пути.
   — О, вы знаете, других мне удавалось исправить, — похвасталась Эммануэль.
   — Но этот, я думаю, неисправим.
   — Это мы еще посмотрим!
   — Браво! Та, что совратит Марио, заслуживает приза золотого Приапа. — Ариана понизила голос:
   — Но я бы на твоем месте не стала тратить время на бесполезные усилия. Я уже тебе говорила, что знаю десятки мужчин, не менее соблазнительных, чем Марио, готовых послужить тебе в любую минуту. Давай, я тебя познакомлю с ними…
   — Нет, — отрезала Эммануэль. — Я люблю трудные победы.
   — Ну что ж, помогай тебе Бог, — усмехнулась Ариана. Взгляд, брошенный ею на Эммануэль, был точно таким же, как тогда в клубе.
   — А в эти дни, — спросила она, — у тебя было что-нибудь?
   — Да, — ответила Эммануэль.
   Ариана внимательно разглядывала ее некоторое время молча.
   — А с кем?
   — Не скажу.
   — Но ты в самом деле занималась с кем-то любовью?