Страница:
— Нет, мой прогресс был не только в технике. Здесь была не только физиология, но и психология. Я научилась не страдать от того, что не должно причинять страдания. Ведь любовники больше мучают друг друга вместо того, чтобы просто любить. Я вылечилась от этих ужасных привычек. Я не хотела, чтобы любовь мучила, я хотела, чтобы она успокаивала. Не экзаменационной, так сказать, неделей, а вечными каникулами. Да, я поняла это в самое время. И всякий, прежде чем захочет научиться жить в браке, должен научиться просто жить.
— Но право на нетронутость — это же неотъемлемое право будущего супруга.
— Так все еще утверждают. Но есть и другой путь: вместо невинности, фаты, букетика флер-д'оранжа и прочих предрассудков невеста приносит мужу любовь к любви, знание науки и искусства любви! Или, если уж она не решилась пройти все это перед свадьбой, она должна немедленно научиться этому после. Сразу же приступить к этому. И мужья будут гордиться и восхищаться теми женщинами, которые будут рыскать вокруг и возвращаться из своих набегов свежими, как цветы, вместо того чтобы вянуть в сумерках супружеской верности.
— Что за поэтическая речь! Стало быть, каждая порядочная пара приговорена к вымиранию.
— Просто так устроена жизнь. Брак можно обновлять только стимулированием, только бесконечными, как вы выражаетесь, эскападами — такова природа, соль, превращающая нашу еду в пищу богов.
— Но если эта приправа отравит ваши кушанья? Если ваш брачный союз умрет от таких приправ?
— Тогда туда ему и дорога! Значит, это был никуда не годный союз. Что жалеть о пролитом молоке! Развал такого союза никому не повредит.
— Значит, имеет значение только послушание Эросу, как вы говорите? Ну, а ревность тех женщин, у которых вы отбираете мужей? Они-то имеют на что-нибудь право?
— А я разве обязана быть хранительницей их очага? Защитницей этого дикого пережитка? Я слышала, среди некоторых племен существует обрезание для девочек. Им ампутируют клитор, чтобы они не очень-то рвались к наслаждениям. Там даже не надо прибегать к помощи медиков: их матери сами соглашаются провести такую операцию. Так вот: я ненавижу тех, кто смотрит на мир глазами этих женщин из африканского племени.
— Ну, а будет ли ваш муж в восторге, когда в один прекрасный день вы подарите ему ребенка от чужого отца? А потом еще и еще?
— Эти дети не будут от «чужого отца». Они будут детьми человека. А происхождение человеческого существа никого не должно интересовать. Если у меня будут дети, я не буду заботиться о том, сколько ошибок сделают они в школьных сочинениях, я буду заботиться о том, чтобы они жили в прекрасном мире. И если это не будет терпимый и свободный мир, тогда мой ребенок окажется в самом деле просто гибридом.
Анна-Мария оторвалась от своих кистей и подняла голову:
— Скажите, Эммануэль, а вы все позволите вашим детям?
— О нет, я запрещу им вернуться в XI век.
— А о какой любви вы расскажете им?
— Существует только одна любовь, и она неделима.
— Но разве вы их будете любить той же любовью, какой любите Жана?
— Я же говорю вам, у любви только один путь.
— Но с Жаном вы спите, хотя и не считаете это его исключительным правом.
— И что?
— Что же, вы с детьми будете идти тем же путем?
— Ничего не могу сказать вам сейчас. Но вы узнаете это, когда я познакомлюсь со своими детьми.
— А вы позволите им любить друг друга?
— Позволю? Ну конечно! Чудовищно запрещать им это.
— Да, я вижу, что хуже ничего не придумаешь…
— Так и есть! Вы в ужасе! Это же самое страшное табу, да?
— Но ведь это же законы от Бога! И разве вы не понимаете, что это законы самой природы? Вы что же, считаете, что их не существует?
— Я принимаю их все: у меня нет другого выбора. Мои электроны вертятся вокруг ядра, как им заблагорассудится, сила тяжести тянет меня книзу, и в один прекрасный день я умру, ибо все смертны. Пока наука не в силах помочь мне опровергнуть эти законы, — а она вряд ли сможет это сделать, — мне ничего не остается, как соглашаться с ними. Но я не вижу в них ничего, что запрещало бы брату любить сестру. А если по правде, то мне кажется, что иногда природа не то чтобы запрещает, а даже поощряет такую любовь.
— Вы имеете в виду любовь без физического контакта? Но это же, в вашем понимании, невозможно.
— Это вы так говорите, это вы придумываете ограничения. Я говорю только то, что ничего невозможного нет.
Эммануэль потянулась, как кошка, зевнула, совсем не стремясь скрыть, что дискуссия начала ей надоедать. И вдруг вспыхнула:
— Любовь без объятий, объятия без любви — вот уже две тысячи лет ханжи кружат вокруг этого вопроса, как мошки вокруг лампы. Ничего страшного, если они повредятся чуть-чуть в уме, но они ведь хотят, чтобы тронулась вся планета! Они нацепляют фиговые листки, придумывают для таитянок ситцевые платья. Они хотят заставить нас бояться собственного тела. Это все равно, что обривать кого-нибудь в наказание.
— Но есть и другие ценности, кроме телесных.
— Опять за свое! Телесных! Да моя душа воспарит гораздо выше, чем у каких-нибудь вечно молящихся святош.
— Ох, Эммануэль, вы вещаете просто пророчески. Ей-богу, я начинаю колебаться. Если бы вы разъяснили мне более убедительно свою истину, может быть, у меня и родилось бы желание идти по вашим стопам.
— Ну что ж, посмотрите, пожалуйста, на меня. Выгляжу ли я, как дьявольское создание? Похоже ли мое лицо на лик демонов? И посмотрите на мое тело — найдете ли вы там знак проклятия?
Она быстро рванула с себя свитер, как две чаши, взяла в руки свои груди и поднесла их прямо к лицу Анны-Марии. Анна-Мария улыбнулась.
— Говорят, что дьявол красив, — вздохнула она, — но я в это не верю. Красота исходит от Бога.
— И опять ошибка, — сказала Эммануэль. — Красота исходит от человека.
Анна-Мария любовалась Эммануэль, не произнося ни слова. Потом вздохнула, и в этом вздохе слышалось какое-то сожаление. И она начала собирать свои художнические принадлежности.
В воскресенье днем Жан повел жену и Кристофера на скачки. Эммануэль всматривалась в толпу, но знакомых лиц не видела. На нее, как обычно, бросали восхищенные взоры, но в них не было ничего, что говорило бы о том, что таланты Эммануэль известны любопытствующим. Так, подумала Эммануэль, элита на скачки не ходит.
Еще большим было ее удивление, когда она наткнулась на Ариану в сопровождении двух не очень примечательных иностранцев.
— Показываю знакомым дипломатам город, — сообщила графиня. — А ты что здесь делаешь?
— Жан учит меня ставить на лошадей и выигрывать.
— И ты выигрываешь?
— Все время.
— Еще бы, ты ведь самородок!
Они рассмеялись. По радио проблеяли что-то непонятное, и Эммануэль изящно повернулась на каблуках, чтобы увидеть, что происходит; юбка взлетела кверху, ослепив на мгновение мир зрелищем двух выпуклых ягодиц, и потом снова опала.
— Неплохо, — одобрила Ариана. — Вот бы показать это Кристоферу. Что ты так вытаращилась?
— Он влюблен в меня.
— А ты?
— По-моему, он милый.
— А в постели хорош?
— Это я тебе расскажу позже. Она переменила тему:
— Я получила письмо от Мари-Анж.
— Господи! И что же она пишет?
— Пишет о море, о ветре, о песке, о волнах, о языках пены на берегу… Чрезвычайно поэтично.
— Видно, она что-то скрывает.
— А подписалась так: «Преподобная мать Мария из Святого Оргазма, приоресса нашей приснодевы Мастурбации».
— Это звучит лучше.
— И еще она написала, что виделась с Би.
— Ах, вот как!
— Слушай, как ее настоящее имя?
— Чье?
— Би. Перестань притворяться.
— Ах, Би! Абигайль. Абигайль Арно.
— Слушай, этого не может быть. Смущенный вид Эммануэль удивил Ариану.
— Что с тобой?
— Но ведь это же моя фамилия. Я — урожденная Арно…
— Ну и что здесь необычного? Я уверена, что какой-нибудь твой двоюродный дед эмигрировал в Америку.
— Не говори глупостей.
— Конечно. Но вообще-то я хочу тебе сказать: я думаю, что Би не существует, ты ее выдумала. Эммануэль потерла лоб.
— Знаешь, мне иногда самой так кажется… Но, а как же ее брат? Он тоже плод моего воображения?
— Для меня нет, — сказала Ариана многозначительно. — По крайней мере после Малигата.
— Он любил тебя в ту ночь?
— О-о, и делал это божественно!
— И со мной то же самое.
— Правда? Браво, крошка. Нам обеим выпала большая удача.
— Что здесь неожиданного?
— Потому что, должна тебе сказать, он ни на кого не смотрит, кроме сестры.
— Своей сестры? Он ее так сильно любит?
— До умопомрачения! Эммануэль задумалась:
— Значит… Он… Ты думаешь, что она его любовница?
— Что за вопрос! А ты этого не знала? Они и не делают никакого секрета из этого. Майкл и Абигайль, Абигайль и Майкл — это звучит, как Дафнис и Хлоя. Она разве тебе не рассказывала?
Эммануэль, совершенно потрясенная, ничего не ответила. Она только прошептала, как в полусне: «Они любовники…».
— И тебя это возмущает?
— Нет, нет…
— Вспомни, что говорят эксперты: «Кровосмешение укрепляет семейные узы и, следовательно, содействует преданности родине». — Ариана подмигнула, — Те, кто лежат рядом и встают рядом.
И Эммануэль неожиданно широко улыбнулась.
— Они торчат там уже два часа и смотрят на своих четвероногих друзей, — заметила Ариана чуть позже, — Тебе интересны все эти рысаки?
— Честно говоря, нет.
— Прекрасно! Почему бы вместо них не посмотреть на мужчин? Кто знает — там ведь тоже есть чистопородные особи.
— Потрясающая мысль. Увидимся попозже. Она отыскала мужа:
— Ничего, если я пойду прогуляюсь немного? Я перед последней скачкой вернусь.
— Отлично. Не найдешь нас здесь, ищи в баре. Она шла по зданию, отделявшему ипподром от теннисных кортов и бассейнов. Может быть, ее готовность к риску отражалась на ее лице: взгляды мужчин делались все определеннее. А может быть, это объяснялось тем, что свет сентябрьского солнца, бивший ей в спину, когда она шла длинным коридором, превращал ее чесучевое платье в совершенно прозрачное, и она двигалась под мужскими взглядами совсем нагишом.
Этот костюм Эммануэль считала достаточно скромным. Платье носилось застегнутым спереди на все пуговицы. Но, как всегда, Эммануэль верхние пуговицы расстегнула, и грудь ее выглядывала из выреза платья. К тому же, чтобы не мешать шагу, она как бы случайно приподняла подол платья. Встречные останавливались и никак не могли уверить себя, что им не померещился черный треугольник ничем не прикрытого холма Венеры, мелькнувший перед ними сию минуту… Эммануэль спокойно расстегнула еще несколько пуговиц от низа до пояса: теперь каждый шаг открывал взорам ее обнаженные ноги. «Мои ноги прекрасны, — пела она себе. — Моя грудь прекрасна. Все мое тело прекрасно. Я хочу полюбить кого-нибудь».
Она шла, обжигаемая взглядами встречных мужчин. Но прежде, чем они могли сообразить что-либо, она уже уходила дальше, и никто не мог ее догнать, никто не решался следовать за этим чудесным видением. Эммануэль хотелось петь. И она пела. Люди останавливались и смотрели на нее улыбаясь. Она двигалась подобно танцовщице и пела. Она пела:
— Вам понравился Гэсси? — весело спросили ее по-английски.
Она вздрогнула, потом посмотрела на того, кому принадлежал этот голос. Молодой человек с приятным ироничным лицом сидел за рулем автомобиля. Он был коротко подстрижен и смотрел так чисто и ясно, что глаза у него, конечно же, должны были быть голубыми. Взгляд, брошенный на Эммануэль, был одобряющим.
— Как насчет маленькой прогулки? — молодой человек продолжал говорить по-английски.
Он похлопал ладонью по бокам своей металлической лошадки, от которой исходил приятный запах кожи. Он хорош, подумала Эммануэль, и он понимает, что меня можно пригласить. Она согнула ногу в колене и прикоснулась к дверце машины: молодой человек успел оценить увиденное. Он прищелкнул языком и сказал:
— Вы славная девочка!
И тут же показал на свободное место рядом с собой:
— Поехали, малыш!
Эммануэль вскарабкалась на задний багажник и по нему съехала на сиденье. Юбка задралась до пояса, продемонстрировав полное отсутствие под нею чего бы то ни было из предметов дамского белья. Эммануэль вопросительно посмотрела на юношу. Он расцеловал ее в обе щеки, коснулся губ, что-то сказал. Она прижалась к нему, не понимая, что же мешает ему прикоснуться и к ее холмику.
Наконец мотор включен, машина трогается с раскаленной стоянки, и они едут через город, потом мимо затопленных мутных рисовых полей. Буйволы поднимают свои медленные головы и мычат, провожая их взглядом. Горланят утки и гуси. Голова Эммануэль по-прежнему лежит на плече ее спутника, обе ноги тесно прижаты к нему. Пока они набирают скорость, он поглаживает ее свободной рукой, все еще не осмеливаясь пуститься в путешествие по буйному черному кустарнику или пройтись по раскрытой навстречу ветру груди. Иногда Эммануэль кажется, что она видит оазис из тамариндовых или капоковых деревьев, и она взмахивает рукой: «Туда!», но они уже промчались мимо, и оба смеются своей глупости. Но вот небо начинает заволакивать тучами, и это не нравится молодому человеку. На одном из перекрестков он, не снижая скорости, закладывает крутой вираж, бросающий Эммануэль на него, и они мчатся назад, в город. Эммануэль решает, что на этот пейзаж она уже достаточно нагляделась по дороге туда, и меняет позицию: теперь ее голова лежит на коленях молодого человека. Отделанный металлом и деревом руль так грозно нависает над ней, что она все крепче и крепче прижимается к животу своего спутника. Наконец она чувствует, что под ее головой начинается некое долгожданное отвердевание. Легким нажатием затылка она помогает этому процессу и так успешно, что сама больше не может удержаться: опускает руку между своими раздвинутыми ногами и., время исчезает… Страшный тропический ливень не мог помешать ее экстазу.
Но вот машина остановилась, молодой человек схватил Эммануэль в охапку и понес к маленькому коттеджу. С волос Эммануэль текло, платье прилипло к коже. Он положил ее на плетеный диванчик и высушил губами дождевые капли на ее лице. Следом за этим стянул с нее платье и, не вспомнив ни о каких предварительных ласках, сразу же вошел в нее. И почти сразу же пришел в исступление: он бил в нее длинной струей, скрежеща зубами, закрыв глаза, а она крепко обнимала его, не думая о собственном наслаждении, вся отдавшись его эгоистической мужской похоти.
Наконец он вышел из нее, поднялся. Он изумительно хорош, подумала Эммануэль, мы очень подходящая пара.
— Мне хочется принять душ, — негромко произнесла Эммануэль. Он показал ей, где находится душ, и она насладилась там в полной мере. Вместе с потоками воды ее черные волосы заструились по спине и груди. Молодой человек не выдержал и снова крепко обнял ее. Прижимаясь к ее телу, он укусил ее, и она вскрикнула.
— Моему мужу не понравятся эти следы, — упрекнула она его суровым голосом, но глаза поддразнивали и обещали.
Казалось, охваченный раскаянием, он принялся разглаживать неуклюжим массажем следы своей порывистости. Эммануэль осторожно высвободилась из его объятий, опустилась перед ним на колени, открыла рот и..молодой англичанин замер по стойке «смирно». Щеки Эммануэль надувались и опадали, язык порхал, как мотылек над цветком, и это продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала приближение взрыва. Тогда Эммануэль оторвалась и откинувшись назад, стала любоваться плодами своего искусного труда. Его тело было красным, словно ему грозил апоплексический удар. Не откликаясь на немой призыв, Эммануэль принялась натирать все тело своего партнера густой ароматной мыльной пеной.
— Не мешай мне, все будет хорошо, — попросила она с очаровательной улыбкой.
Обеими руками она описывала плавные круги по всему телу своего неожиданного любовника, массируя его мускулы, стягивая кожу и дуя на пузырьки пены. Она натирала его ноги, спину, грудь, а он стоял, не мешая ей ни единым движением, пока, наконец, она не добралась до двух ягодиц, а затем и до его копья. Она усердно работала ладонями и кончиками пальцев, переходя от мягких долгих поглаживаний к быстрым резким рывкам, пока белопенная мачта не начала содрогаться. Ее владелец стоял, и хлопья пены не позволяли ему даже увидеть, что происходит. Воля была подавлена, он ни о чем не мог думать, всецело отдавшись во власть этих ласк: они могли убить его, — он даже не пошевелился бы. Бедра его были напряжены, колени болели, он тихо постанывал. Эммануэль, похожая на центральную скульптуру какого-нибудь фонтана, не отрывала взгляда от своего подопечного и видела даже сквозь густую пену, как то, что привлекало ее больше всего в мужчинах, обретает пурпурный цвет. Она то прикасалась к его ядрам, гладя их и царапая ногтями, то продвигалась со своими ласками дальше, добираясь до ануса. Под конец она крепко ухватила древко копья и стала оттягивать его мантию так далеко, насколько было возможно, пока яростная струя не хлынула из навершия прямо в жадно раскрытые губы Эммануэль. Вкус мыла придал этому напитку изысканную горечь.
Она пожалела, что не успела захватить все, и подумала, как было бы великолепно, если бы в ее распоряжении находилось два подобных источника. На следующий год в день своего двадцатилетия ей надо бы устроиться так, чтобы двадцать — по числу ее лет — мужчин смогли бы дать ей испить свой сок двадцать раз подряд. Вот это будет настоящий праздник! Эта мысль так восхитила ее, что она подпрыгнула от радости, влюбленная сразу и в своего настоящего любовника, и в будущих.
— Дай-ка я тебя ополосну, — сказала она, выводя его из состояния шока. Она смыла с него мыло, вытерла его, вытерлась сама и объявила:
— Мне пора ехать, уже поздно. И дождь, слава Богу, кончился.
Вышла из душевой комнаты, подошла к лежащему на полу платью, подняла его — платье словно только что вынули из воды.
— Да, — проговорила она, — это я на себя не могу напялить.
Было понятно, что в распоряжении молодого человека нет никакой подходящей для нее одежды.
— Боюсь, что мне придется остаться здесь, пока это не высохнет.
Такая проблема, видимо, поставила в тупик хозяина коттеджа.
— А если я попрошу служанку прогладить, и все высохнет? — сказал он на безупречном французском языке. Эммануэль улыбнулась его наивности.
— Может быть, вы попросите ее одолжить мне саронг?
— А у меня есть здесь рубашка и брюки…
— Брюки — благодарю покорно, но вот шорты мне пригодились бы. Я их как-нибудь прилажу.
Она стянула слишком широкий пояс и в этом наряде выглядела вполне привлекательной. Молодой человек двинулся было к ней, но «отвезите теперь меня домой и побыстрее» остановило его.
И снова белый спортивный автомобиль двинулся по улицам Бангкока.
— Где вы живете?
— Подбросьте меня к спортклубу. Муж меня там и ждет.
Стоянка уже опустела, когда они снова оказались на ней. Только две машины, и одна из них как раз ее. Шофер, как обычно, стоял возле. Он сказал с забавным вьетнамским акцентом:
— Месье поехаль домой. Месье прислаль машина за мадам.
— Видите, как мне надо спешить, — обратилась Эммануэль к своему спутнику и выскочила из его «родстера», держа платье в руках.
— Да, понимаю… Но как мне вас опять увидеть?
— Не знаю. Я должна бежать, — и она с улыбкой, сложив кончики пальцев, послала ему воздушный поцелуй.
Он покорно откинулся на спинку сиденья. Они проезжали плавательный бассейн, отделенный от дороги невысокой живой оградой из кактусов. Кто-то позвал Эммануэль. Или ей послышалось? Она дала знак шоферу остановиться. Огляделась. На тропинке, выложенной мозаичными плитами, виднелась чья-то фигура, делавшая в направлении Эммануэль широкие приглашающие жесты. Кто бы это мог быть? На прежних знакомцев Эммануэль не похоже. Но тут приглашающий приблизился, и Эммануэль смогла его разглядеть. Это была женщина, немолодая, по представлению Эммануэль, то есть ближе к тридцати, чем к двадцати. Она была тоненькая, великолепно сложена от элегантной шеи и плеч до бедер; живот был мускулист и даже казался впалым, ноги были длинны, изящны. Она была одета так, что при каждом ее движении становилась видна грудь, напоминавшая о статуях в храмах Индии. И плотная, и необычайно легкая одновременно. Совершенно ошеломленная, Эммануэль любовалась ею, а потом перевела взгляд на лицо женщины. Темные большие глаза с каким-то огоньком в глубине. Короткий точеный нос, свежий рот, чуть тронутый белой помадой.
— Пойдемте поплаваем, — сказала женщина, и ее глубокий странный голос тронул Эммануэль не меньше, чем ее внешность.
— Но я уже и так опаздываю, — пробовала она отказаться, вполне готовая, однако, откликнуться на приглашение. И другая мысль пришла ей в голову:
— И у меня нет купального костюма.
— Это неважно, там никого нет, кроме нас. Это «нас» попахивало тайной, и Эммануэль снова остановилась в нерешительности. Женщина открыла дверцу машины и протянула руку.
— Прошу вас.
Ее голос решил все.
— Подождите меня на стоянке, — сказала Эммануэль шоферу. — Я на минутку.
Она протянула незнакомке руку и быстрыми шагами последовала за ней. Через несколько секунд они уже были по другую сторону ограды. И вдруг Эммануэль чуть не наткнулась на свою проводницу — так неожиданно та остановилась. Эммануэль не успела промолвить и слова, как незнакомка быстро освободила ее от рубашки и шортов. Впервые Эммануэль оказалась голой в месте, которое можно было бы назвать публичным. И хотя уже наступали сумерки» до ночи было еще далеко, тем более, что свет огромных, подвешенных на высоких столбах ламп и не позволил бы ночи покрыть все своим покрывалом.
Двое мужчин стояли в бассейне, который был совсем неглубоким — вода доходила им до пояса. Женщина повела Эммануэль к ним, пришлось спуститься по ступеням. Один был представлен ей как муж незнакомки. Он был высок и костист, лицо в глубоких морщинах, черные пронзительные глаза; он так пристально вглядывался в Эммануэль, словно хотел прочитать ее самые сокровенные мысли. Может быть, он был кем-то вроде факира, ясновидящего? Другой, как будто бы одних лет с Эммануэль, выглядел более ординарно, он показался ей симпатичным.
«А теперь, — спросила она себя, — что же мы будем делать?». Ясно, что это трио пригласило ее для каких-то любовных забав, вероятней всего, для чего-то извращенного. Ладно, она подождет, пока они не объяснят ей ее роли в их планах.
— Кто она? — спросил старший мужчина. Его жена пожала плечами, показав, что ей самой это неизвестно.
— Как! Вы не знаете меня? — удивилась Эммануэль. — Но я слышала, как вы назвали меня по имени! Как же это?
— Я вас видела сегодня утром на скачках. У вас под платьем ничего не было.
— Это было видно?
— Но мне кажется, вы старались изо всех сил, чтобы это можно было увидеть.
Эммануэль улыбнулась. Такая непринужденность и откровенность были ей по нраву. Женщина продолжала:
— Вы нимфоманка, да?
Эммануэль посмотрела на нее с недоумением. Почему не шизофреничка? Или клептоманка? Или эпилептичка? Да мало ли чего можно вспомнить! Ее улыбка на этот раз была более принужденной:
— У вас какие-то странные представления обо мне! Но тут решительно вмешался муж:
— Но это же прекрасно — быть нимфоманкой! Если вы не нимфоманка, надо постараться стать ею!
Эммануэль не знала, что и думать. Может быть, в конце концов, она не знает точного смысла этого слова? Она была уверена, что в ее природе нет ничего болезненного… Но что значит здоровье?… И что значит болезнь?…И тут в разговор вмешался молодой мужчина:
— Да я ее знаю! Это лесбияночка, жена директора строительства плотины. Определение позабавило Эммануэль.
— Неплохо для начала, — одобрила она. На лице молодого человека появилось выражение разочарования. — И ее вовсе не интересуют мужчины, — объявил он. Старший посмотрел на него совершенно невозмутимо.
— Что ж, так даже лучше, — сказал он.
Эммануэль еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. И она постаралась выглядеть совершенно спокойной, когда смуглый мужчина начал ощупывать ее груди, зад, лобок. И она так успешно симулировала свою фригидность, что тот решил обратиться к своей жене:
— Иди сюда. Она уже готова для тебя.
Верная избранной ею роли, Эммануэль почти упала на руки партнерши, которая легкими кончиками пальцев начала разведку ее, глубин. Прикосновение великолепной груди этой женщины к ее собственной было таким удивительно возбуждающим, что Эммануэль не выдержала:
— Почему вы не снимете лифчик? — взмолилась она. Та не удостоила ее ответом и продолжала мастурбировать Эммануэль, строго глядя ей в глаза. И больше Эммануэль не могла сдерживаться. Свет ламп заколебался в ее глазах, волосы коснулись поверхности воды.
— Но право на нетронутость — это же неотъемлемое право будущего супруга.
— Так все еще утверждают. Но есть и другой путь: вместо невинности, фаты, букетика флер-д'оранжа и прочих предрассудков невеста приносит мужу любовь к любви, знание науки и искусства любви! Или, если уж она не решилась пройти все это перед свадьбой, она должна немедленно научиться этому после. Сразу же приступить к этому. И мужья будут гордиться и восхищаться теми женщинами, которые будут рыскать вокруг и возвращаться из своих набегов свежими, как цветы, вместо того чтобы вянуть в сумерках супружеской верности.
— Что за поэтическая речь! Стало быть, каждая порядочная пара приговорена к вымиранию.
— Просто так устроена жизнь. Брак можно обновлять только стимулированием, только бесконечными, как вы выражаетесь, эскападами — такова природа, соль, превращающая нашу еду в пищу богов.
— Но если эта приправа отравит ваши кушанья? Если ваш брачный союз умрет от таких приправ?
— Тогда туда ему и дорога! Значит, это был никуда не годный союз. Что жалеть о пролитом молоке! Развал такого союза никому не повредит.
— Значит, имеет значение только послушание Эросу, как вы говорите? Ну, а ревность тех женщин, у которых вы отбираете мужей? Они-то имеют на что-нибудь право?
— А я разве обязана быть хранительницей их очага? Защитницей этого дикого пережитка? Я слышала, среди некоторых племен существует обрезание для девочек. Им ампутируют клитор, чтобы они не очень-то рвались к наслаждениям. Там даже не надо прибегать к помощи медиков: их матери сами соглашаются провести такую операцию. Так вот: я ненавижу тех, кто смотрит на мир глазами этих женщин из африканского племени.
— Ну, а будет ли ваш муж в восторге, когда в один прекрасный день вы подарите ему ребенка от чужого отца? А потом еще и еще?
— Эти дети не будут от «чужого отца». Они будут детьми человека. А происхождение человеческого существа никого не должно интересовать. Если у меня будут дети, я не буду заботиться о том, сколько ошибок сделают они в школьных сочинениях, я буду заботиться о том, чтобы они жили в прекрасном мире. И если это не будет терпимый и свободный мир, тогда мой ребенок окажется в самом деле просто гибридом.
Анна-Мария оторвалась от своих кистей и подняла голову:
— Скажите, Эммануэль, а вы все позволите вашим детям?
— О нет, я запрещу им вернуться в XI век.
— А о какой любви вы расскажете им?
— Существует только одна любовь, и она неделима.
— Но разве вы их будете любить той же любовью, какой любите Жана?
— Я же говорю вам, у любви только один путь.
— Но с Жаном вы спите, хотя и не считаете это его исключительным правом.
— И что?
— Что же, вы с детьми будете идти тем же путем?
— Ничего не могу сказать вам сейчас. Но вы узнаете это, когда я познакомлюсь со своими детьми.
— А вы позволите им любить друг друга?
— Позволю? Ну конечно! Чудовищно запрещать им это.
— Да, я вижу, что хуже ничего не придумаешь…
— Так и есть! Вы в ужасе! Это же самое страшное табу, да?
— Но ведь это же законы от Бога! И разве вы не понимаете, что это законы самой природы? Вы что же, считаете, что их не существует?
— Я принимаю их все: у меня нет другого выбора. Мои электроны вертятся вокруг ядра, как им заблагорассудится, сила тяжести тянет меня книзу, и в один прекрасный день я умру, ибо все смертны. Пока наука не в силах помочь мне опровергнуть эти законы, — а она вряд ли сможет это сделать, — мне ничего не остается, как соглашаться с ними. Но я не вижу в них ничего, что запрещало бы брату любить сестру. А если по правде, то мне кажется, что иногда природа не то чтобы запрещает, а даже поощряет такую любовь.
— Вы имеете в виду любовь без физического контакта? Но это же, в вашем понимании, невозможно.
— Это вы так говорите, это вы придумываете ограничения. Я говорю только то, что ничего невозможного нет.
Эммануэль потянулась, как кошка, зевнула, совсем не стремясь скрыть, что дискуссия начала ей надоедать. И вдруг вспыхнула:
— Любовь без объятий, объятия без любви — вот уже две тысячи лет ханжи кружат вокруг этого вопроса, как мошки вокруг лампы. Ничего страшного, если они повредятся чуть-чуть в уме, но они ведь хотят, чтобы тронулась вся планета! Они нацепляют фиговые листки, придумывают для таитянок ситцевые платья. Они хотят заставить нас бояться собственного тела. Это все равно, что обривать кого-нибудь в наказание.
— Но есть и другие ценности, кроме телесных.
— Опять за свое! Телесных! Да моя душа воспарит гораздо выше, чем у каких-нибудь вечно молящихся святош.
— Ох, Эммануэль, вы вещаете просто пророчески. Ей-богу, я начинаю колебаться. Если бы вы разъяснили мне более убедительно свою истину, может быть, у меня и родилось бы желание идти по вашим стопам.
— Ну что ж, посмотрите, пожалуйста, на меня. Выгляжу ли я, как дьявольское создание? Похоже ли мое лицо на лик демонов? И посмотрите на мое тело — найдете ли вы там знак проклятия?
Она быстро рванула с себя свитер, как две чаши, взяла в руки свои груди и поднесла их прямо к лицу Анны-Марии. Анна-Мария улыбнулась.
— Говорят, что дьявол красив, — вздохнула она, — но я в это не верю. Красота исходит от Бога.
— И опять ошибка, — сказала Эммануэль. — Красота исходит от человека.
Анна-Мария любовалась Эммануэль, не произнося ни слова. Потом вздохнула, и в этом вздохе слышалось какое-то сожаление. И она начала собирать свои художнические принадлежности.
В воскресенье днем Жан повел жену и Кристофера на скачки. Эммануэль всматривалась в толпу, но знакомых лиц не видела. На нее, как обычно, бросали восхищенные взоры, но в них не было ничего, что говорило бы о том, что таланты Эммануэль известны любопытствующим. Так, подумала Эммануэль, элита на скачки не ходит.
Еще большим было ее удивление, когда она наткнулась на Ариану в сопровождении двух не очень примечательных иностранцев.
— Показываю знакомым дипломатам город, — сообщила графиня. — А ты что здесь делаешь?
— Жан учит меня ставить на лошадей и выигрывать.
— И ты выигрываешь?
— Все время.
— Еще бы, ты ведь самородок!
Они рассмеялись. По радио проблеяли что-то непонятное, и Эммануэль изящно повернулась на каблуках, чтобы увидеть, что происходит; юбка взлетела кверху, ослепив на мгновение мир зрелищем двух выпуклых ягодиц, и потом снова опала.
— Неплохо, — одобрила Ариана. — Вот бы показать это Кристоферу. Что ты так вытаращилась?
— Он влюблен в меня.
— А ты?
— По-моему, он милый.
— А в постели хорош?
— Это я тебе расскажу позже. Она переменила тему:
— Я получила письмо от Мари-Анж.
— Господи! И что же она пишет?
— Пишет о море, о ветре, о песке, о волнах, о языках пены на берегу… Чрезвычайно поэтично.
— Видно, она что-то скрывает.
— А подписалась так: «Преподобная мать Мария из Святого Оргазма, приоресса нашей приснодевы Мастурбации».
— Это звучит лучше.
— И еще она написала, что виделась с Би.
— Ах, вот как!
— Слушай, как ее настоящее имя?
— Чье?
— Би. Перестань притворяться.
— Ах, Би! Абигайль. Абигайль Арно.
— Слушай, этого не может быть. Смущенный вид Эммануэль удивил Ариану.
— Что с тобой?
— Но ведь это же моя фамилия. Я — урожденная Арно…
— Ну и что здесь необычного? Я уверена, что какой-нибудь твой двоюродный дед эмигрировал в Америку.
— Не говори глупостей.
— Конечно. Но вообще-то я хочу тебе сказать: я думаю, что Би не существует, ты ее выдумала. Эммануэль потерла лоб.
— Знаешь, мне иногда самой так кажется… Но, а как же ее брат? Он тоже плод моего воображения?
— Для меня нет, — сказала Ариана многозначительно. — По крайней мере после Малигата.
— Он любил тебя в ту ночь?
— О-о, и делал это божественно!
— И со мной то же самое.
— Правда? Браво, крошка. Нам обеим выпала большая удача.
— Что здесь неожиданного?
— Потому что, должна тебе сказать, он ни на кого не смотрит, кроме сестры.
— Своей сестры? Он ее так сильно любит?
— До умопомрачения! Эммануэль задумалась:
— Значит… Он… Ты думаешь, что она его любовница?
— Что за вопрос! А ты этого не знала? Они и не делают никакого секрета из этого. Майкл и Абигайль, Абигайль и Майкл — это звучит, как Дафнис и Хлоя. Она разве тебе не рассказывала?
Эммануэль, совершенно потрясенная, ничего не ответила. Она только прошептала, как в полусне: «Они любовники…».
— И тебя это возмущает?
— Нет, нет…
— Вспомни, что говорят эксперты: «Кровосмешение укрепляет семейные узы и, следовательно, содействует преданности родине». — Ариана подмигнула, — Те, кто лежат рядом и встают рядом.
И Эммануэль неожиданно широко улыбнулась.
— Они торчат там уже два часа и смотрят на своих четвероногих друзей, — заметила Ариана чуть позже, — Тебе интересны все эти рысаки?
— Честно говоря, нет.
— Прекрасно! Почему бы вместо них не посмотреть на мужчин? Кто знает — там ведь тоже есть чистопородные особи.
— Потрясающая мысль. Увидимся попозже. Она отыскала мужа:
— Ничего, если я пойду прогуляюсь немного? Я перед последней скачкой вернусь.
— Отлично. Не найдешь нас здесь, ищи в баре. Она шла по зданию, отделявшему ипподром от теннисных кортов и бассейнов. Может быть, ее готовность к риску отражалась на ее лице: взгляды мужчин делались все определеннее. А может быть, это объяснялось тем, что свет сентябрьского солнца, бивший ей в спину, когда она шла длинным коридором, превращал ее чесучевое платье в совершенно прозрачное, и она двигалась под мужскими взглядами совсем нагишом.
Этот костюм Эммануэль считала достаточно скромным. Платье носилось застегнутым спереди на все пуговицы. Но, как всегда, Эммануэль верхние пуговицы расстегнула, и грудь ее выглядывала из выреза платья. К тому же, чтобы не мешать шагу, она как бы случайно приподняла подол платья. Встречные останавливались и никак не могли уверить себя, что им не померещился черный треугольник ничем не прикрытого холма Венеры, мелькнувший перед ними сию минуту… Эммануэль спокойно расстегнула еще несколько пуговиц от низа до пояса: теперь каждый шаг открывал взорам ее обнаженные ноги. «Мои ноги прекрасны, — пела она себе. — Моя грудь прекрасна. Все мое тело прекрасно. Я хочу полюбить кого-нибудь».
Она шла, обжигаемая взглядами встречных мужчин. Но прежде, чем они могли сообразить что-либо, она уже уходила дальше, и никто не мог ее догнать, никто не решался следовать за этим чудесным видением. Эммануэль хотелось петь. И она пела. Люди останавливались и смотрели на нее улыбаясь. Она двигалась подобно танцовщице и пела. Она пела:
Она добралась до огромного паркинга, сплошь заставленного машинами всех цветов, форм, размеров. Неторопливо двигалась она мимо зеленовато-желтых и голубых американских марок, мимо мощных красных итальянцев, мимо малолитражек, «белых карликов» (ностальгическая память подсказала ей: последняя книга, которую она читала на факультете, называлась «Изучение спектра белых карликов», — она мечтала стать великим астрономом, пока Марио не объяснил ей, что ее талант совершенно в другом). Со вздохом погладила она короткую мордочку маленького белого автомобильчика; конечно же, это англичанин, думала она, щурясь от нестерпимого блеска лакированных крыльев.
— Я счастлива.
Я больше не буду страдать.
Возраст незнания кончился.
Я знаю теперь, что значит любить.
Я умею любить.
— Вам понравился Гэсси? — весело спросили ее по-английски.
Она вздрогнула, потом посмотрела на того, кому принадлежал этот голос. Молодой человек с приятным ироничным лицом сидел за рулем автомобиля. Он был коротко подстрижен и смотрел так чисто и ясно, что глаза у него, конечно же, должны были быть голубыми. Взгляд, брошенный на Эммануэль, был одобряющим.
— Как насчет маленькой прогулки? — молодой человек продолжал говорить по-английски.
Он похлопал ладонью по бокам своей металлической лошадки, от которой исходил приятный запах кожи. Он хорош, подумала Эммануэль, и он понимает, что меня можно пригласить. Она согнула ногу в колене и прикоснулась к дверце машины: молодой человек успел оценить увиденное. Он прищелкнул языком и сказал:
— Вы славная девочка!
И тут же показал на свободное место рядом с собой:
— Поехали, малыш!
Эммануэль вскарабкалась на задний багажник и по нему съехала на сиденье. Юбка задралась до пояса, продемонстрировав полное отсутствие под нею чего бы то ни было из предметов дамского белья. Эммануэль вопросительно посмотрела на юношу. Он расцеловал ее в обе щеки, коснулся губ, что-то сказал. Она прижалась к нему, не понимая, что же мешает ему прикоснуться и к ее холмику.
Наконец мотор включен, машина трогается с раскаленной стоянки, и они едут через город, потом мимо затопленных мутных рисовых полей. Буйволы поднимают свои медленные головы и мычат, провожая их взглядом. Горланят утки и гуси. Голова Эммануэль по-прежнему лежит на плече ее спутника, обе ноги тесно прижаты к нему. Пока они набирают скорость, он поглаживает ее свободной рукой, все еще не осмеливаясь пуститься в путешествие по буйному черному кустарнику или пройтись по раскрытой навстречу ветру груди. Иногда Эммануэль кажется, что она видит оазис из тамариндовых или капоковых деревьев, и она взмахивает рукой: «Туда!», но они уже промчались мимо, и оба смеются своей глупости. Но вот небо начинает заволакивать тучами, и это не нравится молодому человеку. На одном из перекрестков он, не снижая скорости, закладывает крутой вираж, бросающий Эммануэль на него, и они мчатся назад, в город. Эммануэль решает, что на этот пейзаж она уже достаточно нагляделась по дороге туда, и меняет позицию: теперь ее голова лежит на коленях молодого человека. Отделанный металлом и деревом руль так грозно нависает над ней, что она все крепче и крепче прижимается к животу своего спутника. Наконец она чувствует, что под ее головой начинается некое долгожданное отвердевание. Легким нажатием затылка она помогает этому процессу и так успешно, что сама больше не может удержаться: опускает руку между своими раздвинутыми ногами и., время исчезает… Страшный тропический ливень не мог помешать ее экстазу.
Но вот машина остановилась, молодой человек схватил Эммануэль в охапку и понес к маленькому коттеджу. С волос Эммануэль текло, платье прилипло к коже. Он положил ее на плетеный диванчик и высушил губами дождевые капли на ее лице. Следом за этим стянул с нее платье и, не вспомнив ни о каких предварительных ласках, сразу же вошел в нее. И почти сразу же пришел в исступление: он бил в нее длинной струей, скрежеща зубами, закрыв глаза, а она крепко обнимала его, не думая о собственном наслаждении, вся отдавшись его эгоистической мужской похоти.
Наконец он вышел из нее, поднялся. Он изумительно хорош, подумала Эммануэль, мы очень подходящая пара.
— Мне хочется принять душ, — негромко произнесла Эммануэль. Он показал ей, где находится душ, и она насладилась там в полной мере. Вместе с потоками воды ее черные волосы заструились по спине и груди. Молодой человек не выдержал и снова крепко обнял ее. Прижимаясь к ее телу, он укусил ее, и она вскрикнула.
— Моему мужу не понравятся эти следы, — упрекнула она его суровым голосом, но глаза поддразнивали и обещали.
Казалось, охваченный раскаянием, он принялся разглаживать неуклюжим массажем следы своей порывистости. Эммануэль осторожно высвободилась из его объятий, опустилась перед ним на колени, открыла рот и..молодой англичанин замер по стойке «смирно». Щеки Эммануэль надувались и опадали, язык порхал, как мотылек над цветком, и это продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала приближение взрыва. Тогда Эммануэль оторвалась и откинувшись назад, стала любоваться плодами своего искусного труда. Его тело было красным, словно ему грозил апоплексический удар. Не откликаясь на немой призыв, Эммануэль принялась натирать все тело своего партнера густой ароматной мыльной пеной.
— Не мешай мне, все будет хорошо, — попросила она с очаровательной улыбкой.
Обеими руками она описывала плавные круги по всему телу своего неожиданного любовника, массируя его мускулы, стягивая кожу и дуя на пузырьки пены. Она натирала его ноги, спину, грудь, а он стоял, не мешая ей ни единым движением, пока, наконец, она не добралась до двух ягодиц, а затем и до его копья. Она усердно работала ладонями и кончиками пальцев, переходя от мягких долгих поглаживаний к быстрым резким рывкам, пока белопенная мачта не начала содрогаться. Ее владелец стоял, и хлопья пены не позволяли ему даже увидеть, что происходит. Воля была подавлена, он ни о чем не мог думать, всецело отдавшись во власть этих ласк: они могли убить его, — он даже не пошевелился бы. Бедра его были напряжены, колени болели, он тихо постанывал. Эммануэль, похожая на центральную скульптуру какого-нибудь фонтана, не отрывала взгляда от своего подопечного и видела даже сквозь густую пену, как то, что привлекало ее больше всего в мужчинах, обретает пурпурный цвет. Она то прикасалась к его ядрам, гладя их и царапая ногтями, то продвигалась со своими ласками дальше, добираясь до ануса. Под конец она крепко ухватила древко копья и стала оттягивать его мантию так далеко, насколько было возможно, пока яростная струя не хлынула из навершия прямо в жадно раскрытые губы Эммануэль. Вкус мыла придал этому напитку изысканную горечь.
Она пожалела, что не успела захватить все, и подумала, как было бы великолепно, если бы в ее распоряжении находилось два подобных источника. На следующий год в день своего двадцатилетия ей надо бы устроиться так, чтобы двадцать — по числу ее лет — мужчин смогли бы дать ей испить свой сок двадцать раз подряд. Вот это будет настоящий праздник! Эта мысль так восхитила ее, что она подпрыгнула от радости, влюбленная сразу и в своего настоящего любовника, и в будущих.
— Дай-ка я тебя ополосну, — сказала она, выводя его из состояния шока. Она смыла с него мыло, вытерла его, вытерлась сама и объявила:
— Мне пора ехать, уже поздно. И дождь, слава Богу, кончился.
Вышла из душевой комнаты, подошла к лежащему на полу платью, подняла его — платье словно только что вынули из воды.
— Да, — проговорила она, — это я на себя не могу напялить.
Было понятно, что в распоряжении молодого человека нет никакой подходящей для нее одежды.
— Боюсь, что мне придется остаться здесь, пока это не высохнет.
Такая проблема, видимо, поставила в тупик хозяина коттеджа.
— А если я попрошу служанку прогладить, и все высохнет? — сказал он на безупречном французском языке. Эммануэль улыбнулась его наивности.
— Может быть, вы попросите ее одолжить мне саронг?
— А у меня есть здесь рубашка и брюки…
— Брюки — благодарю покорно, но вот шорты мне пригодились бы. Я их как-нибудь прилажу.
Она стянула слишком широкий пояс и в этом наряде выглядела вполне привлекательной. Молодой человек двинулся было к ней, но «отвезите теперь меня домой и побыстрее» остановило его.
И снова белый спортивный автомобиль двинулся по улицам Бангкока.
— Где вы живете?
— Подбросьте меня к спортклубу. Муж меня там и ждет.
Стоянка уже опустела, когда они снова оказались на ней. Только две машины, и одна из них как раз ее. Шофер, как обычно, стоял возле. Он сказал с забавным вьетнамским акцентом:
— Месье поехаль домой. Месье прислаль машина за мадам.
— Видите, как мне надо спешить, — обратилась Эммануэль к своему спутнику и выскочила из его «родстера», держа платье в руках.
— Да, понимаю… Но как мне вас опять увидеть?
— Не знаю. Я должна бежать, — и она с улыбкой, сложив кончики пальцев, послала ему воздушный поцелуй.
Он покорно откинулся на спинку сиденья. Они проезжали плавательный бассейн, отделенный от дороги невысокой живой оградой из кактусов. Кто-то позвал Эммануэль. Или ей послышалось? Она дала знак шоферу остановиться. Огляделась. На тропинке, выложенной мозаичными плитами, виднелась чья-то фигура, делавшая в направлении Эммануэль широкие приглашающие жесты. Кто бы это мог быть? На прежних знакомцев Эммануэль не похоже. Но тут приглашающий приблизился, и Эммануэль смогла его разглядеть. Это была женщина, немолодая, по представлению Эммануэль, то есть ближе к тридцати, чем к двадцати. Она была тоненькая, великолепно сложена от элегантной шеи и плеч до бедер; живот был мускулист и даже казался впалым, ноги были длинны, изящны. Она была одета так, что при каждом ее движении становилась видна грудь, напоминавшая о статуях в храмах Индии. И плотная, и необычайно легкая одновременно. Совершенно ошеломленная, Эммануэль любовалась ею, а потом перевела взгляд на лицо женщины. Темные большие глаза с каким-то огоньком в глубине. Короткий точеный нос, свежий рот, чуть тронутый белой помадой.
— Пойдемте поплаваем, — сказала женщина, и ее глубокий странный голос тронул Эммануэль не меньше, чем ее внешность.
— Но я уже и так опаздываю, — пробовала она отказаться, вполне готовая, однако, откликнуться на приглашение. И другая мысль пришла ей в голову:
— И у меня нет купального костюма.
— Это неважно, там никого нет, кроме нас. Это «нас» попахивало тайной, и Эммануэль снова остановилась в нерешительности. Женщина открыла дверцу машины и протянула руку.
— Прошу вас.
Ее голос решил все.
— Подождите меня на стоянке, — сказала Эммануэль шоферу. — Я на минутку.
Она протянула незнакомке руку и быстрыми шагами последовала за ней. Через несколько секунд они уже были по другую сторону ограды. И вдруг Эммануэль чуть не наткнулась на свою проводницу — так неожиданно та остановилась. Эммануэль не успела промолвить и слова, как незнакомка быстро освободила ее от рубашки и шортов. Впервые Эммануэль оказалась голой в месте, которое можно было бы назвать публичным. И хотя уже наступали сумерки» до ночи было еще далеко, тем более, что свет огромных, подвешенных на высоких столбах ламп и не позволил бы ночи покрыть все своим покрывалом.
Двое мужчин стояли в бассейне, который был совсем неглубоким — вода доходила им до пояса. Женщина повела Эммануэль к ним, пришлось спуститься по ступеням. Один был представлен ей как муж незнакомки. Он был высок и костист, лицо в глубоких морщинах, черные пронзительные глаза; он так пристально вглядывался в Эммануэль, словно хотел прочитать ее самые сокровенные мысли. Может быть, он был кем-то вроде факира, ясновидящего? Другой, как будто бы одних лет с Эммануэль, выглядел более ординарно, он показался ей симпатичным.
«А теперь, — спросила она себя, — что же мы будем делать?». Ясно, что это трио пригласило ее для каких-то любовных забав, вероятней всего, для чего-то извращенного. Ладно, она подождет, пока они не объяснят ей ее роли в их планах.
— Кто она? — спросил старший мужчина. Его жена пожала плечами, показав, что ей самой это неизвестно.
— Как! Вы не знаете меня? — удивилась Эммануэль. — Но я слышала, как вы назвали меня по имени! Как же это?
— Я вас видела сегодня утром на скачках. У вас под платьем ничего не было.
— Это было видно?
— Но мне кажется, вы старались изо всех сил, чтобы это можно было увидеть.
Эммануэль улыбнулась. Такая непринужденность и откровенность были ей по нраву. Женщина продолжала:
— Вы нимфоманка, да?
Эммануэль посмотрела на нее с недоумением. Почему не шизофреничка? Или клептоманка? Или эпилептичка? Да мало ли чего можно вспомнить! Ее улыбка на этот раз была более принужденной:
— У вас какие-то странные представления обо мне! Но тут решительно вмешался муж:
— Но это же прекрасно — быть нимфоманкой! Если вы не нимфоманка, надо постараться стать ею!
Эммануэль не знала, что и думать. Может быть, в конце концов, она не знает точного смысла этого слова? Она была уверена, что в ее природе нет ничего болезненного… Но что значит здоровье?… И что значит болезнь?…И тут в разговор вмешался молодой мужчина:
— Да я ее знаю! Это лесбияночка, жена директора строительства плотины. Определение позабавило Эммануэль.
— Неплохо для начала, — одобрила она. На лице молодого человека появилось выражение разочарования. — И ее вовсе не интересуют мужчины, — объявил он. Старший посмотрел на него совершенно невозмутимо.
— Что ж, так даже лучше, — сказал он.
Эммануэль еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. И она постаралась выглядеть совершенно спокойной, когда смуглый мужчина начал ощупывать ее груди, зад, лобок. И она так успешно симулировала свою фригидность, что тот решил обратиться к своей жене:
— Иди сюда. Она уже готова для тебя.
Верная избранной ею роли, Эммануэль почти упала на руки партнерши, которая легкими кончиками пальцев начала разведку ее, глубин. Прикосновение великолепной груди этой женщины к ее собственной было таким удивительно возбуждающим, что Эммануэль не выдержала:
— Почему вы не снимете лифчик? — взмолилась она. Та не удостоила ее ответом и продолжала мастурбировать Эммануэль, строго глядя ей в глаза. И больше Эммануэль не могла сдерживаться. Свет ламп заколебался в ее глазах, волосы коснулись поверхности воды.