Страница:
Марио остановился, ожидая ответа Эммануэль. Но она молчала.
— Дети мурья, — двинулся дальше Марио, — занимаются любовью на виду у своих товарищей, на виду у случайных гостей. Оставшись вдвоем в стенах комнаты, они быстро соскучились бы. Вы боитесь, что привычка притупит наслаждение. Но взгляды других — может быть, они раскрывают для нас новые горизонты? Вот теперь вы узнаете второй закон эротизма — необходимость асимметрии.
— Что это значит? А впрочем, какой был первый закон?
— Первый — необычность. Но оба они, как я уже говорил, — «малые законы». Главнейший, необходимый и достаточный закон — верховная простота.
— Тот, что тут же переходит в другой — наслаждаться артистично, в постоянно обновляющихся объятиях — означает не растрачивать время попусту.
— Примерно так, хотя выражение «постоянно обновляющиеся» не кажется мне удачным. Из него можно сделать вывод, что вы должны бросать прежних партнеров, когда появляются новые. Это страшная ошибка! Увеличение их числа, а не преемственность — вот что повысит степень вашего счастья. От непостоянных сердец Эрос скрывает свои секреты. Зачем же отдавать себя, если вы тут же себя отбираете. Мир для вас окажется не очень обширным.
Теперь Эммануэль была само внимание, и Марио воодушевился еще больше.
— И, кроме того, поскольку я знаю, как вам дорога эта мысль, для вас я ставлю главный акцент не на наслаждении, а на искусстве. Вы мне это простите?
— Ладно, — бросила умиротворенная Эммануэль. — Будем говорить об искусстве наслаждаться вместо «наслаждаться с искусством». Подойдет ли вам, если я так сформулирую: «Всякое время, проведенное не в объятиях все более многочисленных, есть потерянное время?» — Очень хорошо, — одобрил Марио. — У вас определенный дар формулировок. Надо, чтобы вы поупражнялись в этом, и как-нибудь я закажу вам сборник афоризмов.
Марио говорил совершенно серьезно, но Эммануэль рассмеялась. Марио решил уточнить.
— Разумеется, не надо придавать буквальный смысл словам «в объятиях». Здесь, учтите это, мы имеем в виду не только руки ваши или руки другого, но и зрение его и слух, если он, скажем, находится за дверью или на другом конце телефонного провода; даже его образ в глубине вашей души. Но не будем дальше блуждать в терминологии…
— Одну минутку. Может быть, «искусство любить» будет более изящным, чем «искусство наслаждаться»?
— Более изящным, без сомнения, но менее точным. Хорошо, вы уговорили меня на «искусство», а я уступаю вам «наслаждение», и не будем больше возвращаться на эту тропу. Чтобы любить, надо быть, по крайней мере, вдвоем, а наслаждаться можно и в одиночестве.
— Еще бы, — откликнулась Эммануэль.
— И даже надо наслаждаться в одиночестве, — присовокупил Марио. — Царство эротизма закрыто для того, кто не знает, как наполнить свое одиночество. — И тут же спросил:
— Вы умеете заниматься любовью в одиночестве? Она утвердительно кивнула головой. Марио не унимался:
— И вам это нравится?
— О да! Очень.
— И часто вы это делаете?
— Очень часто.
Ей было совсем не стыдно признаваться в этом. Напротив. Ее муж даже одобрял эти занятия. Он сказал ей как-то, что не надо прятаться от него, когда она забавляется под душем, и ей очень понравилось предаваться этому детскому пороку у него на глазах.
— Значит, вам легко понять закон асимметрии, — заключил Марио.
— Ой, правда, я совсем о нем забыла. Я, признаться, не совсем улавливаю… Необычность — понятно, но при чем тут асимметрия…
— Тогда я снова прибегну к научным положениям. Для того, чтобы родиться, эротизму нужны те же условия, какие требуются для появления всякой жизни. Вас, должно быть, учили, что в создании клетки участвуют большие молекулы протеина. Так вот, эти молекулы весьма асимметричны. Не бывает высокоорганизованной материи, не бывает жизни, не бывает никакого прогресса без известного неравенства вначале. Это условие всякой эволюции, и эротизм подчиняется тем же законам. Жизнь и, следовательно, эротизм не терпят равновесия.
Марио перевел дух.
— Если же мы снова взглянем на эротизм с точки зрения искусства, мы увидим, что искусство должно быть не только незамкнутым, публичным, но и асимметричным. Например, число тех, кто занимается любовью, должно быть нечетным.
— О-о, — протянула Эммануэль, скорее заинтересованная, чем шокированная.
— Совершенно точно. Например, один — нечетное число. Тот, кто онанирует, есть и актер, и зритель одновременно. Оттого мастурбация эротична в высшей степени, она — шедевр искусства. Эротичен также и адюльтер — треугольник разрушает банальность пары. В паре нет эротичности вне присутствия третьего. А если его нет в действительности, пусть он присутствует в сознании одного из партнеров. Разве никогда в чьих-нибудь объятиях вас не посещал образ другого человека, которому вы тоже расточали ласки? Насколько слаще кажется вам твердая плоть вашего супруга, если в тог же миг перед вашими закрытыми глазами проходит видение берущего вас друга дома или мужа вашей подруги, или киногероя, или любовника времен вашей юности. Ответьте мне: нравится вам это? Бывает такое с вами?
Без секунды колебаний Эммануэль кивнула головой. Да, с ней такое бывало. Можно подумать, что Марио читает ее мысли, потому что в предшествующую ночь, когда она стонала и билась в объятиях Жана, в ее воображении ею овладевал Марио. И так же это было с Кристофером в день его приезда, с любовниками Арианы, которых она даже не знала, с братом Жана, когда она с ним познакомилась. А в последние недели ей виделись еще ее спутники по ночному полету, особенно греческая статуя. Все эти образы встали сейчас перед ее мысленным взором так отчетливо, что она боялась пошевельнуться, слушая слова Марио.
— Но надо вам заметить, что если оба партнера будут думать о третьем, нечетность исчезнет. Пусть думает о нем только один, а другой должен отдавать себя без остатка, со всем пылом, со всей своей мощью. Избегайте четности!
Марио сцепил руки, как бы изображая пару, и сразу же разомкнул их.
— Ну, разумеется, реальность всегда лучше воображения: наблюдатель во плоти всегда лучше воображаемого наблюдателя. Самое естественное положение для любовника — место посреди пары.
На этот раз Эммануэль решила, что максимы Марио чересчур смелы и не отдают хорошим вкусом. Молчание показалось ей самым элегантным способом дать ему это почувствовать. Но молчание не произвело никакого впечатления. Он продолжал и пошел еще дальше.
— Но истинный артист всегда стремится к тому, чтобы зрителей было как можно больше.
Эммануэль подумала, что дело начинает отдавать фарсом.
— Иначе говоря, — сухо заметила она, — нет эротизма без эксгибиционизма.
— фу, — фыркнул Марио. — Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим словом. Но я знаю, что, к примеру, заниматься любовью среди ночи, на улице, где можно встретить иногда прохожих — значит стимулировать дух.
— А почему же тогда не средь бела дня, на площади, полной народу?
Ирония лишь слегка прикрывала заинтересованность Эммануэль.
— Потому что эротизм — подлинный эротизм, эротизм высокой марки — как и всякое искусство, всегда элитарен и избегает толпы. Ему чужды давка, шум, ярмарочные фонари, любая вульгарность. Ему нужны малочисленность, беспечность, пышность, декор. У него есть условности, как в театре.
Эммануэль размышляет, ей уже не кажется это фарсом. И с воодушевлением, ей самой не совсем понятным, признается:
— Думаю, что я смогла бы это сделать.
— Заниматься любовью на улице перед несколькими внимательными наблюдателями?
— Да.
— Потому что вы вообще любите заниматься любовью или из удовольствия проделать это все публично?
— Думаю, что скорее по второй причине.
— А если вас попросят притвориться? Если мужчина, только чтобы шокировать публику, будет делать вид, что он вас берет, вы будете довольны?
— Нет, — отрезала Эммануэль. — Что же в этом хорошего?
Ей хотелось любви сейчас же. Ей хотелось, чтобы Марио взял ее немедленно или хотя бы пусть он смотрит, как она будет успокаивать себя сама. Она не знала точно, чего ей больше хочется…
И сказала, стараясь, чтобы было ясно, что она говорит и о настоящей минуте:
— Я ведь хочу и физического наслаждения.
— «Много наслаждаться», не так ли? Я понимаю…
— Конечно, почему бы и нет, — она начинала злиться, — Что тут плохого?
Едва уловимая усмешка, которую она отметила в последних фразах Марио, казалась ей невыносимой.
Он медленно покачал головой.
— Здесь есть плохое. — И, выждав немного, провозгласил: «Камень преткновения в постижении эротизма — чувственность».
— О, Марио, вы утомительны!
— И я вам надоел?
— Нет, но вы слишком любите парадоксы.
— Здесь нет парадокса. Вы, конечно, знаете, что такое энтропия?
— Угу, — пробормотала Эммануэль, тщетно пытаясь восстановить в памяти туманные формулировки.
— Ну вот, энтропия — это, говоря в общих чертах, истощение, падение энергии. Она грозит эротизму так же, как и всему в подлунном мире. Но у эротизма специфическая форма энтропии, она называется насыщением чувств. Утоленное сладострастие — мертвое сладострастие. Помните очень точные слова Дон Жуана:
«Все, что не приводит меня в восторг, убивает меня»? Это то, о чем я говорил, упоминая равновесие. В любую минуту каждому из нас грозит утоление желаний. Оно грозит выставленным напоказ счастьем, сытостью, от которой рукой подать до вечного сна. Счастливый брак, герои нежно целуются перед алтарем, и на экране появляется слово «КОНЕЦ». У хэппи-энда очень мрачные перспективы. И единственная защита против подобной энтропии в том, чтобы отказаться от соблазна утоления, никогда не принимать наслаждения, если нет уверенности, что будешь наслаждаться и дальше. Я скажу более определенно — надо быть уверенным, что после оргазма можешь снова прийти в возбуждение.
— Марио, — простонала Эммануэль. Он опять наставительно поднял палец.
— Эротизм — не эякуляция. Эротизм — эрекция! Эммануэль не захотела остаться в долгу по части смелости.
— Эта ремарка, — заметила она, — по-моему, больше касается мужчин. Женщины в этом отношении имеют преимущество перед большинством своих партнеров.
Он удовлетворенно улыбнулся и процитировал:
«Психея всегда готова».
Но Эммануэль не торопилась безоговорочно согласиться с Марио. Она тоже умеет рассуждать!
— В конце концов получается, что под предлогом эротизма надо перестать заниматься любовью. Ведь занятие любовью — это наслаждение? Я вам предсказываю: ваши теории приведут к тому, что в каком-нибудь новом катехизисе будет сказано: «Культивируйте ваш дух и умертвите вашу чувственность». Нет уж, я буду придерживаться моей прежней точки зрения: мне плевать на мораль. И на эротизм, если в нем столько запретов! Я предпочитаю заниматься любовью столько, сколько захочется, дарить моему телу все радости, какие ему нужны. Мне не хочется «дозировать» себя, даже если мой дух от этого взлетит на невиданную высоту!
— Очень хорошо, превосходно! Если б вы знали, до какой степени я вас одобряю! Какое счастье найти женщину, готовую полностью посвятить себя сладострастию! Все, что я вам только что советовал, не имеет никакой другой цели, кроме помощи вам именно в таком подвиге. Я же не говорю вам, что вы должны ограничить свои радости. Я только спрашиваю: как вы полагаете, что надо делать, чтобы наслаждаться не только телом, но и душой? Я призывал ведь только к одному: к следованию элементарным законам — берегитесь одинокого существования, ведущего к вечному покою и сну, никогда не считайте себя удовлетворенной, тотчас же ищите другое наслаждение; не успокаивайтесь на утолении, оно ведет к умиранию эротизма; не называйте блаженством грустное животное спаривание, не отождествляйте идею совокупления с понятием пары.
Он явно был доволен своей речью.
— И не упрекайте меня в том, что я хочу вас ограничить. Как раз я открываю перед вами двери безграничности! Знайте, что ваш кругозор будет необычайно узок, если вы будете желать любви только одного человека. Я не говорил о любви одного, не говорил о любви нескольких, я говорил о любви бесчисленных!
Эммануэль надула губы. На ее лице была мина сомнения, упрямства, отказа. И это почему-то привело Марио в умиление.
— Как вы красивы! — воскликнул он.
Ответа не последовало, он любовался ею в полном молчании, а потом прошептал стихи: «Если хочешь — полюбим друг друга. Пусть молчат наши губы под поцелуями…» Словно сбрасывая наваждение, Эммануэль тряхнула головой и улыбнулась. Марио улыбнулся ей в ответ такой радостной, такой сияющей улыбкой, что она, смущенная, удивленная этой метаморфозой, решилась на прямой вопрос:
— Так что же делать?
И он ответил ей новой цитатой:
— «Оставайся лежать, мое тело, ибо твоя судьба… Наслаждайся насущным, нынешним наслажденьем, не ожидай завтра… Завтра убьет нас…» — Ну вот, — обрадовалась Эммануэль. — Это как раз то, о чем я говорила.
— Я тоже говорил это.
Она засмеялась: надо же, Марио всегда оказывается прав.
— Но я упоминал при этом много важных деталей, добавил он.
— Даже слишком много, — пожаловалась Эммануэль. — Все эти ваши законы! Я вспоминаю два первых…
— Я только что изложил вам третий — Закон Числа. Умножение — вот важнейшее правило эротизма. И наоборот: там, где ограничение — там эротизма нет. Например, ограничение парой. Я сейчас объясню вам, сколько зла таится в паре.
— Ладно, — уступила Эммануэль. — Пусть пара будет вне закона. Но к чему это приведет? Придется отказываться от любви с одним человеком? Предаваться ей только в трио, а то еще квинтетом, септетом.
— Если хочется, — согласился Марио. — Но не обязательно. Число существует не только во времени, но и в пространстве. И можно не только складывать и умножать, но можно вычитать и делить. В начале этого вечера, мой друг, я кажется рассердил вас, указав способ, которым можно себя делить?
Это напоминание вызвало на ее лице лукавую усмешку, она хотела что-то сказать Марио, но промолчала, и он продолжал:
— Что касается вычитания: наслаждайтесь иногда, споря с вашими чувствами. Заставляйте себя отступать перед ними, прежде чем уступить, прежде чем отдать им в конце дороги роскошный дворец. Пусть длится наслаждение, продлевайте желание. И пьянейте от ваших прелестей только сами.
Давайте полными пригоршнями одним то, в чем вы откажете другим, несмотря на все их заслуги. Тому, кто приготовился томиться по вас месяцами и бороться за вас, как рыцарь Святого Грааля, отдайтесь неожиданно, в первый же день. Тому же, с кем вы давно уже обменивались самыми интимными ласками, отказывайте в «последнем залоге любви». Незнакомец пусть берет вас без всякой предосторожности и подготовки, но другу, который с детства воображает в мечтах, как он сладостно проникнет в вас, позвольте излиться только в чашу, сложенную из ваших ладоней.
— Вы ужасны! И вы думаете, что я буду заниматься всем этим свинством? Слава Богу, что вы говорите это в шутку, чтобы посмеяться.
— Да, да, такие слова и говорят для того, чтобы смеяться. Только стыдливость печальна. Но что ужасного в том, что я вам сказал? То, что и руки наши…
— Не говорите глупостей, совсем не это…
— О, тогда хвалю вас! А сколько женщин думает, что только их живот, грудь, губы пленяют и влекут. Но ведь именно руки делают нас человеком! Что, как не женские руки, превращают нас, мужчин, в человека? Мы можем распутничать с ланью или львицей, ласкать, дрожать под их языком. Но только женщина может заставить нас излиться в свои ладони. Именно по своей человечности этот способ должен быть предпочтен всем другим.
Эммануэль кивнула головой, показывая, что она согласна с тем, что все вкусы имеют право на существование. Зачем отнимать у Марио те радости, которые он испытывает, демонстрируя перед ней свой отказ от всего общепринятого? Так вечер станет еще занятней. Но в одном она не торопилась — ей не казалось, что этот закон более важен, чем остальные.
— Всей этой математической лекцией вы, я вижу, стремитесь мне внушить что я должна распутничать с уймой людей — с одним так, с другим этак. Вы не говорите, чтобы я стала покладистой бабенкой, но и не предлагаете мне вместо моего тела обзавестись какой-то бесконечной субстанцией. Вот почему я считаю вас легкомысленным соблазнителем.
— А почему бы вам не разделить между многими, между бесчисленными любовниками тело, которое могло бы насладиться всем? Что вам тут не нравится?
— О Марио! Вы же это хорошо знаете…
Она надеялась, что он правильно поймет это ее восклицание. Но он не захотел пойти ей навстречу, и Эммануэль пришлось повторить вопрос:
— По какой же причине я должна это делать?
— Я уже вам сказал: по причине эротизма. Потому что эротизм нуждается в количестве. Нет большего удовольствия для женщины, чем вести счет своим любовникам: ребенком — по пальцам, в колледже — в ритм занятий и лекций, в замужестве — в тайной записной книжке. И отмечать там особым знаком день, когда к списку прибавляется новое имя: «Смотри-ка, почти месяц после предыдущего». Или с притворными угрызениями совести: «Какой ужас — в одну неделю двое!». Или радостно, бесстыдно: «Ура! В эту неделю — ежедневно!». И, прижавшись к самой близкой подружке, прошептать ей на ухо: «У тебя дошло до сотни?» «Еще нет, а у тебя?» «Да гораздо больше!». О, радость! Эти сотни, тысячи тел, которые смогло вместить одно ваше тело! И вы сожалеете о тех, кого вам не пришлось узнать. Вспомните определение, которое я дал эротизму, — наслаждение экстазом.
— Подождите, — остановил Марио приготовившуюся что-то возразить собеседницу. — Закон количества требует как необходимое следствие другого, против которого вы, я уверен, возражать не будете: надо остерегаться пресыщения. Ведь так легко понять, почему для наслаждения необходимо множество любовников или любовниц — из страха, чтобы ваши чувства не угомонились, никогда не отдавайтесь мужчине, не будучи уверены, что наготове уже находится другой.
— Но ведь это никогда не кончится, — взмолилась Эммануэль. — После одного — другой, потом еще один в резерве?
— А почему бы и нет? — ответил вопросом на вопрос Марио.
— Но ведь есть же предел человеческим силам, — от души рассмеялась Эммануэль.
— К несчастью, — помрачнел Марио. — Но дух может все преодолеть. Важно, что дух вечно неудовлетворен, вечно ненасытен.
— Самое верное средство для поддержания духа, если я вас правильно поняла, это — заниматься любовью непрерывно?
— Конечно же, нет, — поморщился Марио. — Дело не в том, чтобы заниматься любовью, а в том, как ею заниматься. Сам по себе акт совокупления недостаточен для создания эротических ценностей, пусть он даже будет длиться бесконечно. Может быть, день, когда вы отдадитесь десяти, двадцати мужчинам кряду, станет для вас днем невыразимого блаженства, но он может также вызвать тоску и досаду. Все зависит от момента, от того, что этому предшествует и чего вы ждете потом. Это потому, что существуют законы, но нет правил: чтобы достичь пика эротической законченности, вы можете сегодня отдать свое тело этим двадцати одинаковым способом, не отличая особенно одного от другого, назавтра же вы будете совершенно разной с каждым из них.
— Тридцать две позы Венеры, — громко засмеялась Эммануэль.
— Абсурд! Эротизм не интересуется позами. Он рождает ситуации. Единственно важные позы — те, что проносятся в вашем мозгу. Пусть в любви участвует и голова! Наполните ее таким количеством органов, таким числом сладострастных переживаний, каких не наберется у всех мужчин мира. Пусть каждое ваше объятие включает в себя и предвещает другое. Пусть берущий вас мужчина будет и тот, кого вы сейчас держите за руку, и тот, с кем вы когда-то читали Гомера.
Несмотря на усмешку на губах, Эммануэль была взволнована более, чем ей хотелось показать.
— Значит ли это, что если мой муж захочет заняться со мной любовью, я должна буду ему сказать: «Невозможно, дорогой, ведь нас только двое»…
— И он будет доволен таким положением, — ответил Марио вполне серьезно. — Но, как я вам уже говорил, если третий не может быть воочию, то дело вашего мозга создать его.
Это понравилось Эммануэль. В самом деле, подумала она, до сих пор самым большим из известных ей наслаждений было воображаемое перенесение в объятия другого, выбранного ею по своему желанию в тот миг, когда Жан пронизывает ее. Вот первое эротическое открытие, которое она совершила сама, еще до знакомства с Марио, и которое с начала ее любви к Жану покорялось пять или шесть раз. Теперь, решила она, я буду испытывать это каждую ночь. Прекрасно! Отныне она будет стремиться в объятия мужа не только из любви к нему, не только ради плотского желания, но и для того, чтобы появился любой выбранный ею мужчина, и она без всякого стыда и стеснения будет испытывать его самые интимные ласки и так же нежно и бесстыдно ласкать его. Она поклялась себе, что каждый раз будет теперь вызывать «третьего», чтобы соблюдать закон асимметрии или «нечетности». Она была так взволнована, представив себе все это изысканное угощение, что ей захотелось немедленно оказаться в постели с Жаном, чтобы заняться любовью с «третьим». С кем же? — спросила она себя. Очевидно, не с Марио, это было бы смешно. Значит, с Квентином.
— Надо стараться, чтобы по ошибке я не вызвала в супружескую постель двух фантомов сразу, — ехидно произнесла она. — Тогда компания сделается четной, и — бац! — все рухнет.
Марио улыбнулся:
— Нет, так это все-таки будет асимметрично. Я никогда не буду учить вас любви вчетвером, если вы образуете две пары, в одной постели. Нет ничего более плоского, более кухонного. Но вы ошибаетесь, если решите, что число четыре находится под запретом. Оно открывает большие возможности для разбивки четырехугольника, например, на три и один. То же самое и с восьмеркой, только, разумеется, не с четырьмя парами. Шестеро мужчин и две женщины — комбинация наиболее элегантная, которая для начала доставляет каждой даме трех рыцарей, а заканчивается сочленением обеих образовавшихся групп.
Эммануэль попробовала мысленно представить себе эту картину…
— Впрочем, я согласен, — сказал Марио, добродушно усмехаясь, — что в простоте тоже есть своя прелесть и что самой сладкой манерой любви для женщины всегда остается, как вы справедливо изволили только что заметить, — отдаваться одновременно двум мужчинам (Эммануэль нахмурила брови, пытаясь вспомнить, когда же она высказала такую мысль). Немногое превосходит эту комбинацию законченностью и гармоничностью, и понятно, почему ее так любят все женщины с хорошим вкусом. Между любовью с одним мужчиной и любовью с двумя — такая же разница, как между рисовым самогоном и высокой маркой шампанского.
И он с поклоном подал Эммануэль бокал. Она сделала глубокий глоток. Марио внимательно наблюдал за нею.
— В объятиях только одного мужчины женщина выглядит как бы наполовину брошенной. И уж коль верно, что необходимый ответ на требования вашего разума есть кортеж любовников, проносящийся в вашем мозгу, надо, чтобы и тело оставалось в небрежении. И поскольку один мужчина не может быть для вас всем, обладать вами одновременно и там, и тут, — надо, чтобы к нему на помощь пришел второй. И лишь когда эти скрипки зазвучат в унисон, только тогда вы услышите подлинный гимн женщине и ее красоте.
И он необычайно вежливо осведомился:
— Вам нравится?
Эммануэль опустила глаза, закашлялась. Он продолжал без всякой жалости:
— Я имею в виду обладание двумя мужчинами одновременно. Не только в мечтах.
— Не знаю, — не нашла Эммануэль другого ответа.
— Как это так? — совершенно искренне удивился Марио.
— Я никогда этого не делала…
— Правда? А почему? Она пожала плечами.
— Вы возражаете против такого способа? — тон его стал необычайно едким.
Эммануэль была в замешательстве: что ответить на это? Марио не приходил ей на помощь. Молчание становилось тягостным, когда вдруг последовал неожиданный вопрос:
— Зачем вы вышли замуж? г И снова она не знала, что ответить. Ей казалось, что ее схватили за плечи и закрутили вокруг себя, как при игре в жмурки. С завязанными глазами, с беспомощно растопыренными руками, она не может решиться на один-единственный шаг — таким враждебным кажется ей невидимое пространство. Ей не хотелось признаваться Марио, что замуж она вышла из-за любви к Жану или из любви заниматься с ним любовью. К счастью, ей в голову пришла мысль, которая должна была помочь ей остаться на высоте положения.
— Я лесбиянка, — выпалила она. Марио пристально посмотрел на нее.
— Очень хорошо, — одобрил он, но тут же с подозрением в голосе спросил:
— Вы постоянно были лесбиянкой или только занимались этим в детстве?
— Я лесбиянка всю жизнь, — ответила Эммануэль с вызовом.
И тут же волна тоски и тревоги окатила ее. Правда ли это? Разве когда-нибудь еще сможет она прижать к себе женское тело? Ведь Би потеряна навсегда, а с нею потеряно все…
— Дети мурья, — двинулся дальше Марио, — занимаются любовью на виду у своих товарищей, на виду у случайных гостей. Оставшись вдвоем в стенах комнаты, они быстро соскучились бы. Вы боитесь, что привычка притупит наслаждение. Но взгляды других — может быть, они раскрывают для нас новые горизонты? Вот теперь вы узнаете второй закон эротизма — необходимость асимметрии.
— Что это значит? А впрочем, какой был первый закон?
— Первый — необычность. Но оба они, как я уже говорил, — «малые законы». Главнейший, необходимый и достаточный закон — верховная простота.
— Тот, что тут же переходит в другой — наслаждаться артистично, в постоянно обновляющихся объятиях — означает не растрачивать время попусту.
— Примерно так, хотя выражение «постоянно обновляющиеся» не кажется мне удачным. Из него можно сделать вывод, что вы должны бросать прежних партнеров, когда появляются новые. Это страшная ошибка! Увеличение их числа, а не преемственность — вот что повысит степень вашего счастья. От непостоянных сердец Эрос скрывает свои секреты. Зачем же отдавать себя, если вы тут же себя отбираете. Мир для вас окажется не очень обширным.
Теперь Эммануэль была само внимание, и Марио воодушевился еще больше.
— И, кроме того, поскольку я знаю, как вам дорога эта мысль, для вас я ставлю главный акцент не на наслаждении, а на искусстве. Вы мне это простите?
— Ладно, — бросила умиротворенная Эммануэль. — Будем говорить об искусстве наслаждаться вместо «наслаждаться с искусством». Подойдет ли вам, если я так сформулирую: «Всякое время, проведенное не в объятиях все более многочисленных, есть потерянное время?» — Очень хорошо, — одобрил Марио. — У вас определенный дар формулировок. Надо, чтобы вы поупражнялись в этом, и как-нибудь я закажу вам сборник афоризмов.
Марио говорил совершенно серьезно, но Эммануэль рассмеялась. Марио решил уточнить.
— Разумеется, не надо придавать буквальный смысл словам «в объятиях». Здесь, учтите это, мы имеем в виду не только руки ваши или руки другого, но и зрение его и слух, если он, скажем, находится за дверью или на другом конце телефонного провода; даже его образ в глубине вашей души. Но не будем дальше блуждать в терминологии…
— Одну минутку. Может быть, «искусство любить» будет более изящным, чем «искусство наслаждаться»?
— Более изящным, без сомнения, но менее точным. Хорошо, вы уговорили меня на «искусство», а я уступаю вам «наслаждение», и не будем больше возвращаться на эту тропу. Чтобы любить, надо быть, по крайней мере, вдвоем, а наслаждаться можно и в одиночестве.
— Еще бы, — откликнулась Эммануэль.
— И даже надо наслаждаться в одиночестве, — присовокупил Марио. — Царство эротизма закрыто для того, кто не знает, как наполнить свое одиночество. — И тут же спросил:
— Вы умеете заниматься любовью в одиночестве? Она утвердительно кивнула головой. Марио не унимался:
— И вам это нравится?
— О да! Очень.
— И часто вы это делаете?
— Очень часто.
Ей было совсем не стыдно признаваться в этом. Напротив. Ее муж даже одобрял эти занятия. Он сказал ей как-то, что не надо прятаться от него, когда она забавляется под душем, и ей очень понравилось предаваться этому детскому пороку у него на глазах.
— Значит, вам легко понять закон асимметрии, — заключил Марио.
— Ой, правда, я совсем о нем забыла. Я, признаться, не совсем улавливаю… Необычность — понятно, но при чем тут асимметрия…
— Тогда я снова прибегну к научным положениям. Для того, чтобы родиться, эротизму нужны те же условия, какие требуются для появления всякой жизни. Вас, должно быть, учили, что в создании клетки участвуют большие молекулы протеина. Так вот, эти молекулы весьма асимметричны. Не бывает высокоорганизованной материи, не бывает жизни, не бывает никакого прогресса без известного неравенства вначале. Это условие всякой эволюции, и эротизм подчиняется тем же законам. Жизнь и, следовательно, эротизм не терпят равновесия.
Марио перевел дух.
— Если же мы снова взглянем на эротизм с точки зрения искусства, мы увидим, что искусство должно быть не только незамкнутым, публичным, но и асимметричным. Например, число тех, кто занимается любовью, должно быть нечетным.
— О-о, — протянула Эммануэль, скорее заинтересованная, чем шокированная.
— Совершенно точно. Например, один — нечетное число. Тот, кто онанирует, есть и актер, и зритель одновременно. Оттого мастурбация эротична в высшей степени, она — шедевр искусства. Эротичен также и адюльтер — треугольник разрушает банальность пары. В паре нет эротичности вне присутствия третьего. А если его нет в действительности, пусть он присутствует в сознании одного из партнеров. Разве никогда в чьих-нибудь объятиях вас не посещал образ другого человека, которому вы тоже расточали ласки? Насколько слаще кажется вам твердая плоть вашего супруга, если в тог же миг перед вашими закрытыми глазами проходит видение берущего вас друга дома или мужа вашей подруги, или киногероя, или любовника времен вашей юности. Ответьте мне: нравится вам это? Бывает такое с вами?
Без секунды колебаний Эммануэль кивнула головой. Да, с ней такое бывало. Можно подумать, что Марио читает ее мысли, потому что в предшествующую ночь, когда она стонала и билась в объятиях Жана, в ее воображении ею овладевал Марио. И так же это было с Кристофером в день его приезда, с любовниками Арианы, которых она даже не знала, с братом Жана, когда она с ним познакомилась. А в последние недели ей виделись еще ее спутники по ночному полету, особенно греческая статуя. Все эти образы встали сейчас перед ее мысленным взором так отчетливо, что она боялась пошевельнуться, слушая слова Марио.
— Но надо вам заметить, что если оба партнера будут думать о третьем, нечетность исчезнет. Пусть думает о нем только один, а другой должен отдавать себя без остатка, со всем пылом, со всей своей мощью. Избегайте четности!
Марио сцепил руки, как бы изображая пару, и сразу же разомкнул их.
— Ну, разумеется, реальность всегда лучше воображения: наблюдатель во плоти всегда лучше воображаемого наблюдателя. Самое естественное положение для любовника — место посреди пары.
На этот раз Эммануэль решила, что максимы Марио чересчур смелы и не отдают хорошим вкусом. Молчание показалось ей самым элегантным способом дать ему это почувствовать. Но молчание не произвело никакого впечатления. Он продолжал и пошел еще дальше.
— Но истинный артист всегда стремится к тому, чтобы зрителей было как можно больше.
Эммануэль подумала, что дело начинает отдавать фарсом.
— Иначе говоря, — сухо заметила она, — нет эротизма без эксгибиционизма.
— фу, — фыркнул Марио. — Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим словом. Но я знаю, что, к примеру, заниматься любовью среди ночи, на улице, где можно встретить иногда прохожих — значит стимулировать дух.
— А почему же тогда не средь бела дня, на площади, полной народу?
Ирония лишь слегка прикрывала заинтересованность Эммануэль.
— Потому что эротизм — подлинный эротизм, эротизм высокой марки — как и всякое искусство, всегда элитарен и избегает толпы. Ему чужды давка, шум, ярмарочные фонари, любая вульгарность. Ему нужны малочисленность, беспечность, пышность, декор. У него есть условности, как в театре.
Эммануэль размышляет, ей уже не кажется это фарсом. И с воодушевлением, ей самой не совсем понятным, признается:
— Думаю, что я смогла бы это сделать.
— Заниматься любовью на улице перед несколькими внимательными наблюдателями?
— Да.
— Потому что вы вообще любите заниматься любовью или из удовольствия проделать это все публично?
— Думаю, что скорее по второй причине.
— А если вас попросят притвориться? Если мужчина, только чтобы шокировать публику, будет делать вид, что он вас берет, вы будете довольны?
— Нет, — отрезала Эммануэль. — Что же в этом хорошего?
Ей хотелось любви сейчас же. Ей хотелось, чтобы Марио взял ее немедленно или хотя бы пусть он смотрит, как она будет успокаивать себя сама. Она не знала точно, чего ей больше хочется…
И сказала, стараясь, чтобы было ясно, что она говорит и о настоящей минуте:
— Я ведь хочу и физического наслаждения.
— «Много наслаждаться», не так ли? Я понимаю…
— Конечно, почему бы и нет, — она начинала злиться, — Что тут плохого?
Едва уловимая усмешка, которую она отметила в последних фразах Марио, казалась ей невыносимой.
Он медленно покачал головой.
— Здесь есть плохое. — И, выждав немного, провозгласил: «Камень преткновения в постижении эротизма — чувственность».
— О, Марио, вы утомительны!
— И я вам надоел?
— Нет, но вы слишком любите парадоксы.
— Здесь нет парадокса. Вы, конечно, знаете, что такое энтропия?
— Угу, — пробормотала Эммануэль, тщетно пытаясь восстановить в памяти туманные формулировки.
— Ну вот, энтропия — это, говоря в общих чертах, истощение, падение энергии. Она грозит эротизму так же, как и всему в подлунном мире. Но у эротизма специфическая форма энтропии, она называется насыщением чувств. Утоленное сладострастие — мертвое сладострастие. Помните очень точные слова Дон Жуана:
«Все, что не приводит меня в восторг, убивает меня»? Это то, о чем я говорил, упоминая равновесие. В любую минуту каждому из нас грозит утоление желаний. Оно грозит выставленным напоказ счастьем, сытостью, от которой рукой подать до вечного сна. Счастливый брак, герои нежно целуются перед алтарем, и на экране появляется слово «КОНЕЦ». У хэппи-энда очень мрачные перспективы. И единственная защита против подобной энтропии в том, чтобы отказаться от соблазна утоления, никогда не принимать наслаждения, если нет уверенности, что будешь наслаждаться и дальше. Я скажу более определенно — надо быть уверенным, что после оргазма можешь снова прийти в возбуждение.
— Марио, — простонала Эммануэль. Он опять наставительно поднял палец.
— Эротизм — не эякуляция. Эротизм — эрекция! Эммануэль не захотела остаться в долгу по части смелости.
— Эта ремарка, — заметила она, — по-моему, больше касается мужчин. Женщины в этом отношении имеют преимущество перед большинством своих партнеров.
Он удовлетворенно улыбнулся и процитировал:
«Психея всегда готова».
Но Эммануэль не торопилась безоговорочно согласиться с Марио. Она тоже умеет рассуждать!
— В конце концов получается, что под предлогом эротизма надо перестать заниматься любовью. Ведь занятие любовью — это наслаждение? Я вам предсказываю: ваши теории приведут к тому, что в каком-нибудь новом катехизисе будет сказано: «Культивируйте ваш дух и умертвите вашу чувственность». Нет уж, я буду придерживаться моей прежней точки зрения: мне плевать на мораль. И на эротизм, если в нем столько запретов! Я предпочитаю заниматься любовью столько, сколько захочется, дарить моему телу все радости, какие ему нужны. Мне не хочется «дозировать» себя, даже если мой дух от этого взлетит на невиданную высоту!
— Очень хорошо, превосходно! Если б вы знали, до какой степени я вас одобряю! Какое счастье найти женщину, готовую полностью посвятить себя сладострастию! Все, что я вам только что советовал, не имеет никакой другой цели, кроме помощи вам именно в таком подвиге. Я же не говорю вам, что вы должны ограничить свои радости. Я только спрашиваю: как вы полагаете, что надо делать, чтобы наслаждаться не только телом, но и душой? Я призывал ведь только к одному: к следованию элементарным законам — берегитесь одинокого существования, ведущего к вечному покою и сну, никогда не считайте себя удовлетворенной, тотчас же ищите другое наслаждение; не успокаивайтесь на утолении, оно ведет к умиранию эротизма; не называйте блаженством грустное животное спаривание, не отождествляйте идею совокупления с понятием пары.
Он явно был доволен своей речью.
— И не упрекайте меня в том, что я хочу вас ограничить. Как раз я открываю перед вами двери безграничности! Знайте, что ваш кругозор будет необычайно узок, если вы будете желать любви только одного человека. Я не говорил о любви одного, не говорил о любви нескольких, я говорил о любви бесчисленных!
Эммануэль надула губы. На ее лице была мина сомнения, упрямства, отказа. И это почему-то привело Марио в умиление.
— Как вы красивы! — воскликнул он.
Ответа не последовало, он любовался ею в полном молчании, а потом прошептал стихи: «Если хочешь — полюбим друг друга. Пусть молчат наши губы под поцелуями…» Словно сбрасывая наваждение, Эммануэль тряхнула головой и улыбнулась. Марио улыбнулся ей в ответ такой радостной, такой сияющей улыбкой, что она, смущенная, удивленная этой метаморфозой, решилась на прямой вопрос:
— Так что же делать?
И он ответил ей новой цитатой:
— «Оставайся лежать, мое тело, ибо твоя судьба… Наслаждайся насущным, нынешним наслажденьем, не ожидай завтра… Завтра убьет нас…» — Ну вот, — обрадовалась Эммануэль. — Это как раз то, о чем я говорила.
— Я тоже говорил это.
Она засмеялась: надо же, Марио всегда оказывается прав.
— Но я упоминал при этом много важных деталей, добавил он.
— Даже слишком много, — пожаловалась Эммануэль. — Все эти ваши законы! Я вспоминаю два первых…
— Я только что изложил вам третий — Закон Числа. Умножение — вот важнейшее правило эротизма. И наоборот: там, где ограничение — там эротизма нет. Например, ограничение парой. Я сейчас объясню вам, сколько зла таится в паре.
— Ладно, — уступила Эммануэль. — Пусть пара будет вне закона. Но к чему это приведет? Придется отказываться от любви с одним человеком? Предаваться ей только в трио, а то еще квинтетом, септетом.
— Если хочется, — согласился Марио. — Но не обязательно. Число существует не только во времени, но и в пространстве. И можно не только складывать и умножать, но можно вычитать и делить. В начале этого вечера, мой друг, я кажется рассердил вас, указав способ, которым можно себя делить?
Это напоминание вызвало на ее лице лукавую усмешку, она хотела что-то сказать Марио, но промолчала, и он продолжал:
— Что касается вычитания: наслаждайтесь иногда, споря с вашими чувствами. Заставляйте себя отступать перед ними, прежде чем уступить, прежде чем отдать им в конце дороги роскошный дворец. Пусть длится наслаждение, продлевайте желание. И пьянейте от ваших прелестей только сами.
Давайте полными пригоршнями одним то, в чем вы откажете другим, несмотря на все их заслуги. Тому, кто приготовился томиться по вас месяцами и бороться за вас, как рыцарь Святого Грааля, отдайтесь неожиданно, в первый же день. Тому же, с кем вы давно уже обменивались самыми интимными ласками, отказывайте в «последнем залоге любви». Незнакомец пусть берет вас без всякой предосторожности и подготовки, но другу, который с детства воображает в мечтах, как он сладостно проникнет в вас, позвольте излиться только в чашу, сложенную из ваших ладоней.
— Вы ужасны! И вы думаете, что я буду заниматься всем этим свинством? Слава Богу, что вы говорите это в шутку, чтобы посмеяться.
— Да, да, такие слова и говорят для того, чтобы смеяться. Только стыдливость печальна. Но что ужасного в том, что я вам сказал? То, что и руки наши…
— Не говорите глупостей, совсем не это…
— О, тогда хвалю вас! А сколько женщин думает, что только их живот, грудь, губы пленяют и влекут. Но ведь именно руки делают нас человеком! Что, как не женские руки, превращают нас, мужчин, в человека? Мы можем распутничать с ланью или львицей, ласкать, дрожать под их языком. Но только женщина может заставить нас излиться в свои ладони. Именно по своей человечности этот способ должен быть предпочтен всем другим.
Эммануэль кивнула головой, показывая, что она согласна с тем, что все вкусы имеют право на существование. Зачем отнимать у Марио те радости, которые он испытывает, демонстрируя перед ней свой отказ от всего общепринятого? Так вечер станет еще занятней. Но в одном она не торопилась — ей не казалось, что этот закон более важен, чем остальные.
— Всей этой математической лекцией вы, я вижу, стремитесь мне внушить что я должна распутничать с уймой людей — с одним так, с другим этак. Вы не говорите, чтобы я стала покладистой бабенкой, но и не предлагаете мне вместо моего тела обзавестись какой-то бесконечной субстанцией. Вот почему я считаю вас легкомысленным соблазнителем.
— А почему бы вам не разделить между многими, между бесчисленными любовниками тело, которое могло бы насладиться всем? Что вам тут не нравится?
— О Марио! Вы же это хорошо знаете…
Она надеялась, что он правильно поймет это ее восклицание. Но он не захотел пойти ей навстречу, и Эммануэль пришлось повторить вопрос:
— По какой же причине я должна это делать?
— Я уже вам сказал: по причине эротизма. Потому что эротизм нуждается в количестве. Нет большего удовольствия для женщины, чем вести счет своим любовникам: ребенком — по пальцам, в колледже — в ритм занятий и лекций, в замужестве — в тайной записной книжке. И отмечать там особым знаком день, когда к списку прибавляется новое имя: «Смотри-ка, почти месяц после предыдущего». Или с притворными угрызениями совести: «Какой ужас — в одну неделю двое!». Или радостно, бесстыдно: «Ура! В эту неделю — ежедневно!». И, прижавшись к самой близкой подружке, прошептать ей на ухо: «У тебя дошло до сотни?» «Еще нет, а у тебя?» «Да гораздо больше!». О, радость! Эти сотни, тысячи тел, которые смогло вместить одно ваше тело! И вы сожалеете о тех, кого вам не пришлось узнать. Вспомните определение, которое я дал эротизму, — наслаждение экстазом.
— Подождите, — остановил Марио приготовившуюся что-то возразить собеседницу. — Закон количества требует как необходимое следствие другого, против которого вы, я уверен, возражать не будете: надо остерегаться пресыщения. Ведь так легко понять, почему для наслаждения необходимо множество любовников или любовниц — из страха, чтобы ваши чувства не угомонились, никогда не отдавайтесь мужчине, не будучи уверены, что наготове уже находится другой.
— Но ведь это никогда не кончится, — взмолилась Эммануэль. — После одного — другой, потом еще один в резерве?
— А почему бы и нет? — ответил вопросом на вопрос Марио.
— Но ведь есть же предел человеческим силам, — от души рассмеялась Эммануэль.
— К несчастью, — помрачнел Марио. — Но дух может все преодолеть. Важно, что дух вечно неудовлетворен, вечно ненасытен.
— Самое верное средство для поддержания духа, если я вас правильно поняла, это — заниматься любовью непрерывно?
— Конечно же, нет, — поморщился Марио. — Дело не в том, чтобы заниматься любовью, а в том, как ею заниматься. Сам по себе акт совокупления недостаточен для создания эротических ценностей, пусть он даже будет длиться бесконечно. Может быть, день, когда вы отдадитесь десяти, двадцати мужчинам кряду, станет для вас днем невыразимого блаженства, но он может также вызвать тоску и досаду. Все зависит от момента, от того, что этому предшествует и чего вы ждете потом. Это потому, что существуют законы, но нет правил: чтобы достичь пика эротической законченности, вы можете сегодня отдать свое тело этим двадцати одинаковым способом, не отличая особенно одного от другого, назавтра же вы будете совершенно разной с каждым из них.
— Тридцать две позы Венеры, — громко засмеялась Эммануэль.
— Абсурд! Эротизм не интересуется позами. Он рождает ситуации. Единственно важные позы — те, что проносятся в вашем мозгу. Пусть в любви участвует и голова! Наполните ее таким количеством органов, таким числом сладострастных переживаний, каких не наберется у всех мужчин мира. Пусть каждое ваше объятие включает в себя и предвещает другое. Пусть берущий вас мужчина будет и тот, кого вы сейчас держите за руку, и тот, с кем вы когда-то читали Гомера.
Несмотря на усмешку на губах, Эммануэль была взволнована более, чем ей хотелось показать.
— Значит ли это, что если мой муж захочет заняться со мной любовью, я должна буду ему сказать: «Невозможно, дорогой, ведь нас только двое»…
— И он будет доволен таким положением, — ответил Марио вполне серьезно. — Но, как я вам уже говорил, если третий не может быть воочию, то дело вашего мозга создать его.
Это понравилось Эммануэль. В самом деле, подумала она, до сих пор самым большим из известных ей наслаждений было воображаемое перенесение в объятия другого, выбранного ею по своему желанию в тот миг, когда Жан пронизывает ее. Вот первое эротическое открытие, которое она совершила сама, еще до знакомства с Марио, и которое с начала ее любви к Жану покорялось пять или шесть раз. Теперь, решила она, я буду испытывать это каждую ночь. Прекрасно! Отныне она будет стремиться в объятия мужа не только из любви к нему, не только ради плотского желания, но и для того, чтобы появился любой выбранный ею мужчина, и она без всякого стыда и стеснения будет испытывать его самые интимные ласки и так же нежно и бесстыдно ласкать его. Она поклялась себе, что каждый раз будет теперь вызывать «третьего», чтобы соблюдать закон асимметрии или «нечетности». Она была так взволнована, представив себе все это изысканное угощение, что ей захотелось немедленно оказаться в постели с Жаном, чтобы заняться любовью с «третьим». С кем же? — спросила она себя. Очевидно, не с Марио, это было бы смешно. Значит, с Квентином.
— Надо стараться, чтобы по ошибке я не вызвала в супружескую постель двух фантомов сразу, — ехидно произнесла она. — Тогда компания сделается четной, и — бац! — все рухнет.
Марио улыбнулся:
— Нет, так это все-таки будет асимметрично. Я никогда не буду учить вас любви вчетвером, если вы образуете две пары, в одной постели. Нет ничего более плоского, более кухонного. Но вы ошибаетесь, если решите, что число четыре находится под запретом. Оно открывает большие возможности для разбивки четырехугольника, например, на три и один. То же самое и с восьмеркой, только, разумеется, не с четырьмя парами. Шестеро мужчин и две женщины — комбинация наиболее элегантная, которая для начала доставляет каждой даме трех рыцарей, а заканчивается сочленением обеих образовавшихся групп.
Эммануэль попробовала мысленно представить себе эту картину…
— Впрочем, я согласен, — сказал Марио, добродушно усмехаясь, — что в простоте тоже есть своя прелесть и что самой сладкой манерой любви для женщины всегда остается, как вы справедливо изволили только что заметить, — отдаваться одновременно двум мужчинам (Эммануэль нахмурила брови, пытаясь вспомнить, когда же она высказала такую мысль). Немногое превосходит эту комбинацию законченностью и гармоничностью, и понятно, почему ее так любят все женщины с хорошим вкусом. Между любовью с одним мужчиной и любовью с двумя — такая же разница, как между рисовым самогоном и высокой маркой шампанского.
И он с поклоном подал Эммануэль бокал. Она сделала глубокий глоток. Марио внимательно наблюдал за нею.
— В объятиях только одного мужчины женщина выглядит как бы наполовину брошенной. И уж коль верно, что необходимый ответ на требования вашего разума есть кортеж любовников, проносящийся в вашем мозгу, надо, чтобы и тело оставалось в небрежении. И поскольку один мужчина не может быть для вас всем, обладать вами одновременно и там, и тут, — надо, чтобы к нему на помощь пришел второй. И лишь когда эти скрипки зазвучат в унисон, только тогда вы услышите подлинный гимн женщине и ее красоте.
И он необычайно вежливо осведомился:
— Вам нравится?
Эммануэль опустила глаза, закашлялась. Он продолжал без всякой жалости:
— Я имею в виду обладание двумя мужчинами одновременно. Не только в мечтах.
— Не знаю, — не нашла Эммануэль другого ответа.
— Как это так? — совершенно искренне удивился Марио.
— Я никогда этого не делала…
— Правда? А почему? Она пожала плечами.
— Вы возражаете против такого способа? — тон его стал необычайно едким.
Эммануэль была в замешательстве: что ответить на это? Марио не приходил ей на помощь. Молчание становилось тягостным, когда вдруг последовал неожиданный вопрос:
— Зачем вы вышли замуж? г И снова она не знала, что ответить. Ей казалось, что ее схватили за плечи и закрутили вокруг себя, как при игре в жмурки. С завязанными глазами, с беспомощно растопыренными руками, она не может решиться на один-единственный шаг — таким враждебным кажется ей невидимое пространство. Ей не хотелось признаваться Марио, что замуж она вышла из-за любви к Жану или из любви заниматься с ним любовью. К счастью, ей в голову пришла мысль, которая должна была помочь ей остаться на высоте положения.
— Я лесбиянка, — выпалила она. Марио пристально посмотрел на нее.
— Очень хорошо, — одобрил он, но тут же с подозрением в голосе спросил:
— Вы постоянно были лесбиянкой или только занимались этим в детстве?
— Я лесбиянка всю жизнь, — ответила Эммануэль с вызовом.
И тут же волна тоски и тревоги окатила ее. Правда ли это? Разве когда-нибудь еще сможет она прижать к себе женское тело? Ведь Би потеряна навсегда, а с нею потеряно все…