Страница:
Здесь и нашел его капитан Истомин. Он забрал мальчика к себе в канцелярию, напоил чаем, и до глубокой ночи Лешка рассказывал ему о своем житье-бытье на «гражданке».
Командир разведчиков слушал, а перед глазами стояли события пятилетней давности: густой черный дым, валящий из-под капота изрешеченной пулями «тойоты», и обкуренные лица муджахедов, в полный рост атакующих горстку спецназовцев. Опустел магазин автомата, Андрей лезет за другим, и в этот момент на него кидается здоровенный бородатый детина со штык-ножом. Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не старший сержант Сергей Соловьев, успевший перехватить «духа»...
Теперь Сергей находился под следствием, а перед Андреем сидел его младший брат, оставшийся один-одинешенек в этом непростом мире. Рассудив, что утро вечера мудренее, ротный уложил Лешку спать, а наутро, переговорив с офицерами и сержантами, отправился в штаб полка. Вечером того же дня он объявил перед строем, что заключает с Алексеем Соловьевым контракт на прохождение службы и зачисляет его на все виды довольствия. Так Лешка стал разведчиком.
– Разрешите, товарищ лейтенант?
– А, Алексей, заходи, – взводный, радуясь возможности отвлечься от надоевшей работы, откидывается на стуле, – ну что у тебя?
– Да вот, по физике опять, – Лешка протягивает потрепанный учебник для седьмого класса, – задачка.
Красовский – голова, ему Лешкины задачки – что семечки. В столичной спецшколе он был неизменным победителем всех олимпиад, свободно мог поступить в любой самый престижный вуз Москвы. Однако семейные традиции оказались сильнее, и Александр Красовский стал курсантом общевойскового училища, в котором учились в свое время его дед-маршал и отец, командующий одним из военных округов. Окончив училище с золотой медалью, лейтенант Красовский неожиданно для всех выбрал местом службы Таджикистан.
– Что там, вертолет прилетел?
– Ага, «почтовик».
– Ну вот и все, студент. Учи лучше формулы, – лейтенант передает Лешке учебник и листок с решением.
– Дежурный по роте, на выход! – раздается в расположении крик дневального.
– Никак Ковалев вернулся, – взводный прислушивается к голосам за дверью. – Точно, он.
– Здорово, мужики! – в канцелярию входит огромный, похожий на медведя заместитель командира роты старший лейтенант Станислав Ковалев. – Уф, еле допер, – он опускает на пол туго набитую парашютную сумку.
– Привет, отпускник, – Красовский поднимается из-за стола, жмет руку вошедшему. – Как раз к обеду успел, пошли в столовую.
– Какая столовая, у меня тут еды под завязку. Леха, здорово, гвардеец! Крикни дневальному, пусть хлеба принесет, да садись с нами. Вот тут колбаса, сало... Где-то курица была... Держи, Саня, пиво – настоящие «Жигули».
– О, я уже забыл, как оно пахнет. – Красовский раскупоривает бутылку. – Ну, рассказывай, как там в Москве?
– Да ну ее, Москву! Грязь, вонь, бомжи кругом ползают... попрошайки всякие. И тут же сопляки девятнадцатилетние со своими «телками» на «мерсах» разъезжают. Все только и делают, что покупают и перепродают... Позавчера встретил Жукова, помнишь, замполит второго батальона, который в академию поступил? Так он у метро «Сокол» колготками торгует.
– Уволился?
– Нет, в свободное от учебы время. Получку им постоянно задерживают, квартиру за сто пятьдесят «зеленых» снимает, баба ноет: «Купи это, купи то...» Да у них вся академия так живет.
– Да. вот тебе и ордена, и академия.
– Саня, кому они там нужны, наши ордена?! Там главное – бабки! Мне вот тоже работу предлагали. Подходят трое черных, их сейчас в Москве – как грязи, спрашивают: «Камандыр, ты гдэ служишь?» Я на шеврон показываю, мол, Россию защищаю, пока вы тут ананасами торгуете. А они смеются:
«Иди нас охранять, ми тебе втрое больше твой Россия платить будем!»
– Ну и чем кончилось? – предвкушая ответ, оживился Красовский.
– Ну чем? Послал я ребят подальше, они сдуру ножики достали. Ну а потом, как учили.
Лешка чуть не подавился куском колбасы, представив, что сделал с непрошеными советчиками великан Ковалев, который на занятиях по рукопашному бою играючи раскидывал четырех разведчиков.
– Леха, чуть не забыл, – Ковалев снова лезет в свою необъятную сумку и достает оттуда несколько газет. – Специально для тебя вез, – он разворачивает одну из них.
Лешка замирает от восторга, чувствуя, как щеки и уши делаются горячими. На первой полосе большая фотография: на фоне гор стоит группа разведчиков, а впереди капитан Андрей Истомин и он, Лешка. В камуфляже, с автоматом наперевес.
– Помнишь, как в прошлом году на полигон ездили? – спрашивает Ковалев.
– Здорово получилось! – Лешка сейчас впервые увидел себя как бы со стороны. Теперь он не беспризорный мальчишка из рабочего поселка, а настоящий солдат. Рядом стоят разведчики, ставшие его семьей. Эх, видел бы его сейчас брат!
– Ну, Алексей, теперь в России все невесты твои, – смеется Красовский. – Держись, скоро письмами завалят.
– Дядя Стас, – Лешка срывается из-за стола, – товарищ старший лейтенант! Можно я пойду. Ребятам показать.
– Давай, Леха, беги.
– Обрадовался малый, – засмеялся Красовский, когда за Лешкой захлопнулась дверь канцелярии. – А что с братом его, узнал?
– Узнал. – Ковалев, помрачнев, закуривает сигарету. – «вышку» дали Сергею Соловьеву. Доказано участие в трех заказных убийствах... Говорят, сами заказчики его и сдали следствию.
– А что же мы пацану скажем?
– Не знаю... А куда Андрей поехал, опять на «двенашку»?
– Да, вчера радиоперехват был, что-то там снова зашевелились.
Телефонный звонок прерывает разговор.
– Старший лейтенант Ковалев... Да, уже прибыл. Понял. понял, иду. Ну вот, только приехал, уже в штаб вызывают.
С первого дня своего появления в полку Мартынюк, узнав, что у разведчиков есть приемный сын, потребовал немедленно отправить его в Россию. Битых два часа просидел тогда у него в кабинете Истомин, доказывая, что нельзя Лешке возвращаться к тетке, поскольку оттуда ему одна дорога – в колонию для несовершеннолетних. А тут мальчишка и одет, и накормлен, и всегда под присмотром. В результате был достигнут компромисс: Лешка остается в полку, но не болтается с разведчиками по полигонам, а занимается по полному курсу школьной программы и через год едет в Ленинградское суворовское училище, где у Мартынюка служит родной брат.
Поначалу Лешка надеялся, что замполит вскоре забудет об этом разговоре, и все вернется на круги своя. Но тот не забыл, и через неделю, вызвав к себе Истомина и Лешку, вручил им кучу учебников, пообещав лично каждый месяц проверять успеваемость.
После разговора, выйдя на крыльцо штаба, Лешка первым делом смачно выматерился в адрес замполита и сейчас же получил от ротного оплеуху.
– Еще раз услышу такое – арестую, – Истомин закурил сигарету, несколько раз затянулся. – Вообще-то, он прав на все сто, нечего тебе здесь неучем расти. А так, пойдешь после «кадетки» в училище, станешь офицером. И через шесть лет вернешься в родной гвардейский полк...
– Шесть лет, – тоскливо размышлял Лешка, глядя из-за кустов на быстро шагающего куда-то Мартынюка. – Хоть бы его сплавили куда-нибудь. Ничего, уж через шесть лет его точно здесь не будет.
Повеселев от этой мысли, он свернул за угол казармы и нос к носу столкнулся с Колей-кочегаром. Вообще-то, считая себя разведчиком, Лешка с некоторым пренебрежением относился к представителям других подразделений, не говоря уже о разных «тыловых крысах»: писарях, кочегарах, поварах. Но Коля приехал в полк из Екатеринбурга, следовательно, считался его «земелей», а землячество в армии – дело святое.
Заговорщицки похлопав себя по оттопыренному карману замызганных брезентовых штанов, кочегар подхватил земляка под руку и молча поволок в сторону котельной, одиноко черневшей на задворках полка. Здесь он извлек на свет бутылку местного гранатового вина, два яблока и разложил все это на маленькой лавочке у входа.
– Витек, пить будешь? – крикнул он в открытую дверь котельной. – Фролов там спит из ремроты, – пояснил Коля, встретив недоумевающий взгляд Лешки.
– Так он же неделю назад в отпуск уезжал?
– Уезжал, – подтвердил Коля, наполняя замусоленный стакан мутно-коричневой влагой, – до сих пор едет. За два дня все бабки спустил, даже билета взять не успел. Теперь у меня живет; а до него Алик из артдивизиона жил... Ну, давай, земеля, – он пододвинул стакан Лешке.
– Не-е-е, – замотал головой Лешка, – мне еще математику решать надо. Ротный с границы вернется – проверит.
– Раз математику, тогда не пей, – миролюбиво согласился Коля, забирая стакан и опрокидывая содержимое в себя. – Уф! Вон, яблочко возьми, пожуй...
Надо сказать, что здесь оба приятеля немного хитрили. Получив в прошлом году первую в жизни получку, Лешка не нашел ничего лучше, как отметить это дело с земляками. Наутро его мучительно рвало. Истомин, с интересом наблюдавший за страданиями питомца, дождался, пока тот немного придет в себя, а затем приказал ему до обеда перекопать весь газон перед казармой. Потом он направился в кочегарку и, вытащив оттуда Колю, пообещал свернуть ему шею, если от Лешки еще когда-нибудь будет пахнуть спиртным.
Жуя яблоко, Лешка думал о ротном, уехавшем на границу. Интересно, как там сейчас. Лешке вспомнился последний выезд весной, когда он упросил Истомина взять его с собой. Ехали ночью, свет фар то выхватывал из темноты фантастические нагромождения скал, то упирался в бездонную черноту пропасти. После перевала асфальт закончился, и теперь колеса бронетранспортера месили красноватую глину, стекавшую с нависающих над дорогой скал. Наконец они прошли последний поворот серпантина и въехали в неширокую долину, стиснутую горными хребтами.
– Это что, Афган? – спросил Лешка, указывая на видневшуюся впереди горную гряду.
– Нет, Афган дальше, за горами. Но это уже не наша земля.
Позже Лешка убедился, что государственной границы между Таджикистаном и Афганистаном как условной линии, проходящей по реке Пяндж, на этом участке нет. Противник сумел углубиться на таджикскую территорию и создал в горах целую сеть опорных пунктов и баз. Погранзаставы, создававшиеся когда-то для борьбы с одиночными нарушителями и контрабандистами, сейчас вынуждены были, по сути дела, охранять сами себя. За счет мотоманевренных и десантно-штурмовых групп на перевалах и господствующих высотах выставлялись блок-посты, наиболее опасные направления прикрывали артиллерийские и танковые подразделения полка.
Но подобно воде, которая все время пытается пробить брешь в воздвигнутой на ее пути плотине, отряды оппозиции и афганских боевиков непрестанно пробовали на прочность границу, и горе было тем, кто забывал об этом хоть на минуту. Лешка хорошо это понял, когда ротный дал ему посмотреть в бинокль на развалины одной из погранзастав, застигнутой врасплох и погибшей прошлым летом.
Набрав и обучив людей, капитан Истомин начал активные действия на границе. Хорошо зная по афганскому опыту повадки противника, он устраивал засады на наиболее подходящих для прорыва участках. В последний раз вместе с пограничниками разведчики разгромили крупную перевалочную базу в одном из заброшенных горных кишлаков. Кроме оружия и боеприпасов было обнаружено около ста килограммов опиума и немалая сумма денег, предназначавшаяся, по словам пленных, для передачи какому-то «раису» в Душанбе. После ликвидации базы «духи» надолго притихли на этом участке границы. И вот что-то случилось вновь.
Во-вторых, началась непримиримая борьба с пьянством. Была ликвидирована торговля спиртным у полкового КПП, в подразделениях заседали суды чести контрактников, гауптвахта напоминала гостиницу на юге в курортный сезон. Тех, для кого принятые меры оказались недостаточными, безжалостно отправляли в Россию, невзирая на прежние заслуги.
В то же время понимая, что нужно чем-то занять взрослых мужиков, обреченных дневать и ночевать в казармах, замполит придумывал для них всякие занятия: спортивные секции, художественную самодеятельность, конкурсы. Была даже построена полковая церковь, куда по воскресеньям приходил служить городской батюшка.
В последнее время по инициативе Мартынюка в клубе начал работать видеозал, для которого лейтенант Саттаров, имевший полгорода родственников и знакомых, доставал новые кассеты. Кстати, что там сегодня? Ага, «Коммандо»! Лешка видел этот фильм уже три раза и не собирался пропускать в четвертый. Правда, теперь похождения бравого полковника спецвойск США уже не так впечатляли. Вряд ли Арнольд Шварценеггер выстоял бы в рукопашной против того же Станислава Ковалева. А что касается стрельбы, то лучшим стрелком в мире был, конечно же, Андрей Истомин: хоть навскидку, хоть с бедра. Солдаты рассказывали, как во время боя на границе ротный первой же гранатой из подствольника с предельной дальности разнес пулеметную точку в окне заброшенного дома.
Сидя в темном зале и глядя на экран, Лешка снова думал об Андрее, как давно уже называл про себя командира роты. На людях Истомин никогда не выказывал к нему какого-то особого расположения, ничем не выделял среди других солдат. Но за этой повседневной требовательностью скрывалась глубокая привязанность к мальчику, и Лешка, чувствуя это, особенно ценил те редкие минуты, когда им удавалось побыть наедине. В это время рядом сидели не командир с подчиненным, не взрослый мужчина и мальчик, а два совершенно равных человека, которых объединял весьма непростой житейский опыт и у которых не было друг от друга тайн.
После Афганистана Андрей поехал служить в Германию, но там, по его собственному выражению, «не прижился». Попытки учить солдат тому, что действительно нужно на войне, встречали непонимание большинства начальников и сослуживцев, в преддверии вывода озабоченных более земными проблемами, а также крайнее неодобрение молодой жены, скучавшей дома, пока муж пропадал на службе. В один прекрасный день, возвратясь домой раньше обычного, Истомин застал сцену совершенно как в старом избитом анекдоте. На этом его семейная жизнь и кончилась, и теперь из близких родственников у него оставалась только мама, жившая в подмосковном городе Клин.
– В декабре поедем с тобой в отпуск, – говорил он Лешке, – на лыжах будем кататься. Ты, наверное, уже забыл, что такое настоящая зима.
Теперь Лешка с нетерпением ожидал декабря, мечтая, как они вдвоем будут кататься на лыжах в зимнем лесу. А сегодня, вот, даже сон такой приснился...
Когда он вышел из клуба, на улице вечерело. Солнце садилось за остроконечную гряду гор, окрасив горизонт кроваво-багровым цветом. У казарм уже собирались солдаты, ожидая построения на ужин. Возле ворот парка стояло несколько пятнистых бронетранспортеров.
Ага, значит, Андрей уже вернулся! Надо будет расспросить, как там сейчас на границе. Что-то не видно никого, кто с ним ездил, наверное, отмываются с дороги. Ладно, за ужином расскажут.
– Леха, – из казармы выскочил дежурный по роте, – ты где бродишь? Иди, там... тебя зовут.
Так, это еще что за новости? Наверное, опять кто-то настучал ротному, что он был в кочегарке. Ну, теперь жди разноса, – Лешка перешагнул порог канцелярии. Ого, сколько народу! Начальник разведки полка, Красовский, Ковалев, почему-то переодевшийся в пропыленный маскхалат, как будто ездил куда... А, и замполит здесь, ну, теперь точно воспитывать будут. А где же Андрей?
Он оглядывался по сторонам, и офицеры, встречаясь с ним взглядом, почему-то опускали глаза.
– А что такое, – вдруг, почему-то совсем не по-военному начал Лешка, – а где же.
– Погоди, Алексей, – Мартынюк подошел сзади и обнял его за плечи, – послушай, ты уже взрослый человек. солдат, – замполит тяжело вздохнул. – В общем, твой командир роты... капитан Андрей Николаевич Истомин. погиб.
– Погиб? Кто погиб? – Лешка не сразу взял в толк, что значит это непонятное слово «погиб», при чем тут он, Лешка, и где же в конце концов Андрей. И тут, взглянув на осунувшегося перепачканного пылью Ковалева, на его покрасневшие от солнца и ветра глаза, он вдруг все понял: это Андрей погиб, там, на границе, дядя Стас уже ездил туда, и его вид не оставляет никакой надежды. Замполит еще что-то говорил, но Лешка уже не слушал его. Он молча вышел из канцелярии и лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Откуда-то из коридора доносились голоса солдат, ездивших с Ковалевым: «Часов в шесть утра... Фугас мощный был, авиабомба, наверное. Бэтэр разворотило, всех ребят – в куски, часа два в плащ-палатки собирали.» Значит, это случилось утром, когда он еще спал. Значит, когда он видел сон, Андрея уже не было в живых.
Слезы наворачивались на глаза, но Лешка, изо всех сил кусая губы, приказывал себе сдерживаться. Он больше не имел права плакать, потому что он теперь не какой-нибудь пацан, а солдат, разведчик. У него убили командира и друга, и он теперь должен не реветь, а думать, как лучше за него отомстить.
– Ничего, суки проклятые! Я вам еще покажу. Завтра же попрошу Ковалева, чтоб взял меня на границу – дядя Стас не откажет. Мины ставить? Пожалуйста! Из пулемета стрелять? Пожалуйста! Кстати, кто на последних стрельбах на «пятерку» выполнил упражнение? Врукопашную? Очень даже запросто, я такие приемчики знаю.
– Ты понимаешь, Саня, подставили его, – говорил Ковалев.
– Как подставили? Кто?
– Погоди, слушай. Подрыв был утром, на спуске с перевала. Там еще наверху пост таджикский, знаешь?
– Ну знаю, где пост.
– Так вот, сняли его.
– Кто снял?
– Кто-кто? Сами сняли, вчера ночью. И пограничников в комендатуре не предупредили. Как раз часа через полтора после того, как Андрей из полка выехал, – он замолчал, и Лешка услышал, как звякнули стаканы. – Ладно, давай за ребят.
– Постой, Стас, а как же узнали, что он едет? Ведь о выходе группы никто не знал.
– Саня, ну ты как маленький, честное слово! Кто тогда дежурным стоял?
– Этот, ну как его? Новый, бабай этот, из службы вооружения. старший лейтенант Мирзоев.
– Ну вот, а Мирзоева перевели к нам из Душанбе как раз после того, как там начали раскручивать дело о продаже «духам» боеприпасов.
– Стас, а причем тут Андрей? Он же не лез в их дела?
– Не знаю... Я думаю, Андрюха здорово мешал «духам»... А «духи» знали про все эти дела с боеприпасами и взяли Мирзоева за задницу: сдай нам ротного, а то сдадим прокуратуре тебя.
– Слушай, так это же. Что же делать?
– А что ты сделаешь? Начнешь рыпаться – и тебя грохнут и спишут на «духов». Лешку жалко – и брата расстреляют, да и Андрюху. вот.
– Замполит обещал его на следующий год в «кадетку» определить. Ты, Стас, пока ничего не говори ему про брата, пускай немного успокоится. Ведь ребенок еще.
– Ладно, потом скажем. Давай, наливай по последней. Потрясенный услышанным, Лешка отошел от беседки, опустился на ступеньки крыльца. Известие, что Андрея подставили, ошеломило его. Слезы градом катились из глаз, и Лешка не пытался их сдерживать. И никто ничего не может сделать: ни умница Красовский, ни силач Ковалев. Как же ему быть дальше? Оставаться в полку, зная об этом? Служить в армии? В такой армии?! Он не находил ответа. На крыльце казармы разведчиков под яркими южными звездами сидел и плакал маленький мальчик в камуфляже и черном берете.
На следующее лето подполковник Мартынюк отвез Лешку в Ленинград. Разведчики потом долго рассматривали его фотографию в суворовской форме. А через три месяца в полк пришла телеграмма: «Воспитанник Алексей Соловьев не прибыл из увольнения. Розыски результатов не дали».
Куляб – Душанбе – Москва, 1993 – 1996 гг.
Владислав ШУРЫГИН
СМЕРТЬ ПОДОЖДЕТ. Рассказ
Командир разведчиков слушал, а перед глазами стояли события пятилетней давности: густой черный дым, валящий из-под капота изрешеченной пулями «тойоты», и обкуренные лица муджахедов, в полный рост атакующих горстку спецназовцев. Опустел магазин автомата, Андрей лезет за другим, и в этот момент на него кидается здоровенный бородатый детина со штык-ножом. Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не старший сержант Сергей Соловьев, успевший перехватить «духа»...
Теперь Сергей находился под следствием, а перед Андреем сидел его младший брат, оставшийся один-одинешенек в этом непростом мире. Рассудив, что утро вечера мудренее, ротный уложил Лешку спать, а наутро, переговорив с офицерами и сержантами, отправился в штаб полка. Вечером того же дня он объявил перед строем, что заключает с Алексеем Соловьевым контракт на прохождение службы и зачисляет его на все виды довольствия. Так Лешка стал разведчиком.
4
В ротной канцелярии прохладно, монотонно шумит кондиционер. За письменным столом колдует над кипой путевых листов командир взвода лейтенант Красовский, оставшийся за ротного.– Разрешите, товарищ лейтенант?
– А, Алексей, заходи, – взводный, радуясь возможности отвлечься от надоевшей работы, откидывается на стуле, – ну что у тебя?
– Да вот, по физике опять, – Лешка протягивает потрепанный учебник для седьмого класса, – задачка.
Красовский – голова, ему Лешкины задачки – что семечки. В столичной спецшколе он был неизменным победителем всех олимпиад, свободно мог поступить в любой самый престижный вуз Москвы. Однако семейные традиции оказались сильнее, и Александр Красовский стал курсантом общевойскового училища, в котором учились в свое время его дед-маршал и отец, командующий одним из военных округов. Окончив училище с золотой медалью, лейтенант Красовский неожиданно для всех выбрал местом службы Таджикистан.
– Что там, вертолет прилетел?
– Ага, «почтовик».
– Ну вот и все, студент. Учи лучше формулы, – лейтенант передает Лешке учебник и листок с решением.
– Дежурный по роте, на выход! – раздается в расположении крик дневального.
– Никак Ковалев вернулся, – взводный прислушивается к голосам за дверью. – Точно, он.
– Здорово, мужики! – в канцелярию входит огромный, похожий на медведя заместитель командира роты старший лейтенант Станислав Ковалев. – Уф, еле допер, – он опускает на пол туго набитую парашютную сумку.
– Привет, отпускник, – Красовский поднимается из-за стола, жмет руку вошедшему. – Как раз к обеду успел, пошли в столовую.
– Какая столовая, у меня тут еды под завязку. Леха, здорово, гвардеец! Крикни дневальному, пусть хлеба принесет, да садись с нами. Вот тут колбаса, сало... Где-то курица была... Держи, Саня, пиво – настоящие «Жигули».
– О, я уже забыл, как оно пахнет. – Красовский раскупоривает бутылку. – Ну, рассказывай, как там в Москве?
– Да ну ее, Москву! Грязь, вонь, бомжи кругом ползают... попрошайки всякие. И тут же сопляки девятнадцатилетние со своими «телками» на «мерсах» разъезжают. Все только и делают, что покупают и перепродают... Позавчера встретил Жукова, помнишь, замполит второго батальона, который в академию поступил? Так он у метро «Сокол» колготками торгует.
– Уволился?
– Нет, в свободное от учебы время. Получку им постоянно задерживают, квартиру за сто пятьдесят «зеленых» снимает, баба ноет: «Купи это, купи то...» Да у них вся академия так живет.
– Да. вот тебе и ордена, и академия.
– Саня, кому они там нужны, наши ордена?! Там главное – бабки! Мне вот тоже работу предлагали. Подходят трое черных, их сейчас в Москве – как грязи, спрашивают: «Камандыр, ты гдэ служишь?» Я на шеврон показываю, мол, Россию защищаю, пока вы тут ананасами торгуете. А они смеются:
«Иди нас охранять, ми тебе втрое больше твой Россия платить будем!»
– Ну и чем кончилось? – предвкушая ответ, оживился Красовский.
– Ну чем? Послал я ребят подальше, они сдуру ножики достали. Ну а потом, как учили.
Лешка чуть не подавился куском колбасы, представив, что сделал с непрошеными советчиками великан Ковалев, который на занятиях по рукопашному бою играючи раскидывал четырех разведчиков.
– Леха, чуть не забыл, – Ковалев снова лезет в свою необъятную сумку и достает оттуда несколько газет. – Специально для тебя вез, – он разворачивает одну из них.
Лешка замирает от восторга, чувствуя, как щеки и уши делаются горячими. На первой полосе большая фотография: на фоне гор стоит группа разведчиков, а впереди капитан Андрей Истомин и он, Лешка. В камуфляже, с автоматом наперевес.
– Помнишь, как в прошлом году на полигон ездили? – спрашивает Ковалев.
5
Еще бы он не помнил. Зачислив Лешку в роту, Истомин стал требовать с него, как с обыкновенного солдата, не давая никаких поблажек, гонял вместе с разведчиками на физзарядку, ставил в наряды. По окончании «курса молодого бойца» его взяли на полигон. Неделю Лешка стрелял из всех видов оружия, учился водить бронетранспортер и боевую машину пехоты, работать на средствах связи. По завершении обучения ему торжественно вручили перед строем черный берет разведчика и нарукавный шеврон с изображением летучей мыши на фоне гор. В этот самый день в полк приехал московский корреспондент и сделал снимок.– Здорово получилось! – Лешка сейчас впервые увидел себя как бы со стороны. Теперь он не беспризорный мальчишка из рабочего поселка, а настоящий солдат. Рядом стоят разведчики, ставшие его семьей. Эх, видел бы его сейчас брат!
– Ну, Алексей, теперь в России все невесты твои, – смеется Красовский. – Держись, скоро письмами завалят.
– Дядя Стас, – Лешка срывается из-за стола, – товарищ старший лейтенант! Можно я пойду. Ребятам показать.
– Давай, Леха, беги.
– Обрадовался малый, – засмеялся Красовский, когда за Лешкой захлопнулась дверь канцелярии. – А что с братом его, узнал?
– Узнал. – Ковалев, помрачнев, закуривает сигарету. – «вышку» дали Сергею Соловьеву. Доказано участие в трех заказных убийствах... Говорят, сами заказчики его и сдали следствию.
– А что же мы пацану скажем?
– Не знаю... А куда Андрей поехал, опять на «двенашку»?
– Да, вчера радиоперехват был, что-то там снова зашевелились.
Телефонный звонок прерывает разговор.
– Старший лейтенант Ковалев... Да, уже прибыл. Понял. понял, иду. Ну вот, только приехал, уже в штаб вызывают.
6
Издали увидав на главной аллее долговязую фигуру подполковника Мартынюка, Лешка предусмотрительно свернул в сторону – пускай пройдет. Несмотря на то что большинство офицеров и контрактников с уважением относилось к «замполиту», как по старинке называли заместителя командира полка по работе с личным составом, у Лешки были свои причины опасаться этого человека.С первого дня своего появления в полку Мартынюк, узнав, что у разведчиков есть приемный сын, потребовал немедленно отправить его в Россию. Битых два часа просидел тогда у него в кабинете Истомин, доказывая, что нельзя Лешке возвращаться к тетке, поскольку оттуда ему одна дорога – в колонию для несовершеннолетних. А тут мальчишка и одет, и накормлен, и всегда под присмотром. В результате был достигнут компромисс: Лешка остается в полку, но не болтается с разведчиками по полигонам, а занимается по полному курсу школьной программы и через год едет в Ленинградское суворовское училище, где у Мартынюка служит родной брат.
Поначалу Лешка надеялся, что замполит вскоре забудет об этом разговоре, и все вернется на круги своя. Но тот не забыл, и через неделю, вызвав к себе Истомина и Лешку, вручил им кучу учебников, пообещав лично каждый месяц проверять успеваемость.
После разговора, выйдя на крыльцо штаба, Лешка первым делом смачно выматерился в адрес замполита и сейчас же получил от ротного оплеуху.
– Еще раз услышу такое – арестую, – Истомин закурил сигарету, несколько раз затянулся. – Вообще-то, он прав на все сто, нечего тебе здесь неучем расти. А так, пойдешь после «кадетки» в училище, станешь офицером. И через шесть лет вернешься в родной гвардейский полк...
– Шесть лет, – тоскливо размышлял Лешка, глядя из-за кустов на быстро шагающего куда-то Мартынюка. – Хоть бы его сплавили куда-нибудь. Ничего, уж через шесть лет его точно здесь не будет.
Повеселев от этой мысли, он свернул за угол казармы и нос к носу столкнулся с Колей-кочегаром. Вообще-то, считая себя разведчиком, Лешка с некоторым пренебрежением относился к представителям других подразделений, не говоря уже о разных «тыловых крысах»: писарях, кочегарах, поварах. Но Коля приехал в полк из Екатеринбурга, следовательно, считался его «земелей», а землячество в армии – дело святое.
Заговорщицки похлопав себя по оттопыренному карману замызганных брезентовых штанов, кочегар подхватил земляка под руку и молча поволок в сторону котельной, одиноко черневшей на задворках полка. Здесь он извлек на свет бутылку местного гранатового вина, два яблока и разложил все это на маленькой лавочке у входа.
– Витек, пить будешь? – крикнул он в открытую дверь котельной. – Фролов там спит из ремроты, – пояснил Коля, встретив недоумевающий взгляд Лешки.
– Так он же неделю назад в отпуск уезжал?
– Уезжал, – подтвердил Коля, наполняя замусоленный стакан мутно-коричневой влагой, – до сих пор едет. За два дня все бабки спустил, даже билета взять не успел. Теперь у меня живет; а до него Алик из артдивизиона жил... Ну, давай, земеля, – он пододвинул стакан Лешке.
– Не-е-е, – замотал головой Лешка, – мне еще математику решать надо. Ротный с границы вернется – проверит.
– Раз математику, тогда не пей, – миролюбиво согласился Коля, забирая стакан и опрокидывая содержимое в себя. – Уф! Вон, яблочко возьми, пожуй...
Надо сказать, что здесь оба приятеля немного хитрили. Получив в прошлом году первую в жизни получку, Лешка не нашел ничего лучше, как отметить это дело с земляками. Наутро его мучительно рвало. Истомин, с интересом наблюдавший за страданиями питомца, дождался, пока тот немного придет в себя, а затем приказал ему до обеда перекопать весь газон перед казармой. Потом он направился в кочегарку и, вытащив оттуда Колю, пообещал свернуть ему шею, если от Лешки еще когда-нибудь будет пахнуть спиртным.
Жуя яблоко, Лешка думал о ротном, уехавшем на границу. Интересно, как там сейчас. Лешке вспомнился последний выезд весной, когда он упросил Истомина взять его с собой. Ехали ночью, свет фар то выхватывал из темноты фантастические нагромождения скал, то упирался в бездонную черноту пропасти. После перевала асфальт закончился, и теперь колеса бронетранспортера месили красноватую глину, стекавшую с нависающих над дорогой скал. Наконец они прошли последний поворот серпантина и въехали в неширокую долину, стиснутую горными хребтами.
– Это что, Афган? – спросил Лешка, указывая на видневшуюся впереди горную гряду.
– Нет, Афган дальше, за горами. Но это уже не наша земля.
Позже Лешка убедился, что государственной границы между Таджикистаном и Афганистаном как условной линии, проходящей по реке Пяндж, на этом участке нет. Противник сумел углубиться на таджикскую территорию и создал в горах целую сеть опорных пунктов и баз. Погранзаставы, создававшиеся когда-то для борьбы с одиночными нарушителями и контрабандистами, сейчас вынуждены были, по сути дела, охранять сами себя. За счет мотоманевренных и десантно-штурмовых групп на перевалах и господствующих высотах выставлялись блок-посты, наиболее опасные направления прикрывали артиллерийские и танковые подразделения полка.
Но подобно воде, которая все время пытается пробить брешь в воздвигнутой на ее пути плотине, отряды оппозиции и афганских боевиков непрестанно пробовали на прочность границу, и горе было тем, кто забывал об этом хоть на минуту. Лешка хорошо это понял, когда ротный дал ему посмотреть в бинокль на развалины одной из погранзастав, застигнутой врасплох и погибшей прошлым летом.
Набрав и обучив людей, капитан Истомин начал активные действия на границе. Хорошо зная по афганскому опыту повадки противника, он устраивал засады на наиболее подходящих для прорыва участках. В последний раз вместе с пограничниками разведчики разгромили крупную перевалочную базу в одном из заброшенных горных кишлаков. Кроме оружия и боеприпасов было обнаружено около ста килограммов опиума и немалая сумма денег, предназначавшаяся, по словам пленных, для передачи какому-то «раису» в Душанбе. После ликвидации базы «духи» надолго притихли на этом участке границы. И вот что-то случилось вновь.
7
Возвращаясь из котельной, Лешка снова увидел Мартынюка. Замполит стоял перед клубом и что-то втолковывал его начальнику – лейтенанту Сатарову. «Вообще-то, замполит – нормальный мужик», – подумал Лешка, вспоминая перемены, происшедшие за полгода пребывания Мартынюка в полку. Во-первых, после ревизии, произведенной им на продскладах, офицеры и солдаты неожиданно для себя выяснили, что кроме опостылевшей перловки в мире существуют и макароны, и рис, и даже гречка.Во-вторых, началась непримиримая борьба с пьянством. Была ликвидирована торговля спиртным у полкового КПП, в подразделениях заседали суды чести контрактников, гауптвахта напоминала гостиницу на юге в курортный сезон. Тех, для кого принятые меры оказались недостаточными, безжалостно отправляли в Россию, невзирая на прежние заслуги.
В то же время понимая, что нужно чем-то занять взрослых мужиков, обреченных дневать и ночевать в казармах, замполит придумывал для них всякие занятия: спортивные секции, художественную самодеятельность, конкурсы. Была даже построена полковая церковь, куда по воскресеньям приходил служить городской батюшка.
В последнее время по инициативе Мартынюка в клубе начал работать видеозал, для которого лейтенант Саттаров, имевший полгорода родственников и знакомых, доставал новые кассеты. Кстати, что там сегодня? Ага, «Коммандо»! Лешка видел этот фильм уже три раза и не собирался пропускать в четвертый. Правда, теперь похождения бравого полковника спецвойск США уже не так впечатляли. Вряд ли Арнольд Шварценеггер выстоял бы в рукопашной против того же Станислава Ковалева. А что касается стрельбы, то лучшим стрелком в мире был, конечно же, Андрей Истомин: хоть навскидку, хоть с бедра. Солдаты рассказывали, как во время боя на границе ротный первой же гранатой из подствольника с предельной дальности разнес пулеметную точку в окне заброшенного дома.
Сидя в темном зале и глядя на экран, Лешка снова думал об Андрее, как давно уже называл про себя командира роты. На людях Истомин никогда не выказывал к нему какого-то особого расположения, ничем не выделял среди других солдат. Но за этой повседневной требовательностью скрывалась глубокая привязанность к мальчику, и Лешка, чувствуя это, особенно ценил те редкие минуты, когда им удавалось побыть наедине. В это время рядом сидели не командир с подчиненным, не взрослый мужчина и мальчик, а два совершенно равных человека, которых объединял весьма непростой житейский опыт и у которых не было друг от друга тайн.
После Афганистана Андрей поехал служить в Германию, но там, по его собственному выражению, «не прижился». Попытки учить солдат тому, что действительно нужно на войне, встречали непонимание большинства начальников и сослуживцев, в преддверии вывода озабоченных более земными проблемами, а также крайнее неодобрение молодой жены, скучавшей дома, пока муж пропадал на службе. В один прекрасный день, возвратясь домой раньше обычного, Истомин застал сцену совершенно как в старом избитом анекдоте. На этом его семейная жизнь и кончилась, и теперь из близких родственников у него оставалась только мама, жившая в подмосковном городе Клин.
– В декабре поедем с тобой в отпуск, – говорил он Лешке, – на лыжах будем кататься. Ты, наверное, уже забыл, что такое настоящая зима.
Теперь Лешка с нетерпением ожидал декабря, мечтая, как они вдвоем будут кататься на лыжах в зимнем лесу. А сегодня, вот, даже сон такой приснился...
Когда он вышел из клуба, на улице вечерело. Солнце садилось за остроконечную гряду гор, окрасив горизонт кроваво-багровым цветом. У казарм уже собирались солдаты, ожидая построения на ужин. Возле ворот парка стояло несколько пятнистых бронетранспортеров.
Ага, значит, Андрей уже вернулся! Надо будет расспросить, как там сейчас на границе. Что-то не видно никого, кто с ним ездил, наверное, отмываются с дороги. Ладно, за ужином расскажут.
– Леха, – из казармы выскочил дежурный по роте, – ты где бродишь? Иди, там... тебя зовут.
Так, это еще что за новости? Наверное, опять кто-то настучал ротному, что он был в кочегарке. Ну, теперь жди разноса, – Лешка перешагнул порог канцелярии. Ого, сколько народу! Начальник разведки полка, Красовский, Ковалев, почему-то переодевшийся в пропыленный маскхалат, как будто ездил куда... А, и замполит здесь, ну, теперь точно воспитывать будут. А где же Андрей?
Он оглядывался по сторонам, и офицеры, встречаясь с ним взглядом, почему-то опускали глаза.
– А что такое, – вдруг, почему-то совсем не по-военному начал Лешка, – а где же.
– Погоди, Алексей, – Мартынюк подошел сзади и обнял его за плечи, – послушай, ты уже взрослый человек. солдат, – замполит тяжело вздохнул. – В общем, твой командир роты... капитан Андрей Николаевич Истомин. погиб.
– Погиб? Кто погиб? – Лешка не сразу взял в толк, что значит это непонятное слово «погиб», при чем тут он, Лешка, и где же в конце концов Андрей. И тут, взглянув на осунувшегося перепачканного пылью Ковалева, на его покрасневшие от солнца и ветра глаза, он вдруг все понял: это Андрей погиб, там, на границе, дядя Стас уже ездил туда, и его вид не оставляет никакой надежды. Замполит еще что-то говорил, но Лешка уже не слушал его. Он молча вышел из канцелярии и лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Откуда-то из коридора доносились голоса солдат, ездивших с Ковалевым: «Часов в шесть утра... Фугас мощный был, авиабомба, наверное. Бэтэр разворотило, всех ребят – в куски, часа два в плащ-палатки собирали.» Значит, это случилось утром, когда он еще спал. Значит, когда он видел сон, Андрея уже не было в живых.
Слезы наворачивались на глаза, но Лешка, изо всех сил кусая губы, приказывал себе сдерживаться. Он больше не имел права плакать, потому что он теперь не какой-нибудь пацан, а солдат, разведчик. У него убили командира и друга, и он теперь должен не реветь, а думать, как лучше за него отомстить.
– Ничего, суки проклятые! Я вам еще покажу. Завтра же попрошу Ковалева, чтоб взял меня на границу – дядя Стас не откажет. Мины ставить? Пожалуйста! Из пулемета стрелять? Пожалуйста! Кстати, кто на последних стрельбах на «пятерку» выполнил упражнение? Врукопашную? Очень даже запросто, я такие приемчики знаю.
8
Ночью он поднялся и вышел на улицу. На землю уже спустилась ночная прохлада, в небе горели яркие звезды. Было тихо, только из затянутой масксетью беседки доносился приглушенный разговор, тянуло табачным дымом. Узнав голоса Ковалева и Красовского, Лешка неслышно подошел ближе, прислушался.– Ты понимаешь, Саня, подставили его, – говорил Ковалев.
– Как подставили? Кто?
– Погоди, слушай. Подрыв был утром, на спуске с перевала. Там еще наверху пост таджикский, знаешь?
– Ну знаю, где пост.
– Так вот, сняли его.
– Кто снял?
– Кто-кто? Сами сняли, вчера ночью. И пограничников в комендатуре не предупредили. Как раз часа через полтора после того, как Андрей из полка выехал, – он замолчал, и Лешка услышал, как звякнули стаканы. – Ладно, давай за ребят.
– Постой, Стас, а как же узнали, что он едет? Ведь о выходе группы никто не знал.
– Саня, ну ты как маленький, честное слово! Кто тогда дежурным стоял?
– Этот, ну как его? Новый, бабай этот, из службы вооружения. старший лейтенант Мирзоев.
– Ну вот, а Мирзоева перевели к нам из Душанбе как раз после того, как там начали раскручивать дело о продаже «духам» боеприпасов.
– Стас, а причем тут Андрей? Он же не лез в их дела?
– Не знаю... Я думаю, Андрюха здорово мешал «духам»... А «духи» знали про все эти дела с боеприпасами и взяли Мирзоева за задницу: сдай нам ротного, а то сдадим прокуратуре тебя.
– Слушай, так это же. Что же делать?
– А что ты сделаешь? Начнешь рыпаться – и тебя грохнут и спишут на «духов». Лешку жалко – и брата расстреляют, да и Андрюху. вот.
– Замполит обещал его на следующий год в «кадетку» определить. Ты, Стас, пока ничего не говори ему про брата, пускай немного успокоится. Ведь ребенок еще.
– Ладно, потом скажем. Давай, наливай по последней. Потрясенный услышанным, Лешка отошел от беседки, опустился на ступеньки крыльца. Известие, что Андрея подставили, ошеломило его. Слезы градом катились из глаз, и Лешка не пытался их сдерживать. И никто ничего не может сделать: ни умница Красовский, ни силач Ковалев. Как же ему быть дальше? Оставаться в полку, зная об этом? Служить в армии? В такой армии?! Он не находил ответа. На крыльце казармы разведчиков под яркими южными звездами сидел и плакал маленький мальчик в камуфляже и черном берете.
На следующее лето подполковник Мартынюк отвез Лешку в Ленинград. Разведчики потом долго рассматривали его фотографию в суворовской форме. А через три месяца в полк пришла телеграмма: «Воспитанник Алексей Соловьев не прибыл из увольнения. Розыски результатов не дали».
* * *
Еще через год старший лейтенант из второго батальона случайно увидел Лешку на базаре «Шах Мансур» в центре Душанбе. Вытянувшийся и раздавшийся в плечах, он о чем-то бойко разговаривал по-таджикски с двумя рыночными рэкетирами. Старший лейтенант хотел окликнуть Лешку, но, натолкнувшись на его холодный, чужой взгляд, предпочел пройти мимо.Куляб – Душанбе – Москва, 1993 – 1996 гг.
Владислав ШУРЫГИН
СМЕРТЬ ПОДОЖДЕТ. Рассказ
«Война, особенно гражданская, странный музей человеков», – об этом я думаю, натягивая на себя камуфляж и заступая на дежурство. Пару минут назад меня спасительно выдернул из тяжелого бредового сна Валера Осипов. Снился мне долгий разговор с Бекасовым – мужем моей подруги. Четыре года мы с ней встречались, и не просто, а по любви. Каждый день. Что греха таить, сладко нам было вместе, до одури сладко...Пусти меня сейчас Великий Пастух по ее следу, и я сразу возьму его верхним чутьем. Откопаю за тридевять земель...
Но у Великого Пастуха свои планы, а у меня свои – мне дежурить.
По спине то и дело судорогами пробегает «послеспальная» дрожь. И, хотя я понимаю, что на самом деле на улице даже душно – градусов двадцать, – зябко. Ночь есть ночь, а сон есть сон. Умыться надо, но от этой мысли опять прошибает озноб.
– Слав, чай в банке. Только заварил. Муслики (мусульмане) спят. В общем, тишина. – Валера не спешит в койку и разминает в пальцах сигарету.
Вскоре два бронетранспортера запылили вдогонку скывшейся за поворотом колонны. Долго видел Керим силуэт друга, сидевшего на броне и прощально махавшего здоровой рукой. В душе надеялся, что Вадим когда-нибудь вернется помогать строить оросительные каналы. И сбудутся тогда мечты отцов, их жизнь повторится в детях. Счастливо будут жить жители кишлака. Без войны.
Камуфляж мой протерся почти до дыр. Особенно на коленях и локтях. Это я замечаю с грустью. У сербов хороший камуфляж, да вот привык я к своему. Сколько в нем прошел. Абхазию, «Белый дом», Таджикистан. Человек привыкает к вещам. Особенно мужик. «Прикипает» без смысла к какому-нибудь старому халату или линялой майке. Или к женщине...
Но эти мысли я гоню прочь. Хотя понимаю, за те четыре часа, что мне дежурить никуда от них не скрыться.
Не люблю дежурства. Всей душой. Еще с училища, когда простым «курсачем» (никогда не рвался в командиры) тромбовал асфальтовые дорожки вдоль каких-то там складов.
Перед казнью бы так последние минуты тянулись, как у солдата на часах. Всю душу изжуешь себе воспоминаниями, изведешься мечтами, а на часах стрелки, как приклеенные...
«...Война какая-нибудь бы началась, – тут же мечтаю я, – ну что, жалко, что ли, мусликам пару десятков снарядов сжечь? Им теперь их жалеть какой смысл? Ведь доблестный наш мир на них работает. Оружие сплошь советское и американское. Самолеты НАТО, жратва немецкая, солдаты французские. Воюй! И спят, сволочи...»
Когда война – хорошо. Есть чем себя занять. И думать не о чем. Молись, чтобы не накрыло, да жди, не начнется ли что похуже «бытового» обстрела.
Но войны сегодня нет и, шагая с Валерой к ближайшему управлению неподалеку, я предчувствую долгое и мучительное прозябание за штабным столом, над которым зависла тусклая лампочка. Еще и Бекасов приснился. Мать его...
Но у Великого Пастуха свои планы, а у меня свои – мне дежурить.
По спине то и дело судорогами пробегает «послеспальная» дрожь. И, хотя я понимаю, что на самом деле на улице даже душно – градусов двадцать, – зябко. Ночь есть ночь, а сон есть сон. Умыться надо, но от этой мысли опять прошибает озноб.
– Слав, чай в банке. Только заварил. Муслики (мусульмане) спят. В общем, тишина. – Валера не спешит в койку и разминает в пальцах сигарету.
Вскоре два бронетранспортера запылили вдогонку скывшейся за поворотом колонны. Долго видел Керим силуэт друга, сидевшего на броне и прощально махавшего здоровой рукой. В душе надеялся, что Вадим когда-нибудь вернется помогать строить оросительные каналы. И сбудутся тогда мечты отцов, их жизнь повторится в детях. Счастливо будут жить жители кишлака. Без войны.
Камуфляж мой протерся почти до дыр. Особенно на коленях и локтях. Это я замечаю с грустью. У сербов хороший камуфляж, да вот привык я к своему. Сколько в нем прошел. Абхазию, «Белый дом», Таджикистан. Человек привыкает к вещам. Особенно мужик. «Прикипает» без смысла к какому-нибудь старому халату или линялой майке. Или к женщине...
Но эти мысли я гоню прочь. Хотя понимаю, за те четыре часа, что мне дежурить никуда от них не скрыться.
Не люблю дежурства. Всей душой. Еще с училища, когда простым «курсачем» (никогда не рвался в командиры) тромбовал асфальтовые дорожки вдоль каких-то там складов.
Перед казнью бы так последние минуты тянулись, как у солдата на часах. Всю душу изжуешь себе воспоминаниями, изведешься мечтами, а на часах стрелки, как приклеенные...
«...Война какая-нибудь бы началась, – тут же мечтаю я, – ну что, жалко, что ли, мусликам пару десятков снарядов сжечь? Им теперь их жалеть какой смысл? Ведь доблестный наш мир на них работает. Оружие сплошь советское и американское. Самолеты НАТО, жратва немецкая, солдаты французские. Воюй! И спят, сволочи...»
Когда война – хорошо. Есть чем себя занять. И думать не о чем. Молись, чтобы не накрыло, да жди, не начнется ли что похуже «бытового» обстрела.
Но войны сегодня нет и, шагая с Валерой к ближайшему управлению неподалеку, я предчувствую долгое и мучительное прозябание за штабным столом, над которым зависла тусклая лампочка. Еще и Бекасов приснился. Мать его...