Эх! А все-таки хорошо было на КУОСе!
   Наш объект находился в лесу. Среди старых могучих сосен стоял двухэтажный деревянный коттедж, где мы жили по два-три человека в комнате. Объект был построен до войны, еще в 1936 или в 1937 году, и с тех пор использовался для подготовки разведчиков-нелегалов и групп специального назначения. Говорят, именно здесь готовился перед заброской к немцам знаменитый Кузнецов. Кого только не видели эти старые сосны и стены коттеджа! Если б только они умели говорить... А потом здесь была 101-я Школа. Сколько народу прошло через этот объект! Кто навстречу славе, а кто навстречу смерти.
   Как поется в одной из наших куосовских песен:
 
...Если гром беды великой грянет,
В неизвестность улетят они...
 
   Вот и мы улетели в неизвестность.
   А между тем жизнь шла своим чередом и ставила перед нами все новые и новые задачи.
   По указанию руководства ввели круглосуточное патрулирование по внутреннему периметру посольства. Занятие достаточно дурацкое и утомительное. На кой черт, спрашивается, таскаться днем под палящим солнцем вдоль забора, когда обстановку вполне можно было бы контролировать и с крыш? Но жаловаться было некому, да и указание это судя по всему поступило из Москвы, а с Центром не поспоришь!
   Буквально на следующий день к нашему командиру заявилась разгневанная послица. Оказывается, по ее словам, «солдаты», бесконтрольно шляясь по территории посольства, пугают своим «диким видом» и оружием дипломатов и членов их семей. А по ночам громко топают «сапогами» и не дают никому уснуть.
   Командир, смутившись под напором истеричной и вздорной бабы, попытался было объясниться с ней, но потом махнул рукой и сказал, что примет меры. И меры были приняты. Нам было приказано ходить на патрулирование только ночью и. обутыми в спортивные тапочки!
   Хорошо хоть, что не босиком!
 
   А в это время в Афганистане происходили бурные политические события. Как это обычно бывает, пришедшие к власти «слуги народа» выясняли, кто из них главнее.
   «Халькисты» во главе с Нур Мухаммедом Тараки и Хафизуллой Амином начали теснить «парчамистов» со всех государственных постов, из армии, из спецслужб. К тому времени, когда мы попали в Афганистан, это им вполне удалось. «Парчамисты» уже считались «врагами народа» (знакомое словосочетание, где-то мы его уже слышали!), а их лидер Бабрак Кармаль был сослан из страны послом в Чехословакию. Вот это по-нашему, «по-бразильски»!
   Волею случая ставший у кормила власти Тараки – мужик, в общем-то, неплохой, только очень непрактичный, болтливый, мечтательный и выпить не дурак (говорили, что печенка у него от выпивки уже почти не работала), особо не утруждался поисками наиболее приемлемых для местных условий путей построения нового общества «без эксплуатации человека человеком».
   А в это время «верный ученик и соратник» Амин за спиной «великого отца народа» потихоньку набирал силу, подбирал преданных людей, подчинял себе силовые структуры, уничтожал сомневающихся, мешающих и прочих «лишних людишек». Короче говоря, рвался к власти. Шел старый, как сам мир, процесс: «революция пожирала своих детей».
Глава 5
   Из Центра пришла шифровка о том, что наш отряд должен обеспечить безопасность вылетающего в Кабул из Москвы одного из наших видных политических деятелей.
   По нашему разумению, он ехал сюда, чтобы разобраться все-таки, кто же лучше: Тараки или Амин, на кого делать ставку, с кем идти дальше. Уже тогда вопрос с Амином стоял достаточно остро. Умный, быстрый в решениях, фантастически работоспособный, жестокий и вероломный, Амин явно превосходил по своим деловым качествам своего «учителя» Тараки. Он мог быть хорошим другом для нас (если бы мы вели себя по-умному), но мог быть и большим врагом. Амин нутром чувствовал слабых, не способных защититься, и запросто подавлял их. Либо морально, либо физически...
   Так что надо было решать, с кем нам дружить дальше.
   Встреча и беседа нашего видного политического деятеля с Амином должна была состояться в резиденции нашего посла. Мы обеспечивали безопасность этой встречи: враг не дремлет, вооруженная оппозиция набирает силы, возможны попытки нападения, совершения террористического акта и прочее.
   Мне довелось попасть в группу ближнего кольца охраны. Мы, двенадцать бойцов, группами по четыре человека с разбивкой на парные патрули, должны были охранять и оборонять непосредственно резиденцию посла. Патрулировали в саду, который с одной стороны примыкал вплотную к резиденции, а с другой стороны – к внешнему забору. Наша задача: не допустить проникновения посторонних или нападения со стороны забора. В случае чего – огонь на поражение.
   Хорош был сад у посла! Посторонние лица туда не допускались. А чего только там не было! Множество плодовых деревьев и кустов, грядки с клубникой, петрушкой, луком, свеклой, картошкой, морковкой. Розы и тюльпаны, иные цветы и растения. Все там было.
   Надо сказать, что с едой у нас в то время было тяжко. Питались мы тем, что привезли с собой, то есть – сухпайками. Да и то не вволю. Экономили: неизвестно, сколько еще здесь пробудем и где придется дислоцироваться. Так что фактически получалось, что один сухпаек делили на двоих, а то и на троих бойцов. Овощей и фруктов, естественно, не было: их ведь надо было покупать на месте, а денег для этого не выделяли. А занятия по физподготовке, которые так способствуют повышению аппетита, активно продолжались: два-три раза в день! Да и охранная служба отбирала много сил. Короче говоря, все мы постоянно испытывали чувство голода.
   И вот мы оказались в саду, где с деревьев свешивались уже вполне зрелые, налитые соком яблоки, аппетитные груши, на кустах виднелись богатые витаминами ягоды, на грядках уже созрела клубника, а спелая морковка, такая полезная для поддержания остроты зрения, аж вылезала из земли сама. В голове бродили мысли о том, как добрый дедушка посол дает указание своим приближенным, и те, чтобы поднять нашу боеспособность, выносят для нас подносы с фруктами, а может быть (чем черт не шутит!), и с шашлыком, запах которого явственно ощущался нашим обостренным обонянием и вызывал, как у собаки Павлова, обильное слюновыделение.
   Но не тут-то было.
   Вместо хлебосольных посланцев с явствами на ступеньках резиденции показалась послица – «мама». Это была неряшливо одетая, толстоватая, с виду неказистая баба со стертым лицом в очках. Мы молча поприветствовали ее, став по стойке смирно. Не обращая на нас никакого внимания, она начала медленно прохаживаться по тропинкам сада, подолгу задерживаясь у плодовых деревьев и кустов, останавливаясь у грядок. При этом она пристально вглядывалась во что-то, шевелила губами, время от времени делала какие-то пометки ручкой на клочке бумаги.
   Потом она повернулась, так же медленно возвратилась к ступенькам резиденции и поманила нас к себе пальцем.
   – Ребятки, – брезгливо проговорила она. – Ничего здесь не трогайте, – это н а ш садик!
   Только тут до меня дошло! Е-мое, да она же прямо перед нами открыто ходила и считала количество яблок на деревьях, запоминала расположение овощей на грядках и все это записывала! В ее глазах мы были не офицерами, не бойцами, которые были готовы пролить кровь и отдать жизнь за ее же безопасность, мы были просто скотиной, которая могла потравить ее посевы!
   Краска стыда и обиды ударила в лицо. Да пропади ты пропадом! Да удавись ты на своей яблоне, да подавись ты своей морковкой поганой! Да я с голоду буду подыхать – не притронусь даже пальцем к твоей проклятой собственности!
   – Смотрите... я все здесь запомнила! – еще раз озабоченно оглядев поверх наших голов сад, сказала послица и, шаркая по мрамору домашними шлепанцами, гордо удалилась.
   А мы, оплеванные и смертельно оскорбленные, понуро разбрелись по своим местам в этом ставшем ненавистным саду, удивляясь человеческой жадности и глупости, которые не имеют границ и предела.
   Встреча и беседа нашего видного политического деятеля с товарищем Амином прошла успешно и без всяких неприятностей. Умный и хлесткий, с математическим складом ума Амин, будучи к тому же восточным человеком, совершенно точно знал, как надо производить хорошее впечатление на человека из Москвы. Знал об этом, видимо, и наш посол.
   Ранним утром следующего дня мы, обливаясь потом, перетаскивали в грузовик сильно пополнившийся багаж посланца партии и правительства, с которым он вылетал домой: картонные коробки с аудио– и видеотехникой, ящики с изюмом и орехами, какие-то тяжеленные свертки, похожие на свернутые ковры, и прочее, прочее, прочее... Багаж сопроводили в аэропорт и погрузили на самолет.
   Скрылся в пронзительно голубом и бездонном кабульском небе, улетел на север, в Москву, самолет с «охраняемым лицом», а мы остались...
Глава 6
   Часть наших ребят во главе с Долматовым переехала жить в другое место: на какую-то виллу, расположенную неподалеку от посольства. Что они там делали – никто не знал, но все им завидовали: все-таки они были не в четырех стенах посольства, а на воле.
   Однажды нам объявили, что будут выдавать зарплату в местной валюте! Все страшно удивились и обрадовались. Сказать по правде, мы вовсе не ожидали, что нам будут что-то здесь платить. Дома, в Союзе, нам шла наша обычная зарплата. Уезжая в Афганистан, мы написали соответствующие поручения в финотдел, с тем чтобы большую часть денег пересылали нашим семьям, соответствующие суммы перечисляли на партвзносы, немного оставили на счетах: чтобы было потом на чем домой добраться. И вдруг такие дела! Кто бы мог подумать!
   И мы повалили в посольский магазин, где, оголодавшие, смели подчистую с полок все съестные припасы. Даже то, что зажравшиеся посольские вообще не брали. Реакция последовала мгновенная: по указанию послицы вход в посольский магазин «солдатам» был строго воспрещен!
   Но к тому времени мы уже начали выезжать в город. Первыми «ласточками» стали наши отцы-командиры и «офицеры штаба», которые повадились ездить в город на «рекогносцировку» – дело, вообще-то, нужное и, как потом выяснится, крайне необходимое. Ведь первая заповедь разведчика за границей – детальное знание и постоянное изучение города, местности, региона ответственности. Необходимо совершенно точно знать расположение улиц и ситуацию на них в любое время суток, надо знать, где дислоцируются государственные объекты, объекты министерства обороны и спецслужб, а кроме того... да мало ли что еще! Ведь нам здесь, возможно, предстояло осуществлять агентурно-оперативные, оперативно-войсковые, специальные операции, а может быть, и вести открытые боевые действия.
   Из поездок на «рекогносцировку» народ возвращался притворно озабоченный сложностью «оперативной обстановки» и. с покупками! По тем временам это были диковинные для нормальных советских людей вещи: джинсы, батники, японские часы и магнитофоны, дубленки.
   Между тем с очередным рейсом к нам из Союза прилетело небольшое пополнение. Среди прибывших было несколько ребят, которых я помнил еще по учебе в ВКШ. Они раньше меня заканчивали КУОС, и сейчас их, как резервистов, выдернули для пополнения нашего Отряда. А кроме того, нам прислали несколько переводчиков, знающих местный язык дари, а также фарси.
 
   Однажды мы в очередной раз выехали на рекогносцировку на двух машинах. Дело было 5 августа.
   Вот уже неделю местные держали пост – был мусульманский праздник Рамазан (некоторые называют – Рамадан, Ураза, но это сути не меняет). Весь этот праздник – он длится около месяца – мусульманам нельзя от восхода до захода солнца есть, пить (не только спиртное, но и воду!), сморкаться, плеваться, вступать друг с другом в интимные отношения и так далее.
   Нас предупредили, что в городе набирают силу антисоветские настроения, да и вообще на всех иностранцев, которые не держат пост, местные смотрели с раздражением. Их можно понять: конечно же, обидно! Поэтому нам было рекомендовано в городе, на виду у афганцев, не есть, не пить, не курить. Ну что же, сказано – сделано. Еда, питье и курево, конечно же, могут подождать. А что касается сексуальной стороны вопроса, то мы и так воздерживались за неимением объекта приложения усилий, а также потому, что советскому человеку не к лицу изменять жене, тем более в тревожных условиях заграницы. «Изменяя жене, ты изменяешь Родине!» – любил повторять один из начальников курса в Высшей Школе полковник Панкин.
   Так что мы вовсю воздерживались, чтобы не задевать религиозные чувства местных граждан.
   В этот раз мы прорабатывали маршруты возможной эвакуации сотрудников посольства и торгпредства в аэропорт.
   У всех еще свежо было в памяти то, что произошло весной этого года в Герате, когда местные маоисты взбунтовали жителей города и афганские воинские части. Была крупная пальба, солдаты перебили своих командиров и политработников. Тогда же погибло несколько наших специалистов и советников. Говорят, что их растерзали буквально по кусочкам (о, добрый, веселый и трудолюбивый афганский народ!). Об этих событиях мне как-то рассказывал один военный советник, который был в Герате в то время. По его словам, от неминуемой и жуткой смерти многих наших специалистов тогда спасли какие-то специально обученные советские офицеры, которые перебили кучу повстанцев и на бронетехнике вывезли всех в гератский аэропорт. А там уж они держали оборону до подхода верных правительству частей. Тогда я не знал, что речь идет об одном из первых боевых крещений за границей ребят из спецгруппы «А», да и вообще не знал о существовании такой группы.
   Так что рекогносцировку, с учетом всех этих событий, мы проводили всерьез и очень тщательно.
   Закончив запланированный на сегодня участок трассы, мы, перед возвращением домой, решили заехать на так называемый Грязный рынок, тем более что это было почти по пути.
   Грязный рынок – это было особое, знаменитое и даже легендарное среди членов совколонии место в Кабуле. Представьте себе несколько кварталов, заполненных торговыми точками: три этажа вверх и три этажа (а может быть, и больше) вниз!
   Чего же только там не было! Если к богатому и непривычному для нас ассортименту товаров еще добавить гудящую, постоянно находящуюся в движении толпу народа, многочисленных калек и одетых в причудливые лохмотья нищих, продавцов газет и лотерейных билетов, вопящих, как грешники в аду, грязных, пребывающих в броуновском движении попрошаек-мальчишек, мрачных, разбойного вида хазарейцев с черными лицами, толкающих свои тележки, груженные дровами и еще каким-то хламом (говорят, что по ночам хазарейцы действительно разбойничали, убивая свои жертвы страшными, огромных размеров ножами), если еще добавить кричащих ишаков, блеющих баранов, из которых тут же на месте жарили шашлык, крики зазывал, рекламирующих свой товар и заманивающих покупателей в дукан, вопли пойманных за руку и избиваемых лавочниками воров, запах каких-то тошнотворных индийских благовоний (в дуканах, наряду с местными, торговали и сикхи – выходцы из Индии), смешанный с устойчивым ароматом гашиша и вонью испражнений и помоев, – вот тогда можно будет иметь некоторое представление о Грязном рынке.
   Таинственным местом был этот Грязный рынок. Здесь можно было купить все что угодно: спиртное, оружие, валюту, наркотики. Здесь бесследно пропадали люди, и найти их потом было невозможно – ни живых, ни мертвых. Здесь были и бани, и парикмахерские, и притоны, и «святые места», помеченные грудой камней и шестами с развевающимися на них грязными тряпками и какими-то блестящими бирюльками (это означало, что здесь умер какой-то святой человек или дервиш).
   Среди этого живописного восточного бедлама мы старались держаться вместе. На нас, казалось бы, никто не обращал внимания, однако стоило обернуться – все смотрели вслед: кто с интересом, кто с любопытством, кто с недоброй усмешкой, а кто и с открытой ненавистью. Вообще-то, это не очень приятно, когда за тобой так наблюдают и когда все вокруг непонятное, чужое, враждебное.
   Мы были одеты в гражданское: брюки, рубашки навыпуск. За поясом под ремнем – пистолет Макарова (восемь патронов в обойме, девятый – в стволе), в кармане запасная обойма и граната, в сумке или портфеле – еще две-три гранаты.
   В случае чего мы могли бы дать неприятелю на месте сильный отпор. Наверное, афганцы этот наш настрой чувствовали, поэтому нас никто не задевал, а наиболее рьяные противники пребывания советских граждан в Афганистане вообще и на Грязном рынке в частности просто отводили глаза или отворачивались, хотя некоторые скрипели зубами и что-то недовольно бормотали себе под нос.
   Тем не менее мы чувствовали себя в этом гадюшнике достаточно уверенно и независимо.
   Мы не были обременены весьма ныне распространенным среди русских людей национальным или религиозным комплексом неполноценности. И мы не были верующими православными христианами в полном смысле этого слова. Но, оказавшись в чуждой среде, мы ими себя вдруг почувствовали. Здесь, наверное, в действие вступали уже некие генные категории русского человека. Да. Мы гордились тем, что мы – русские. Мы инстинктивно осознавали, что на основе чуждой для нас веры и обрядности сформирован иной тип человека, совершенно отличный от нашего. И что, хоть живем мы с этими людьми зачастую рядом, они совершенно иные, внутренне совсем не похожие на нас. У них другой образ мышления. Они исповедуют иные ценности, их понятия о морали, нравственности, чести и порядочности, мотивация их поступков значительно отличаются от наших. Даже сказки, на которых воспитываются здесь дети, иные, совершенно непохожие на наши. Например, самый распространенный сюжет: молодой юноша полюбил девушку, а ее родители были против. Тогда юноша ночью пробрался в дом невесты, зарезал ее родителей, похитил возлюбленную и увез ее в горы. Тогда братья невесты по закону кровной мести зарезали родственников юноши-жениха... А родственники юноши зарезали оставшихся в живых родственников невесты. И так до бесконечности все друг друга режут и убивают. Вот такие сказки.
   Конечно, подходить к ним с нашими нравственными мерками было по меньшей мере неразумно, а по большому счету – бессмысленно. Однако мы отлично осознавали, что эти люди имеют полное право жить по своему укладу и правилам. Так же, как и мы – по своим. И все-таки они были для нас чужими, непонятными, а потому – враждебными.
   Но мы их не боялись! И они это понимали... Они чувствовали нашу силу, не только чисто физическую, но и моральную. Видимо, от нас исходила ощутимая аура уверенности, силы, решимости. Именно поэтому даже самые ярые отводили глаза и уступали дорогу, хотя среди них наверняка было полно ухарей, которые с удовольствием распластали бы нас ножами и, подвесив, как баранов, содрали бы с нас – иноверцев, которые их не боятся, – шкуру.
   Солнце стояло в зените. Я взглянул на часы – было десять минут первого. Именно в этот момент внезапно где-то далеко раздался взрыв, потом еще один, затем послышались отдаленные звуки автоматно-пулеметной перестрелки. Басовито и раздельно пророкотал КПВТ бэтээра. Базарный люд на секунду застыл, вслушиваясь, а затем все пришло в движение: народ стал разбегаться, прятаться. Началась паника. Рядом с нами вдруг упал на землю и, с пеной у рта, забился в судорогах юродивый. Завизжали женщины.
   Мы бросились к машине. Что случилось? Почему стрельба? Нападение духов или... Переворот?
Глава 7
   Да, это была попытка переворота.
   Как потом выяснилось, этот нарыв уже давно зрел в афганской бригаде специального назначения, расположенной на окраине Кабула в крепости Бала-Хисара. Бригада спецназа, по сравнению с другими подразделениями местных вооруженных сил, была неплохо подготовлена и достаточно хорошо вооружена. Толковые офицеры, физически крепкие солдаты, с голоду никто не помирал. В чем же дело?
   А дело было в том, что новый режим слишком стремился к сплошной и скорейшей победе социализма, а также к условно-досрочному (в рекордно короткие сроки!) привитию местным людям коммунистической идеологии. Дело дошло до преследования мулл. Кое-где их даже стали расстреливать. Начали прикрываться мечети. Народ лишали религии, а значит – идеологии, той, которая веками владела не только умами этих людей, но и определяла порядок их жизни, взаимоотношений в семье и друг с другом.
   Вместо мулл появились комиссары-политработники, которые заставляли людей заучивать совсем другие идеи и ценности.
   Противники режима Тараки умело использовали неуклюжие попытки властей по перевоспитанию населения и вели активную контрпропаганду, зерна которой падали в весьма благодатную почву и давали хорошие всходы. Армейская среда не была исключением.
   А вдобавок ко всему – офицеры! Они почти все были из знатных и богатых родов и кланов землевладельцев. А землю-то национализировали! На армейское жалование особо не проживешь, тем более, в стране свирепствовала инфляция, цены росли с каждым днем. Крути не крути, а офицерство здорово обидели. А из Союза уже возвращались отучившиеся на краткосрочных офицерских курсах молодые партийцы: напористые, активные, жадные до власти и должностей. Они вытесняли старое офицерство. Да и в среде новых офицеров были серьезные разногласия: одни, кто победнее, симпатизировали «Хальку», другие были за «Парчам».
   Как обычно, мятеж начался со стихийного митинга, после которого перебили комиссаров и активистов. Потом кто-то кинул клич идти на Кабул, штурмовать Дворец Арк и свергать Тараки. Вскрыли склады, вооружились, заправили горючим и боеприпасами бронетехнику. Некоторые, прихватив оружие и сколотившись в группы, отправились в город сводить личные счеты с обидчиками, порезвиться в дуканах. Вблизи Бала-Хисара начались грабежи, перестрелки. Однако кому-то из партактива удалось спастись, ускользнув от расправы. Власти были предупреждены. Кабул спешно готовился к обороне.
 
   От Грязного рынка до посольства мы долетели по вмиг опустевшим улицам за пять минут.
   Здесь уже готовились к обороне. Были данные о том, что часть мятежников якобы была намерена штурмовать наше посольство, так как, по их мнению, именно «советские были во всем виноваты». Резидентура получила сведения о том, что к мятежникам могут присоединиться затаившиеся в городе вооруженные «духи» (в те времена их звали – «ихван», что на дари вроде бы означает «враг»).
   План обороны посольства нами был разработан заранее, каждый из нашего отряда знал свое место, свой сектор обстрела и свой маневр на любой случай. Заранее оборудованные и обжитые нами огневые ячейки на крышах посольских зданий и в некоторых других местах полностью перекрывали все возможные направления появления противника.
   Мы забежали в нашу казарму, быстро переоделись в форму, прихватили оружие, боезапас, бинокли и – после короткого и энергичного инструктажа – по своим местам.
   Крепость Бала-Хисар была построена в незапамятные времена на другом, противоположном от нас северо-западном конце города. Во время рекогносцировок мы объезжали этот объект: крепость стояла на господствующей над городом высоте, старые, но достаточно еще крепкие стены с бойницами, винтовая дорога вверх. Кругом посты, однако с северной стороны, там, где старое кладбище, постов не было, да и стены пониже, местами с проломами.
   С нашего балкона я мог разглядеть в бинокль смутно виднеющиеся светло-коричневые стены Бала-Хисара. Там что-то горело, и в безветренном небе медленно поднимались и нехотя таяли столбы дыма. Слышалась отдаленная стрельба.
   Нам в поддержку было выделено афганское пехотное подразделение, усиленное тремя танками. Афганцы должны были держать оборону по внешнему периметру, а мы – по внутреннему.
   Когда афганцы прибыли, мы с удивлением обнаружили, что танки у них наши – «тридцатьчетверки» (броня крепка, и танки наши быстры!). Вот это да! Это ж исторические экспонаты, да еще на ходу! Чудеса, да и только.
   Афганцы стали окапываться. Взглянув вниз, я увидел, что несколько пехотинцев роют себе окопы на противоположной от нас обочине дороги, идущей вдоль забора посольства. Огневые ячейки они сооружали себе прямо перед глухим и довольно высоким каменным забором виллы, стоящей по другую сторону дороги. От кого же они будут защищаться? Ведь в десятке метров перед ними стена! Тут рядом с пехотинцами остановился танк и развернул башенное орудие. тоже в направлении забора! Неужто совсем ничего не соображают? Ну и вояки!
   По рации я соединился с командиром и сообщил о странных маневрах наших боевых друзей.
   – Ладно, разберемся, – ответствовал Григорий Иванович. – Как там у вас дела? Что видно?
   – Да вроде бы пока все тихо. В крепости что-то горит, но не сильно. С той стороны слышна стрельба, но никаких передвижений не видно.
   – Смотрите повнимательней. Конец связи.
   Через несколько минут к незадачливым пехотинцам подкатил «уазик», из которого выскочило несколько наших бойцов. Объяснялись в основном жестами и матерными терминами, но пехотинцы все прекрасно поняли. Они лениво собрали свои манатки и, подгоняемые нашими ребятами, бренча плохо закрепленной амуницией, неуклюже перебежали чуть левее, на открытое пространство, где снова стали окапываться.
   А танк остался стоять там, где стоял. Оказывается, его двигатель заглох и больше заводиться не хотел. Из люков вылезли медлительные, в замызганных черных комбинезонах и шлемофонах афганские танкисты и тут же присели на корточки в тени у гусениц танка. Ремонтировать своего «боевого коня» они, похоже, не собирались. Сломался – и хрен с ним!