Страница:
Снова заморосил дождь. Все повторяется.
Мокнут наши вещи. Аккумуляторы сели еще в первую ночь. Дорогостоящая аппаратура превратилась в бесполезный хлам.
Все, кино кончилось.
Видеокамеру закутали в целлофановый чехол, спрятали в кофр и раскрыли над ним специально для этого припасенный зонтик. Но спасет ли это от сырости?
– Ночь какая-то тренировочная. Лег – встал, лег – встал. То ты на доске, то она на тебе.
Провожу пальцем по травинке, из белой она становится снова зеленой. Значит, еще не мороз, только последнее предупреждение.
Связь по рации между разбросанными в горах подразделениями теперь только в экстренных случаях. Почти все аккумуляторы «приказали долго жить», зато до сих пор не истрачен ни один патрон.
Туман.
Ни мы, ни в нас.
Но каждый рассвет – как перед Бородинской битвой.
Две ночи на Шариламе позади. Начинается третий день крупномасштабной войсковой операции по уничтожению бандформирований в верховьях реки Шаро-Аргун.
По-прежнему ничего не происходит.
Под нашей горой сразу два села. Одно называется Дай, другое – Шаро-Аргун. Оба селения пользуются дурной славой. Кажется, что Дай ближе, но дорогу к нему преграждает река. Ближайший мост в десяти километрах. За продуктами решено идти в Шаро-Аргун.
Одиннадцать человек. Прошусь с ними.
– Ты же понимаешь, что мне за тебя, случись чего, голову снимут. – Безклубов попыхтел для порядка, но через минуту улыбнулся: – Обещал я тебе, что будешь лягушками питаться, а ты не верил. На войне плохо не когда стреляют, а когда жрать нечего и помощь не придет. Хотя, когда стреляют, тоже, конечно, хреново. Ладно, с вами пойдет Гуська, держись к нему поближе.
Командовать продовольственной экспедицией назначен капитан Дмитрий Козлов. Оказывается, он – наш коллега, военный журналист. Но здесь капитан – замполит группировки. А при необходимости и командир боевой группы. Это его людей в первый день из-за непогоды подсадили к нам, на высоту 1691, и в назначенное место капитан повел свою группу пешком.
Но после первой же ночи Безклубов приказал им возвращаться на Шарилам. Здесь можно хотя бы высушиться у костра.
– Корреспондент, ты что, тоже с нами? В приметы не верю, но лучше б остался. С тобой и Гусей нас тринадцать, нехорошо. Ну ладно, становись в строй. Может, тебе автомат дать?
– Мое оружие – авторучка.
– Мое, вообще-то, тоже. Но газета не выходит, приходится воевать свинцом, а не словом.
Не знаю, как Шарилам переводится с местного, но верхушка нашей горушки похожа на шар. Сначала пологий, мягкий спуск. Потом все круче и круче. Стараясь ступать след в след, мы вытянулись цепочкой метров на двести.
Еле сдерживаюсь, чтобы не перейти на бег. Если понесет – не остановишься. Я еще вижу сзади наш старт, а ноги уже дрожат как веревки.
Первым идет прапорщик Магомет Абуев (Мага). Когда-то он проходил подготовку в одном из лагерей Багаутдина. Но повоевать за идеи ваххабизма, к счастью, не успел, вовремя бросил это богопротивное дело и пошел служить по контракту в российскую армию.
Он учился ставить растяжки и закладывать на дороге фугасы. Теперь ему доверяют идти первым.
Это риск. Если вовремя не увидеть тоненькую проволочку, есть только 2–3 секунды, чтобы крикнуть остальным «ложись!» и попрощаться с жизнью. Духи ставят растяжки так, что осколки найдут тебя везде.
12.55.
Идем почти час. По бокам дороги пропасть. Что там, внизу и где оно кончается, не видно. Даже по сравнению с нашим туманом там сплошное облако.
Развилка. На карте ее нет. Куда идти?
На правой дороге поперек лежит большое поваленное дерево. Нет, туда не пойдем.
Выходим на поляну. Я назвал ее Поляной сказок. Грибы как на прилавке: белые, подберезовики, целые семьи – от огромных, до самых маленьких. Прямо посреди поляны раскинула тяжелые ветки дикая груша. Плоды маленькие, похожие на светло-желто-зеленые яблоки. Самые крупные едва ли крупнее сливы. Все спелые, ужасно сладкие. Внутри сиреневые.
– Зря мы с голодухи на фрукты налетели.
– А вон, доктор тоже ест, значит, можно.
– Дикая груша – лучшее средство против поноса – с умным видом изрекает доктор. – Но вы, друзья, правы, на пустой желудок много нельзя. – К доктору возвращается строгость. Он прячет полную горсть миниатюрных фруктов в карман и с важным видом отходит от дерева. С поляны уходит три дороги.
– Налево пойдешь – голову сложишь, на право – коня потеряешь...
– А прямо пойдешь – козленочком станешь!
– За козла ответишь, – беззлобно шутит Дима Козлов. – Кстати, эта развилка есть и на карте. – Командир снова серьезен. – Обе дороги ведут в одно место. Только одна идет вдоль ЛЭП, а другая вдоль ущелья.
– Командир, а третья?
Капитан махнул рукой – пошли прямо.
Блокнот, в котором только что делал записи, прячу в карман, чтобы догонять. Треснула ветка. Вздрагиваю. Сзади стоит и улыбается прапорщик Алексей Самохин. Напугал! Он идет последним и охраняет нашу колонну с тыла.
13.10.
Ноги уже привыкли к нагрузке. Но это еще едва ли третья часть пути. С ужасом думаю про обратную дорогу.
– Корреспондент, стой. Вода. – Дима достал из кармана ручку, вынул из нее стержень и наклонился в щель между сросшимися стволами дерева. Затем передал свою трубочку мне.
– Только глубоко не суй, чтобы гадость со дна не полезла. На поверхности воды плавает какая-то мошка. Я осторожно окунаю ручку – чтобы ни ее не задеть, ни дно.
Идем не быстро. Успеваю делать записи на ходу. Умудрился еще ни разу не упасть, хотя под ноги не смотрю вовсе. И все-таки отстаю. Замыкающий меня ждет, оглядываясь по сторонам. Прячу блокнот в карман и бегом догоняю остальных.
Посреди дороги большая, грязная лужа, истоптанная коровьим стадом.
– Кто хочет воды? Гусейн присел у дерева.
– Чистая питьевая вода.
Привык к его шуткам и розыгрышам – это же для скота!
– Да не эта, вон там, внизу.
Внизу ручей. Чистая горная вода. Жизнь снова стала сочной и яркой, как в рекламе хрустальной свежести. Вниз идет солдат с флягой. Пьет сам и несет всем. Фляга идет по рукам. Слышны бульки. Два-три глотка – и другому.
– Оказывается, как хорошо ходить с флягой!
– Много не пей. Кем бы ни стал, а отвечать все равно за козла придется. – Мага шутя озирается на замполита. Но тот смотрит в карту, сверяя наш маршрут с компасом. Ему не до шуток.
Где-то далеко-далеко раздался артиллерийский разрыв. За ним другой.
– Тщ! – прислушиваемся. Может, там без нас началась, наконец, операция?
Нет, в тумане ничего не начнется.
13.25.
Рядом с дорогой валяется два отстрелянных гранатомета.
– Давно брошены?
– Внутри уже букашки бегают. – Мага нюхает ствол. – Запаха нет. Может, неделя, может месяц, но не с прошлой зимы, это точно.
13.35.
Заблудились.
– Я балдею с нашей карты. Нет этих дорог! – замполит сверяет карту с жизнью. – Ну-ка, посмотри, куда это ущелье упирается.
Солдат лезет на дерево.
– Там коровы пасутся!
– Во, коровы! И больше ничего не надо! А то без жратвы возвращаться как-то не того. – Гуся почесал затылок.
14.00.
Дорогу нашли.
Крутой каменистый спуск. Слева обрыв. Стоп. Командир сомневается в правильности пути. Но вот речка, вот дорога. Солдат кричит: «А вот и ЛЭП!» А я ничего этого не вижу. Куда они смотрят?
14.10.
Вышли на площадку над селом. Привал.
– В село заходить будем? – Это Гуся.
– Нет, мимо пройдем! А зачем шли?
– Я думал, воровать.
– Это же Гуся! Шутник.
Шаро-Аргун как на ладони. Значит, и нас оттуда видно.
– А может, напрямую ломанем? Это ж какой крюк нам по серпантину выписывать!
– Напрямую ближе, но дольше. Если хочешь ноги поломать, иди. А вот то, что нас видно, как в тире, – это не правильно. Надо побыстрее отсюда сваливать. – Мага, как всегда, идет первым.
Жарко. Неужели был туман, дождь, холод, две ночи на земле? Здесь, на тысячу метров ниже – солнце.
От ходьбы по скосу болят ступни и правое колено.
Выходим в долину. Внизу шумит речка, но за деревьями ее не видно.
Совещание.
– Трое пусть останутся перед входом в селение. Мало ли что.
– Пусть останутся Амир, Мага и Гуся. А то скажут, духи переодеваются в нашу форму и бродят как хотят.
– Останется снайпер – раз, связист – два. Ты старший, – капитан обращается к Маге. – Останетесь в последней «зеленке» над селом.
14.30.
До села триста метров. Чьи-то свежие окопы преграждают дорогу. Осторожно идем дальше.
На карте это земля наша. На деле – мы идем сейчас по ней, как воры, укрываясь в тени, готовые стрелять на любой шорох в кустах.
Боевики тоже прячутся, но не от местных жителей. Для них каждый встречный может оказаться родственником.
Для нас – предателем.
Как нас встретят в селе? Хлебом-солью на пороге или автоматной очередью из-за угла?
Село нельзя назвать бедным. На обочине и во дворах стоят трактора и КамАЗы. Все окна застеклены, все крыши покрыты шифером или даже оцинкованным железом – величайший дефицит в горах. А ведь зимой здесь шли бои и почти все было разрушено.
Теперь разрушенной остается только школа. Ее не восстанавливают, чтобы показать международным комиссиям как факт варварства российских войск.
Два человека, издалека завидев вооруженных людей, входящих в село, растворились в одном из дворов. Успел только рассмотреть, что это молодые парни. И вроде бы без оружия.
– Все остаются здесь, я вперед. Следом Гуся. Из виду нас не упускать! Оружие на людей не наводить!
Дима подошел к забору. С той стороны к нему несмело подошла женщина.
– Салам алейкум! Где живет глава администрации?
Выяснилось, что женщина ничего не знает. Или не понимает. Но дом показала. Проводить нас вызвался ее малолетний сын. Он с завистью смотрит на Димкин автомат и нас совсем не боится.
И вдруг – сюрприз! Справа от дороги в ряд стоит четыре новенькие армейские палатки. Как будто мотострелковая рота на полевом выходе.
– Для кого это? – спрашиваю у мальчугана.
Он слишком плохо говорит по-русски, чтобы объяснить. Палатки пустые, за ними луг. К одному из колышков привязан одинокий бычок.
– Я так думаю, что здесь ночуют боевики. И бычок этот для них. Готов поспорить, что сзади палаток натоптано, а тропа уходит вон в тот лес. – Дима едва заметно повел в сторону леса стволом автомата.
Как будто из ниоткуда к нам подошли те парни, которые сначала, при нашем появлении в селе, поспешили куда-то укрыться.
– Мы вас проводим, – пацаненку что-то сказали на своем, и он убежал, не оглядываясь.
На вид парням меньше двадцати. Одеты аккуратно и не бедно. Чистые, хорошо отглаженные рубахи из тяжелого шелка, новые джинсы, туфли на толстой, видимо, очень крепкой подошве. Здесь, где никогда не было асфальта, очень странно увидеть чистую обувь. Туфли у парней блестят.
С улыбками они пошли вперед так, что замполит оказался между ними. Гуся держится метрах в тридцати сзади. Следом за ним Охотник. Он идет так, чтобы видеть и Диму с Гусей, и тех, кто идет сзади.
Так мы растягиваемся по всему селу. Нас десять человек, но вокруг каждого сто метров пустоты.
Гнетущая тишина. Улица пустынна. Кажется, что в селе только двое мужчин, и те идут сейчас, едва не взяв нашего капитана под руки.
А из-за каждой занавески, из-за каждого забора за нами напряженно наблюдают сотни внимательных глаз.
В конце улицы крутой поворот. Вот они где, мужчины.
Шестнадцать рослых молодых парней призывного возраста. Одеты по-столичному. На безбородых лицах написано приветствие, но от этого почему-то, напротив, становится не по себе. Еще четверо, постарше, стоят в сторонке. Одеты просто, по-сельскому, брюки заправлены в носки. Говорят, что так носят брюки только ваххабиты. Но, скорее всего, это выдумки. Просто в горах, так действительно удобней.
Какое-то время стоим стенка на стенку.
Наконец вперед вышел человек, назвался Рамзаном. Спросил, чего надо. Когда узнал, что продуктов, сказал, что сейчас подойдет глава администрации, а сам вернулся в толпу.
Нам принесли ковш воды и угостили сигаретами.
Гуся все понимает. На мгновение он отрывается от ковшика с водой, едва заметно пожимает плечами и снова пьет, как ни в чем не бывало.
Подошел глава. Хамзат Башаев, лет сорока пяти, приземистый, седой чеченец. Одет просто, не то что молодежь.
– Отец, нам нужен барашек, картошка и все такое. Взамен напишу расписку. Поедешь в Нохчи-Килой, там наши стоят, они тебе дадут бензин. Годится?
Договорились быстро. Хамзат куда-то ушел и вернулся с человеком, который вел барана.
На листочке из моего блокнота Дима написал расписку. Ее тут же спрятали в карман.
В разговоре мы узнали, что палатки посреди села ставили весной сами же военные – для беженцев, чьи дома были разрушены бомбардировками. Но не завезли кровати, и палатки пустуют.
– А где же беженцы?
– Их взяли к себе родственники.
– Так зачем же тогда палатки?
– Ну как же, зима скоро...
Действительно, в горах уже вот-вот ляжет снег. Но если бездомным нашлось место в домах у родни, никто не пустит их зимовать в палатках. Даже если туда поставят армейские железные кровати. Родственные отношения, традиционное горское гостеприимство, и все такое.
Может быть, Хамзат имеет в виду другое – то, что палатки нужны боевикам; что по ночам они приходят в село, а в дома их пускать боятся. Вдруг федералы действительно, как и обещали, шарахнут по дому, который приютит людей с оружием? И это даже хорошо, что палатки пусты. Нет кроватей, нет и вопросов, можно даже пощипывать военных за скупость. А боевики – народ привычный, переночуют и без кроватей, на земле, под брезентовой крышей, им за это деньги платят.
Стаю вертолетов, летящую на Ботлих, высадку десанта, пешие походы групп, ищущих в тумане свои высотки – все это местные жители видели. В селе знают, что мы в горах застряли и что рано или поздно у нас кончатся продукты, поэтому экспедицию ждали еще вчера.
– Вы там, на Шариламе, минировали?
– Нет, мы больше мины не ставим. Война закончилась.
– А то ведь нам там косить...
– Садись на трактор, довези нас до Шарилама, сам убедишься, что дорога свободна.
Оказалось, что ни один из тракторов не исправен, даже тот, который у нас на глазах только что выезжал в поле. Ни у кого нет и солярки.
Ну и ладно. Теперь бы только поскорее отсюда выйти.
Безклубов всматривался в ту сторону, где два дня назад можно было рассмотреть Шаро-Аргун. По карте до него километров семь, можно постараться достать минометами. Хотя, конечно, ни о какой точности на таком расстоянии не может быть и речи. В горах ветер носится как хочет и на пределе дальности рассчитать место разрыва очень трудно. Даже, наверно, невозможно. Тем более что сейчас не то что Шаро-Аргун, даже окраины своих позиций скрывает туман.
Группа Козлова вышла в полдень. Час туда. нет, два часа – туда, пять – обратно. Должны успеть вернуться до темна.
– Ноль-третий, ноль-третий, выставь человека на левую дорогу, пусть посмотрит там мою группу, пусть посмотрит мою группу. Как понял, прием?
Ноль-третий – это комбат Романюта. Он с группой сидит прямо над Шаро-Аргуном. Но он тоже в тумане, ничего не видит, кроме себя.
– Ноль-первый, у меня за дорогой уже наблюдают.
– Смотри, чтобы они там друг друга не перестреляли по ошибке!
– У меня дозор ниже, там тумана нет, видимость прекрасная, не то, что у меня.
– Понял. Жду доклад, жду доклад. Все, конец связи. Восемь солдат, два прапорщика, офицер и корреспондент с Гусей. Тринадцать человек. Кто из них тринадцатый?
– Командир, а если они к темну не успеют?
– Тогда будут ночевать вместе с дозором Романюты. Если догадаются, конечно.
– Лучше бы не догадались. Замполит ведь не знает, где люди Романюты, и ночью, в темноте они друг друга точно перестреляют.
Пошли назад. До темноты два с половиной часа.
Местные мужчины так и остались стоять у поворота. По-моему, их даже стало больше.
В селе как по приказу вдруг появились женщины. Они выносят нам продукты. Набралось несколько мешков и дюжина пакетов с картошкой, помидорами, сыром, хлебом и всякой всячиной. Каждому на плечи легло килограмм по двадцать. Охотнику досталась самая тяжелая ноша – почти полный мешок с картошкой.
На выходе из села подошли прикрывающие нас Мага, снайпер и связист.
– И ишака не дали? Вот сволочи! Как же мы барашка потащим?
Барашек молодой, жирный, не поскупились местные, весит, наверно, не меньше полста кэгэ.
– Если его зарезать, будет вдвое легче.
– А кто резать будет?
– Кто умеет, тот и будет.
– Леха Самохин, вроде умеет. У него, видал, какой нож на боку?
– Так и что, что нож. Может, он кидать его умеет, а барана не зарежет?
Гуся развернул назад кепку, надвинул ее на лоб и не рвущиеся ручки своего пакета закинул на голову так, что сам пакет оказался на спине. По сравнению с маленьким Гусей он кажется огромным, но так удобнее. У меня так не получится, в руках два пакета. В них сыр и хлеб – самое вкусное. Трудно удержаться от соблазна. Но знаю, что если дойду, то только на голодный желудок. Стоит поесть – и все.
Свободные руки остались только у прапорщика Алексея Самохина, который идет в замыкании, и у Маги, который снова пошел первым.
Начинаем растягиваться. Замполит идет в замыкании, вместе с Лешей Самохиным. Я вместе с Магой и Гусей иду впереди нашей колонны, так легче. Предательски разболелось колено.
Останавливаемся на первой ровной площадке и ждем остальных. Мага выдает каждому по помидору и маленькому кусочку лепешки.
– Воды никому не пить. А барана я зарежу. Когда мясником работал, каждый день по два десятка к Аллаху отправлял.
– Мага, ты еще и мясником был?
– Это когда отец узнал, что я у ваххабистов в лагере тренируюсь, сразу забрал меня в Буйнакск. А работать надо – я и пошел на рынок.
– А как же в армию попал, призвали?
– Нет. Надоело мне животных резать, каждый день одно и то же. Потом женился. В общем, бросил. Пришел в бригаду, взяли на контракт. Воевать-то меня научили не хуже, чем баранов резать.
Подошли остальные. Мага принялся за дело.
– Идем дотемна. Как стемнеет, ищем место для ночлега. Наломаем веток, на них ляжем, ими же и укроемся.
Замполит одет легче других. Перед трудной дорогой все специально старались снять с себя лишнюю одежду. Теперь бы она пригодилась.
– А я думаю, надо идти. – Это слова Маги. – У села они нас не тронут, побоятся возмездия. Если встретят, то уже где-нибудь там, на подходе к Шариламу.
– Мне кажется, у них другие планы. Они же нас подкупили! Смотрите, как быстро этот их председатель согласился не на бензин, а на какую-то расписку. Что, этот бензин ему кто-то отдаст? Нет. И он знает это. А барашка привел. Причем не своего.
– Если бы не привел, отобрали бы!
– Лихой! В селе всего семьдесят восемь дворов, а ты видел, сколько молодцев нас встретило? Женщин и детей попрятали, многих вообще еще в том году отправили к родне на равнину. А эти парни зачем остались, пахать, что ли? У них если есть где мозоли, так только на плече – от автомата.
Мага управился с бараном минут за двадцать. Охотник нашел длинную жердь, на которую привязали тушу. Нести стало удобней.
17.40.
Вошли в лес. Только что туман был впереди, и вот он уже вокруг нас. Сплошное молоко. Сразу стало темно. Только белые верхушки леса напоминают о том, что еще день. Из мглы выплывают причудливые коряги – норовят выколоть глаза или попасть под ноги. Словно кадры из триллера. Полное ощущение нереальности происходящего.
– Гуся, а здесь волки есть?
– Есть, конечно. Смотри, как Амир по сторонам оглядывается, у него ведь сумка с ливером от барашка. Если отстанет, загрызут.
– Ладно, Гуся, перестань пугать корреспондента.
Где-то вверху лес шумит от ветра. Туман, оседает на листьях и сыпется вниз крупным дождем. Сначала промокли от пота, теперь – от дождя и противной мороси тумана. Тяжело дышать. Нестерпимо болит колено, стараюсь больше опираться на левую ногу.
19.30.
Выходим из леса. Свет в конце тоннеля не получился. Здесь уже ночь. Зато нет дождя. Смотрю в небо, и чудится, что вижу звезды. Нет, туман, показалось.
Охотник тащит свой мешок на каком-то запредельном десятом дыхании. По-моему, он даже ничего не слышит. По крайней мере на происходящее вокруг не обращает никакого внимание, идет, уткнувшись себе под ноги. Но в армии говорят, что солдат идет столько, сколько может, а потом еще столько, сколько надо. Гуся прет со своим огромным пакетом как маленький трактор. Но даже он, весельчак и балагур, уже давно не пытается веселить остальных.
Только Мага по-прежнему насторожен и внимательно смотрит по сторонам. Он идет первым, и первая растяжка или первая пуля – ему.
Две трети пути уже прошли. Привал.
Достаю из-за пазухи блокнот. Это самая сухая вещь из всего, что у меня есть. Чтобы делать записи в полной темноте, для каждой строчки переворачиваю страницу. И все-таки страницы размокли, ручка не пишет.
Почему вместо полнокровных частей в бой идут импровизированные сборные команды военных округов. Россыпь батальонов, которую как ни складывай, в сплоченную дивизию не сложишь.
Где тот опыт, который оплачен кровью прошлых войн?
Почему три года временного мира, подаренные нам в Хасавьюрте, прошли для нас впустую?
Старая армейская шутка гласит: в армии бывает только два неправильных решения – наступать в сторону, обратную фронту и форсировать реку вдоль берега, а не поперек. Все остальные решения являются более или менее целесообразными. На случай, если что-то не вышло, в запасе есть другая шутка: я начальник – ты дурак. То есть я решил, а ты не смог исполнить. В Ханкале никто не признает, что операция провалена. Напротив, чем бы она ни закончилась, будут рапорты об успешном выполнении задачи, о трофеях, о каких-то виртуальных трупах боевиков.
На первый взгляд, дикая смесь самодурства и страха ответственности. Но есть и другой, более глубокий смысл. Солдат не должен сомневаться в правильности командирского решения, а для этого в нем должен быть уверен сам командир. И не смотря на потери, которые понесла армия в ходе реформ и сокращений, сомневаться в профессионализме командиров преждевременно. Они умеют воевать. Но хуже некуда после переговоров снова драться за уже взятые когда-то с кровью рубежи.
Те, кто задумывает войны, сидят далеко от окопов. Они не видят лица людей, которых отправляют в ад. Они только посылают своим воинам напутствия и сулят награды. Они знают, что за любые потери можно получить индульгенцию. Достаточно сделать погибших героями. А искалеченным вручить ордена.
Поэтому армия – в одной руке автомат, а в другой Уголовный кодекс – ведет с противником игру в «казаков-разбойников».
Война – это наука, и в ее формулах жизни умножаются на дни, дни делятся на трудности, вводятся поправки на противника и. общественное мнение. Как будто не ясно, что на войне одни убивают, другие погибают, и война без потерь не бывает. Но война – это еще и продолжение политики. А ее у нас на Кавказе как не было, так и нет.
В академиях учат, что для успеха война должна начинаться с первым теплом, а заканчиваться с первым листопадом. И когда в октябре 99-го я шел с колонной в глубь мятежной Чечни, я видел, что все хотят вернуться домой с победой до наступления холодов.
В ноябре мы так правильно и стремительно наступали, что я все еще верил в скорое приближение последнего акта: никто не хотел зимовать в горах.
А теперь все устали, всем нужна передышка. Значит, скоро будет объявлен перерыв. Как было после Хасавьюрта.
Только это – не долгожданный мир на чеченской земле. При всех своих пушках-самолетах, передовых военных мыслях мы умудряемся снова остаться в дураках.
А значит, все начнется сначала.
Мага сидит и матом кроет всех – это обратная сторона его неутомимости. Он шел первым и первым должен был погибнуть. Но жив и теперь крепко ругается.
Амир спит, даже не найдя свой спальный мешок, просто на доске.
Гуся, взяв свою доску на колени, поет. Безклубов, перекрестившийся после нашего возвращения, кажется, один слушает его песню.
Мокнут наши вещи. Аккумуляторы сели еще в первую ночь. Дорогостоящая аппаратура превратилась в бесполезный хлам.
Все, кино кончилось.
Видеокамеру закутали в целлофановый чехол, спрятали в кофр и раскрыли над ним специально для этого припасенный зонтик. Но спасет ли это от сырости?
– Ночь какая-то тренировочная. Лег – встал, лег – встал. То ты на доске, то она на тебе.
Тринадцать
Отступившая к утру темнота обнажила побелевшую траву. Иней.Провожу пальцем по травинке, из белой она становится снова зеленой. Значит, еще не мороз, только последнее предупреждение.
Связь по рации между разбросанными в горах подразделениями теперь только в экстренных случаях. Почти все аккумуляторы «приказали долго жить», зато до сих пор не истрачен ни один патрон.
Туман.
Ни мы, ни в нас.
Но каждый рассвет – как перед Бородинской битвой.
Две ночи на Шариламе позади. Начинается третий день крупномасштабной войсковой операции по уничтожению бандформирований в верховьях реки Шаро-Аргун.
По-прежнему ничего не происходит.
Под нашей горой сразу два села. Одно называется Дай, другое – Шаро-Аргун. Оба селения пользуются дурной славой. Кажется, что Дай ближе, но дорогу к нему преграждает река. Ближайший мост в десяти километрах. За продуктами решено идти в Шаро-Аргун.
Одиннадцать человек. Прошусь с ними.
– Ты же понимаешь, что мне за тебя, случись чего, голову снимут. – Безклубов попыхтел для порядка, но через минуту улыбнулся: – Обещал я тебе, что будешь лягушками питаться, а ты не верил. На войне плохо не когда стреляют, а когда жрать нечего и помощь не придет. Хотя, когда стреляют, тоже, конечно, хреново. Ладно, с вами пойдет Гуська, держись к нему поближе.
Командовать продовольственной экспедицией назначен капитан Дмитрий Козлов. Оказывается, он – наш коллега, военный журналист. Но здесь капитан – замполит группировки. А при необходимости и командир боевой группы. Это его людей в первый день из-за непогоды подсадили к нам, на высоту 1691, и в назначенное место капитан повел свою группу пешком.
Но после первой же ночи Безклубов приказал им возвращаться на Шарилам. Здесь можно хотя бы высушиться у костра.
– Корреспондент, ты что, тоже с нами? В приметы не верю, но лучше б остался. С тобой и Гусей нас тринадцать, нехорошо. Ну ладно, становись в строй. Может, тебе автомат дать?
– Мое оружие – авторучка.
– Мое, вообще-то, тоже. Но газета не выходит, приходится воевать свинцом, а не словом.
Экспедиция
Вышли ровно в полдень.Не знаю, как Шарилам переводится с местного, но верхушка нашей горушки похожа на шар. Сначала пологий, мягкий спуск. Потом все круче и круче. Стараясь ступать след в след, мы вытянулись цепочкой метров на двести.
Еле сдерживаюсь, чтобы не перейти на бег. Если понесет – не остановишься. Я еще вижу сзади наш старт, а ноги уже дрожат как веревки.
Первым идет прапорщик Магомет Абуев (Мага). Когда-то он проходил подготовку в одном из лагерей Багаутдина. Но повоевать за идеи ваххабизма, к счастью, не успел, вовремя бросил это богопротивное дело и пошел служить по контракту в российскую армию.
Он учился ставить растяжки и закладывать на дороге фугасы. Теперь ему доверяют идти первым.
Это риск. Если вовремя не увидеть тоненькую проволочку, есть только 2–3 секунды, чтобы крикнуть остальным «ложись!» и попрощаться с жизнью. Духи ставят растяжки так, что осколки найдут тебя везде.
12.55.
Идем почти час. По бокам дороги пропасть. Что там, внизу и где оно кончается, не видно. Даже по сравнению с нашим туманом там сплошное облако.
Развилка. На карте ее нет. Куда идти?
На правой дороге поперек лежит большое поваленное дерево. Нет, туда не пойдем.
Выходим на поляну. Я назвал ее Поляной сказок. Грибы как на прилавке: белые, подберезовики, целые семьи – от огромных, до самых маленьких. Прямо посреди поляны раскинула тяжелые ветки дикая груша. Плоды маленькие, похожие на светло-желто-зеленые яблоки. Самые крупные едва ли крупнее сливы. Все спелые, ужасно сладкие. Внутри сиреневые.
– Зря мы с голодухи на фрукты налетели.
– А вон, доктор тоже ест, значит, можно.
– Дикая груша – лучшее средство против поноса – с умным видом изрекает доктор. – Но вы, друзья, правы, на пустой желудок много нельзя. – К доктору возвращается строгость. Он прячет полную горсть миниатюрных фруктов в карман и с важным видом отходит от дерева. С поляны уходит три дороги.
– Налево пойдешь – голову сложишь, на право – коня потеряешь...
– А прямо пойдешь – козленочком станешь!
– За козла ответишь, – беззлобно шутит Дима Козлов. – Кстати, эта развилка есть и на карте. – Командир снова серьезен. – Обе дороги ведут в одно место. Только одна идет вдоль ЛЭП, а другая вдоль ущелья.
– Командир, а третья?
Капитан махнул рукой – пошли прямо.
Блокнот, в котором только что делал записи, прячу в карман, чтобы догонять. Треснула ветка. Вздрагиваю. Сзади стоит и улыбается прапорщик Алексей Самохин. Напугал! Он идет последним и охраняет нашу колонну с тыла.
13.10.
Ноги уже привыкли к нагрузке. Но это еще едва ли третья часть пути. С ужасом думаю про обратную дорогу.
– Корреспондент, стой. Вода. – Дима достал из кармана ручку, вынул из нее стержень и наклонился в щель между сросшимися стволами дерева. Затем передал свою трубочку мне.
– Только глубоко не суй, чтобы гадость со дна не полезла. На поверхности воды плавает какая-то мошка. Я осторожно окунаю ручку – чтобы ни ее не задеть, ни дно.
Идем не быстро. Успеваю делать записи на ходу. Умудрился еще ни разу не упасть, хотя под ноги не смотрю вовсе. И все-таки отстаю. Замыкающий меня ждет, оглядываясь по сторонам. Прячу блокнот в карман и бегом догоняю остальных.
Посреди дороги большая, грязная лужа, истоптанная коровьим стадом.
– Кто хочет воды? Гусейн присел у дерева.
– Чистая питьевая вода.
Привык к его шуткам и розыгрышам – это же для скота!
– Да не эта, вон там, внизу.
Внизу ручей. Чистая горная вода. Жизнь снова стала сочной и яркой, как в рекламе хрустальной свежести. Вниз идет солдат с флягой. Пьет сам и несет всем. Фляга идет по рукам. Слышны бульки. Два-три глотка – и другому.
– Оказывается, как хорошо ходить с флягой!
– Много не пей. Кем бы ни стал, а отвечать все равно за козла придется. – Мага шутя озирается на замполита. Но тот смотрит в карту, сверяя наш маршрут с компасом. Ему не до шуток.
Где-то далеко-далеко раздался артиллерийский разрыв. За ним другой.
– Тщ! – прислушиваемся. Может, там без нас началась, наконец, операция?
Нет, в тумане ничего не начнется.
13.25.
Рядом с дорогой валяется два отстрелянных гранатомета.
– Давно брошены?
– Внутри уже букашки бегают. – Мага нюхает ствол. – Запаха нет. Может, неделя, может месяц, но не с прошлой зимы, это точно.
13.35.
Заблудились.
– Я балдею с нашей карты. Нет этих дорог! – замполит сверяет карту с жизнью. – Ну-ка, посмотри, куда это ущелье упирается.
Солдат лезет на дерево.
– Там коровы пасутся!
– Во, коровы! И больше ничего не надо! А то без жратвы возвращаться как-то не того. – Гуся почесал затылок.
14.00.
Дорогу нашли.
Крутой каменистый спуск. Слева обрыв. Стоп. Командир сомневается в правильности пути. Но вот речка, вот дорога. Солдат кричит: «А вот и ЛЭП!» А я ничего этого не вижу. Куда они смотрят?
14.10.
Вышли на площадку над селом. Привал.
– В село заходить будем? – Это Гуся.
– Нет, мимо пройдем! А зачем шли?
– Я думал, воровать.
– Это же Гуся! Шутник.
Шаро-Аргун как на ладони. Значит, и нас оттуда видно.
– А может, напрямую ломанем? Это ж какой крюк нам по серпантину выписывать!
– Напрямую ближе, но дольше. Если хочешь ноги поломать, иди. А вот то, что нас видно, как в тире, – это не правильно. Надо побыстрее отсюда сваливать. – Мага, как всегда, идет первым.
Жарко. Неужели был туман, дождь, холод, две ночи на земле? Здесь, на тысячу метров ниже – солнце.
От ходьбы по скосу болят ступни и правое колено.
Выходим в долину. Внизу шумит речка, но за деревьями ее не видно.
Совещание.
– Трое пусть останутся перед входом в селение. Мало ли что.
– Пусть останутся Амир, Мага и Гуся. А то скажут, духи переодеваются в нашу форму и бродят как хотят.
– Останется снайпер – раз, связист – два. Ты старший, – капитан обращается к Маге. – Останетесь в последней «зеленке» над селом.
14.30.
До села триста метров. Чьи-то свежие окопы преграждают дорогу. Осторожно идем дальше.
На карте это земля наша. На деле – мы идем сейчас по ней, как воры, укрываясь в тени, готовые стрелять на любой шорох в кустах.
Боевики тоже прячутся, но не от местных жителей. Для них каждый встречный может оказаться родственником.
Для нас – предателем.
Как нас встретят в селе? Хлебом-солью на пороге или автоматной очередью из-за угла?
Салям алейкум
Село тянется вдоль единственной улицы вниз, туда, где шумит горная река. Читаю название – улица «Заречная». Не какая-нибудь «имени Шамиля Басаева», а наша в доску – Заречная!Село нельзя назвать бедным. На обочине и во дворах стоят трактора и КамАЗы. Все окна застеклены, все крыши покрыты шифером или даже оцинкованным железом – величайший дефицит в горах. А ведь зимой здесь шли бои и почти все было разрушено.
Теперь разрушенной остается только школа. Ее не восстанавливают, чтобы показать международным комиссиям как факт варварства российских войск.
Два человека, издалека завидев вооруженных людей, входящих в село, растворились в одном из дворов. Успел только рассмотреть, что это молодые парни. И вроде бы без оружия.
– Все остаются здесь, я вперед. Следом Гуся. Из виду нас не упускать! Оружие на людей не наводить!
Дима подошел к забору. С той стороны к нему несмело подошла женщина.
– Салам алейкум! Где живет глава администрации?
Выяснилось, что женщина ничего не знает. Или не понимает. Но дом показала. Проводить нас вызвался ее малолетний сын. Он с завистью смотрит на Димкин автомат и нас совсем не боится.
И вдруг – сюрприз! Справа от дороги в ряд стоит четыре новенькие армейские палатки. Как будто мотострелковая рота на полевом выходе.
– Для кого это? – спрашиваю у мальчугана.
Он слишком плохо говорит по-русски, чтобы объяснить. Палатки пустые, за ними луг. К одному из колышков привязан одинокий бычок.
– Я так думаю, что здесь ночуют боевики. И бычок этот для них. Готов поспорить, что сзади палаток натоптано, а тропа уходит вон в тот лес. – Дима едва заметно повел в сторону леса стволом автомата.
Как будто из ниоткуда к нам подошли те парни, которые сначала, при нашем появлении в селе, поспешили куда-то укрыться.
– Мы вас проводим, – пацаненку что-то сказали на своем, и он убежал, не оглядываясь.
На вид парням меньше двадцати. Одеты аккуратно и не бедно. Чистые, хорошо отглаженные рубахи из тяжелого шелка, новые джинсы, туфли на толстой, видимо, очень крепкой подошве. Здесь, где никогда не было асфальта, очень странно увидеть чистую обувь. Туфли у парней блестят.
С улыбками они пошли вперед так, что замполит оказался между ними. Гуся держится метрах в тридцати сзади. Следом за ним Охотник. Он идет так, чтобы видеть и Диму с Гусей, и тех, кто идет сзади.
Так мы растягиваемся по всему селу. Нас десять человек, но вокруг каждого сто метров пустоты.
Гнетущая тишина. Улица пустынна. Кажется, что в селе только двое мужчин, и те идут сейчас, едва не взяв нашего капитана под руки.
А из-за каждой занавески, из-за каждого забора за нами напряженно наблюдают сотни внимательных глаз.
В конце улицы крутой поворот. Вот они где, мужчины.
Шестнадцать рослых молодых парней призывного возраста. Одеты по-столичному. На безбородых лицах написано приветствие, но от этого почему-то, напротив, становится не по себе. Еще четверо, постарше, стоят в сторонке. Одеты просто, по-сельскому, брюки заправлены в носки. Говорят, что так носят брюки только ваххабиты. Но, скорее всего, это выдумки. Просто в горах, так действительно удобней.
Какое-то время стоим стенка на стенку.
Наконец вперед вышел человек, назвался Рамзаном. Спросил, чего надо. Когда узнал, что продуктов, сказал, что сейчас подойдет глава администрации, а сам вернулся в толпу.
Нам принесли ковш воды и угостили сигаретами.
Гуся все понимает. На мгновение он отрывается от ковшика с водой, едва заметно пожимает плечами и снова пьет, как ни в чем не бывало.
Подошел глава. Хамзат Башаев, лет сорока пяти, приземистый, седой чеченец. Одет просто, не то что молодежь.
– Отец, нам нужен барашек, картошка и все такое. Взамен напишу расписку. Поедешь в Нохчи-Килой, там наши стоят, они тебе дадут бензин. Годится?
Договорились быстро. Хамзат куда-то ушел и вернулся с человеком, который вел барана.
На листочке из моего блокнота Дима написал расписку. Ее тут же спрятали в карман.
В разговоре мы узнали, что палатки посреди села ставили весной сами же военные – для беженцев, чьи дома были разрушены бомбардировками. Но не завезли кровати, и палатки пустуют.
– А где же беженцы?
– Их взяли к себе родственники.
– Так зачем же тогда палатки?
– Ну как же, зима скоро...
Действительно, в горах уже вот-вот ляжет снег. Но если бездомным нашлось место в домах у родни, никто не пустит их зимовать в палатках. Даже если туда поставят армейские железные кровати. Родственные отношения, традиционное горское гостеприимство, и все такое.
Может быть, Хамзат имеет в виду другое – то, что палатки нужны боевикам; что по ночам они приходят в село, а в дома их пускать боятся. Вдруг федералы действительно, как и обещали, шарахнут по дому, который приютит людей с оружием? И это даже хорошо, что палатки пусты. Нет кроватей, нет и вопросов, можно даже пощипывать военных за скупость. А боевики – народ привычный, переночуют и без кроватей, на земле, под брезентовой крышей, им за это деньги платят.
Стаю вертолетов, летящую на Ботлих, высадку десанта, пешие походы групп, ищущих в тумане свои высотки – все это местные жители видели. В селе знают, что мы в горах застряли и что рано или поздно у нас кончатся продукты, поэтому экспедицию ждали еще вчера.
– Вы там, на Шариламе, минировали?
– Нет, мы больше мины не ставим. Война закончилась.
– А то ведь нам там косить...
– Садись на трактор, довези нас до Шарилама, сам убедишься, что дорога свободна.
Оказалось, что ни один из тракторов не исправен, даже тот, который у нас на глазах только что выезжал в поле. Ни у кого нет и солярки.
Ну и ладно. Теперь бы только поскорее отсюда выйти.
Безклубов всматривался в ту сторону, где два дня назад можно было рассмотреть Шаро-Аргун. По карте до него километров семь, можно постараться достать минометами. Хотя, конечно, ни о какой точности на таком расстоянии не может быть и речи. В горах ветер носится как хочет и на пределе дальности рассчитать место разрыва очень трудно. Даже, наверно, невозможно. Тем более что сейчас не то что Шаро-Аргун, даже окраины своих позиций скрывает туман.
Группа Козлова вышла в полдень. Час туда. нет, два часа – туда, пять – обратно. Должны успеть вернуться до темна.
– Ноль-третий, ноль-третий, выставь человека на левую дорогу, пусть посмотрит там мою группу, пусть посмотрит мою группу. Как понял, прием?
Ноль-третий – это комбат Романюта. Он с группой сидит прямо над Шаро-Аргуном. Но он тоже в тумане, ничего не видит, кроме себя.
– Ноль-первый, у меня за дорогой уже наблюдают.
– Смотри, чтобы они там друг друга не перестреляли по ошибке!
– У меня дозор ниже, там тумана нет, видимость прекрасная, не то, что у меня.
– Понял. Жду доклад, жду доклад. Все, конец связи. Восемь солдат, два прапорщика, офицер и корреспондент с Гусей. Тринадцать человек. Кто из них тринадцатый?
– Командир, а если они к темну не успеют?
– Тогда будут ночевать вместе с дозором Романюты. Если догадаются, конечно.
– Лучше бы не догадались. Замполит ведь не знает, где люди Романюты, и ночью, в темноте они друг друга точно перестреляют.
Подъем
16.30.Пошли назад. До темноты два с половиной часа.
Местные мужчины так и остались стоять у поворота. По-моему, их даже стало больше.
В селе как по приказу вдруг появились женщины. Они выносят нам продукты. Набралось несколько мешков и дюжина пакетов с картошкой, помидорами, сыром, хлебом и всякой всячиной. Каждому на плечи легло килограмм по двадцать. Охотнику досталась самая тяжелая ноша – почти полный мешок с картошкой.
На выходе из села подошли прикрывающие нас Мага, снайпер и связист.
– И ишака не дали? Вот сволочи! Как же мы барашка потащим?
Барашек молодой, жирный, не поскупились местные, весит, наверно, не меньше полста кэгэ.
– Если его зарезать, будет вдвое легче.
– А кто резать будет?
– Кто умеет, тот и будет.
– Леха Самохин, вроде умеет. У него, видал, какой нож на боку?
– Так и что, что нож. Может, он кидать его умеет, а барана не зарежет?
Гуся развернул назад кепку, надвинул ее на лоб и не рвущиеся ручки своего пакета закинул на голову так, что сам пакет оказался на спине. По сравнению с маленьким Гусей он кажется огромным, но так удобнее. У меня так не получится, в руках два пакета. В них сыр и хлеб – самое вкусное. Трудно удержаться от соблазна. Но знаю, что если дойду, то только на голодный желудок. Стоит поесть – и все.
Свободные руки остались только у прапорщика Алексея Самохина, который идет в замыкании, и у Маги, который снова пошел первым.
Начинаем растягиваться. Замполит идет в замыкании, вместе с Лешей Самохиным. Я вместе с Магой и Гусей иду впереди нашей колонны, так легче. Предательски разболелось колено.
Останавливаемся на первой ровной площадке и ждем остальных. Мага выдает каждому по помидору и маленькому кусочку лепешки.
– Воды никому не пить. А барана я зарежу. Когда мясником работал, каждый день по два десятка к Аллаху отправлял.
– Мага, ты еще и мясником был?
– Это когда отец узнал, что я у ваххабистов в лагере тренируюсь, сразу забрал меня в Буйнакск. А работать надо – я и пошел на рынок.
– А как же в армию попал, призвали?
– Нет. Надоело мне животных резать, каждый день одно и то же. Потом женился. В общем, бросил. Пришел в бригаду, взяли на контракт. Воевать-то меня научили не хуже, чем баранов резать.
Подошли остальные. Мага принялся за дело.
– Идем дотемна. Как стемнеет, ищем место для ночлега. Наломаем веток, на них ляжем, ими же и укроемся.
Замполит одет легче других. Перед трудной дорогой все специально старались снять с себя лишнюю одежду. Теперь бы она пригодилась.
– А я думаю, надо идти. – Это слова Маги. – У села они нас не тронут, побоятся возмездия. Если встретят, то уже где-нибудь там, на подходе к Шариламу.
– Мне кажется, у них другие планы. Они же нас подкупили! Смотрите, как быстро этот их председатель согласился не на бензин, а на какую-то расписку. Что, этот бензин ему кто-то отдаст? Нет. И он знает это. А барашка привел. Причем не своего.
– Если бы не привел, отобрали бы!
– Лихой! В селе всего семьдесят восемь дворов, а ты видел, сколько молодцев нас встретило? Женщин и детей попрятали, многих вообще еще в том году отправили к родне на равнину. А эти парни зачем остались, пахать, что ли? У них если есть где мозоли, так только на плече – от автомата.
Мага управился с бараном минут за двадцать. Охотник нашел длинную жердь, на которую привязали тушу. Нести стало удобней.
17.40.
Вошли в лес. Только что туман был впереди, и вот он уже вокруг нас. Сплошное молоко. Сразу стало темно. Только белые верхушки леса напоминают о том, что еще день. Из мглы выплывают причудливые коряги – норовят выколоть глаза или попасть под ноги. Словно кадры из триллера. Полное ощущение нереальности происходящего.
– Гуся, а здесь волки есть?
– Есть, конечно. Смотри, как Амир по сторонам оглядывается, у него ведь сумка с ливером от барашка. Если отстанет, загрызут.
– Ладно, Гуся, перестань пугать корреспондента.
Где-то вверху лес шумит от ветра. Туман, оседает на листьях и сыпется вниз крупным дождем. Сначала промокли от пота, теперь – от дождя и противной мороси тумана. Тяжело дышать. Нестерпимо болит колено, стараюсь больше опираться на левую ногу.
19.30.
Выходим из леса. Свет в конце тоннеля не получился. Здесь уже ночь. Зато нет дождя. Смотрю в небо, и чудится, что вижу звезды. Нет, туман, показалось.
Охотник тащит свой мешок на каком-то запредельном десятом дыхании. По-моему, он даже ничего не слышит. По крайней мере на происходящее вокруг не обращает никакого внимание, идет, уткнувшись себе под ноги. Но в армии говорят, что солдат идет столько, сколько может, а потом еще столько, сколько надо. Гуся прет со своим огромным пакетом как маленький трактор. Но даже он, весельчак и балагур, уже давно не пытается веселить остальных.
Только Мага по-прежнему насторожен и внимательно смотрит по сторонам. Он идет первым, и первая растяжка или первая пуля – ему.
Две трети пути уже прошли. Привал.
Достаю из-за пазухи блокнот. Это самая сухая вещь из всего, что у меня есть. Чтобы делать записи в полной темноте, для каждой строчки переворачиваю страницу. И все-таки страницы размокли, ручка не пишет.
Эпилог
Война слагается не только из крови и смертей. И эта, другая сторона войны, тоже страшная. Она состоит из вопросов.Почему вместо полнокровных частей в бой идут импровизированные сборные команды военных округов. Россыпь батальонов, которую как ни складывай, в сплоченную дивизию не сложишь.
Где тот опыт, который оплачен кровью прошлых войн?
Почему три года временного мира, подаренные нам в Хасавьюрте, прошли для нас впустую?
Старая армейская шутка гласит: в армии бывает только два неправильных решения – наступать в сторону, обратную фронту и форсировать реку вдоль берега, а не поперек. Все остальные решения являются более или менее целесообразными. На случай, если что-то не вышло, в запасе есть другая шутка: я начальник – ты дурак. То есть я решил, а ты не смог исполнить. В Ханкале никто не признает, что операция провалена. Напротив, чем бы она ни закончилась, будут рапорты об успешном выполнении задачи, о трофеях, о каких-то виртуальных трупах боевиков.
На первый взгляд, дикая смесь самодурства и страха ответственности. Но есть и другой, более глубокий смысл. Солдат не должен сомневаться в правильности командирского решения, а для этого в нем должен быть уверен сам командир. И не смотря на потери, которые понесла армия в ходе реформ и сокращений, сомневаться в профессионализме командиров преждевременно. Они умеют воевать. Но хуже некуда после переговоров снова драться за уже взятые когда-то с кровью рубежи.
Те, кто задумывает войны, сидят далеко от окопов. Они не видят лица людей, которых отправляют в ад. Они только посылают своим воинам напутствия и сулят награды. Они знают, что за любые потери можно получить индульгенцию. Достаточно сделать погибших героями. А искалеченным вручить ордена.
Поэтому армия – в одной руке автомат, а в другой Уголовный кодекс – ведет с противником игру в «казаков-разбойников».
Война – это наука, и в ее формулах жизни умножаются на дни, дни делятся на трудности, вводятся поправки на противника и. общественное мнение. Как будто не ясно, что на войне одни убивают, другие погибают, и война без потерь не бывает. Но война – это еще и продолжение политики. А ее у нас на Кавказе как не было, так и нет.
В академиях учат, что для успеха война должна начинаться с первым теплом, а заканчиваться с первым листопадом. И когда в октябре 99-го я шел с колонной в глубь мятежной Чечни, я видел, что все хотят вернуться домой с победой до наступления холодов.
В ноябре мы так правильно и стремительно наступали, что я все еще верил в скорое приближение последнего акта: никто не хотел зимовать в горах.
А теперь все устали, всем нужна передышка. Значит, скоро будет объявлен перерыв. Как было после Хасавьюрта.
Только это – не долгожданный мир на чеченской земле. При всех своих пушках-самолетах, передовых военных мыслях мы умудряемся снова остаться в дураках.
А значит, все начнется сначала.
Мага сидит и матом кроет всех – это обратная сторона его неутомимости. Он шел первым и первым должен был погибнуть. Но жив и теперь крепко ругается.
Амир спит, даже не найдя свой спальный мешок, просто на доске.
Гуся, взяв свою доску на колени, поет. Безклубов, перекрестившийся после нашего возвращения, кажется, один слушает его песню.
...Ачхой-Мартан, Ярыш-Марды —
Язык сломать как дважды два.
Налей, братан, живой воды,
Да повторяй мои слова:
Эй да, лей-ка, налей
За командира, да жизнь на весах.
Эй да, лей-ка, налей
Третий за тех, кто нас ждет в небесах.
Меня красавица-жена
Ждала с войны, ждала живым.
Да похоронка не дошла,
Я был убит, я просто дым.
Леша Самохин вдруг встрепенулся: легкий ветерок, дувший с запада, стал путаться, ломаться и в итоге понесся на восток. Но сил для радости не осталось. И уже под утро Гуся вдруг не своим голосом заголосил, как ребенок протягивая руку с пальцем в небо: звезды!
Эй да, лей-ка, налей,
Чтоб все возвращались живыми домой.
Эй да, лей, не жалей
За этот тост всем еще по одной...