Страница:
— А дворника как найти? — поинтересовался Саша. Ответ на этот вопрос тоже был получен немедленно.
Транспорт РЭУ содержался в отдельном здании, выстроенном посреди довольно просторного двора-колодца. Металлические ворота были закрыты, и Маневич решительно толкнул половинку двери, выкрашенной рыжей масляной краской. Дверь немелодично скрипнула. В гараже было темно, удалось разглядеть только контуры тракторов и грузовичка с нежным названием «Газель». Они сделали два шага, Лизавета немедленно споткнулась о какую-то запчасть и тихонько чертыхнулась.
— Эй, есть кто-нибудь?
Саша повторил вопрос дважды, прежде чем услышал ответ.
— А кто нужен?.. — крикнули из темноты. Саша сориентировался и пошел на голос. Лизавета осторожно двинулась следом. Потихоньку они дошли до двери, под которой виднелась полоска света. Стучать Маневич не стал.
— Габридзе здесь?
Дверь открылась почти сама по себе, как от ветра. В маленькой подсобке сидела теплая компания хорошо известного типа людей — любителей поутру пропустить бутылочку на троих в антисанитарных условиях. Уставленную стеллажами грязную комнатку никак нельзя было назвать подходящей для приема пищи и распития спиртного, однако дефицит стерильности вовсе не мешал работягам в пятнистых зеленоватых ватниках наслаждаться жизнью — они сидели на табуретках вокруг импровизированного стола из автопокрышек и прекрасно себя чувствовали. Незваные гости остановились на пороге.
— Так есть Габридзе? — снова задал вопрос Саша.
— Ну, я Габридзе… — пробасил сидящий в углу усатый парень. В принципе, из всех присутствующих он больше всего и был похож на носителя грузинской фамилии: черные, чуть вьющиеся волосы и нос с заметной горбинкой выдавали кавказское происхождение. Но говорил парень чисто, без акцента.
— Здравствуйте, мы журналисты, с телевидения. Хотели бы задать вам несколько вопросов… — осторожно начал Маневич.
— Точно, с телевидения, — обрадовался самый пожилой рабочий. — А я смотрю, у девушки лицо такое знакомое, все вспоминал, из какой она квартиры.
Лизавета улыбнулась и опустила глаза, а отвечать не стала, чтобы не отвлекаться на разговор о том, кто, где и когда видел ее на экране.
Габридзе отреагировал не столь весело:
— А что надо-то?
— Мы насчет тела, которое вы нашли в подвале! — сказал Саша.
— Вот, что я им говорил? Затаскают! Не надо было ничего трогать! — досадливо махнул рукой Габридзе и отвернулся. Его собутыльники тоже молчали. Пауза затягивалась.
— Простите, как ваше имя-отчество? — поинтересовалась Лизавета. Чтобы возобновить вдруг оборвавшийся разговор, самое лучшее — задать простой и ясный вопрос.
— Мое, что ли? Георгий Давидович. — Габридзе откликнулся не сразу.
— А кому вы говорили, что тело надо оставить там, где есть? — вступил в беседу Маневич.
— Да всем говорил, хлопот не оберешься с этой милицией и прочим…
— А что — не в первый раз тело находите? Опыт был?
Габридзе возмущенно замотал головой:
— Еще чего, первый раз такое, слава Богу! Правда, был случай, под лестницей бомжа нашли, в семнадцатом доме, да ведь бомж — он и есть бомж, умер и умер, тогда никто не интересовался, а тут уже два раза в отделение вызывали! Теперь вы еще пришли… Я знал, что затаскают! Приличная такая дамочка…
— А раньше в этом районе вы ее не встречали?
— Да разве всех упомнишь?!
— А в подвал почему пошли? — спросила Лизавета. Они с Сашей так и стояли на пороге. Войти их никто не пригласил, уступить табурет даме тоже никто не торопился. Впрочем, Лизавета не обиделась — не в Версаль приехала…
— Как почему? Подвал под офис сдают, а там воды по колено…
— А кому под офис? — оживился Саша.
— Меня это не касается, нам поручили воду выкачать, мы и пришли. И тут такая незадача! Теперь вот отчитывайся перед вами!
— Дверь-то заперта была? В подвал? — продолжал давить Маневич.
— Нет, замок висел на одной скобе, взяли у дворника ключ, а он не пригодился. — Габридзе хлопнул себя по обтянутой камуфляжными штанами коленке. — Да открыл, наверное, кто-то, когда входил в подвал. Не сквозь же дверь эта дамочка туда пришла! Такой замок сломать — тьфу, если умеючи!
— А воду-то откачали?
Вместо ответа Габридзе тяжело вздохнул и посмотрел на полупустую бутылку водки. Он явно устал от вопросов, да и трубы опять горели. «Сколько можно отвечать на вопросы, если продукт тухнет?» — этот незамысловатый упрек явственно читался на лицах сидевших в подсобке мужчин.
— Так откачали воду? — упорствовал Маневич.
— Нет, пойдем еще, завтра или когда там… — угрюмо буркнул Габридзе и начал наполнять стаканы.
— Может, и телевидение с нами, а? — гостеприимно предложил пожилой рабочий. — Стаканы сейчас организуем!
— Нет, спасибо, мы пойдем. — Лизавета даже вздрогнула. Эта идея явно ее шокировала. — До свидания.
— Да, до свидания. — Саша вышел следом.
Когда они очутились на относительно свежем воздухе, Маневич тут же принялся ругать Лизавету:
— Лучше бы один пошел, а то толку от вас, журналистки уважаемые, чуть больше, чем от лисицы в курятнике! Выпил бы с ними водки, они, глядишь, еще чего-нибудь рассказали бы…
— Прекрати говорить красиво, — немедленно отрезала Лизавета. — Ничего бы ты не узнал. Они просто украсили бы матюжками те же ответы, и у тебя появилось бы ощущение, что ты получил полную и всестороннюю информацию. Пошли к дворнику!
Дворника, вернее, дворничиху они нашли по указанному адресу без особых проблем. Правда, напуганная желтой прессой женщина долго не хотела открывать дверь своей квартиры. Саша уж и так и сяк ее уламывал, и хозяйка сдалась только тогда, когда он предложил забросить ей в окно собственное редакционное удостоверение.
— Тоже мне, кабальеро, — прокомментировала нестандартную идею Лизавета, но на дворничиху Сашина самоотверженность произвела впечатление, она щелкнула хлипким замком и осмотрела пришельцев в образовавшуюся щель. Потом решилась и отрыла дверь пошире.
— Добрый день, мы хотим вам задать всего два вопроcа, — обаятельно улыбнулся Саша.
Дворничиха ответила нелюбезно:
— Задавайте, только побыстрее, у меня там белье кипятится!
— Пользуйтесь «Асом»! Можно без кипячения! — Ответ напрашивался сам собой. Однако дворничиха шутку не приняла и попыталась захлопнуть дверь.
— Ходют тут всякие, учат! — Видимо, бессмертная реклама на нее не действовала, или же в этой квартире жили без телевизора. Впрочем, уйти от вопросов женщине не удалось. Маневич, рискуя остаться без пальцев, просунул руку в щель, и дворничиха, поразмыслив, не стала его калечить.
— Скажите, вот подвал, где эту женщину нашли, он всегда заперт был?
— Всегда. Положено так — все подвалы и чердаки на запоре держать, чтобы бомжи пожара не устроили, — пробурчала дворничиха. Она была рыжая, с проседью, волосы забраны в тугой пучок на затылке, что делало ее похожей на школьную учительницу. Если, конечно, учительницы носят дома старые сине-фиолетовые спортивные штаны и застиранные свитера.
— А тот самый подвал был заперт или нет? Вот рабочие говорят… — не унимался Маневич.
— Они вам наговорят, особенно когда с утра зенки зальют, алкаши проклятые. Еще что интересует? — совсем посуровела их и без того каменноликая собеседница. Лизавета поняла, что пора вмешиваться, и быстро проговорила:
— Вы не пугайтесь, пожалуйста, мы не в смысле злоупотреблений и нарушений, дело в том, что в милиции дело хотят закрыть, говорят, простой несчастный случай, а нам кажется, что эта женщина… — Лизавета секунду помешкала. — Ну, не сама туда пришла. Понимаете? Она у нас на студии работала. Муж у нее больной, сын остался, в армии. Нечего было ей в этом подвале делать. Поэтому очень важно узнать, закрыта была дверь или нет. Или у вас кто-то ключ просил? Мы просто должны проверить, это до милиции не дойдет, точно вам говорю…
Дворничиха с минуту пристально глядела на Лизавету и, вероятно, решила, что она заслуживает доверия.
— От этого подвала несколько ключей было. Я тут одним разрешила иногда товар оставлять. А потом, когда начальник нашел арендаторов, сказала, чтобы выметались.
— А кто оставлял товар?
— Да парни какие-то, бизнесмены, — важно выговорила дворничиха.
— Может, вы и название фирмы скажете?
— Вот уж не знаю, мне эта фирма без надобности, парни и парни, один высокий, блондин, красивый такой, обходительный, а второй маленький, шатенистый, крепкий.
Саша немедленно разыграл удивление:
— Что ж, вы и документов их не видели, а ключ дали?
— Так ведь не в квартиру пускала. В подвале, кроме воды да комаров, они там круглый год по стенам сидят, ничего нет. Что эти парни там держали — их дело, главное, что не мешки со взрывчаткой, а товар. Я сразу предупредила — за сохранность не отвечаю.
— Откуда вы знаете, что это была не взрывчатка?
— Так ведь не чеченцы, поди. Наши, русские ребята. Говорю же — один блондин, второй шатенистый.
Аргумент, конечно, был тот еще, но чувствовалось, что дискуссия на тему «Национальное лицо терроризма» с дворничихой не получится.
— Как же вы тогда их предупредили, чтобы они увезли товар? — Маневич нашел еще одно слабое место в ответах дворничихи.
— А встретила их. Совершенно случайно, буквально третьего дня! Ну и сказала, чтобы убрали все.
— И что же они там хранили, если в подвале воды по пояс? — продолжал допрос Маневич.
— Я не следила. Видела один раз какую-то большую коробку с надписями по-иностранному, так разве прочтешь? — Дворничиха оглянулась, услышав какой-то шум в глубине квартиры. — Ну что, все у вас? Там у меня белье…
— Последний вопрос — вы их узнаете, если увидите?
— Чего ж не узнать? Приметные ребята! — ответила дворничиха и скрылась за дверью.
— Это Целуев, я тебе говорю! Обходительный блондин — это он! — Саша горячился и размахивал руками, он даже на дорогу не смотрел и чуть не угодил под машину, неосторожно ступив на мостовую.
— Послушай, под эти приметы только в нашей редакции подходит не меньше трех человек, — попробовала остудить его прагматичная Лизавета. Но тщетно, Саша продолжал гнуть свою линию:
— Обходительный блондин, лучше не придумаешь, это он, к тому же и офис его неподалеку, на Восстания.
— И что? Здесь тысячи офисов, в которых работают блондины. К тому же, какой товар может хранить в подвале профессиональный имиджмейкер? Или ты полагаешь, что он хотел использовать подвал как гробницу? Судя по твоему рассказу, человек он, конечно, неприятный, но не производит впечатления клинического идиота. И не стал бы светится личиком, если собирался спрятать в подвале труп.
— Да нет, — досадливо поморщился Саша. — Они там что-то хранили, а потом надо было срочно спрятать тело, и они бросили его в воду. Они же не знали, что появятся эти работяги с помпой.
Лизавета задумчиво смотрела на светофор, мигающий предупреждающим желтым глазом.
— Может, ты и прав, но все это надо еще доказать… А то у нас чувства, подозрения и ощущения…
— Я и докажу, вот вернусь из Москвы и докажу. Есть идея.
Они распрощались на углу Невского и Восстания. Маневич пошел за билетом, а Лизавета отправилась в магазин: у продуктов есть крайне неприятное свойство — сколько бы ты ни накупил, они кончаются, и запасы надо пополнять.
Транспорт РЭУ содержался в отдельном здании, выстроенном посреди довольно просторного двора-колодца. Металлические ворота были закрыты, и Маневич решительно толкнул половинку двери, выкрашенной рыжей масляной краской. Дверь немелодично скрипнула. В гараже было темно, удалось разглядеть только контуры тракторов и грузовичка с нежным названием «Газель». Они сделали два шага, Лизавета немедленно споткнулась о какую-то запчасть и тихонько чертыхнулась.
— Эй, есть кто-нибудь?
Саша повторил вопрос дважды, прежде чем услышал ответ.
— А кто нужен?.. — крикнули из темноты. Саша сориентировался и пошел на голос. Лизавета осторожно двинулась следом. Потихоньку они дошли до двери, под которой виднелась полоска света. Стучать Маневич не стал.
— Габридзе здесь?
Дверь открылась почти сама по себе, как от ветра. В маленькой подсобке сидела теплая компания хорошо известного типа людей — любителей поутру пропустить бутылочку на троих в антисанитарных условиях. Уставленную стеллажами грязную комнатку никак нельзя было назвать подходящей для приема пищи и распития спиртного, однако дефицит стерильности вовсе не мешал работягам в пятнистых зеленоватых ватниках наслаждаться жизнью — они сидели на табуретках вокруг импровизированного стола из автопокрышек и прекрасно себя чувствовали. Незваные гости остановились на пороге.
— Так есть Габридзе? — снова задал вопрос Саша.
— Ну, я Габридзе… — пробасил сидящий в углу усатый парень. В принципе, из всех присутствующих он больше всего и был похож на носителя грузинской фамилии: черные, чуть вьющиеся волосы и нос с заметной горбинкой выдавали кавказское происхождение. Но говорил парень чисто, без акцента.
— Здравствуйте, мы журналисты, с телевидения. Хотели бы задать вам несколько вопросов… — осторожно начал Маневич.
— Точно, с телевидения, — обрадовался самый пожилой рабочий. — А я смотрю, у девушки лицо такое знакомое, все вспоминал, из какой она квартиры.
Лизавета улыбнулась и опустила глаза, а отвечать не стала, чтобы не отвлекаться на разговор о том, кто, где и когда видел ее на экране.
Габридзе отреагировал не столь весело:
— А что надо-то?
— Мы насчет тела, которое вы нашли в подвале! — сказал Саша.
— Вот, что я им говорил? Затаскают! Не надо было ничего трогать! — досадливо махнул рукой Габридзе и отвернулся. Его собутыльники тоже молчали. Пауза затягивалась.
— Простите, как ваше имя-отчество? — поинтересовалась Лизавета. Чтобы возобновить вдруг оборвавшийся разговор, самое лучшее — задать простой и ясный вопрос.
— Мое, что ли? Георгий Давидович. — Габридзе откликнулся не сразу.
— А кому вы говорили, что тело надо оставить там, где есть? — вступил в беседу Маневич.
— Да всем говорил, хлопот не оберешься с этой милицией и прочим…
— А что — не в первый раз тело находите? Опыт был?
Габридзе возмущенно замотал головой:
— Еще чего, первый раз такое, слава Богу! Правда, был случай, под лестницей бомжа нашли, в семнадцатом доме, да ведь бомж — он и есть бомж, умер и умер, тогда никто не интересовался, а тут уже два раза в отделение вызывали! Теперь вы еще пришли… Я знал, что затаскают! Приличная такая дамочка…
— А раньше в этом районе вы ее не встречали?
— Да разве всех упомнишь?!
— А в подвал почему пошли? — спросила Лизавета. Они с Сашей так и стояли на пороге. Войти их никто не пригласил, уступить табурет даме тоже никто не торопился. Впрочем, Лизавета не обиделась — не в Версаль приехала…
— Как почему? Подвал под офис сдают, а там воды по колено…
— А кому под офис? — оживился Саша.
— Меня это не касается, нам поручили воду выкачать, мы и пришли. И тут такая незадача! Теперь вот отчитывайся перед вами!
— Дверь-то заперта была? В подвал? — продолжал давить Маневич.
— Нет, замок висел на одной скобе, взяли у дворника ключ, а он не пригодился. — Габридзе хлопнул себя по обтянутой камуфляжными штанами коленке. — Да открыл, наверное, кто-то, когда входил в подвал. Не сквозь же дверь эта дамочка туда пришла! Такой замок сломать — тьфу, если умеючи!
— А воду-то откачали?
Вместо ответа Габридзе тяжело вздохнул и посмотрел на полупустую бутылку водки. Он явно устал от вопросов, да и трубы опять горели. «Сколько можно отвечать на вопросы, если продукт тухнет?» — этот незамысловатый упрек явственно читался на лицах сидевших в подсобке мужчин.
— Так откачали воду? — упорствовал Маневич.
— Нет, пойдем еще, завтра или когда там… — угрюмо буркнул Габридзе и начал наполнять стаканы.
— Может, и телевидение с нами, а? — гостеприимно предложил пожилой рабочий. — Стаканы сейчас организуем!
— Нет, спасибо, мы пойдем. — Лизавета даже вздрогнула. Эта идея явно ее шокировала. — До свидания.
— Да, до свидания. — Саша вышел следом.
Когда они очутились на относительно свежем воздухе, Маневич тут же принялся ругать Лизавету:
— Лучше бы один пошел, а то толку от вас, журналистки уважаемые, чуть больше, чем от лисицы в курятнике! Выпил бы с ними водки, они, глядишь, еще чего-нибудь рассказали бы…
— Прекрати говорить красиво, — немедленно отрезала Лизавета. — Ничего бы ты не узнал. Они просто украсили бы матюжками те же ответы, и у тебя появилось бы ощущение, что ты получил полную и всестороннюю информацию. Пошли к дворнику!
Дворника, вернее, дворничиху они нашли по указанному адресу без особых проблем. Правда, напуганная желтой прессой женщина долго не хотела открывать дверь своей квартиры. Саша уж и так и сяк ее уламывал, и хозяйка сдалась только тогда, когда он предложил забросить ей в окно собственное редакционное удостоверение.
— Тоже мне, кабальеро, — прокомментировала нестандартную идею Лизавета, но на дворничиху Сашина самоотверженность произвела впечатление, она щелкнула хлипким замком и осмотрела пришельцев в образовавшуюся щель. Потом решилась и отрыла дверь пошире.
— Добрый день, мы хотим вам задать всего два вопроcа, — обаятельно улыбнулся Саша.
Дворничиха ответила нелюбезно:
— Задавайте, только побыстрее, у меня там белье кипятится!
— Пользуйтесь «Асом»! Можно без кипячения! — Ответ напрашивался сам собой. Однако дворничиха шутку не приняла и попыталась захлопнуть дверь.
— Ходют тут всякие, учат! — Видимо, бессмертная реклама на нее не действовала, или же в этой квартире жили без телевизора. Впрочем, уйти от вопросов женщине не удалось. Маневич, рискуя остаться без пальцев, просунул руку в щель, и дворничиха, поразмыслив, не стала его калечить.
— Скажите, вот подвал, где эту женщину нашли, он всегда заперт был?
— Всегда. Положено так — все подвалы и чердаки на запоре держать, чтобы бомжи пожара не устроили, — пробурчала дворничиха. Она была рыжая, с проседью, волосы забраны в тугой пучок на затылке, что делало ее похожей на школьную учительницу. Если, конечно, учительницы носят дома старые сине-фиолетовые спортивные штаны и застиранные свитера.
— А тот самый подвал был заперт или нет? Вот рабочие говорят… — не унимался Маневич.
— Они вам наговорят, особенно когда с утра зенки зальют, алкаши проклятые. Еще что интересует? — совсем посуровела их и без того каменноликая собеседница. Лизавета поняла, что пора вмешиваться, и быстро проговорила:
— Вы не пугайтесь, пожалуйста, мы не в смысле злоупотреблений и нарушений, дело в том, что в милиции дело хотят закрыть, говорят, простой несчастный случай, а нам кажется, что эта женщина… — Лизавета секунду помешкала. — Ну, не сама туда пришла. Понимаете? Она у нас на студии работала. Муж у нее больной, сын остался, в армии. Нечего было ей в этом подвале делать. Поэтому очень важно узнать, закрыта была дверь или нет. Или у вас кто-то ключ просил? Мы просто должны проверить, это до милиции не дойдет, точно вам говорю…
Дворничиха с минуту пристально глядела на Лизавету и, вероятно, решила, что она заслуживает доверия.
— От этого подвала несколько ключей было. Я тут одним разрешила иногда товар оставлять. А потом, когда начальник нашел арендаторов, сказала, чтобы выметались.
— А кто оставлял товар?
— Да парни какие-то, бизнесмены, — важно выговорила дворничиха.
— Может, вы и название фирмы скажете?
— Вот уж не знаю, мне эта фирма без надобности, парни и парни, один высокий, блондин, красивый такой, обходительный, а второй маленький, шатенистый, крепкий.
Саша немедленно разыграл удивление:
— Что ж, вы и документов их не видели, а ключ дали?
— Так ведь не в квартиру пускала. В подвале, кроме воды да комаров, они там круглый год по стенам сидят, ничего нет. Что эти парни там держали — их дело, главное, что не мешки со взрывчаткой, а товар. Я сразу предупредила — за сохранность не отвечаю.
— Откуда вы знаете, что это была не взрывчатка?
— Так ведь не чеченцы, поди. Наши, русские ребята. Говорю же — один блондин, второй шатенистый.
Аргумент, конечно, был тот еще, но чувствовалось, что дискуссия на тему «Национальное лицо терроризма» с дворничихой не получится.
— Как же вы тогда их предупредили, чтобы они увезли товар? — Маневич нашел еще одно слабое место в ответах дворничихи.
— А встретила их. Совершенно случайно, буквально третьего дня! Ну и сказала, чтобы убрали все.
— И что же они там хранили, если в подвале воды по пояс? — продолжал допрос Маневич.
— Я не следила. Видела один раз какую-то большую коробку с надписями по-иностранному, так разве прочтешь? — Дворничиха оглянулась, услышав какой-то шум в глубине квартиры. — Ну что, все у вас? Там у меня белье…
— Последний вопрос — вы их узнаете, если увидите?
— Чего ж не узнать? Приметные ребята! — ответила дворничиха и скрылась за дверью.
— Это Целуев, я тебе говорю! Обходительный блондин — это он! — Саша горячился и размахивал руками, он даже на дорогу не смотрел и чуть не угодил под машину, неосторожно ступив на мостовую.
— Послушай, под эти приметы только в нашей редакции подходит не меньше трех человек, — попробовала остудить его прагматичная Лизавета. Но тщетно, Саша продолжал гнуть свою линию:
— Обходительный блондин, лучше не придумаешь, это он, к тому же и офис его неподалеку, на Восстания.
— И что? Здесь тысячи офисов, в которых работают блондины. К тому же, какой товар может хранить в подвале профессиональный имиджмейкер? Или ты полагаешь, что он хотел использовать подвал как гробницу? Судя по твоему рассказу, человек он, конечно, неприятный, но не производит впечатления клинического идиота. И не стал бы светится личиком, если собирался спрятать в подвале труп.
— Да нет, — досадливо поморщился Саша. — Они там что-то хранили, а потом надо было срочно спрятать тело, и они бросили его в воду. Они же не знали, что появятся эти работяги с помпой.
Лизавета задумчиво смотрела на светофор, мигающий предупреждающим желтым глазом.
— Может, ты и прав, но все это надо еще доказать… А то у нас чувства, подозрения и ощущения…
— Я и докажу, вот вернусь из Москвы и докажу. Есть идея.
Они распрощались на углу Невского и Восстания. Маневич пошел за билетом, а Лизавета отправилась в магазин: у продуктов есть крайне неприятное свойство — сколько бы ты ни накупил, они кончаются, и запасы надо пополнять.
ЧАСТЬ 2 КОНТРОЛЬНАЯ ОТМЕНЯЕТСЯ
Саша Маневич шел-шагал по Москве, по проспекту, название которого для приезжего с берегов Невы звучит как «плюсквамперфектум», как знак из давно прошедшего времени. Он шел по Ленинградскому проспекту и втихую завидовал жителям столицы.
Троллейбусы по Тверской и Ленинградскому проспекту ходили, как заведенные, будто зайцы, снабженные батарейками «Энерджайзер». Жители Северной Пальмиры давно усвоили немудрящую истину: если туда, куда тебе надо, ты в силах дойти пешком, — иди. Сэкономишь время, силы и сбережешь хорошее настроение.
Дождавшись на остановке троллейбуса, Саша вспрыгнул на заднюю площадку и поехал в сторону Тверской. На Тверском бульваре ему назначил встречу депутат Зотов.
Сниматься Яков Сергеевич отказался категорически, чем несказанно удивил журналиста Маневича. Все телевизионщики знали Зотова как законченного ликоблуда. (Далеко не каждый знаком с телевизионным жаргоном, поэтому следует пояснить: ликоблудом именуется человек, получающий колоссальное наслаждение от вида собственного лица на экране и потому готовый сниматься где угодно и в каком угодно качестве.) Раз съемок не будет, Саша бросил оператора в телевизионной гостинице. Машину тоже решил не заказывать — зачем попусту тратить студийные деньги? Спасибо за бережливость ему, конечно, никто не скажет, но про себя можно гордиться собственными благородством и неприхотливостью.
Разыскать парламентария Зотова оказалось очень и очень непросто, хоть Саша разжился его думским телефоном. В своем кабинете Яков Сергеевич, видимо, бывал крайне редко. Саша названивал ему все время, пока снимал встречу в верхах и подписание договора о Союзе между Белоруссией и Россией.
Съемочные дни были суетливыми и бестолковыми. Так всегда бывает во время официозных съемок. Толпы журналистов носились по Москве, отлавливая то Лукашенко, то еще кого-нибудь, не менее влиятельного. Саша, как и все остальные репортеры, измотанный постоянным тоскливым ожиданием пресс-конференций и церемоний официального фотографирования, не забывал ежедневно названивать господам Зотову и Поливанову.
С Игорем Ивановичем Поливановым не повезло сразу и окончательно. Секретарь депутата Думы от Новгорода и по совместительству обладательница приятного голоса предельно корректно, не придерешься, разъяснила корреспонденту «Петербургских новостей», что ее многоуважаемый босс уехал повидаться с избирателями и вернется через недельку, не раньше. Саша засомневался — в новой Думе кипел очередной парламентский скандал, разгорелись страсти, как это господин Поливанов покинул коллег-законодателей в такой острый момент? Вышколенная девица поблагодарила представителя прессы за интерес, проявленный к господину Поливанову, а заодно посоветовала больше думать о качестве телевизионного вещания и меньше — о проблемах парламентского регламента.
Дозвониться до Якова Сергеевича Зотова Саша не мог в течение двух суток. Он звонил упорно и настойчиво, в разное время, и в шесть утра, и в одиннадцать вечера. Ответом ему были долгие заунывные гудки. Последний раз он позвонил наудачу из холла гостиницы — в номерах, отведенных Российским телевидением петербургским гостям, телефонов не было. Позвонил в три часа ночи, машинально, почти по привычке. Ответил депутат Зотов лично. Беседа получилась сюрреалистическая.
Сначала Саша от неожиданности молчал в течение долгой минуты, потом задал умнейший в данных обстоятельствах вопрос:
— Это вы, Яков Сергеевич?
Думец Зотов тоже блеснул интеллектом:
— А кого вам надо?
— Это Александр Маневич, корреспондент…
— Ах, Маневич, как же, как же, помню такого… — Тон депутата Саше не понравился, сарказм не шел важному и велеречивому думцу-политологу.
— Я у вас интервью брал… — Саша опять не успел закончить фразу.
— Я за свою жизнь раздал сотни интервью…
— Мне бы хотелось с вами встретиться, чтобы…
— Я не уверен, что располагаю временем для бесед с журналистами, — опять перебил его Зотов.
— Я имел в виду нашу последнюю встречу, хотелось бы кое-что уточнить…
— Что уточнить, что?! — вдруг взвизгнул Яков Сергеевич.
Саша от неожиданности чуть не уронил трубку. Впрочем, собеседник его немедленно взял себя в руки и на три тона ниже спросил:
— Вы откуда звоните?
— Из гостиницы Российского телевидения.
— Наше интервью в эфире было?
— Пока нет. — Саша приготовился оправдываться: политические деятели полагают, что их откровения должны запускаться в народ немедленно. — Надо кое-что уточнить, я бы подъехал с оператором и…
— Я же сказал, времени для интервью у меня нет…
— Почему? Я не могу без уточнений выпустить в эфир прошлую запись.
— Тогда не выдавайте… — охотно согласился Зотов.
Саша даже растерялся, столкнувшись с дивом дивным, чудом чудным в виде политика, вдруг разлюбившего шорох газетных страниц, заполненных его статьями, и шуршание пленок с записями его интервью.
— Как же так, ведь вы…
— Вот что, молодой человек, подъезжайте завтра к шести вечера на Гоголевский бульвар.
— А как туда добраться?
Саша, подобно большинству петербуржцев, вернее, петербургских журналистов, конечно, знал Москву, но в общих чертах: там Кремль, здесь Белый дом, тут Дума, а чуть дальше Останкино.
— Ах да, вы же приезжий, — сердито буркнул депутат Думы от Петербурга, — тогда на Тверском. Знаете, где Пушкин?
Где Пушкин, Саша знал, и даже знал, как туда добраться от Третьей улицы Ямского поля, на которой стоит Российское телевидение и прикрепленная к нему телевизионная гостиница.
— Хорошо, в шесть, — безропотно согласился он и, изрядно озадаченный, повесил трубку.
Депутат Зотов переродился, стал другим от кончиков ногтей до глубин подсознания. Излечился от мании величия и синдрома приобретенной чрезмерной болтливости. Почему? Ответ на этот вопрос Саша надеялся получить при встрече.
В условленное время Саша Маневич стоял у грустного Пушкина и оглядывался по сторонам. Он приехал на пятнадцать минут раньше срока. Он ждал уже полчаса. Вокруг памятника было много людей — парни искали глазами подруг, назначивших здесь свидание, средних лет одинокие дамочки парами проходили в сторону кинотеатра, мимо по Тверской шлялись девы с профессиональными лицами, вышагивали степенные командированные, бузила молодежь. Депутата Зотова не было. Тоже странно. Раньше журналисты ценили его еще и за пунктуальность.
— Добрый вечер. — От этого тихого приветствия Саша вздрогнул, будто от выстрела базуки.
Он обернулся и вздрогнул еще раз. Депутат и впрямь изменился почти до неузнаваемости. То есть все было прежним — и окладистая борода тороватого купчины, и кепка-лужковка, и стрижка «а ля рюсс», почти под горшок, и клетчатое пальто. Но… борода уже не лоснилась, волосы торчали перьями, пальто висело мешком, глаза, раньше уверенно смотревшие в будущее, теперь были скрыты близоруким прищуром. Нынешний Яков Сергеевич Зотов походил на безработного мэнээса, а не на преуспевающего демагога.
— Здравствуйте, Яков Сергеевич. Я и не заметил, как вы подошли. Прямо как агент какой подкрались.
— Не понимаю, не понимаю ваши шутки, — поморщился депутат.
Вот и чувство юмора куда-то пропало, и рефлексы не политические, а заячьи… Просто другой человек. Но Саша не сомневался: перед ним именно Яков Сергеевич, он столько раз видел его и в жизни, и на экране, что сомнений просто быть не могло. Только вылинявший, потрепанный в политических или житейских боях. Скрутило его за эту неделю изрядно. Во время последнего интервью он еще ходил гоголем. А теперь блеет, словно барашек.
— Я и не шучу, уже двадцать минут вас высматриваю, заждался.
— Пойдемте, — бросил Зотов журналисту и ринулся в сторону кинотеатра. Причем невысокий кругленький думец шел так быстро, что Саша был вынужден почти бежать следом. В прежние времена Яков Сергеевич не ходил, а шествовал.
Они обогнули громаду храма социалистической кинематографии и понеслись собственно по бульвару, распугивая дамочек с детьми и дамочек с собачками.
— За вами не угнаться, — тяжело дыша, сказал Саша.
Депутат Зотов обернулся, посмотрел на журналиста, повращал глазами и не ответил. Бег продолжался. Мелькали дома, деревья, люди, автомобили.
— Я вовсе не против джоггинга, — снова попытался остановить думца Саша, — но вы бы меня предупредили заранее, я бы форму спортивную захватил…
— Все-то у вас шуточки, счастливые люди, пташки Божии… — депутат совсем запыхался и еле выговаривал слова.
— Я не понимаю, куда и зачем мы бежим?
— Не отвлекайтесь, молодой человек. — Зотов опять оглянулся и пошарил глазами вокруг.
— Вы что-то ищете?
— Не отвлекайтесь, — повторил свой странный совет депутат.
— От чего не отвлекаться?
— Вы хотели что-то уточнить, спрашивайте.
Маневич чуть не застонал.
— Спрашивайте, спрашивайте, побеседуем на ходу, — ободрил его Яков Сергеевич и опять зорко осмотрелся.
— Я не умею беседовать и бегать одновременно, — выдохнул журналист, — вы хоть меня пожалейте.
— Ладно. — Думец Зотов перешел с галопа на учебную рысь. — Так что вы хотели уточнить?
Саша, некогда бегавший кроссы в дивизии Дзержинского, с трудом налаживал дыхание. Пот капал и капал. Соленые струйки холодили лоб, стыли на носу, текли вдоль позвоночника и по ребрам. Испытание, устроенное депутатом Думы, ничуть не отличалось от излюбленного наказания их ротного, юного, недавно вылетевшего из рязанского гнезда лейтенанта. Одно, вполне заслуженное наказание Саша запомнил на всю жизнь. Тогда он лишился сержантских лычек и сорок пять суток просидел на губе. Но если бы предоставилась возможность, повторил бы столь строго наказуемое деяние.
Шел восемьдесят пятый год, тянулось лето. Перестройку уже объявили, с пьянством бороться начали, но экзотикой вроде вооруженных патрулей на дорогах еще не пахло, так же как не пахло и межнациональными конфликтами, практически свободным хождением оружия и бандитизмом на междугородных автотрассах. Их роту отправили на поиски дезертира — солдатика, пострелявшего на полигоне половину своего отделения и бросившегося в бега с автоматом и ограниченным боезапасом. Это сегодня был бы объявлен официальный розыск, дали бы объявление по радио и телевидению. Но тогда военные начальники предпочитали хранить в тайне отдельные негативные проявления. И напустили на несчастного беглеца роту дзержинцев. Бравый лейтенант, умевший на американский манер носить малиновый берет и научивший этому подчиненных, разбил роту на пятерки и распределил поисковые обязанности: кого-то отправили в поле, кого-то — патрулировать проселки. Сашиному отделению досталось шоссе: они должны были расспрашивать проезжающих водителей и пассажиров о коротко стриженном пареньке в форме или без таковой. Лейтенант, сформулировав задание, удалился. А Саша, как командир отделения, несколько усовершенствовал приказ. И решил разыграть небольшой эпизод из боевика с Аленом Делоном. Выглядело все крайне патетически.
Четверо подчиненных прятались в придорожной канаве. Сам Саша в камуфляже и малиновом, лихо заломленном к левому уху берете — воротник пятнистой куртки распахнут, рукава закатаны до локтя, предплечья и шея мускулистые, — завидев автомобиль, выходил на середину дороги и картинно поднимал руку, останавливая проезжающее транспортное средство. Пятна камуфляжа, портупея, полурасстегнутая кобура, грубое лицо и подбородок чемоданчиком производили на мирных проезжих достойное впечатление. Под скрип тормозов на дорогу из канавы выскакивали остальные бойцы и вставали за Сашиной спиной этаким грозным квадратом, береты надвинуты на лоб, автоматы висят в положении «свободно». Саша вежливо и негромко предлагал автомобилистам выйти из транспортного средства. Когда дисциплинированный народ послушно выбирался из своих «москвичей» и «жигулят», естественно, брякала дверца, или зажигалка, или ключи в чьем-либо кармане. Бравые дзержинцы тут же приводили автоматы в положение «к бою», а Саша пружинисто сгибал ноги и дотрагивался до кобуры — словно бы готовился открыть стрельбу «по-полицейски». Патронов у грозной пятерки не было, их никому не давали из правильного опасения «как бы чего не вышло», но мирные обыватели это не знали, и на всех проезжих сия акция действовала магически. Более никто никаких вопросов не задавал, все послушно сгибались, укладывали руки на капот, открывали багажники, показывали перевозимые чемоданы и мешки. Саша со товарищи проводили беглый досмотр, после чего отпускали безвинные автомобили с Богом. Даже если бы среди пассажиров и был искомый дезертир, они бы его не нашли — слишком уж их поглотила игра в «полицейских и гангстеров».
Остановил играющих спецназовцев лейтенант, явившийся с заурядной проверкой в самый кульминационный момент, когда бойцы остановили местный рейсовый автобус. Высадили старух, подростков, а также взрослых колхозниц и колхозников. Выгрузили их корзины с курами и гусями, мешки с картошкой и луком. Все безропотно выстроились вдоль «лиазика» с синей полосой на боку. Только одна старушка, судя по всему, помнившая еще налеты антоновских банд, прошамкала: «Чавой-то вы, милки, с утра пораньше ищщиття? Мы ж на базар на поспеем!» Лейтенант видел, как его расшалившиеся подчиненные перетряхивают багаж, как Саша спрашивает водителя, не заметил ли тот чего подозрительного на дороге, и как щедрым взмахом руки отпускает несчастную пассажирскую транспортину.
Лейтенант не стал сажать пятно на мундир дивизии имени Дзержинского и не опустился до прилюдного выяснения отношений. Поселяне уехали в полной уверенности, что хоть и случилось в их краях нечто экстраординарное, но защитники — на посту и пропасть не дадут. Зато потом лейтенант показал своим солдатушкам и игру в американских десантников, и небо в алмазах. Он вывел отделение в поле, по его команде все пятеро надели противогазы, упали и поползли.
Троллейбусы по Тверской и Ленинградскому проспекту ходили, как заведенные, будто зайцы, снабженные батарейками «Энерджайзер». Жители Северной Пальмиры давно усвоили немудрящую истину: если туда, куда тебе надо, ты в силах дойти пешком, — иди. Сэкономишь время, силы и сбережешь хорошее настроение.
Дождавшись на остановке троллейбуса, Саша вспрыгнул на заднюю площадку и поехал в сторону Тверской. На Тверском бульваре ему назначил встречу депутат Зотов.
Сниматься Яков Сергеевич отказался категорически, чем несказанно удивил журналиста Маневича. Все телевизионщики знали Зотова как законченного ликоблуда. (Далеко не каждый знаком с телевизионным жаргоном, поэтому следует пояснить: ликоблудом именуется человек, получающий колоссальное наслаждение от вида собственного лица на экране и потому готовый сниматься где угодно и в каком угодно качестве.) Раз съемок не будет, Саша бросил оператора в телевизионной гостинице. Машину тоже решил не заказывать — зачем попусту тратить студийные деньги? Спасибо за бережливость ему, конечно, никто не скажет, но про себя можно гордиться собственными благородством и неприхотливостью.
Разыскать парламентария Зотова оказалось очень и очень непросто, хоть Саша разжился его думским телефоном. В своем кабинете Яков Сергеевич, видимо, бывал крайне редко. Саша названивал ему все время, пока снимал встречу в верхах и подписание договора о Союзе между Белоруссией и Россией.
Съемочные дни были суетливыми и бестолковыми. Так всегда бывает во время официозных съемок. Толпы журналистов носились по Москве, отлавливая то Лукашенко, то еще кого-нибудь, не менее влиятельного. Саша, как и все остальные репортеры, измотанный постоянным тоскливым ожиданием пресс-конференций и церемоний официального фотографирования, не забывал ежедневно названивать господам Зотову и Поливанову.
С Игорем Ивановичем Поливановым не повезло сразу и окончательно. Секретарь депутата Думы от Новгорода и по совместительству обладательница приятного голоса предельно корректно, не придерешься, разъяснила корреспонденту «Петербургских новостей», что ее многоуважаемый босс уехал повидаться с избирателями и вернется через недельку, не раньше. Саша засомневался — в новой Думе кипел очередной парламентский скандал, разгорелись страсти, как это господин Поливанов покинул коллег-законодателей в такой острый момент? Вышколенная девица поблагодарила представителя прессы за интерес, проявленный к господину Поливанову, а заодно посоветовала больше думать о качестве телевизионного вещания и меньше — о проблемах парламентского регламента.
Дозвониться до Якова Сергеевича Зотова Саша не мог в течение двух суток. Он звонил упорно и настойчиво, в разное время, и в шесть утра, и в одиннадцать вечера. Ответом ему были долгие заунывные гудки. Последний раз он позвонил наудачу из холла гостиницы — в номерах, отведенных Российским телевидением петербургским гостям, телефонов не было. Позвонил в три часа ночи, машинально, почти по привычке. Ответил депутат Зотов лично. Беседа получилась сюрреалистическая.
Сначала Саша от неожиданности молчал в течение долгой минуты, потом задал умнейший в данных обстоятельствах вопрос:
— Это вы, Яков Сергеевич?
Думец Зотов тоже блеснул интеллектом:
— А кого вам надо?
— Это Александр Маневич, корреспондент…
— Ах, Маневич, как же, как же, помню такого… — Тон депутата Саше не понравился, сарказм не шел важному и велеречивому думцу-политологу.
— Я у вас интервью брал… — Саша опять не успел закончить фразу.
— Я за свою жизнь раздал сотни интервью…
— Мне бы хотелось с вами встретиться, чтобы…
— Я не уверен, что располагаю временем для бесед с журналистами, — опять перебил его Зотов.
— Я имел в виду нашу последнюю встречу, хотелось бы кое-что уточнить…
— Что уточнить, что?! — вдруг взвизгнул Яков Сергеевич.
Саша от неожиданности чуть не уронил трубку. Впрочем, собеседник его немедленно взял себя в руки и на три тона ниже спросил:
— Вы откуда звоните?
— Из гостиницы Российского телевидения.
— Наше интервью в эфире было?
— Пока нет. — Саша приготовился оправдываться: политические деятели полагают, что их откровения должны запускаться в народ немедленно. — Надо кое-что уточнить, я бы подъехал с оператором и…
— Я же сказал, времени для интервью у меня нет…
— Почему? Я не могу без уточнений выпустить в эфир прошлую запись.
— Тогда не выдавайте… — охотно согласился Зотов.
Саша даже растерялся, столкнувшись с дивом дивным, чудом чудным в виде политика, вдруг разлюбившего шорох газетных страниц, заполненных его статьями, и шуршание пленок с записями его интервью.
— Как же так, ведь вы…
— Вот что, молодой человек, подъезжайте завтра к шести вечера на Гоголевский бульвар.
— А как туда добраться?
Саша, подобно большинству петербуржцев, вернее, петербургских журналистов, конечно, знал Москву, но в общих чертах: там Кремль, здесь Белый дом, тут Дума, а чуть дальше Останкино.
— Ах да, вы же приезжий, — сердито буркнул депутат Думы от Петербурга, — тогда на Тверском. Знаете, где Пушкин?
Где Пушкин, Саша знал, и даже знал, как туда добраться от Третьей улицы Ямского поля, на которой стоит Российское телевидение и прикрепленная к нему телевизионная гостиница.
— Хорошо, в шесть, — безропотно согласился он и, изрядно озадаченный, повесил трубку.
Депутат Зотов переродился, стал другим от кончиков ногтей до глубин подсознания. Излечился от мании величия и синдрома приобретенной чрезмерной болтливости. Почему? Ответ на этот вопрос Саша надеялся получить при встрече.
В условленное время Саша Маневич стоял у грустного Пушкина и оглядывался по сторонам. Он приехал на пятнадцать минут раньше срока. Он ждал уже полчаса. Вокруг памятника было много людей — парни искали глазами подруг, назначивших здесь свидание, средних лет одинокие дамочки парами проходили в сторону кинотеатра, мимо по Тверской шлялись девы с профессиональными лицами, вышагивали степенные командированные, бузила молодежь. Депутата Зотова не было. Тоже странно. Раньше журналисты ценили его еще и за пунктуальность.
— Добрый вечер. — От этого тихого приветствия Саша вздрогнул, будто от выстрела базуки.
Он обернулся и вздрогнул еще раз. Депутат и впрямь изменился почти до неузнаваемости. То есть все было прежним — и окладистая борода тороватого купчины, и кепка-лужковка, и стрижка «а ля рюсс», почти под горшок, и клетчатое пальто. Но… борода уже не лоснилась, волосы торчали перьями, пальто висело мешком, глаза, раньше уверенно смотревшие в будущее, теперь были скрыты близоруким прищуром. Нынешний Яков Сергеевич Зотов походил на безработного мэнээса, а не на преуспевающего демагога.
— Здравствуйте, Яков Сергеевич. Я и не заметил, как вы подошли. Прямо как агент какой подкрались.
— Не понимаю, не понимаю ваши шутки, — поморщился депутат.
Вот и чувство юмора куда-то пропало, и рефлексы не политические, а заячьи… Просто другой человек. Но Саша не сомневался: перед ним именно Яков Сергеевич, он столько раз видел его и в жизни, и на экране, что сомнений просто быть не могло. Только вылинявший, потрепанный в политических или житейских боях. Скрутило его за эту неделю изрядно. Во время последнего интервью он еще ходил гоголем. А теперь блеет, словно барашек.
— Я и не шучу, уже двадцать минут вас высматриваю, заждался.
— Пойдемте, — бросил Зотов журналисту и ринулся в сторону кинотеатра. Причем невысокий кругленький думец шел так быстро, что Саша был вынужден почти бежать следом. В прежние времена Яков Сергеевич не ходил, а шествовал.
Они обогнули громаду храма социалистической кинематографии и понеслись собственно по бульвару, распугивая дамочек с детьми и дамочек с собачками.
— За вами не угнаться, — тяжело дыша, сказал Саша.
Депутат Зотов обернулся, посмотрел на журналиста, повращал глазами и не ответил. Бег продолжался. Мелькали дома, деревья, люди, автомобили.
— Я вовсе не против джоггинга, — снова попытался остановить думца Саша, — но вы бы меня предупредили заранее, я бы форму спортивную захватил…
— Все-то у вас шуточки, счастливые люди, пташки Божии… — депутат совсем запыхался и еле выговаривал слова.
— Я не понимаю, куда и зачем мы бежим?
— Не отвлекайтесь, молодой человек. — Зотов опять оглянулся и пошарил глазами вокруг.
— Вы что-то ищете?
— Не отвлекайтесь, — повторил свой странный совет депутат.
— От чего не отвлекаться?
— Вы хотели что-то уточнить, спрашивайте.
Маневич чуть не застонал.
— Спрашивайте, спрашивайте, побеседуем на ходу, — ободрил его Яков Сергеевич и опять зорко осмотрелся.
— Я не умею беседовать и бегать одновременно, — выдохнул журналист, — вы хоть меня пожалейте.
— Ладно. — Думец Зотов перешел с галопа на учебную рысь. — Так что вы хотели уточнить?
Саша, некогда бегавший кроссы в дивизии Дзержинского, с трудом налаживал дыхание. Пот капал и капал. Соленые струйки холодили лоб, стыли на носу, текли вдоль позвоночника и по ребрам. Испытание, устроенное депутатом Думы, ничуть не отличалось от излюбленного наказания их ротного, юного, недавно вылетевшего из рязанского гнезда лейтенанта. Одно, вполне заслуженное наказание Саша запомнил на всю жизнь. Тогда он лишился сержантских лычек и сорок пять суток просидел на губе. Но если бы предоставилась возможность, повторил бы столь строго наказуемое деяние.
Шел восемьдесят пятый год, тянулось лето. Перестройку уже объявили, с пьянством бороться начали, но экзотикой вроде вооруженных патрулей на дорогах еще не пахло, так же как не пахло и межнациональными конфликтами, практически свободным хождением оружия и бандитизмом на междугородных автотрассах. Их роту отправили на поиски дезертира — солдатика, пострелявшего на полигоне половину своего отделения и бросившегося в бега с автоматом и ограниченным боезапасом. Это сегодня был бы объявлен официальный розыск, дали бы объявление по радио и телевидению. Но тогда военные начальники предпочитали хранить в тайне отдельные негативные проявления. И напустили на несчастного беглеца роту дзержинцев. Бравый лейтенант, умевший на американский манер носить малиновый берет и научивший этому подчиненных, разбил роту на пятерки и распределил поисковые обязанности: кого-то отправили в поле, кого-то — патрулировать проселки. Сашиному отделению досталось шоссе: они должны были расспрашивать проезжающих водителей и пассажиров о коротко стриженном пареньке в форме или без таковой. Лейтенант, сформулировав задание, удалился. А Саша, как командир отделения, несколько усовершенствовал приказ. И решил разыграть небольшой эпизод из боевика с Аленом Делоном. Выглядело все крайне патетически.
Четверо подчиненных прятались в придорожной канаве. Сам Саша в камуфляже и малиновом, лихо заломленном к левому уху берете — воротник пятнистой куртки распахнут, рукава закатаны до локтя, предплечья и шея мускулистые, — завидев автомобиль, выходил на середину дороги и картинно поднимал руку, останавливая проезжающее транспортное средство. Пятна камуфляжа, портупея, полурасстегнутая кобура, грубое лицо и подбородок чемоданчиком производили на мирных проезжих достойное впечатление. Под скрип тормозов на дорогу из канавы выскакивали остальные бойцы и вставали за Сашиной спиной этаким грозным квадратом, береты надвинуты на лоб, автоматы висят в положении «свободно». Саша вежливо и негромко предлагал автомобилистам выйти из транспортного средства. Когда дисциплинированный народ послушно выбирался из своих «москвичей» и «жигулят», естественно, брякала дверца, или зажигалка, или ключи в чьем-либо кармане. Бравые дзержинцы тут же приводили автоматы в положение «к бою», а Саша пружинисто сгибал ноги и дотрагивался до кобуры — словно бы готовился открыть стрельбу «по-полицейски». Патронов у грозной пятерки не было, их никому не давали из правильного опасения «как бы чего не вышло», но мирные обыватели это не знали, и на всех проезжих сия акция действовала магически. Более никто никаких вопросов не задавал, все послушно сгибались, укладывали руки на капот, открывали багажники, показывали перевозимые чемоданы и мешки. Саша со товарищи проводили беглый досмотр, после чего отпускали безвинные автомобили с Богом. Даже если бы среди пассажиров и был искомый дезертир, они бы его не нашли — слишком уж их поглотила игра в «полицейских и гангстеров».
Остановил играющих спецназовцев лейтенант, явившийся с заурядной проверкой в самый кульминационный момент, когда бойцы остановили местный рейсовый автобус. Высадили старух, подростков, а также взрослых колхозниц и колхозников. Выгрузили их корзины с курами и гусями, мешки с картошкой и луком. Все безропотно выстроились вдоль «лиазика» с синей полосой на боку. Только одна старушка, судя по всему, помнившая еще налеты антоновских банд, прошамкала: «Чавой-то вы, милки, с утра пораньше ищщиття? Мы ж на базар на поспеем!» Лейтенант видел, как его расшалившиеся подчиненные перетряхивают багаж, как Саша спрашивает водителя, не заметил ли тот чего подозрительного на дороге, и как щедрым взмахом руки отпускает несчастную пассажирскую транспортину.
Лейтенант не стал сажать пятно на мундир дивизии имени Дзержинского и не опустился до прилюдного выяснения отношений. Поселяне уехали в полной уверенности, что хоть и случилось в их краях нечто экстраординарное, но защитники — на посту и пропасть не дадут. Зато потом лейтенант показал своим солдатушкам и игру в американских десантников, и небо в алмазах. Он вывел отделение в поле, по его команде все пятеро надели противогазы, упали и поползли.