Баконина Марианна. Школа двойников

   Оператор — понятно, камеру возит и носит. Корреспондент — тоже понятно, с микрофоном бегает. Простыми и понятными были осветители, водители, видеоинженеры, звукооператоры. Продюсер же — личность загадочная, скорее всего, тунеядец, намеревающийся прокатиться за государственный счет. До сих пор не разрешали ездить с продюсерами, а тут вдруг разрешили — и впрямь беспрецедентные съемки.
   В Москву все пятеро приехали заранее, в пятницу, чтобы на месте осмотреться, в гостинице поселиться, проверить, заказаны ли перегоны и готовы ли аккредитации.
   Народу, пишущего и снимающего, было не просто много, а невероятно много. Журналисты бродили и ездили по Москве табунами. Только «Си-эн-эн» прислало нехилый батальон особого назначения — человек пятьсот. Остальные тоже не ударили лицом в грязь. Практически на каждом перекрестке в центре российской столицы можно было увидеть человека с микрофоном, человека с камерой или человека с портативным компьютером. Что уж говорить о парламентском центре на Цветном бульваре!
   Проколов, несмотря на столпотворение, не было. Аккредитационные карточки, с цветными фотографиями, выдали без всяких-яких. Сражаться с охраной тоже не пришлось: пресс-центровские столы установили прямо в фойе. Учли, учли прошлогодний опыт!
   Коллеги на Российской студии подтвердили перегон. В гостиницу поселили без осложнений — молодая и уже уставшая от жизни женщина полистала допотопный журнал, нашла их фамилии и выдала ключи.
   Савва, с удовольствием игравший роль усердного продюсера, тут же кинулся к телефону. Проверил, будет ли у них завтра и послезавтра автомобиль, составил график поездок и монтажей.
   В субботу они поснимали предвыборную Москву. Выяснили, где будут в день выборов основные кандидаты. Больше делать было нечего, и все отправились ужинать в город.
   Утром первой уехала Лизавета, ей выдали спецпропуск для съемок в школе на Осенней улице, где должны были голосовать российские верхи. Полдня она болталась там вместе с десятком других журналистов. Со всей громоздкой радио— и телевизионной аппаратурой они расположились в школьном коридоре и превратили стандартно оборудованный избирательный участок в своего рода восточный базар.
   Как и положено, журналистам, во избежание неожиданностей, не сообщили, во сколько будет голосовать исполняющий обязанности, во сколько — мэр Москвы и когда посетит школу на Осенней улице семейство первого президента России. Поэтому они прибыли заблаговременно: первыми, в половине восьмого, — коллеги с Независимого канала, потом, спустя полчаса, — все остальные счастливцы, сумевшие заполучить спецаккредитации.
   Поскольку в одном микрорайоне с властью проживала и оппозиция, как демократическая, так и ортодоксальная, то журналисты рассчитывали на богатый улов. Пока же сидели — кто на полу вдоль стен, кто на скамейках, поставленных для престарелых и ослабленных избирателей, — и судачили.
   Судачат журналисты всего мира об одном и том же. О видах на политический урожай, о перестановках внутри телестудий, о поведении великих мира сего во время интервью и о капризах техники. Наконец появлялся очередной «клиент». О его прибытии по беспроволочному репортерскому телеграфу предупреждали заранее, и журналистский народ, суетясь, выстраивался с камерами, пушками, журавлями и ручными микрофонами. В эти минуты каждый воевал за себя и свою бригаду, а потом все возвращались к мирной жизни и охотно делились слухами, пивом, пепси-колой, пирожками и сигаретами.
   День был сумбурный и удачный. К пяти все вернулись на Российское телевидение. Савва, сидевший в тылу и следивший за сообщениями агентств, вручил вернувшимся коллегам информационные подборки. Саша отправился к себе в комнату писать текст. Лизавета осталась в шумной редакции «Российских новостей» — притулилась у стола, отведенного гостям.
   Отписавшись и смонтировав репортажи, отправились ужинать. Операторы, уже сытые и умиротворенные, выглядели особенно отдохнувшими, старик Ромуальд даже поспать успел. Потом перегнали сюжеты в Петербург. Затем мальчики хором закричали, что пора ехать в парламентский центр. Лизавета и Славик возражали — в декабре реальная жизнь в бетонно-стеклянном дворце на Цветном бульваре начиналась после полуночи.
   — Ребята, там сейчас всего полтора землекопа из особо усердных. Да еще гиганты разворачивают аппаратуру. Делать в центре абсолютно нечего!
   — Мы в тот раз приехали сразу после десяти вечера, и то почти никого еще не было, — флегматично поддержал Лизавету Славик Гайский.
   Ромуальд Борисович склонялся на их сторону, но молодость и энтузиазм победили.
   — Я устала, мне надо привести себя в порядок, не хочется болтаться там без толку, — заупрямилась Лизавета.
   Савва, как и положено продюсеру, нашел выход из положения: пообещал прислать за ней машину к одиннадцати. И выполнил обещание.
   Лизавета появилась на Цветном бульваре около полуночи. Савва, Саша и операторы сидели в буфете вместе с другими журналистами. Пили сугубо суровую водку.
   — Здравствуй, мы уже заждались! — улыбнулся Маневич.
   Савва побежал за кофе и шампанским для Лизаветы, а она окинула взором обстановку. За три месяца практически ничего не изменилось. Те же длинные высокие столы, покрытые скатертями красного тяжелого шелка, стойки с яствами вдоль стен и неприхотливое меню: кофе, чай, бульон, водка, шампанское, бутерброды с пирожками и йогурт для язвенников.
   — Ну, как дела? — Лизавета взяла пластиковый стаканчик, наполненный шампанским. За прошедшие три месяца парламентский центр так посудой и не обзавелся.
   — Записали пару интервью, — скромно потупился Савва.
   Саша Маневич таким сдержанным не был.
   — Знакомых лиц мало. Вот только великий Боровой явился.
   — Толстый, мочи нет…
   Оба говорили азартно, наперебой.
   — И болтлив не в меру. Мы к нему подошли просто от нечего делать. Он такого наговорил!..
   — Следом прикатил аптекарь, на лимузине, я таких не видел, метров двадцать длиной. Он хоть и не кандидат, как в прошлый раз, но тоже хочет быть в центре событий. И жена с ним. У жены шляпа с полями, тоже метров двадцать в диаметре.
   — Он попозировал, мы сняли. На всякий случай, — осторожно добавил Савва. Он помнил разнос, учиненный Лизаветой за оду, пропетую им в честь аптекаря еще в прошлом году.
   — Потом приехал кинорежиссер. А следом — красавчик.
   Красавчиком журналисты, занимающиеся коверными съемками, называли первого помощника и. о. президента.
   — Он явно что-то знает… Держался скромнягой. Однако улыбался и набросившихся журналеров зычно звал пить пиво в буфет.
   — Попил, попил и незаметно куда-то слинял. По-моему, они уже знают, за кого проголосовали на Чукотке и в Ямало-Ненецком автономном округе.
   — Чукчи и коряки, как тут верно заметили товарищи, — поддакнул Савва.
   — А в одиннадцать, пять минут двенадцатого первые цифры пошли. На Чукотке — за исполняющего.
   — Что и требовалось доказать… Убедились, что до одиннадцати здесь делать нечего?
   — Не то чтобы совсем уж нечего… — попытался уклониться от ответа Савва.
   Но старый, многомудрый Ромуальд не дал соврать:
   — Как есть нечего, они тут изнылись все… Прям как на партсъезде, только там буфет побогаче был да зевать в открытую боялись. — Ромуальд Борисович с чувством опрокинул в рот граммов сто водки, крякнул: — И водка почище была.
   — Саша еще и либерал-демократа снял, — вдруг заговорил Славик Гайский. Он, вероятно, вспомнил, как они с Лизаветой вели телеохоту в декабре.
   Саша рассказал о пришествии либерал-демократа:
   — Появился, как обычно, с эскортом. Восемь плечистых парней с мускулистыми затылками. Прошествовал в первый ряд и уселся строго напротив полиэкрана. Уставился на экран. Засветились первые цифры. Надо было видеть выражение его лица! Никакая компьютерная графика не заменит подлинную игру страстей, особенно политических. Довольство сползло с него, как перчатка. Смотрит на свой жалкий процент и отвечает на дурацкие вопросы…
   — Привет, я так и думал, что опять увидимся. — Из-за плеча Саши Маневича вырос Глеб из «Огонька». — Чего ты так поздно?
   — Нас теперь много, бригадой работаем… Познакомься… — Лизавета представила коллег. Саша по-компанейски предложил выпить за знакомство, Глеб не отказался.
   Потом к ним присоединились человек из «Московских новостей», дама-обозреватель из «Литературки» и двое с радио. Затем компания раскололась — часть публики вернулась в зал. Остальные решили не оставлять насиженное, вернее, «настоянное» место — громкая трансляция позволяла быть в курсе без отрыва от буфета. Глеб отошел, потом вернулся с шампанским. Хлопнула пробка. Он протянул стаканчик Лизавете.
   — Хорошо выглядишь.
   Глеб одобрительно осмотрел ее наряд. Английская двойка — черное в мелкий желто-красный цветочек платье без рукавов и в талию, к которому прилагался коротенький желтый пиджачок с фальшивыми пуговицами, Лизаветина мама называла его «фигаро». Костюм дополняли коричневые туфли на наборном каблучке и плоская сумка-ранец тоже коричневого цвета. Не Кензо и не Версаче, от которых одеваются московские теледивы, но вполне элегантно.
   Глеб продолжал восхищаться:
   — Ты и в псевдомужском костюме смотрелась женщиной на все сто, а уж теперь… В Петербурге, наверное, эпидемия мужских самоубийств. — Он поцокал языком.
   — Почему-то мои чары действуют на столичных мужчин, а у нас, видимо, слишком холодно…
   — Кстати, о самоубийствах, что там с этим?..
   — С кем? — Врать не хотелось, рассказывать правду тоже. Лизавета притворилась тупицей, ничего не помнящей.
   — Вот что такое девичья память! — Глеб картинно воздел руки к потолку, потом посерьезнел. — С этим депутатским помощником… как его звали? Дедуков, кажется? Так есть вести о господине Дедукове?
   — А что, вы занимались его смертью? — сунулся с вопросом Саша Маневич.
   Глеб повернул к нему голову, выдержал сияющий наивностью взгляд и, чуть помедлив, ответил:
   — Нет. По большому счету — нет…
   — Вот и я по большому счету нет!
   — Надо же, а тогда, в декабре, ты произвела впечатление очень настырной девушки… Валерий Леонтьевич потом часто повторял — такую, мол, энергию да в мирных целях…
   Лизавета не стала уточнять, почему расспросы о скоропостижно скончавшемся у них на глазах человеке показались журналистскому начальнику «не мирными». Ведь, по его словам, смерть депутатского помощника была самой что ни на есть обыденной — от инсульта. Точнее, от инфаркта, инсульты всплыли потом. Лизавета ловко сменила тему:
   — Да! А где же Валерий Леонтьевич?
   — Там, где по-настоящему приобщают… В штабе исполняющего обязанности. Там же и Петюня Рюмин отдыхает… — Глеб принялся язвительно рассказывать, какими правдами и неправдами любители потереться вокруг власти добывали аккредитации в центр президентского притяжения. Его едкие шутки были вполне стандартными, отвечать не требовалось, и Лизавета погрузилась в воспоминания…

 
   Тогда, в субботу утром, они с Сашей, конечно же, проигнорировали настоятельные пожелания Георгия.
   Подгоняемая нетерпеливым Маневичем, Лизавета привела себя в порядок за час. Это оказалось нетрудно — ущерб, нанесенный ее здоровью и внешности, был не столь уж велик. Восстановлению не подлежало только французское пальто. Ссадины на ногах и локтях она прикрыла джинсами и свитером, попутно переживая, что не надела их днем раньше. Душ помог смыть следы усталости и побоев, а тон и пудра — скрыть несколько царапин на лице.
   Саша тоже сполоснулся в душе, но от макияжа категорически отказался. Он явился на студию, блистая сиреневым фуфлом под глазом и рассеченной губой.
   — Ой, тебе домой выпускающий названивает… — пискнула, увидев его, «телефонная девочка» в центре информации. — А ты где был? — Лизавету она сначала не заметила.
   — Решал кое-какие вопросы, — солидно кашлянул Маневич и попытался оттеснить вечно удивленную деву от вертушки.
   Та не унималась:
   — Ведь ты сегодня дежурный корреспондент, а на Надеждинской грандиозный пожар, выпускающий в ярости…
   Ярость выпускающего удалось умерить — сюжет привез другой репортер. Саша завладел телефоном и дозвонился до своего источника в ГУВД.
   Через два часа они были уже готовы выдать серию репортажей. В том числе и про пожар, о котором в официальной сводке сообщалось следующее: загорелся дом, поставленный на капитальный ремонт, жертв нет, причины выясняются, скорее всего, виноваты бомжи. Неофициально же удалось выяснить, что на пожарище работают представители ФСБ, найден чуть не десяток сильно обгоревших трупов, несколько свидетелей говорят о серии взрывов, прогремевших во время пожара.
   Эффектным получился сюжет и про школу телохранителей, расположившуюся как раз во флигеле одного из выгоревших домов, — странную школу, в спортзале которой занимались люди, очень похожие на помощников и личных телохранителей кандидатов в президенты.
   Лизавета с Сашей написали также третий сюжет — о покойном помощнике депутата, помянувшем перед смертью школу двойников, и об исчезнувшей гримерше Леночке Кац, виртуозе портретного грима. Оба скончались от инсульта — один в буфете парламентского центра, вторая — в залитом водой подвале. Причем скончались совершенно неожиданно. В том же сюжете рассказывалось и о печальной судьбе депутата Зотова, впутавшегося в контрабанду, и о преподавательнице сценодвижения…
   Лизавета сидела в своем кабинете и сочиняла заключение: «Вы увидели три репортажа. Сгорели несколько домов, сгорели так, что этим заинтересовались спецслужбы. В одном из этих домов работала школа телохранителей, там тренировали двойников, их учили гримироваться, двигаться, говорить и действовать так, как двигаются, говорят и действуют помощники и охранники кандидатов в президенты. Те, кто знал или мог знать об этой школе, умирали, иногда при странных обстоятельствах. Таковы факты. Далее мы позволим себе сделать некоторые предположения. Судя по всему, кто-то готовит заговор, напрямую связанный с грядущими президентскими выборами, готовит „выход“ на ряд основных кандидатов в президенты или провокацию, причем старается сохранить строгую тайну… Этот „кто-то“ способен на убийство, подлог, похищение… Можно считать доказанным, что в ходе предвыборной борьбы используются чисто уголовные методы. Уже давно не новость, что Россия превращается в криминальное государство. Люди, уличенные в мошенничестве, заседают в Думе, сотрудников аппарата правительства можно увидеть за одним ресторанным столиком с „криминальными авторитетами“. Такого рода фактами никого удивишь. И вот еще серия фактов…»
   Лизавета застонала и отвернулась от компьютера. Ничего не получалось. Общие слова. Пустота. Она позвала на помощь Маневича…
   — Ничего не выходит!
   — У тебя? — Саша тихонечко свистнул, — Ни за что не поверю…
   — Мы зря не послушались Георгия!
   — Это и сейчас не поздно сделать. Только что же это такое происходит? Великая Лизавета готова поднять лапки вверх?
   Лизавета встала и принялась ходить по комнате. Она не любила, когда ее подначивают.
   — У нас мало информации…
   — Что? Мы лично видели этот дом-крепость. Мы еще сегодня утром чудом выбрались из волчьего логова, а ты говоришь — нет фактов! А Андрей Викторович? А Леночка? А психологи? А отравленный Савва? А Георгий твой, черт его побери? Это не факты? — Саша с разбегу плюхнулся на гостевой диван и начал хлопать себя по карманам джинсов.
   — Факты, — вздохнула Лизавета, присаживаясь с ним рядом. — Это факты, а я говорю об информации. Наверняка мы знаем только то, что существует некий заговор с двойниками. И все. Кто в заговоре, какова его цель — нам совершенно неведомо.
   — Мы знаем, что идет грязная игра! — Саша на секунду прервал свои поиски.
   — И все? Об этом каждый знает… Можем выйти на улицу и спрашивать прохожих, идет ли грязная игра в верхах. Девяносто пять процентов ответят, что идет!
   Теперь Саша взялся за карманы куртки. Через несколько мгновений он нашел сигареты, но не свои, а оператора Байкова, который курил «LM». (Маневич наотрез отказался заехать домой переодеться, и Лизавета выделила ему свитер и операторскую куртку — о том, откуда у нее в доме столь специфическая деталь туалета, Саша деликатно не спросил.) Он открыл пачку и трясущимися от злости руками протянул ее Лизавете, забыв, что та на данном этапе жизни не курит. Лизавета, конечно же, отказалась.
   — А я покурю, надо успокоиться! — Он щелкнул зажигалкой.
   — От волнения закуривают в плохих детективах, — тихонько произнесла Лизавета.
   Зазвонил телефон. Саша невозмутимо снял трубку, нажал на рычажок и положил ее рядом с аппаратом. Потом набрал одну цифру, чтобы не мешал навязчивый зуммер.
   — А я и попал в плохой детектив. Ты уже второй раз меня заводишь. Тогда не дала сюжет сделать, и сейчас не понимаю, какого рожна тебе надо.
   — Не рожна, а информации. Я не хочу бросать булыжники в воду и любоваться кругами на воде. Не хочу действовать по-обывательски. Не хочу просто сплетничать о власть имущих.
   — Обыватели — те действительно сплетничают. А у нас убийственные данные!
   Снова раздались телефонные звонки, теперь звонили по местному. И опять Саша решил не отвечать.
   — Хорошо, — холодно улыбнулась Лизавета. — Вот текст. Может, допишешь? Так, чтобы без общих фраз! Кто в заговоре? Кто? Никому не ведомый Андрей Викторович? Мы даже фамилии его не знаем! Мы даже не знаем, в каком качестве туда вписались депутаты Зотов и Поливанов! — Она перешла почти на крик.
   — Так это только начало! — крикнул в ответ Маневич. Голос у него был куда более звучным.
   — Начало! У нас всегда начинается и кончается одинаково: преступление есть, виноватых нет!
   — А почему именно я должен отвечать за всю страну! Здесь конкретное дело! — Они стояли друг напротив друга и орали так, что, наверное, было слышно в студии на первом этаже.
   — Потому что ты торопишь, гонишь, как на пожар, с этим пожаром!
   Докричать они не успели. Заявилась та самая муза телефонной информации, которая еще утром сулила Саше неприятности.
   — Ну и шумно тут у вас. Понятно, почему Эфирный дозвониться не может… — Девица внимательно разглядывала комнату и спорщиков. Лизавета готова была поручиться, что она какое-то время подслушивала под дверью. Впрочем, пусть! Все равно ничего не поймет.
   — А ему что надо? — Саша яростно глянул на девицу и с трудом сдержался. Она походила на чрезмерно любопытную абиссинскую кошку — худая, злая, с остреньким носиком и еле заметными усишками. Так и хотелось бросить ей классическое «брысь!».
   — Понятия не имею! — фыркнула девица. — Вы уж сами ему позвоните. — Она постояла еще секунд сорок, потом повернулась и собралась уходить.
   — Еще чего! — крикнул ей вслед Маневич.
   — Са-ша… — Имя коллеги Лизавета произнесла по слогам. Маневича частенько заносило. — Не хочешь звонить начальству — не звони. Но зачем оповещать об этом всех встречных-поперечных? Зачем давать пищу для пересудов?
   — Мы попробуем дозвониться. — Лизавета выглянула из кабинета и убедилась, что девица услышала ее слова.
   Звонить Ярославу не пришлось. Легкий на подъем, особенно когда ему самому было что-то нужно, он заявился сам. Приоткрыл дверь, заглянул в кабинет и пробасил:
   — Вот вы где окопались, черти… — Голос у него все-таки красивый, что есть, то есть.
   — Здравствуйте, Ярослав Константинович, — преувеличенно вежливо раскланялся с начальником Саша.
   — Какими судьбами в наши Палестины? — Лизавета знала, что ни к кому и никогда Ярослав не приходит просто так, чайку попить. У него всегда есть дело.
   — Так, мелкая ревизия. Зашел посмотреть.
   Ярослав постоял на пороге, потом вошел. Переместился к столу, аккуратно положил на место снятую телефонную трубку.
   — Вы сегодня к выпуску что-нибудь готовите? — Через плечо Лизаветы Ярослав посмотрел на дисплей компьютера.
   — Россия превращается в криминальное государство… в ходе предвыборной борьбы используются уголовные методы… — Он читал так же, как думал, — по складам.
   Лизавета лихорадочно искала удобоваримую отговорку. Можно соврать, что это статья для какой-нибудь газеты, но тогда ревнивый начальник будет поминать подобную измену всю оставшуюся жизнь, задушит мелкими придирками, как Отелло Дездемону. Ничего путного в голову не приходило.
   Ярослав тем временем дочитал текст до конца и закаменел лицом.
   — Это что, сегодня в эфир пойдет?
   — Да что вы, Ярослав Константинович, это мы…
   На помощь Лизавете самоотверженно бросился Саша Маневич:
   — Мы думаем, как лучше подать совершенно убойный материал. Это касается выборов президента… Помните, тот репортаж из Москвы о следствии в прокуратуре… А тут вот пожар… и ФСБ…
   Саша совершенно напрасно помянул свой сюжет о злоупотреблениях бывшего мэра. Ярослав получил за него полной мерой, причем не политические дивиденды, а шлепки и подзатыльники. Он уже не только лицом, но и фигурой стал похож на каменного гостя. Приплетать ФСБ тоже не следовало — к этой организации Эфирный питал странную слабость.
   — Ярослав Константинович, у нас пока только наметки… — попробовала спасти положение Лизавета. Она отчасти обрадовалась, что сегодня репортаж не пойдет, но Ярослав может навсегда закрыть тему, это было бы обидно.
   — Вот что, милые мои, голуби-лебеди, хватит нам разоблачений, мы уже перевыполнили план на триста процентов. Один день можно прожить спокойно. Без потрясений! — Ярослав старался говорить ласково, мирно, будто предлагал им съездить на съемки куда-нибудь в Новую Зеландию, но все равно выходило злобно, что вообще-то не было ему свойственно.
   — Так ведь журналист обязан… — в один голос попытались возразить Саша и Лизавета.
   — Ваши соображения насчет прав и обязанностей журналиста я готов выслушать в понедельник. — От злости Ярослав даже начал складно излагать мысли. — И не пытайтесь пропихнуть что-нибудь контрабандой, я немедленно предупрежу выпускающего, чтобы ваши материалы шли только с моей визой.
   Начальственная отповедь произвела впечатление. Ни Саша, ни Лизавета никогда не видели дипломатичного Ярослава столь решительным и величественным. После ухода руководства они обменялись недоуменными взглядами.
   — Ох, испугал! Да я под чьим угодно именем могу пропихнуть материал, — ворчал Маневич. — Вот пойду сейчас и…
   Лизавета кусала губы. Само появление Ярослава, то, что он бросился читать сюжет, набранный у нее в компьютере, выглядело крайне подозрительным.
   — Не горячись, очень уж странная история… К тому же кто сегодня выпускающий? Забыл? Если Эфирный его сейчас накачает, он даже прогноз погоды без визы не пропустит… Во, слышишь? Уже звонит.
   Однако звонили по городскому телефону. Это был Георгий…

 
   Воспоминания отступили. Лизавета опять увидела шумный буфет парламентского центра. Глеб, все так же весело поблескивая глазами, посвящал коллегу из Петербурга в новейшие московские сплетни. Рассказывал, кого и на каких условиях нанимали работать на тех или иных кандидатов в президенты, какими тиражами выходили предвыборные листовки, плакаты, газеты.
   — Что ты говоришь? Тираж десять миллионов? Я думала, о таких тиражах в России уже давно забыли! — улыбнулась Лизавета.
   Глеб покровительственно посмотрел на провинциалку:
   — Официально объявленные тиражи действительно невелики. А подпольные? А черные тиражи, когда никаких выходных данных, а листовку запихивают во все почтовые ящики? Тут еще вот какой слух прошел… — И Глеб принялся разглагольствовать о закулисной борьбе, о тайных стратегических планах и сверхсекретных операциях.
   Лизавета опять ушла в воспоминания. Как недавно это было. Всего три недели назад…

 
   Лизавета и Саша Байков сидели в кафе на Невском. Она рассказала Байкову о событиях последних дней. Честно все рассказала. Правда, после того, как он припер ее к стенке расспросами и фактами. Байков звонил ей весь вечер в пятницу, а в субботу утром навестил Савву. Тот сам ничего толком не знал, но не сумел соврать достаточно ловко. В общем, Лизавете пришлось расколоться.
   — Как я сразу не догадалась, что это он натравил на нас Ярослава… Сразу и надо было сообразить, не зря же Эфирный выступал, будто павлин на королевском приеме! В общем, в эфир ничего не пошло и вряд ли пойдет. Хотя как он сказал? — Лизавета закрыла глаза и постаралась припомнить дословно. — Ребятишки, я так и знал, что вы крайне настырные. Но прошу вас, не спешите. Всякому овощу свой срок. Понимаю, вам не терпится выплеснуть все накопившееся. Если потерпите, гарантирую, что добавлю вам информации, найдется, чем заполнить пустоты… И так вкрадчиво говорил, словно Ярослав ему доложил, что у меня в тексте много общих слов! Хитрый противный Китченер!
   — Не такой уж он противный. Если я правильно понял, именно он вытащил тебя и Маневича, который так любит хвастать своим десантным прошлым… — Лизавета приготовилась к тому, что ее будут ругать за вранье и непослушание. Но Байков, видно, махнул рукой на неправильное поведение подруги. — Тебе опять очень и очень повезло… Ты даже сама не понимаешь, как тебе повезло. Опять сунулась в пекло и опять отделалась практически легким испугом. Может, лучше было бы обжечься хоть раз? Тогда ты хоть чему-нибудь научишься. — Байков помолчал секунд пять. — Я тут с немцами снимаю кино про нашу преступность. Им ГУВД выкатило жуткие кадры. Эти отморозки фотографируются по любому поводу. В частности, на праздниках. Дни рождения, свадьбы, крестины — все снимают, и гостей, между прочим, тоже. Очень разные гости. В том числе высокопоставленные. Я кое-кого и в Смольном до того встречал, и в Кремле. А ты все сражаешься…