Страница:
Конечно, у нее имелось нечто вроде личной записной книжки, в которой были собраны координаты родственников, друзей и приятелей. Остальные же телефоны копились в левом верхнем ящике рабочего стола. И именно эти завалы она принялась разбирать.
Карточки летели во все стороны, шуршали страницы блокнотов. Молодые люди с любопытством наблюдали за столь странным рвением. Лизавета же приговаривала:
— Надо же быть такой идиоткой! Нет, дурой! Надо же быть такой кретинкой, набитой и надутой!
— Нет, не надо, — попытался остановить ее Саша Маневич. — Лучше скажи, что ты ищешь.
— Телефон главного конкурента Целуева. Мне его дала наша социологиня. И вот — либо я его потеряла, либо он дома остался… Боже! Идиотка, ведь все лежало на поверхности, он мне прямо сказал про учителя по сценодвижению, а я ушами хлопала, как бассет-недоросток! И что теперь делать?
— Позвони домой. — Саша Маневич умел быть рассудительным.
— Думаешь, в ее бумажках бабушка разберется?
— Бабушка в Москве, — машинально ответила Лизавета. Ее строгая бабушка разрывалась между любимой дочкой, переехавшей в столицу к новому мужу, и любимой внучкой.
— Тогда лучше сразу звонить Людмиле. У меня где-то был ее телефон. — Савва достал свою пухлую записную книжку и вскоре продиктовал Лизавете номер. Она тут же начала щелкать кнопками.
— Алло, добрый вечер, Людмилу Андреевну будьте добры… Добрый вечер и извините за поздний звонок. Просто я потеряла телефон вашего однокурсника, Игоря Кокошкина… Что… В больнице?… Какой ужас… Нет, конечно, не знаю… А где? Спасибо, и еще раз извините за беспокойство.
— Что, инсульт? — спросил Савва, едва девушка повесила трубку.
— Не юродствуй. Его кто-то избил до полусмерти. Сотрясение мозга, изуродовано лицо, поврежден глаз, он в Георгиевской больнице.
— А кто? Что?
— Неизвестно. — Лизавета посмотрела на пригорюнившегося Маневича. — Меня Людмила спросила, не знаю ли я, кто мог на него напасть… Я не знаю… Хотя…
— А что ты хотела у него узнать? Из-за чего весь сыр-бор?
— Когда мы беседовали, он рассказал о странных «темных» заказах этого Целуева. Мол, приглашает специалистов, неизвестно зачем, неизвестно для кого. В частности, хозяин фирмы «Перигор» рассказал, что знает какую-то тетку, преподавателя сценодвижения — ее обычно нанимают для того, чтобы научить будущего политического деятеля не сморкаться в рукав и грациозно скользить по паркету, — так вот, господин Целуев пригласил ее для очень странной работы: тетке показали видеозапись, где неизвестный ей человек ходит, сидит, говорит, и спросили, может ли она научить другого человека двигаться так же, как этот.
— И что…
— Вроде научила… — Лизавета помолчала. — Просто мы стали говорить про двойников, про портретный грим, а ведь эту сценодвиженку тоже приглашали на своего рода портретный грим! Ведь похожие черты лица — это еще не портрет, мы часто опознаем людей по походке, по манере держать ручку, садиться в автомобиль. Это немаловажные элементы «копии». Вот если бы отыскать ту тетку…
— И как ее зовут?
— В том-то и дело, что я тогда на этот рассказ Кокошкина и внимания не обратила… Даже не спросила ничего… А теперь…
— А теперь он в больнице, с сотрясением мозга. К нему хоть пускают?
Лизавета кивнула.
— Хорошо, тогда ты сходишь к нему, можешь даже завтра, — решительно произнес Саша. — Я — понятное дело — опять направлюсь к Целуеву. Благо дорогу знаю…
— А я? — надулся Савва.
— А ты пока возись со своими телохранителями. Можешь с Лизаветой в больницу… Не нравится мне этот мор. То инсульты, то аресты, теперь вот побои…
Они в тишине допили шампанское и стали собираться по домам. Куда-то улетучился победный хмель. Не было упоения в том бою, в который они ввязались.
Карточки летели во все стороны, шуршали страницы блокнотов. Молодые люди с любопытством наблюдали за столь странным рвением. Лизавета же приговаривала:
— Надо же быть такой идиоткой! Нет, дурой! Надо же быть такой кретинкой, набитой и надутой!
— Нет, не надо, — попытался остановить ее Саша Маневич. — Лучше скажи, что ты ищешь.
— Телефон главного конкурента Целуева. Мне его дала наша социологиня. И вот — либо я его потеряла, либо он дома остался… Боже! Идиотка, ведь все лежало на поверхности, он мне прямо сказал про учителя по сценодвижению, а я ушами хлопала, как бассет-недоросток! И что теперь делать?
— Позвони домой. — Саша Маневич умел быть рассудительным.
— Думаешь, в ее бумажках бабушка разберется?
— Бабушка в Москве, — машинально ответила Лизавета. Ее строгая бабушка разрывалась между любимой дочкой, переехавшей в столицу к новому мужу, и любимой внучкой.
— Тогда лучше сразу звонить Людмиле. У меня где-то был ее телефон. — Савва достал свою пухлую записную книжку и вскоре продиктовал Лизавете номер. Она тут же начала щелкать кнопками.
— Алло, добрый вечер, Людмилу Андреевну будьте добры… Добрый вечер и извините за поздний звонок. Просто я потеряла телефон вашего однокурсника, Игоря Кокошкина… Что… В больнице?… Какой ужас… Нет, конечно, не знаю… А где? Спасибо, и еще раз извините за беспокойство.
— Что, инсульт? — спросил Савва, едва девушка повесила трубку.
— Не юродствуй. Его кто-то избил до полусмерти. Сотрясение мозга, изуродовано лицо, поврежден глаз, он в Георгиевской больнице.
— А кто? Что?
— Неизвестно. — Лизавета посмотрела на пригорюнившегося Маневича. — Меня Людмила спросила, не знаю ли я, кто мог на него напасть… Я не знаю… Хотя…
— А что ты хотела у него узнать? Из-за чего весь сыр-бор?
— Когда мы беседовали, он рассказал о странных «темных» заказах этого Целуева. Мол, приглашает специалистов, неизвестно зачем, неизвестно для кого. В частности, хозяин фирмы «Перигор» рассказал, что знает какую-то тетку, преподавателя сценодвижения — ее обычно нанимают для того, чтобы научить будущего политического деятеля не сморкаться в рукав и грациозно скользить по паркету, — так вот, господин Целуев пригласил ее для очень странной работы: тетке показали видеозапись, где неизвестный ей человек ходит, сидит, говорит, и спросили, может ли она научить другого человека двигаться так же, как этот.
— И что…
— Вроде научила… — Лизавета помолчала. — Просто мы стали говорить про двойников, про портретный грим, а ведь эту сценодвиженку тоже приглашали на своего рода портретный грим! Ведь похожие черты лица — это еще не портрет, мы часто опознаем людей по походке, по манере держать ручку, садиться в автомобиль. Это немаловажные элементы «копии». Вот если бы отыскать ту тетку…
— И как ее зовут?
— В том-то и дело, что я тогда на этот рассказ Кокошкина и внимания не обратила… Даже не спросила ничего… А теперь…
— А теперь он в больнице, с сотрясением мозга. К нему хоть пускают?
Лизавета кивнула.
— Хорошо, тогда ты сходишь к нему, можешь даже завтра, — решительно произнес Саша. — Я — понятное дело — опять направлюсь к Целуеву. Благо дорогу знаю…
— А я? — надулся Савва.
— А ты пока возись со своими телохранителями. Можешь с Лизаветой в больницу… Не нравится мне этот мор. То инсульты, то аресты, теперь вот побои…
Они в тишине допили шампанское и стали собираться по домам. Куда-то улетучился победный хмель. Не было упоения в том бою, в который они ввязались.
ЗВОНОК НА ПЕРЕМЕНУ
На следующее утро Лизавета вместе с Саввой навестила израненного Игоря Кокошкина. Психолог вел себя очень странно — все смеялся, шутил. Правда, комментировать инцидент отказался. Зато весело рассказал, как два дня назад неизвестные бандюганы подкараулили его в подъезде его же собственного дома.
— И как только код разузнали, черти! — едва шевеля губами, шутил психолог. — Разведчики!
— Кодовые замки неэффективны, да и соседи могут впустить кого угодно! — мрачно отозвался Савва. Ему категорически не нравился владелец компании «Перигор», причем неизвестно почему. Может быть, из-за того, что тот общался исключительно с Лизаветой, а на искусно составленные вопросы репортера Савельева не обращал внимания.
— Наши не впустят. Солидные люди, ведут себя с опаской! Так что эти пробрались без посторонней помощи. И знатно меня отметелили. — Кокошкин осторожно дотронулся целой, незагипсованной левой рукой до забинтованного лба.
— А с чем это нападение может быть связано?
— Бог весть… — Избитый и не глянул в Саввину сторону. — Но я не ожидал вас увидеть. Приятно удивлен, приятно.
— Кто же вас так? — продолжал настаивать Савва.
— Не знаю и, не поверите, даже узнавать нет никакого желания, — Кокошкин приложил левую руку к сердцу.
Лизавета была удивлена — здоровый и целый имиджмейкер походил на печального Пьеро, а больной и несчастный веселился, как расшалившийся Буратино. Его веселье словно освещало больничную палату, играло солнечными зайчиками на белых стенах. Хозяин фирмы «Перигор» лежал в отдельной палате, вполне, по нынешним временам, комфортабельной — высокая хирургическая кровать, стойка для капельниц, раковина, столик с лекарствами, еще один — для цветов и гостинцев. Напротив кровати два кресла, для посетителей. Видимо, больше двух посетителей к раненому психологу не пускали.
— Я хотела спросить…
— Вот вы и испортили мне все удовольствие. Я-то думал, что вы просто навестили страждущего, уже и друзьям собирался хвастаться, что меня у одра болезни посещают звезды экрана, а вы…
— А мы можем вступить в сговор… — улыбнулась Лизавета. — Вы ответите на мои вопросы, но об этом мы никому не скажем, а потому вы имеете право говорить, что я приходила без задней мысли!
Кокошкин с видимым усилием повернулся на бок.
— Я должен был догадаться, что посещение больных — не ваше амплуа. Что ж, чем могу — помогу!
— Не беспокойтесь, ничего сверхординарного. Всего одно имя — как зовут эту учительницу хороших манер…
— Все-таки догадались…
— О чем? Просто я решила спросить…
— Догадались, чем все же занимается мой друг Целуев. — Психолог облизал разбитые губы. Потом приподнялся и попробовал вскарабкаться повыше, но застонал и опустился на подушку.
— Вам помочь? — бросилась к нему Лизавета. — Давайте я поправлю подушку!
— Ох, спасибо! Здесь вполне квалифицированные и миловидные сестры, однако ваши лилейные ручки…
Лизаветины красивые, но тренированные руки (тут и теннис, и работа на пишущей машинке, и хозяйство) можно было назвать лилейными только в шутку. Она поправила сбившуюся подушку и вернулась в кресло.
— Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала — «при смерти, при смерти».
— Иногда полезно подлечиться, — опять улыбнулся Кокошкин. — Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследователи?
— Возможно, — посуровела Лизавета. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеется натужно, по обязанности.
— Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствует. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нет, насколько я знаю… Вперед, дерзайте!
— Мы подумаем. — Лизавете все меньше нравился глумливый тон психолога. — Желаю вам скорейшего выздоровления.
— Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел.
— Это еще зачем? — ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного.
— Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод.
— Хорошо, договорились!
— Удачи вам! — С этим напутствием журналисты удалились.
Отыскать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых.
Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях — другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету.
И вот — эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке — цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: «Профессор Театрального Института К. М. Огурков».
— Буква "А" куда-то потерялась… — многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка.
Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз — мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, — но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос:
— Кто там?
— Добрый день, — отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. — Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной.
Лизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась — никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие:
— Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте.
Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор.
— Прямо, прямо, — пригласила их Калерия Матвеевна, — идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения.
Словечко «нагромождения» она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, что такое мамина спальня, что такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы — временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: «У нас в имении…»
— Вот моя комната. — Калерия Матвеевна распахнула двери, и они оказались в просторной, старомодной комнате.
Старомодной комната выглядела не из-за старинной мебели. Антиквариат сейчас в моде, и за павловскими стульями и александровскими ломберными столиками охотятся толстосумы. Мебель была расставлена на особый манер, стол — обязательно в центре, вокруг него толпятся стулья и кресла с высокими спинками. В стороне горка, в другом углу высоченное трюмо с двумя тумбами по бокам. Напротив широкого окна — диван с резными подлокотниками и ножками, обитый узорчатой тафтой. Так выглядят комнаты, в которых живут люди, привыкшие к простору и комфорту.
— Раздевайтесь и располагайтесь, — гостеприимно улыбнулась Калерия Матвеевна, — я полагаю, от чая никто не откажется?
Гости кивнули. Калерия Матвеевна включила электросамовар, стоящий на приставном столике у дальнего края овального обеденного стола, постелила поверх бордовой скатерти из тяжелого плюша клетчатые салфетки, достала из горки нарядные, все в красно-золотых маках чашки (Лизавета ни секунды не сомневалась, что на донышке каждого блюдца и каждой чашечки есть клеймо фабрики Попова), разложила серебряные ложечки, поставила сухарницу с печеньем — печенье, правда, обыкновенное, польское ванильное, — конфетницу, сахарницу, тарелочку с тончайшими ломтиками лимона.
— Варенье мы уже, к сожалению, съели. Буквально на прошлой неделе отправила племяннице последнюю баночку вишневого, — словно извиняясь, сказала Калерия Матвеевна. — Да. Я так рада, так рада видеть вас, Елизавета…
— …Алексеевна, только можно без отчества, я почему-то не привыкла, — откликнулась Лизавета.
— Да, это мы, педагоги, с младых ногтей привыкаем к обращению по имени-отчеству, — вздохнула Калерия Матвеевна.
Савва, еще не пришедший в себя после странного узнавания у входных дверей, был совсем раздавлен: вот оно, крыло птицы славы, — звонишь в дверь совершенно незнакомому человеку, он тут же тебя впускает да еще и очень рад видеть! Савва внимательно посмотрел на хозяйку дома, Калерия Матвеевна была похожа прежде всего на деву, а уж потом на старую — свежее, румяное, несмотря на морщины, лицо, яркие, живые серые глаза, чуть навыкате, полные выразительные губы, аккуратные седые, вполне стародевические букольки скреплены затейливым черепаховым гребнем. Вполне возможно, она побывала замужем, но в представлении юного Саввы выглядела как старая дева: черней черного длинная узкая юбка, белей белого блузка с кружевной мережкой и жабо, подколотое брошью-камеей.
— Тогда я буду называть вас Елизаветой, — продолжала преподавательница сценодвижения. — Я вас сразу по голосу узнала, такой приметный голос, такой необычный и в то же время приятный тембр… Угощайтесь, угощайтесь…
— Калерия Матвеевна, мы к вам по делу.
— Понимаю, что не просто чайку попить, — ответила хозяйка, — и все же не забывайте, вот печенье, вот конфеты… — Она пододвинула сухарницу и конфетницу поближе к гостям.
— Вы знаете психолога Кокошкина?
— Игорька? Конечно, очень милый молодой человек. Я с его бабушкой еще была знакома. И Игорька с детства знаю. Потом даже помогала ему одну статью для диссертации написать. — Калерия Матвеевна поправила гребень.
— Статью? Для диссертации? — Лизавета предполагала, что хозяйка в свое время с блеском училась в театральной студии, потом сценическая карьера, потом преподавание. Владелец же фирмы «Перигор» защищался по модной специальности «политическая психология». Каким образом старая актриса могла ему помочь?
— Он называл это «знаковые социальные движения». — Калерия Матвеевна заметила недоумение в глазах гостьи и поторопилась пояснить: — Там реверанс, книксен, поцелуй руки, рукопожатие…
«Ах, вот кто научил господина Кокошкина бесподобно, в манере юного князя Юсупова, кланяться и прикладываться губами к дамским ручкам!» — Лизавета вспомнила, как раскованно прощался психолог после первой встречи.
— Такие движения существуют и сейчас. Вы не замечали, что люди, причастные к так называемой номенклатуре, совершенно по-особому говорят «здравствуйте» и «до свиданья»? Что на глазок можно определить человека из КГБ?! — Савва чуть не поперхнулся чаем и закашлялся.
Калерия Матвеевна смерила его холодным взглядом:
— Что вы так распереживались на этот счет?
— Нет, нет, ничего. — Савва поежился под взглядом старой дамы, поправил галстук, одернул рукава рубашки.
— Вот об этом и была статья — о знаковых жестах. Да и потом он меня приглашал — позаниматься с кем-либо. Сейчас в нашей академии платят гроши, и я занимаюсь частной практикой. У меня регулярно группы девочек — будущие дикторы телевидения, танцовщицы… — Калерия Матвеевна предпочла не заметить непочтительную ухмылку Саввы, услышавшего про девушек-дикторов. — С предпринимателем занималась…
— Вот об этих занятиях мы и хотели спросить. — Лизавета поспешила вмешаться, заметив, что Савва готовит едкое замечание не то насчет девочек, не то насчет предпринимателя. — Игорь Кокошкин говорил, что вас как-то пригласил поработать его знакомый — Олег Целуев.
— Да, я знаю и этого молодого человека. — Калерия Матвеевна воздержалась от всяческих характеристик, что было красноречивее любых слов.
— И там было какое-то необычное задание… — осторожно подсказала преподавательнице Лизавета.
Та помолчала. Потом манерно сжала губы, бросила на Лизавету строгий взгляд:
— Вам об этом Игорек рассказал?
— Да!
Калерия Матвеевна снова замолкла. И лишь после значительной паузы решилась ответить:
— Ладно, вам ведь Игорек сам дал адрес… Вообще-то он просил никому ни о чем не говорить. Но раз сам… Этот его знакомый мне не очень нравится, скользкий он, как змей водяной, и липкий, как мухоловка, но работа… — Она беспомощно пожала плечами — мол, не я создала сей несовершенный мир, в котором пожилые, хорошо воспитанные дамы вынуждены общаться с липкими, скользкими типами. — И в этот раз поручение было совсем непонятным, он привел меня к каким-то людям, а уж те, в свою очередь, показали видеозаписи и поинтересовались, могу ли я научить кого-нибудь двигаться так же, как те, кого они сняли на пленку.
— А вы? — поторопил старушку Савва, ему казалась невыносимо медленной ее манера говорить чисто, ясно, с паузами..
— В принципе, это возможно, все зависит от способностей учеников и от того, какой степени сходства необходимо добиться. Так я и ответила.
— И что?
— Они показали мне учеников, вполне пластичные оказались ребята. Нет, не ребята, конечно, уже взрослые мужчины, как и те, кому они хотели подражать. Я с ними позанималась.
— А вы не знаете, на кого именно они хотели быть похожими?
— Вынуждена вас огорчить, я их не знаю. — Калерия Матвеевна ласково посмотрела на Лизавету. — Кое-какие лица, правда, показались мне знакомыми, но, знаете, как это бывает, эффект «дежа вю».
— А откуда знакомыми, вы не можете вспомнить?
— Зачем вы меня расспрашиваете? — элегантно всплеснула руками преподавательница сценодвижения. — Ведь Игорек их, кажется, знает!
— Да что вы говорите! Каким же образом? — Савва язвительно посмотрел на Лизавету, а потом на хозяйку дома.
Калерии Матвеевне этот взгляд явно не понравился, и она немедля поставила зарвавшегося гостя на место при помощи вполне аристократического, забытого в наши дни приема:
— Не понимаю вашей иронии, молодой человек! Вас, кажется, Савва зовут? — Лизавета представила своего спутника, как только они вошли в комнату, и ни капельки не сомневалась, что старая дама прекрасно помнит его имя и фамилию.
— Калерия Матвеевна, а как Игорь Кокошкин может их знать, если он не видел, кого вам показывали? Или вы приносили ему видеозаписи?
— Что вы! Они там и прикасаться к ним не разрешали! — Теперь гнев и раздражение Калерии Матвеевны был направлен в более плодотворное для журналистов русло — на неведомых заказчиков. — Секретность, как в СМЕРШе! Мне, честно говоря, эта работа показалась очень подозрительной. Я рассказала Игорьку про нее, а заодно описала этих людей. Внешность-то у двоих весьма приметная. Один — высокий, крепкий такой, правда, с небольшим брюшком. Лицо с тяжелым подбородком. Нос длинный, прямой. Короткая стрижка. Прическа — волосок к волоску, он еще так приглаживает ее. — Старая дама очень живо показала, как именно крепкий товарищ приглаживает волосы, и игриво улыбнулась. Сразу стало понятно, что она может блистательно скопировать любой жест.
— А второй?
— Второй тоже крепкий, высокий, они даже чем-то похожи с первым, только этот более подтянутый. Седой. С такой белой… — Калерия Матвеевна опять помогла себе движением руки, «нарисовав» пышную шапку волос, — с белой, чуть ли не в голубизну шевелюрой. Игорек даже назвал имя, но я не запомнила…
Савва удовлетворенно кивнул. Кокошкин не понравился ему с первого взгляда, и теперь он получил прямые доказательства его лживости. Савва тут же засыпал Калерию Матвеевну вопросами:
— Вы смогли бы их узнать, если бы еще раз увидели? Сколько их было? Где вы с ними занимались? Почему лица показались знакомыми?
Град вопросов ничуть не смутил преподавательницу. Она с достоинством отвечала, что, несомненно, узнает этих людей, если увидит где-нибудь на улице, что группа у нее была из пяти человек, но почти все занятия шли индивидуально, что для занятий была арендована квартира, здесь неподалеку, и приходили они по очереди.
— А как были одеты? — Лизавета с трудом вставила свой вопрос.
— Я попросила костюмы. Ведь те, на кого они хотели походить, носят костюмы. И держатся очень представительно.
— Как кто? Как дипломаты?
— Нет, — рассмеялась Калерия Матвеевна. — Скорее, как военные… Да вы Игорька спросите, он-то знает…
Лизавета не знала, как объяснить старой даме неестественное поведение Кокошкина, отославшего их к старой преподавательнице, вместо того чтобы просто назвать имена тех, чьих двойников она воспитывала. Когда трудно что-либо объяснить, лучше всего говорить правду, голую правду.
— Он в больнице сейчас, на него же напали!
— Как! — Калерия Матвеевна даже побледнела. — А что случилось? Почему он мне не позвонил?
— Я и сама случайно узнала, — утешила ее Лизавета. — Он, наверное, не хочет никого видеть…
— Да, после той истории с Мариночкой… Игорек стал очень нелюдимым. Я не понимаю таких женщин, которые готовы убежать от мужа, едва их поманят пальцем!
— Да, кошмар. — Лизавета сделал вид, что она совершенно в курсе.
— Мне еще и поэтому Целуев не нравится. Увести жену друга!
Все тайное рано или поздно становится явным. Теперь Лизавета поняла, почему имиджмейкер Кокошкин так не любил имиджмейкера Целуева.
— Да, люди бывают очень непорядочными! — Эта вполне банальная истина в устах Калерии Матвеевны прозвучала как смертный приговор, а когда приговор утвержден, говорить о преступлении более не имеет смысла. — В какой же больнице Игорек?
Лизавета рассказала, как позвонить и справиться о состоянии Кокошкина, оставила свои координаты — просто так, на всякий случай, — отказалась от третьей чашки чая и, наконец улучив момент, начала прощаться. Калерия Матвеевна проводила их с Саввой до двери, прощание было предельно любезным.
— Я знаю, у вас множество хлопот, но все-таки мне был приятен ваш визит. Я надеюсь, что он не последний.
— Салон Анны Павловны Шерер, — пробурчал Савва, когда они вышли на улицу.
— Нет, гораздо более изысканный салон. Анна Павловна была насквозь фальшивой, а Калерия Матвеевна ведет себя абсолютно искренне.
— Ты еще скажи, что и этот твой психолог вел себя искренне, — возмутился Савва. — Сам все знал, а нас отправил за пять верст киселя хлебать!
— Уверена, что он сделал это преднамеренно. И если мы узнаем, почему он так поступил, мы узнаем многое, — задумчиво сказала Лизавета. Чуть позже она добавила: — А ведь очень характерный жест. — Она повторила движение, каким, по словам Калерии Матвеевны, «лицо с тяжелым подбородком» поглаживало лысину. — А ведь очень немногие в наши дни маскируют плешь столь откровенно…
— Теперь будем заниматься лысинами, — заявил Савва, знавший, какой скрупулезной умеет быть Лизавета, если ее что-либо зацепит.
— Лысина — как ключ к шифру. — Она почти не обратила внимания на его замечание. Потом они ехали в трамвае, затем шли к метро. Лизавета перебирала в памяти детали, рассказанные старой дамой. «Лысина, военные, Калерия Матвеевна их не знает, а Кокошкин узнал. Если людей можно опознать по устному портрету, значит, персоны известные, но не и.о. президента и не первый вице-премьер, их, наверное, и старомодная преподавательница знает в лицо. Какие-нибудь депутаты? Которых знает политический имиджмейкер, но не знает престарелая петербурженка… Но зачем готовить двойника-депутата? Проще и дешевле убрать и поставить своего или купить… Леночку убрали, возможно, потому, что кого-то из них она узнала… А Кокошкина избили… Знал ли Целуев, что его приятель с помощью Калерии Матвеевны выяснил, чем именно он занимается? И почему Кокошкин умолчал о главном? Он с ними играет… Надо было спросить Калерию, рассказывала ли она своему нанимателю о том, что его бывший приятель узнал некоторых персонажей?..»
В метро Савва вдруг начал прощаться.
— Ты разве не на службу? — спросила удивленная Лизавета, которая уже приготовила вопрос насчет не заданного Калерии вопроса.
— Нет, поеду, но позже. Есть кое-какие другие делишки…
— А у меня Рейтер, — уныло протянула Лизавета.
— Тогда захвати вот это. Если появлюсь вечерком, заберу. — Савва вручил ей две бетакамовские кассеты.
— И как только код разузнали, черти! — едва шевеля губами, шутил психолог. — Разведчики!
— Кодовые замки неэффективны, да и соседи могут впустить кого угодно! — мрачно отозвался Савва. Ему категорически не нравился владелец компании «Перигор», причем неизвестно почему. Может быть, из-за того, что тот общался исключительно с Лизаветой, а на искусно составленные вопросы репортера Савельева не обращал внимания.
— Наши не впустят. Солидные люди, ведут себя с опаской! Так что эти пробрались без посторонней помощи. И знатно меня отметелили. — Кокошкин осторожно дотронулся целой, незагипсованной левой рукой до забинтованного лба.
— А с чем это нападение может быть связано?
— Бог весть… — Избитый и не глянул в Саввину сторону. — Но я не ожидал вас увидеть. Приятно удивлен, приятно.
— Кто же вас так? — продолжал настаивать Савва.
— Не знаю и, не поверите, даже узнавать нет никакого желания, — Кокошкин приложил левую руку к сердцу.
Лизавета была удивлена — здоровый и целый имиджмейкер походил на печального Пьеро, а больной и несчастный веселился, как расшалившийся Буратино. Его веселье словно освещало больничную палату, играло солнечными зайчиками на белых стенах. Хозяин фирмы «Перигор» лежал в отдельной палате, вполне, по нынешним временам, комфортабельной — высокая хирургическая кровать, стойка для капельниц, раковина, столик с лекарствами, еще один — для цветов и гостинцев. Напротив кровати два кресла, для посетителей. Видимо, больше двух посетителей к раненому психологу не пускали.
— Я хотела спросить…
— Вот вы и испортили мне все удовольствие. Я-то думал, что вы просто навестили страждущего, уже и друзьям собирался хвастаться, что меня у одра болезни посещают звезды экрана, а вы…
— А мы можем вступить в сговор… — улыбнулась Лизавета. — Вы ответите на мои вопросы, но об этом мы никому не скажем, а потому вы имеете право говорить, что я приходила без задней мысли!
Кокошкин с видимым усилием повернулся на бок.
— Я должен был догадаться, что посещение больных — не ваше амплуа. Что ж, чем могу — помогу!
— Не беспокойтесь, ничего сверхординарного. Всего одно имя — как зовут эту учительницу хороших манер…
— Все-таки догадались…
— О чем? Просто я решила спросить…
— Догадались, чем все же занимается мой друг Целуев. — Психолог облизал разбитые губы. Потом приподнялся и попробовал вскарабкаться повыше, но застонал и опустился на подушку.
— Вам помочь? — бросилась к нему Лизавета. — Давайте я поправлю подушку!
— Ох, спасибо! Здесь вполне квалифицированные и миловидные сестры, однако ваши лилейные ручки…
Лизаветины красивые, но тренированные руки (тут и теннис, и работа на пишущей машинке, и хозяйство) можно было назвать лилейными только в шутку. Она поправила сбившуюся подушку и вернулась в кресло.
— Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала — «при смерти, при смерти».
— Иногда полезно подлечиться, — опять улыбнулся Кокошкин. — Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследователи?
— Возможно, — посуровела Лизавета. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеется натужно, по обязанности.
— Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствует. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нет, насколько я знаю… Вперед, дерзайте!
— Мы подумаем. — Лизавете все меньше нравился глумливый тон психолога. — Желаю вам скорейшего выздоровления.
— Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел.
— Это еще зачем? — ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного.
— Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод.
— Хорошо, договорились!
— Удачи вам! — С этим напутствием журналисты удалились.
Отыскать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых.
Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях — другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету.
И вот — эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке — цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: «Профессор Театрального Института К. М. Огурков».
— Буква "А" куда-то потерялась… — многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка.
Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз — мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, — но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос:
— Кто там?
— Добрый день, — отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. — Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной.
Лизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась — никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие:
— Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте.
Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор.
— Прямо, прямо, — пригласила их Калерия Матвеевна, — идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения.
Словечко «нагромождения» она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, что такое мамина спальня, что такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы — временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: «У нас в имении…»
— Вот моя комната. — Калерия Матвеевна распахнула двери, и они оказались в просторной, старомодной комнате.
Старомодной комната выглядела не из-за старинной мебели. Антиквариат сейчас в моде, и за павловскими стульями и александровскими ломберными столиками охотятся толстосумы. Мебель была расставлена на особый манер, стол — обязательно в центре, вокруг него толпятся стулья и кресла с высокими спинками. В стороне горка, в другом углу высоченное трюмо с двумя тумбами по бокам. Напротив широкого окна — диван с резными подлокотниками и ножками, обитый узорчатой тафтой. Так выглядят комнаты, в которых живут люди, привыкшие к простору и комфорту.
— Раздевайтесь и располагайтесь, — гостеприимно улыбнулась Калерия Матвеевна, — я полагаю, от чая никто не откажется?
Гости кивнули. Калерия Матвеевна включила электросамовар, стоящий на приставном столике у дальнего края овального обеденного стола, постелила поверх бордовой скатерти из тяжелого плюша клетчатые салфетки, достала из горки нарядные, все в красно-золотых маках чашки (Лизавета ни секунды не сомневалась, что на донышке каждого блюдца и каждой чашечки есть клеймо фабрики Попова), разложила серебряные ложечки, поставила сухарницу с печеньем — печенье, правда, обыкновенное, польское ванильное, — конфетницу, сахарницу, тарелочку с тончайшими ломтиками лимона.
— Варенье мы уже, к сожалению, съели. Буквально на прошлой неделе отправила племяннице последнюю баночку вишневого, — словно извиняясь, сказала Калерия Матвеевна. — Да. Я так рада, так рада видеть вас, Елизавета…
— …Алексеевна, только можно без отчества, я почему-то не привыкла, — откликнулась Лизавета.
— Да, это мы, педагоги, с младых ногтей привыкаем к обращению по имени-отчеству, — вздохнула Калерия Матвеевна.
Савва, еще не пришедший в себя после странного узнавания у входных дверей, был совсем раздавлен: вот оно, крыло птицы славы, — звонишь в дверь совершенно незнакомому человеку, он тут же тебя впускает да еще и очень рад видеть! Савва внимательно посмотрел на хозяйку дома, Калерия Матвеевна была похожа прежде всего на деву, а уж потом на старую — свежее, румяное, несмотря на морщины, лицо, яркие, живые серые глаза, чуть навыкате, полные выразительные губы, аккуратные седые, вполне стародевические букольки скреплены затейливым черепаховым гребнем. Вполне возможно, она побывала замужем, но в представлении юного Саввы выглядела как старая дева: черней черного длинная узкая юбка, белей белого блузка с кружевной мережкой и жабо, подколотое брошью-камеей.
— Тогда я буду называть вас Елизаветой, — продолжала преподавательница сценодвижения. — Я вас сразу по голосу узнала, такой приметный голос, такой необычный и в то же время приятный тембр… Угощайтесь, угощайтесь…
— Калерия Матвеевна, мы к вам по делу.
— Понимаю, что не просто чайку попить, — ответила хозяйка, — и все же не забывайте, вот печенье, вот конфеты… — Она пододвинула сухарницу и конфетницу поближе к гостям.
— Вы знаете психолога Кокошкина?
— Игорька? Конечно, очень милый молодой человек. Я с его бабушкой еще была знакома. И Игорька с детства знаю. Потом даже помогала ему одну статью для диссертации написать. — Калерия Матвеевна поправила гребень.
— Статью? Для диссертации? — Лизавета предполагала, что хозяйка в свое время с блеском училась в театральной студии, потом сценическая карьера, потом преподавание. Владелец же фирмы «Перигор» защищался по модной специальности «политическая психология». Каким образом старая актриса могла ему помочь?
— Он называл это «знаковые социальные движения». — Калерия Матвеевна заметила недоумение в глазах гостьи и поторопилась пояснить: — Там реверанс, книксен, поцелуй руки, рукопожатие…
«Ах, вот кто научил господина Кокошкина бесподобно, в манере юного князя Юсупова, кланяться и прикладываться губами к дамским ручкам!» — Лизавета вспомнила, как раскованно прощался психолог после первой встречи.
— Такие движения существуют и сейчас. Вы не замечали, что люди, причастные к так называемой номенклатуре, совершенно по-особому говорят «здравствуйте» и «до свиданья»? Что на глазок можно определить человека из КГБ?! — Савва чуть не поперхнулся чаем и закашлялся.
Калерия Матвеевна смерила его холодным взглядом:
— Что вы так распереживались на этот счет?
— Нет, нет, ничего. — Савва поежился под взглядом старой дамы, поправил галстук, одернул рукава рубашки.
— Вот об этом и была статья — о знаковых жестах. Да и потом он меня приглашал — позаниматься с кем-либо. Сейчас в нашей академии платят гроши, и я занимаюсь частной практикой. У меня регулярно группы девочек — будущие дикторы телевидения, танцовщицы… — Калерия Матвеевна предпочла не заметить непочтительную ухмылку Саввы, услышавшего про девушек-дикторов. — С предпринимателем занималась…
— Вот об этих занятиях мы и хотели спросить. — Лизавета поспешила вмешаться, заметив, что Савва готовит едкое замечание не то насчет девочек, не то насчет предпринимателя. — Игорь Кокошкин говорил, что вас как-то пригласил поработать его знакомый — Олег Целуев.
— Да, я знаю и этого молодого человека. — Калерия Матвеевна воздержалась от всяческих характеристик, что было красноречивее любых слов.
— И там было какое-то необычное задание… — осторожно подсказала преподавательнице Лизавета.
Та помолчала. Потом манерно сжала губы, бросила на Лизавету строгий взгляд:
— Вам об этом Игорек рассказал?
— Да!
Калерия Матвеевна снова замолкла. И лишь после значительной паузы решилась ответить:
— Ладно, вам ведь Игорек сам дал адрес… Вообще-то он просил никому ни о чем не говорить. Но раз сам… Этот его знакомый мне не очень нравится, скользкий он, как змей водяной, и липкий, как мухоловка, но работа… — Она беспомощно пожала плечами — мол, не я создала сей несовершенный мир, в котором пожилые, хорошо воспитанные дамы вынуждены общаться с липкими, скользкими типами. — И в этот раз поручение было совсем непонятным, он привел меня к каким-то людям, а уж те, в свою очередь, показали видеозаписи и поинтересовались, могу ли я научить кого-нибудь двигаться так же, как те, кого они сняли на пленку.
— А вы? — поторопил старушку Савва, ему казалась невыносимо медленной ее манера говорить чисто, ясно, с паузами..
— В принципе, это возможно, все зависит от способностей учеников и от того, какой степени сходства необходимо добиться. Так я и ответила.
— И что?
— Они показали мне учеников, вполне пластичные оказались ребята. Нет, не ребята, конечно, уже взрослые мужчины, как и те, кому они хотели подражать. Я с ними позанималась.
— А вы не знаете, на кого именно они хотели быть похожими?
— Вынуждена вас огорчить, я их не знаю. — Калерия Матвеевна ласково посмотрела на Лизавету. — Кое-какие лица, правда, показались мне знакомыми, но, знаете, как это бывает, эффект «дежа вю».
— А откуда знакомыми, вы не можете вспомнить?
— Зачем вы меня расспрашиваете? — элегантно всплеснула руками преподавательница сценодвижения. — Ведь Игорек их, кажется, знает!
— Да что вы говорите! Каким же образом? — Савва язвительно посмотрел на Лизавету, а потом на хозяйку дома.
Калерии Матвеевне этот взгляд явно не понравился, и она немедля поставила зарвавшегося гостя на место при помощи вполне аристократического, забытого в наши дни приема:
— Не понимаю вашей иронии, молодой человек! Вас, кажется, Савва зовут? — Лизавета представила своего спутника, как только они вошли в комнату, и ни капельки не сомневалась, что старая дама прекрасно помнит его имя и фамилию.
— Калерия Матвеевна, а как Игорь Кокошкин может их знать, если он не видел, кого вам показывали? Или вы приносили ему видеозаписи?
— Что вы! Они там и прикасаться к ним не разрешали! — Теперь гнев и раздражение Калерии Матвеевны был направлен в более плодотворное для журналистов русло — на неведомых заказчиков. — Секретность, как в СМЕРШе! Мне, честно говоря, эта работа показалась очень подозрительной. Я рассказала Игорьку про нее, а заодно описала этих людей. Внешность-то у двоих весьма приметная. Один — высокий, крепкий такой, правда, с небольшим брюшком. Лицо с тяжелым подбородком. Нос длинный, прямой. Короткая стрижка. Прическа — волосок к волоску, он еще так приглаживает ее. — Старая дама очень живо показала, как именно крепкий товарищ приглаживает волосы, и игриво улыбнулась. Сразу стало понятно, что она может блистательно скопировать любой жест.
— А второй?
— Второй тоже крепкий, высокий, они даже чем-то похожи с первым, только этот более подтянутый. Седой. С такой белой… — Калерия Матвеевна опять помогла себе движением руки, «нарисовав» пышную шапку волос, — с белой, чуть ли не в голубизну шевелюрой. Игорек даже назвал имя, но я не запомнила…
Савва удовлетворенно кивнул. Кокошкин не понравился ему с первого взгляда, и теперь он получил прямые доказательства его лживости. Савва тут же засыпал Калерию Матвеевну вопросами:
— Вы смогли бы их узнать, если бы еще раз увидели? Сколько их было? Где вы с ними занимались? Почему лица показались знакомыми?
Град вопросов ничуть не смутил преподавательницу. Она с достоинством отвечала, что, несомненно, узнает этих людей, если увидит где-нибудь на улице, что группа у нее была из пяти человек, но почти все занятия шли индивидуально, что для занятий была арендована квартира, здесь неподалеку, и приходили они по очереди.
— А как были одеты? — Лизавета с трудом вставила свой вопрос.
— Я попросила костюмы. Ведь те, на кого они хотели походить, носят костюмы. И держатся очень представительно.
— Как кто? Как дипломаты?
— Нет, — рассмеялась Калерия Матвеевна. — Скорее, как военные… Да вы Игорька спросите, он-то знает…
Лизавета не знала, как объяснить старой даме неестественное поведение Кокошкина, отославшего их к старой преподавательнице, вместо того чтобы просто назвать имена тех, чьих двойников она воспитывала. Когда трудно что-либо объяснить, лучше всего говорить правду, голую правду.
— Он в больнице сейчас, на него же напали!
— Как! — Калерия Матвеевна даже побледнела. — А что случилось? Почему он мне не позвонил?
— Я и сама случайно узнала, — утешила ее Лизавета. — Он, наверное, не хочет никого видеть…
— Да, после той истории с Мариночкой… Игорек стал очень нелюдимым. Я не понимаю таких женщин, которые готовы убежать от мужа, едва их поманят пальцем!
— Да, кошмар. — Лизавета сделал вид, что она совершенно в курсе.
— Мне еще и поэтому Целуев не нравится. Увести жену друга!
Все тайное рано или поздно становится явным. Теперь Лизавета поняла, почему имиджмейкер Кокошкин так не любил имиджмейкера Целуева.
— Да, люди бывают очень непорядочными! — Эта вполне банальная истина в устах Калерии Матвеевны прозвучала как смертный приговор, а когда приговор утвержден, говорить о преступлении более не имеет смысла. — В какой же больнице Игорек?
Лизавета рассказала, как позвонить и справиться о состоянии Кокошкина, оставила свои координаты — просто так, на всякий случай, — отказалась от третьей чашки чая и, наконец улучив момент, начала прощаться. Калерия Матвеевна проводила их с Саввой до двери, прощание было предельно любезным.
— Я знаю, у вас множество хлопот, но все-таки мне был приятен ваш визит. Я надеюсь, что он не последний.
— Салон Анны Павловны Шерер, — пробурчал Савва, когда они вышли на улицу.
— Нет, гораздо более изысканный салон. Анна Павловна была насквозь фальшивой, а Калерия Матвеевна ведет себя абсолютно искренне.
— Ты еще скажи, что и этот твой психолог вел себя искренне, — возмутился Савва. — Сам все знал, а нас отправил за пять верст киселя хлебать!
— Уверена, что он сделал это преднамеренно. И если мы узнаем, почему он так поступил, мы узнаем многое, — задумчиво сказала Лизавета. Чуть позже она добавила: — А ведь очень характерный жест. — Она повторила движение, каким, по словам Калерии Матвеевны, «лицо с тяжелым подбородком» поглаживало лысину. — А ведь очень немногие в наши дни маскируют плешь столь откровенно…
— Теперь будем заниматься лысинами, — заявил Савва, знавший, какой скрупулезной умеет быть Лизавета, если ее что-либо зацепит.
— Лысина — как ключ к шифру. — Она почти не обратила внимания на его замечание. Потом они ехали в трамвае, затем шли к метро. Лизавета перебирала в памяти детали, рассказанные старой дамой. «Лысина, военные, Калерия Матвеевна их не знает, а Кокошкин узнал. Если людей можно опознать по устному портрету, значит, персоны известные, но не и.о. президента и не первый вице-премьер, их, наверное, и старомодная преподавательница знает в лицо. Какие-нибудь депутаты? Которых знает политический имиджмейкер, но не знает престарелая петербурженка… Но зачем готовить двойника-депутата? Проще и дешевле убрать и поставить своего или купить… Леночку убрали, возможно, потому, что кого-то из них она узнала… А Кокошкина избили… Знал ли Целуев, что его приятель с помощью Калерии Матвеевны выяснил, чем именно он занимается? И почему Кокошкин умолчал о главном? Он с ними играет… Надо было спросить Калерию, рассказывала ли она своему нанимателю о том, что его бывший приятель узнал некоторых персонажей?..»
В метро Савва вдруг начал прощаться.
— Ты разве не на службу? — спросила удивленная Лизавета, которая уже приготовила вопрос насчет не заданного Калерии вопроса.
— Нет, поеду, но позже. Есть кое-какие другие делишки…
— А у меня Рейтер, — уныло протянула Лизавета.
— Тогда захвати вот это. Если появлюсь вечерком, заберу. — Савва вручил ей две бетакамовские кассеты.