Страница:
Маневич поднял в римском приветствии руку и торжественно, будто заклинание, произнес:
— Спецслужба должна быть экономной! Экономнее, чем экономика!
— А как же болгарский диссидент? Разве КГБ его не зонтиком порешило?
— У журналистов воображение ничуть не беднее, чем у писателей, — сухо ответил Георгий. Он достал из кармана все те же сигареты без фильтра, угостил Сашу, закурил сам и продолжил: — Затея с двойниками, по большому счету, идиотская. Ты права, Лизавета, слишком многое поставлено на карту, слишком многое может не сработать, слишком много людей завязано на этот план.
— А чего же вы тогда этим занялись?
— Потому что желторотым вдруг может пофартить. А профессионалы должны держать под контролем все.
— Вот и держите здесь все под контролем, — насмешливо предложила Лизавета.
Действительно, ситуация — как в детективе, только наоборот: там все начинается с убийства в запертой комнате, а у них — заканчивается. Сидят во мраке, все знают и ничего не могут поделать.
— Я и держу! — не смутился Георгий.
— А, я просто не поняла! Там, наверное, полк ОМОНа сидит в засаде, где-нибудь на Восстания или даже на Некрасова. Ждут от вас вестей. Или нет, уже не дождались, уже подтягиваются к этому дому, уже окружили школу телохранителей, уже многоуважаемый Андрей Викторович мечется по своему кабинету и не знает, как поступить. То ли немедленно сделать харакири, то ли сдаться на милость победителей. Так?
Отвечать Георгий не торопился. И не успел ответить.
Какой-то невидимый монтер сказал «да будет свет». Под потолком вспыхнула лампочка. Полуослепшим от темноты узникам обычная шестидесятиваттная и изрядно замутненная временем и пылью лампочка показалась яркой, как солнце. Лизавета поняла, как мучаются выползшие на белый свет кроты. Она зажмурилась и лишь через минуту или две решилась приоткрыть глаза. Ничего невероятного она не увидела. Их заперли в обычной заброшенной комнате поставленного на капитальный ремонт петербургского доходного дома.
Комната была довольно большой, метров семнадцать-восемнадцать. Но из-за высоченных потолков казалась колодцем. Веселенькие обои с желтенькими цветочками полуободраны, в углах паутина, на полу пыль и следы осыпавшейся известки. Мебель давно выкинули, на стенах — квадраты невыгоревших обоев: здесь стоял шкаф, здесь стол, тут диван. Лишь одна деталь была весьма необычной — печка. Обыкновенная, кирпичная, крытая ребристым железом и выкрашенная голубой масляной краской.
Печка в доходном доме — рудимент и атавизм. Пришелец из далекого прошлого. Жертва парового отопления. В конце пятидесятых от печек избавлялись с маниакальным упорством. Сохранились только печи, крытые изразцами, или дворцовые мраморные камины, подлинные произведения искусства. Все остальное безжалостные хозяева, в погоне за квадратными метрами (печка — это целый метр) и современными интерьерами, отправили на слом. Только ленивые и жадные отказывались платить работягам из ЖЭКа и сохранили бесполезную деталь обстановки.
Вот такой лентяй и жадина и жил в той комнате, куда посадили журналистов и человека со шрамом. Посадили те, кто, ради сохранения тайны двойников, уже отправили на тот свет не одного и не двух человек. А ведь они трое — не просто свидетели. Они… Лизавета закрыла глаза. Ей опять захотелось темноты. Ведь свет означал, что за ними скоро придут. А встречаться с хозяевами школы двойников и их прислужниками было опасно для жизни.
— Спецслужба должна быть экономной! Экономнее, чем экономика!
— А как же болгарский диссидент? Разве КГБ его не зонтиком порешило?
— У журналистов воображение ничуть не беднее, чем у писателей, — сухо ответил Георгий. Он достал из кармана все те же сигареты без фильтра, угостил Сашу, закурил сам и продолжил: — Затея с двойниками, по большому счету, идиотская. Ты права, Лизавета, слишком многое поставлено на карту, слишком многое может не сработать, слишком много людей завязано на этот план.
— А чего же вы тогда этим занялись?
— Потому что желторотым вдруг может пофартить. А профессионалы должны держать под контролем все.
— Вот и держите здесь все под контролем, — насмешливо предложила Лизавета.
Действительно, ситуация — как в детективе, только наоборот: там все начинается с убийства в запертой комнате, а у них — заканчивается. Сидят во мраке, все знают и ничего не могут поделать.
— Я и держу! — не смутился Георгий.
— А, я просто не поняла! Там, наверное, полк ОМОНа сидит в засаде, где-нибудь на Восстания или даже на Некрасова. Ждут от вас вестей. Или нет, уже не дождались, уже подтягиваются к этому дому, уже окружили школу телохранителей, уже многоуважаемый Андрей Викторович мечется по своему кабинету и не знает, как поступить. То ли немедленно сделать харакири, то ли сдаться на милость победителей. Так?
Отвечать Георгий не торопился. И не успел ответить.
Какой-то невидимый монтер сказал «да будет свет». Под потолком вспыхнула лампочка. Полуослепшим от темноты узникам обычная шестидесятиваттная и изрядно замутненная временем и пылью лампочка показалась яркой, как солнце. Лизавета поняла, как мучаются выползшие на белый свет кроты. Она зажмурилась и лишь через минуту или две решилась приоткрыть глаза. Ничего невероятного она не увидела. Их заперли в обычной заброшенной комнате поставленного на капитальный ремонт петербургского доходного дома.
Комната была довольно большой, метров семнадцать-восемнадцать. Но из-за высоченных потолков казалась колодцем. Веселенькие обои с желтенькими цветочками полуободраны, в углах паутина, на полу пыль и следы осыпавшейся известки. Мебель давно выкинули, на стенах — квадраты невыгоревших обоев: здесь стоял шкаф, здесь стол, тут диван. Лишь одна деталь была весьма необычной — печка. Обыкновенная, кирпичная, крытая ребристым железом и выкрашенная голубой масляной краской.
Печка в доходном доме — рудимент и атавизм. Пришелец из далекого прошлого. Жертва парового отопления. В конце пятидесятых от печек избавлялись с маниакальным упорством. Сохранились только печи, крытые изразцами, или дворцовые мраморные камины, подлинные произведения искусства. Все остальное безжалостные хозяева, в погоне за квадратными метрами (печка — это целый метр) и современными интерьерами, отправили на слом. Только ленивые и жадные отказывались платить работягам из ЖЭКа и сохранили бесполезную деталь обстановки.
Вот такой лентяй и жадина и жил в той комнате, куда посадили журналистов и человека со шрамом. Посадили те, кто, ради сохранения тайны двойников, уже отправили на тот свет не одного и не двух человек. А ведь они трое — не просто свидетели. Они… Лизавета закрыла глаза. Ей опять захотелось темноты. Ведь свет означал, что за ними скоро придут. А встречаться с хозяевами школы двойников и их прислужниками было опасно для жизни.
КЛАССНЫЙ ЧАС
— Черт, какая дверь! — пробормотал Саша Маневич. Он так же, как Лизавета, удивленно оглядывался. Его поразила новенькая стальная дверь, этакий металлический монолит. Серая стальная дверь вполне могла бы украшать вход в провинциальный банк.
Прежние хозяева комнаты, хозяева, пожалевшие старушку печку, явно не имели к ней ни малейшего отношения. Дверь навесили новые обитатели дома. Те, что позаботились еще и о том, чтобы забить кирпичами все окна и двери. Те, что превратили три ничем не примечательных доходных дома на Надеждинской улице в неприступную крепость.
— Да, дверь знатная, — согласилась Лизавета.
Георгий, осмотревший помещение их тюрьмы, еще когда Саша и Лизавета валялись в полуобморочном состоянии, изображал из себя аборигена.
— Обратите внимание на окна.
Два широких и высоких окна были тщательно заложены кирпичом. Кладка аккуратная, швы ровные. Здесь работали на совесть и кирпичей не жалели.
— Почти замок Иф… — Саша постучал по нижнему кирпичному ряду.
— А что я говорил? Выбраться отсюда невозможно.
— Ты словно победу празднуешь! Можно подумать, это не нас засадили в каменный мешок, а мы изловили злодеев и теперь радуемся, что они не сбегут.
Пока мужчины продолжали выяснять отношения, Лизавета уже при свете осмотрела протори и убытки, нанесенные ее внешности и костюму в ходе ночных боевых действий.
Хваленые итальянские колготки представляли печальное зрелище — не только здоровенная дыра на колене, но и множество стрелок на лодыжках и выше. Причем с каждым движением их становилось все больше. Суровый закон колготочной природы — начавшие рваться колготки стремятся расползтись как можно быстрее.
Французское пальто тоже шили не для драк и погонь. Помимо отвратительных пятен, имелся еще порванный рукав. Наверное, авария произошла, когда Лизавету уронили на запорошенный снегом асфальт. Ссадина на колене была довольно большой, но уже не кровоточила. Болело и запястье, хотя там видимых повреждений не было — скорее всего, Лизавета подвернула руку во время падения.
Может, и неплохо, что сначала они сидели в кромешной мгле — если бы Лизавета сразу увидела, как выглядит, ей стало бы худо. А так привыкала постепенно. Она щелкнула замком заколки и распустила волосы. Расчески и гребня, конечно, не хватает…
— Вот! — Георгий извлек из кармана пальто (он и в самом деле был бездонным) круглое зеркальце и расческу. Запасливый мужик.
— А перхоти у тебя нет? — Лизавета внимательно оглядела расческу.
— В данной ситуации это не важно. Лучшее средство, как известно, гильотина. А если все же выберемся, придется попользоваться «Хед энд Шоулдерз».
— Неужели выберемся? — шаловливо спросила Лизавета.
— Свет — хороший знак, — совершенно серьезно ответил Георгий.
Некоторое время все молчали. Саша стоял у заложенного кирпичами окна и шкрябал цемент. Лизавета пристроила на выступ подоконника зеркальце и тщательно причесывалась. Георгий курил.
— Они что же, так и думают сгноить нас здесь? — Саша отковырнул довольно большой кусок засохшего раствора. — А потом раскидают по подвалам наши тела. Милиция констатирует естественную смерть — кто от голода умер, кто от жажды, а может, и инсульт с инфарктом подвернутся! — Он швырнул комок цемента в угол.
— Я же сказал, не все так безнадежно. — Георгий аккуратно потушил окурок и бросил его в тот же угол.
— Правильно, чтобы пожара не было, — одобрила его действия Лизавета.
Прошли еще полчаса. Или час. А то и два. Когда ждешь, причем и сам толком не знаешь, чего именно ждешь, — время тянется, как мыльная опера.
— Интересно, уже утро? — наконец спросила Лизавета.
Мужчины поглядели на часы.
— Половина восьмого.
— Мои стоят.
— Тихо! — Георгий, стоявший возле дверей, резко обернулся и отпрыгнул к центру комнаты. — Слышите?
Все замерли.
— Это слуховые галлюцинации, — констатировал Саша.
— Сам ты галлюциноген… — начал было Георгий, но договорить не успел.
Двери с грохотом отворились. На пороге стоял высокий, почти монументальный мужчина.
Лизавета узнала высокомерного хозяина школы телохранителей
— Андрей Викторович!
— Доброе утро. Ваши часы идут правильно. Сейчас действительно половина восьмого!
Андрей Викторович ничуть не изменился. Такие же барственные интонации, круглые фразы, надменная обходительность. Но то, что казалось если не естественным, то вполне приемлемым в офисе европейского образца, теперь смотрелось как унизительный наигрыш. Лизавета почувствовала холодок в позвоночнике. Уж больно фальшивым был взятый Андреем Викторовичем тон.
— Теперь вы с другим спутником, Елизавета Алексеевна. Вашего коллегу зовут…
— Александром… — угрюмо буркнул Маневич и отошел в дальний угол.
— Знаю, знаю, — закивал Андрей Викторович, — видел репортажи.
— И понравились? — Хозяин школы явно произвел на Сашу неблагоприятное впечатление. Он видел его впервые — интервью с Саввой не в счет, тогда Маневич разгадывал тайну видеозаписи.
— Не очень. Есть передержки…
— Еще бы, — моментально отреагировал Саша, — там ведь показывают арестованных преступников.
— Что вы хотите этим сказать?
Лизавета, стоявшая в другом углу, подошла поближе к коллеге, ей казалось, что рядом с ним безопаснее. Хотя думать и говорить о безопасности, когда тебя захватили неведомые, но могущественные заговорщики, глупо.
— Саша знает, что мы с вами спорили насчет частного сыска и его связей с преступным миром. Теперь выяснилось, что они теснее, чем мы предполагали. Вы — живой аргумент! — Лизавета старалась говорить спокойно и язвительно.
— Это вы меня преступником назвали? Ну-ну… — Хозяин школы телохранителей чувствовал себя еще и хозяином положения. Журналистские намеки его нисколько не тревожили. Ответить по существу он не посчитал нужным. — А вот вас я не знаю… У вас и документов с собой никаких не было. Только пистолет… Так кто вы?
Георгий молчал. Вместо него опять вступил в разговор Саша:
— А вы нас обыскивали… Очень прогрессивно… — Маневич тоже решил быть предельно ироничным.
Андрей Викторович и головы не повернул, он ждал ответа Георгия. Тот медлил.
— Так кто вы?
Георгий не торопясь обернулся, посмотрел на товарищей по несчастью. Лизавету поразили его глаза, чуть прищуренные, усталые и — говорящие. Он хотел им что-то сказать, просил помочь и рассчитывал на помощь. Только непонятно какую. Лизавета инстинктивно кивнула. Тогда Фельдмаршал вздохнул и ответил:
— Меня зовут Георгий…
— Мы и так знаем, как вас зовут… — раздраженно бросил Андрей Викторович. — Я не об этом спрашиваю.
— А о чем?
— На кого вы работаете?
— Я из службы безопасности телевидения. Ребята попали в трудную ситуацию и попросили меня помочь…
Хозяин школы не засмеялся, а загоготал. Что вовсе не вязалось с его чванливыми манерами. Он ржал долго и искренне, будто конь, долгое время возивший Лафонтена и привыкший к изысканным шуткам. Отсмеявшись, Андрей Викторович строго сказал:
— Служба безопасности, говоришь? Хорошо придумано. Только зря стараешься. Я повторяю вопрос, хоть и не люблю повторять, — на кого ты работаешь? Конкретно?
— Что? Не расслышал. — Георгий сделал два шага назад и теперь стоял рядом с журналистами.
— Я сказал, не люблю повторять!
— А я не люблю отвечать дважды!
— Слушай, мы же поняли друг друга… — Андрей Викторович укоризненно поцокал языком.
— Но он действительно из нашей службы безопасности, — решилась вступиться за Георгия Лизавета. Ведь он просил поддержать его. — Ее организовали не так давно…
Лизавета вспомнила, как месяца два назад Ярослав привел в редакцию пухлощекого и пухлогубого юношу. Начальник тогда произнес краткую и энергичную речь относительно опасностей, подстерегающих журналиста. Насчет того, что они призваны бороться с преступностью, злоупотреблениями, коррупцией внешней и внутренней и что в трудных случаях они теперь могут обращаться в службу безопасности, которую и представляет это похожее на гуттаперчевого пупса существо. Лана Верейская немедленно попросила уточнить, что считается внутренней коррупцией и о чем именно телевизионные редакторы и ведущие должны доносить новому сотруднику. Ярослав столь же энергично принялся опровергать и поправлять. Он заверил всех, что ни о каких доносах и речи быть не может, а помощь, если потребуется, будет оказана. Больше пухлый молодой человек в редакции не появлялся. И никаких вестей о нем не было. Но именно тот эпизод помог Лизавете нарисовать жизненную картинку работы Георгия на студии.
— …У нас, знаете, в последнее время участились случаи различных происшествий: иногда журналистам угрожают бывшие и будущие герои репортажей, иногда эти герои идут и на откровенно противоправные действия, — Лизавета почти дословно цитировала речь Ярослава. — Вот и создали соответствующую службу. А мы в нее обратились, когда поняли, что ваше дело пахнет керосином, — это когда отравили Савву и в редакции устроили погром. Георгий посоветовал нам все подробно написать… ну, насчет ваших дел… а кассету скопировать. — Лизавета краем глаза заметила, что Георгий собирается ее перебить, и зачастила: — Только после этого мы пошли к вам… И напоролись на такую встречу…
— Вы хорошо держитесь, — одобрительно кивнул Андрей Викторович и опять задал вопрос Георгию: — Я ничего не услышу по существу? Кроме легенд и мифов ваших телевизионных спутников? Девушка, да и молодой человек держатся отлично, но нельзя же этим пользоваться!
Георгий сжал губы в ниточку.
«Они что, сговорились хвалить нас и не обращать внимания на наши слова?» — подумала Лизавета.
— Я не понимаю…
— И не надо. Я все понял, и этого достаточно. — Высокий и высокомерный хозяин школы телохранителей повернулся на каблуках и направился к двери. На пороге он притормозил и обернулся. — Вы тоже все поняли. Чем скорее я услышу ответ на свой вопрос, тем проще нам всем будет жить! — После этого зловещего и двусмысленного заявления Андрей Викторович вышел, грохнув дверью. Кто-то невидимый немедленно щелкнул засовом. Послышался стук удаляющихся шагов. Значит, директор школы телохранителей приходил не один, а с клевретами — возможно, с теми, кого Лизавета и Савва видели в прошлый раз. Те ребята умели держаться незаметно.
Ошарашенные журналисты замерли в углу. Георгий, ничуть не удивившийся столь стремительному завершению беседы, хотел было вернуться на прежнее место, к дверям, но Саша Маневич ухватил его за рукав.
— Хотел бы я знать, о чем вы говорили?
— Худо дело, недооценил я их. — Георгий слегка потянул руку и освободился. — Микрофон здесь стоит, а я его не нашел.
— Значит, не салажата? — уточнила Лизавета.
— Они-то? Да нет, скорее волчата. Но волчата могут покусать льва.
— Видно, и впрямь дела наши печальные, раз ты заговорил цитатами из «Витязя в тигровой шкуре», — как бы невзначай проронила Лизавета.
Георгий ответил почти невпопад:
— Не знаю, что там говорил витязь, а мы здесь болтали совершенно напрасно. Я должен был предугадать, что они пихнут куда-нибудь прослушку, микрофончик. Теперь, конечно, торговаться с кассетами не получится. Они знают, что копии есть. Но они знают и то, что о существовании копий знают только три человека, а я рассчитывал вызволить хотя бы одного из нас, играя на копиях. Они, естественно, подвесили бы этому человеку хвост, но это не беда, не беда. А теперь… — Георгий явно погрузился в какие-то расчеты. И сообщать, что и зачем он подсчитывает, не собирался. Подошел к одной стенке, ударил кулаком. Так, постукивая в разных местах, на разной высоте, обошел комнату по периметру. Ответом был одинаково глухой отзвук. Георгий помедлил, размышляя. Потом согнулся в три погибели и еще раз прошелся вдоль стен, внимательно осматривая плинтусы и бормоча:
— Чисто… чисто… чисто…
— Новый «Миф Универсал» сохраняет капитал, — не удержался Саша Маневич.
Он, так же, как и Лизавета, молча наблюдал за передвижениями Георгия, а тут не выдержал и ввернул рекламную формулу. Изъясняться с помощью рекламных лозунгов давно стало общероссийской привычкой. Дурной, как семечки.
Георгий, скорее всего, об этой привычке не подозревал или никогда не смотрел телевизор и не подозревал о существовании волшебного порошка, которым можно стирать белье, мыть стены, посуду и пол. А может, он не слушал, что происходит вокруг. Он поднял очи горе и теперь медленно и внимательно осматривал стены под потолком.
Лизавета устала. Устала от того, что на нее и на ее слова не обращают внимания. Устала быть грязной и рваной. Ей хотелось присесть. Ей хотелось пить. Ей хотелось выбраться из закрытого наглухо помещения — обычной, ничем не примечательной комнаты с выцветшими обоями и паркетным полом, которая тем не менее выглядела очень зловеще. Надо же, как они умудрились превратить в герметичную колбу рядовую комнату в коммуналке! Ни единой щелочки. Только дверца с задвижкой на печке. Но и она наверняка не ведет никуда — когда печи сносили, дымоходы замуровывали очень тщательно.
— Печка, она здесь…
Георгий, безучастный ко всему происходящему, вдруг в один прыжок оказался возле Лизаветы и зажал ей рот шершавой ладонью.
— Правильно, девочка, ты умница. Я давно понял, что ты умница, просто невероятная. Только молчи. — Жаркий шепот почти обжег ей ухо.
Лизавета замерла, ошарашенная явно неадекватным поведением Фельдмаршала. То мирно рассуждает о помощи и профессионализме, то мечется по комнате, как голодный тигр. А теперь вот пытается ее задушить. Она побарахталась, пробуя вырваться, поняла, что стальные тиски не разжать, и сдалась. Лучше играть по его правилам. Ответила тоже шепотом:
— Ладно, я буду молчать, только отпусти!
Георгий слегка ослабил хватку, понял, что вопить никто не будет, и вовсе отпустил Лизавету.
В этот момент очухался Саша Маневич.
— Черт побери! Хотел бы я знать, что происходит!
Георгий тут же повернулся к Саше и приложил палец к губам, призывая к молчанию.
— Но я не понимаю…
— Объясню чуть позже. — Георгий дотронулся до своего языка и показал непослушному корреспонденту кулак. Все выглядело очень красноречиво — поколочу или убью, если будешь болтать. Потом двинулся к печке, приговаривая: — Да, в странную мы попали, ребята, ситуацию. Никакой мебели, кроме печки, и наши шансы выбраться близки к нулю. Конечно, с кассетой вы лажанулись, но и я тоже хорош. Ты знаешь этого парня, который приходил? Как, говоришь, его зовут?
Георгий нес этакую околесицу, а заодно, опустившись на колени, копался в печном жерле. Там, как и следовало ожидать, было пыльно и пусто. Топить печи перестали лет сорок назад. Минуты через три Георгий разогнулся и встал, зажав двумя пальцами маленькую черную фитюльку. Глаза его блестели.
— Так как его зовут? — Он бровями, губами, усами и остальными частями лица показывал, что ждет ответа.
— Андрей Викторович… — осторожно произнесла Лизавета.
— Серьезный парень… Ладно, устал я что-то. Давайте отдохнем и подумаем, как быть… Лады? — Он опять показал, что следует как-то отреагировать.
— Хорошо…
— О'кей, на свежую голову и думать легче… — Георгий сбросил пальто и уселся на пол. Нечто черное и маленькое он по-прежнему держал двумя пальцами. Потом осторожно положил этот предмет на пол и раздавил каблуком.
— Был микрофончик, и нет его… Далеко не нового образца игрушка. Как я про печку не сообразил? Дурак…
— Теперь можно говорить? — Саша по-прежнему стоял у окна, точнее, там, где раньше было окно. — А зачем вы сейчас устраивали шумовые эффекты?
— Удовольствия ради… — буркнул Георгий, помолчал и оттаял. — Я бы мог сейчас прочесть лекцию про профессионализм и предусмотрительность. Но после лажи с прослушкой не решаюсь. Просто надеюсь, что после наших разговоров они не сразу поймут, что мы нашли микрофон. А мы за это время успеем кое-что обсудить.
— Вы, значит, про микрофон не знали? — переспросил Саша.
Георгий ответил резко:
— Парень, сейчас нет времени. Уже на самом деле нет времени! Ты влез в эту историю, а потом в этот дом, и девушку за собой притащил. Теперь надо думать, как выбираться.
— А чего тут думать? Стены крепкие, двери-окна закрыты. Не о чем думать!
— Я вижу и стены и двери, но рассчитывать нам больше не на что. Они слышали наш разговор. Знают, кто я, кто вы. Знают, что мы раньше знакомы не были и действовать согласованно у нас не было возможности. Ты, конечно, очень убедительно наплела про телевизионную службу безопасности. Но, увы… — Георгий развел руками. — У нас есть небольшой временной люфт. Они будут думать, успел ли я что-нибудь передать своему руководству. Но, думаю, быстро сообразят, что ничегошеньки я не успел. Мой сотовый там же, где и пистолет. Так что…
— А что тут можно придумать? — подала голос Лизавета.
— Не знаю… — Георгий встал, разбежался и с размаху ударил плечом в стену. Опять отошел к центру комнаты, потирая плечо.
— Дверь стальная, стены капитальные. Лазеек нет…
Лизавету вдруг осенило, она вспомнила одно из приключений студенческой поры.
— Попробуйте толкнуть печь, здесь же только половина, другая — в той комнате, она, может, не очень крепко закреплена…
— Печь? — Георгий опять закусил щеку. — А чем черт не шутит!
Он разбежался и врезался плечом в железную обшивку печки.
— Качнулась, дьявольщина! Качнулась! — Он повторил попытку.
Теперь и Саша, и Лизавета заметили, что печка хотя и стоит, но не очень прочно.
— Давай-ка, парень, раз ты спецназовец, вместе!
Мужчины разбежались и ударили вдвоем. Потом еще раз. И еще. С потолка посыпалась известка. Появилась довольно широкая щель. Наверху печь никак не была закреплена. Еще удар, и разъехались обои. Еще… и печь провалилась в соседнюю комнату, открыв довольно широкий проход.
Первым туда бросился Георгий. Потом Саша. Последней была Лизавета.
Комната, в которой они оказались, почти ничем не отличалась от первой. Только обои другие, не желтые, а голубые. Окон — два, но они точно так же замурованы кирпичом. Зато дверь не стальная, а обычная, деревянная. Вдоль стен стоят какие-то бидоны и канистры.
Георгий так же решительно бросился к двери и подергал за ручку. Заперто…
— Ты, конечно, можешь пробить лбом стенку тюремной камеры… Ну и куда ты попадешь? В другую камеру! Станислав Ежи Лец… Надо слушаться умных людей! — С этими словами Саша бессильно опустился на пол.
— Ценю умение шутить в трудных обстоятельствах… — процедил, не разжимая губ, Георгий, потом подошел к канистрам и свинтил у одной из них крышку. Принюхался, окунул палец в прозрачную жидкость. В комнате запахло бензином.
— Где мое пальто?
— Там… На полу лежит… — машинально ответила Лизавета, застывшая возле рухнувшей печки.
Вникнуть как следует в происходящее она не могла. Уж больно стремительным был переход от безумной надежды, когда печка упала и открыла выход, к отчаянию, когда выяснилось, что они просто сменили один каземат на другой, ничуть не более комфортабельный. Георгий отстранил ее и шагнул в провал. Вернулся он буквально через секунду, держа в руках пальто.
— А, волшебная накидка… Дай сигарету! — Саша пристроился возле канистр.
— Здесь как на бензоколонке — курить нельзя!
— Чихать я хотел на их правила противопожарной безопасности, пусть все горит синим огнем!
— Первым сгоришь ты. Мы с тобой, как лисицы в курятнике.
Лизавета удивленно посмотрела на Георгия. Загадочная личность. Замысловатый шрам, служба не то в ФСБ, не то в военной разведке, потрясающее умение владеть собой и вот это наивное, выученное в детстве присловье — лисицы в курятнике.
— Ну и сгорим, быстрая смерть вместо медленной. Не вижу принципиальной разницы. — Саша расслабленно раскинулся на полу, вольно разбросал руки и ноги. Казалось, ему глубоко и искренне на все начихать. Он походил на живую иллюстрацию к популярной когда-то песне модной когда-то рок-группы, песня называлась: «Буду умирать молодым».
— Ты что-то совсем раскис. А ну встань! — Георгий подхватил Маневича под мышки и выволок на середину комнаты. — Веди себя как мужчина! Где ты там служил, не знаю, но веди себя как мужик, кондотьер сопливый!
— Пусти, дурак! — Саша принялся отбиваться — сначала вяло, а потом и всерьез. — Ты, что ли, подраться хочешь? Нарываешься?
— Это ты нарываешься на серию легких пощечин. Именно так приводят в чувство слабонервных! Посмотри на Елизавету Алексеевну. Держится в миллион раз лучше тебя!
Это был явный и беззастенчивый комплимент. На самом деле Лизавета тоже сникла. Правы психологи, утверждающие, что к перегрузкам следует готовиться. Причем просто напряженный рабочий график и сумасшедший жизненный ритм вовсе не могут заменить целенаправленный психологический тренинг.
Георгий наконец отпустил Маневича.
— Хватит прохлаждаться, помоги. — Он схватил ближайшую канистру и потащил через лаз в комнату с железной дверью. — Давай, давай!
Саша, и не подумавший сдвинуться с места, прокомментировал:
— Вот ты что удумал! Я слышал, что физические упражнения помогают узникам сохранить ясность мысли и стойкость духа. Ильич в тюрьме занимался ходьбой, а Котовский свое тело, если верить современному классику, мучил японской гимнасткой. Ты, я гляжу, решил потаскать тяжести. Вольному воля.
— Давай, некогда рассуждать! — Георгий подтолкнул журналиста в сторону канистр. — Упражнения в словоплетстве переносятся на потом.
— На какое «потом»? Когда ослабеем от голода и жажды, будет не до тяжестей?
Прежние хозяева комнаты, хозяева, пожалевшие старушку печку, явно не имели к ней ни малейшего отношения. Дверь навесили новые обитатели дома. Те, что позаботились еще и о том, чтобы забить кирпичами все окна и двери. Те, что превратили три ничем не примечательных доходных дома на Надеждинской улице в неприступную крепость.
— Да, дверь знатная, — согласилась Лизавета.
Георгий, осмотревший помещение их тюрьмы, еще когда Саша и Лизавета валялись в полуобморочном состоянии, изображал из себя аборигена.
— Обратите внимание на окна.
Два широких и высоких окна были тщательно заложены кирпичом. Кладка аккуратная, швы ровные. Здесь работали на совесть и кирпичей не жалели.
— Почти замок Иф… — Саша постучал по нижнему кирпичному ряду.
— А что я говорил? Выбраться отсюда невозможно.
— Ты словно победу празднуешь! Можно подумать, это не нас засадили в каменный мешок, а мы изловили злодеев и теперь радуемся, что они не сбегут.
Пока мужчины продолжали выяснять отношения, Лизавета уже при свете осмотрела протори и убытки, нанесенные ее внешности и костюму в ходе ночных боевых действий.
Хваленые итальянские колготки представляли печальное зрелище — не только здоровенная дыра на колене, но и множество стрелок на лодыжках и выше. Причем с каждым движением их становилось все больше. Суровый закон колготочной природы — начавшие рваться колготки стремятся расползтись как можно быстрее.
Французское пальто тоже шили не для драк и погонь. Помимо отвратительных пятен, имелся еще порванный рукав. Наверное, авария произошла, когда Лизавету уронили на запорошенный снегом асфальт. Ссадина на колене была довольно большой, но уже не кровоточила. Болело и запястье, хотя там видимых повреждений не было — скорее всего, Лизавета подвернула руку во время падения.
Может, и неплохо, что сначала они сидели в кромешной мгле — если бы Лизавета сразу увидела, как выглядит, ей стало бы худо. А так привыкала постепенно. Она щелкнула замком заколки и распустила волосы. Расчески и гребня, конечно, не хватает…
— Вот! — Георгий извлек из кармана пальто (он и в самом деле был бездонным) круглое зеркальце и расческу. Запасливый мужик.
— А перхоти у тебя нет? — Лизавета внимательно оглядела расческу.
— В данной ситуации это не важно. Лучшее средство, как известно, гильотина. А если все же выберемся, придется попользоваться «Хед энд Шоулдерз».
— Неужели выберемся? — шаловливо спросила Лизавета.
— Свет — хороший знак, — совершенно серьезно ответил Георгий.
Некоторое время все молчали. Саша стоял у заложенного кирпичами окна и шкрябал цемент. Лизавета пристроила на выступ подоконника зеркальце и тщательно причесывалась. Георгий курил.
— Они что же, так и думают сгноить нас здесь? — Саша отковырнул довольно большой кусок засохшего раствора. — А потом раскидают по подвалам наши тела. Милиция констатирует естественную смерть — кто от голода умер, кто от жажды, а может, и инсульт с инфарктом подвернутся! — Он швырнул комок цемента в угол.
— Я же сказал, не все так безнадежно. — Георгий аккуратно потушил окурок и бросил его в тот же угол.
— Правильно, чтобы пожара не было, — одобрила его действия Лизавета.
Прошли еще полчаса. Или час. А то и два. Когда ждешь, причем и сам толком не знаешь, чего именно ждешь, — время тянется, как мыльная опера.
— Интересно, уже утро? — наконец спросила Лизавета.
Мужчины поглядели на часы.
— Половина восьмого.
— Мои стоят.
— Тихо! — Георгий, стоявший возле дверей, резко обернулся и отпрыгнул к центру комнаты. — Слышите?
Все замерли.
— Это слуховые галлюцинации, — констатировал Саша.
— Сам ты галлюциноген… — начал было Георгий, но договорить не успел.
Двери с грохотом отворились. На пороге стоял высокий, почти монументальный мужчина.
Лизавета узнала высокомерного хозяина школы телохранителей
— Андрей Викторович!
— Доброе утро. Ваши часы идут правильно. Сейчас действительно половина восьмого!
Андрей Викторович ничуть не изменился. Такие же барственные интонации, круглые фразы, надменная обходительность. Но то, что казалось если не естественным, то вполне приемлемым в офисе европейского образца, теперь смотрелось как унизительный наигрыш. Лизавета почувствовала холодок в позвоночнике. Уж больно фальшивым был взятый Андреем Викторовичем тон.
— Теперь вы с другим спутником, Елизавета Алексеевна. Вашего коллегу зовут…
— Александром… — угрюмо буркнул Маневич и отошел в дальний угол.
— Знаю, знаю, — закивал Андрей Викторович, — видел репортажи.
— И понравились? — Хозяин школы явно произвел на Сашу неблагоприятное впечатление. Он видел его впервые — интервью с Саввой не в счет, тогда Маневич разгадывал тайну видеозаписи.
— Не очень. Есть передержки…
— Еще бы, — моментально отреагировал Саша, — там ведь показывают арестованных преступников.
— Что вы хотите этим сказать?
Лизавета, стоявшая в другом углу, подошла поближе к коллеге, ей казалось, что рядом с ним безопаснее. Хотя думать и говорить о безопасности, когда тебя захватили неведомые, но могущественные заговорщики, глупо.
— Саша знает, что мы с вами спорили насчет частного сыска и его связей с преступным миром. Теперь выяснилось, что они теснее, чем мы предполагали. Вы — живой аргумент! — Лизавета старалась говорить спокойно и язвительно.
— Это вы меня преступником назвали? Ну-ну… — Хозяин школы телохранителей чувствовал себя еще и хозяином положения. Журналистские намеки его нисколько не тревожили. Ответить по существу он не посчитал нужным. — А вот вас я не знаю… У вас и документов с собой никаких не было. Только пистолет… Так кто вы?
Георгий молчал. Вместо него опять вступил в разговор Саша:
— А вы нас обыскивали… Очень прогрессивно… — Маневич тоже решил быть предельно ироничным.
Андрей Викторович и головы не повернул, он ждал ответа Георгия. Тот медлил.
— Так кто вы?
Георгий не торопясь обернулся, посмотрел на товарищей по несчастью. Лизавету поразили его глаза, чуть прищуренные, усталые и — говорящие. Он хотел им что-то сказать, просил помочь и рассчитывал на помощь. Только непонятно какую. Лизавета инстинктивно кивнула. Тогда Фельдмаршал вздохнул и ответил:
— Меня зовут Георгий…
— Мы и так знаем, как вас зовут… — раздраженно бросил Андрей Викторович. — Я не об этом спрашиваю.
— А о чем?
— На кого вы работаете?
— Я из службы безопасности телевидения. Ребята попали в трудную ситуацию и попросили меня помочь…
Хозяин школы не засмеялся, а загоготал. Что вовсе не вязалось с его чванливыми манерами. Он ржал долго и искренне, будто конь, долгое время возивший Лафонтена и привыкший к изысканным шуткам. Отсмеявшись, Андрей Викторович строго сказал:
— Служба безопасности, говоришь? Хорошо придумано. Только зря стараешься. Я повторяю вопрос, хоть и не люблю повторять, — на кого ты работаешь? Конкретно?
— Что? Не расслышал. — Георгий сделал два шага назад и теперь стоял рядом с журналистами.
— Я сказал, не люблю повторять!
— А я не люблю отвечать дважды!
— Слушай, мы же поняли друг друга… — Андрей Викторович укоризненно поцокал языком.
— Но он действительно из нашей службы безопасности, — решилась вступиться за Георгия Лизавета. Ведь он просил поддержать его. — Ее организовали не так давно…
Лизавета вспомнила, как месяца два назад Ярослав привел в редакцию пухлощекого и пухлогубого юношу. Начальник тогда произнес краткую и энергичную речь относительно опасностей, подстерегающих журналиста. Насчет того, что они призваны бороться с преступностью, злоупотреблениями, коррупцией внешней и внутренней и что в трудных случаях они теперь могут обращаться в службу безопасности, которую и представляет это похожее на гуттаперчевого пупса существо. Лана Верейская немедленно попросила уточнить, что считается внутренней коррупцией и о чем именно телевизионные редакторы и ведущие должны доносить новому сотруднику. Ярослав столь же энергично принялся опровергать и поправлять. Он заверил всех, что ни о каких доносах и речи быть не может, а помощь, если потребуется, будет оказана. Больше пухлый молодой человек в редакции не появлялся. И никаких вестей о нем не было. Но именно тот эпизод помог Лизавете нарисовать жизненную картинку работы Георгия на студии.
— …У нас, знаете, в последнее время участились случаи различных происшествий: иногда журналистам угрожают бывшие и будущие герои репортажей, иногда эти герои идут и на откровенно противоправные действия, — Лизавета почти дословно цитировала речь Ярослава. — Вот и создали соответствующую службу. А мы в нее обратились, когда поняли, что ваше дело пахнет керосином, — это когда отравили Савву и в редакции устроили погром. Георгий посоветовал нам все подробно написать… ну, насчет ваших дел… а кассету скопировать. — Лизавета краем глаза заметила, что Георгий собирается ее перебить, и зачастила: — Только после этого мы пошли к вам… И напоролись на такую встречу…
— Вы хорошо держитесь, — одобрительно кивнул Андрей Викторович и опять задал вопрос Георгию: — Я ничего не услышу по существу? Кроме легенд и мифов ваших телевизионных спутников? Девушка, да и молодой человек держатся отлично, но нельзя же этим пользоваться!
Георгий сжал губы в ниточку.
«Они что, сговорились хвалить нас и не обращать внимания на наши слова?» — подумала Лизавета.
— Я не понимаю…
— И не надо. Я все понял, и этого достаточно. — Высокий и высокомерный хозяин школы телохранителей повернулся на каблуках и направился к двери. На пороге он притормозил и обернулся. — Вы тоже все поняли. Чем скорее я услышу ответ на свой вопрос, тем проще нам всем будет жить! — После этого зловещего и двусмысленного заявления Андрей Викторович вышел, грохнув дверью. Кто-то невидимый немедленно щелкнул засовом. Послышался стук удаляющихся шагов. Значит, директор школы телохранителей приходил не один, а с клевретами — возможно, с теми, кого Лизавета и Савва видели в прошлый раз. Те ребята умели держаться незаметно.
Ошарашенные журналисты замерли в углу. Георгий, ничуть не удивившийся столь стремительному завершению беседы, хотел было вернуться на прежнее место, к дверям, но Саша Маневич ухватил его за рукав.
— Хотел бы я знать, о чем вы говорили?
— Худо дело, недооценил я их. — Георгий слегка потянул руку и освободился. — Микрофон здесь стоит, а я его не нашел.
— Значит, не салажата? — уточнила Лизавета.
— Они-то? Да нет, скорее волчата. Но волчата могут покусать льва.
— Видно, и впрямь дела наши печальные, раз ты заговорил цитатами из «Витязя в тигровой шкуре», — как бы невзначай проронила Лизавета.
Георгий ответил почти невпопад:
— Не знаю, что там говорил витязь, а мы здесь болтали совершенно напрасно. Я должен был предугадать, что они пихнут куда-нибудь прослушку, микрофончик. Теперь, конечно, торговаться с кассетами не получится. Они знают, что копии есть. Но они знают и то, что о существовании копий знают только три человека, а я рассчитывал вызволить хотя бы одного из нас, играя на копиях. Они, естественно, подвесили бы этому человеку хвост, но это не беда, не беда. А теперь… — Георгий явно погрузился в какие-то расчеты. И сообщать, что и зачем он подсчитывает, не собирался. Подошел к одной стенке, ударил кулаком. Так, постукивая в разных местах, на разной высоте, обошел комнату по периметру. Ответом был одинаково глухой отзвук. Георгий помедлил, размышляя. Потом согнулся в три погибели и еще раз прошелся вдоль стен, внимательно осматривая плинтусы и бормоча:
— Чисто… чисто… чисто…
— Новый «Миф Универсал» сохраняет капитал, — не удержался Саша Маневич.
Он, так же, как и Лизавета, молча наблюдал за передвижениями Георгия, а тут не выдержал и ввернул рекламную формулу. Изъясняться с помощью рекламных лозунгов давно стало общероссийской привычкой. Дурной, как семечки.
Георгий, скорее всего, об этой привычке не подозревал или никогда не смотрел телевизор и не подозревал о существовании волшебного порошка, которым можно стирать белье, мыть стены, посуду и пол. А может, он не слушал, что происходит вокруг. Он поднял очи горе и теперь медленно и внимательно осматривал стены под потолком.
Лизавета устала. Устала от того, что на нее и на ее слова не обращают внимания. Устала быть грязной и рваной. Ей хотелось присесть. Ей хотелось пить. Ей хотелось выбраться из закрытого наглухо помещения — обычной, ничем не примечательной комнаты с выцветшими обоями и паркетным полом, которая тем не менее выглядела очень зловеще. Надо же, как они умудрились превратить в герметичную колбу рядовую комнату в коммуналке! Ни единой щелочки. Только дверца с задвижкой на печке. Но и она наверняка не ведет никуда — когда печи сносили, дымоходы замуровывали очень тщательно.
— Печка, она здесь…
Георгий, безучастный ко всему происходящему, вдруг в один прыжок оказался возле Лизаветы и зажал ей рот шершавой ладонью.
— Правильно, девочка, ты умница. Я давно понял, что ты умница, просто невероятная. Только молчи. — Жаркий шепот почти обжег ей ухо.
Лизавета замерла, ошарашенная явно неадекватным поведением Фельдмаршала. То мирно рассуждает о помощи и профессионализме, то мечется по комнате, как голодный тигр. А теперь вот пытается ее задушить. Она побарахталась, пробуя вырваться, поняла, что стальные тиски не разжать, и сдалась. Лучше играть по его правилам. Ответила тоже шепотом:
— Ладно, я буду молчать, только отпусти!
Георгий слегка ослабил хватку, понял, что вопить никто не будет, и вовсе отпустил Лизавету.
В этот момент очухался Саша Маневич.
— Черт побери! Хотел бы я знать, что происходит!
Георгий тут же повернулся к Саше и приложил палец к губам, призывая к молчанию.
— Но я не понимаю…
— Объясню чуть позже. — Георгий дотронулся до своего языка и показал непослушному корреспонденту кулак. Все выглядело очень красноречиво — поколочу или убью, если будешь болтать. Потом двинулся к печке, приговаривая: — Да, в странную мы попали, ребята, ситуацию. Никакой мебели, кроме печки, и наши шансы выбраться близки к нулю. Конечно, с кассетой вы лажанулись, но и я тоже хорош. Ты знаешь этого парня, который приходил? Как, говоришь, его зовут?
Георгий нес этакую околесицу, а заодно, опустившись на колени, копался в печном жерле. Там, как и следовало ожидать, было пыльно и пусто. Топить печи перестали лет сорок назад. Минуты через три Георгий разогнулся и встал, зажав двумя пальцами маленькую черную фитюльку. Глаза его блестели.
— Так как его зовут? — Он бровями, губами, усами и остальными частями лица показывал, что ждет ответа.
— Андрей Викторович… — осторожно произнесла Лизавета.
— Серьезный парень… Ладно, устал я что-то. Давайте отдохнем и подумаем, как быть… Лады? — Он опять показал, что следует как-то отреагировать.
— Хорошо…
— О'кей, на свежую голову и думать легче… — Георгий сбросил пальто и уселся на пол. Нечто черное и маленькое он по-прежнему держал двумя пальцами. Потом осторожно положил этот предмет на пол и раздавил каблуком.
— Был микрофончик, и нет его… Далеко не нового образца игрушка. Как я про печку не сообразил? Дурак…
— Теперь можно говорить? — Саша по-прежнему стоял у окна, точнее, там, где раньше было окно. — А зачем вы сейчас устраивали шумовые эффекты?
— Удовольствия ради… — буркнул Георгий, помолчал и оттаял. — Я бы мог сейчас прочесть лекцию про профессионализм и предусмотрительность. Но после лажи с прослушкой не решаюсь. Просто надеюсь, что после наших разговоров они не сразу поймут, что мы нашли микрофон. А мы за это время успеем кое-что обсудить.
— Вы, значит, про микрофон не знали? — переспросил Саша.
Георгий ответил резко:
— Парень, сейчас нет времени. Уже на самом деле нет времени! Ты влез в эту историю, а потом в этот дом, и девушку за собой притащил. Теперь надо думать, как выбираться.
— А чего тут думать? Стены крепкие, двери-окна закрыты. Не о чем думать!
— Я вижу и стены и двери, но рассчитывать нам больше не на что. Они слышали наш разговор. Знают, кто я, кто вы. Знают, что мы раньше знакомы не были и действовать согласованно у нас не было возможности. Ты, конечно, очень убедительно наплела про телевизионную службу безопасности. Но, увы… — Георгий развел руками. — У нас есть небольшой временной люфт. Они будут думать, успел ли я что-нибудь передать своему руководству. Но, думаю, быстро сообразят, что ничегошеньки я не успел. Мой сотовый там же, где и пистолет. Так что…
— А что тут можно придумать? — подала голос Лизавета.
— Не знаю… — Георгий встал, разбежался и с размаху ударил плечом в стену. Опять отошел к центру комнаты, потирая плечо.
— Дверь стальная, стены капитальные. Лазеек нет…
Лизавету вдруг осенило, она вспомнила одно из приключений студенческой поры.
— Попробуйте толкнуть печь, здесь же только половина, другая — в той комнате, она, может, не очень крепко закреплена…
— Печь? — Георгий опять закусил щеку. — А чем черт не шутит!
Он разбежался и врезался плечом в железную обшивку печки.
— Качнулась, дьявольщина! Качнулась! — Он повторил попытку.
Теперь и Саша, и Лизавета заметили, что печка хотя и стоит, но не очень прочно.
— Давай-ка, парень, раз ты спецназовец, вместе!
Мужчины разбежались и ударили вдвоем. Потом еще раз. И еще. С потолка посыпалась известка. Появилась довольно широкая щель. Наверху печь никак не была закреплена. Еще удар, и разъехались обои. Еще… и печь провалилась в соседнюю комнату, открыв довольно широкий проход.
Первым туда бросился Георгий. Потом Саша. Последней была Лизавета.
Комната, в которой они оказались, почти ничем не отличалась от первой. Только обои другие, не желтые, а голубые. Окон — два, но они точно так же замурованы кирпичом. Зато дверь не стальная, а обычная, деревянная. Вдоль стен стоят какие-то бидоны и канистры.
Георгий так же решительно бросился к двери и подергал за ручку. Заперто…
— Ты, конечно, можешь пробить лбом стенку тюремной камеры… Ну и куда ты попадешь? В другую камеру! Станислав Ежи Лец… Надо слушаться умных людей! — С этими словами Саша бессильно опустился на пол.
— Ценю умение шутить в трудных обстоятельствах… — процедил, не разжимая губ, Георгий, потом подошел к канистрам и свинтил у одной из них крышку. Принюхался, окунул палец в прозрачную жидкость. В комнате запахло бензином.
— Где мое пальто?
— Там… На полу лежит… — машинально ответила Лизавета, застывшая возле рухнувшей печки.
Вникнуть как следует в происходящее она не могла. Уж больно стремительным был переход от безумной надежды, когда печка упала и открыла выход, к отчаянию, когда выяснилось, что они просто сменили один каземат на другой, ничуть не более комфортабельный. Георгий отстранил ее и шагнул в провал. Вернулся он буквально через секунду, держа в руках пальто.
— А, волшебная накидка… Дай сигарету! — Саша пристроился возле канистр.
— Здесь как на бензоколонке — курить нельзя!
— Чихать я хотел на их правила противопожарной безопасности, пусть все горит синим огнем!
— Первым сгоришь ты. Мы с тобой, как лисицы в курятнике.
Лизавета удивленно посмотрела на Георгия. Загадочная личность. Замысловатый шрам, служба не то в ФСБ, не то в военной разведке, потрясающее умение владеть собой и вот это наивное, выученное в детстве присловье — лисицы в курятнике.
— Ну и сгорим, быстрая смерть вместо медленной. Не вижу принципиальной разницы. — Саша расслабленно раскинулся на полу, вольно разбросал руки и ноги. Казалось, ему глубоко и искренне на все начихать. Он походил на живую иллюстрацию к популярной когда-то песне модной когда-то рок-группы, песня называлась: «Буду умирать молодым».
— Ты что-то совсем раскис. А ну встань! — Георгий подхватил Маневича под мышки и выволок на середину комнаты. — Веди себя как мужчина! Где ты там служил, не знаю, но веди себя как мужик, кондотьер сопливый!
— Пусти, дурак! — Саша принялся отбиваться — сначала вяло, а потом и всерьез. — Ты, что ли, подраться хочешь? Нарываешься?
— Это ты нарываешься на серию легких пощечин. Именно так приводят в чувство слабонервных! Посмотри на Елизавету Алексеевну. Держится в миллион раз лучше тебя!
Это был явный и беззастенчивый комплимент. На самом деле Лизавета тоже сникла. Правы психологи, утверждающие, что к перегрузкам следует готовиться. Причем просто напряженный рабочий график и сумасшедший жизненный ритм вовсе не могут заменить целенаправленный психологический тренинг.
Георгий наконец отпустил Маневича.
— Хватит прохлаждаться, помоги. — Он схватил ближайшую канистру и потащил через лаз в комнату с железной дверью. — Давай, давай!
Саша, и не подумавший сдвинуться с места, прокомментировал:
— Вот ты что удумал! Я слышал, что физические упражнения помогают узникам сохранить ясность мысли и стойкость духа. Ильич в тюрьме занимался ходьбой, а Котовский свое тело, если верить современному классику, мучил японской гимнасткой. Ты, я гляжу, решил потаскать тяжести. Вольному воля.
— Давай, некогда рассуждать! — Георгий подтолкнул журналиста в сторону канистр. — Упражнения в словоплетстве переносятся на потом.
— На какое «потом»? Когда ослабеем от голода и жажды, будет не до тяжестей?