Страница:
— Начнем с того, что, — ответил он, — что я не подлец. Просто у меня самого дел по горло. Ладно, не спорь, твой максимализм в суждениях мне известен. Я, как и ты ненавижу и Корхиду и Леди, но подставляться под удар не намерен. Мне кажется, что от меня живого пользы больше, чем от мертвого. А вот ты готов умереть красиво. Дали Небесные! — воскликнул он, видя блеск в глазах Иланта, — и чему я тебя только учил?
Илант тяжело вздохнул, глядя на воспитателя. Почему-то в знакомых чертах лица, в тихом голосе вельможи, за одеждой из драгоценных ирнуальских шелков не было видно того, к кому он рвался, к кому он так стремился, словно тот Да-Деган Раттера, которого он знал и любил, исчез сметенный безумием бунта. Глядя на человека, одетого странно, дорого, и красиво, несмотря на явную нелепость одежды и прически, он не мог найти в его чертах ничего, что б заставило его вспомнить то ощущение надежности, которое он раньше всегда чувствовал в его присутствии. Не мог, несмотря на острое желание ну хоть кому-то доверять в этом мире. Несмотря на то, что тихий голос был тем же, что и прежде, как и интонации, теплые, спокойные.
А Да-Деган улыбнулся, прищелкнул пальцами, выстрелив снопами искр и, улыбнувшись карамельно, так похоже на Локиту и так ласково спросил.
— Я так полагаю, что денег у тебя нет. Но я могу помочь. Эти письма, они стоят недешево. Я, думаю, он могут еще пригодиться. Не тебе, у тебя самого ума не хватит верно распорядиться этой информацией. Ты ведь продашь их мне?
— Я не хотел бы.
— Я б тоже не желал выдавать тебя властям, — как-то странно проговорил Да-Деган, глядя прямо в глаза, — но, знаешь, этот мир, он не подчиняется только нашим желаниям.... И кто знает, не безопасней будет ли тебе сидеть в стенах форта, чем держать эту корреспонденцию при себе.
Илант прикрыл глаза, чувствуя, как румянец стыда разливается по щекам. « Ты никогда не разбирался в людях», — сказал он себе, словно желая сделать еще больнее, чем было. Рокшар посмотрел пристально, словно понимая его состояние, спросил:
— Ну и что мы будем делать дальше? Я понимаю, что оставаться здесь, нам, далее опасно. Тебя никто не прекращал искать.
Илант согласно кивнул, бросил на стол монету и, поднявшись, направился к выходу, Рокше, забрав висевшую на спинке соседнего стула, куртку, последовал за ним.
На улице царил зной, булыжники жгли ноги даже сквозь толстые подметки ботинок. Улица, белая от зноя, пыльная, была совершенно пуста. Вздохнув, Илант, повернул к садам Джиеру, словно рассчитывая переждать там время до вечера, до тех пор, когда сумерки, опустившись на город, принесут легкую прохладу.
Илант шел, чувствуя, как зной выпивает силы, чувствуя, как легкая белая рубашка моментально прилипает к спине. Он отер пот со лба и посмотрел на Рокшара. Тот не отставал, и, казался, не более взмокшим, чем сидя в зале таверне. Мысленно Илант завидовал его выносливости. Казалось, что его друг может вынести чуть более, чем это дано ему.
Нырнув в спасительную тень старых деревьев, тенивших узкие тоннели аллей, он вздохнул и, нагнувшись к арыку, текущему по каменному ложу набрал горсть воды, плеснув ее в лицо. Рокшар улыбнулся, глядя на это, но, тем не менее, последовал его примеру.
Илант провел его по узенькой тропе в заброшенный, не посещаемый уголок сада. Тут было тихо, так тихо, что только неумолчное стрекотание кузнечиков заставляло вибрировать воздух. На маленькой поляне белели развалины старого фонтана, статуя валялась на траве, проросшей сквозь брусчатку. Стоя около осколков камня, можно было легко представить, что мир вокруг совершенно пустынен, что нет невдалеке никакого города, что ты — один, и только необитаемый остров расстилается вокруг.
Илант нырнул в замаскированный разросшейся травой лаз, уходивший вниз старый колодец. Держась за покрытые ржавчиной скобы, он проворно спустился, словно не в первый раз проделывал это.
Из тоннеля тянуло сыростью, прохладой, что была столь желанна после невыносимого, палящего полуденного зноя. По самому дну тек тонкий, слабый поток. Илант достал из кармана фонарик и, осветив стены, улыбнулся Рокшару.
— Куда мы идем? — скупо поинтересовался Рокше, изумленно оглядываясь по сторонам.
— К моим друзьям, — ответил Илант, — здесь, под городом, существует такая сеть коммуникационных тоннелей, что не уступает городу над нашими головами. Она растет вниз, до самого уровня моря. Здесь мы и нашли приют. И ни одна ищейка нас не найдет, потому, что очень и очень немногие из людей могут похвастаться знанием этой рукотворной сети. Ведь карты, как и многое другое, были утеряны во время бунта.
Рокшар слегка пожал плечами, спросил иронично:
— Сам-то не заблудишься?
Илант улыбнулся.
— Здесь недалеко, — ответил он, медленно уходя от светлого пятна над головой, углубляясь в сумрак тоннелей.
Где-то тихо журчала вода, капли падали вниз с мерным, тихим звуком, только они, да звук шагов по камню, да еще звук дыхания, нарушали тишину.
Илант шел впереди, указывая путь. Рокше следовал за ним, оглядывал стены, словно пытался запомнить путь, все повороты, пройденные ими, определиться в переплетении тоннелей, подступавших, расходящихся, уходящих вниз ответвлений. Но запомнить путь в этом лабиринте было почти невозможно, коридоры походили один на другой. Легко было сбиться в клубках поворотов. Он изумленно смотрел на Иланта, как-то находившего путь в этих катакомбах. Илант шел уверенно, быстро, почти бесшумно.
За одним из поворотов, Рокше изумленно заметил пару теней отделившихся от стен, что преградили путь с оружием в руках, завидев свет фонаря. Трудно было представить, что здесь, вдали от солнечного света, чистого воздуха могут обитать люди. И, тем не менее, мир катакомб не был пустынен.
— Кто идет? — произнес грубый, хриплый голос.
Илант улыбнулся, подошел к повстанцу, одетому в темную, делающую его почти что незаметным на фоне черных сводов, одежду.
— Арвис, — ответил он, позволяя человеку рассмотреть свое лицо.
Повстанец молча кивнул и отступил в сторону, убирая оружие, открывая дорогу. Илант обернулся к контрабандисту, идущему следом.
— Здесь недалеко базовый лагерь, — заметил он, — отсюда мы наносим все удары по противнику. А знаешь, как называют повстанцев доблестные вояки Аториса Ордо? Крысами. Для господ там, наверху, мы не люди, а крысы. Маленькие, проворные опасные зверьки. Нас много Рокше. И, может быть, они правы. Когда-нибудь мы выйдем на поверхность, и тогда некоторые господа испробуют силу наших зубов.
Рокшар, пожав плечами, проследовал за Илантом, за очередной поворот, спустился на ярус ниже. В подземельях стоял затхлый, спертый воздух, сырой, неживой, лишенный малейших колебаний. Покачав головой, он обвел взглядом помещение, куда его привел Илант. В небольшом зале сидели люди, кто-то был ранен, кто-то спал на камне пола, подложив под себя бумагу и ветошь, натянув кусок ткани, что служил и плащом, на плечи. Большинство из этих людей были худы, у них были усталые, изможденные лица, но те из них, кто не спал, видя возвращение Иланта, приветствовали его с плохо скрываемой радостью.
Один из повстанцев — высокий, худой до крайности человек, с высоким лбом, редкими волосами и проницательными умными глазами, подошел к Иланту и, улыбнувшись, заметил:
— Шел слух, что тебя убили, Арвис. Где ты был столько времени? Ребята думали, что больше тебя не увидят.
Илант смущенно пожал плечами.
— Я был ранен, Гаас, — заметил, не повышая голоса, — ранен, не убит. И, ко всему, мне пришлось не по своему желанию покинуть Рэну.
— И где ж ты был? — спросил другой из повстанцев, молодой, совершеннейший мальчик с чистым, светлым лицом ангела, и яркими, лихорадочно блестевшими глазами.
— На Софро, — ответил Илант, все так же, не повышая голоса. Рокшар заметил, как он спрятал взгляд. Словно чего-то стыдился. Словно совсем не желал говорить об увиденном.
Рокше невольно представил себя на его месте и вздохнул, чувствуя облегчение от той мысли, что не ему придется рассказывать этим людям о проделках Локиты и ее приближенных, равно как и о том, что помощи им ждать неоткуда, и надеяться можно лишь на себя.
Он отступил в сторону, давая другим подойти к Иланту, переброситься словом, убедится в том, что это именно он, и что он жив. Вздохнув, он прислонился спиной к стене, разглядывая убожество этого лагеря, чадившие факелы, укрепленные на стенах. Еще одну ипостась этого мира.
Отчего-то вспомнилась Эрмэ, широкоскулое лицо женщины, склонившейся над ним, мягко и сладко шептавшей ему слова, смысла которых он не понимал. У нее были густые, темные, спадавшие гривой на плечи и спину волосы, мягкие руки, что унимали боль, прикасаясь к горящим вискам и лбу. В ее комнате, почти, что келье было так же сумрачно, так же горели, укрепленные на стенах факелы, в открытое окно врывался тяжелый аромат цветов, аромат сводящий с ума, жаркий, насыщенный, которого она не замечала. Который так мучил его.
Неожиданно контрабандист заметил пристальный взгляд серых холодных глаз, смотревших на него из дальнего угла подозрительно и колюче. Заметил, как обычно, сначала, не видя, просто почувствовав этот интерес уколом на коже, и только потом, увидев незнакомца, что рассматривал его, ничуть не смущаясь, пристально, оценивающе. Незнакомец стоял, прислонившись к стене, рыжеволосый, высокий, стройный, одетый просто и элегантно, так не похожий на остальных обитателей этого лагеря, он держал одну руку на кожаном поясе, второй приглаживая взлохмаченные короткие пряди волос.
Заметив его, Рокше внезапно почувствовал испуг, который заставил его ощутимо вздрогнуть. Равнодушно пожав плечами, слегка наметив усмешку в уголках губ, человек перевел взгляд на Иланта, посмотрел на маленькую толпу, собравшуюся вокруг и медленно, неторопливо проходя через толпу, как горячий нож, рассекающий масло, подошел к Иланту, встал рядом, рассматривая его с высоты своего роста, заинтересованно и отстраненно одновременно. Смотрел, не говоря ни слова, с усмешкой, что была похожа на вызов.
— Кто это? — тихо спросил у Гааса Илант.
— Аретт, — так же, не повышая голоса, — проговорил повстанец. — он появился через несколько дней после того, как мы потеряли тебя. Пришел сам. И, если б не он, возможно ты не нашел бы здесь никого.
Илант недоверчиво посмотрел в сторону Ареттара. Улыбнулся слегка, недоверчиво. Ареттар пожал плечами, словно поняв, отчего рождается недоверие, достав аволу, что носил на плече, осторожно тронул струны. Авола была старой, дерево потрескалось, но звук, что высекли пальцы из струн, был звонок и чист. Авола словно пела сама, послушная движениям тонких, длинных перстов, быстро двигавшихся по грифу и струнам.
Это звук наполнил своды, словно разбив их, заставив увидеть, незримое. Вторя голосу аволы, Ареттар запел, насмешливо, роняя звуки, разбрасывая их, подобно лучам света. Его голос был чист как хрусталь, богат на оттенки, на тепло и холод. Этот голос завораживал, вызывая дрожь, что, выступая на спине мурашками, бежала по позвоночнику, огненным комом тепла ударяя в голову, словно певец играл своими пальцами высекая звук не из струн аволы, а из струн человеческой души. Этот голос звал, заставляя забыть о низких сводах подземелья, полных зловония, лишенных вольного ветра и света. Этот голос рассказывал, повествуя об иных мирах. И этому голосу, нельзя было не верить.
Илант прикрыв глаза, слушал знакомые с детства стихи «Аюми Файэ», связанные с волшебной, завораживающей музыкой, спетые этим светлым голосом, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. И, слушая, впитывая каждой клеточкой тела, как впитывает воду земля, он чувствовал, что груз тревог уже не так тянет шею. Возможно, виной была магия голоса, возможно, виной было само присутствие певца. И невозможно было спорить, слыша, надеясь, что не скоро прекратится это волшебство песни, что здесь, рядом, в яви он видит самого певца. Ареттара.
— Все еще не веришь? — спросил певец, прекратив петь. В голосе звучали оттенки иронии, искры смеха стояли в глазах, яркие искры, заставлявшие глаза лучиться теплом.
Гаас улыбнулся.
— Мы тоже не верили вначале, — заметил он, — слишком уж неправдоподобно это явление. Но, ничего, привыкли.
Илант, вздохнув, облизнул губы. Посмотрев на Ареттара, отметил, что по лицу певца невозможно прочитать его возраст. У человека, стоявшего перед ним, держа аволу в руках, не было возраста. С равным успехом можно было предположить, что он совсем юн, как и то, что он стар и мудр. Сбивали с толку взгляд, улыбка, несколько высокомерное поведение, что как ни странно, не отталкивало от него.
«Ареттар», — подумал он, вспоминая Локиту, генерала, принесшегося с Рэны, к ней на Софро, чувствующего себя в ее покоях вольно, как в собственном доме. «На Раст-Танхам видели певца», — говорил генерал, явно волнуясь. Она не верила. Смеялась. Она не хотела верить.
Он сам, пораженный беседой Локиты и генерала, не обратил на это внимания. Смысл беседы прошел почти мимо сознания. Так много произошло в тот день, тот памятный день, что б он мог впитать еще и это. И вспомнился голос Гайдуни, подслушанные им, стоя у двери кабинета Да-Дегана слова: «Я видел Ареттара. — проговорил тогда контрабандист убежденно, — Это он принёс камни».
Вздохнув, Илант посмотрел на певца, где-то в глубине теплилась мысль, что этот рыжий, окаянный человек, еще, быть может, сумеет разобраться в переплетении интриг и захочет помочь. Ведь Локита его боялась. Боялась настолько, что даже не позволяла себе верить в его возвращение. Облизнув пересохшие губы, Илант посмотрел в лицо певца, пристально и изучая, как недавно тот смотрел на него.
— Нам надо поговорить, — заметил он, набравшись смелости, и потянув певца за собой, пошел в сторону от зала, приказав Гаасу не тревожить его.
Ареттар шел рядом, уверенно ориентируясь в сумраке тоннеля, словно видел в темноте подобно кошке. И певец остановил его сам, положив узкую ладонь с длинными пальцами на плечо. Обернувшись, Илант увидел, что свет факелов дрожит вдалеке, словно светлячок, не в силах разогнать полного мрака.
— Слушаю тебя, — проговорил певец. Нотки иронии, что еще недавно присутствовали в голосе, ушли, и, если судить по голосу, он был во внимании, и готов слушать.
— Я был на Софро, — повторился Илант, чувствуя неловкую беспомощность. Темнота была союзником. В темноте не было видно, как предательски выступают слезы на глазах. В темноте не было возможности увидеть, как подрагивают его губы. Он вспомнил приватную беседу. Беседу на троих, не предназначенную для чужих ушей и почувствовал, как смятение вновь охватывает душу. — Я был на Софро, — повторил он, — и я видел там генерала Энкеле Корхиду, ведущего беседы с моей бабкой. С Леди Локитой.
Певец тихонько рассмеялся, рука лежащая на плече юноши подобралась, тонкие пальцы, дрогнув, сжали плечо до боли.
— Могу представить, — заметил поэт, — так мне и казалось, что во всей кутерьме не обошлось без ее участия. Ты можешь сказать, о чем они беседовали? Наверное, делили Лигу, не так ли?
Илант тяжело вздохнул, признаваться было нелегко, нелегко было принять, что последняя ниточка родственной связи рвалась, словно старая ткань. Когда-то он был окружен теплом и дорогими ему людьми, или, ошибаясь, считал, что окружен друзьями. С той поры прошло несколько лет, и оказалось, что в мире нет никого, кто мог бы помочь, кому можно было б довериться. Отец погиб, Рейнар исчез, воспитатель, словно сойдя с ума, изменился так, что он перестал понимать мотивы, двигавшие этим человеком. Бабка, Леди, хоть и почти посторонняя ему женщина, с которой он встречался несколько раз, наперечет, но к которой отчего-то питал добрые чувства, оказалась его самым заклятым врагом.
Певец, словно почувствовав настроение, заметил:
— Трудно говорить? Вижу, ты не знал, что она за человек.
— А вы знали?
Певец промолчал, предлагая ему догадываться обо всем самому.
— Я ненавидел Ордо, — отчего-то смутившись, проговорил юноша, — проклинал его, а этот бунт был задуман отнюдь не им. Моя бабка стоит за всем этим, направляя руку судьбы через угодных ей людей. Сначала Юфнаресс Антайи, теперь Корхида, делают то, что требует она. Не знаю для чего ей все это, зачем было втягивать Рэну в это безумие. Не знаю. Но еще два дня назад у меня в руках были доказательства. Может быть, стоило идти с ними к Ордо, не к Да-Дегану, но я, идиот, отдал их, у меня не было другого выхода. Может быть, стоило б попытаться вернуться на Софро, или пробиться на Ирдал, к Альбенару Хайадару. Ирдалийский координатор, наверное, мог бы распорядиться этими доказательствами лучше, чем распорядился ими я. Но как бы то ни было, что б не случилось, теперь я знаю одно, то, что рэанам нечего рассчитывать на помощь Лиги. Локита распустила Стратегическую разведку.
Ареттар отпустил его плечо, машинально пригладил торчком дыбившиеся волосы. Глаза Иланта постепенно привыкли к темноте, и в скудном свете он сумел различить, что губы певца сложены в жалящую, неприятную усмешку, а глаза смотрят иронично и почти зло. Но когда, оторвавшись от созерцания далеких огней, Ареттар посмотрел на него, то взгляд потеплел, а ирония оставила его лицо, и теперь его уже нельзя было назвать неприятным, острым, отталкивающим, как то было лишь мгновение назад.
— Ты хотел бы сказать Ордо, что он был лишь пешкой в ее руках? — поинтересовался певец, и добавил, — Знаешь, у Ордо такой темперамент, что эти твои доказательства могли б быть искрой, что, попадя на сухую траву, вызовет пожар. Он и так не вполне логичен, как я успел заметить, больше дружит с эмоциями, чем с головой. Как ты думаешь, не захотелось ли бы ему ударить по Софро, только для того, что б разобраться с Локитой?
— У него нет таких сил.
— Но есть у Эрмэ. — усмехнулся Ареттар. — И Эрмэ не преминула б воспользоваться этой ситуацией. Так мне кажется.
Илант пожал плечами, остановившись в растерянности. Подобная мысль в голову не приходила, а Ареттар, заметив его замешательство, тихо рассмеялся. В бархатном, чистом голосе не было насмешки или зла. Их Илант не слышал, а слышал оттенки горечи, такие же, что поселились в его душе.
— Вижу, ты так и не понял что же такое Эрмэ, — проговорил певец. — Не понял и представить не можешь, на что способны Властители, что б добиться намеченных целей. С ними трудно бороться, невероятно сложно. Они играют на человеческих слабостях, Илант, из всего извлекая выгоду. Это тот враг, с которым тебе не справится. Ты просто не в силах понять этой логики. Или в силах?
Илант, пожав плечами, — посмотрел на Аретта, спросил:
— Ты можешь что-то предложить?
— Я могу поделиться знанием, — ответил певец, усмехнувшись.
Рокшар сидел на, нагретом за день, белом камне развалин. В небесах медленно догорал закат, проявляя звезды, направившие вниз колючки своих игл. Контрабандист отвел взгляд и посмотрел на мальчишку, развалившегося рядом на траве. Худощавый, бледнокожий подросток равнодушно обозревал окрестности. Перевернувшись с живота на спину, словно молодое животное, он посмотрел в небо и, закинув за голову руки, потянулся. Он впитывал тепло почвы, которого так не хватало в подземельях, наслаждаясь и радуясь ему каждой клеточкой своего юного существа.
Рокше вздохнул. В подземельях было тяжело жить, это было выживание, и лишь фанатическое, затмевающее разум, желание получить настоящую свободу могло заставить забыть о сырости, зловонии, потемках. О том, что почти не было еды. Каждое утро, каждый вечер кто-то из таких же юных, совсем юных мальчишек уходил на промысел. Кто-то крал деньги у подвыпивших контрабандистов, кто-то как-то иначе добывал пропитание. Настоящий праздник наступал в те дни, когда удавалось совместить приятное с полезным — и наказать зарвавшегося богатея из местной, недавно появившейся знати, и заодно, прежде чем сжечь дом, вымести дочиста провизию из его закромов. И провизию и деньги, и то, что можно обратить в деньги.
Можно было спорить, но Рэна мало напоминала территорию Лиги, хоть совсем недавно входила в ее состав. За пять лет изменилось все. Глядя на жизнь повстанцев и простых горожан, Рокше невольно вспоминал Эрмэ. Трудности подстерегали на каждом шагу, трудности и нестабильность, отсутствие уверенности в том, что принесет следующий день. А в то, что он может принести нечто хорошее, почти никто не верил. В этом мире легко было только терять — деньги, дом, семью, родных, саму жизнь. В этом мире очень трудно было что-то найти, — любовь обесценилась, да большинству было не до любви, все мысли были об одном — как выжить, если мир сошел с ума.
В этом мире царили агрессия, обман, продажная любовь, в этом мире в воздухе витал аромат страха. В этом мире трудно было верить и, надеяться, ибо надежды почти никогда не сбывались. И нужно было быть фанатиком, что б забыв обо всем, творившемся вокруг, помнить ту, старую Рэну, при воспоминании о которой, у всех выступали на глазах слезы.
Он, глядя на Иланта, поражался его целеустремленности и воле, с которой тот организовал этот фронт сопротивления. И если сначала казалось, что все планы Арвиса наивны и неосуществимы, то с каждым прожитым среди повстанцев днем, сомнений оставалось все меньше. Сначала казалось, что этих недовольных — горстка, что их легко уничтожить, заставить замолчать. Да, у повстанцев практически не было оружия, да не было, практически не было грамотных командиров, не было медикаментов, порой не было даже провианта. Но они были одержимые, это были люди, которым нечего терять, нечего, кроме рабства и лохмотьев, что едва прикрывали худые, изможденные работой тела.
Они напоминали Рокшару эрмийских рабов — эту презренную низшую касту, но было и отличие. Эрмийцы никогда б не посмели поднять головы. А эти грезили, видя сны о свободе. Ждали своего часа, часа в который могли б подняться, что б вернуть все на круги своя.
И теперь он не мог бы сказать, что их мало, слишком мало. Недовольных был целый город, в каждом доме, за каждой стеной жили те, кто подхватили б восстание, начнись оно. Новые люди приходили каждый день, приходили бежавшие от хозяев рабы, приходили горожане, задушенные налогами, измученные страхом за близких, за самих себя.
В ночных вылазках многие гибли, но на смену им приходили новые и новые люди. И глядя на это беспрестанное пополнение рядов, Рокшар невольно признавался, что только поддержка контрабандистов может сейчас помочь удерживать Ордо власть в своих руках. Только контрабандисты могли б смести это ночное воинство крыс, сломать им хребет. Или Эрмэ.
Эти люди все еще желали надеяться и любить. Эти люди, как завороженные слушали голос аволы и голос Ареттара, напоминавшие им о той, иной, утерянной ими жизни, о свете звезд, о дружбе, о братстве. Эти люди молчали, слушая Сагу о Странниках, и смеялись его фривольным куплетам.
Ареттар был их знаменем, знамением и пророком. К нему относились совсем иначе, чем к Иланту, скорее как к талисману, что заставляет найти силы и переломить судьбу, чем как к вождю.
Ареттар появлялся нечасто, приходил, как правило, ночью, словно материализуясь из стылого воздуха подземных тоннелей. Ареттар, которого не замечали до тех пор, пока он сам не желал стать замеченным. Он стоял в уголке, оглядывая это ночное воинство, и на губах его всегда блуждала улыбка — добрая или злая, судя по настроению и слышанным им новостям. И глаза смотрели то мягко, то колюче.
Его взгляд было трудно выдержать. Этот был один из тех редких взглядов, которые невозможно было игнорировать. Смотрел он в лицо или в спину, все равно это внимание было материально ощутимо, вызывая дрожь или озноб, чувство бегающих по коже мурашек.
«Если ты понадобишься мне, где я могу тебя отыскать?» — спросил певца однажды Илант, и Ареттар рассмеялся, ответив: «Я — ветер. А ветер знает, когда следует прийти». Впрочем, уходил Аретт так же неожиданно, как и появлялся, исчезая из поля внимания, покидал повстанцев так бесшумно и незаметно, словно растворяясь подобно утреннему туману.
Рокше невольно поежился, вспомнив, как певец, обратив внимание на нож, висевший в ножнах у его пояса, усмехнулся. Усмешка прожгла до костей, отчего-то невольно захотелось исчезнуть, так неприятен был его пристальный, словно бы говорящий взгляд. Певец подошел к нему позже, через два или три дня после первой встречи, подкрался бесшумно, как привидение, так, что он не сразу заметил, что не так одинок, как казалось.
— Привет, — проговорил Ареттар, грызя стебелек травы, и глядя безразлично, в сторону.
— Мир тебе, — отозвался Рокше, и вновь заметил тень усмешки исказившее это лицо. Глаза перестали быть безразличными, посмотрели внимательно, но беззлобно.
— Дай ножик, — усмехнувшись, попросил певец.
— Зачем? — удивился Рокше.
— Дай, а то порежешься, — проговорил певец, не тая насмешки.
Он взял нож из руки Рокшара, повертел его, рассматривая внимательно, со всех сторон. Нож словно слился с рукой Ареттара, а певец, забавляясь, вертел его, словно привыкая и к тяжести и заодно оценивая балансировку. Неожиданно лезвие остановилось на расстоянии ладони от лица юноши, Аретт чуть крепче сжал рукоять, и лезвие словно взорвалось, ощерившись торчавшими в разные стороны колючками.
Рокше вздрогнул и отпрянул, а певец все так же, молча, усмехнулся и перекинул нож из руки в руку, вернул его хозяину.
Илант тяжело вздохнул, глядя на воспитателя. Почему-то в знакомых чертах лица, в тихом голосе вельможи, за одеждой из драгоценных ирнуальских шелков не было видно того, к кому он рвался, к кому он так стремился, словно тот Да-Деган Раттера, которого он знал и любил, исчез сметенный безумием бунта. Глядя на человека, одетого странно, дорого, и красиво, несмотря на явную нелепость одежды и прически, он не мог найти в его чертах ничего, что б заставило его вспомнить то ощущение надежности, которое он раньше всегда чувствовал в его присутствии. Не мог, несмотря на острое желание ну хоть кому-то доверять в этом мире. Несмотря на то, что тихий голос был тем же, что и прежде, как и интонации, теплые, спокойные.
А Да-Деган улыбнулся, прищелкнул пальцами, выстрелив снопами искр и, улыбнувшись карамельно, так похоже на Локиту и так ласково спросил.
— Я так полагаю, что денег у тебя нет. Но я могу помочь. Эти письма, они стоят недешево. Я, думаю, он могут еще пригодиться. Не тебе, у тебя самого ума не хватит верно распорядиться этой информацией. Ты ведь продашь их мне?
— Я не хотел бы.
— Я б тоже не желал выдавать тебя властям, — как-то странно проговорил Да-Деган, глядя прямо в глаза, — но, знаешь, этот мир, он не подчиняется только нашим желаниям.... И кто знает, не безопасней будет ли тебе сидеть в стенах форта, чем держать эту корреспонденцию при себе.
Илант прикрыл глаза, чувствуя, как румянец стыда разливается по щекам. « Ты никогда не разбирался в людях», — сказал он себе, словно желая сделать еще больнее, чем было. Рокшар посмотрел пристально, словно понимая его состояние, спросил:
— Ну и что мы будем делать дальше? Я понимаю, что оставаться здесь, нам, далее опасно. Тебя никто не прекращал искать.
Илант согласно кивнул, бросил на стол монету и, поднявшись, направился к выходу, Рокше, забрав висевшую на спинке соседнего стула, куртку, последовал за ним.
На улице царил зной, булыжники жгли ноги даже сквозь толстые подметки ботинок. Улица, белая от зноя, пыльная, была совершенно пуста. Вздохнув, Илант, повернул к садам Джиеру, словно рассчитывая переждать там время до вечера, до тех пор, когда сумерки, опустившись на город, принесут легкую прохладу.
Илант шел, чувствуя, как зной выпивает силы, чувствуя, как легкая белая рубашка моментально прилипает к спине. Он отер пот со лба и посмотрел на Рокшара. Тот не отставал, и, казался, не более взмокшим, чем сидя в зале таверне. Мысленно Илант завидовал его выносливости. Казалось, что его друг может вынести чуть более, чем это дано ему.
Нырнув в спасительную тень старых деревьев, тенивших узкие тоннели аллей, он вздохнул и, нагнувшись к арыку, текущему по каменному ложу набрал горсть воды, плеснув ее в лицо. Рокшар улыбнулся, глядя на это, но, тем не менее, последовал его примеру.
Илант провел его по узенькой тропе в заброшенный, не посещаемый уголок сада. Тут было тихо, так тихо, что только неумолчное стрекотание кузнечиков заставляло вибрировать воздух. На маленькой поляне белели развалины старого фонтана, статуя валялась на траве, проросшей сквозь брусчатку. Стоя около осколков камня, можно было легко представить, что мир вокруг совершенно пустынен, что нет невдалеке никакого города, что ты — один, и только необитаемый остров расстилается вокруг.
Илант нырнул в замаскированный разросшейся травой лаз, уходивший вниз старый колодец. Держась за покрытые ржавчиной скобы, он проворно спустился, словно не в первый раз проделывал это.
Из тоннеля тянуло сыростью, прохладой, что была столь желанна после невыносимого, палящего полуденного зноя. По самому дну тек тонкий, слабый поток. Илант достал из кармана фонарик и, осветив стены, улыбнулся Рокшару.
— Куда мы идем? — скупо поинтересовался Рокше, изумленно оглядываясь по сторонам.
— К моим друзьям, — ответил Илант, — здесь, под городом, существует такая сеть коммуникационных тоннелей, что не уступает городу над нашими головами. Она растет вниз, до самого уровня моря. Здесь мы и нашли приют. И ни одна ищейка нас не найдет, потому, что очень и очень немногие из людей могут похвастаться знанием этой рукотворной сети. Ведь карты, как и многое другое, были утеряны во время бунта.
Рокшар слегка пожал плечами, спросил иронично:
— Сам-то не заблудишься?
Илант улыбнулся.
— Здесь недалеко, — ответил он, медленно уходя от светлого пятна над головой, углубляясь в сумрак тоннелей.
Где-то тихо журчала вода, капли падали вниз с мерным, тихим звуком, только они, да звук шагов по камню, да еще звук дыхания, нарушали тишину.
Илант шел впереди, указывая путь. Рокше следовал за ним, оглядывал стены, словно пытался запомнить путь, все повороты, пройденные ими, определиться в переплетении тоннелей, подступавших, расходящихся, уходящих вниз ответвлений. Но запомнить путь в этом лабиринте было почти невозможно, коридоры походили один на другой. Легко было сбиться в клубках поворотов. Он изумленно смотрел на Иланта, как-то находившего путь в этих катакомбах. Илант шел уверенно, быстро, почти бесшумно.
За одним из поворотов, Рокше изумленно заметил пару теней отделившихся от стен, что преградили путь с оружием в руках, завидев свет фонаря. Трудно было представить, что здесь, вдали от солнечного света, чистого воздуха могут обитать люди. И, тем не менее, мир катакомб не был пустынен.
— Кто идет? — произнес грубый, хриплый голос.
Илант улыбнулся, подошел к повстанцу, одетому в темную, делающую его почти что незаметным на фоне черных сводов, одежду.
— Арвис, — ответил он, позволяя человеку рассмотреть свое лицо.
Повстанец молча кивнул и отступил в сторону, убирая оружие, открывая дорогу. Илант обернулся к контрабандисту, идущему следом.
— Здесь недалеко базовый лагерь, — заметил он, — отсюда мы наносим все удары по противнику. А знаешь, как называют повстанцев доблестные вояки Аториса Ордо? Крысами. Для господ там, наверху, мы не люди, а крысы. Маленькие, проворные опасные зверьки. Нас много Рокше. И, может быть, они правы. Когда-нибудь мы выйдем на поверхность, и тогда некоторые господа испробуют силу наших зубов.
Рокшар, пожав плечами, проследовал за Илантом, за очередной поворот, спустился на ярус ниже. В подземельях стоял затхлый, спертый воздух, сырой, неживой, лишенный малейших колебаний. Покачав головой, он обвел взглядом помещение, куда его привел Илант. В небольшом зале сидели люди, кто-то был ранен, кто-то спал на камне пола, подложив под себя бумагу и ветошь, натянув кусок ткани, что служил и плащом, на плечи. Большинство из этих людей были худы, у них были усталые, изможденные лица, но те из них, кто не спал, видя возвращение Иланта, приветствовали его с плохо скрываемой радостью.
Один из повстанцев — высокий, худой до крайности человек, с высоким лбом, редкими волосами и проницательными умными глазами, подошел к Иланту и, улыбнувшись, заметил:
— Шел слух, что тебя убили, Арвис. Где ты был столько времени? Ребята думали, что больше тебя не увидят.
Илант смущенно пожал плечами.
— Я был ранен, Гаас, — заметил, не повышая голоса, — ранен, не убит. И, ко всему, мне пришлось не по своему желанию покинуть Рэну.
— И где ж ты был? — спросил другой из повстанцев, молодой, совершеннейший мальчик с чистым, светлым лицом ангела, и яркими, лихорадочно блестевшими глазами.
— На Софро, — ответил Илант, все так же, не повышая голоса. Рокшар заметил, как он спрятал взгляд. Словно чего-то стыдился. Словно совсем не желал говорить об увиденном.
Рокше невольно представил себя на его месте и вздохнул, чувствуя облегчение от той мысли, что не ему придется рассказывать этим людям о проделках Локиты и ее приближенных, равно как и о том, что помощи им ждать неоткуда, и надеяться можно лишь на себя.
Он отступил в сторону, давая другим подойти к Иланту, переброситься словом, убедится в том, что это именно он, и что он жив. Вздохнув, он прислонился спиной к стене, разглядывая убожество этого лагеря, чадившие факелы, укрепленные на стенах. Еще одну ипостась этого мира.
Отчего-то вспомнилась Эрмэ, широкоскулое лицо женщины, склонившейся над ним, мягко и сладко шептавшей ему слова, смысла которых он не понимал. У нее были густые, темные, спадавшие гривой на плечи и спину волосы, мягкие руки, что унимали боль, прикасаясь к горящим вискам и лбу. В ее комнате, почти, что келье было так же сумрачно, так же горели, укрепленные на стенах факелы, в открытое окно врывался тяжелый аромат цветов, аромат сводящий с ума, жаркий, насыщенный, которого она не замечала. Который так мучил его.
Неожиданно контрабандист заметил пристальный взгляд серых холодных глаз, смотревших на него из дальнего угла подозрительно и колюче. Заметил, как обычно, сначала, не видя, просто почувствовав этот интерес уколом на коже, и только потом, увидев незнакомца, что рассматривал его, ничуть не смущаясь, пристально, оценивающе. Незнакомец стоял, прислонившись к стене, рыжеволосый, высокий, стройный, одетый просто и элегантно, так не похожий на остальных обитателей этого лагеря, он держал одну руку на кожаном поясе, второй приглаживая взлохмаченные короткие пряди волос.
Заметив его, Рокше внезапно почувствовал испуг, который заставил его ощутимо вздрогнуть. Равнодушно пожав плечами, слегка наметив усмешку в уголках губ, человек перевел взгляд на Иланта, посмотрел на маленькую толпу, собравшуюся вокруг и медленно, неторопливо проходя через толпу, как горячий нож, рассекающий масло, подошел к Иланту, встал рядом, рассматривая его с высоты своего роста, заинтересованно и отстраненно одновременно. Смотрел, не говоря ни слова, с усмешкой, что была похожа на вызов.
— Кто это? — тихо спросил у Гааса Илант.
— Аретт, — так же, не повышая голоса, — проговорил повстанец. — он появился через несколько дней после того, как мы потеряли тебя. Пришел сам. И, если б не он, возможно ты не нашел бы здесь никого.
Илант недоверчиво посмотрел в сторону Ареттара. Улыбнулся слегка, недоверчиво. Ареттар пожал плечами, словно поняв, отчего рождается недоверие, достав аволу, что носил на плече, осторожно тронул струны. Авола была старой, дерево потрескалось, но звук, что высекли пальцы из струн, был звонок и чист. Авола словно пела сама, послушная движениям тонких, длинных перстов, быстро двигавшихся по грифу и струнам.
Это звук наполнил своды, словно разбив их, заставив увидеть, незримое. Вторя голосу аволы, Ареттар запел, насмешливо, роняя звуки, разбрасывая их, подобно лучам света. Его голос был чист как хрусталь, богат на оттенки, на тепло и холод. Этот голос завораживал, вызывая дрожь, что, выступая на спине мурашками, бежала по позвоночнику, огненным комом тепла ударяя в голову, словно певец играл своими пальцами высекая звук не из струн аволы, а из струн человеческой души. Этот голос звал, заставляя забыть о низких сводах подземелья, полных зловония, лишенных вольного ветра и света. Этот голос рассказывал, повествуя об иных мирах. И этому голосу, нельзя было не верить.
Илант прикрыв глаза, слушал знакомые с детства стихи «Аюми Файэ», связанные с волшебной, завораживающей музыкой, спетые этим светлым голосом, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. И, слушая, впитывая каждой клеточкой тела, как впитывает воду земля, он чувствовал, что груз тревог уже не так тянет шею. Возможно, виной была магия голоса, возможно, виной было само присутствие певца. И невозможно было спорить, слыша, надеясь, что не скоро прекратится это волшебство песни, что здесь, рядом, в яви он видит самого певца. Ареттара.
— Все еще не веришь? — спросил певец, прекратив петь. В голосе звучали оттенки иронии, искры смеха стояли в глазах, яркие искры, заставлявшие глаза лучиться теплом.
Гаас улыбнулся.
— Мы тоже не верили вначале, — заметил он, — слишком уж неправдоподобно это явление. Но, ничего, привыкли.
Илант, вздохнув, облизнул губы. Посмотрев на Ареттара, отметил, что по лицу певца невозможно прочитать его возраст. У человека, стоявшего перед ним, держа аволу в руках, не было возраста. С равным успехом можно было предположить, что он совсем юн, как и то, что он стар и мудр. Сбивали с толку взгляд, улыбка, несколько высокомерное поведение, что как ни странно, не отталкивало от него.
«Ареттар», — подумал он, вспоминая Локиту, генерала, принесшегося с Рэны, к ней на Софро, чувствующего себя в ее покоях вольно, как в собственном доме. «На Раст-Танхам видели певца», — говорил генерал, явно волнуясь. Она не верила. Смеялась. Она не хотела верить.
Он сам, пораженный беседой Локиты и генерала, не обратил на это внимания. Смысл беседы прошел почти мимо сознания. Так много произошло в тот день, тот памятный день, что б он мог впитать еще и это. И вспомнился голос Гайдуни, подслушанные им, стоя у двери кабинета Да-Дегана слова: «Я видел Ареттара. — проговорил тогда контрабандист убежденно, — Это он принёс камни».
Вздохнув, Илант посмотрел на певца, где-то в глубине теплилась мысль, что этот рыжий, окаянный человек, еще, быть может, сумеет разобраться в переплетении интриг и захочет помочь. Ведь Локита его боялась. Боялась настолько, что даже не позволяла себе верить в его возвращение. Облизнув пересохшие губы, Илант посмотрел в лицо певца, пристально и изучая, как недавно тот смотрел на него.
— Нам надо поговорить, — заметил он, набравшись смелости, и потянув певца за собой, пошел в сторону от зала, приказав Гаасу не тревожить его.
Ареттар шел рядом, уверенно ориентируясь в сумраке тоннеля, словно видел в темноте подобно кошке. И певец остановил его сам, положив узкую ладонь с длинными пальцами на плечо. Обернувшись, Илант увидел, что свет факелов дрожит вдалеке, словно светлячок, не в силах разогнать полного мрака.
— Слушаю тебя, — проговорил певец. Нотки иронии, что еще недавно присутствовали в голосе, ушли, и, если судить по голосу, он был во внимании, и готов слушать.
— Я был на Софро, — повторился Илант, чувствуя неловкую беспомощность. Темнота была союзником. В темноте не было видно, как предательски выступают слезы на глазах. В темноте не было возможности увидеть, как подрагивают его губы. Он вспомнил приватную беседу. Беседу на троих, не предназначенную для чужих ушей и почувствовал, как смятение вновь охватывает душу. — Я был на Софро, — повторил он, — и я видел там генерала Энкеле Корхиду, ведущего беседы с моей бабкой. С Леди Локитой.
Певец тихонько рассмеялся, рука лежащая на плече юноши подобралась, тонкие пальцы, дрогнув, сжали плечо до боли.
— Могу представить, — заметил поэт, — так мне и казалось, что во всей кутерьме не обошлось без ее участия. Ты можешь сказать, о чем они беседовали? Наверное, делили Лигу, не так ли?
Илант тяжело вздохнул, признаваться было нелегко, нелегко было принять, что последняя ниточка родственной связи рвалась, словно старая ткань. Когда-то он был окружен теплом и дорогими ему людьми, или, ошибаясь, считал, что окружен друзьями. С той поры прошло несколько лет, и оказалось, что в мире нет никого, кто мог бы помочь, кому можно было б довериться. Отец погиб, Рейнар исчез, воспитатель, словно сойдя с ума, изменился так, что он перестал понимать мотивы, двигавшие этим человеком. Бабка, Леди, хоть и почти посторонняя ему женщина, с которой он встречался несколько раз, наперечет, но к которой отчего-то питал добрые чувства, оказалась его самым заклятым врагом.
Певец, словно почувствовав настроение, заметил:
— Трудно говорить? Вижу, ты не знал, что она за человек.
— А вы знали?
Певец промолчал, предлагая ему догадываться обо всем самому.
— Я ненавидел Ордо, — отчего-то смутившись, проговорил юноша, — проклинал его, а этот бунт был задуман отнюдь не им. Моя бабка стоит за всем этим, направляя руку судьбы через угодных ей людей. Сначала Юфнаресс Антайи, теперь Корхида, делают то, что требует она. Не знаю для чего ей все это, зачем было втягивать Рэну в это безумие. Не знаю. Но еще два дня назад у меня в руках были доказательства. Может быть, стоило идти с ними к Ордо, не к Да-Дегану, но я, идиот, отдал их, у меня не было другого выхода. Может быть, стоило б попытаться вернуться на Софро, или пробиться на Ирдал, к Альбенару Хайадару. Ирдалийский координатор, наверное, мог бы распорядиться этими доказательствами лучше, чем распорядился ими я. Но как бы то ни было, что б не случилось, теперь я знаю одно, то, что рэанам нечего рассчитывать на помощь Лиги. Локита распустила Стратегическую разведку.
Ареттар отпустил его плечо, машинально пригладил торчком дыбившиеся волосы. Глаза Иланта постепенно привыкли к темноте, и в скудном свете он сумел различить, что губы певца сложены в жалящую, неприятную усмешку, а глаза смотрят иронично и почти зло. Но когда, оторвавшись от созерцания далеких огней, Ареттар посмотрел на него, то взгляд потеплел, а ирония оставила его лицо, и теперь его уже нельзя было назвать неприятным, острым, отталкивающим, как то было лишь мгновение назад.
— Ты хотел бы сказать Ордо, что он был лишь пешкой в ее руках? — поинтересовался певец, и добавил, — Знаешь, у Ордо такой темперамент, что эти твои доказательства могли б быть искрой, что, попадя на сухую траву, вызовет пожар. Он и так не вполне логичен, как я успел заметить, больше дружит с эмоциями, чем с головой. Как ты думаешь, не захотелось ли бы ему ударить по Софро, только для того, что б разобраться с Локитой?
— У него нет таких сил.
— Но есть у Эрмэ. — усмехнулся Ареттар. — И Эрмэ не преминула б воспользоваться этой ситуацией. Так мне кажется.
Илант пожал плечами, остановившись в растерянности. Подобная мысль в голову не приходила, а Ареттар, заметив его замешательство, тихо рассмеялся. В бархатном, чистом голосе не было насмешки или зла. Их Илант не слышал, а слышал оттенки горечи, такие же, что поселились в его душе.
— Вижу, ты так и не понял что же такое Эрмэ, — проговорил певец. — Не понял и представить не можешь, на что способны Властители, что б добиться намеченных целей. С ними трудно бороться, невероятно сложно. Они играют на человеческих слабостях, Илант, из всего извлекая выгоду. Это тот враг, с которым тебе не справится. Ты просто не в силах понять этой логики. Или в силах?
Илант, пожав плечами, — посмотрел на Аретта, спросил:
— Ты можешь что-то предложить?
— Я могу поделиться знанием, — ответил певец, усмехнувшись.
Рокшар сидел на, нагретом за день, белом камне развалин. В небесах медленно догорал закат, проявляя звезды, направившие вниз колючки своих игл. Контрабандист отвел взгляд и посмотрел на мальчишку, развалившегося рядом на траве. Худощавый, бледнокожий подросток равнодушно обозревал окрестности. Перевернувшись с живота на спину, словно молодое животное, он посмотрел в небо и, закинув за голову руки, потянулся. Он впитывал тепло почвы, которого так не хватало в подземельях, наслаждаясь и радуясь ему каждой клеточкой своего юного существа.
Рокше вздохнул. В подземельях было тяжело жить, это было выживание, и лишь фанатическое, затмевающее разум, желание получить настоящую свободу могло заставить забыть о сырости, зловонии, потемках. О том, что почти не было еды. Каждое утро, каждый вечер кто-то из таких же юных, совсем юных мальчишек уходил на промысел. Кто-то крал деньги у подвыпивших контрабандистов, кто-то как-то иначе добывал пропитание. Настоящий праздник наступал в те дни, когда удавалось совместить приятное с полезным — и наказать зарвавшегося богатея из местной, недавно появившейся знати, и заодно, прежде чем сжечь дом, вымести дочиста провизию из его закромов. И провизию и деньги, и то, что можно обратить в деньги.
Можно было спорить, но Рэна мало напоминала территорию Лиги, хоть совсем недавно входила в ее состав. За пять лет изменилось все. Глядя на жизнь повстанцев и простых горожан, Рокше невольно вспоминал Эрмэ. Трудности подстерегали на каждом шагу, трудности и нестабильность, отсутствие уверенности в том, что принесет следующий день. А в то, что он может принести нечто хорошее, почти никто не верил. В этом мире легко было только терять — деньги, дом, семью, родных, саму жизнь. В этом мире очень трудно было что-то найти, — любовь обесценилась, да большинству было не до любви, все мысли были об одном — как выжить, если мир сошел с ума.
В этом мире царили агрессия, обман, продажная любовь, в этом мире в воздухе витал аромат страха. В этом мире трудно было верить и, надеяться, ибо надежды почти никогда не сбывались. И нужно было быть фанатиком, что б забыв обо всем, творившемся вокруг, помнить ту, старую Рэну, при воспоминании о которой, у всех выступали на глазах слезы.
Он, глядя на Иланта, поражался его целеустремленности и воле, с которой тот организовал этот фронт сопротивления. И если сначала казалось, что все планы Арвиса наивны и неосуществимы, то с каждым прожитым среди повстанцев днем, сомнений оставалось все меньше. Сначала казалось, что этих недовольных — горстка, что их легко уничтожить, заставить замолчать. Да, у повстанцев практически не было оружия, да не было, практически не было грамотных командиров, не было медикаментов, порой не было даже провианта. Но они были одержимые, это были люди, которым нечего терять, нечего, кроме рабства и лохмотьев, что едва прикрывали худые, изможденные работой тела.
Они напоминали Рокшару эрмийских рабов — эту презренную низшую касту, но было и отличие. Эрмийцы никогда б не посмели поднять головы. А эти грезили, видя сны о свободе. Ждали своего часа, часа в который могли б подняться, что б вернуть все на круги своя.
И теперь он не мог бы сказать, что их мало, слишком мало. Недовольных был целый город, в каждом доме, за каждой стеной жили те, кто подхватили б восстание, начнись оно. Новые люди приходили каждый день, приходили бежавшие от хозяев рабы, приходили горожане, задушенные налогами, измученные страхом за близких, за самих себя.
В ночных вылазках многие гибли, но на смену им приходили новые и новые люди. И глядя на это беспрестанное пополнение рядов, Рокшар невольно признавался, что только поддержка контрабандистов может сейчас помочь удерживать Ордо власть в своих руках. Только контрабандисты могли б смести это ночное воинство крыс, сломать им хребет. Или Эрмэ.
Эти люди все еще желали надеяться и любить. Эти люди, как завороженные слушали голос аволы и голос Ареттара, напоминавшие им о той, иной, утерянной ими жизни, о свете звезд, о дружбе, о братстве. Эти люди молчали, слушая Сагу о Странниках, и смеялись его фривольным куплетам.
Ареттар был их знаменем, знамением и пророком. К нему относились совсем иначе, чем к Иланту, скорее как к талисману, что заставляет найти силы и переломить судьбу, чем как к вождю.
Ареттар появлялся нечасто, приходил, как правило, ночью, словно материализуясь из стылого воздуха подземных тоннелей. Ареттар, которого не замечали до тех пор, пока он сам не желал стать замеченным. Он стоял в уголке, оглядывая это ночное воинство, и на губах его всегда блуждала улыбка — добрая или злая, судя по настроению и слышанным им новостям. И глаза смотрели то мягко, то колюче.
Его взгляд было трудно выдержать. Этот был один из тех редких взглядов, которые невозможно было игнорировать. Смотрел он в лицо или в спину, все равно это внимание было материально ощутимо, вызывая дрожь или озноб, чувство бегающих по коже мурашек.
«Если ты понадобишься мне, где я могу тебя отыскать?» — спросил певца однажды Илант, и Ареттар рассмеялся, ответив: «Я — ветер. А ветер знает, когда следует прийти». Впрочем, уходил Аретт так же неожиданно, как и появлялся, исчезая из поля внимания, покидал повстанцев так бесшумно и незаметно, словно растворяясь подобно утреннему туману.
Рокше невольно поежился, вспомнив, как певец, обратив внимание на нож, висевший в ножнах у его пояса, усмехнулся. Усмешка прожгла до костей, отчего-то невольно захотелось исчезнуть, так неприятен был его пристальный, словно бы говорящий взгляд. Певец подошел к нему позже, через два или три дня после первой встречи, подкрался бесшумно, как привидение, так, что он не сразу заметил, что не так одинок, как казалось.
— Привет, — проговорил Ареттар, грызя стебелек травы, и глядя безразлично, в сторону.
— Мир тебе, — отозвался Рокше, и вновь заметил тень усмешки исказившее это лицо. Глаза перестали быть безразличными, посмотрели внимательно, но беззлобно.
— Дай ножик, — усмехнувшись, попросил певец.
— Зачем? — удивился Рокше.
— Дай, а то порежешься, — проговорил певец, не тая насмешки.
Он взял нож из руки Рокшара, повертел его, рассматривая внимательно, со всех сторон. Нож словно слился с рукой Ареттара, а певец, забавляясь, вертел его, словно привыкая и к тяжести и заодно оценивая балансировку. Неожиданно лезвие остановилось на расстоянии ладони от лица юноши, Аретт чуть крепче сжал рукоять, и лезвие словно взорвалось, ощерившись торчавшими в разные стороны колючками.
Рокше вздрогнул и отпрянул, а певец все так же, молча, усмехнулся и перекинул нож из руки в руку, вернул его хозяину.