Баранова Наталья. Легенда об Иных Мирах

   Сенатор улыбнулся и, пригладив волосы, посмотрел на Юфнаресса с трудно скрываемой иронией. Его секретарь был похож на человека, который не спал несколько суток, раздумывая над трудной задачей. У него был усталый вид, усталые движения, и морщинки на лице проступили отчетливо, не из-за падавшего света, а от усталости, и от мыслей, что не давали покоя.
   — Что нового на Софро? — спросил сенатор.
   Юфнаресс прикрыл глаза, потер переносицу, словно пытаясь сконцентрироваться и припомнить. Но память была пуста, словно кто-то изъял все мысли, и на ум ничего не шло, кроме вчерашней, неслучайной встречи. Локита пришла к нему, сама, села в кресло, заняв излюбленное место сенатора, улыбаясь, смотрела в его глаза, мешая работать одним своим присутствием, этим насмешливо — высокомерным взглядом.
   Она пришла, словно почувствовав его сомнения и поняв, что ниточка, которая держит его около, рядом, уже не выдерживает и начинает медленно, волокно за волокном, рваться, и что он уже не так послушен и не так исполнителен. И что письма, которые он приберег — ерунда, по сравнению с тем, на что он готов решиться и что может еще сделать.
   — Дорогой, — промурлыкала она мило, сладко, почти по кошачьи, ее глаза на мгновение вспыхнули в темноте, и он невольно отметил, что она и впрямь похожа на хищника, притаившегося в ночной комнате. — ты, что, сошел с ума? И впрямь хочешь рассказать о своих интрижках сенатору? Побереги голову, сударь. Я могу тебе предложить нечто лучшее. Ты хочешь его место? Знаешь, Юфнаресс, одного сенатора не сложно заменить другим.
   Он ничего не ответил, понимая, что если начнет что-то говорить она либо убедит, либо разозлит его, а в последнее время ему не хотелось ни того и ни другого. Но Леди не уходила, поигрывая кисточками пояса, смотрела на него пристально и призывно, словно пытаясь утопить его в своих глазах. Когда он понял, за чем же она пришла, то рассмеялся, не в силах сдержать непонятно откуда прорвавшийся этот бешеный хохот, дивясь на ее истинно женскую непоследовательность.
   И этот смех заставил ее рассвирепеть. Вскочив на ноги, Локита подошла совсем близко, взгляд снова стал высокомерен и холоден, она словно обливала ледяной водой, глядя так, прищурившись, как снайпер смотрит в прицел. Это не добавило ни очарования, ни миловидности, о чем он не преминул заметить ей.
   За что и получил. Женская ручка с полного размаха запечатлела удар на его щеке, но даже это не смогло остановить смеха, рвущегося из груди наверх, он только отступил на шаг, понимая, что угрозы, которые она произнесла, прежде чем уйти — не пустой звук. Но он ничего не мог поделать с собой. Не мог не смеяться, хоть этот смех нес только горечь и ему самому.
   Внезапно решившись, Юфнаресс поднял взгляд и посмотрел прямо в лицо Алашавару. Отчего-то вспомнилась фраза, оброненная Имрэном: «ну почему ты думаешь, что он может поверить, но простить и понять — нет?»
   — Локита собирается Вас уничтожить, — проговорил он тихо, но отчетливо, словно отвечая на вопрос, поставленный сенатором. — Вчера она приходила, что б предложить мне ваше место.
   Сенатор тихонечко присвистнул и, задумавшись, посмотрел на потолок.
   — Досадно, — отметил он, — мне еще не надоели ни мое место, ни моя жизнь.
   А Юфнаресс понял, что совершенно неожиданным это известие для сенатора не было. Если он и не знал, то что-то подобное давно готовился услышать. Лицо его было по-прежнему невозмутимо и спокойно. И даже улыбка появившаяся в уголках губ была лишена напряжения. Он не боялся, страх или растерянность не омрачали его черты. И на мгновение Юфнарессу показалось, что в глазах сенатора на какую-то долю мгновения вспыхнуло чувство бесшабашной удали и веселья, а потом он, едва заметно пожав плечами, застыл, задумавшись о чем-то своем.
   Слова, которые он уже был готов произнести, застыли на языке. «Нет, — подумал Антайи, — они лишь разозлят его и подхлестнут. И, что бы ни говорил Имрэн, придется мне обойтись без его понимания и прощения, хоть он, возможно, и поймет. Не поймет Локита. Если узнает, то не сносить головы нам обоим. Ни мне, ни сенатору».
   Вздохнув, он вновь окинул взглядом комнату, в которой вдруг стало тесно, как в клетке. Посмотрел на лицо Элейджа, словно впервые увидев его.
   Сенатор медленно гладил подлокотник, а взгляд и чувства были где-то далеко. Но он не был напуган и не был удивлен. Он словно пытался заглянуть вперед, раскрыть двери времени и угадать, что же будет далее, потом. Его не интересовало, ни каким образом его собиралась сместить Локита, ни то, почему предложила его пост его секретарю. Словно для него были ясны оба ответа. Словно он знал. Давно знал.
   Внезапно почувствовав взгляд на своем лице, Юфнаресс вздрогнул. Сенатор улыбался, вернувшись из своего виртуального вояжа, и улыбка делала его похожим на старинного загадочного божка, которых он не раз видел в музеях.
   — Надеюсь, ты не отказался, — тихо проговорил сенатор, обращаясь к Юфнарессу.
   Юфнаресс неопределенно пожал плечами.
   — Отказался, — заметил спокойно, — сказал, что мне и так хватает проблем. Она обиделась.
   — Пойдешь и извинишься, — усмехнувшись, приказал Элейдж, — скажешь, что было много дел, и что не понимал, что говоришь, и что для тебя большая честь принять это предложение.
   — Но...
   — Не надо этих «но», Юфнаресс. Иначе, тебе никогда не выйти из этой игры живым. Да, я знаю, — ответил сенатор на немой вопрос, появившийся в глазах секретаря, — и с самого начала знал кто ты, и откуда. Иначе не быть тебе моим секретарем. Прости, Юфнаресс, но я предпочитаю видеть своих противников так, что б наблюдать за каждым шагом. А потом я понял, что ты мне не враг. И не противник. Ты просто не знаешь, как быть....
 
   Стоя в гулком пустынном зале, он чувствовал, что волнение и тревога уходят прочь. Глядя на камни, каплями света застывшие под тонким прозрачным стеклом, любовался их немыслимыми переливами, волшебной, чудной игрой. Камни Аюми лежали на прежнем месте, где лежали столетия до того, как недобрая рука взяла их, как будут лежать еще долго, если, если уцелеет Лига.
   От них, даже через стекло, шел какой-то теплый поток, который исцелял, согревал, раскрашивал мир в яркие краски. Глядя на капли синевы, он чувствовал, что вокруг этих камней не зря наросли десятки легенд, что не зря молва связала их и непостижимых, совершенных Аюми. Легенды рождались сами. Стоило только несколько минут постоять рядом, посмотреть на их волшебное сияние.
   И вспомнилось утро, раннее, стылое. Эти камни лежали посреди стола в коробочке обитой бархатом, и словно радовались тому, что вернулись назад, на Софро. Сенатор пригласил его подойти, и, подойдя, он замер, не в силах вымолвить ни слова, впервые видя их вот так, первый раз без разделяющей преграды стекла. Взяв их в руки, он поразился их тяжести, и легкости, их ласкающим ладонь, прикосновениям. На ощупь они были нежнее шелка и грани их, острые грани, на которых мерцал свет, не царапали, а ласкали.
   Юфнаресс вздохнул, чувствуя спиной, что где-то рядом та женщина, которую он ждал. Он чувствовал ее шаги, даже не слыша их. Леди была где-то рядом, и, верно, рассматривала его, прежде чем подойти. Он на миг закрыл глаза, вспомнив сенатора, его слова, его напутствие. Выбор был сделан и он о нем не жалел. Хотя, мог ли быть иной выбор?
   Открыв глаза, он увидел пред собой ее, Локиту, Леди. Ее изучающий взгляд, ее пепельные локоны, прекрасное лицо, кукольные ресницы, нежный румянец на щеках.
   Локита куталась в раззолоченный мех, наброшенный на плечи поверх легкого платья, вырез которого ничуть не скрывал изящных линий тела, округлости груди. И, глядя на нее, он не смог не отметить, что, несмотря на нрав гадюки, она хороша, ослепительно хороша, молода, свежа.
   Что красота ее почти идеальна. Особенно сегодня и сейчас, когда казалось какое-то темное, вечное беспокойство ушло из глубины ее глаз.
   Стоя в пустынном зале с высокими потолками и мягким, рассеянным, ровным светом, он смотрел, как подходит издали, движется к нему Локита, и понимал, что с этого момента все изменилось. Потому, как дальше не может быть колебаний, и с этого момента он должен делать только то, что должен.
   Вздохнув, он подошел к женщине, запечатлел на узкой ладони поцелуй, чуть более вольный, чем допускалось этикетом. Он не стал смотреть в глубину ее глаз, хоть уже не боялся ее, холодного, затягивающего взгляда. Словно страх умер в глубине его сердца, словно он уже не мог испытывать страха.
   Спокойствие, почти полное отсутствие эмоций в глубине поражали его самого, и движения и жесты и мысли казались чужими, словно само тело стало чужим и он наблюдал за этим миром словно бы со стороны, издалека, не присутствуя в нем, лишь рассматривая, как череду забавных картинок.
   Локита тихонечко рассмеялась, чувствуя его готовность принести извинения, словно иначе и быть не могло. Смотрела пристально, смотрела, словно насаживая, как бабочку, на булавку своего взгляда, словно пытаясь прочесть и мысли и чувства. Но не было ощущения, которое часто рождалось там, где была она. Не было ощущения, что она — всеведуща. Как бы она не пыталась его в том убедить. И не было ощущения силы, исходящей от ее фигуры. Словно б за несколько дней что-то и сильно изменилось.
   Глядя на нее, на ее точеные черты, на маску спокойствия он видел и ее решительность, и бескомпромиссность, и властную надменность. Видел ее гордость, что давно переросла в гордыню. А еще сквозь прекрасную маску просвечивали и ее бесчестье, и следы страстей.
   Она поманила его, и он пошел, следом за ней, в сад, к говорливому потоку, что бежал по каменному ложу арыка. Глядя на неторопливые ее движения, исполненные гордости, на королевский разворот ее плеч, он думал, что такой бы могла быть истинная королева, императрица, хозяйка. Но..., Вздохнув, он присел на скамью, заметив жест ее руки.
   Сама же Локита осталась стоять, только обернулась, что б лучше видеть его лицо. Потом, неожиданно она рассмеялась, разбрызгивая тихий смех.
   — Передумали, — проговорила она, — испугались, Юфнаресс? Но это хорошо, что передумали. Я получила вашу записку. Что ж, только не думайте, что я забуду ваш отказ и вас прощу. Хотя, все зависит только от вас. Может быть, и забуду.
   — Как будет угодно Леди, — проговорил он негромко. Лгать было легко, легко и просто, так никогда не было легко говорить правду, глядя в ее глаза. В душе царил штиль, тишина и покой.
   — Значит, вы согласны?
   Юфнаресс пожал плечами.
   — Вы правы, глупо отказываться, исполнителя вы всегда найдете, а, может быть, и меня подставите. Так что, для меня все равно нет выхода.
   — А письма? Вы уже не надеетесь на их защиту?
   Юфнаресс спокойно улыбнулся.
   — Письма, Леди, далеко отсюда. Боюсь, если вы возьметесь за меня всерьез, мне не будет разницы, есть они или нет. Вам, да, вам, они необходимы. И я их, разумеется, приберегу. Но, если подумать, то какая мне выгода от того, что Лига устоит против Эрмэ? Какая мне выгода от того, что Элейдж, а не я, будет сенатором Лиги?
   — Значит, вы решились?
   Юфнаресс пожал плечами.
   — У меня, что, есть другой выход? Иной, кроме того, который вы мне навязываете? Я не обманываюсь в ваших чувствах. Вы, Леди, уничтожите меня, стоит вам лишь обезопасить себя от гнева Императора, или занять его место. Ведь ваше кредо — уничтожь строптивого раба. Пока вы этого не можете. Ну и мне придется сказать вам, сказать, потому как вы и сами это поймете, чуть позже, может быть. Просто мне надоели игры впотьмах, и надоела эта ложь, которой на Эрмэ оплетено все. И я предупреждаю. Я участвую в этих играх, в играх, в которые меня втянули вы. Но играть намерен до конца. До высшей ставки. Трон Великой Империи давно не переходил к рабу, но, все может измениться.
   Локита рассмеялась, присев рядом заглянула в его глаза, в темных зрачках ее глаз полыхало торжество, сияло темным заревом. И ее лицо от того становилось лишь только красивее, красивое темной, гневной красотой неистовой королевы. Губы дрогнули, словно желая что-то сказать, но она промолчала, впервые промолчала, не уколов словами.
   Юфнаресс поднялся, отошел на несколько шагов, посмотрел на нее издали. Ее улыбка, проступившая на губах, смущала. И оттенки чувств проступили на лице, словно оживив ее, растопив лед, который покрывал ее панцирем, как коркой. Она заметила его взгляд, это пристальное разглядывание, не смутившись, подняла голову, выставив подбородок.
   — Дерзай, — проговорила с насмешкой, — мы там посмотрим, кто кого.... Главное здесь и сейчас, ты поможешь мне избавиться от Алашавара.
 
 
   Мужчина быстро шел по гулкому коридору, вслед ему оборачивались, смотрели заинтересованно, провожали взглядами. На аудиенцию к Императору не опаздывают, он усвоил это, как только судьба вознесла его чуть выше, чем он надеялся в юности. Аудиенция у Императора — честь и милость.
   Он шел, чувствуя невольную робость. Он целую вечность не был здесь, в Его дворце. Наверное, последний раз это случалось два, а, может, и три года назад. Он не помнил. Софро, работа занимали все время, и он просто не мог, из праздного любопытства, приехать сюда. Тем более, на несколько дней, что б добиться аудиенции.
   Он вспомнил Локиту, ее глаза со сполохами торжества. С ее самоуверенностью. «Ни за что, — подумал он, — никогда более и ни за какие коврижки я не буду играть в ваши игры по вашим правилам. Никогда. Будьте уверены. Если, конечно, уцелеет моя голова».
   Он сомневался в этом, глядя на воинов, охранявших дворец Императора. Невысокие, казавшиеся почти хрупкими эти бестии могли многое. Слишком многое, что б с ними мог потягаться обычный человек. Генетическое модифицирование сделало их совершенными машинами для убийства. И если им прикажет Император, то ему не уйти отсюда живым. Потому, как они сделают то, что Он приказал.
   Юфнаресс вздохнул, тихо, затаенно, пытаясь унять волнение. «Все в этом мире зависит от нас всех и от каждого по отдельности, — вспомнил он слова Элейджа, — от каждого поступка и каждого шага. В этом мире нет никчемных людей. Правда есть те, кто этой истины не смогли понять, как и того, что их судьба в их же руках. Я не знаю, что ты желаешь, Юфнаресс, мне не дано читать в твоей душе. Я — не Аюми. Но могу сказать, что ты, из себя, представляешь, судя по поступкам. Ты говоришь, что ты влюблен в Лигу, что ты очарован этим миром. Но почему ты тогда ставишь на Эрмэ? Только оттого, что думаешь, что у Лиги нет шансов уцелеть? Да, прекрасная перспектива всех нас ожидает, если мы все будем думать именно так. А ты не хотел бы попробовать дать Лиге этот недостающий шанс? Если тебе и впрямь нравится этот мир? Или ты только раб, и правда, только эрмийский раб, что выполняет бездумно то, что ему прикажут, не имея собственного мнения, своих желаний и власти над собой? И слова, о том, что ты влюблен в Лигу — только слова?».
   Он вспомнил тихую грусть на лице сенатора, его глаза смотревшие пристально и мягко и тон его голоса, что смягчал тяжелые слова. Элейдж никогда ранее не говорил с ним так. Никто не говорил с ним так. И глядя сквозь стекло на мир под ногами и мир над головой, он, помимо воли своей, ощущал правду этих слов. И что-то замирало в душе. И что-то обрывалось.
   И, глядя на полыхающее небо Софро, он вдруг понял, что есть дела, которые, хочет он того или нет, сделать может лишь он, и есть вещи, с которыми он не смирится. И что, если он хочет остаться самим собой, сохранить себя, то должен помочь сохранить и этот мир, таким, какой он есть. Таким, какой, он очаровал его, таким, каким он его полюбил. Без рабства, без насилия, без чувства тяжелого рока, что висит над головой, подобно мечу. Как светлую легенду. Как мечту. Доказав, что и на самом деле влюблен в этот мир.
   Он давно не был на Эрмэ, и, вернувшись, вдруг, неожиданно понял, что уже стал забывать этот мир, с его страстями, с жаждой власти, мир, в котором человек человеку — волк. Лига вытеснила все. Единственное, что не могло уйти — Шеби. Юфнаресс помнил ее ярко, словно видел. И идя к Императору, надеялся на встречу, забывая обо всем остальном.
   Он следовал, сопровождаемый личным телохранителем Императора, что шел чуть впереди. Воин был невысок, поджар, чем-то похож на куницу. У воина были смоляные кудри и темная кожа, уверенный шаг.... Он иногда оборачивался, взглянуть следует ли за ним Юфнаресс, и тогда ярко вспыхивали белки его глубоких желтых глаз.
   И, памятуя, Юфнаресс невольно отмечал, как тот похож на самого Императора, так бывают похожи две капли воды в океане. Разве что, Император, был более высокомерен, и кожа его не была столь темной, похожей на крепкий кофе, а такой же, как и у Шеби — и темной и золотой. Разве что, Император был стократ опаснее простого воина. Но на то он и Император.
   Воин провел его в зал, и, столкнувшись с толпой, так же, как и он, имеющих желание лицезреть Хозяина, Юфнаресс понял, что получил отсрочку. Несколько минут, в которые еще не поздно передумать, и не поздно придумать иной предлог.
   Остановившись в стороне, он обвел присутствующих взглядом, лениво, как и полагалось тому, кто знает наверняка, что переговорить с Императором ему удастся, а, не только надеясь на случайность, которая сведет несколько нитей воедино. Здесь были эрмийцы — властители, несколько воинов, которых судьба вознесла достаточно высоко, и, разумеется, контрабандисты.
   Он узнал Катаки, державшегося в тени, одетого в парадную форму, и заметно оробевшего. Контрабандист не впервые бывал на Эрмэ, но здесь он поразительно менялся и лицо его приобретало мучнистый оттенок, словно его грыз страх. Катаки был не один, с ним скупо переговаривались еще несколько контрабандистов той же Гильдии, а в нескольких шагах, поодаль, высокий господин странной наружности подпирал стену, оглядывая все происходящее вокруг высокомерно и скучающе. Настолько высокомерно и настолько скучая, что можно было думать о нем все что угодно.
   Усмехнувшись, секретарь сенатора заметил, что незнакомец имеет слабость к блеску бриллиантов и роскоши. А еще в движениях этого человека угадывалась лень. И глядя на его лицо с правильными чертами, Юфнаресс вдруг подумал, что этот незнакомец не так уж ему и незнаком. Что где-то, ранее он это лицо уже видел, но только сейчас никак не может этого человека узнать. А тот его узнал, он понял это, когда их взгляды на несколько мгновений перекрестились. Узнал и поприветствовал легким кивком головы.
   Юфнаресс слегка пожал плечами, незаметно отошел в сторону, к окну, прикрытому золотой, узорчатой решеткой, хлебнуть прохладного воздуха, унять жар. От духоты и дум кружилась голова.
   За окном расстилались сады, увенчанные куполом. Из-за купола не было видно звезд, к виду которых он привык на Софро. Здесь нигде не было видно звезд, разве что на самых высоких вершинах гор, да с орбиты. И свежий воздух и чистая вода и сады эти, похожие на райский сад, были роскошью, доступной лишь Хозяину да его свите, и иначе, чем под куполом существовать они просто не могли.
   Юфнаресс вспомнил этот мир пустынь, каменные пустоши, отравленные океаны, в которых обитали кошмарные создания, рожденные искалеченной природой и людей, что были вынуждены выживать в этом мире. Их лица, их тела, словно состоящие из кожи и костей, сухие тела, на которых не было и капли жира.
   Если б не опыты по генетическому моделированию, что дали им способность дышать таким воздухом и пить такую воду, то, наверное, человеческая раса уже давно была б стерта с лица этой планеты. И все же, это был еще не ад.
   Юфнаресс вспомнил иные планеты Империи и почувствовал, что по коже бегут мурашки; были миры, что Эрмэ использовала исключительно как сырьевые колонии, высасывая все, что только можно из их недр. Никто и никогда не подумал бы, наткнувшись на эти брошенные миры, когда из них было взято все, что там когда-то была возможна жизнь.
   А еще вспоминалась Рэна. Ее полузатопленные материки, слабые полярные шапки, изменчивые течения в океане. Вся жизнь сосредоточилась, практически, в нескольких точках. Люди старались не мешать планете зализывать старые раны, заняв несколько сот островов и край побережья, да еще несколько локальных зон в глубине материков.
   Там, на Рэне, в отличие от миров Эрмэ, жизнь бурлила, как в котле, поставленном на сильный огонь. Жизнь изменялась и приспосабливалась, конечно, рэане во времена Империи Кошу здорово изменили свой мир, и не счесть было ушедшего безвозвратно, а новое порой было агрессивно к людям, но... это был живой мир. Мир, который, если дать ему время, могущий выздороветь, восстановив прежний баланс, и прежнюю гармонию. Если ему не мешать.
   Он жадно исследовал эту, некогда искалеченную планету и удивлялся насколько живое стремится жить. Деревья, птицы, насекомые, все живые, стремились занять ниши, оставленные предшественниками, что некогда не смогли выдержать натиска человека.
   И тихо, но верно, медленно, не торопясь, менялась сама планета. Некогда отравленные пустыни одевались покровами трав и лесов. Появлялось новое зверье. Новая жизнь. И даже ледниковые шапки, о которых несколько тысячелетий существовали лишь воспоминания, появившись вновь, медленно и верно начинали нарастать на полюсах. И жила надежда, что человек и природа еще сумеют мирно сосуществовать.
   Здесь, на Эрмэ, все было иначе. И, может быть, гармония сосуществования человека и природы в мирах Лиги вскружила ему голову, задела за струнки души и, вдыхая напоенный запахами трав и океанов воздух, он задумался, впервые задумался и о пути и о цене, которую придется заплатить мирам Лиги, попади они под диктат Эрмэ. Прекрасно понимая, что от всего великолепия этих миров не останется ничего. И понимая, он часто смотрел в одну точку, думая, вороша, перебирая мысли как четки, и спрашивая себя, а хочет ли он сам этого. Локите же не было до этого дела.
   И, глядя на небеса Софро, она не видела ничего, что могло б ее остановить, заставить задуматься, о том, не слишком ли велика цена, которую придется платить множеству миров, что б осуществилась ее мечта. Мечта о господстве в Великой Империи.
   Она была отравлена властью, этой страстью, более сильной, чем проявления иных страстей. Ей не было дела ни до восходов, ни до закатов, ни до шороха листвы и пения птиц, как не было дела до шороха океанов и чужих стремлений.
   — Ну и что мне за дело, что на Рэне нельзя сейчас восстанавливать промышленную базу? — пропела она как-то раз, стоя над бурными волнами на высоко вознесенной над морем скале и разглядывая волны, бьющиеся в глубине, у себя под ногами. Это была та скала, где последний раз видели живым Ареттара. На Юфнаресса это место всегда навевало, невольно, грусть, она же только усмехалась. — Мне дела до этого нет. Но они должны думать, что это возможно. А если увязнут в проблемах, что ж, это только нам на руку. И никуда они не денутся. Им придется сотрудничать с Эрмэ. А Эрмэ нужен плацдарм. И не стоит думать, что будет потом. Это ведь не твоя забота, Юфнаресс, думать о них. Лучше думай, что ждет тебя. А тебя ждет твой мир, маленький мир, в котором ты будешь полным и абсолютным властелином.
   Юфнаресс сжал губы, понимая, что она ничем не лучше самого Императора, хозяина и повелителя. Скорее, во сто крат хуже. Одержимее. И получив власть в Лиге ей бы успокоиться и остановиться.... Но, нет.
   Почувствовав чей-то взгляд на себе, он обернулся. Взгляд был плотен и ясно ощутим, словно кто-то прижал его чем-то тяжелым. Обернувшись, отметил, что никому из присутствующих нет до него никакого дела. Разве что, аристократ, разодетый в светло — голубой, мерцающий бриллиантовыми искрами шелк, рассматривал его, прикрыв лицо веером.
   — Кто это? — спросил Юфнаресс у подошедшего к нему воина — провожатого.
   Воин посмотрел на человека в бледно-голубом шелке, и, пожав плечами, процедил сквозь зубы.
   — Новый хозяин Иллнуанари. Рэанин. Прибыл с визитом.
   Юфнаресс, вздохнув, последовал за воином, но, обернувшись, вновь бросил взгляд на этого человека, и так получилось, случайно, что взгляды их, на короткий миг встретились. И, на мгновение, застыв, Юфнаресс вдруг почувствовал, как по телу разливается непонятная оторопь. Время замедлило бег, а тело налилось свинцом. И в этот миг, вдруг и неожиданно всплыла картинка из прошлого.
   Трое подростков, собирали спелые сочные ягоды, сидя на земле. Трое — Лия, Илант и Рэй. Да-Деган сидел на сером, вросшем в землю камне невдалеке, наблюдая за ними. Длинные белые волосы стекали по его плечам, и смотрел он устало, вниз. Глядя на него, Юфнаресс словно чувствовал и его тоску и его боль.
   Казалось, известие о гибели Иридэ, юного, рыжего сорванца Иридэ, отняло у этого человека силы и изъяло желание жить. И только эта троица, что собирала ягоды неподалеку, как-то могла заставить его смириться с потерей, и, взяв себя в руки, заставить пережить ее. Его было жаль. Но ничто не могло заставить Юфнаресса сказать правду никому на свете. Ибо тайна должна быть тайной, а секрет рассказанный только одному человеку, и тот через несколько дней начинает свое путешествие по свету, переставая быть от всех секретом.
   Он никогда не мог себе представить, что Да-Деган мог быть иным — энергичным и предприимчивым авантюристом. Тот всегда был поразительно спокоен, несуетен, миролюбив, как выходец из совершенно иного, особого мира, где не существует агрессии и зла. И потому испытал нечто похожее на шок, поняв, чьи глаза смотрели на него, придавливая тяжестью взгляда. Смотрели так остро, пронизывающе, словно взвешивая и вопрошая.
   И чувствуя, что пол начинает раскачиваться под ногами, Юфнаресс медленно, очень медленно отвернулся, проследовав за воином Императора, к трону.