вступало в конфликт ни с одной из моих основополагающих идей и к тому же
вполне встраивалось в ту картину, которую мы для себя нарисовали, - все
оставалось только между нами.
Таков был мой идеальный портрет Ренни: самодостаточность, сила (я
многое мог бы тебе порассказать о том, какая она сильная) и ориентация на
интимность. Согласно моему представлению о Ренни, того, что случилось,
произойти не могло никак. Согласно ее представлению о себе самой - тоже.
Однако все-таки произошло. Поэтому даже сейчас нам трудно поверить в
реальность случившегося: ведь мы вынуждены признать не только сам факт ее
поступка, но и тот факт, что она этого хотела, - ты же не думаешь, что я
стану обвинять тебя в изнасиловании. А признание этих фактов требует
скорректировать наше общее представление о том, кто такая Ренни, и сейчас мы
не понимаем, как любой из возможных вариантов совместить с теми отношениями,
которые, казалось нам, между нами существуют.
А эти отношения именно и определяли ценность всех остальных аспектов
наших с ней жизней - всего, что бы мы ни делали. Это куда важнее для меня,
чем стать великим ученым или еще кем угодно, столь же великим. Если нам
придется от этого отказаться, все остальное теряет смысл. И я тут не в
эмоции играю - это самая последовательная и полная картина, которую я только
могу сейчас себе представить, исходя из того, что мы с Ренни делали все это
время, и из того, что на данный момент все остается в подвешенном состоянии,
покуда мы не решим, как нам оценить случившееся. И Ренни считает так же.
Именно об этом мы и говорили все три дня напролет, и нам об этом еще
говорить и говорить, если, конечно, она не покончит жизнь самоубийством,
пока я тут с тобой беседую. Я был весь перед ним как на ладони.
- Джо, мне так жаль.
- Но к делу-то этого не подошьешь! - рассмеялся он не то чтобы слишком
весело. - Единственная причина, по которой меня интересует твоя доля участия
во всей этой истории, причина, по которой я, собственно, и спрашиваю тебя,
почему ты это сделал и что такого ты увидел в нас с Ренни, что дало тебе
повод попробовать ее на прочность, - я просто хочу знать, в какой степени
твои действия повлияли на ее действия.
- Джо, клянусь, я принимаю на себя всю ответственность, в полной мере,
за все, что случилось.
- Но помочь мне, я вижу, ты не хочешь. Ты в полной мере принимаешь
ответственность за тот факт, что ей в первый раз в жизни было с тобой до
конца? Ты что, сам себе поставил засос на плечо? Твою мать, я же тебе
говорю, Ренни в невинную овечку играть не собирается! То, чего мы с ней друг
от друга хотим, невозможно до тех пор, пока мы, каждый из нас, не будет
действовать совершенно свободно - или не притворимся, что действуем
свободно, даже если и подозреваем, что на самом деле это не так. Почему ты с
таким упорством продолжаешь играть в эти игры, Джейк? Ведь я же откровенен с
тобой настолько, насколько это вообще возможно. Один раз в жизни, бога ради,
брось ты все свое актерство и поговори со мной честно и просто!
- Я стараюсь как могу, Джо, - сказал я и почувствовал себя еще хуже
прежнего.
- Но ты же отказываешься забыть о себе хоть на минуту! Чего ты хочешь?
Если ты пытаешься вызвать во мне сочувствие, понимание, клянусь тебе, ты
выбрал не тот способ. Я не знаю, какой способ тот, но знаю, что единственный
твой шанс - быть со мной сейчас абсолютно искренним.
- Думаю, тебе сейчас все покажется неискренним - кроме того, что ты
хочешь услышать, а я не знаю, что ты хочешь услышать, иначе давно бы сказал.
Задавай вопросы, а я буду на них отвечать.
- Зачем ты трахнул Ренни?
- Я не знаю!
- Какие, как тебе кажется, у тебя могли быть причины?
- Не могу назвать тебе ни единой, которая была бы похожа на правду.
- Зараза, Хорнер, нельзя же просто что-то делать! Что было у тебя на
уме?
- Ничего у меня на уме не было. У Джо заходили желваки.
- Послушай, Джо, - взмолился я. -- Тебе придется смириться с мыслью,
что люди - может быть, за исключением тебя самого - не для каждого своего
поступка выстраивают предварительно иерархию причин. Во всякой автобиографии
всегда найдутся две-три вещи, которых они тебе не смогут связно объяснить. И
когда такое случается, человек выдумывает для них разумные причины - в твоем
случае они, наверное, начинают сыпаться как горох, едва ты успеешь подумать
о том, что секунду назад сделал, - но только задним числом, Джо.
- Хорошо, - Джо отступать не собирался. - Но если даже согласиться с
тем, что ты сейчас сказал, я все равно считаю: разумные основания нужно
подводить подо все, даже и задним числом, и человек обязан отвечать за свои
поступки
- и за свои разумные основания, если хочет оставаться существом
нравственным.
- Тогда изволь пойти немного дальше и признать, что иногда человек даже
и осознать случившегося не в состоянии. Просто ничего не идет на ум. Тебя не
устраивает, что я в полной мере готов принять на себя ответственность, и,
когда я отказываюсь от всякой ответственности, тебя это тоже не устраивает.
Но в данном конкретном случае я не вижу, что у нас посередке.
Я прикурил сигарету. Я нервничал, я был одновременно счастлив и
несчастлив, оттого что, несмотря на нервозность, чувствовал себя отменно,
мыслил ясно, и мне нравилась моя способность последовательно выдерживать
роль, которая, меня вдруг осенило, была, конечно, дерьмовата на вкус и на
ощупь, но, скорее всего, неизбежна. Так и есть, я знал, что это
всего-навсего роль, но не был уверен, что, вывернись я сейчас наизнанку, это
тоже не будет, в свою очередь, роль, а никакой другой приемлемой роли я для
себя не видел. И если, что само по себе весьма вероятно, большего сделать
никто не может - уж я во всяком случае, - почему бы тогда и не означить
данное положение вещей термином искренность.
- Все это к делу не относится, - сказал Джо. - Меня не интересует, как
ты оцениваешь меру своей ответственности. Я хочу знать, что случилось, и уж
тогда я сам позабочусь, как распределить ответственность, примешь ты ее или
нет. Когда тебе пришла на ум идея, что ты, пожалуй, смог бы уложить Ренни в
койку?
- Не знаю. Может, когда мы уже очутились в постели, может, сразу, как
только я вас увидел, а может, где-то в промежутке. Я вообще об этом не
задумывался.
- Что она такого сделала или сказала, что идея возникла?
- Я вовсе не уверен, что идея вообще была. В тот день, когда ты уехал,
я же был у вас, с обеда и до самого вечера, и всякое сказанное -или не
сказанное -ею слово мог интерпретировать как знак готовности лечь со мной в
постель или, наоборот, как отсутствие знака. А я, сдается мне, вообще в тот
день ничего интерпретировать не собирался.
- О чем вы говорили?
- Господи, да я же никогда не помню разговоров! Разве Ренни тебе не
рассказывала?
- Конечно, рассказывала. Ты правда не помнишь или опять играешь под
дурачка?
- Я правда не помню.
- Ну и какого же черта мне теперь делать? - Джо дошел до крика. - Ты
клянешься, что у тебя не было никаких осознанных мотивов. А неосознанных ты,
соответственно, не осознаешь. Рационально оценивать случившееся ты не
хочешь. Действия Ренни ты никак сознательно не интерпретировал. И разговоров
ты тоже не помнишь. Мне что, согласиться с Ренни и признать, что ты попросту
не существуешь? А что еще делает человека человеком, за вычетом всех этих
вещей?
Я пожал плечами.
- Я мог бы кое-что добавить к этому списку.
- Не утруждай себя. Разве ты не понимаешь, Хорнер: если ты сможешь меня
убедить, что Ренни действовала в основном по твоей указке, ничего хорошего в
этом не будет, потому что она вроде как не должна легко идти на поводу. А
если ты докажешь мне, что никак или почти никак не влиял на ее поступки, тут
опять же не будет ничего хорошего, потому что это не совпадает с образом
нашей Ренни. Так что я вовсе не пытаюсь решить проблему, просто сняв с себя
всякую ответственность. Проблема в том, что я не знаю и не могу знать точно,
какую проблему должен решать, пока не разобрался, что случилось и почему оно
случилось именно так, а не иначе - в каждой мелочи.
И тут я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы сказать:
- Мне кажется, у тебя изрядно бы поубавилось проблем, имей ты хоть
чуточку уважения к ответу: "Я не знаю". Такой ответ может быть чертовски
честным, Джо. Когда близкий человек ни с того ни с сего вдруг делает тебе
больно и ты спрашиваешь: "Скажи мне, бога ради, зачем ты это сделал?" - а он
отвечает: "Я не знаю", - такой ответ, по-моему, заслуживает уважения. А если
это говорит тебе человек, которого ты любишь и которому веришь, и если он
искренне раскаивается в том, что сделал, тогда, я думаю, на этом и вовсе
можно порешить.
- Но если человек тебе такое сказал, - ответил мне Джо, - если он
вынужден был такое сказать, как ты можешь после этого судить, оправданы ли
та любовь и то доверие, благодаря которым, по твоим словам, на том и можно
порешить?
И в самом деле - как? Я мог бы ответить ему, что представить, как я бы
дошел до такого вопроса, я просто не в состоянии, зато вполне способен
представить себе в этой ситуации человека по имени Джо Морган.
- Нет, Джейк, так дело не пойдет, - сказал Джо и как-то вдруг
засобирался. - Если это и есть твой ответ, не знаю, как смогу с тобой дальше
общаться, а если это еще и ответ Ренни, не знаю, как я смогу дальше общаться
и с Ренни тоже. Такой ответ просто не вписывается в космос Джо Моргана.
Может быть, я в неправильном космосе, но только в нем я вижу возможность
наладить по-настоящему серьезные отношения. А еще тебе, наверное, следует
знать, что Ренни едва ли не во всем винит только тебя.
Не могу сказать, что это меня совсем не удивило, но я только наморщил
лоб и сделал уголком рта что-то вроде быстрого звука "ц".
- Не вижу, почему бы тебе ей не поверить, - отчеканил я.
- А ты считаешь, что на нее это очень похоже, не так ли? Женщины, они
вроде как и должны таким образом поступать, а?
- У меня нет определенного мнения по этому поводу, - сказал я. - Или
нет, я скорее придерживаюсь обоих мнений сразу.
После этого моего заявления Джо дернулся, сжал кулаки и вышел вон.
Я мог бы сказать, что этот разговор меня разбередил, но точнее было бы,
наверное, другое слово: он оставил меня в состоянии крайнего возбуждения, и
мандраж мой был от возбужденности, а не от чувства вины, тот самый мандраж,
который остается обыкновенно после долгих и сложных споров, - он не то чтобы
приятен, но и неприятным его не назовешь, он бодрит, он освежает голову, он
возникает после всякой дуэли двух разных артикуляций, двух способов выражать
себя, где дуэлянты ставят на кон базисные ценности и где игра - даже если
это всего лишь игра - всегда идет всерьез.
Артикуляция! Ты, с точки зрения Джо, была бы моим абсолютом, если бы я
вообще мог таковой иметь. Как бы то ни было, только в отношении тебя я
чувствовал порою, и не раз, то, что полагается, наверное, испытывать по
отношению к абсолютам. Претворять пережитое в речь - то бишь
классифицировать, подводить под категории, под концепции, под грамматику,
под синтаксис - всегда и всюду означает предавать пережитое,
фальсифицировать его; но только с таким вот преданным и оболганным опытом и
можно иметь дело, а только имея с ним дело, чувствуешь себя человеком,
который жив и шевелится. Вот потому-то, когда мне вообще случалось об этом
думать, я отзывался на прециозный этот обман, на это ловкое, искусное
мифотворчество с тем отчаянным весельем сердца, с каким работает любой
художник. Когда мои мифорежущие бритвы бывали остро отточены, какая же
славная была игра - сечь направо и налево, рубить реальность в капусту. Во
всех прочих смыслах я в гробу ее видал, эту самую артикуляцию.
Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать
Джо Моргана
Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать Джо Моргана
(поскольку это означало бы, что я и дальше намерен сам себе рыть яму): мне
по временам не составляло труда придерживаться, с великолепно
сбалансированным равнодушием, противоположных, или по меньшей мере
противостоящих точек зрения на один и тот же факт. Если принять во внимание
общую мою психическую ригидность, это у меня получалось, пожалуй, даже
слишком легко. Так, мне казалось, что Доктор - шизик, но и умница тоже; что
Джо блестящ и что он нелеп; что Ренни разом сильная и слабая; и что Джейкоб
Хорнер - сова, павлин, хамелеон, осел и попугай, сбежавший из средневекового
бестиария, - великан и в то же время карлик, полнота и вакуум, и восхищения
достоин, и презрения. Если бы я попытался втолковать все это Джо, он бы тут
же занес полученные данные в разряд доказательств того, что я попросту не
существую: мне же казалось, что из данного обстоятельства с одинаковым
успехом можно сделать как этот, так и прямо противоположный вывод. Я
пускаюсь в объяснения с одной-единственной целью: сделать предельно ясным
смысл слов, когда я говорю, что разом был шокирован и ни капли не был
удивлен, что мне было противно и приятно, что ощутил я и возбуждение, и в то
же время скуку, когда, на следующий вечер после описанного выше разговора,
ко мне на квартиру явилась Ренни. Лекции в тот день я отчитал на славу,
ловко жонглировал герундиями, частицами и инфинитивами, и собственное
красноречие снабдило меня впрок полярными чувствами вины и полной при том
беспечности в отношении дела Морганов.
- Мать моя женщина! - сказал я, когда ее увидел. - Давай, давай заходи!
Тебя что, уже успели отлучить от церкви?
- Я сюда ехать не хотела, - коротко сказала Ренни. - Я вообще не хотела
тебя больше видеть, Джейк.
- Вот оно как. Но люди-то, они ведь делают только то, что желают
сделать.
- Джейк, это Джо меня заставил. Он мне сказал, чтобы я шла к тебе.
Здесь, по сценарию, должна была взорваться бомба, но у меня в тот день
настроение было не взрывоопасное.
- И за каким, прости за любопытство, чертом?
Ренни отыграла дебют недрогнувшей рукой, мрачновато и твердо, но вот
теперь она запнулась и не смогла или не захотела ответить на мой вопрос.
- Он выгнал тебя из дому?
- Нет. Ты что, не понимаешь, зачем он меня сюда прислал? Пожалуйста, не
заставляй меня объяснять! - На грани слез.
- Если честно, понятия не имею, Ренни. Мы должны переиграть сцену
преступления на более внятный для анализа манер, так, что ли?
Что ж, на этом ее самоконтроль вышел весь; и она, понятное дело,
принялась мотать головой. И так уж вышло, что Ренни показалась мне
невероятно привлекательной. Просто до ужаса. Она явно многое пережила,
перестрадала за последние несколько дней, и, как в случае с усталостью и
силой, это придавало ей невыразимое очарование, свойственное порой глубоко
страдающим женщинам. Во мне шевельнулось нежное, на любовь похожее чувство.
- Это все такой кошмар, я просто места себе не нахожу, - сказал я и
положил ей руку на плечо. - Ты и представить себе не можешь, как я переживаю
за Джо, и за тебя еще того сильней. Но по-моему, он пытается из всего из
этого устроить какой-то балаган, тебе не кажется? Большей нелепости, чем
прислать тебя сюда, и выдумать не выдумаешь. Это что, такой вид наказания?
- Никакой нелепости тут нет, это ты их всюду ищешь, - сказала Ренни со
слезами в голосе, но очень убежденно. - Конечно, для тебя по-другому и быть
не может, ты же никогда не принимал Джо всерьез.
- Да в чем дело-то, скажи ты мне, ради бога!
- Я не хотела тебя больше видеть, Джейк. И сказала об этом Джо. Он
пересказал мне все, что ты ему тут наговорил вчера вечером, и сперва мне
показалось, что ты все врал. Ты ведь, наверное, догадываешься, как я тебя
ненавидела все это время, начиная с того момента, как ты ушел от меня утром;
когда я рассказывала об этом Джо, я ничего не упустила - ни единой детали, -
но только я во всем винила тебя.
- Ну и ладно. У меня все равно нет на этот счет своей точки зрения.
- Но я не могу тебя больше винить, - продолжила Ренни. - Это слишком
просто и ничего не решает. У меня, должно быть, тоже нет своей точки зрения
- и У Джо.
- Да иди ты!
- Он просто подавлен, совершенно подавлен. И я тоже. Но он не
собирается уходить от решения проблемы или, скажем, принимать абы какое
решение, чтобы залатать пробоину. Ты не представляешь, он как одержимый! Мне
иногда казалось, что мы за эту неделю оба сойдем с ума. Просто пытка
какая-то! Но Джо скорее даст разрезать себя на кусочки, а проблему подменять
не станет. Поэтому я здесь.
- Почему?
Она повесила голову.
- Я сказала ему, что не смогу тебя больше видеть, неважно, виновен ты
или нет. Он рассердился, сказал, что это мелодрама, что я ухожу от
ответственности. Мне даже показалось, что он опять меня ударит! Но он,
наоборот, успокоился - он даже занялся со мной любовью - и объяснил мне,
что, если мы вообще собираемся из этой передряги выпутываться, надо быть
предельно осторожными и не позволять себе выдумывать какие-то версии,
которые помешают нам смотреть фактам в лицо. Самое лучшее, что мы можем
сделать, это брать и брать факты приступом, чем чаще, тем лучше, и плевать
на синяки и шишки. Он сказал, что на данный момент мы потерпели поражение, и
единственный шанс хоть что-то спасти, это ни на минуту не оставлять
проблему. Я сказала ему: еще несколько дней такой жизни, и я умру, а он
говорит: я, может быть, тоже, но другого пути нет. Ты, наверное, и это
находишь нелепым, ведь правда?
- Точка зрения отсутствует, - сказал я, имея в виду множественность
точек зрения.
- Чего сейчас никак нельзя делать, считает он, так это терять тебя из
виду или дать тебе потерять из виду нас. Поэтому он меня сюда и привез.
Отказ видеться с тобой - уход от темы.
- Что ж, я чертовски рад тебя видеть, но, должен сказать, я всей душой
за то, чтобы вообще не затрагивать тем, которые, с одной стороны, причиняют
боль, а с другой - рождают вопросы без ответов. А ты - нет?
Она - да, вся как есть, это было видно невооруженным глазом.
- Нет, - решительно сказала она. - Я целиком согласна с Джо.
- Ну, чем тогда займемся? поговорим о философии? Голова из стороны в
сторону.
- Джейк, Христа ради, скажи мне честно, что ты думаешь о Джо.
- Я честно придерживаюсь целого ряда мнений, - улыбнулся я.
- Каких, например?
- Ну, во-первых - не по силе ощущения, - он само благородство. Ренни
разом засмеялась и заплакала.
- Он благороден, смел, силен, больше, чем кто бы то ни было, кого я
знаю. А его несчастья - это несчастья рассудка, интеллекта и
цивилизованности, потому что он квинтэссенция всех этих вещей. И во всех
Соединенных Штатах равного ему не найти. Я серьезно.
Ренни настолько растаяла, что, будь у меня такое желание, я мог бы
обнять ее сейчас без малейшего с ее стороны протеста.
- Во-вторых, - сказал я, - он нелеп просто донельзя. Ничтожество.
Клоун, софист и невежа. Самонадеянный, мелочный, нетерпимый, не без
жестокости и даже, прости, не без глупости. Он пользуется логикой и детской
этой игрой в честно-благородно и как дубинкой, и как щитом одновременно. А
можно смотреть на него просто как на помешанного, на маньяка, который вбил
себе в голову не первой свежести сказку насчет интеллекта, каковой в
состоянии решить все проблемы.
- Но ты же прекрасно знаешь, что он мог бы тебе на это ответить!
- Конечно, он может отстаивать свои позиции и свой метод, только вот
разрешить с его помощью и ко всеобщей радости данную конкретную проблему не
в состоянии. Но все эти картинки существовать могут только вместе, потому
что они - крайности. И последняя из моих точек зрения, которой я
придерживаюсь ничуть не в ущерб двум первым: он и из того и из другого
теста, всего понемногу, а по большей части он просто обычный такой, ничем не
примечательный сукин сын, и место ему скорее не в трагедии, а в фарсе, и там
он более забавен, нежели жалок. Этакий слегка отдающий гротеском персонаж,
не слишком щедро наделенный очарованием или даже просто привлекательностью.
Дурковат и ужасно наивен. Таков наш Джозеф во всей красе и славе. Не тот
человек, которого стоило бы принимать всерьез по той простой причине, что
даже и позицию свою он представляет отнюдь не блестяще и не слишком
последовательно. Хочу только добавить, что все это я вполне отношу и к
собственной персоне, и много чего еще к ней отношу сверх сказанного.
- Джейк, ты же знаешь, он мог бы ответить на все твои обвинения.
- Не сомневаюсь. Но красота конструкции в том, что, мог бы или не мог,
не играет роли. Это ведь не обвинения, Ренни, - точки зрения. И самое
главное, не вздумай возводить на меня напраслину: мне ведь нравится Джо,
честное слово.
- Ты так свысока о нем говоришь. Я рассмеялся.
- Еще одно из моих мнений: я по большинству параметров куда ниже Джо,
но при этом, по большинству же параметров, много выше. А теперь скажи мне
прямо: что было у Джо на уме, когда он отправлял тебя ко мне?
- Нам пришлось признать, что, хотя именно ты все и закрутил, я могла бы
не позволить тебе влиять на меня, если бы сама не хотела оказаться под твоим
влиянием. Ты воспользовался моей слабостью, такой уж был момент, но ведь ты
же меня не насиловал. Я не могу отрицать правоту Джо, когда он говорит: если
ты оказалась с ним в конце концов в постели, значит, по большому счету, ты
этого хотела, и не важно, что сейчас тебя воротит от одной даже мысли... Он
спросил, как бы я отреагировала три недели назад, если бы он тогда предложил
мне с тобой переспать, и мне пришлось сказать: "Я не знаю". Тогда он
спросил, а как бы я отреагировала на то же предложение сейчас, и я сказала
ему, что меня это пугает и сказал, что подобных реакций нам следует
опасаться, потому что они замутняют виденье проблемы. Мы должны быть
максимально честными по отношению к тем вещам, в которые верим, и не
смешивать их с тем, во что. как нам кажется, сейчас надежней или безопасней
верить, и действовать мы должны исключительно в соответствии с истинными
нашими постулатами, чтобы всегда знать, на чем мы стоим. И скорее всего -
Джо так сказал, - я верю, что спать с другими мужчинами, или по крайней мере
с тобой, правильно, хочу я это признавать или не хочу, раз уж я все равно
так сделала.
- Матерь божья!
- Джейк... он послал меня сюда сделать это еще раз.
- Но ведь ты же с ним не согласна, правда?
Конечно, она была не согласна, как и с необходимостью ни в коем случае
не уходить от темы, но уже заставила себя согласиться с ним в этом, а
значит, и во всем остальном. Она помолчала чуть-чуть, потом ответила:
- Мне это совсем не нравится, Джейк! Во мне просто все
переворачивается, как подумаю... Но это как с моим отношением к тебе. Никто
не должен мне указывать. Джейк, я совсем потерялась! Я не такая сильная, как
Джо, и даже не такая, как ты. Я не настолько сильная, чтобы со всем этим
сладить!
Такие дела. Мне пришло на ум, что выбранная Джо позиция, хотя она и
строилась против всякой логики (единственная измена Ренни, ясное дело,
отнюдь не обязательно означала принципиальную приемлемость для нее секса на
стороне, будь то в принципе или в моем конкретном исполнении; в лучшем
случае отсюда можно было сделать вывод, что ей захотелось этого по крайней
мере один раз), давала мне шанс достать Ренни до самого донышка - при
желании. Было большое такое искушение закруглить разговор и сказать: "Ну что
ж, голубушка, вот тебе койка"; но я в тот день не был настроен мучить женщин
вообще и Ренни в частности.
- Так ты хочешь спать со мной или не хочешь? - спросил я.
- Нет! Чего я точно не хочу, так это еще раз оказаться с тобой в
постели!
- Джо просто чокнулся. Послушай, а он у нас часом не извращенец?
- Валяй, выдумывай. И не нужно будет напрягаться, чтобы его понять.
- Нет, мне положительно нравится твоя логика, - рассмеялся я. - Кто бы
и что бы про него ни сказал, она все сведет на нет. Вот это самое и еще та
твоя идея, мол, он настолько силен, что может себе позволить быть даже
карикатурой на самого себя, - с такими оборонительными сооружениями ни до
кого не доберешься.
- Но в его случае и то и другое верно, - очень настойчиво.
- Во сколько он за тобой заедет?
- Мы решили, что после ты сам отвезешь меня домой, - бойко сказала
Ренни.
- После того как мы оба кончим?
- Перестань, пожалуйста!
- Ну что, тогда поехали? В смысле, домой? Она посмотрела на меня в
полной растерянности.
- Он же не будет тебе всякий раз учинять допрос с медосмотром, или как?
- ухмыльнулся я. - Да и проверить ничего не сможет. Все, что тебе нужно
сделать, это поклясться скаутской присягой, что мы честно исполнили свой
долг.
Вот здесь-то она впервые по-настоящему разглядела дилемму, перед
которой оказалась: или ей придется лечь со мной в постель, чего ей не
хотелось, или соврать Джо, чего ей также совсем не хотелось; третья
альтернатива - утвердить свою собственную позицию, просто-напросто
отказавшись следовать в русле его большой политики, - была ей, очевидно, не
по силам.
- Господи! А что бы ты сделал на моем месте, Джейк?
- Послал бы его к чертовой матери! - бодро сказал я. - Во-первых, я бы
сюда не поехал. Но раз уж я здесь оказался, я бы на твоем месте, ни секунды
не поколебавшись, наврал бы ему с три короба. И побольше кровавых деталей.
Скажи, что мы пять раз душили друг друга в объятиях и еще два раза совершили
грех содомский. Он сам напросился. Голову даю на отсечение, что больше он
тебя ко мне не пошлет, если ты, конечно, распишешь ему небо звездами. Это же
старый фокус - избавиться от дурного закона, доведя его до абсурда.
Ренни куснула костяшку кулака и коротко мотнула головой.
вполне встраивалось в ту картину, которую мы для себя нарисовали, - все
оставалось только между нами.
Таков был мой идеальный портрет Ренни: самодостаточность, сила (я
многое мог бы тебе порассказать о том, какая она сильная) и ориентация на
интимность. Согласно моему представлению о Ренни, того, что случилось,
произойти не могло никак. Согласно ее представлению о себе самой - тоже.
Однако все-таки произошло. Поэтому даже сейчас нам трудно поверить в
реальность случившегося: ведь мы вынуждены признать не только сам факт ее
поступка, но и тот факт, что она этого хотела, - ты же не думаешь, что я
стану обвинять тебя в изнасиловании. А признание этих фактов требует
скорректировать наше общее представление о том, кто такая Ренни, и сейчас мы
не понимаем, как любой из возможных вариантов совместить с теми отношениями,
которые, казалось нам, между нами существуют.
А эти отношения именно и определяли ценность всех остальных аспектов
наших с ней жизней - всего, что бы мы ни делали. Это куда важнее для меня,
чем стать великим ученым или еще кем угодно, столь же великим. Если нам
придется от этого отказаться, все остальное теряет смысл. И я тут не в
эмоции играю - это самая последовательная и полная картина, которую я только
могу сейчас себе представить, исходя из того, что мы с Ренни делали все это
время, и из того, что на данный момент все остается в подвешенном состоянии,
покуда мы не решим, как нам оценить случившееся. И Ренни считает так же.
Именно об этом мы и говорили все три дня напролет, и нам об этом еще
говорить и говорить, если, конечно, она не покончит жизнь самоубийством,
пока я тут с тобой беседую. Я был весь перед ним как на ладони.
- Джо, мне так жаль.
- Но к делу-то этого не подошьешь! - рассмеялся он не то чтобы слишком
весело. - Единственная причина, по которой меня интересует твоя доля участия
во всей этой истории, причина, по которой я, собственно, и спрашиваю тебя,
почему ты это сделал и что такого ты увидел в нас с Ренни, что дало тебе
повод попробовать ее на прочность, - я просто хочу знать, в какой степени
твои действия повлияли на ее действия.
- Джо, клянусь, я принимаю на себя всю ответственность, в полной мере,
за все, что случилось.
- Но помочь мне, я вижу, ты не хочешь. Ты в полной мере принимаешь
ответственность за тот факт, что ей в первый раз в жизни было с тобой до
конца? Ты что, сам себе поставил засос на плечо? Твою мать, я же тебе
говорю, Ренни в невинную овечку играть не собирается! То, чего мы с ней друг
от друга хотим, невозможно до тех пор, пока мы, каждый из нас, не будет
действовать совершенно свободно - или не притворимся, что действуем
свободно, даже если и подозреваем, что на самом деле это не так. Почему ты с
таким упорством продолжаешь играть в эти игры, Джейк? Ведь я же откровенен с
тобой настолько, насколько это вообще возможно. Один раз в жизни, бога ради,
брось ты все свое актерство и поговори со мной честно и просто!
- Я стараюсь как могу, Джо, - сказал я и почувствовал себя еще хуже
прежнего.
- Но ты же отказываешься забыть о себе хоть на минуту! Чего ты хочешь?
Если ты пытаешься вызвать во мне сочувствие, понимание, клянусь тебе, ты
выбрал не тот способ. Я не знаю, какой способ тот, но знаю, что единственный
твой шанс - быть со мной сейчас абсолютно искренним.
- Думаю, тебе сейчас все покажется неискренним - кроме того, что ты
хочешь услышать, а я не знаю, что ты хочешь услышать, иначе давно бы сказал.
Задавай вопросы, а я буду на них отвечать.
- Зачем ты трахнул Ренни?
- Я не знаю!
- Какие, как тебе кажется, у тебя могли быть причины?
- Не могу назвать тебе ни единой, которая была бы похожа на правду.
- Зараза, Хорнер, нельзя же просто что-то делать! Что было у тебя на
уме?
- Ничего у меня на уме не было. У Джо заходили желваки.
- Послушай, Джо, - взмолился я. -- Тебе придется смириться с мыслью,
что люди - может быть, за исключением тебя самого - не для каждого своего
поступка выстраивают предварительно иерархию причин. Во всякой автобиографии
всегда найдутся две-три вещи, которых они тебе не смогут связно объяснить. И
когда такое случается, человек выдумывает для них разумные причины - в твоем
случае они, наверное, начинают сыпаться как горох, едва ты успеешь подумать
о том, что секунду назад сделал, - но только задним числом, Джо.
- Хорошо, - Джо отступать не собирался. - Но если даже согласиться с
тем, что ты сейчас сказал, я все равно считаю: разумные основания нужно
подводить подо все, даже и задним числом, и человек обязан отвечать за свои
поступки
- и за свои разумные основания, если хочет оставаться существом
нравственным.
- Тогда изволь пойти немного дальше и признать, что иногда человек даже
и осознать случившегося не в состоянии. Просто ничего не идет на ум. Тебя не
устраивает, что я в полной мере готов принять на себя ответственность, и,
когда я отказываюсь от всякой ответственности, тебя это тоже не устраивает.
Но в данном конкретном случае я не вижу, что у нас посередке.
Я прикурил сигарету. Я нервничал, я был одновременно счастлив и
несчастлив, оттого что, несмотря на нервозность, чувствовал себя отменно,
мыслил ясно, и мне нравилась моя способность последовательно выдерживать
роль, которая, меня вдруг осенило, была, конечно, дерьмовата на вкус и на
ощупь, но, скорее всего, неизбежна. Так и есть, я знал, что это
всего-навсего роль, но не был уверен, что, вывернись я сейчас наизнанку, это
тоже не будет, в свою очередь, роль, а никакой другой приемлемой роли я для
себя не видел. И если, что само по себе весьма вероятно, большего сделать
никто не может - уж я во всяком случае, - почему бы тогда и не означить
данное положение вещей термином искренность.
- Все это к делу не относится, - сказал Джо. - Меня не интересует, как
ты оцениваешь меру своей ответственности. Я хочу знать, что случилось, и уж
тогда я сам позабочусь, как распределить ответственность, примешь ты ее или
нет. Когда тебе пришла на ум идея, что ты, пожалуй, смог бы уложить Ренни в
койку?
- Не знаю. Может, когда мы уже очутились в постели, может, сразу, как
только я вас увидел, а может, где-то в промежутке. Я вообще об этом не
задумывался.
- Что она такого сделала или сказала, что идея возникла?
- Я вовсе не уверен, что идея вообще была. В тот день, когда ты уехал,
я же был у вас, с обеда и до самого вечера, и всякое сказанное -или не
сказанное -ею слово мог интерпретировать как знак готовности лечь со мной в
постель или, наоборот, как отсутствие знака. А я, сдается мне, вообще в тот
день ничего интерпретировать не собирался.
- О чем вы говорили?
- Господи, да я же никогда не помню разговоров! Разве Ренни тебе не
рассказывала?
- Конечно, рассказывала. Ты правда не помнишь или опять играешь под
дурачка?
- Я правда не помню.
- Ну и какого же черта мне теперь делать? - Джо дошел до крика. - Ты
клянешься, что у тебя не было никаких осознанных мотивов. А неосознанных ты,
соответственно, не осознаешь. Рационально оценивать случившееся ты не
хочешь. Действия Ренни ты никак сознательно не интерпретировал. И разговоров
ты тоже не помнишь. Мне что, согласиться с Ренни и признать, что ты попросту
не существуешь? А что еще делает человека человеком, за вычетом всех этих
вещей?
Я пожал плечами.
- Я мог бы кое-что добавить к этому списку.
- Не утруждай себя. Разве ты не понимаешь, Хорнер: если ты сможешь меня
убедить, что Ренни действовала в основном по твоей указке, ничего хорошего в
этом не будет, потому что она вроде как не должна легко идти на поводу. А
если ты докажешь мне, что никак или почти никак не влиял на ее поступки, тут
опять же не будет ничего хорошего, потому что это не совпадает с образом
нашей Ренни. Так что я вовсе не пытаюсь решить проблему, просто сняв с себя
всякую ответственность. Проблема в том, что я не знаю и не могу знать точно,
какую проблему должен решать, пока не разобрался, что случилось и почему оно
случилось именно так, а не иначе - в каждой мелочи.
И тут я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы сказать:
- Мне кажется, у тебя изрядно бы поубавилось проблем, имей ты хоть
чуточку уважения к ответу: "Я не знаю". Такой ответ может быть чертовски
честным, Джо. Когда близкий человек ни с того ни с сего вдруг делает тебе
больно и ты спрашиваешь: "Скажи мне, бога ради, зачем ты это сделал?" - а он
отвечает: "Я не знаю", - такой ответ, по-моему, заслуживает уважения. А если
это говорит тебе человек, которого ты любишь и которому веришь, и если он
искренне раскаивается в том, что сделал, тогда, я думаю, на этом и вовсе
можно порешить.
- Но если человек тебе такое сказал, - ответил мне Джо, - если он
вынужден был такое сказать, как ты можешь после этого судить, оправданы ли
та любовь и то доверие, благодаря которым, по твоим словам, на том и можно
порешить?
И в самом деле - как? Я мог бы ответить ему, что представить, как я бы
дошел до такого вопроса, я просто не в состоянии, зато вполне способен
представить себе в этой ситуации человека по имени Джо Морган.
- Нет, Джейк, так дело не пойдет, - сказал Джо и как-то вдруг
засобирался. - Если это и есть твой ответ, не знаю, как смогу с тобой дальше
общаться, а если это еще и ответ Ренни, не знаю, как я смогу дальше общаться
и с Ренни тоже. Такой ответ просто не вписывается в космос Джо Моргана.
Может быть, я в неправильном космосе, но только в нем я вижу возможность
наладить по-настоящему серьезные отношения. А еще тебе, наверное, следует
знать, что Ренни едва ли не во всем винит только тебя.
Не могу сказать, что это меня совсем не удивило, но я только наморщил
лоб и сделал уголком рта что-то вроде быстрого звука "ц".
- Не вижу, почему бы тебе ей не поверить, - отчеканил я.
- А ты считаешь, что на нее это очень похоже, не так ли? Женщины, они
вроде как и должны таким образом поступать, а?
- У меня нет определенного мнения по этому поводу, - сказал я. - Или
нет, я скорее придерживаюсь обоих мнений сразу.
После этого моего заявления Джо дернулся, сжал кулаки и вышел вон.
Я мог бы сказать, что этот разговор меня разбередил, но точнее было бы,
наверное, другое слово: он оставил меня в состоянии крайнего возбуждения, и
мандраж мой был от возбужденности, а не от чувства вины, тот самый мандраж,
который остается обыкновенно после долгих и сложных споров, - он не то чтобы
приятен, но и неприятным его не назовешь, он бодрит, он освежает голову, он
возникает после всякой дуэли двух разных артикуляций, двух способов выражать
себя, где дуэлянты ставят на кон базисные ценности и где игра - даже если
это всего лишь игра - всегда идет всерьез.
Артикуляция! Ты, с точки зрения Джо, была бы моим абсолютом, если бы я
вообще мог таковой иметь. Как бы то ни было, только в отношении тебя я
чувствовал порою, и не раз, то, что полагается, наверное, испытывать по
отношению к абсолютам. Претворять пережитое в речь - то бишь
классифицировать, подводить под категории, под концепции, под грамматику,
под синтаксис - всегда и всюду означает предавать пережитое,
фальсифицировать его; но только с таким вот преданным и оболганным опытом и
можно иметь дело, а только имея с ним дело, чувствуешь себя человеком,
который жив и шевелится. Вот потому-то, когда мне вообще случалось об этом
думать, я отзывался на прециозный этот обман, на это ловкое, искусное
мифотворчество с тем отчаянным весельем сердца, с каким работает любой
художник. Когда мои мифорежущие бритвы бывали остро отточены, какая же
славная была игра - сечь направо и налево, рубить реальность в капусту. Во
всех прочих смыслах я в гробу ее видал, эту самую артикуляцию.
Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать
Джо Моргана
Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать Джо Моргана
(поскольку это означало бы, что я и дальше намерен сам себе рыть яму): мне
по временам не составляло труда придерживаться, с великолепно
сбалансированным равнодушием, противоположных, или по меньшей мере
противостоящих точек зрения на один и тот же факт. Если принять во внимание
общую мою психическую ригидность, это у меня получалось, пожалуй, даже
слишком легко. Так, мне казалось, что Доктор - шизик, но и умница тоже; что
Джо блестящ и что он нелеп; что Ренни разом сильная и слабая; и что Джейкоб
Хорнер - сова, павлин, хамелеон, осел и попугай, сбежавший из средневекового
бестиария, - великан и в то же время карлик, полнота и вакуум, и восхищения
достоин, и презрения. Если бы я попытался втолковать все это Джо, он бы тут
же занес полученные данные в разряд доказательств того, что я попросту не
существую: мне же казалось, что из данного обстоятельства с одинаковым
успехом можно сделать как этот, так и прямо противоположный вывод. Я
пускаюсь в объяснения с одной-единственной целью: сделать предельно ясным
смысл слов, когда я говорю, что разом был шокирован и ни капли не был
удивлен, что мне было противно и приятно, что ощутил я и возбуждение, и в то
же время скуку, когда, на следующий вечер после описанного выше разговора,
ко мне на квартиру явилась Ренни. Лекции в тот день я отчитал на славу,
ловко жонглировал герундиями, частицами и инфинитивами, и собственное
красноречие снабдило меня впрок полярными чувствами вины и полной при том
беспечности в отношении дела Морганов.
- Мать моя женщина! - сказал я, когда ее увидел. - Давай, давай заходи!
Тебя что, уже успели отлучить от церкви?
- Я сюда ехать не хотела, - коротко сказала Ренни. - Я вообще не хотела
тебя больше видеть, Джейк.
- Вот оно как. Но люди-то, они ведь делают только то, что желают
сделать.
- Джейк, это Джо меня заставил. Он мне сказал, чтобы я шла к тебе.
Здесь, по сценарию, должна была взорваться бомба, но у меня в тот день
настроение было не взрывоопасное.
- И за каким, прости за любопытство, чертом?
Ренни отыграла дебют недрогнувшей рукой, мрачновато и твердо, но вот
теперь она запнулась и не смогла или не захотела ответить на мой вопрос.
- Он выгнал тебя из дому?
- Нет. Ты что, не понимаешь, зачем он меня сюда прислал? Пожалуйста, не
заставляй меня объяснять! - На грани слез.
- Если честно, понятия не имею, Ренни. Мы должны переиграть сцену
преступления на более внятный для анализа манер, так, что ли?
Что ж, на этом ее самоконтроль вышел весь; и она, понятное дело,
принялась мотать головой. И так уж вышло, что Ренни показалась мне
невероятно привлекательной. Просто до ужаса. Она явно многое пережила,
перестрадала за последние несколько дней, и, как в случае с усталостью и
силой, это придавало ей невыразимое очарование, свойственное порой глубоко
страдающим женщинам. Во мне шевельнулось нежное, на любовь похожее чувство.
- Это все такой кошмар, я просто места себе не нахожу, - сказал я и
положил ей руку на плечо. - Ты и представить себе не можешь, как я переживаю
за Джо, и за тебя еще того сильней. Но по-моему, он пытается из всего из
этого устроить какой-то балаган, тебе не кажется? Большей нелепости, чем
прислать тебя сюда, и выдумать не выдумаешь. Это что, такой вид наказания?
- Никакой нелепости тут нет, это ты их всюду ищешь, - сказала Ренни со
слезами в голосе, но очень убежденно. - Конечно, для тебя по-другому и быть
не может, ты же никогда не принимал Джо всерьез.
- Да в чем дело-то, скажи ты мне, ради бога!
- Я не хотела тебя больше видеть, Джейк. И сказала об этом Джо. Он
пересказал мне все, что ты ему тут наговорил вчера вечером, и сперва мне
показалось, что ты все врал. Ты ведь, наверное, догадываешься, как я тебя
ненавидела все это время, начиная с того момента, как ты ушел от меня утром;
когда я рассказывала об этом Джо, я ничего не упустила - ни единой детали, -
но только я во всем винила тебя.
- Ну и ладно. У меня все равно нет на этот счет своей точки зрения.
- Но я не могу тебя больше винить, - продолжила Ренни. - Это слишком
просто и ничего не решает. У меня, должно быть, тоже нет своей точки зрения
- и У Джо.
- Да иди ты!
- Он просто подавлен, совершенно подавлен. И я тоже. Но он не
собирается уходить от решения проблемы или, скажем, принимать абы какое
решение, чтобы залатать пробоину. Ты не представляешь, он как одержимый! Мне
иногда казалось, что мы за эту неделю оба сойдем с ума. Просто пытка
какая-то! Но Джо скорее даст разрезать себя на кусочки, а проблему подменять
не станет. Поэтому я здесь.
- Почему?
Она повесила голову.
- Я сказала ему, что не смогу тебя больше видеть, неважно, виновен ты
или нет. Он рассердился, сказал, что это мелодрама, что я ухожу от
ответственности. Мне даже показалось, что он опять меня ударит! Но он,
наоборот, успокоился - он даже занялся со мной любовью - и объяснил мне,
что, если мы вообще собираемся из этой передряги выпутываться, надо быть
предельно осторожными и не позволять себе выдумывать какие-то версии,
которые помешают нам смотреть фактам в лицо. Самое лучшее, что мы можем
сделать, это брать и брать факты приступом, чем чаще, тем лучше, и плевать
на синяки и шишки. Он сказал, что на данный момент мы потерпели поражение, и
единственный шанс хоть что-то спасти, это ни на минуту не оставлять
проблему. Я сказала ему: еще несколько дней такой жизни, и я умру, а он
говорит: я, может быть, тоже, но другого пути нет. Ты, наверное, и это
находишь нелепым, ведь правда?
- Точка зрения отсутствует, - сказал я, имея в виду множественность
точек зрения.
- Чего сейчас никак нельзя делать, считает он, так это терять тебя из
виду или дать тебе потерять из виду нас. Поэтому он меня сюда и привез.
Отказ видеться с тобой - уход от темы.
- Что ж, я чертовски рад тебя видеть, но, должен сказать, я всей душой
за то, чтобы вообще не затрагивать тем, которые, с одной стороны, причиняют
боль, а с другой - рождают вопросы без ответов. А ты - нет?
Она - да, вся как есть, это было видно невооруженным глазом.
- Нет, - решительно сказала она. - Я целиком согласна с Джо.
- Ну, чем тогда займемся? поговорим о философии? Голова из стороны в
сторону.
- Джейк, Христа ради, скажи мне честно, что ты думаешь о Джо.
- Я честно придерживаюсь целого ряда мнений, - улыбнулся я.
- Каких, например?
- Ну, во-первых - не по силе ощущения, - он само благородство. Ренни
разом засмеялась и заплакала.
- Он благороден, смел, силен, больше, чем кто бы то ни было, кого я
знаю. А его несчастья - это несчастья рассудка, интеллекта и
цивилизованности, потому что он квинтэссенция всех этих вещей. И во всех
Соединенных Штатах равного ему не найти. Я серьезно.
Ренни настолько растаяла, что, будь у меня такое желание, я мог бы
обнять ее сейчас без малейшего с ее стороны протеста.
- Во-вторых, - сказал я, - он нелеп просто донельзя. Ничтожество.
Клоун, софист и невежа. Самонадеянный, мелочный, нетерпимый, не без
жестокости и даже, прости, не без глупости. Он пользуется логикой и детской
этой игрой в честно-благородно и как дубинкой, и как щитом одновременно. А
можно смотреть на него просто как на помешанного, на маньяка, который вбил
себе в голову не первой свежести сказку насчет интеллекта, каковой в
состоянии решить все проблемы.
- Но ты же прекрасно знаешь, что он мог бы тебе на это ответить!
- Конечно, он может отстаивать свои позиции и свой метод, только вот
разрешить с его помощью и ко всеобщей радости данную конкретную проблему не
в состоянии. Но все эти картинки существовать могут только вместе, потому
что они - крайности. И последняя из моих точек зрения, которой я
придерживаюсь ничуть не в ущерб двум первым: он и из того и из другого
теста, всего понемногу, а по большей части он просто обычный такой, ничем не
примечательный сукин сын, и место ему скорее не в трагедии, а в фарсе, и там
он более забавен, нежели жалок. Этакий слегка отдающий гротеском персонаж,
не слишком щедро наделенный очарованием или даже просто привлекательностью.
Дурковат и ужасно наивен. Таков наш Джозеф во всей красе и славе. Не тот
человек, которого стоило бы принимать всерьез по той простой причине, что
даже и позицию свою он представляет отнюдь не блестяще и не слишком
последовательно. Хочу только добавить, что все это я вполне отношу и к
собственной персоне, и много чего еще к ней отношу сверх сказанного.
- Джейк, ты же знаешь, он мог бы ответить на все твои обвинения.
- Не сомневаюсь. Но красота конструкции в том, что, мог бы или не мог,
не играет роли. Это ведь не обвинения, Ренни, - точки зрения. И самое
главное, не вздумай возводить на меня напраслину: мне ведь нравится Джо,
честное слово.
- Ты так свысока о нем говоришь. Я рассмеялся.
- Еще одно из моих мнений: я по большинству параметров куда ниже Джо,
но при этом, по большинству же параметров, много выше. А теперь скажи мне
прямо: что было у Джо на уме, когда он отправлял тебя ко мне?
- Нам пришлось признать, что, хотя именно ты все и закрутил, я могла бы
не позволить тебе влиять на меня, если бы сама не хотела оказаться под твоим
влиянием. Ты воспользовался моей слабостью, такой уж был момент, но ведь ты
же меня не насиловал. Я не могу отрицать правоту Джо, когда он говорит: если
ты оказалась с ним в конце концов в постели, значит, по большому счету, ты
этого хотела, и не важно, что сейчас тебя воротит от одной даже мысли... Он
спросил, как бы я отреагировала три недели назад, если бы он тогда предложил
мне с тобой переспать, и мне пришлось сказать: "Я не знаю". Тогда он
спросил, а как бы я отреагировала на то же предложение сейчас, и я сказала
ему, что меня это пугает и сказал, что подобных реакций нам следует
опасаться, потому что они замутняют виденье проблемы. Мы должны быть
максимально честными по отношению к тем вещам, в которые верим, и не
смешивать их с тем, во что. как нам кажется, сейчас надежней или безопасней
верить, и действовать мы должны исключительно в соответствии с истинными
нашими постулатами, чтобы всегда знать, на чем мы стоим. И скорее всего -
Джо так сказал, - я верю, что спать с другими мужчинами, или по крайней мере
с тобой, правильно, хочу я это признавать или не хочу, раз уж я все равно
так сделала.
- Матерь божья!
- Джейк... он послал меня сюда сделать это еще раз.
- Но ведь ты же с ним не согласна, правда?
Конечно, она была не согласна, как и с необходимостью ни в коем случае
не уходить от темы, но уже заставила себя согласиться с ним в этом, а
значит, и во всем остальном. Она помолчала чуть-чуть, потом ответила:
- Мне это совсем не нравится, Джейк! Во мне просто все
переворачивается, как подумаю... Но это как с моим отношением к тебе. Никто
не должен мне указывать. Джейк, я совсем потерялась! Я не такая сильная, как
Джо, и даже не такая, как ты. Я не настолько сильная, чтобы со всем этим
сладить!
Такие дела. Мне пришло на ум, что выбранная Джо позиция, хотя она и
строилась против всякой логики (единственная измена Ренни, ясное дело,
отнюдь не обязательно означала принципиальную приемлемость для нее секса на
стороне, будь то в принципе или в моем конкретном исполнении; в лучшем
случае отсюда можно было сделать вывод, что ей захотелось этого по крайней
мере один раз), давала мне шанс достать Ренни до самого донышка - при
желании. Было большое такое искушение закруглить разговор и сказать: "Ну что
ж, голубушка, вот тебе койка"; но я в тот день не был настроен мучить женщин
вообще и Ренни в частности.
- Так ты хочешь спать со мной или не хочешь? - спросил я.
- Нет! Чего я точно не хочу, так это еще раз оказаться с тобой в
постели!
- Джо просто чокнулся. Послушай, а он у нас часом не извращенец?
- Валяй, выдумывай. И не нужно будет напрягаться, чтобы его понять.
- Нет, мне положительно нравится твоя логика, - рассмеялся я. - Кто бы
и что бы про него ни сказал, она все сведет на нет. Вот это самое и еще та
твоя идея, мол, он настолько силен, что может себе позволить быть даже
карикатурой на самого себя, - с такими оборонительными сооружениями ни до
кого не доберешься.
- Но в его случае и то и другое верно, - очень настойчиво.
- Во сколько он за тобой заедет?
- Мы решили, что после ты сам отвезешь меня домой, - бойко сказала
Ренни.
- После того как мы оба кончим?
- Перестань, пожалуйста!
- Ну что, тогда поехали? В смысле, домой? Она посмотрела на меня в
полной растерянности.
- Он же не будет тебе всякий раз учинять допрос с медосмотром, или как?
- ухмыльнулся я. - Да и проверить ничего не сможет. Все, что тебе нужно
сделать, это поклясться скаутской присягой, что мы честно исполнили свой
долг.
Вот здесь-то она впервые по-настоящему разглядела дилемму, перед
которой оказалась: или ей придется лечь со мной в постель, чего ей не
хотелось, или соврать Джо, чего ей также совсем не хотелось; третья
альтернатива - утвердить свою собственную позицию, просто-напросто
отказавшись следовать в русле его большой политики, - была ей, очевидно, не
по силам.
- Господи! А что бы ты сделал на моем месте, Джейк?
- Послал бы его к чертовой матери! - бодро сказал я. - Во-первых, я бы
сюда не поехал. Но раз уж я здесь оказался, я бы на твоем месте, ни секунды
не поколебавшись, наврал бы ему с три короба. И побольше кровавых деталей.
Скажи, что мы пять раз душили друг друга в объятиях и еще два раза совершили
грех содомский. Он сам напросился. Голову даю на отсечение, что больше он
тебя ко мне не пошлет, если ты, конечно, распишешь ему небо звездами. Это же
старый фокус - избавиться от дурного закона, доведя его до абсурда.
Ренни куснула костяшку кулака и коротко мотнула головой.