понимает, как оно так получилось, но что он больше станет меня уважать, если
я буду последовательна в своих действиях, чем если вздумаю от них отречься.
А потом он сказал, что не видит нужды больше говорить об этом, ну, в общем,
вот и все.
- Так, господи, а в чем же дело, проблема решена, или я чего-то не
понимаю?
- Проблема в том, что я ему не поверила и, даже если поверила, сама
себя больше не узнаю.
- Ничего страшного. Со мной так чуть не каждый день.
- Но Джо-то, он всегда узнаваем. И ничего не получится, пока я не смогу
стать такой же цельной, как он, и все свои поступки видеть так же ясно, как
он видит свои. Джо, он всегда узнаваем.
Я улыбнулся:
- Почти всегда.
- Ты про то, когда мы за ним подглядывали? О, господи Иисусе! - Она
качнула головой. - А знаешь что, Джейк? Мне кажется, лучше бы я ослепла,
прежде чем посмотрела тогда в окно. С этого все и началось.
Сладостное чувство парадокса.
- Или ты могла бы сказать: на этом все и кончилось. Но начаться либо
кончиться оно могло только для человека по фамилии Морган. Для человека по
фамилии Хорнер ничего подобного не случилось. В моей вселенной всяк отчасти
шимпанзе, в особенности когда он один, и никто особо не удивляется тому, что
творят другие шимпанзе.
- Джо не такой.
- А тебе не приходило в голову, что человек, который признает, что все
мы попросту валяем дурака, - может быть, он из нас из всех самый трезвый?
Сладостное, сладостное чувство парадокса!
- Мы с Джо в этом смысле повторили, по-моему, подвиг Марселя Пруста, -
с печалью в голосе сказала Ренни. - Мы рассматривали ситуацию со всех точек
зрения, какие только могли придумать. Иногда мне кажется, я ничего так
глубоко не понимала в жизни, а иногда - вроде как в прошлый раз, когда я
была у тебя, или вот сейчас - до меня вдруг доходит, что я ни сейчас, ни
вообще когда бы то ни было ничего, ровным счетом ничего не понимала, не
понимаю и, наверное, уже не пойму. Сплошной туман. И меня всю просто
наизнанку выворачивает, даже если вроде бы и не от чего.
- А что Джо последнее время обо мне думает?
- Я не знаю. Не думаю, что он все еще тебя ненавидит. Может, ему больше
неохота с тобой видеться, только и всего. Он считает, что ты играешь роль,
очень на тебя похожую.
- На меня которого? - рассмеялся я. - А как насчет тебя?
- Наверно, я все так же тебя презираю, - спокойно сказала Ренни.
- Всего насквозь?
- Насколько глаз хватает.
Меня пробрало, с головы до пят. До этой фразы Ренни сегодня была мне
безразлична, теперь же я вдруг проникся к ней жгучим интересом.
- Это что, с тех самых пор, как мы оказались в одной постели?
- Я уже не знаю, Джейк, что было тогда, а что я придумала потом; сейчас
мне кажется, ты мне с самого начала не понравился, но, скорее всего, это не
так. Было у меня к тебе странное такое чувство, по крайней мере с тех пор,
как мы начали ездить верхом, и, насколько я теперь могу судить, это была
неприязнь. Или нет, отвращение, так будет точней. Я не верю в предчувствия,
но, клянусь тебе, уже тогда, в августе, мне казалось, что лучше бы ты вовсе
не попадался на нашей дороге, хоть я и не могу объяснить почему.
Я почувствовал себя в двух шагах от вершины, я мыслью обнимал миры, и
ни облачка на горизонте; стоглазый Аргус был в сравнении со мной подслеповат
и темен.
- Спорим, я знаю одну такую точку зрения, до которой вы с Джо не
додумались, а, Ренни?
- Мы перепробовали все, - сказала она.
- Но не эту. А по Закону Экономии она куда как хороша, поскольку при
минимуме исходных посылок объясняет максимум известных фактов. Проще некуда,
Ренни: это был не секс - это была любовь. То, что ты чувствовала и в чем
никак не хотела себе признаться - ты в меня влюбилась, Ренни.
- Ты прав, - выдохнула она, подаривши меня злым, едким взглядом.
- Есть же такая вероятность. Я это не из тщеславия говорю. По крайней
мере, не только из тщеславия.
- Да нет, я не то имела в виду, - сказала Ренни, и фраза далась ей не
без труда. - Я имела в виду... неправда, что я никогда об этом не думала.
Вот теперь у нее в глазах и впрямь читалось отвращение, только неясно,
к кому или к чему.
- Черт меня побери совсем!
среди прочего, меня и довели до ручки, - сказала Ренни. - мысль о том,
что я в тебя влюбилась, никак не идет из головы, и еще всякие мысли: что я
тебя презираю и что вообще, по идее, не могу испытывать к тебе каких-либо
чувств просто потому, что ты не существуешь. Ты ведь понимаешь, о чем я. Я
не знаю, которая из них - правда.
- А если они все вместе именно и есть - правда, а, Ренни? И коли уж на
то пошло, может быть, не я не существую, а Джо?
- Нет, - она медленно покачала головой. - Я не знаю.
- Вряд ли стоит бояться мысли, что ты испытываешь ко мне чувство,
похожее на любовь. Это же никак не скажется на твоем отношении к Джо, если
тебе, конечно, не захочется поиграть в романтику. Да и вообще я не вижу, как
и на чем это может сказаться, разве что весь этот сюжет станет чуть менее
загадочным, и противности в нем тоже сильно поубавится.
Но Ренни все это явно пришлось не по вкусу.
- Джейк, я не смогу сегодня лечь с тобой в постель.
- Ну и ладно. Давай я отвезу тебя домой,
В машине я наклонился к ней и осторожно ее поцеловал.
- Мне кажется, это просто здорово. Хотя, конечно, смешно до чертиков.
- Вот тут ты, пожалуй, прав.
- А Джо ты об этих своих чувствах не докладывала?
- Нет. - Она потупилась. - И не смогу. В том-то вся и беда, понимаешь,
Джейк, - сказала она и посмотрела мне прямо в глаза. - Я все так же его
люблю, сильнее, чем он или кто угодно может вобразить, но того, что было
раньше, нет. Кончилось. Дальше так нельзя. Даже если на самом деле я тебя и
не люблю, сама возможность - то, что я ни в чем не уверена, - убивает все на
свете. И это не решает никаких проблем: это и есть проблема. Ты можешь себе
представить, что я чувствую, когда он говорит, будто принимает наши с тобой
отношения - и пытается жить как ни в чем не бывало? Это ложь, все, насквозь,
одна сплошная ложь - с той самой минуты, когда я призналась себе, что в
принципе могу в тебя влюбиться.
- Только... Ренни, ничего не нужно ломать.
- А все уже сломалось, все, что у нас с Джо раньше было, и прекрасней
этого ничего и никогда еще не бывало между мужчиной и женщиной. Там не может
быть места ни для лжи, ни для дозированных чувств. Такое ощущение, будто
меня обокрали на миллион долларов, Джейк! Если бы я его застрелила, и то,
наверное, было бы легче!
- Хочешь, я войду с тобой вместе? - спросил я. -Нет.
- А тебе не приходит в голову, что ты просто-напросто откладываешь все
на потом?
- Я откладываю на потом все, что только могу, - сказала она, - и чем
дальше, тем лучше. Я в полном тупике, и это единственное, на что я сейчас
способна.
- Джо тоже мог до этого додуматься, - сказал я. - Он никогда не боялся
крайностей.
- Мне это безразлично.
- Я просто не вижу никакого тупика. В моем мире тупиком бы тут и не
пахло.
- Меня это не удивляет, - сказала Ренни. Плакала она или нет, я так и
не понял, в машине было темно. Должно быть, плакала. Мы еще немного посидели
молча, потом она открыла дверцу.
- Господи, Джейк, я понятия не имею, куда все это катится.
- Как, собственно, и Джо, - настроение у меня пошло вверх. - Он сам мне
об этом сказал, прямо с порога.
тебя люблю, я не только люблю тебя. Честное слово, я тебя еще и
ненавижу, со всеми твоими мерзкими потрохами!
- Я запомню, - сказал я. - Спокойной ночи, Ренни.
Она не ответила, она просто вошла в дверь, а я отправился домой, чтобы
покачаться немного и поразмышлять над новой реальностью. Я был польщен сверх
всякой меры - я всегда легко и с некоторой даже чрезмерностью откликался на
любое проявление добрых чувств со стороны тех людей, которыми восхищался или
хотя бы просто за что-то их уважал. Однако... н-да, может показаться, что я
слишком вдаюсь в тонкости, но ведь знаток, он по природе буквоед. Дело в
том, что даже в тогдашнем моем состоянии ничего особенно парадоксального я в
чувствах Ренни не наблюдал, и это мне было обидно. Знаток (каковым я и был
примерно с половины десятого утра) от парадокса - если этот парадокс достоин
вызвать у него легкую улыбку, что, собственно, и позволяет нам признать в
нем знатока, - так вот, от парадокса он ожидает чего-то большего, нежели
простой двусмысленности, вызванной нечеткостью тех или иных языковых
средств; в идеале парадокс должен представлять собой захватывающее дух
противоречие концептов, чья истинная совместимость постигается исключительно
посредством тонких и изящных умозаключений. Видимая противоречивость чувств
Ренни по отношению ко мне, боюсь, являла собой - как и все мои внезапные,
диаметрально противоположные чувства, коими я привык развлекаться на досуге,
- всего лишь ложное противоречие, чей корень в языке, а не в скрытых за его
символической природой концептах. Я, честно говоря, совершенно уверен, что
испытываемые Ренни чувства не были ни противоречивыми, ни даже особо
сложными: а были они монолитны и просты, как, впрочем, и любое чувство, но,
так же как и любое чувство, носили характер сугубо уникальный и частный, и
все беды начинались там и тогда, где она пыталась навесить на них ярлык в
виде простенького какого-нибудь существительного вроде любви или отвращения.
Вещи можно обозначить через существительные, только если вы согласны
игнорировать их исконные друг от дружки отличия; но эти отличия, если
почувствовать их достаточно глубоко, именно и заставляют нас ощущать
неадекватность существительных и приводят любителя (но не знатока) к
убеждению, что он столкнулся с парадоксом, с противоречием, тогда как в
действительности речь идет всего лишь об иксах, которые отчасти лошади, а
отчасти учебники по грамматике, но ни то и ни другое целиком. Приписывать
имена вещам - то же самое, что приписывать людям роли: вы по необходимости
искажаете суть вещей, однако искажение это необходимо, если вы хотите
справиться с сюжетом; для знатока же, для ценителя это источник чистой
радости.
Значит, Ренни любила меня и при том ненавидела! Так давайте скажем, что
она привела меня к иксу и что радости ей это не доставило.
За этот месяц я, конечно, несчетное количество раз видел Джо в
колледже, хотя общаться мы и не общались. Была бы такая возможность, я бы и
вовсе его избегал, и не потому, что стал меньше уважать, восхищаться им или
к нему охладел - совсем наоборот, да плюс еще чувство симпатии и
сострадания, - а просто потому, что при одном его виде меня тут же
охватывали смущение и стыд, вне зависимости от того, что я чувствовал минуту
назад. Чтобы не сожалеть о прошлых своих грехах - как это лихо удавалось
Джо, - нужно по меньшей мере ощущать себя цельной личностью, а вот это-то у
меня, среди прочего, никогда и не получалось. И в самом деле, тот конфликт
между различными индивидуальными точками зрения, который Джо считал едва ли
не основой своей концепции субъективности, я бы еще развил, поскольку
субъективизм предполагает личность, а там, где в одной душе личностей как
минимум несколько, вам обеспечен все тот же самый конфликт, только на сугубо
внутриведомственном уровне, и каждая из ваших личностей будет претендовать
на столь же неопровержимую точку зрения, на какую, по системе Джо,
претендуют обыкновенно индивиды и социальные институты. Иными словами,
насколько я могу судить из собственного опыта, индивид индивидуален в той же
мере, в которой атом при ближайшем рассмотрении оказался атомистичен: его
еще можно делить и делить, а субъективизм никак не возможен до тех пор, пока
вам не удастся локализовать субъект. И уверяю вас, если бы не это досадное
обстоятельство, я обеими руками подписался бы под Моргановой этикой. Но
поскольку уж оно имеет место быть, то, если я утверждаю, что иногда согласен
с этой этикой, а иногда нет, непоследовательности здесь не больше, чем,
скажем, во фразе: "Некоторые люди согласны с Морганом, а некоторые нет".
Точно так же, когда я сталкивался с Джо в коридоре, или в кафетерии, или в
кабинете, мне становилось очень стыдно за все то горе, которое я ему
причинил, - ив глубине души я не только сожалел о совершенном прелюбодеянии,
но и отказывался признавать саму возможность такого поступка: я чувствовал,
что ни за что на свете не сделал бы того, в чем оказался замешан этот самый
Джейкоб Хорнер, и не желал иметь с вышеозначенным придурком ничего общего.
Однако из чистого чувства чести (которое кое-кому из всей моей компании
Хорнеров все-таки было присуще) я об этом плюрализме помалкивал, опасаясь,
что Джо может усмотреть тут очередную увертку. Только один раз за весь
сентябрь у нас вышло что-то вроде разговора. Дело было в самом конце месяца,
он просто увидел, что я в кабинете один, и зашел на пару слов. Выглядел он
как всегда: свеж, подтянут, умен и остер.
- Мистер Макмэхон жалуется: лошади, мол, набирают лишний вес, - сказал
он. - Ты что, окончательно решил поставить на уроках верховой езды крест?
Я покраснел.
- Мне показалось, курс окончен.
- А как насчет продолжить? Их ведь приходится гонять, выгуливать, а у
него на это совсем нет времени.
- Да нет, пожалуй. Я вроде как потерял к этому делу интерес, да и Ренни
- не думаю, чтобы это доставило ей большое удовольствие.
- Ты серьезно потерял интерес? А почему ты думаешь, что она...
Я не смог отследить в его тоне ни намека на злую волю, но отделаться от
ощущения, что меня умышленно ставят в идиотское положение, тоже не мог.
- Ты ведь прекрасно знаешь, почему, а, Джо? Как тебе только в голову
такое пришло? - Мне вдруг стало обидно за Ренни. - Мне очень неловко читать
тебе мораль, но я все в толк не возьму, почему ты с таким упорством давишь
ее и давишь, а ведь ей и без того уже несладко, Джо.
Он пихнул очки по переносице вверх.
- Ты за Ренни не переживай.
- В смысле, поздновато я спохватился? Согласен. Вот только я никак не
могу понять, зачем ты заставляешь ее приходить ко мне на квартиру, если это,
конечно, не хитрый такой способ наказания.
- У меня и в мыслях нет кого бы то ни было наказывать, Джейк; и ты это
знаешь. Я просто пытаюсь ее понять, только и всего.
- Ты что, не понимаешь, что она все эти дни - на одних нервах? Я вообще
удивляюсь, как она до сих пор держится.
- Она сильная женщина, - улыбнулся Джо. - Тебе, наверное, даже и
представить трудно, что в каком-то смысле последние несколько недель у нас с
ней были самыми счастливыми за долгий, долгий срок.
- И как вам это удается?
- Ну, во-первых, едва все завертелось, я тут же отложил диссертацию, и
мы
стали гораздо больше времени проводить вместе. Мы говорим с ней о нас
много больше, чем вообще когда-либо говорили, по необходимости - ну, и все
такое. У меня просто дух захватило.
- По ней не сказать, чтобы она лопалась от счастья.
Я о другом счастье, должно быть, не о том, которое ты имеешь в виду.
Естественно, о беззаботности и речи быть не может; но разве беззаботность и
счастье - одно и то же? Дело в том, что мы очень плотно и безо всякой
предвзятости с ней общаемся и пытаемся забраться друг в друга настолько
глубоко, насколько это вообще возможно. Здесь у нас все просто замечательно.
И гуляем мы теперь подолгу и часто, потому что не собираемся гробить свое
здоровье из-за всей этой неразберихи. Мы, должно быть, даже стали с ней
ближе, чем раньше, вне зависимости от того, решаются наши проблемы или нет.
- Ты в этом уверен?
- Ну, я уверен, что нам удалось многое прояснить за это время. В первую
очередь это касается целого ряда вещей, которые, оказывается, связывают нас,
и всерьез, и о которых мы раньше даже понятия не имели, так что, очень может
быть, мы не расстанемся с ней, даже если и не все придет в норму. Вряд ли я
смогу уважать ее так, как прежде, - было бы странно с моей стороны,
согласен? Во всяком случае, я не смогу уважать ее за то, за что привык
уважать. Но держится она молодцом. Чертовски сильная - большую часть
времени, и я это в ней ценю. А как тебе все эти дни моя подружка Ренни, что
ты о ней думаешь?
- Я? - Я и думать не думал, что я там о ней думаю, по крайней мере
после ее откровений двухдневной давности. Так что соображать приходилось по
ходу дела, и очень быстро. - Ну, не знаю, - я попытался выиграть время.
- У тебя, наверное, было несколько странное представление о нас -
раньше. И мне бы очень хотелось знать, что ты думаешь о ней теперь. Тебя не
раздражает, что она иногда сама не знает, какие испытывает чувства?
Я откинулся на спинку стула и принялся созерцать кончик красного
карандаша, которым правил упражнения по грамматике.
- Честно говоря, - сказал я, - может так оказаться, что я в нее
влюблен.
- Правда? - быстро спросил он, и глаза у него загорелись.
- Я бы не удивился. Пару дней назад это была бы чистая правда. Теперь я
уже не настолько в этом уверен, но и в обратном я не уверен тоже.
- Это же замечательно! - рассмеялся Джо; мне кажется, он имел в виду:
Это очень интересно. - Ты поэтому и полез к ней в постель, тогда, в самый
первый раз, да? Что же ты сразу не сказал?
- Нет. Тогда я этого не чувствовал.
- А Ренни об этом знает?
- Нет.
- А как она к тебе относится?
- Какое-то время назад презирала. А вот на прошлой, что ли, неделе,
сказала, что ей все равно.
- Она тебя любит? - спросил он, улыбаясь.
Я, конечно, много раз говорил, что Джо работал безо всякой задней
мысли, но вот поверить в отсутствие двойного дна в человеке почти
невозможно. Великая, наверное, с моей стороны несправедливость, что я не
смог поверить открытой улыбке и ясному лику Джо, но, каюсь, не смог.
- Я почти уверен, она до сих пор меня презирает, - ответил я.
Джо вздохнул. Он сидел на вращающемся стуле, со мной рядом; теперь он
водрузил ноги на стоявший прямо перед ним стол и закинул руки за голову.
- А тебе никогда не приходило на ум, что винить во всем происшедшем,
быть может, стоило бы именно меня? Массу всего можно было бы достовернейшим
образом объяснить, если исходить из мысли, что в силу той или иной
извращенной логики я сам все взял да и подстроил. Просто возможное
объяснение, среди прочих. А, как ты думаешь?
- Извращенность? Ну, не знаю. Если я в чем и вижу извращенность, так
это когда ты раз за разом отправляешь ее ко мне.
Он рассмеялся.
- Пожалуй, когда я вас обоих друг к другу подталкивал, это можно было
бы и впрямь объяснить извращенностью - теперь, когда мы знаем, что из этого
получилось, - но если некая доля извращенности там и была, то неосознанная.
Однако ты же это не всерьез: я, мол, заставляю Ренни приходить к тебе
сейчас, потому что я извращенец. Я просто ее проверяю, испытываю. Она должна
решить раз и навсегда, что она чувствует в отношении тебя, и меня, и себя
самой, а ты ведь не хуже моего, наверное, знаешь, что, будь ее воля и не
гоняй я ее к тебе, она постаралась бы вычеркнуть все из памяти, и чем
быстрее, тем лучше.
- А тебе не кажется, что ты попросту расковыриваешь раны?
- Да, пожалуй. Конечно, именно этим я и занимаюсь. Но в данном случае
мы не можем позволить км затянуться, покуда не установим, что это за раны и
насколько глубоко повреждена ткань.
- А мне всегда казалось, что единственно правильный метод - это лечить
раны, причем любыми средствами.
- Ты чересчур увлекся образом, - улыбнулся Джо. - Это ведь не
физическая рана. Если ты прекратишь обращать на нее внимание, она, быть
может, и перестанет давать о себе знать, но в отношениях между двумя людьми
такого сорта раны не лечатся простым игнорированием факта - и если ты так
поступишь, они откроются сами. - Он переменил тему. - Так, значит, ты любишь
Ренни?
- Не знаю. Было такое чувство, раз или два.
- А ты бы женился на ней, не будь она за мной замужем?
- Я не знаю. Честно.
- А как бы ты поступил, если бы оказалось, что наилучший выход - некая
постоянная связь между тобой и Ренни? Я имею в виду треугольник без всяких
там замешанных на тайнах и ревности конфликтов?
- Не думаю, что это выход. Я-то, может, и смог бы так жить, но ты или
Ренни - навряд ли. - И заметил не без интереса, что при одном только
упоминании о
женитьбе и о постоянной связи на меня вдруг накатилась усталость. Нет,
все-таки забавно быть извращенцем! На роль мужа я никак не годился.
- Согласен. А где, в таком случае, выход, а, Джейк? Давай, твоя
очередь. Я покачал головой.
- А может, мне вас обоих застрелить? - осклабился он. - Я уже кольт
припас, сорок пятый, и дюжину патронов впридачу. Когда нам с Ренни в первый
раз пришла в голову такая мысль - это когда я три дня отлынивал от школы, я
раскопал в подвале старенький свой кольт, зарядил его и положил на полочку в
чулане, ну, знаешь, в гостиной, на случай если кому-нибудь из нас захочется
пострелять - в себя или в кого другого.
Я вдруг страшно встревожился. Н-да, а не в Джо ли Моргана я в конце
концов влюбился? Он встал и дружески хлопнул меня по плечу. - Ответа нету,
а? Я опять же покачал головой.
- Будь я проклят, Джо, если я знаю, что сказать.
- Ну, короче говоря, - сказал он, потягиваясь и направляясь к двери, -
он все еще там, в чулане. А вдруг пригодится.
Кольт сорок пятого калибра, принятый на вооружение в армии Соединенных
Штатов в качестве личного стрелкового оружия, - пистолет большой, тяжелый и
вида весьма устрашающего. Его отдача отбрасывает руку вверх, а толстая
свинцовая блямба, которой он стреляет, лупит с такой силой, что сшибает
человека с ног. Образ жуткого этого монстра полностью овладел моим
воображением дня на три - на четыре, едва только Джо о нем упомянул: я думал
о нем, должно быть, параллельно Джо и Ренни, которые тоже думали, как он
лежит, как глыбится на чуланной полке, день и ночь, пока они анализируют и
разбирают по кусочкам каждую мельчайшую деталь адюльтера, - и ждут
кого-нибудь, кто примет, наконец, решение. Немудрено, что Ренни по ночам не
спится! Вот и меня одолела бессонница, как только сей механизм эдак походя
был вброшен в наш сюжет. Даже в моей собственной комнате он возвещал о себе
сгустившимся, едва ли не зримым воплощением Выбора: сам факт его
существования, по сути дела, изменил условия игры и придал моим размышлениям
на заданную тему тот привкус сиюминутной значимости, который, я в этом
уверен, Морганы почувствовали сразу, я же, в силу изолированности - если и
не иных каких причин, - был от него до времени свободен.
Этот пистолет снился мне по ночам, и днем он мне грезился тоже.
Воображение рисовало его крупным планом, с фотографической точностью, он был
тяжелый и плоский и лежал в темноте на полочке в чулане, а сквозь дверцу
доносились голоса Джо и Ренни, которые все говорили без остановки, день и
ночь. И говорили, говорили, говорили. Я слышал только интонации: Ренни -
сдержанность, отчаяние, истерика, поочередно; Джо рассудителен и спокоен,
без вариантов, час за часом, пока сама эта спокойная его рассудительность не
становилась безумием, ночным кошмаром. Я клянусь: ничто и никогда не
заполняло мою голову настолько плотно, как образ этого кольта. Он являлся
мне в разнообразии смыслов никак не меньшем, чем Лаокоонова улыбка, но
только если каждый помножить на окончательность и неотвратимость. Именно
эти, последние, ингредиенты и сообщали кольту жуткую жизнеспособность. Он
был со мной всегда и везде.
И когда, немного времени спустя, я столкнулся с этим пистолетом нос к
носу, в собственной комнате, в которой он и так уже не первый день обитал на
манер проклятого духа, это было похоже на кошмар, ставший явью; по сей
причине я и побледнел, и почувствовал слабость в коленях, потому что в
принципе я пистолетов не боюсь. Ренни пришла в восемь, а перед тем, примерно
за час, позвонила и сказала, что ей необходимо со мной встретиться, и, к
немалому моему удивлению, с ней вместе прибыл Джо, а вместе-с Джо прибыл
кольт, в бумажном пакете. Ренни, должно быть, недавно плакала - щеки бледные
и глаза припухли, - но у Джо вид был вполне жизнерадостный. Первое, что он
сделал, едва заметив, что я с ним поздоровался, - вынул пистолет из пакета и
осторожно положил его на маленький стоячок под пепельницу, каковой, в свою
очередь, водрузил в самой середине комнаты.
- А вот, Джейкоб, и наш маленький друг, собственной персоной, -
засмеялся он. - Все, что есть в нашем доме - твое.
Я - издалека - оценил пистолет, хихикнул в ответ на плоскую
полушутку-полужест и, как уже сказал чуть выше, побледнел. Машинка была что
надо, точь-в-точь по мерке моих ночных кошмаров, и вид у нее был - мрачная
решимость. Джо следил за моим лицом.
- Как насчет пива? - спросил я. Чем старательнее я пытался скрыть
тревогу
- меньше всего на свете мне сейчас хотелось чувствовать именно тревогу,
- тем явственней различал ее в собственной манере и в голосе.
- Дело хорошее. Ренни? Ты будешь?
- Нет, спасибо, - откликнулась Ренни, и голос у нее был прямо как у
меня.
Она присела на заваленный всяким хламом стул у окна, а Джо - на краешек
моей чудовищной кровати, так что, когда я открыл бутылки и занял
единственное оставшееся пригодное для сидения место, кресло-качалку, мы
самым идиотским образом образовали правильный равносторонний треугольник, с
пистолетом в центре. Джо заметил это в ту же секунду, что и я: за его
усмешку ручаться не стану, но моя-то вышла кривой и безрадостной.
- Итак, что стряслось? - спросил я его.
Джо толкнул очки по переносице и закинул ногу за ногу.
- Ренни беременна, - ровным голосом сказал он.
Если ты спал с женщиной - неважно при каких обстоятельствах, - в
подобных новостях всегда есть что-то от удара лошадиного копыта. Пистолет
еще подрос в размерах, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться
и сообразить: мне-то беспокоиться как бы и не о чем.
я буду последовательна в своих действиях, чем если вздумаю от них отречься.
А потом он сказал, что не видит нужды больше говорить об этом, ну, в общем,
вот и все.
- Так, господи, а в чем же дело, проблема решена, или я чего-то не
понимаю?
- Проблема в том, что я ему не поверила и, даже если поверила, сама
себя больше не узнаю.
- Ничего страшного. Со мной так чуть не каждый день.
- Но Джо-то, он всегда узнаваем. И ничего не получится, пока я не смогу
стать такой же цельной, как он, и все свои поступки видеть так же ясно, как
он видит свои. Джо, он всегда узнаваем.
Я улыбнулся:
- Почти всегда.
- Ты про то, когда мы за ним подглядывали? О, господи Иисусе! - Она
качнула головой. - А знаешь что, Джейк? Мне кажется, лучше бы я ослепла,
прежде чем посмотрела тогда в окно. С этого все и началось.
Сладостное чувство парадокса.
- Или ты могла бы сказать: на этом все и кончилось. Но начаться либо
кончиться оно могло только для человека по фамилии Морган. Для человека по
фамилии Хорнер ничего подобного не случилось. В моей вселенной всяк отчасти
шимпанзе, в особенности когда он один, и никто особо не удивляется тому, что
творят другие шимпанзе.
- Джо не такой.
- А тебе не приходило в голову, что человек, который признает, что все
мы попросту валяем дурака, - может быть, он из нас из всех самый трезвый?
Сладостное, сладостное чувство парадокса!
- Мы с Джо в этом смысле повторили, по-моему, подвиг Марселя Пруста, -
с печалью в голосе сказала Ренни. - Мы рассматривали ситуацию со всех точек
зрения, какие только могли придумать. Иногда мне кажется, я ничего так
глубоко не понимала в жизни, а иногда - вроде как в прошлый раз, когда я
была у тебя, или вот сейчас - до меня вдруг доходит, что я ни сейчас, ни
вообще когда бы то ни было ничего, ровным счетом ничего не понимала, не
понимаю и, наверное, уже не пойму. Сплошной туман. И меня всю просто
наизнанку выворачивает, даже если вроде бы и не от чего.
- А что Джо последнее время обо мне думает?
- Я не знаю. Не думаю, что он все еще тебя ненавидит. Может, ему больше
неохота с тобой видеться, только и всего. Он считает, что ты играешь роль,
очень на тебя похожую.
- На меня которого? - рассмеялся я. - А как насчет тебя?
- Наверно, я все так же тебя презираю, - спокойно сказала Ренни.
- Всего насквозь?
- Насколько глаз хватает.
Меня пробрало, с головы до пят. До этой фразы Ренни сегодня была мне
безразлична, теперь же я вдруг проникся к ней жгучим интересом.
- Это что, с тех самых пор, как мы оказались в одной постели?
- Я уже не знаю, Джейк, что было тогда, а что я придумала потом; сейчас
мне кажется, ты мне с самого начала не понравился, но, скорее всего, это не
так. Было у меня к тебе странное такое чувство, по крайней мере с тех пор,
как мы начали ездить верхом, и, насколько я теперь могу судить, это была
неприязнь. Или нет, отвращение, так будет точней. Я не верю в предчувствия,
но, клянусь тебе, уже тогда, в августе, мне казалось, что лучше бы ты вовсе
не попадался на нашей дороге, хоть я и не могу объяснить почему.
Я почувствовал себя в двух шагах от вершины, я мыслью обнимал миры, и
ни облачка на горизонте; стоглазый Аргус был в сравнении со мной подслеповат
и темен.
- Спорим, я знаю одну такую точку зрения, до которой вы с Джо не
додумались, а, Ренни?
- Мы перепробовали все, - сказала она.
- Но не эту. А по Закону Экономии она куда как хороша, поскольку при
минимуме исходных посылок объясняет максимум известных фактов. Проще некуда,
Ренни: это был не секс - это была любовь. То, что ты чувствовала и в чем
никак не хотела себе признаться - ты в меня влюбилась, Ренни.
- Ты прав, - выдохнула она, подаривши меня злым, едким взглядом.
- Есть же такая вероятность. Я это не из тщеславия говорю. По крайней
мере, не только из тщеславия.
- Да нет, я не то имела в виду, - сказала Ренни, и фраза далась ей не
без труда. - Я имела в виду... неправда, что я никогда об этом не думала.
Вот теперь у нее в глазах и впрямь читалось отвращение, только неясно,
к кому или к чему.
- Черт меня побери совсем!
среди прочего, меня и довели до ручки, - сказала Ренни. - мысль о том,
что я в тебя влюбилась, никак не идет из головы, и еще всякие мысли: что я
тебя презираю и что вообще, по идее, не могу испытывать к тебе каких-либо
чувств просто потому, что ты не существуешь. Ты ведь понимаешь, о чем я. Я
не знаю, которая из них - правда.
- А если они все вместе именно и есть - правда, а, Ренни? И коли уж на
то пошло, может быть, не я не существую, а Джо?
- Нет, - она медленно покачала головой. - Я не знаю.
- Вряд ли стоит бояться мысли, что ты испытываешь ко мне чувство,
похожее на любовь. Это же никак не скажется на твоем отношении к Джо, если
тебе, конечно, не захочется поиграть в романтику. Да и вообще я не вижу, как
и на чем это может сказаться, разве что весь этот сюжет станет чуть менее
загадочным, и противности в нем тоже сильно поубавится.
Но Ренни все это явно пришлось не по вкусу.
- Джейк, я не смогу сегодня лечь с тобой в постель.
- Ну и ладно. Давай я отвезу тебя домой,
В машине я наклонился к ней и осторожно ее поцеловал.
- Мне кажется, это просто здорово. Хотя, конечно, смешно до чертиков.
- Вот тут ты, пожалуй, прав.
- А Джо ты об этих своих чувствах не докладывала?
- Нет. - Она потупилась. - И не смогу. В том-то вся и беда, понимаешь,
Джейк, - сказала она и посмотрела мне прямо в глаза. - Я все так же его
люблю, сильнее, чем он или кто угодно может вобразить, но того, что было
раньше, нет. Кончилось. Дальше так нельзя. Даже если на самом деле я тебя и
не люблю, сама возможность - то, что я ни в чем не уверена, - убивает все на
свете. И это не решает никаких проблем: это и есть проблема. Ты можешь себе
представить, что я чувствую, когда он говорит, будто принимает наши с тобой
отношения - и пытается жить как ни в чем не бывало? Это ложь, все, насквозь,
одна сплошная ложь - с той самой минуты, когда я призналась себе, что в
принципе могу в тебя влюбиться.
- Только... Ренни, ничего не нужно ломать.
- А все уже сломалось, все, что у нас с Джо раньше было, и прекрасней
этого ничего и никогда еще не бывало между мужчиной и женщиной. Там не может
быть места ни для лжи, ни для дозированных чувств. Такое ощущение, будто
меня обокрали на миллион долларов, Джейк! Если бы я его застрелила, и то,
наверное, было бы легче!
- Хочешь, я войду с тобой вместе? - спросил я. -Нет.
- А тебе не приходит в голову, что ты просто-напросто откладываешь все
на потом?
- Я откладываю на потом все, что только могу, - сказала она, - и чем
дальше, тем лучше. Я в полном тупике, и это единственное, на что я сейчас
способна.
- Джо тоже мог до этого додуматься, - сказал я. - Он никогда не боялся
крайностей.
- Мне это безразлично.
- Я просто не вижу никакого тупика. В моем мире тупиком бы тут и не
пахло.
- Меня это не удивляет, - сказала Ренни. Плакала она или нет, я так и
не понял, в машине было темно. Должно быть, плакала. Мы еще немного посидели
молча, потом она открыла дверцу.
- Господи, Джейк, я понятия не имею, куда все это катится.
- Как, собственно, и Джо, - настроение у меня пошло вверх. - Он сам мне
об этом сказал, прямо с порога.
тебя люблю, я не только люблю тебя. Честное слово, я тебя еще и
ненавижу, со всеми твоими мерзкими потрохами!
- Я запомню, - сказал я. - Спокойной ночи, Ренни.
Она не ответила, она просто вошла в дверь, а я отправился домой, чтобы
покачаться немного и поразмышлять над новой реальностью. Я был польщен сверх
всякой меры - я всегда легко и с некоторой даже чрезмерностью откликался на
любое проявление добрых чувств со стороны тех людей, которыми восхищался или
хотя бы просто за что-то их уважал. Однако... н-да, может показаться, что я
слишком вдаюсь в тонкости, но ведь знаток, он по природе буквоед. Дело в
том, что даже в тогдашнем моем состоянии ничего особенно парадоксального я в
чувствах Ренни не наблюдал, и это мне было обидно. Знаток (каковым я и был
примерно с половины десятого утра) от парадокса - если этот парадокс достоин
вызвать у него легкую улыбку, что, собственно, и позволяет нам признать в
нем знатока, - так вот, от парадокса он ожидает чего-то большего, нежели
простой двусмысленности, вызванной нечеткостью тех или иных языковых
средств; в идеале парадокс должен представлять собой захватывающее дух
противоречие концептов, чья истинная совместимость постигается исключительно
посредством тонких и изящных умозаключений. Видимая противоречивость чувств
Ренни по отношению ко мне, боюсь, являла собой - как и все мои внезапные,
диаметрально противоположные чувства, коими я привык развлекаться на досуге,
- всего лишь ложное противоречие, чей корень в языке, а не в скрытых за его
символической природой концептах. Я, честно говоря, совершенно уверен, что
испытываемые Ренни чувства не были ни противоречивыми, ни даже особо
сложными: а были они монолитны и просты, как, впрочем, и любое чувство, но,
так же как и любое чувство, носили характер сугубо уникальный и частный, и
все беды начинались там и тогда, где она пыталась навесить на них ярлык в
виде простенького какого-нибудь существительного вроде любви или отвращения.
Вещи можно обозначить через существительные, только если вы согласны
игнорировать их исконные друг от дружки отличия; но эти отличия, если
почувствовать их достаточно глубоко, именно и заставляют нас ощущать
неадекватность существительных и приводят любителя (но не знатока) к
убеждению, что он столкнулся с парадоксом, с противоречием, тогда как в
действительности речь идет всего лишь об иксах, которые отчасти лошади, а
отчасти учебники по грамматике, но ни то и ни другое целиком. Приписывать
имена вещам - то же самое, что приписывать людям роли: вы по необходимости
искажаете суть вещей, однако искажение это необходимо, если вы хотите
справиться с сюжетом; для знатока же, для ценителя это источник чистой
радости.
Значит, Ренни любила меня и при том ненавидела! Так давайте скажем, что
она привела меня к иксу и что радости ей это не доставило.
За этот месяц я, конечно, несчетное количество раз видел Джо в
колледже, хотя общаться мы и не общались. Была бы такая возможность, я бы и
вовсе его избегал, и не потому, что стал меньше уважать, восхищаться им или
к нему охладел - совсем наоборот, да плюс еще чувство симпатии и
сострадания, - а просто потому, что при одном его виде меня тут же
охватывали смущение и стыд, вне зависимости от того, что я чувствовал минуту
назад. Чтобы не сожалеть о прошлых своих грехах - как это лихо удавалось
Джо, - нужно по меньшей мере ощущать себя цельной личностью, а вот это-то у
меня, среди прочего, никогда и не получалось. И в самом деле, тот конфликт
между различными индивидуальными точками зрения, который Джо считал едва ли
не основой своей концепции субъективности, я бы еще развил, поскольку
субъективизм предполагает личность, а там, где в одной душе личностей как
минимум несколько, вам обеспечен все тот же самый конфликт, только на сугубо
внутриведомственном уровне, и каждая из ваших личностей будет претендовать
на столь же неопровержимую точку зрения, на какую, по системе Джо,
претендуют обыкновенно индивиды и социальные институты. Иными словами,
насколько я могу судить из собственного опыта, индивид индивидуален в той же
мере, в которой атом при ближайшем рассмотрении оказался атомистичен: его
еще можно делить и делить, а субъективизм никак не возможен до тех пор, пока
вам не удастся локализовать субъект. И уверяю вас, если бы не это досадное
обстоятельство, я обеими руками подписался бы под Моргановой этикой. Но
поскольку уж оно имеет место быть, то, если я утверждаю, что иногда согласен
с этой этикой, а иногда нет, непоследовательности здесь не больше, чем,
скажем, во фразе: "Некоторые люди согласны с Морганом, а некоторые нет".
Точно так же, когда я сталкивался с Джо в коридоре, или в кафетерии, или в
кабинете, мне становилось очень стыдно за все то горе, которое я ему
причинил, - ив глубине души я не только сожалел о совершенном прелюбодеянии,
но и отказывался признавать саму возможность такого поступка: я чувствовал,
что ни за что на свете не сделал бы того, в чем оказался замешан этот самый
Джейкоб Хорнер, и не желал иметь с вышеозначенным придурком ничего общего.
Однако из чистого чувства чести (которое кое-кому из всей моей компании
Хорнеров все-таки было присуще) я об этом плюрализме помалкивал, опасаясь,
что Джо может усмотреть тут очередную увертку. Только один раз за весь
сентябрь у нас вышло что-то вроде разговора. Дело было в самом конце месяца,
он просто увидел, что я в кабинете один, и зашел на пару слов. Выглядел он
как всегда: свеж, подтянут, умен и остер.
- Мистер Макмэхон жалуется: лошади, мол, набирают лишний вес, - сказал
он. - Ты что, окончательно решил поставить на уроках верховой езды крест?
Я покраснел.
- Мне показалось, курс окончен.
- А как насчет продолжить? Их ведь приходится гонять, выгуливать, а у
него на это совсем нет времени.
- Да нет, пожалуй. Я вроде как потерял к этому делу интерес, да и Ренни
- не думаю, чтобы это доставило ей большое удовольствие.
- Ты серьезно потерял интерес? А почему ты думаешь, что она...
Я не смог отследить в его тоне ни намека на злую волю, но отделаться от
ощущения, что меня умышленно ставят в идиотское положение, тоже не мог.
- Ты ведь прекрасно знаешь, почему, а, Джо? Как тебе только в голову
такое пришло? - Мне вдруг стало обидно за Ренни. - Мне очень неловко читать
тебе мораль, но я все в толк не возьму, почему ты с таким упорством давишь
ее и давишь, а ведь ей и без того уже несладко, Джо.
Он пихнул очки по переносице вверх.
- Ты за Ренни не переживай.
- В смысле, поздновато я спохватился? Согласен. Вот только я никак не
могу понять, зачем ты заставляешь ее приходить ко мне на квартиру, если это,
конечно, не хитрый такой способ наказания.
- У меня и в мыслях нет кого бы то ни было наказывать, Джейк; и ты это
знаешь. Я просто пытаюсь ее понять, только и всего.
- Ты что, не понимаешь, что она все эти дни - на одних нервах? Я вообще
удивляюсь, как она до сих пор держится.
- Она сильная женщина, - улыбнулся Джо. - Тебе, наверное, даже и
представить трудно, что в каком-то смысле последние несколько недель у нас с
ней были самыми счастливыми за долгий, долгий срок.
- И как вам это удается?
- Ну, во-первых, едва все завертелось, я тут же отложил диссертацию, и
мы
стали гораздо больше времени проводить вместе. Мы говорим с ней о нас
много больше, чем вообще когда-либо говорили, по необходимости - ну, и все
такое. У меня просто дух захватило.
- По ней не сказать, чтобы она лопалась от счастья.
Я о другом счастье, должно быть, не о том, которое ты имеешь в виду.
Естественно, о беззаботности и речи быть не может; но разве беззаботность и
счастье - одно и то же? Дело в том, что мы очень плотно и безо всякой
предвзятости с ней общаемся и пытаемся забраться друг в друга настолько
глубоко, насколько это вообще возможно. Здесь у нас все просто замечательно.
И гуляем мы теперь подолгу и часто, потому что не собираемся гробить свое
здоровье из-за всей этой неразберихи. Мы, должно быть, даже стали с ней
ближе, чем раньше, вне зависимости от того, решаются наши проблемы или нет.
- Ты в этом уверен?
- Ну, я уверен, что нам удалось многое прояснить за это время. В первую
очередь это касается целого ряда вещей, которые, оказывается, связывают нас,
и всерьез, и о которых мы раньше даже понятия не имели, так что, очень может
быть, мы не расстанемся с ней, даже если и не все придет в норму. Вряд ли я
смогу уважать ее так, как прежде, - было бы странно с моей стороны,
согласен? Во всяком случае, я не смогу уважать ее за то, за что привык
уважать. Но держится она молодцом. Чертовски сильная - большую часть
времени, и я это в ней ценю. А как тебе все эти дни моя подружка Ренни, что
ты о ней думаешь?
- Я? - Я и думать не думал, что я там о ней думаю, по крайней мере
после ее откровений двухдневной давности. Так что соображать приходилось по
ходу дела, и очень быстро. - Ну, не знаю, - я попытался выиграть время.
- У тебя, наверное, было несколько странное представление о нас -
раньше. И мне бы очень хотелось знать, что ты думаешь о ней теперь. Тебя не
раздражает, что она иногда сама не знает, какие испытывает чувства?
Я откинулся на спинку стула и принялся созерцать кончик красного
карандаша, которым правил упражнения по грамматике.
- Честно говоря, - сказал я, - может так оказаться, что я в нее
влюблен.
- Правда? - быстро спросил он, и глаза у него загорелись.
- Я бы не удивился. Пару дней назад это была бы чистая правда. Теперь я
уже не настолько в этом уверен, но и в обратном я не уверен тоже.
- Это же замечательно! - рассмеялся Джо; мне кажется, он имел в виду:
Это очень интересно. - Ты поэтому и полез к ней в постель, тогда, в самый
первый раз, да? Что же ты сразу не сказал?
- Нет. Тогда я этого не чувствовал.
- А Ренни об этом знает?
- Нет.
- А как она к тебе относится?
- Какое-то время назад презирала. А вот на прошлой, что ли, неделе,
сказала, что ей все равно.
- Она тебя любит? - спросил он, улыбаясь.
Я, конечно, много раз говорил, что Джо работал безо всякой задней
мысли, но вот поверить в отсутствие двойного дна в человеке почти
невозможно. Великая, наверное, с моей стороны несправедливость, что я не
смог поверить открытой улыбке и ясному лику Джо, но, каюсь, не смог.
- Я почти уверен, она до сих пор меня презирает, - ответил я.
Джо вздохнул. Он сидел на вращающемся стуле, со мной рядом; теперь он
водрузил ноги на стоявший прямо перед ним стол и закинул руки за голову.
- А тебе никогда не приходило на ум, что винить во всем происшедшем,
быть может, стоило бы именно меня? Массу всего можно было бы достовернейшим
образом объяснить, если исходить из мысли, что в силу той или иной
извращенной логики я сам все взял да и подстроил. Просто возможное
объяснение, среди прочих. А, как ты думаешь?
- Извращенность? Ну, не знаю. Если я в чем и вижу извращенность, так
это когда ты раз за разом отправляешь ее ко мне.
Он рассмеялся.
- Пожалуй, когда я вас обоих друг к другу подталкивал, это можно было
бы и впрямь объяснить извращенностью - теперь, когда мы знаем, что из этого
получилось, - но если некая доля извращенности там и была, то неосознанная.
Однако ты же это не всерьез: я, мол, заставляю Ренни приходить к тебе
сейчас, потому что я извращенец. Я просто ее проверяю, испытываю. Она должна
решить раз и навсегда, что она чувствует в отношении тебя, и меня, и себя
самой, а ты ведь не хуже моего, наверное, знаешь, что, будь ее воля и не
гоняй я ее к тебе, она постаралась бы вычеркнуть все из памяти, и чем
быстрее, тем лучше.
- А тебе не кажется, что ты попросту расковыриваешь раны?
- Да, пожалуй. Конечно, именно этим я и занимаюсь. Но в данном случае
мы не можем позволить км затянуться, покуда не установим, что это за раны и
насколько глубоко повреждена ткань.
- А мне всегда казалось, что единственно правильный метод - это лечить
раны, причем любыми средствами.
- Ты чересчур увлекся образом, - улыбнулся Джо. - Это ведь не
физическая рана. Если ты прекратишь обращать на нее внимание, она, быть
может, и перестанет давать о себе знать, но в отношениях между двумя людьми
такого сорта раны не лечатся простым игнорированием факта - и если ты так
поступишь, они откроются сами. - Он переменил тему. - Так, значит, ты любишь
Ренни?
- Не знаю. Было такое чувство, раз или два.
- А ты бы женился на ней, не будь она за мной замужем?
- Я не знаю. Честно.
- А как бы ты поступил, если бы оказалось, что наилучший выход - некая
постоянная связь между тобой и Ренни? Я имею в виду треугольник без всяких
там замешанных на тайнах и ревности конфликтов?
- Не думаю, что это выход. Я-то, может, и смог бы так жить, но ты или
Ренни - навряд ли. - И заметил не без интереса, что при одном только
упоминании о
женитьбе и о постоянной связи на меня вдруг накатилась усталость. Нет,
все-таки забавно быть извращенцем! На роль мужа я никак не годился.
- Согласен. А где, в таком случае, выход, а, Джейк? Давай, твоя
очередь. Я покачал головой.
- А может, мне вас обоих застрелить? - осклабился он. - Я уже кольт
припас, сорок пятый, и дюжину патронов впридачу. Когда нам с Ренни в первый
раз пришла в голову такая мысль - это когда я три дня отлынивал от школы, я
раскопал в подвале старенький свой кольт, зарядил его и положил на полочку в
чулане, ну, знаешь, в гостиной, на случай если кому-нибудь из нас захочется
пострелять - в себя или в кого другого.
Я вдруг страшно встревожился. Н-да, а не в Джо ли Моргана я в конце
концов влюбился? Он встал и дружески хлопнул меня по плечу. - Ответа нету,
а? Я опять же покачал головой.
- Будь я проклят, Джо, если я знаю, что сказать.
- Ну, короче говоря, - сказал он, потягиваясь и направляясь к двери, -
он все еще там, в чулане. А вдруг пригодится.
Кольт сорок пятого калибра, принятый на вооружение в армии Соединенных
Штатов в качестве личного стрелкового оружия, - пистолет большой, тяжелый и
вида весьма устрашающего. Его отдача отбрасывает руку вверх, а толстая
свинцовая блямба, которой он стреляет, лупит с такой силой, что сшибает
человека с ног. Образ жуткого этого монстра полностью овладел моим
воображением дня на три - на четыре, едва только Джо о нем упомянул: я думал
о нем, должно быть, параллельно Джо и Ренни, которые тоже думали, как он
лежит, как глыбится на чуланной полке, день и ночь, пока они анализируют и
разбирают по кусочкам каждую мельчайшую деталь адюльтера, - и ждут
кого-нибудь, кто примет, наконец, решение. Немудрено, что Ренни по ночам не
спится! Вот и меня одолела бессонница, как только сей механизм эдак походя
был вброшен в наш сюжет. Даже в моей собственной комнате он возвещал о себе
сгустившимся, едва ли не зримым воплощением Выбора: сам факт его
существования, по сути дела, изменил условия игры и придал моим размышлениям
на заданную тему тот привкус сиюминутной значимости, который, я в этом
уверен, Морганы почувствовали сразу, я же, в силу изолированности - если и
не иных каких причин, - был от него до времени свободен.
Этот пистолет снился мне по ночам, и днем он мне грезился тоже.
Воображение рисовало его крупным планом, с фотографической точностью, он был
тяжелый и плоский и лежал в темноте на полочке в чулане, а сквозь дверцу
доносились голоса Джо и Ренни, которые все говорили без остановки, день и
ночь. И говорили, говорили, говорили. Я слышал только интонации: Ренни -
сдержанность, отчаяние, истерика, поочередно; Джо рассудителен и спокоен,
без вариантов, час за часом, пока сама эта спокойная его рассудительность не
становилась безумием, ночным кошмаром. Я клянусь: ничто и никогда не
заполняло мою голову настолько плотно, как образ этого кольта. Он являлся
мне в разнообразии смыслов никак не меньшем, чем Лаокоонова улыбка, но
только если каждый помножить на окончательность и неотвратимость. Именно
эти, последние, ингредиенты и сообщали кольту жуткую жизнеспособность. Он
был со мной всегда и везде.
И когда, немного времени спустя, я столкнулся с этим пистолетом нос к
носу, в собственной комнате, в которой он и так уже не первый день обитал на
манер проклятого духа, это было похоже на кошмар, ставший явью; по сей
причине я и побледнел, и почувствовал слабость в коленях, потому что в
принципе я пистолетов не боюсь. Ренни пришла в восемь, а перед тем, примерно
за час, позвонила и сказала, что ей необходимо со мной встретиться, и, к
немалому моему удивлению, с ней вместе прибыл Джо, а вместе-с Джо прибыл
кольт, в бумажном пакете. Ренни, должно быть, недавно плакала - щеки бледные
и глаза припухли, - но у Джо вид был вполне жизнерадостный. Первое, что он
сделал, едва заметив, что я с ним поздоровался, - вынул пистолет из пакета и
осторожно положил его на маленький стоячок под пепельницу, каковой, в свою
очередь, водрузил в самой середине комнаты.
- А вот, Джейкоб, и наш маленький друг, собственной персоной, -
засмеялся он. - Все, что есть в нашем доме - твое.
Я - издалека - оценил пистолет, хихикнул в ответ на плоскую
полушутку-полужест и, как уже сказал чуть выше, побледнел. Машинка была что
надо, точь-в-точь по мерке моих ночных кошмаров, и вид у нее был - мрачная
решимость. Джо следил за моим лицом.
- Как насчет пива? - спросил я. Чем старательнее я пытался скрыть
тревогу
- меньше всего на свете мне сейчас хотелось чувствовать именно тревогу,
- тем явственней различал ее в собственной манере и в голосе.
- Дело хорошее. Ренни? Ты будешь?
- Нет, спасибо, - откликнулась Ренни, и голос у нее был прямо как у
меня.
Она присела на заваленный всяким хламом стул у окна, а Джо - на краешек
моей чудовищной кровати, так что, когда я открыл бутылки и занял
единственное оставшееся пригодное для сидения место, кресло-качалку, мы
самым идиотским образом образовали правильный равносторонний треугольник, с
пистолетом в центре. Джо заметил это в ту же секунду, что и я: за его
усмешку ручаться не стану, но моя-то вышла кривой и безрадостной.
- Итак, что стряслось? - спросил я его.
Джо толкнул очки по переносице и закинул ногу за ногу.
- Ренни беременна, - ровным голосом сказал он.
Если ты спал с женщиной - неважно при каких обстоятельствах, - в
подобных новостях всегда есть что-то от удара лошадиного копыта. Пистолет
еще подрос в размерах, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться
и сообразить: мне-то беспокоиться как бы и не о чем.