Страница:
И ведь еще другие подойдут, вспомнил князь, и попытался справиться с этим парнем побыстрее, но у него не получилось, или тот умел защищаться от рубящих, тяжелых ударов сабли в реальном бою, или князь сам никак не мог сосредоточиться. И тогда вдруг сверху, в продолжавших подходить противников ударило подряд, с самыми малыми интервалами три выстрела. Вот они-то были сделаны как нужно, даже в этой кутерьме, в темноте и под дождем. Карчечь завизжала, как никогда не визжат пули, даже если о камень рикошетят… Впрочем, это была, неверное, не картечь. Стырь, чертов… молодец, мог для такого боя и гвоздей нарубить, раны эти… рубцы оставляли невероятные, прицелиться и понять заранее, куда они полетят, было невозможно, но сейчас это было неважно, а важно было, что они… Все же влетели в подходящих врагов, скашивая их едва ли не лучше, чем если бы Стырь выстрелил по ним из пушки.
И где он только эти три ствола нашел, подумал князь об ординарце… А Стырь вдруг с гиканьем вскочил на край темного окошка, из которого только что стрелял, и спрыгнул вниз, со второго этажа. Перекатился через плечо, как будто с коня на полном скаку соскользнул, и бросился вперед с двумя саблями в руках, кажется, прикрывая Дерпена с другого бока, как князь и думал про него-то ранее…
Число врагов заметно уменьшилось, теперь их во дворе не было, зато перед князем оказались сразу четверо, внимание Диодора резко сжалось, смотреть в сторону, где сражались Дерпен со Стырем, стало некогда.
А еще он заметил, как кто-то незнакомый сунулся было в двери, но батюшка выстрелил, и снова, в который раз в насыщенном влагой воздухе развернулся вытянутый, густой дым, на миг пронизанный горящими частицами пороха… Да, дверь была прикрыта. Потом отец Иона выпалил еще разок куда-то в другую сторону, потом попробовал пальнуть в одного из тех, с кем рубился – другого слова было не подобрать – и князь. Выстрел вышел неудачным, батюшка, кажется, чуть самому князю башку не снес, но все же, как ни странно, попал, один из противников отвалился, выронил свою рапирку и, зажав руку у локтя, стал пятиться к воротам из отеля.
Итого, перед князем оказалось трое, причем один с погнутой шпагой, а второй весьма и весьма осторожный. Князь принялся за того, кто старался его все же пробить длинными, не очень точными, но сильными тычками из такой дали, что князь со своей саблей, конечно, никак не мог до него добраться. Он финтил, пробовал подбить его рапиру повыше, чтобы со второй рукой, в которой был его кинжальчик, вырваться вперед, но… И этого не получилось. Его остановил тот, который был погнутым, парадоксально, но непрямой клинок каким-то образом сделал его даже более опасным, особенно сейчас, в этой тьме, тускло отливающей неверным светом и насыщенной дождевыми каплями.
В общем, князю никак не удавалось продвинуться вперед, а ведь нужно было… И противников нужно было кончать, конечно, ни о какой попытке брать кого-то в плен, и речи не было, следовало идти туда, куда, кажется, двинулся Дерпен… Его едва ли не окружили противники, волчьим своим чутьем почувствовав в нем самого опасного из имперцев, самого неукротимого и неумолимого бойца. Князь Диодор пробовал, но… не мог, не получалось у него.
Даже следить за тем, что там, где-то в двадцати шагах сбоку от него происходит, было трудно, не говоря уж о том, чтобы переместиться туда же… Происходило там что-то непонятное. Кажется, кто-то очень высоко пролетел по воздуху, чуть ли не как птица, еще кто-то визжал, не переставая, и кажется, уже давно, прерывая визг хриплыми вдохами… Хотя еще миг назад князь мог бы поклясться, что этого голоса не слышал. Кто-то ухал, как сова, вероятно, пробуя пустить в ход что-то невероятно тяжелое, может, топор…
И все же, князь каким-то непонятным чувством, даже не зрением, вдруг понял, что в окне, откуда стрелял Стырь, появился Густибус, он широко размахиваясь куда-то вдаль, в глубину двора что-то кидал. Там слабо вспыхивали и тут же пропадали сине-рыжие сполохи – раз, другой, третий… В кого они попадали, что они совершали, какой урон наносили врагу, князь видеть не мог. Но потом снова начал стрелять батюшка, и странное дело – эти выстрелы вдруг прозвучали так осторожно, так вкрадчиво, будто и не выстрелами были из князевой же четырехстволки, а каким-то хлопком, будто кто-то собирался к себе внимание привлечь, но так и не решился сделать это по-настоящему. Князь помимо воли понял, что едва ли не смеется над батюшкой за такую его… умеренность.
А потом стало ясно, что перед князем остался только один из врагов. Он почти не заметил, как рубанул одному по руке, причем крепко рубанул, хотя и не отсек ее полностью, а второго, зазевавшегося погнутого пробил-таки отмашкой снизу, той задней верхней третью клинка, которую по давнему кавалерийскому обычаю тоже затачивал. Отмашка эта получилась не вполне, но все же мускулы противника где-то вверху его неумеренно выставленной ноги зацепила, князь даже рукоятью почувствовал, как самый кончик сабли задел, кажется, кость, твердую и неподатливую, как выдержанное дерево.
Но возвращал клинок Диодор слишком долго, даже в этой темноте, последний из его противников, самый точный и умелый, ударил-таки, едва ли не от плеча, чтобы получилось посильнее, едва ли не со скачком вперед, чтобы наверняка… Вот только князь успел согнуться и уйти вправо, а потом развернулся на месте, едва не зацепив набирающим скорость и силу кинжалом стену оказавшегося чрезмерно близко дома, и всадил так, как мясник режет мясо, всей тяжестью, в брюшину незадачливого тыкальщика… Крови в нем оказалось столько, что она попала на лицо князя, на его грудь, но самое скверное было то, что ее очень много оказалось на рукояти его сабли.
Князь попробовал выдернуть кинжал, но он засел так глубоко, что они стояли с противником несколько долгих мгновений, раскачиваясь, и этими своими рывками князь удерживал его на ногах. Тогда, бросив кинжал, князь развернулся с одной саблей в сторону двора. Он подумал, если бы кто-нибудь из врагов оказался перед ним, его песенка на этом свете была бы спета, пока он тут вместо боя борьбу какую-то затеял… Без сомнения, такую возможность не упустил бы, кажется, и безногий однорукий калека, причем он не сумел бы ему помешать, потому что был блокирован медленно валившимся на него, уже умирающим врагом.
Он все же осмотрелся. Дерпен был впереди, Стырь пробовал подняться с колена, упираясь в землю своей саблей, словно костылем. Мерцание, которое разлилось во дворе от магических колб, бесполезно сникло куда-то, исчезло, словно его и не было никогда. Батюшка чуть опасливо, выставив вперед князев пистолет, переступал неширокими шагами в темноту, в которой, кажется, ни черта не видел.
Где-то в доме отчаянно голосили служанки, и еще кто-то отрывисто плакал, словно бы выплевывал из себя эти всхлипы. В окне, высунувшись чуть не до половины, висел посыльный мальчишка Креп, у него в руках тоже было что-то блестящее, но князя это не заинтересовало. Дерпен еще бился, еще звенел саблей против трех противников, каждый из которых, судя по неуверенным жестам, тоже был подранен, но они-то сражались, а князь – осматривался…
Диодор оказался у плеча Дерпена несколькими скачками, вот только удивился, когда понял, что левая его рука не вполне действует, видно, отбил ее своим выпадом с кинжалом в кулаке, что-то растянул или даже подвывихнул, в общем, необходимую верность и ловкость в ней утратил. А еще, почему-то, в его сапоге хлюпало, очень неприятно хлюпало. Он на миг опустил глаза, на его правом бедре темнело отвратительное кровавое пятно, ткань была разодрана, но кожа тоже не белела, она сочилась кровью, которая стекала, как раз… в сапог. И когда они успели его ранить? Плохо это было, плохо оказалось и то, что он не заметил раны. Такие вот отчаянные и зажатые нервным напряжением дураки долго не живут, их убивают даже не очень умелые противники.
Один из тех, с кем бился Дерпен, принял атаку князя, но едва они успели обменяться парой ударов-выпадов, как восточник вдруг подскочил, ногой в грудь сбил одного из двоих своих оставшихся противников. Тот покатился назад с красотой неописуемой, через плечи и голову. И подняться ему после такого удара было уже трудно, впрочем, он был и до того измотан, его-то как раз винить в неловкости было бы грешно… Последний из тех, кто стоял против Дерпена развернулся и во всю оставшуюся в нем прыть побежал к воротам.
Противник князя покрутил головой, понял, что остался в одиночестве, и тоже бросился бежать… А Дерпен трудно, едва ли не с мукой в каждом мельчайшем движении выпрямился, постоял, и вдруг во весь рост, даже не согнувшись, как деревянный, рухнул на брусчатку лицом. Как будто не он только что, всего-то считанные мгновения назад в прыжке сбил с ног одного из нападавших…
Князь уже присел около него. А рядом оказался верный Стырь, он тяжело дышал, по лбу у нег текло столько крови, что ею можно было красить забор, но сквозь эту кровавую маску глаза слуги горели восторгом победы. И он же первым догадался крикнуть:
– Батюшка, маг… Густибус, сюда! Что-то с господином нашим восточником тут… – Все же дыхание он еще не восстановил.
Батюшка оказался рядом, едва князь поднял голову, чтобы присоединиться к воплю Стыря.
– Вижу, вижу, сейчас… – Он уже ощупывал Дерпена, и при том хмурился. Не поднимая головы, добавил: – Ты бы, Стырь, умылся, неровен час, кровь в глаза попадет, от этого же слепнут, ты знаешь?.. Когда она сворачивается там – ни один хирург помочь не в силах…
– Это меня, князюшка мой, кто-то по башке перетянул, – едва ли не хвастливо сказал Стырь, не обращая на слова батюшки внимания. – Но у них же и шпаги не острые, или меня рапирой достали…
– Иди, все же, умойся, – строго приказал князь. – Слыхал, что отец Иона сказал? Мне слепой слуга не нужен.
– Да как же умываться-то, когда их всех обойти и осмотреть надо, вдруг кто еще не понял, что побежден?..
Князь со Стырем осмотрели двор отеля. Это было действительно – зрелище. Раненных почти не было, то есть, кто-то еще ворочался, но так трудно, так медленно и с такой болью, что князю стало ясно – долго эти ребята не проживут. Холодное оружие вообще оставляет мало шансов на то, что тот, кого им от души угостили, выживет все же. Даже и настоящий доктор, хирург, каким бы искусным не был, мало что мог сделать после настоящей рубки.
И было врагов много, пожалуй, что поболе дюжины… Тел, распростертых на земле. И это при том, что не всех, должно быть, было видно. Их уже обходил конюх, за ним, опасливо подбирая юбки, следовала мейстерина. По лицу ее можно было прочитать, что о таком безобразии, устроенном ее имперскими постояльцами, она даже не подозревала прежде. Зато по всему было видно, что с ней и служанками, которые еще не решались выйти из дома и жались у освещенных изнутри дверей, ничего страшнее сырости от дождя не произошло. И на том спасибо, подумал князь.
Густибус как-то незаметно тоже тут же оказался, в руках у него был неширокий, но глубокий тазик, в котором плескалась вода, он осторожно промывал раны Дерпена. Стырь сам, опираясь на свою саблю, черпал эту воду и пробовал умыться, как ему приказал батюшка Иона, хотя получалось, что он только размазывает кровь по всей своей роже.
– Все же отбились, – как-то невнятно на этот раз произнес Стырь, ведь не железный же он был, и его одолевала слабость от потери крови и после перенесенного напряжения боя.
А князь дошел, припадая все больше на раненую ногу, до ворот, и тогда-то увидел в темной нише неподвижное тело с избитой деревяшкой вместо ноги. Было похоже, что привратника попробовали подкупить, вот только рассчитываться с ним никто не собирался, его попросту зарезали, хотя, судя по всему, не слишком бесшумно зарезали. И выставленный в дозор Креп это услышал, да и сам Стырь не дремал.
Князь закрыл ворота, зачем-то даже заложил их поперечным брусом, а потом позвал:
– Креп, быстро – сюда! – Надо отдать ему должное, паренек действительно выскочил из темноты мгновенно. – Будешь моими ногами. Нужно обойти тех, кто еще шевелится…
– Так ведь уже преподобный ваш… – зачастил Креп на феризе, – занимается, и обходит…
– На рукве, парень, говори. – Князь вынужден был все же опереться даже на такое вот хрупкое и юное подспорье, но мальчишка и тут не сплоховал, уперся, поднатужился, и принял часть веса Диодора, помогая ему идти. – Ты в стороне был, не видел, где Атеном?.. Что-то я нашего куртье из виду потерял… Вернее, даже не видел его ни разу.
– Он же свято-ому ойче… ойтче помогал из пистолей, – начал докладывать Креп, – еще в прихожей у двери, а потом… Туды такой злобный и сильна-й враг вбег, что… Они дрались, но куртье его все ж уколой… заколол. Вот и сам получай по голова… Оба же там ляжайт.
От волнения Креп и торопился так, что его мудрено было понять, и путал слова, звуки, даже порядок событий, которым только что был свидетелем. Густибус откуда-то сбоку отозвался:
– Я нашего куртье уже осмотрел, князь. Он ранен, но жить будет. Кажется, у него сотрясение мозга и небольшое рассечение повыше левого виска.
К князю подошел батюшка. Он присел у его ноги и твердыми, ловкими пальцами стал ощупывать рану на бедре.
– Ерунда это, батюшка, порез всего-то.
– Помалкивай, князь, не твое дело сейчас раны оценивать. Это уж мое…
– Ты бы лучше Стырю, коли с Дерпеном справился…
– Нам ты нужен не меньше, чем Дерпен, – он уже принялся бинтовать какой-то тканью ногу князя поверх его разодранной штанины. – Не хватало еще, чтобы ты от малокровия свалился.
Одна из служанок бежала опрометью куда-то с огромной, на удивление сухой развевающейся простыней, которой предстояло быть разорванной на бинты. Другая приняла у Густибуса таз с водой и что-то тихо причитала в другом конце двора. А мейстерина твердым тоном, не допускающим никаких сомнений, приказывала кухарке:
– Ты вот что, любезная, наши господа имперцы, кажется, не хотят угомониться, и чтобы поддержать их силы, принеси-ка бутылку бренди, да выбери лучшего. И стаканчики не забудь, а то знаю я вас – не прикажешь, ничего как следует не сделаете.
Конюх разрывался на части, пробуя помогать Стырю, который обходил лежащих врагов, выискивая из них того, кто мог бы еще оказаться опасным, и чем-то помогая батюшке, который уже отошел от князя, и под не желающим стихать дождем присматривался к раненным, к которым его подзывал Стырь.
А ведь он не только раненых ищет, он раздумывает, кого можно будет потом еще и допрашивать, догадался князь. Молодец, настоящий боец и толковый, распорядительный служака. Нужно будет для него сержантское назначение выхлопотать, хотя… Иметь сержанта в денщиках – для сотника это как-то не сподручно, но что-то сделать для него придется.
А потом он еще разок осмотрелся, и поворачиваясь на одном месте на этот раз чуть не упал. Хорошо, та служанка, что с простыней носилась, поддержала его на пару с Крепом. И лишь тогда князь подумал, что они и на этот раз победили. Без дураков, одолели и победили тех, кто явился к ним с оружием в руках. Это было здорово, хотя ясности о том, какой они на самом-то деле понесли ущерб, еще не было. Но это можно было выяснять не торопясь, и конечно – с сознание того, что они несомненно живы.
19
И где он только эти три ствола нашел, подумал князь об ординарце… А Стырь вдруг с гиканьем вскочил на край темного окошка, из которого только что стрелял, и спрыгнул вниз, со второго этажа. Перекатился через плечо, как будто с коня на полном скаку соскользнул, и бросился вперед с двумя саблями в руках, кажется, прикрывая Дерпена с другого бока, как князь и думал про него-то ранее…
Число врагов заметно уменьшилось, теперь их во дворе не было, зато перед князем оказались сразу четверо, внимание Диодора резко сжалось, смотреть в сторону, где сражались Дерпен со Стырем, стало некогда.
А еще он заметил, как кто-то незнакомый сунулся было в двери, но батюшка выстрелил, и снова, в который раз в насыщенном влагой воздухе развернулся вытянутый, густой дым, на миг пронизанный горящими частицами пороха… Да, дверь была прикрыта. Потом отец Иона выпалил еще разок куда-то в другую сторону, потом попробовал пальнуть в одного из тех, с кем рубился – другого слова было не подобрать – и князь. Выстрел вышел неудачным, батюшка, кажется, чуть самому князю башку не снес, но все же, как ни странно, попал, один из противников отвалился, выронил свою рапирку и, зажав руку у локтя, стал пятиться к воротам из отеля.
Итого, перед князем оказалось трое, причем один с погнутой шпагой, а второй весьма и весьма осторожный. Князь принялся за того, кто старался его все же пробить длинными, не очень точными, но сильными тычками из такой дали, что князь со своей саблей, конечно, никак не мог до него добраться. Он финтил, пробовал подбить его рапиру повыше, чтобы со второй рукой, в которой был его кинжальчик, вырваться вперед, но… И этого не получилось. Его остановил тот, который был погнутым, парадоксально, но непрямой клинок каким-то образом сделал его даже более опасным, особенно сейчас, в этой тьме, тускло отливающей неверным светом и насыщенной дождевыми каплями.
В общем, князю никак не удавалось продвинуться вперед, а ведь нужно было… И противников нужно было кончать, конечно, ни о какой попытке брать кого-то в плен, и речи не было, следовало идти туда, куда, кажется, двинулся Дерпен… Его едва ли не окружили противники, волчьим своим чутьем почувствовав в нем самого опасного из имперцев, самого неукротимого и неумолимого бойца. Князь Диодор пробовал, но… не мог, не получалось у него.
Даже следить за тем, что там, где-то в двадцати шагах сбоку от него происходит, было трудно, не говоря уж о том, чтобы переместиться туда же… Происходило там что-то непонятное. Кажется, кто-то очень высоко пролетел по воздуху, чуть ли не как птица, еще кто-то визжал, не переставая, и кажется, уже давно, прерывая визг хриплыми вдохами… Хотя еще миг назад князь мог бы поклясться, что этого голоса не слышал. Кто-то ухал, как сова, вероятно, пробуя пустить в ход что-то невероятно тяжелое, может, топор…
И все же, князь каким-то непонятным чувством, даже не зрением, вдруг понял, что в окне, откуда стрелял Стырь, появился Густибус, он широко размахиваясь куда-то вдаль, в глубину двора что-то кидал. Там слабо вспыхивали и тут же пропадали сине-рыжие сполохи – раз, другой, третий… В кого они попадали, что они совершали, какой урон наносили врагу, князь видеть не мог. Но потом снова начал стрелять батюшка, и странное дело – эти выстрелы вдруг прозвучали так осторожно, так вкрадчиво, будто и не выстрелами были из князевой же четырехстволки, а каким-то хлопком, будто кто-то собирался к себе внимание привлечь, но так и не решился сделать это по-настоящему. Князь помимо воли понял, что едва ли не смеется над батюшкой за такую его… умеренность.
А потом стало ясно, что перед князем остался только один из врагов. Он почти не заметил, как рубанул одному по руке, причем крепко рубанул, хотя и не отсек ее полностью, а второго, зазевавшегося погнутого пробил-таки отмашкой снизу, той задней верхней третью клинка, которую по давнему кавалерийскому обычаю тоже затачивал. Отмашка эта получилась не вполне, но все же мускулы противника где-то вверху его неумеренно выставленной ноги зацепила, князь даже рукоятью почувствовал, как самый кончик сабли задел, кажется, кость, твердую и неподатливую, как выдержанное дерево.
Но возвращал клинок Диодор слишком долго, даже в этой темноте, последний из его противников, самый точный и умелый, ударил-таки, едва ли не от плеча, чтобы получилось посильнее, едва ли не со скачком вперед, чтобы наверняка… Вот только князь успел согнуться и уйти вправо, а потом развернулся на месте, едва не зацепив набирающим скорость и силу кинжалом стену оказавшегося чрезмерно близко дома, и всадил так, как мясник режет мясо, всей тяжестью, в брюшину незадачливого тыкальщика… Крови в нем оказалось столько, что она попала на лицо князя, на его грудь, но самое скверное было то, что ее очень много оказалось на рукояти его сабли.
Князь попробовал выдернуть кинжал, но он засел так глубоко, что они стояли с противником несколько долгих мгновений, раскачиваясь, и этими своими рывками князь удерживал его на ногах. Тогда, бросив кинжал, князь развернулся с одной саблей в сторону двора. Он подумал, если бы кто-нибудь из врагов оказался перед ним, его песенка на этом свете была бы спета, пока он тут вместо боя борьбу какую-то затеял… Без сомнения, такую возможность не упустил бы, кажется, и безногий однорукий калека, причем он не сумел бы ему помешать, потому что был блокирован медленно валившимся на него, уже умирающим врагом.
Он все же осмотрелся. Дерпен был впереди, Стырь пробовал подняться с колена, упираясь в землю своей саблей, словно костылем. Мерцание, которое разлилось во дворе от магических колб, бесполезно сникло куда-то, исчезло, словно его и не было никогда. Батюшка чуть опасливо, выставив вперед князев пистолет, переступал неширокими шагами в темноту, в которой, кажется, ни черта не видел.
Где-то в доме отчаянно голосили служанки, и еще кто-то отрывисто плакал, словно бы выплевывал из себя эти всхлипы. В окне, высунувшись чуть не до половины, висел посыльный мальчишка Креп, у него в руках тоже было что-то блестящее, но князя это не заинтересовало. Дерпен еще бился, еще звенел саблей против трех противников, каждый из которых, судя по неуверенным жестам, тоже был подранен, но они-то сражались, а князь – осматривался…
Диодор оказался у плеча Дерпена несколькими скачками, вот только удивился, когда понял, что левая его рука не вполне действует, видно, отбил ее своим выпадом с кинжалом в кулаке, что-то растянул или даже подвывихнул, в общем, необходимую верность и ловкость в ней утратил. А еще, почему-то, в его сапоге хлюпало, очень неприятно хлюпало. Он на миг опустил глаза, на его правом бедре темнело отвратительное кровавое пятно, ткань была разодрана, но кожа тоже не белела, она сочилась кровью, которая стекала, как раз… в сапог. И когда они успели его ранить? Плохо это было, плохо оказалось и то, что он не заметил раны. Такие вот отчаянные и зажатые нервным напряжением дураки долго не живут, их убивают даже не очень умелые противники.
Один из тех, с кем бился Дерпен, принял атаку князя, но едва они успели обменяться парой ударов-выпадов, как восточник вдруг подскочил, ногой в грудь сбил одного из двоих своих оставшихся противников. Тот покатился назад с красотой неописуемой, через плечи и голову. И подняться ему после такого удара было уже трудно, впрочем, он был и до того измотан, его-то как раз винить в неловкости было бы грешно… Последний из тех, кто стоял против Дерпена развернулся и во всю оставшуюся в нем прыть побежал к воротам.
Противник князя покрутил головой, понял, что остался в одиночестве, и тоже бросился бежать… А Дерпен трудно, едва ли не с мукой в каждом мельчайшем движении выпрямился, постоял, и вдруг во весь рост, даже не согнувшись, как деревянный, рухнул на брусчатку лицом. Как будто не он только что, всего-то считанные мгновения назад в прыжке сбил с ног одного из нападавших…
Князь уже присел около него. А рядом оказался верный Стырь, он тяжело дышал, по лбу у нег текло столько крови, что ею можно было красить забор, но сквозь эту кровавую маску глаза слуги горели восторгом победы. И он же первым догадался крикнуть:
– Батюшка, маг… Густибус, сюда! Что-то с господином нашим восточником тут… – Все же дыхание он еще не восстановил.
Батюшка оказался рядом, едва князь поднял голову, чтобы присоединиться к воплю Стыря.
– Вижу, вижу, сейчас… – Он уже ощупывал Дерпена, и при том хмурился. Не поднимая головы, добавил: – Ты бы, Стырь, умылся, неровен час, кровь в глаза попадет, от этого же слепнут, ты знаешь?.. Когда она сворачивается там – ни один хирург помочь не в силах…
– Это меня, князюшка мой, кто-то по башке перетянул, – едва ли не хвастливо сказал Стырь, не обращая на слова батюшки внимания. – Но у них же и шпаги не острые, или меня рапирой достали…
– Иди, все же, умойся, – строго приказал князь. – Слыхал, что отец Иона сказал? Мне слепой слуга не нужен.
– Да как же умываться-то, когда их всех обойти и осмотреть надо, вдруг кто еще не понял, что побежден?..
Князь со Стырем осмотрели двор отеля. Это было действительно – зрелище. Раненных почти не было, то есть, кто-то еще ворочался, но так трудно, так медленно и с такой болью, что князю стало ясно – долго эти ребята не проживут. Холодное оружие вообще оставляет мало шансов на то, что тот, кого им от души угостили, выживет все же. Даже и настоящий доктор, хирург, каким бы искусным не был, мало что мог сделать после настоящей рубки.
И было врагов много, пожалуй, что поболе дюжины… Тел, распростертых на земле. И это при том, что не всех, должно быть, было видно. Их уже обходил конюх, за ним, опасливо подбирая юбки, следовала мейстерина. По лицу ее можно было прочитать, что о таком безобразии, устроенном ее имперскими постояльцами, она даже не подозревала прежде. Зато по всему было видно, что с ней и служанками, которые еще не решались выйти из дома и жались у освещенных изнутри дверей, ничего страшнее сырости от дождя не произошло. И на том спасибо, подумал князь.
Густибус как-то незаметно тоже тут же оказался, в руках у него был неширокий, но глубокий тазик, в котором плескалась вода, он осторожно промывал раны Дерпена. Стырь сам, опираясь на свою саблю, черпал эту воду и пробовал умыться, как ему приказал батюшка Иона, хотя получалось, что он только размазывает кровь по всей своей роже.
– Все же отбились, – как-то невнятно на этот раз произнес Стырь, ведь не железный же он был, и его одолевала слабость от потери крови и после перенесенного напряжения боя.
А князь дошел, припадая все больше на раненую ногу, до ворот, и тогда-то увидел в темной нише неподвижное тело с избитой деревяшкой вместо ноги. Было похоже, что привратника попробовали подкупить, вот только рассчитываться с ним никто не собирался, его попросту зарезали, хотя, судя по всему, не слишком бесшумно зарезали. И выставленный в дозор Креп это услышал, да и сам Стырь не дремал.
Князь закрыл ворота, зачем-то даже заложил их поперечным брусом, а потом позвал:
– Креп, быстро – сюда! – Надо отдать ему должное, паренек действительно выскочил из темноты мгновенно. – Будешь моими ногами. Нужно обойти тех, кто еще шевелится…
– Так ведь уже преподобный ваш… – зачастил Креп на феризе, – занимается, и обходит…
– На рукве, парень, говори. – Князь вынужден был все же опереться даже на такое вот хрупкое и юное подспорье, но мальчишка и тут не сплоховал, уперся, поднатужился, и принял часть веса Диодора, помогая ему идти. – Ты в стороне был, не видел, где Атеном?.. Что-то я нашего куртье из виду потерял… Вернее, даже не видел его ни разу.
– Он же свято-ому ойче… ойтче помогал из пистолей, – начал докладывать Креп, – еще в прихожей у двери, а потом… Туды такой злобный и сильна-й враг вбег, что… Они дрались, но куртье его все ж уколой… заколол. Вот и сам получай по голова… Оба же там ляжайт.
От волнения Креп и торопился так, что его мудрено было понять, и путал слова, звуки, даже порядок событий, которым только что был свидетелем. Густибус откуда-то сбоку отозвался:
– Я нашего куртье уже осмотрел, князь. Он ранен, но жить будет. Кажется, у него сотрясение мозга и небольшое рассечение повыше левого виска.
К князю подошел батюшка. Он присел у его ноги и твердыми, ловкими пальцами стал ощупывать рану на бедре.
– Ерунда это, батюшка, порез всего-то.
– Помалкивай, князь, не твое дело сейчас раны оценивать. Это уж мое…
– Ты бы лучше Стырю, коли с Дерпеном справился…
– Нам ты нужен не меньше, чем Дерпен, – он уже принялся бинтовать какой-то тканью ногу князя поверх его разодранной штанины. – Не хватало еще, чтобы ты от малокровия свалился.
Одна из служанок бежала опрометью куда-то с огромной, на удивление сухой развевающейся простыней, которой предстояло быть разорванной на бинты. Другая приняла у Густибуса таз с водой и что-то тихо причитала в другом конце двора. А мейстерина твердым тоном, не допускающим никаких сомнений, приказывала кухарке:
– Ты вот что, любезная, наши господа имперцы, кажется, не хотят угомониться, и чтобы поддержать их силы, принеси-ка бутылку бренди, да выбери лучшего. И стаканчики не забудь, а то знаю я вас – не прикажешь, ничего как следует не сделаете.
Конюх разрывался на части, пробуя помогать Стырю, который обходил лежащих врагов, выискивая из них того, кто мог бы еще оказаться опасным, и чем-то помогая батюшке, который уже отошел от князя, и под не желающим стихать дождем присматривался к раненным, к которым его подзывал Стырь.
А ведь он не только раненых ищет, он раздумывает, кого можно будет потом еще и допрашивать, догадался князь. Молодец, настоящий боец и толковый, распорядительный служака. Нужно будет для него сержантское назначение выхлопотать, хотя… Иметь сержанта в денщиках – для сотника это как-то не сподручно, но что-то сделать для него придется.
А потом он еще разок осмотрелся, и поворачиваясь на одном месте на этот раз чуть не упал. Хорошо, та служанка, что с простыней носилась, поддержала его на пару с Крепом. И лишь тогда князь подумал, что они и на этот раз победили. Без дураков, одолели и победили тех, кто явился к ним с оружием в руках. Это было здорово, хотя ясности о том, какой они на самом-то деле понесли ущерб, еще не было. Но это можно было выяснять не торопясь, и конечно – с сознание того, что они несомненно живы.
19
Князь Диодор сидел в библиотеке, пил тихонечко тот самый бренди, серебряный стаканчик с которым ему всучила мейстерина. Нога начинала болеть все сильнее, он и хотел бы добраться до окна и еще разок посмотреть на двор, где теперь гомонили служанки, и что-то еще происходило, но не мог. Или не хотел, и позволил самому себя же уговорить, что это будет для него трудновато.
Но подниматься все же пришлось, потому что вдруг стало так тихо, что… В общем, можно было подумать, что враги опять вернулись. На этот раз очень удачно, потому что сражаться никто из имперцев больше не мог бы. Даже Стырь, который, похоже, пострадал меньше других, не был на это способен, хотя… Кто его знает? Князь все же дошел до окон.
Это были не враги, просто во двор медленно, осторожно, придерживая шпаги перед собой, входили городские мундирные стражники. И где-то за ними в бледноватом, как всегда бывает по утрам, свете факелов иногда промелькивал плюмаж их офицера. Они рассыпались по двору, лишь тогда у ворот оказался и сам офицер, князь не мог рассмотреть его перевязь, но и в темноте было видно, что это кто-то важный, чином не ниже поручика, а может, и сам капитан архаровцев Парса. Он стоял и ждал, чтобы ему кто-то объяснил, что тут произошло, разбираться самостоятельно в том, что он видел, этот чин, похоже, не привык.
Навстречу ему, покачиваясь, вышел… Густибус. Он был еще более сутул, чем обычно, голова у него была перевязана, рука тоже была притянута к груди какой-то белой тряпкой, но он был там, и это оказалось неплохо. И то, что он жив, усмехнулся про себя Диодор, тоже неплохо, без помощи этого невнятного, в общем-то, вздорноватого человечка было бы трудно.
В библиотеку грустно вошел батюшка. Его очечки были мокры от дождя, и он почему-то не хотел протереть стекла. Он помялся, подошел к князю, тоже сделал вид, что смотрит во двор, но определенно, ничего не видел.
– Дерпен плох, князь мой, – сказал он, впервые, кажется, на памяти Диодора употребив это вовсе не служебное обращение. – Очень большая потеря крови. Думаю, может и не выжить вовсе, если вдобавок к ранам, что я на нем нашел, у него еще и внутренние кровотечения остались. До них-то я добраться не умею, не хирург все же…
– Он воин, он должен… – Лишь тогда князь понял, что уговаривает или даже пробует приказывать не тому, кому следовало бы… Ну что толку рычать на батюшку, если Дерпен там, у себя… – А кстати, где он?
– Где же ему быть? У себя, в башенке, около него оставили одну из служанок посмышленей, она, вроде бы, его жалеет. Ухаживает, хотя… Нашу бы какую к нему, он же, если что-то и скажет, так она не поймет. – Отец Иона на миг задумался. – Впрочем, нет, женщина добрая, поймет, по глазам прочитает, чего ему надобно.
В дверь сильно стукнули, и почти тотчас вошел Густибус. За ним, действительно, с капитанской перевязью шпаги ввалился стражник. Оба были даже красны немного от пререканий, которые между ними, похоже, случились.
– Князь Диодор… – начал Густибус на рукве.
– Прошу говорить на том языке, которым здесь, в стольном городе Парсе принято изъясняться, – прорычал капитан местных архаровцев.
– Прошу садиться, капитан, – князь спокойно указал на диванчик перед тем низеньким столом, за которым они, бывало, так весело ужинали.
– Мне некогда рассиживаться, – буркнул капитан, и все же сел, даже ноги вытянул, и еще вполне сердито покосился на камин, который дымил, никак не собираясь разгореться.
– Отчего же вдруг – некогда? Как раз теперь время есть, – мирно сказал батюшка, и тоже присел сбоку.
– Я вижу, принц, что у вас тут настоящее сражение произошло. Я требую объяснений.
– А вот объяснений тебе, капитан, знать не положено. Потому что отчитываюсь я за все перед теми, кто несравненно выше меня и тебя, кто будет весьма недоволен, случись тебе что-либо узнать.
– Кто же это? – капитан насуплено смотрел на князя, Диодор вполне спокойно обозревал это настроение архаровского офицера, но ничуть его не жалел.
– Полагаю, что даже этого тебе говорить я не вправе. – И князь сделал странную для себя вещь, он попробовал улыбнуться и сделать широкий жест. – Может быть, стаканчик вина, капитан?
От такого почти оскорбления парский архаровец вскочил. Рука его непроизвольно дернулась к рукояти шпаги, но князь задумчиво проследил это его движение, и капитан нехотя руку-то опустил.
– Тогда я вынужден буду допросить всех остальных, кто тут был… во время этой стычки.
– И этого я советую тебе не делать.
– Да вы тут что же?.. Раз имперцы, значит, вам можно творить… беззакония?! Убивать, стрелять так, что весь Парс, поди, не спит уже, и все гадают, уж не нападение ли врагов каких?.. А ты сидишь тут, улыбаешься как майская дева, и ничего не пробуешь мне сказать?! – Он вдруг ощерился, и князь понял, что как и все архаровцы, этот капитан может быть жестоким, и тупым, когда считал это для себя удобным и выгодным. – Да я вас всех могу запечь за решетку!… – вдруг вполне отчетливо проговорил он на рукве.
– По-нашему говорят – упечь за решетку, – подсказал ему батюшка спокойно. – Неважнецки у тебя, капитан, с руквой обстоит. – Он даже вздохнул. – Учи рукву-то, учи, пригодится, если хочешь и дальше по службе подниматься.
Казалось, капитана хватит удар. Он провернулся на каблуках на одном месте, потом подбежал к двери и заорал, да так, что где-то внизу грохнулся металлический поднос о каменные плиты, видимо, служанка испугалась и что-то уронила… А капитан еще раз проорал:
– Сюда, охрана!
Но вместо бегущих со всех ног его слодат по ступеням широкой лестницы на второй этаж прозвучали совсем другие, умеренно скорые, едва ли не тихие шаги, в которых звучало гораздо больше уверенности, чем князь мог себе представить у кого бы то ни было, кроме… И это оказался, он, посол Мирквы в Парсе, князь Притун.
– Чего шумишь, капитан? – спросил он небрежно, протискиваясь мимо него в библиотеку, и строго отодвинув его плечом. Он прошел в комнату, тяжко сел на диван, разом заняв едва ли не всю его ширину, хотя на нем обычно умещалось три человека, включая и Дерпена. – Ты бы не орал, как полоумный, а поблагодарил этих вот… достойных людей за то, что они, по сути, сделали сегодня ночью твою работу.
Видимо, князя-посла капитан знал, потому что, несмотря на злое лицо, все же склонился в поклоне, а потом и вовсе молча подошел к Притуну. Теперь он ждал, определенно ждал. А Притун обратился к князю Диодору.
– Ко мне в посольский дом прибежал твой мальчишка, князь. Крепом назвался. И сказал, что надобно тут быть непременно. Правильно ты его послал.
– Я? – удивился князь Диодор, пробуя подняться, но все же не сумел, нога действительно теперь горела огнем.
– Ты, князюшка, – кивнул батюшка Иона. – Как только стало ясно, кто на ногах остается и не пострадал, первым делом отправил его в посольство наше.
– Не помню, – вполне по-феризски пожал плечами Диодор.
– Это не важно, что не помнишь, – махнул рукой князь Притун. Вдруг он повернулся всей своей грузной фигурой к капитану. – А ты, капитан, все кричишь, всем грозишь острогом? Эх, был бы ты понятливей, глядишь и впрямь от тебя какой-нибудь толк вышел…
Капитан побагровел, он определенно не привык, чтобы с ним так разговаривали.
– Я вынужден буду…
– Вот что, князюшка, – на рукве обратился Притун к Диодору, – ты забери пока своих-то людей и оставь нас с ним, – он небрежно мотнул головой в сторону капитана, который тоже теперь прислушивался, видно, не все понимал на иноземном языке. – Я поговорю, как получится, и может, договоримся до чего-нибудь нам всем полезного.
Пришлось князю выйти из библиотеки, да он и рад был. Спустился во двор, тут стражники Парса уже снесли всех убитых к стене у ворот. Двоих или троих впрочем, придерживали, не зная, что же с ними делать. Князь подозвал к себе жестом одного из архаровцев. Выскочил огромный, с низким лбом, детина с сержантской кокардой на шапке.
– Сколько нашли? – спросил его князь бледными губами.
– Раненых трое, господин, еще двенадцать убитых или… Или они скоро будут считаться убитыми. Одному кишки выворотило, у другого течет кровь изо рта, хотя рана в боку, не понимаю, что за дела?
– Раненые говорить могут?
– Один может, другой без сознанки, третий… Вот третий ругается, орет, чтобы его вылечили, но он все одно выживет, кажись. Только вот толкового он ничего не скажет, мелкая сошка, не он остальных-то привел сюда.
– Откуда знаешь? – спросил князь.
– Так это известный разбойник, господин, он уже два раза почти попадался нам, да как-то выпутывался… Ничего, на этот раз не выпутается. Будут ему галеры, если повезет, а то, может, и на виселицу проводим. За такой-то разбой уж точно не пощадят его.
– Густибус, – обернулся князь назад, – ты бы поговорил с ними что ли?.. Многого, конечно, они не знают, скорее всего, наемники, привыкли попросту того слушать, кто им монету обещал. Но хоть что-нибудь?..
– Было бы проще, если бы я мог им что-нибудь обещать, князь, – сказал маг на рукве. – Они бы тогда торговаться начали, и своих нанимателей, может, выдали бы. Иначе… Даже не знаю, как и разговаривать с ними.
– Пообещай тому, кто что-нибудь дельное нам выдаст, что судить его будут не по местным законам, то бишь – галеры или виселица, – а по нашим. У нас же, может, его и на поселение в Сибирь сошлют, все же жизнь сохранят.
Сержант тоже оказался не просто так, а известное слово для себя уловил.
– Сибир – это Трансильвания ваша такая? – спросил он для верности, раскатисто употребив звук на конце названия.
– Точно, – князь не мог не улыбнуться, – Залесье, если в переводе.
– Князь, – попросил батюшка, – я, если кто-то из них отходить собирается, пойду все же к ним, пусть и по патриаршему обряду, но приму покаяние… Вот только передать тебе, что они скажут, я не смогу. Сам понимаешь, исповедь должна между нами остаться.
– Иди, батюшка, исполни свой долг христианский, – согласился князь.
У ворот послышались громкие голоса, кажется, в мирквацкий отель прибыл еще кто-то. Князь попытался присмотреться, но ничего не разобрал, перед глазами висела какая-то пелена, мешающая видеть… И не вдаль даже, а на такое вот расстояние, которое до ворот простиралось.
Но подниматься все же пришлось, потому что вдруг стало так тихо, что… В общем, можно было подумать, что враги опять вернулись. На этот раз очень удачно, потому что сражаться никто из имперцев больше не мог бы. Даже Стырь, который, похоже, пострадал меньше других, не был на это способен, хотя… Кто его знает? Князь все же дошел до окон.
Это были не враги, просто во двор медленно, осторожно, придерживая шпаги перед собой, входили городские мундирные стражники. И где-то за ними в бледноватом, как всегда бывает по утрам, свете факелов иногда промелькивал плюмаж их офицера. Они рассыпались по двору, лишь тогда у ворот оказался и сам офицер, князь не мог рассмотреть его перевязь, но и в темноте было видно, что это кто-то важный, чином не ниже поручика, а может, и сам капитан архаровцев Парса. Он стоял и ждал, чтобы ему кто-то объяснил, что тут произошло, разбираться самостоятельно в том, что он видел, этот чин, похоже, не привык.
Навстречу ему, покачиваясь, вышел… Густибус. Он был еще более сутул, чем обычно, голова у него была перевязана, рука тоже была притянута к груди какой-то белой тряпкой, но он был там, и это оказалось неплохо. И то, что он жив, усмехнулся про себя Диодор, тоже неплохо, без помощи этого невнятного, в общем-то, вздорноватого человечка было бы трудно.
В библиотеку грустно вошел батюшка. Его очечки были мокры от дождя, и он почему-то не хотел протереть стекла. Он помялся, подошел к князю, тоже сделал вид, что смотрит во двор, но определенно, ничего не видел.
– Дерпен плох, князь мой, – сказал он, впервые, кажется, на памяти Диодора употребив это вовсе не служебное обращение. – Очень большая потеря крови. Думаю, может и не выжить вовсе, если вдобавок к ранам, что я на нем нашел, у него еще и внутренние кровотечения остались. До них-то я добраться не умею, не хирург все же…
– Он воин, он должен… – Лишь тогда князь понял, что уговаривает или даже пробует приказывать не тому, кому следовало бы… Ну что толку рычать на батюшку, если Дерпен там, у себя… – А кстати, где он?
– Где же ему быть? У себя, в башенке, около него оставили одну из служанок посмышленей, она, вроде бы, его жалеет. Ухаживает, хотя… Нашу бы какую к нему, он же, если что-то и скажет, так она не поймет. – Отец Иона на миг задумался. – Впрочем, нет, женщина добрая, поймет, по глазам прочитает, чего ему надобно.
В дверь сильно стукнули, и почти тотчас вошел Густибус. За ним, действительно, с капитанской перевязью шпаги ввалился стражник. Оба были даже красны немного от пререканий, которые между ними, похоже, случились.
– Князь Диодор… – начал Густибус на рукве.
– Прошу говорить на том языке, которым здесь, в стольном городе Парсе принято изъясняться, – прорычал капитан местных архаровцев.
– Прошу садиться, капитан, – князь спокойно указал на диванчик перед тем низеньким столом, за которым они, бывало, так весело ужинали.
– Мне некогда рассиживаться, – буркнул капитан, и все же сел, даже ноги вытянул, и еще вполне сердито покосился на камин, который дымил, никак не собираясь разгореться.
– Отчего же вдруг – некогда? Как раз теперь время есть, – мирно сказал батюшка, и тоже присел сбоку.
– Я вижу, принц, что у вас тут настоящее сражение произошло. Я требую объяснений.
– А вот объяснений тебе, капитан, знать не положено. Потому что отчитываюсь я за все перед теми, кто несравненно выше меня и тебя, кто будет весьма недоволен, случись тебе что-либо узнать.
– Кто же это? – капитан насуплено смотрел на князя, Диодор вполне спокойно обозревал это настроение архаровского офицера, но ничуть его не жалел.
– Полагаю, что даже этого тебе говорить я не вправе. – И князь сделал странную для себя вещь, он попробовал улыбнуться и сделать широкий жест. – Может быть, стаканчик вина, капитан?
От такого почти оскорбления парский архаровец вскочил. Рука его непроизвольно дернулась к рукояти шпаги, но князь задумчиво проследил это его движение, и капитан нехотя руку-то опустил.
– Тогда я вынужден буду допросить всех остальных, кто тут был… во время этой стычки.
– И этого я советую тебе не делать.
– Да вы тут что же?.. Раз имперцы, значит, вам можно творить… беззакония?! Убивать, стрелять так, что весь Парс, поди, не спит уже, и все гадают, уж не нападение ли врагов каких?.. А ты сидишь тут, улыбаешься как майская дева, и ничего не пробуешь мне сказать?! – Он вдруг ощерился, и князь понял, что как и все архаровцы, этот капитан может быть жестоким, и тупым, когда считал это для себя удобным и выгодным. – Да я вас всех могу запечь за решетку!… – вдруг вполне отчетливо проговорил он на рукве.
– По-нашему говорят – упечь за решетку, – подсказал ему батюшка спокойно. – Неважнецки у тебя, капитан, с руквой обстоит. – Он даже вздохнул. – Учи рукву-то, учи, пригодится, если хочешь и дальше по службе подниматься.
Казалось, капитана хватит удар. Он провернулся на каблуках на одном месте, потом подбежал к двери и заорал, да так, что где-то внизу грохнулся металлический поднос о каменные плиты, видимо, служанка испугалась и что-то уронила… А капитан еще раз проорал:
– Сюда, охрана!
Но вместо бегущих со всех ног его слодат по ступеням широкой лестницы на второй этаж прозвучали совсем другие, умеренно скорые, едва ли не тихие шаги, в которых звучало гораздо больше уверенности, чем князь мог себе представить у кого бы то ни было, кроме… И это оказался, он, посол Мирквы в Парсе, князь Притун.
– Чего шумишь, капитан? – спросил он небрежно, протискиваясь мимо него в библиотеку, и строго отодвинув его плечом. Он прошел в комнату, тяжко сел на диван, разом заняв едва ли не всю его ширину, хотя на нем обычно умещалось три человека, включая и Дерпена. – Ты бы не орал, как полоумный, а поблагодарил этих вот… достойных людей за то, что они, по сути, сделали сегодня ночью твою работу.
Видимо, князя-посла капитан знал, потому что, несмотря на злое лицо, все же склонился в поклоне, а потом и вовсе молча подошел к Притуну. Теперь он ждал, определенно ждал. А Притун обратился к князю Диодору.
– Ко мне в посольский дом прибежал твой мальчишка, князь. Крепом назвался. И сказал, что надобно тут быть непременно. Правильно ты его послал.
– Я? – удивился князь Диодор, пробуя подняться, но все же не сумел, нога действительно теперь горела огнем.
– Ты, князюшка, – кивнул батюшка Иона. – Как только стало ясно, кто на ногах остается и не пострадал, первым делом отправил его в посольство наше.
– Не помню, – вполне по-феризски пожал плечами Диодор.
– Это не важно, что не помнишь, – махнул рукой князь Притун. Вдруг он повернулся всей своей грузной фигурой к капитану. – А ты, капитан, все кричишь, всем грозишь острогом? Эх, был бы ты понятливей, глядишь и впрямь от тебя какой-нибудь толк вышел…
Капитан побагровел, он определенно не привык, чтобы с ним так разговаривали.
– Я вынужден буду…
– Вот что, князюшка, – на рукве обратился Притун к Диодору, – ты забери пока своих-то людей и оставь нас с ним, – он небрежно мотнул головой в сторону капитана, который тоже теперь прислушивался, видно, не все понимал на иноземном языке. – Я поговорю, как получится, и может, договоримся до чего-нибудь нам всем полезного.
Пришлось князю выйти из библиотеки, да он и рад был. Спустился во двор, тут стражники Парса уже снесли всех убитых к стене у ворот. Двоих или троих впрочем, придерживали, не зная, что же с ними делать. Князь подозвал к себе жестом одного из архаровцев. Выскочил огромный, с низким лбом, детина с сержантской кокардой на шапке.
– Сколько нашли? – спросил его князь бледными губами.
– Раненых трое, господин, еще двенадцать убитых или… Или они скоро будут считаться убитыми. Одному кишки выворотило, у другого течет кровь изо рта, хотя рана в боку, не понимаю, что за дела?
– Раненые говорить могут?
– Один может, другой без сознанки, третий… Вот третий ругается, орет, чтобы его вылечили, но он все одно выживет, кажись. Только вот толкового он ничего не скажет, мелкая сошка, не он остальных-то привел сюда.
– Откуда знаешь? – спросил князь.
– Так это известный разбойник, господин, он уже два раза почти попадался нам, да как-то выпутывался… Ничего, на этот раз не выпутается. Будут ему галеры, если повезет, а то, может, и на виселицу проводим. За такой-то разбой уж точно не пощадят его.
– Густибус, – обернулся князь назад, – ты бы поговорил с ними что ли?.. Многого, конечно, они не знают, скорее всего, наемники, привыкли попросту того слушать, кто им монету обещал. Но хоть что-нибудь?..
– Было бы проще, если бы я мог им что-нибудь обещать, князь, – сказал маг на рукве. – Они бы тогда торговаться начали, и своих нанимателей, может, выдали бы. Иначе… Даже не знаю, как и разговаривать с ними.
– Пообещай тому, кто что-нибудь дельное нам выдаст, что судить его будут не по местным законам, то бишь – галеры или виселица, – а по нашим. У нас же, может, его и на поселение в Сибирь сошлют, все же жизнь сохранят.
Сержант тоже оказался не просто так, а известное слово для себя уловил.
– Сибир – это Трансильвания ваша такая? – спросил он для верности, раскатисто употребив звук на конце названия.
– Точно, – князь не мог не улыбнуться, – Залесье, если в переводе.
– Князь, – попросил батюшка, – я, если кто-то из них отходить собирается, пойду все же к ним, пусть и по патриаршему обряду, но приму покаяние… Вот только передать тебе, что они скажут, я не смогу. Сам понимаешь, исповедь должна между нами остаться.
– Иди, батюшка, исполни свой долг христианский, – согласился князь.
У ворот послышались громкие голоса, кажется, в мирквацкий отель прибыл еще кто-то. Князь попытался присмотреться, но ничего не разобрал, перед глазами висела какая-то пелена, мешающая видеть… И не вдаль даже, а на такое вот расстояние, которое до ворот простиралось.