Бажов Павел. Сказки, том второй

бывало.
Оноха в задор пошел:
- А ты докажи, что я выдумал! Ну-ка, докажи!
- Что, - отвечает, - тут доказывать, коли просто рассказать могу
и свидетелей поставить. Говоришь вот, что старики комьями золото
добывали, а я на сорок годов раньше твоего к этому делу пришел, так сам
видел эту добычу. Комышки в верховых пластах, верно, бывали, а на месяц
все-таки сдача фунтами считалась, а мы теперь пудами сдаем. Про нынешнюю
сдачу все вы сами знаете, а про старую спросите у любого старика,
который к этому делу касался. Всяк скажет, что и я: фунтами сдачу
считали. Редкость, когда за пуд выбежит.
Онохе податься некуда, а все за свое держится:
- Нет, ты скажи, что добывать будут, как мы эта твои пуды
выберем.
- Сотнями, может, пудов месячную добычу считать станут.
- В котором это месте?
- Может, в этом самом. Видал, главная жила вглубь пошла? Мы за
ней спуститься боимся: с водой и теперь не пособились. Ну, а придумают
водоотлив половчей, тогда и подойдут вглубь, как по большой дороге.
- Когда еще такое будет! -посомневался Оноха.
- Это, - отвечает, - сказать не берусь, а только на моих памятях
в рудничном деле большая перемена случилась. Вспомнишь, так себе не
веришь. Застал еще то время, как породу черемухой долбили. Лом такой
был. Пудов на пятнадцать весом. Чтоб не одному браться, у него в ручке
развилки были. Вот этакой штукой и долбили. Потом порохом рвать стали, а
теперь, сам знаешь, динамитом расшибаем. Несравнимо с черемухой-то.
Велика ли штука насос-подергуша, а и тот не везде был. На малых работах
бадьей воду откачивали. Вот и сообрази, сколь податно у стариков работа
шла. Только тем и выкрывались, что когда комышек найдут. Не столь
работой, сколь удачей брали. Да и много ли они мест знали!
Тут дед Квасков стал рассказывать, сколько на его памятях
открыли новых приисков и рудников, потом и говорит:
- И то помнить надо, что земельное богатство по-разному
считается: что человеку больше надобно, то и дороже. Давно ли платину ни
за что считали, а ныне за нее в первую голову ловятся. Такое же может и
с другим слупиться. Если дедовские отвалы перебрать, так много полезного
найдем, а внуки станут наши перебирать и подивятся, что мы самое дорогое
в отброс пускали.
- Сказал тоже! - ворчит Оноха.
- Сказал, да не зря. Про платину я уж тебе говорил, а про
порошок, какой знающие при варке стали подсыпают, как думаешь? На мое
понятие, он много дороже золота и платины, потому - для большого дела
идет, и редко кто знает, где его искать, а он может, вот в этом
голубеньком камешке. Вот и выходит, что земельное богатство не от горы,
а от человека считать надо: до чего люди дойдут, то л в горе найдут. И
не в одном каком месте, а в разных да в каждом с особинкой, потому -
рудяной перевал не одной силы бывает и по-разному закручивает.
Оноха и привязался к этому слову:
- Какой-такой рудяной перевал? Не малые дети мы, чтоб твои
сказки слушать. Выдумываешь вовсе несуразное!
- Нет, - отвечает, - не выдумка, а могу на деле тебе показать.
Возьмем, скажем, наши отвалы. Думаешь, так они навек голым камнем и
останутся? Как бы не так! Забрось-ка их на много лет, так и места не
признаешь. В ту вон субботу зашел я к сестре - за покойным Афоней
Макаровым была, по Новой улице у них избушка. Сидим, разговариваем с
сестрой... В это время прибежали из лесу две ее внучки, девчонки-
подлетки, и хвалятся:
- Гляди, бабушка, полнехонька корзинка княженики!
Потом у меня спрашивают:
- Что это за место такое? В густом лесу набежали мы на горущку.
Тоже вся лесом заросла, только лес помоложе. И до того эта горушка
крутая, что подняться трудно. Стали обходить и видим: в одном месте как
проход сделан и там полянка круглая. Горушкой она, как кольцом, опоясана
и вся усеяна княженикой.
По приметам я хоть понял, в котором это месте, а все-таки на
другой день сходил, не поленился поглядеть эту горушку. Так и оказалось,
как думал, - Климовский это рудник. Когда я еще парнишкой - был, там
тоже жильное золото добывали, шахта глубокая считалась, а отвалы -
чистая галька. А тут, гляжу, откуда-то на отвалах земля взялась, и лег
вырос. Ровнячок сосна. Жердник уж перешла, до полного бревна не
дотянулась, а на мелкую постройку рубить можно. Шахта, конечно, сверху
забросана была жердником да чащей, чтобы какая скотина не завалилась, а
никакого завала не видно. Все накрепко задернело, только в том месте,
где шахта, бугорок маленький. Кто не знал про старый рудник, тот не
подумает, что под полянкой шахта глубиной сажен на тридцать. И на всей
этой полянке княженика, а кругом нигде этой ягоды не найдешь. Вот и
отгадай загадку, кто ее тут посеял и почему она на этом месте привилась?
А по-моему, земля тут оказалась не такая, как за горушкой. Ну, а стань
копаться в этих отвалах, наверняка найдешь такое, чего раньше в помине
не бывало. Известно, в одном месте водой вымыло, ветром выдуло, в другом
опять комом намыло да нанесло, где песок в камень сжало, где, наоборот,
камень в песок раздавило. Выходит, было одно, стало другое, а которое
дороже, об этом те рассудят, кому после нас это место перебирать
доведется.
Только это верховой перевал. Его всякому, кто поохотится, можно
поглядеть. А есть низовой перевал...
Тут Оноха руками замахал: "Что еще скажешь! Слушать не охота!" -
и убежал.
Все, которые тут сидели, посмеялись:
- Беги-ка, беги, раз в угол тебя дедко загнал! А ты, дедушка,
рассказывай. Любопытно.
- Да тут, - говорит, - и рассказывать-то мало осталось. Слыхали,
небось, про сады хозяйки горы, как там деревья меняются. Было синее,
стало красное; было желтое, стало зеленое. Это хоть сказка, да не зря
сложена. Пустоглазко, может, этого не разберет, а кто правильно глядит,
тот и сам заметит, если ему случилось в горе немало годов поворочать.
Скажем, на нашем руднике жила идет большим ручьем, а вдруг на ней
пересечка. Откуда она взялась? И почему в пересечках разное находят? По
этим пересечкам и видно, что земля не вовсе угомонилась. В ней
передвижка бывает. Рудяной перевал называется. После такого перевала,
сказывают, в горе такое окажется, чего раньше не добывали. На старом вон
руднике про такой случай старики рассказывали. Обвалилась штольня, а в
конце-то люди были по забоям. Три человека. При крепостном положении,
известно, не больно о человеке тужили. Воля, дескать, божья, и
откапывать не стали, а эти люди на другой день сами вышли и вовсе не
там, где рудничные работы велись. Так вот эти люди рассказывали, что
видели этот рудяной перевал.
Сперва, как обвал случился, кинулись откапываться. Им ведь
неизвестно было, что вся штольня завалилась. Ну, намахались и чуют,
дыханье спирать стало. Тут они поняли, что дело вовсе плохо, конец
пришел. Пригорюнились, конечно: всякому ведь умирать неохота. Сидят,
руки опустили, а дыханье вовсе спирать стало. Вдруг видят, в одной
стороне запосверкивало, и огоньки разные: желтый, зеленый, красный,
синий. Потом все они смешались, как радуга стала, только не дугой, а
вроде прямой просеки в гору. С час они на эту подземную работу глядели,
а как стемнело, сразу почуяли, что дыханье облегчило. Рудобои привычные
были, смекнули, что щель на волю открылась. Дай, думают, попытаем,
нельзя ли и самим выбраться. Пошли. Щель вовсе широкая оказалась и много
выше человеческого роста. Дорожка, конечно, не больно гладкая, а все-
таки вышли по ней в лес, почитай, в версте от рудника.
Рудничное начальство, как узнало об этом, первым делом занялось
посмотреть, нет ли чего нового в этой щели. Оказалось, в тех же породах
много сурьмяной руды, а ее до той поры на рудниках никогда не добывали.
Вот и смекай, к чему подземная радуга привела.
На этом разговор и кончился.
Из завода трое выпивших пришли, вина с собой притащили, угощать
старика стали:
- Дедко, уважь! Выкушай от меня стаканчик!
Старик на это слабость имел, и речи другие пошли. Оноха и после
этого разговора вздыхать не перестал. В ненастье, видно, родился, - не
проняло его.
Только теперь, как начнет своим обычаем пристанывать, ему кто-
нибудь непременно напомнит:
- Ты лучше скажи, как от дедушки Кваскова бегом убежал.
Оноха сердился, кричал:
- Нашли кого слушать! Самые пустые его речи! Ну, а мне и другим
этот разговор дедушки Кваскова в наученье пошел. Теперь, как погляжу да
послушаю, что у нас добывать стали, вспоминаю об этом разговоре. Насчет
подземной радуги сомневаюсь. Может, она померещилась людям, как они
задыхаться стали. А насчет остального правильно старик говорил. Сам
вижу, что внукам и то понадобилось, на что мы вовсе не глядели.
Недавно вон мой дружок-горщик хвалился кварцевой галькой со
слабым просветом. Пьезо-кварц называется. Дорогой, говорит, камешок, для
радио требуется. А я помню, тачками такую гальку на отвалы возил, потому
- в огранку не шла и никому не требовалась.
А того правильнее - наши горы все дадут, что человеку
понадобится. Смотри-ка ты, что вышло! За войну у нас как молодильные
годы по рудникам прошли - столько нового открыли, что и не сосчитаешь. И
не крошки какие, а запасы на большие годы. Как видно, рудяной перевал
прошел.
Не столь, может, в горе, сколько в людях: светлее жить стали,
многое узнали, о чем нам, старикам, и не снилось. Ну, и орудия другая -
не обушок с лопатой, а много способнее.
В этом, надо полагать, и есть главный перевал, после коего жизнь
по-новому пошла.

ЗОЛОТОЦВЕТЕНЬ ГОРЫ

По нашим заводам исстари такой порядок велся, чтоб дети
родительским ремеслом кормились. Так и в нашей семье было. Все мои
старшие братья по отцовской дороге пошли, один я на отшибе оказался,
стал свою долю в горе искать, да и задержался на этом деле до старости.
Не больно гладко она началась, да и потом косогором с ухабами
шла. Теперь вот подшучиваю над своею старухой. Каждый месяц, как деньги
ей передаю, непременно скажу:
- Получите, Анисья Петровна, на домашние расходы пенсию, какая
по заслугам мужа назначена.
Она, понятно, берет. Ни разу не отказалась и тоже с полным
обхождением отвечает:
- Покорно благодарю, Сидор Васильич. Премного довольны.
А когда еще ласковенько этак спросит:
- Табачку-то тебе купить или еще тот не искурил?
- Это, - отвечаю, - какое участие ваше. Ну, старуха у меня не
привычна долго-то с обхождением поступать, заершится:
- А такое участие, чтоб того проклятого табачищу вовсе не было.
Всю избу прокоптил. До старости дожил, а ума не нажил!
Только мне эта воркотня вроде забавы, для домашнего развлечения.
А ведь раньше не то было. Не одно, поди, ведро слез моя женушка пролила,
а попреков да покоров в самый большой углевозный короб не вобьешь. Не
раз грозилась вовсе уйти от меня. Все, видишь, образумить да усовестить
меня хотела, чтоб по-людски жил, работал бы на фабрике либо при каком
другом заводском деле находился.
А сколь мы сладко с ней жили, по тому суди, что ни один из моих
сыновей и зятьев на мое ремесло не позарился.
Ну, все-таки старуха от меня не ушла, а теперь и грозиться этим
перестала. Пятерых ребят мы с ней вырастили и к делу приставили. Пенсию
вот получаю. В двух местах по моему показу рудники есть. Один
Талышмановский, а другой по моей фамилии произвели. Чуешь? Не зря,
выходит, я с малых лет да женатым столько муки от семейных своих принял.
И тем могу похвалиться, что двое моих внучат по моей части
пошли. Один еще учится в институте, а другой уж три года как все курсы
окончил. Инженер! Со всяким прибором обходиться умеет. Теперь за
Благодатью разведки ведет. Недавно приезжал домой, так сказывал, много
чего они там нашли.
Известно, грамотные, с приборами идут и целой партией. В день
узнают больше, чем мы за годы высмотрим в одиночку-то. И шли мы,
почитай, вслепую. Одна надежда на глазок, на слушок да приметы разные.
Стариковские сказы тоже не отвергали. От иного и польза бывала. Да вот
лучше я сначала расскажу про все это.
В малолетстве я пристрастился рыбешку ловить. Рыболовной снасти
в нашем доме не было, а удочку всяк смастерит. Я и занялся с удочкой в
те годы, как в школу учиться бегал. Тятя этому не препятствовал: все-
таки парнишка не баклуши бьет, а за школу одобрял: "Учись". Потом, как я
три класса кончил и похвальный лист принес, тятя этот лист на стенку
повесил и другим показывал:
- Сидша наш, гляди-ко, отличился. Бумагу с золотыми каемками ему
выдали!
Как прошло с той поры еще года два, родитель стал поварчивать на
мое рыболовство:
- Пора к делу приучаться, а ты все со своей удочкой балуешься!
Ну, мамонька меня заслонила:
- Что ты, отец, зря парня беспокоишь? Не сидим без рыбы-то. Вас
вон трое на заводе, а получка какая? Кабы Сидша рыбу не носил, сплошь бы
всухомятку хлеб жевали. А то приварок есть. Пускай еще сколько
порыбачит. На завод успеется.
Так и застояла меня себе на голову. Потом сколько ее отец корил:
"Лентяка вырастила". А мне тогда отсрочка вышла, с год еще без покору
рыболовил. Большенький стал. Кое-что понял. Жерлицы завел, морды плести
и ставить научился. Зимой тоже ловить навык. Рыба у нас всегда была.
Случалось, какую рыбку побогаче мать и продавала.
Раз летом забрался я по Полдневской дороге к Чусовой. Река там
мелкая, с перекатами, а мне это и надо было, потому на таких перекатах
хариус ловится. Постоял долгонько, а толку мало. Вижу, идет какой-то
пожилой человек. Одет попросту, походка легкая. Высокий такой и на лицо
приметный. Усы реденькие, подбородок тоже чуть волосками прострочен, а
под подбородком густой клин седых волос. Брови тоже седые и как-то
вразмет пошли. Ровно вот две маленькие птички сидят и крылышки подняли.
Одним словом, приметные. Раз увидишь, никогда не забудешь.
Идет этот человек и говорит:
- Ты, парень, не ладно примостился. Тень-то твоя на - воду
падает, а хариус - рыбка сторожкая. Увидит - отойдет. Ты лучше на ту вон
излучину ступай. Там тебе солнышко чуть не в лоб придется, тень на
кусты, да и кусты там поближе к берегу, а перекат такой же.
Сказал - и прошел. Мне, по ребячьему делу, дивом показалось: ни
о чем не спросил, а посоветовал, будто наперед все узнал. Все-таки
послушался этого совета, перешел к перекату, про который он говорил, и
живехонько наловил хариусов полную корзинку. Еле до дому донес: тяжело
оказалось. Мамонька обрадовалась: "Самая-то господская рыбка. Уважают
такую. Побегу-ка, не купят ли".
И, верно, целковый ей за корзину дали. Перед отцом мамонька даже
похвалилась моей удачей. Показала полученный рубль и говорит:
- Тебе за это два дня у печки жариться, а Сидша в один день
столько получил.
- Моя полтина надежная, она на всяк день есть, а эти рубли,
которые с водой плывут, - одна заманка для дураков.
После этой удачи повадился я ходить по Полдневской дороге на
Чусовую. Хариус всегда на том месте ловился, только все меньше и меньше.
Раз опять подошел ко мне этот человек. При ружье, в руке лопата, за
поясом каелка. Легонькая, для верхового бою. Подошел, сел покурить. Я
ему спасибо за хорошее место сказал, а он советует:
- Не надо на одном перекате ловить. Приметливая эта рыбка. Учует
свою убыль, вовсе тут держаться не станет. Ты переходи с переката - на
перекат, не жалей ног-то. Одно помни - к солнышку применяться надо, чтоб
тень на воду не падала.
- Ты, видно, рыболов? - спрашиваю.
- Рыбачу, когда на ушку понадобится. Больше-то мне не к чему.
Одиночкой живу, а летом редко и в избу захожу. В лесу больше.
- Охотничаешь?
- Какая охота с кайлой да лопатой. Ружье это так, для провиянту.
По нехоженым дорогам топчусь. Птица там спокойная. Когда и подстрелю на
еду. Другое мое дело.
- Старатель, значит? - догадался я.
- Тоже не угадал. Старатель, он к своей дудке пришитый, а я,
видишь, брожу да в землю гляжу.
- Что ищешь?
Он усмехнулся и говорит:
- Подожди. Не все сразу. Чей хоть ты, любопытный такой?
Я сказался. Он опять спрашивает:
- Грамотный?
- Школу, - отвечаю, - с похвальным листом окончил.
Он поглядел этак раздумчиво и тоже сказался:
- Мало я ваших фабричных знаю. Старатели да охотники мне
знакомее. Эти про Кирила Талышманова знают, только, поди, позаочь-то
мало доброго говорят.
Сказал это - у меня, как говорится, глаза на лоб полезли. Он это
видит и говорит с усмешкой:
- Слыхал, видно, про полдневского чертозная? - Он самый и есть.
Не испугался?
- Зачем, - говорю, - пугаться. Не маленький, поди-ка.
- Ладно, коли так, а теперь беги-ка на тот перекат да понадергай
хариусков. Господская рыбка, уважительная... Мать похвалит.
Я тут прямо спросил:
- Ты, дяденька, как узнал... насчет господской рыбки и что мать
похвалила?
Он ласково так на меня уставился и говорит:
- Глазеньки-то у тебя худым еще не замутились, - все через них
видно.
И вот, понимаешь, как пришил меня к себе этими словами. Так бы
никуда бы от него не ушел, а Кирило Федотыч, наоборот, подгоняет:
- Беги-ка, беги скорей. А то мало рыбы носить станешь, на другую
работу тебя пошлют. Большенький ведь... Не увидимся тогда.
С той поры и началась перемена моей жизни. В то лето много раз
видел я Кирила Федотыча. Показал он мне свои поисковые ямы. В избе тоже
у него побывал. Там у него во всех углах груды руды да камней. Иные
камешки в запертом сундуке хранились. Их тоже показал. Мне все это
любопытно показалось, а особенно ямы. Одна большая была. Тут у Кирила
Федотыча под навислым камнем инструмент всякий был.
- Это, - объяснил Кирило Федотыч, - у меня яма едовая. Камешки
на продажу из нее выбираю. Хоть одиночкой живу, а на одежду да обувь
надо, на дрова тоже. Зима-то ведь у нас, сам знаешь, долгая. Вот и
сбываю из этой ямы камешки, а те у меня поисковые, - узнать только, нет
ли там чего полезного человеку. У меня их много нарыто. Которые уж и сам
не помню. По записи искать надо. Сказываю о своих находках заводскому
начальству, да плохо оно слушает. Когда на золотишко набежишь, за это
хватаются. Пустой народ. Об одном у них забота, как бы одночасьем
разбогатеть.
- Кому, - спрашиваю, - камешки сдаешь?
- На них, - отвечает, - в городе охотников много. Только я
одному сдаю. Старичок один есть. Первейший мастер по огранке и с
понятием. Он, видишь, всякие камни берет и после огранки продает, а эти
камешки у себя оставляет. Огранит - и в сохранное место. Они, - говорит,
- золотоцветню горы родня, их нельзя на пустяковые подвески держать.
Хризолитовая особь для большого дела пригодиться может.
- А какой золотоцветень горы?
- Когда-нибудь расскажу и об этом, - пообещал Кирило Федотыч.
Так вот рассказами да показом и приклеил он меня к своему
поисковому делу, а когда я сказал дома, что хочу поступить в ученики к
Кирилу Федотычу, тятя на меня закричал:
- Из головы выбрось эту дурость! Ты коренного фабричного роду и
никуда в другое место не пойдешь. Твой-то Кирило, сказывают, умом
повихнулся, а ты к нему в ученики захотел! Чтоб я этого больше не
слышал! Завтра же сведу на завод.
А я уперся: - "Не пойду!" Тятя меня с крутого плеча и давай
ремнем потчевать. Я как-то вырвался и убежал из дому. Мамонька, понятно,
растревожилась. Свара в доме пошла. Кончилось тем, что Кирило Федотыч
сам пришел и уговорил как-то отца. Тятя только этак сердито поглядел на
меня и укорил мамоньку:
- Любуйся, какого самовольного балука вырастила.
А мне сказал:
- Смотри, Сидко, на меня потом не пеняй, что вовремя не
образумил.
С таким родительским наказом я и стал выучеником по поисковому
делу.
Кирило Федотыч маленько грамотный был. Книжки у него были. Особо
он дорожил одной.
- Это, - говорит, - старинного академика Севергина сочинение.
Тут все о камнях и земле, о горючих и металлических существах по правде
сказано.
За этой книгой он частенько подолгу сидел, только иной раз
жаловался: непонятное есть, и нерусскими буквами иные слова напечатаны.
По этой же книге он вел испытание руды и земель.
Учил меня Кирило Федотыч не по книге, а на деле. Собирается где
поиски делать, сейчас же расскажет, по каким признакам и приметам он это
место выбрал, что думает тут увидеть в первом пласте, во втором, откуда
он разглядел эти пласты, пока ямы нет. Когда работу ведем, тоже по
порядку рассказывает. За таким, дескать, камешком должны встретиться
другие, а за этими - третьи. Первые - следок, вторые - поводок, а
третьи-те самые, которые искать задумали.
Летом мы с Кирилом Федотычем по всей заводской даче бродили. Раз
как-то сидим на самой вершине горы. Кругом на многие версты видно Кирило
Федотыч тут и рассказал мне о золотоцветне горы:
- В иных местах горы под облака ушли, снег на верхушке и летом
не тает. Сразу видишь, где вершина, где скат, где подошва. А в нашем
краю, видишь, горы мелконькие и все лесом заросли. Те, что покрупнее,
хоть имена имеют. Азов вон, Волчиха, в той вон стороне Таганай, а там
Благодать, дальше Качканар и другие. Иные опять по выработкам:
Хрустальная, Карандашный увал, Тальков камень. Остальные, если путем
разобрать, без имен ходят. Чтоб не путаться в дорожках, и эти горки,
понятно, называют, только вовсе простенько. Растет сосна - горка
Сосновая, по березе - Березовая, по осине - Осиновая, Липовая там,
Ельничная, Пихтари, Кедровая, Листвяничная. По подъему тоже различают:
Пологая, Крутая, Остренькая. Перейди в другую заводскую дачу,
там тоже Сосновые да Ельничные, Пологие да Остренькие. Одна путанка, а
не имена. Когда надо запись о находке сделать, примечаю по речке либо,
того лучше, по номерному знаку лесного участка. А все эти горки скопом
зовут одним словом - гора.
Оно и правильно, потому как по нашим местам гора может оказаться
там, где ее вовсе не ждут. Поселились, к примеру, на ровном будто месте,
жили не один десяток годов, а копнул кто-то поглубже в своем огороде,
оказалась руда. Первый сорт, мартит! Чуть не цельное железо. Стали
добывать и видят: жила не в ту сторону идет, где ближний железный
рудник. От другой, значит, горы эта жила. Не по один год из этих
огородов по двум улицам мартитовую руду добывали да в завод сдавали, а
так и не разобрались, откуда жила пришла. Да что говорить! На что низкое
место - болото, а и под ним гора может оказаться. Сколько раз по таким
местам мне самому приходилось дорогие камешки добывать! Не от болотной
же няши они зародились.
Это я к тому разговоры веду, что вот все эти вершинки, которые
видишь, они вроде вешек, а гора сплошной грядой прошла. Недаром ее
раньше Поясом земли звали. Пояс и есть. Вишь какой! В длину тысячами
верст считают, а сколь он широк и насколько в землю врезался, этого
никто толком не знает. В поясах по старине, известно, казну держали.
Оттого, может, и нашей горе прозванье досталось. Только, понятно, в
таком поясе богатства не счесть.
По этому Поясу земли, говорят, широкая лента украшенья прошла из
дорогих камней. Всякие есть, а больше сзелена да ссиня. Изумруды,
александриты, аквамарины, аметистики. А по самой середке этой хребтины
двойной ряд хризолитов. Видал этот камешек? Помнишь? Он и зеленый и
золотистый. Веселый камешек. В сырце, и то любо подержать такой на руке.
Так весной да солнышком от него и отдает. Мы эти камешки
золотоцветняками зовем.
Только эти камешки мелконькие, а есть большой. Этот зовут
золотоцветнем горы. Такого еще мир не видывал. Перед ним все камни,
какие из земли добыты, не дороже песку, а то и золы.
Сила этого камня не в том, что за него много денег дадут. Ни у
кого и денег не хватит, чтоб его купить. Перед тем человеком, который
усмотрит этот камень, Пояс земли раскроется.
Такой камень, понятно, гора крепко держит. Не одну, поди, сотню
лет которые понимающие этот камень подсматривали, - а ничего. Даже
следочков к нему не нашли. И то сказать - в одиночку бьются. Много ли
один в такой горе за всю жизнь увидит. Заводское начальство со счету
сбрось. Эти слепороды дальше своего носа не видят. О том, чтобы раскрыть
Пояс земли, у них и думушки не бывало. Иноземные больше про наше
богатство пронюхали, подсылают своих, а то и здешних нанимают, у кого
стыда нет. Вот хоть северский управитель. На заводской будто службе, а
сам каким-то американцам поиск ведет.
Ну, этим, ясное дело, золотоцветень горы не дастся, потому
орудуют воровски и жадностью пропитаны насквозь. Чуть что попадется,
сейчас же рвать начнут, не до поисков им. Нет, друг, тут другой глаз
требуется. Мало того, что он должен быть зоркий, надо еще, чтоб он ни
какой корыстью не замутился, не для себя выискивал, а для всего народа.
Рассказал это Кирило Федотыч и добавил:
- Может, и тебе не удастся увидеть, либо хоть дожить до той
поры, когда золотоцветень горы увидят, в одном не сомневайся - горы эти
еще послужат народу, да и как послужат!
Этот сказ своего учителя по поисковому делу я запомнил на всю
жизнь. Сперва, по молодому умишку, сам поглядывал, не откроется ли мне
золотоцветень горы. Потом, как в лета вошел, уразумел, что не про таких
сложено. Поиски, видишь, вел не безрасчетно, чтоб заработать для себя и
для семьи, а когда и вовсе не добывал в ямах старательскую долю. И все-
таки этот сказ мне надежду подавал, что не всегда так будет. Тогда,
видишь, сильно заговорили, что скудеет наша гора, что скоро тут и
добывать нечего будет.
Может, это нарочно плели, чтоб цену на заводы сбить. Тогда,
годов так за десять до революции, многие здешние заводы от старых
владельцев стали переходить к каким-то обществам, а правители, как на
подбор, оказались чужестранные. Видишь это, и неспокойно станет, а
вспомнишь сказ, повеселеешь.
В этакую веселую минуту ко мне как-то и подъехал северский
управитель.
- Покажи, Климин, места, какие у тебя на примете, я тебе хорошо
заплачу.
Я ему, конечно:
- В другую контору заявки даю.
- Это, - говорит, - все едино.
- Кому, - отвечаю, - как, а я на сторону продавать не согласен.
Про мошенство этого управителя я слыхал, и так мне неохота стало
заявку сдавать, что не пошел в контору. Так мои разведки впусте и лежали
не по один год. Тут война подошла. Пришлось мне там три года пробыть,
потом столько же на гражданской, а как пришел домой, там вовсе другая
контора. Чермету о своих находках и заявил. Утешно мне это, только все-
таки это дело маленькое, а главное в другом. Дождался-таки я, что старый