Бажов Павел. Сказки, том второй

поисковый сказ сбылся.
Сталинский зоркий, заботливый глаз усмотрел среди наших лесов,
увалов да старых разработок золотоцветень горы и указал за него взяться.
И Великий Пояс земли раскрылся и показал свои бессчетные
богатства на радость трудовому народу, на зависть его врагам.
Всем видно, что наша старая гора теперь живет новой жизнью.
Бессчетными огнями новых рудников, шахт и заводов горит и переливается
золотоцветень нового Сталинского Урала.

КРУГОВОЙ ФОНАРЬ

Цену человеку смаху не поставишь. Мудреное это дело. Недаром
пословица сложена: "Человека узнать - пуд соли с ним съесть".
Только этак-то, на мое разумение, больно солоно обойдется, в
годах затяжно, да и опаска тут есть. За пудом-то соли ты беспременно с
тем человеком либо приятство заведешь, либо навек поссоришься. Глядишь,
неустойка и выйдет: либо по дружбе скинешь, либо по насердке зубом
натянешь, - такому поверишь, чего и не было.
Нет, соляная мерка не вовсе к такому делу подходит. Мои старики
по-другому советовали:
- Обойди, - говорят, - человека не один раз да разузнай, какой
он в работе, какой в гульбе, ловок ли по суседству, каков по хозяйству
да по семейности. Одним словом, огляди кругом, без пропуску.
Да еще наказывали:
- Гляди в полный глаз, не смигивай: это, дескать, соринка, то -
пушинка, это - просто так, а то и вовсе пустяк. А ты все прибирай:
соринку в примету, пушинку - на память, так - за пазуху и пустяк в
карман. Помни: не велика зверина комар, а и от него оберучь не
отмашешься.
И про то старики забывать не велели, чтоб со всякой стороны
человека на полный вершок мерять. Бывает ведь, - иной, как говорится, и
поет и пляшет, а не послушать и не поглядеть. И наоборот случается. По
всем статьям человек в нетунаях, а то и вовсе в дураках ходит, а с
одного боку светит, будто блендочка в рудничных потемках. Навеска ведь
не малая. Против лампешки, которая кверху коптит, а по бокам
подмигивает, такая бленда дорогого стоит. Ну, а та же блендочка -
мизюкалка мизюкалкой против шахтного фонаря.
Про нонешний рудничный свет моим старикам, понятно, и во сне не
виделось, а все-таки у них на больших подземных работах у главного
подъемного ствола ставился особый фонарь. Круговым назывался. Он был
много больше бленды, светильня у него потолще и какие-то в нем
угольчатые стеклышки круговой лесенкой ставились. Главная сила в этих
стеклышках да лесенке и была. Чуть лесенка прогиб дала, либо какое
стеклышко замутилось, сразу на шахтном дворе темно станет. А когда все в
исправности, фонарь гонит свет ровно и сильно и большой круг
захватывает.
Силу фонаря разгадать просто оказалось, а вот почему люди по-
разному светятся - это еще понять и понять надо. Стеклышек, поди-ко,
никому не поставлено. У каждого две руки, две ноги, и в голове начинка
не из гнилой соломы, а разница выходит большая. Один от всех печеней
пыхтит-старается, а никому от него ни свету, ни радости. Другой опять к
одному какому делу сроден, а в остальном бревно-бревном. Есть и такие,
что будто играючи живут, и во всем им удача. Лошадь купят - она и воз
везет и в бегу от рысака не отстает. Женится - ребята пойдут мост-
мостом, как груздочки после дождя, один другого ядреней, и жена не
чахнет. Всякая работа у такого удачника спорится, и на праздничном лугу
ни от песенников, ни от плясунов такой не отстанет. Вот и пойми эту
штуку!
Старики про такой приметный случай рассказывали.
Не помню, в котором заводе был подмастерье при прокатном стане,
прозваньем Гриньша Рыбка. Парень не то чтоб сильно могутный. Ну, все-
таки здоровый и на работу ловкий. Известно, при прокатке медвежьим
обычаем топтаться не приходится, пошевеливаться надо. Гриньша и
пошевеливался веселенько. Со стороны смотреть любо. Другие, которые на
прокатке, тоже народ складных статей. Были иные и рослее и могутнее
Гриньши, а выстоять против него никому не удавалось. Податнее всех у
него работа шла, и браку никакого.
При таком положении, понятное дело, без завистников не
обойдешься, а тут еще и поводок был. Чуть ли не в одной смене с Гриньшей
стоял Михалко Гвоздь. Мужик в тех же годах, и по работе его ничем не
похаешь. Тоже в самолучших прокатчиках считался. Лицом чистяк, ус
богатый, глаз с искоркой. Прямо сказать, из таких, на кого девчонки да и
молодые бабенки заглядываются: на мою бы долю такой пришелся.
Против этого Михалка Гвоздя у Гриньши неустойка случилась по
житейскому делу. Они, видишь, как еще неженатиками ходили, на одну
девушку нацелились. Не то чтоб богатая невеста, а из того девьего слою,
про который говорят: не разберешь, чем взяла, веселым обычаем, густой
бровью али крутым плечом.
Михалко Гвоздь сперва вроде опередил Гриньшу. Посватался,
рукобитье сделали, насчет дня свадьбы уговорились. А Гриньша все-таки не
отстает, свое нашептывает девушке:
- Неуж ты, Аганюшка, своей судьбы не чуешь?
Аганюшка слушала-слушала эту песню, да и учуяла свою судьбу;
убегом за Гриньшу выскочила. Ее родня, понятно, шум подняла. Как так, по
какому праву? Этак станут, так и на свадьбе не погуляешь. Гриньше
грозили:
- Мы, дескать, этого вьюна-рыбу на поганой сковородке изжарим да
собакам выбросим.
Гриньше это передавали, а он, знай, посмеивается.
- Вьюна, - говорит, - изжарить просто, да поймать не легко.
По времени утихомирились, конечно. Видят, - согласно молодые
живут, себе на радость, соседям на погляденье. В работе друг от дружки
не отстают и веселья не чураются. Чего еще надо? А Гриньша тут и
подвернул:
- Может, и теперь свадьбу отгулять не опоздали? Мы с женой не
прочь от этого, потому - без свадебной гулянки чего-то не хватает.
Аганина родня и растаяла от таких слов. Уж не вьюном Гриньшу
зовут, а Рыбкой навеличивают да нахваливают:
- Рыбка - рыбка и есть. Поглядеть на него весело. Ловкий парень,
что говорить! С таким мужем Аганя не затоскует.
Близко к первым родинам свадьбу справили. Отгуляли честь-честью,
сколько достатку хватило. Даже и те, кто еще сомневался в Гриньше, после
свадебной гулянки в одно слово заговорили.
- Такого мужика поискать!
Ну, а Гвоздь все-таки не забыл своей обиды, он, конечно, тоже
женился. Хорошую девушку взял, а против Гриньши злобу все-таки имел. По
работе не один раз подвести хотел, да Гриньша тоже поглядывал и всякий
подвох слету узнавал.
С первых годов, случалось, Михалко Гвоздь и драку затевал, на
кулак свой надеялся. Мужик могутный. Со стороны поглядеть - расшибет, а
на деле не то оказывалось. Рыбка, глядишь, сверху сидит да Гвоздю гвозди
заколачивает. На другой день в прокатном сойдутся. Гриньша ничем-ничего,
веселехонек, а у Михалка кругом синяки да шишки понасажены.
С годами это прошло, конечно. Оба мастерами стали, только
разница между ними большая. У Михалка и ус завял и глаз помутнел, а
Гриньша похаживает, как в молодые годы, будто и не постарел нисколько. И
жена у него - Аганюшка-то - ребенка принесет, ровно цвету себе добавит.
Михалка завидки берут: почему такое? Вот он и придумал:
"Неспроста это, беспременно тут какая-нибудь тайность есть! Жив
не буду, а разузнаю все до тонкости".
Ну, мужик въедливый. Недаром Гвоздем прозвали. Не только сам
этим занялся, многих других подбил, - подглядывать да разузнавать стали.
Время тогда темное было, пустякам разным верили. Вот и пошел
разговор о каких-то тайных родинках на теле да о счастливой рубашке.
Только бабка, которая Гриньшу принимала, не дала ходу этим разговорам.
- Никаких, - говорит, - тайных родинок на теле не было и
счастливой рубашки не бывало.
Потом сплели, будто Гриньша каждое лето, в Иванову ночь, ходит в
лес за тайной травкой. Не по один год в эту ночь подкарауливали, не
пойдет ли куда Гриньша, а он себе спит-похрапывает на холодке, под
навесом.
Тут еще что-то придумали, только видят, - пустое дело. Живет
мужик в открытую, от людей не таится, худого другим не делает, а кому и
помогает по своей силе-возможности. Тогда и решили: спросим самого.
Выбрали часок, собрались, да и говорят:
- Скажи, Григорий Зотеич, по какой причине у тебя всегда в делах
удача? В работе спорина, по семейности порядок и по домашности гладенько
катится. Нет ли в том деле тайности?
А Егорша Задор еще полюбопытствовал:
- Дело, конечно, прошлое, а только дирался ты не один раз с
Михаилом Гвоздем. Всем нам ведомо, что Гвоздь крепче тебя и в развороте
не уступит, а почему всегда ты долбил Гвоздя, а ему ни разу не довелось
тебя поколотить?
Гриньша и объяснил по совести.
- Никакой, - говорит, - тайности в том деле нет, а только я
приметливый и ни одно дело ниже другого не ставлю. По-моему, хоть железо
катать, хоть петли метать, хоть траву косить али бревна возить - все
выучка требуется и не как-нибудь, а по-настоящему. Если какое дело не
знаю, за то не возьмусь, а придется, так сперва поищу, у кого поучиться,
чтоб по-хорошему вышло.
Простое, скажем, дело литовку отбить, либо пилу наточить. Всяк
будто умеет, а на поверку выходит - из сотни один. Вот я и гляжу, у кого
литовка самоходом идет и мохров не оставляет, у кого пила сама режет,
только наднеси. У тех, значит, и учусь, - и ладно выходит. Ну, кругом
себя тоже смотреть не забываю. Без этого нельзя. Ежели, к примеру, ты
семью завел, так об этом днем и ночью помнить обязан. Последнее дело,
коли себя в исправности содержишь, а ребят балуками да неслухами
вырастишь. Большого догляду да забот это дело требует.
Рассказал этак-то и говорит:
- Вот и вся моя тайность: ни одно дело пустяком не считаю и
кругом себя гляжу. И касательно драчишек с Михаилом то же самое. К
дракам у меня охоты не было, ну, знал, - без этого на веку не проживешь,
вот и примечал с малолетства, в какую косточку стукнуть больнее. Этим
Михаилу и брал. Сила у него, конечно, медвежья, а сноровки нет. Думает,
- драться без учебы можно, а оно не так. Не найдешь такого, чтобы без
сноровки обошлось, а где она - там и выучка.
Рассказал Гриньша по-честному, как сам понимал, а многие все-
таки ему не поверили, при своем остались, - счастливым, дескать,
уродился. Гвоздь, как узнал про этот разговор, только рукой махнул:
- Слушайте вы его! Он наскажет! Мало ли приметливых людей, да не
у всякого такая удача! Беспременно тут тайность есть, да найти ее не
можем.
Только и Михаилу слушать не стали: ребячий, дескать, разговор.
Так настояще и не решили, а ведь Гриньша правду говорил.
По теперешним временам это виднее стало. Недавно вон одного
вальцовщика в книгу почета записывали. Так и сяк поворачивали, а на одно
вышло. По своей работе лучше всех, и ребята у него отличники, свою учебу
не забывает и даже по картошке на первое место среди своих заводских
вышел. Одним словом, круговой фонарь. Только как он в партии состоит,
по-другому его похвалили:
- С которой стороны ни поверни - все- коммунист.

ШИРОКОЕ ПЛЕЧО

Раньше по нашему заводу обычай держался, - праздничным делом
стенка на стенку ходили. По всем концам этим тешились, и так подгоняли,
чтоб остальным поглядеть было можно. Сегодня, скажем, в одном конце
бьются, завтра - в другом, послезавтра - в третьем.
Иные теперь это за старую дурость считают, - от малого, дескать,
понятия да со скуки колотили друг дружку. Может, оно и так, да ведь не
осудишь человека, что он неграмотным родился и никто ему грамоты не
показал. Забавлялись, как умели. И то сказать, это не драка была, а бой
по правилам. К нему спозаранок подготовку делали. На том месте, где
бойцам сходиться, боевую черту проводили, а от нее шагов так на
двадцать, а когда и больше, прогоняли по ту и другую сторону потылье -
тоже черты, до которых считалось поле. За победу признавали, когда одна
сторона вытеснит другую за потылье, чтоб ни одного человека на ногах в
поле не осталось. Со счетом тоже строго велось. Правило было:
- Выбирай из своего околодка бойцов, каких тебе любо, а за счет
не выскакивай! Сотня на сотню, полсотни на полсотню.
Насчет закладок, то есть в руке какую тяжесть зажать, говорить
не приходится. Убьют, коли такой случай окажется, и башлыка, который за
начальника стенки ходил, не пощадят. Недаром перед началом боя каждый
башлык говорит:
- А ну, молодцы, перекрестись, что в кулаке обману нет!
Бились концами, кто где живет, а не то что подбирались по работе
либо еще как. Ну, подмена допускалась. Приедет, к примеру сказать, к
кому брат либо какой сродственник из другого места, и можно этого
приезжего вместо себя поставить. Таких, бывало, братцев да сродничков
понавезут, что диву даешься, откуда этаких молодцов откопали.
Все, понятно, знали, что это подстава. Порой и то сказывали, за
сколько бойца купили, а все-таки будто этого не замечали. На то своя
причина была. Своих бойцов не то что в каждом конце, а и по всему заводу
знали, - кто чего в бою стоит. Если одни-то сойдутся, так наперед
угадать можно, чем бой кончится, а с этими приезжими дело втемную
выходило, потому - никто не знал их силы и повадки. Недолюбливали этих
купленных бойцов, норовили покрепче памятку оставить, а отвергать не
отвергали и к тому не вязались, кто они: точно ли в родстве, али вовсе
со стороны. За одним следили, чтоб подмены было не больше одного на
десяток, а в остальном без препятствий. Те, кто приходил поглядеть,
заклады меж собой ставили на этих приезжих бойцов, а когда и на всю
артель. Заклады, может, в копейках считались, зато азарту на рубли было.
Такие закладчики - будь спокоен - не хуже доброго судьи за порядком
следили, чтоб никакой фальши либо неустойки не случилось.
Так и велось по заводу. Ни про один бой нельзя вперед угадать,
чем он кончится. Только в одном месте уж сколько годов по-одинаковому
шло. Многие из заводских на этот конец рукой махнули.
- Глядеть тошно! Всякий год ямщина да прасолы мастеровщину сразу
с копыльев сшибают.
Тут, видишь, что получилось.
Недалеко от механической фабрики, за рекой, жило много слесарей
да токарей. Известно, всяк старается поближе к работе поселиться. Так и
называлось это место - слесарский конец.
Против него, на другом берегу, приходился ямской. Там две
больших гоньбы содержалось от разных подрядчиков. Там же хлебные лавки
стояли да сколько-то постоялых дворов. В ямщики народ дюжий подбирался,
а в молодцы при хлебных лавках и того крепче, чтоб с пятипудовыми
мешками играючи обходились. Дворничать на постоялых дворах тоже слабых
не брали. Мало ли какой случай выйдет, так чтоб мог дворник неспокойного
постояльца и за ворота выставить. Да и купцы тамошние и подрядчики из
таких были, что не прочь самолично в ряду с бойцами выйти. Про подмену и
говорить нечего. При надобности тут половина на половину ставь, скажи
только, что это новые ямщики либо приказчики.
Ну, а в слесарях, как говорится, святых не бывало, и богатырей
не ищи. Ежели он с малолетства в копоть фабричную попал, так румянцу-то
у него разыграться не от чего. У которого щеки покраснели, так не от
солнышка либо морозу, а от мелкой железной сечки. Впилась она, - не
выскребешь. Конечно, этот народ сноровку имеет и к удару привычен,
только против ямского конца все-таки никак выстоять не может. Разойтись
не успеют, как их за потылье выбросят.
Нашим заводским обидно было, что ямщина да лабазники этак с
мастеровыми обходятся. Подсобить хотели. Не раз подставу слесарям
давали, а конец тот же: живехонько стенку собьют и за потылье выжмут да
еще стоят, похваляются:
- Видим ваши хитрости! Только нам это нипочем. Хоть всех
самолучших бойцов с завода поставьте, а быть вам битыми!
До того дошло, что хоть от бою отказывайся. Опять же перед
народом зазорно, а молодым пуще того неохота неустойку перед женским
полом показать. Побитый, дескать, худо, а который струсил, тот вовсе
никуда. Они, эти девки-бабы, хоть на бойцов заклады не ставили, а
большую силу в этом деле имели. Иной, может, потому только и выходил в
стенке, чтоб перед девками себя не уронить.
В слесарском конце в числе других был Федя Ножовый Обух. Его в
солдаты не приняли. Ростом не вышел. На ножовый обух не дотянул до самой
низкой мерки. По этой причине ему и кличка такая была. А силой против
других не обижен. На покосах его с литовкой в голове пускали. Начнет
помахивать, так, знай, держись да пошевеливайся, чтоб не больно далеко
отстать. С малых годов Федя в механической работал, да в рекрутчину-то
согрубил тамошнему надзирателю, - Федю потом и не приняли да еще
посмеялись:
- Раз в солдаты не вышел, так нам такого тоже держать не с руки.
С той поры Федя и перебивался, как придется. Ведра да замки
починял, кровельной работой не брезговал, когда старателям насос
направит. Одним словом, что под руку попадет. Хорошо еще, что одиночкой
жил. Кормился все-таки с грехом пополам и в одежде себя соблюдал.
Щеголевато даже ходил, - не желал механическому начальству скудость свою
показать. Без вас, дескать, проживу, плакаться не стану.
К концовским боям этот Ножовый Обух с молодых годов азарт имел.
Сперва-то его башлыки отстраняли.
- Не путался бы ты, Федя, под ногами! Раз ростом не вышел, так
тебе это дело несподручно. Там вон какие мужики выходят. Тебе, поди,
скоком не дотянуться, чтоб по-доброму стукнуть!
Федя все-таки правдами-неправдами добьется своего - попадет в
бойцовскую ватагу. По времени увидели, что боец он не хуже других, а
порой его последним с поля выпирают. Да еще одна особина. Другие, как из
боя выйдут, - сразу это заметишь, а этот будто и не бывал: не
растрепался, не завздыхался, без синяков и шишек. Каким пошел, таким и
вышел, даже поясок поправлять не надо. Одна заметка, - ворчит:
- Все из-за наших богатырей-то! Они себе тешатся, кровь из носу
добывают да синяками на месяц запасаются, а на стенку не оглянутся.
Какое это дело! Говорю, широким плечом надо!
В ямском конце тоже давно Федюху приметили и всяко измывались
над ним. Как выйдут на поле, первым делом начинают про него выкрикивать:
- Эй, чернотропы, вы бы Федьку башлыком поставили! Ему ловко.
При малом-то росте на кулак не попадет. Вроде мухи. С таким наверняка
поле бы взяли. Попытайте!
Федюне эти разговоры про малый рост не больно сладко слушать. С
малых лет это надоело, а тут еще, как на грех, в ямском конце у него
зазноба завелась. Феней звали. Девка, видать, не его судьбы: от парня
нос воротила, а сама на тамошнего самолучшего бойца глаза пялила. В ту
пору у ямщиков на славе был Кирша Глушило. Мужик писаный, а вместо
кулаков у него пудовые гири. Попадешь под такую руку - не встанешь.
Счастье еще, что Кирша не больно развертной был.
С этим вот Глушилом Ножовый Обух как-то и сошлись. Сперва они в
разных местах были. Кирша в самой середке своего ряда, а Федюня ближе к
правому краю. Потом, как стенка разбилась, он и подскочил к Глушилу. Тот
по своему бычьему норову только промычал:
- Поминай родителей!
Махнул своим пудовым кулаком, а Федюня увернулся да раз-раз и
насыпал Глушилу поперек ходовой жилы на правой руке, как гвозди забил.
Кирша и руки поднять не может, как плеть повисла. Тут он разозлился,
взял да и пнул ногой. Федюня опять увернулся, Кирша и плюхнулся во всю
спину, а Федюня тут как тут, хлоп тыльником руки по носу, а сам
приговаривает:
- Лежачего не бьют, а который пинается, тому памятку дают!
Все, кто пришел поглядеть, в один голос закричали:
- Правильно! Так ему и надо! Вперед не лягайся, коли на кулачный
бой пришел.
Ямщина слышит, о чем кричат, а помалкивает, потому - неустойка
на виду. Не закроешь ее: боец ногой обороняться стал. А Федя той порой
на лабазника насел. Тоже задавалко был не последний: все я да я. Федюня
и сделал ему оборот: сперва по руке, потом под чушку, - лежи, пока не
опамятуешься!
Ямщина в тот раз все-таки поле унесла, только с конфузом:
самолучший их боец пришел домой, как кровью умытый, а купчину того по
его нежности пришлось на носилках выносить. С той поры он и думать
забыл, чтоб в бойцовском ряду покрасоваться. Понятно, - человек при
капитале, - испужался: вдруг ненароком вовсе оглушат. Злобу на Федю
затаил. Нашел какого-то нового бойца, пострашней Кирши, и наказал ему:
- За одним гляди, - где Федька. Ты мне эту мокреть разотри, чтоб
глаза мои больше ее на поле не видели.
Купленный - он купленный и есть.
- Не беспокойся, - говорит, - ваше степенство. Видел я этого
мужичонка. Будь благонадежен, долбану кулаком, - больше на поле не
сунется. Как бы до смерти не захлестнуть, а то отвечать придется.
- Бей, - кричит, - в мою голову. Руку не сдерживай, а то он
живучий. В случае отстою, никаких денег не пожалею.
По заводскому положению всякое дело не больно прикрыто. Феде эти
купецкие речи передали, а он только посмеялся:
- Не поглянулось, видно, ему. Пусть вперед знает, что в бою ему
кланяться не станут. Не пуд муки пришли в долг просить.
У слесарей опять свой разговор вышел. Потолковали, потолковали
меж собой, да и объявили:
- Вот что, Федор. Придумали мы выбрать тебя башлыком на
предбудущее время. Боец ты надежный. Может, и вожак из тебя дельный
выйдет. А что малорослый, так в том беды нет. Не ростом города берут.
Федюня отнекиваться да канителиться не стал.
- Почему, - говорит, - не попытать. Хуже того, что у нас есть,
быть не может, а лучше пойдет - всем радость. Только, чур, уговор на
берегу. Раз выбрали, - слушаться меня в бою, как на войне либо в заводе.
Что велено, то и делай, а про то забудь, чтоб перед другими
покрасоваться, себя показать. Наше дело мастеровое. Нам не тройки на
скаку останавливать. Наша сила в том, чтоб в одну точку бить, широким
плечом поворачивать.
После этого случая, как Федя Киршу да купца сбил, по народу
разговор пошел:
- Самый раз зареченским слесарям подсобить. Дать им подставу
покрепче, так они, может, ямщину и купчишек пересилят.
Сказали об этом новому башлыку, а он наотрез:
- Чужим, - говорит, - хлебом век не проживешь, за чужую спину не
спрячешься. Пусть купцы себе бойцов покупают, а нам это не подходит.
Его, понятно, уговаривают:
- Чудак ты! Разве такое сравнить можно. Мы, поди-ко, не за
деньги да и не чужие, а свой брат мастеровой.
- Понимаю, - отвечает. - Случись мастеровым против кого другого
стоять, сам бы пошел и тут спорить бы не стал, а при концовских боях
этого нельзя. Кто где живет, за то место и стоять должен!
На прощанье еще пообещал:
- Да вы не беспокойтесь. Мы этих быков одолеем. Не на этот раз,
так на следующий. Нам главнее силу свою понять да рабочую сноровку в ход
пустить. Без фальши одолеем.
Те, кто приходил, все-таки это за обиду приняли.
- Задаваться Ножовый Обух стал. Свалил Киршу да купца и думает,
- сильней его нет. Поглядим вот, как весной башлычить будет. Долго ли
своих на поле удержит.
От всех этих разговоров большое любопытство родилось, как в
самом деле этот концовский бой пройдет. Со всего заводу народ сбежался
поглядеть. Зимами у них боевая черта была по самой середине реки, а по
вешнему времени бились на Покатом логу. Место обширное, а на этот раз и
тут тесно стало. Пришлось оцепить поле, чтоб помехи не случилось.
Вот вышли бойцы. Полсотня на полсотню.
С ямской стороны народ на подбор: рослые да здоровенные. Башлык
у них из лабазников. В пожилых годах, а боец хоть куда, смолоду от этого
не отставал. Неподалеку от него, справа и слева, два саженных дяди:
Кирша Глушило да этот новокупленный-то. Забыл его прозванье. Оба Федюню
глазами зорят, - где он? Глушило, конечно, желает за прошлый раз
рассчитаться, а новокупленному надо хозяйские рубли оправдать. И одеты
на ямской стороне по-богатому. Этот купец, которого Федюня сшиб,
раскошелился: всякому бойцу велел сшить новую рубаху, плисовые шаровары
да пояс выдать пофасонистее. Рубахи, понятно, разные: кому зеленая, кому
красная, кому жаркого цвету. Пестренько вышло. Поглядеть любо.
Слесарская стенка куда жиже. Там, конечно, тоже кто повыше, кто
пониже, только все народ худощавый, тощой и с лица как задымленный.
Одежонка хоть праздничная, а без видимости. Рубахи больше немаркого
цвету, поясья кожаные. И башлычок у них - Ножовый Обух - за малым ростом
в солдаты не приняли. Ямщина да прасолы над этим башлыком зубы скалят,
всякие обидные слова придумывают, он, знай, свое ведет. Расставил
бойцов, как ему лучше показалось, и наказывает, особенно тем, кои раньше
в корню ходили и за самых надежных слыли.
- Гляди, без баловства у меня. Нам без надобности, коли ты с
каким Гришкой-Мишкой на потеху девкам да закладчикам станешь силой
меряться. Нам надо, чтоб всем заодно, широким плечом. Действуй, как
сказано. Голову оберегай, руку посвободнее держи, чтоб маленько
пружинила, а сам бей с плеча напересек ходовой жилы в правую руку.
Который обезручеет, хлещи с локтя ребром под самую чушку. Свалишь - не
свалишь, а больше об этом подбитом не беспокойся. Он как очумелый станет
и ежели еще руками машет, так силы в них, как в собачьем хвосте. Ты на
него и не гляди, а пособляй соседу справа. Кто приучился левой бить не
хуже правой, тот этим пользуйся. При случае ловко выходит. Особо, когда
надо чушку рубить. А главное помни, - не одиночный бой, не борьба, а
стенка. Не о себе думай, о широком плече!
Сделал этак наказ напоследок и встал крайним с левой стороны. С
ямского конца закричали:
- Куда вы свою муху прячете? Почему башлык не в середке?
Федя отвечает:
- Нет такого правила, чтоб башлыку место указывать.
В народе тоже закричали:
- О чем разговор? Где захотел, там и встал. На то он и башлык.
При бое волен и с места на место перебегать.. Законно дело. Чем о пустом
спорить, давай зачин. Не до обеда вас ждать.
Ямскому концу это не по губе, потому как они подстроили, чтоб
Федя оказался против самых что ни есть крепких бойцов и никуда
выскользнуть не мог. Все-таки при народе, видно, постыдились местами
меняться. Ну, вышли обе стороны на свои потылья, покрестились, каждый
руку поднял, показал: нет никакой закладки, - стали сходиться. Федюня,
конечно, не без хитрости себе место выбрал. Против него пришелся прасол
один. Мужик могутный, только грузный и неувертливый. Пока он
замахивался, Федя его левой рукой под чушку и срубил, да так, что он
глаза закатил и дыханье потерял. Федя между тем у следующего руку