Кауров взял папиросу, задымил.
- Теперь, Того, вываливай впечатления. Что насчет Старика скажешь?
- Коба, а где ты был, когда он второй раз выступал? Я уж во все сторо- ны глядел, а тебя так и не увидел.
Сталин, однако, как и в прежние времена, пресек любопытство собеседни- ка:
- Не важно, был, не был. Не обо мне толк.- И повторил:- Что о Старике скажешь?
Каурову пришлось совершить усилие, чтобы наперекор чему-то давящему, исходившему от Кобы, ответить без уклончивости:
- Меня, какая штука, он убедил.
Эх, прокралась все-таки «какая штука».
- Почти убедил?
Черт возьми, этот нелегкий собеседник, знававший, казалось, лишь то- порно обтесанную, лаконичную речь, тонко схватывал психологические ню- ансы. Кауров признался:
- Почти.
- Другой коленкор.
Сталин поднялся и, покуривая, принялся ходить. Это было своего рода молчаливым приглашением: выговаривайся, послушаю.
34
…Выступая в этот же день вторично со своими тезисами-теперь в боль- шом, что звался белым, зале, где собрались и меньшевики и большевики,- Ленин построил свое слово иначе, чем перед однопартийцами в тесноватой комнате на хорах. Там, на верхотуре, ему был дан только один час. Он лишь как бы выкинул свой флаг, изложил череду мыслей, набегавших одна на другую, составивших цельную программу, с которой и ради которой прорвался сюда, в революционный Петроград, неслыханно новую для всех, объявленную до ультимативности твердо, поневоле сжатую и из-за этого, быть может, особо удивлявшую.
В белом же зале он говорил два часа. Его появление на трибуне, позади которой над столом президиума зияла пустотой золоченая рама-в ней еще недавно обретался портрет императора,- не вызвало хлопков. Вместе со всем залом настороженно затих и левый сектор-пристанище большевиков. Ленин быстрым и, как воспринял Кауров, угрюмо непреклонным движением провел вправо-влево по рыжим усам и опять начал с заявления, что выс- тупает лишь от своего имени.
Вновь оглашал тезисы, гвоздил и гвоздил. Теперь аргументация стала бо- лее развернутой. И, хотя Ленин обращался ко всей аудитории, в которой преобладали делегаты-меньшевики,-военная форма была и для многих среди них печатью времени,-Кауров не мог избавиться от ощущения, что вновь запламеневшие узкие глаза оратора и сама быстрая речь как бы выделяют, имеют в виду тех, кто уже выслушал слово на хорах.
Не заглаживая колюще острых углов своей программы, выпаливая резкости, Ленин вместе с тем обстоятельно разбирал темы, на которые и для Кауро- ва еще требовался ответ. Нет, это не касалось вопросов о войне, об ин- тернациональном долге пролетарского революционера, о разрыве с любыми течениями, допускающими хотя бы на капельку-этакое «на капельку» Ленин дважды или трижды употребил в разных местах речи,- допускающими обо- рончество в империалистической войне. Непримиримость Ленина к болоту, или так называемому центру, к краснобаям, прикрывающим революционными руладами собственную бесхребетность, тоже пришлась по душе Каурову. «Святая простота»-этим известным выражением Ильич когда-то определил его, пленившегося Эмилем Вандервельде, тоже мастаком фразы, в дальней- шем, в первые же дни войны, сбросившим покров интернационализма. Ны- не-то он, Кауров -по крайней мере, так ему казалось, -перестал быть простаком. способным клюнуть на приманку фальшивого словца. И был все- цело солидарен с Лениным: не верить ни на капельку трубадурам соглаша- тельства, соловьям половинчатости, рассыпающим ну совсем-совсем рево- люционную трель.
Но другая проблема-наиважнейшая, центральная, как упирал Ленин - представлялась Каурову неясной, тут после собрания на хорах в его мыс- ли вторглась смута. Да, бесспорно, центральная, в этом нет сомнения: государство, власть… Однако не выдумка ли, не плод ли умозрения, книжности провозвещаемое Лениным государство-коммуна?
В какую-то минуту стремнина речи добирается сюда. Теперь у Ленина есть время, чтобы основательнее охарактеризовать воззрения Маркса и Энгель- са на сей предмет. Он наизусть приводит их высказывания, забытые, за- терянные, не цитируемые пропагандистами и теоретиками социал-демокра- тии. Уже выйдя из-за кафедры, сунув пальцы в жилетные кармашки, то от- кидываясь с носков на каблуки, то опять подаваясь корпусом вперед, он с явной охотой исполняет эту миссию марксиста-просветителя.
Но самые весомые доводы он еще приберегал. Подошла их очередь:
- Если вы полагаете, что рабочее государство сфантазировано, то нс угодно ли вам, товарищи делегаты Всероссийского совещания Советов, ог- лянуться на самих себя? Кто сочинил, кто выдумал Советы? Они рождены жизнью, рождены революцией. Нет реальной силы, которая могла бы их распустить. Они, по сути дела, власть.-Ленин выбросил перед собой обе ладони, как бы подавая, показывая свое утверждение.-Власть или, вер- нее, из-за присущей соглашателям нерешительности, уступчивости -полув- ласть. Поскольку эта полувласть существует, постольку в России уже создано на деле, хотя и в слабой зачаточной форме, новое государство типа Парижской Коммуны. Разве оно кем-нибудь придумано? Оно живет ря- дом с правительством капиталистов.
Некая часть сомнений Каурова рассеялась, Ленин перетаскивал и его на свою сторону. И все же бывший студент-математик, солдат сибирского полка, мог перечислить еще ряд недоумений. Отказаться от демократичес- кой республики? Издавна Кауров привык к мысли, что большевики-самые крайние, самые последовательные демократы. Ленин подошел и к этому:
- История возложила на международное пролетарское движение задачу вес- ти человечество к отмиранию всякого государства.
Чудилось, его картавость вносит какую-то теплоту жизни, нечто близко ощутимое в слова: международное пролетарское… Нет, дело, конечно, не в картавости. Ленин даже интонацией выражал ставшее для него естест- венным и неотделимым от духовной его личности исповедание того, что пролетарии всех стран составляют общность более тесную, более высокую, чем общность нации. Здесь в Таврическом дворце Кауров схватил слухом и глазом этакое естество Ильича, испытал прелесть проникновения. И сразу же доводы Ленина о необычайном государстве, сперва показавшиеся уто- пистикой, чуть ли не дичью, сделались ближе.
- Социалистическая революция, эра которой началась, обретает смысл лишь в уничтожении государства,-опять устремив сверкавшие зрачки в не- ведомую гипнотическую точку, с силой долбил Ленин.- Путь к этому про- легает через власть Советов. Заявляю без колебаний, что деятельность пролетарской партии стала бы бессмысленной, партия революционного Ин- тернационала изменила бы себе, если не держаться такой перспективы, такой нити.
Он убеждал своей убежденностью. Порою с мест, занимаемых меньшевиками, доносились иронические возгласы, кто-то во всеуслышание пустил оттуда язвительно -бред, но Ленин не позволял себя отвлечь, прорубался по собственной наметке. Большевики внимали молча. А он все разбирал, рассматривал грядущую власть пролетариата, прощупывал, выявлял ее упо- ры. Лексикон был изобилен, низвергались во множестве определения, эпи- теты, уподобления, видимо, уже найденные раньше в неотступном думании. И опять наряду с логикой воздействовало и что-то личное: крепчайшая вера в неоспоримость истин, которые он излагал. Чувствовалось, он с личной ненавистью отвергал систему бюрократического управления:
- Надо отбросить закоренелые глупейшие чиновничьи предрассудки, тупую казенщину навыков канцелярской России, реакционно-профессорские измыш- ления о необходимости бюрократизма.
Далее он и тут развил предупреждение Маркса об опасностях, грозящих изнутри государству-коммуне, о возможности превращения рабочих делега- тов и должностных лиц из слуг общества в его господ, и опять-таки по Марксу перечислил меры, которые безотказно предотвратят такую возмож- ность.
- Трудно?-спросил он, наклоняясь к аудитории.-Да! Но трудное не есть невозможное.
Эти вот слова-трудное не есть невозможное-и оказались почему-то пос- ледней гирькой, которая перетянула Каурова к ленинским тезисам. Прав- да, мысли еще не уложились, оставались взвихренными, взбаламученными, еще следовало думать и думать, но Кауров был уже радостно готов, как и в пронесшиеся годы, меченные Вторым съездом, революционным штурмом, поражением, новым подъемом, мировой войной, определиться в качестве ленинца.
В зале на меньшевистской стороне возник гул, когда Ленин подошел к своему заключительному тезису, предложил сбросить грязное белье, отка- заться от измаранного наименования-социал-демократическая партия-и возродить старое, славное, научно точное звание: коммунисты.
Пережидая шум, прищурясь и вновь обретя вид хитреца, он некоторое вре- мя смотрел на своих противников. Затем, так и не откликнувшись на вык- рики, сказал еще об одной задаче: создать революционный Интернационал против социал-патриотов, а также и против тех, кто отказывается с ними рвать. На этом он без какой-либо звонкой концовки завершил речь, пос- тавил точку…
- Впрочем, Коба, не точку, а… А сделал обеими руками округляющий жест, вот этак, и будто опустил некий круглый кувшин или вазу на край пюпитра. Понимаешь?
- Понимаю. Поставил, значит, на край вазу. Что же от нее в тряске ос- танется?
- Ты уже толкуешь символически.
- Хо, попал и в символисты. Ладно, давай дальше впечатления.
- Да ты информирован без меня.
- О твоих впечатлениях? Гони, Того, гони.
- Понимаешь, если брать все в целом… Я вот и сам хочу определить: в чем же смысл появления Ленина, его приезда? И нахожу ответ: он сказал такое… Повторяю, если брать все в целом… Такое, чего никто, кроме него, ни одни человек на земном шаре не сказал бы.
- Не философствуй. А то, кажись, ударишься в теорию героя и толпы. Го- вори дельно. Что же там было после его доклада?
Кауров начал характеризовать прения, тоже в своем роде примечательные, но в комнату вдруг вторгся Каменев, держа в белой руке исписанные длинные листки.
35
Пиджак вошедшего был расстегнут, волны русой шевелюры несколько разме- таны.
- Трам-бом-бом-бом!- бравурно, в темпе марша пропел он, взмахивая листками. - Только что закончил. С пылу с жару!
Его выпуклые голубые глаза скользнули сквозь пенсне по остроносому ли- цу солдата, которого он сегодня видел возле Кобы.
Коба перестал ходить.
- Ничего. Это мой друг,-проговорил он.-Член партии. Работал в «Прав- де». Нам он не помешает.-И, не тратя более слов, назвал фамилии обоих:
- Каменев. Кауров.
Каменев со свойственной ему рассеянно-благодушной улыбкой поклонился, затем кинул листки на стол:
- Коба, прочитайте. Кажется, удалось обосновать взгляд нашей редакции.
- Нашей партии,-поправил Сталин.
- Совершенно верно. Взгляд партии в противоположность схеме Ленина.
Сталин без улыбки проронил:
- Ленина-Ламанчского?
Каменев живо взбросил голову, приоткрыл толстые губы, поцокал языком, как бы нечто дегустируя.
- Ламанчского? Это метко!-Он раскатисто, жизнелюбиво засмеялся,-Метко! Хитроумный гидальго Дон Кихот Ламанчский. Как раз тютелька в тютельку.
Похлопав длинными пальцами по красивому выпуклому лбу, он вслух при- помнил строчки «Дон Кихота»:
- Наш гидальго отличался крепким сложением, был худощав, любил вста- вать спозаранку и увлекался ружейной охотой. Его возраст приближался к пятидесяти годам.- Каменев снова поцокал.-Кажется, не вру. Все совпа- дает.-И, вспоминая, продолжал: - Отдаваясь чтению рыцарских старинных романов, бедный кабальеро ломал себе голову над туманными оборотами речи и изводил себя бессонницей, силясь их понять, хотя сам Аристо- тель, если бы нарочно для этого воскрес, не распутал бы их… И однаж- ды наш благородный герой взялся за чистку принадлежавших его предкам доспехов. Произвел и разные другие, необходимые рыцарю, приготовления. Совершив эту подготовку, почтенный Дон Кихот решился тотчас осущест- вить свой замысел, ибо он полагал, что всякое промедление с его сторо- ны может пагубно отразиться на судьбах человеческого рода.
- Завидная у вас память, Лев Борисович,-проговорил Сталин.
- Однако пальма первенства в данном случае принадлежит. милейший, вам.
- Что я? Читал в школьные годы «Дон Кихота». Детское сокращенное изда- ние. Теперь, пожалуй, придется вновь взять эту книгу.
- Всенепременнейше. И полный текст… Да-с, объявился современный Дон Кихот. Не на тощем Росинанте, а на броневике. И ходит в котелке взамен медного таза. Впрочем, кажется, уже раздобыл кепку. Да-с, а вместо копья перст указующий.- Каменев комически изобразил выпад руки Ленина и, неожиданно вздохнув, произнес какое-то изречение по-латыни. Тут же перевел:-Если бы обрушилась, распавшись, твердь небесная, засыпавшие его обломки не наведут на него страха. Это из Горация… Но вот, Коба, интересно: почему у Старика был такой хитрющий вид?
- Почему?-переспросил Сталин.-Вы, Лев Борисович, мало бывали на толку- чих рынках. Глядишь, человек называет цену. А глаза хитрые. Скостит, уступит. В Тифлисе я умел торговаться даже и с армянами. Удавалось сбить запрос.
- Революции всегда запрашивают много,-раздумчиво проговорил Каме- нев.-Маркс писал об этом.
- Ладно. Займемся делом.
Коба сел за стол, придвинул рукопись Каменева, углубился в чтение. Достал, не глядя, из кармана свою трубку, привычно выколотил о каблук, положил перед собой.
Вот листки и прочитаны. Коба не спеша набил трубку табаком, скупо об- ронил:
- Увесисто. Не имею возражений. Но кое-что я бы добавил.
- Ну-с, ну-с…
- В чем, по Ламанчскому, ныне главная задача? Разъяснять, дискутиро- вать, пропагандировать. Нет, мы не группа пропагандистов-коммунистов, не кружок интеллигентов, искателей истины, а партия революционных масс, которая, если мы не будем дураками… Ну, это уже не для статьи.
Четыре года назад на квартире Аллилуевых Сталин почти в такой же фор- мулировке выложил Каурову подобный тезис. Сейчас подумалось: упрям!
Каменев охотно принял добавления Кобы.
- Превосходно ляжет. Еще пошлифую стиль. Пустим как редакционную?
Левой рукой, опять кружным путем, в обнос усов. Коба сунул трубку в правый угол рта, зажег спичку, раскурил, устремив не выражающий ничего взгляд на язычок пламени, то совсем втягивающийся внутрь чубука, то вдруг выпыхивавший.
- Лучше, Лев Борисович, дадим за вашей подписью. А во избежание криво- толков вставьте, что редакция «Правды» и бюро ЦК не разделяют тезисов Ленина. Это будет, по-моему, самое целесообразное. Вы не против?
Умная усмешка мелькнула под стеклами пенсне.
- Пожалуйста. На ваше, милейший, благоусмотрение.- Это «милейший» гар- монировало с некой барственностью Каменева. Он опять молодцевато про- пел:-Трам-бом-бом-бом! Пойду отделывать.
- Садитесь. Вам здесь удобнее поработать. -Сталин поднялся, освобождая стул.-А мы с товарищем Кауровым отыщем себе место.
Неожиданно Каменев сбросил пиджак, остался в жилетке и белой сорочке со съехавшим чуть набок темным галстуком. Округлость плеч и заметное брюшко свидетельствовали, что и в бурях, в трепке он не спадал в теле. Подтянув крахмально твердые манжеты, он воскликнул:
- Драться так драться!
36
Узенькая комната, куда перешли Сталин с Кауровым, была будто совсем необитаемой. Не было ни стола, ни стула, ни этажерки или шкафа. Лишь у окна приткнулся диван, обитый черной клеенкой, которую кое-где проды- рявили вылезшие на белый свет пружины. Свет действительно был рез- ко-белым: сильная лампочка, не прикрытая каким-либо абажуром, попросту свешивалась на шнурке с потолка. Вколоченные в стену крупные гвозди служили вешалкой; на одном висела солдатская шинель, на другом-фуражка без кокарды. На полу у дивана пятнами серел втоптанный пепел.
- Мое ночное логово,- произнес Сталин.- Случается, застряну-есть где растянуться.
Словно проделывая гимнастическое упражнение, он раскинул на уровне плеч руки, несколько раз согнул и разогнул локтевые суставы. Левая по-прежнему сгибалась лишь наполовину. Коба заставил себя еще и еще поупражняться.
- Открыл бы форточку. Прокурено,- сказал Кауров,
- Ерунда. Сойдет.
Яркое, падающее сверху освещение сделало рельефной, подчеркнуло тенью продольную складочку на тяжелых верхних веках. Прежде, сколь помнил Кауров, такой складки не было. Годы проложили две дорожки и на лбу
- две морщины-закорючки, витками взброшенные над переносицей.
Коба кивком указал на диван:
- Располагайся.
Он почему-то заговорил по-грузински, как бы внося этим особо довери- тельную ноту. Усевшись, Кауров тоже перешел на грузинский:
- Неужели ты действительно хочешь объединения с меньшевиками?
Сталин минуту походил. Встал перед Кауровым:
- У настоящей, Того, хитрости на лбу не написано, что она хитрость.
Когда-то Кауров уже слышал от Кобы этот афоризм. Да, да, это были чуть ли не последние его слова в последнюю их встречу в 1913 году. Удиви- тельно. Сталин теперь с них же начинает.
- Ты же, Того, шахматист. Значит, должен понимать. Объединение-это ход. Конечно, объединившись, мы сохраним собственную фракцию. Но сразу же займем место у руля Советов. Отсюда еще лишь шаг-другой до образо- вания правительства советских партий. Заполучим две-три ключевые вы- сотки. А потом при удобном случае…
Здоровой рукой или, вернее, лишь кистью Сталин сделал скупой жест -в точности такой же, как и четыре года назад в комнатке у Аллилуе- вых,-будто свернул шею некоему куренку.
- Вели бы наступление под видом обороны,- продолжал Сталин.- И в нес- колько этапов кампанию бы выиграли. Вот тебе перспектива развития ре- волюции.
- Ты говорил это Ильичу?
- Пытался. Но, как известно, хуже всякого глухого тот, кто не хочет слышать.- В тоне опять просквозило обиженное самолюбие.- Почитал бы ты его статьи, которые он из Швейцарии прислал в «Правду». Мы их не напе- чатали. Его беда: потерял ощущение России.
Сталин еще несколькими фразами язвительно охарактеризовал план Ленина. Издал шипящий звук, что-то вроде «п-ш-ш-ш».
- Диалектик! Государство, негосударство, полугосударство… Ха! Ты об- ратил внимание, как он ходит?
Вновь выплеснулась озлобленность Кобы. Он утрированно изобразил Ленина
- выставил вперед плечо, стал кособоким и, устремив взгляд в одну сто- рону, зашагал в другую.
- Видишь, не туда идет, куда намеревается.- Сталин помолчал.- Так оно, думаю, и будет: не туда придет, куда глядит. И как-нибудь все утрясет- ся.
Кауров не столько возражал, сколько расспрашивал:
- Коба, а вот как насчет войны?
Сталин, не отвечая, занялся трубкой. Кауров, однако, не проявил терпе- ния:
- И почему ты во время войны ничем не дал знать о своих взглядах? От тебя ничего к нам в якутскую ссылку не дошло. Я не раз уже прикидывал: почему Коба не выскажется?
Сталин задымил, поднес огонек к доставшему папиросу гостю.
- А что ты написал?
- От меня, Коба, никто и не ждал этого. Но среди товарищей я не помал- кивал… Бывало, махнем в Якутск вместе с Серго…
- С Серго?- живо переспросил Сталин.
- Ну да. Обитали с ним в селе Покровском. Два большевика на все село.
- Как он там переносил стужу? Был здоров? Не тосковал?
- Может быть, и тосковал бы, да…- Кауров запнулся.
- Досказывай.-Сталин по-русски привел пословицу:- В чем проговорился, с тем и распростился. Что он там? Втюрился?
Кауров кивнул. Коба заинтересованно продолжал вытягивать из него под- робности. Пришлось рассказать про влюбленного Серго.
- Врезался!-все так же по-русски определил Сталин. И прокомментиро- вал:- Отсидишь три года в Шлиссельбургской крепости, потянет к бабе.
Кауров отвел глаза. Некий нравственный запрет восставал против грубого суждения Кобы.
- Чего застеснялся, красна девица? Как думаешь, обкрутятся?
- Уверен!
- Ха, что творит Россия! Грузии нашел себе пару в Якутии.
Сталин порасспросил о большевиках, что в войну отбывали якутскую ссыл- ку. Не обошел и Иркутск, пытливо разузнавал о тамошних революционных делах, о настроениях, о линии большевистской фракции. Затем снова про- шелся, раскурил трубку и переменил тему:
- Когда мне, Того, приходится разговаривать по-грузински, то сначала я говорю легко, а потом замечаю, что нет-нет, а подыскиваю слова. А если задумаюсь, думаю по-русски. Окончательно стал русским.
Этот мотив тоже уже был знаком Каурову, хотя резкий грузинский акцент в русском произношении, ошибки в ударениях, от чего Коба так и не из- бавился, противоречили, казалось, его признанию. Уловив сомнение, Коба подтвердил:
- Стал русским.
- И что же?
- Что?-Сталин помедлил.-Русь, куда ты несешься, дай ответ. Не дает от- вета.
На слух Каурова, эти известнейшие слова Гоголя странно звучали в устах большевика. Мысль о неисповедимости путей России была, разумеется, чужда русскому марксистскому движению. Оно и возникло-то в борьбе про- тив нее. И вдруг Сталин в узенькой пустой комнате на Мойке в ночной беседе с другом вымолвил: «Не дает ответа». Э, так он, кажется, вер- нулся к тому, о чем сперва не захотел говорить, к словно бы повисшему вопросу Каурова: почему во время войны не высказывался?
Теперь Кауров внимал не перебивая. Сталин продолжал:
- А товарищ Ламанчский преподносит нам ответ: государство без армии, без полиции.- Пыхнув трубкой, он вынул ее изо рта и с сипотцой дунул в поднимающийся к голой лампочке дымный клубок, который тотчас космами расползся. Картинность заменила ему долгие речи. Он и далее выражался кратко:- Сбросить грязное белье… Это нетрудно, когда дело идет о всяких одежках эмигрантского полупризрачного существования. Нетрудно повернуть туда-сюда…-Сталин поупражнял пальцы, распрямляя и снова сжимая ладонь.-А поверни-ка Россию! Мы же беремся это сделать, ведем к власти нашу партию.-Он не убыстрял слов, по-прежнему негромких, но го- ворил с силой, которая ощущалась собеседником.- Позволительно ли нам, революционерам России, рассматривать ее как страну без истории, стра- ну, лишенную национального духа и характера?
Кауров слушал, испытывая опять смятение мыслей. Как отнестись к Кобе? К какому направлению его причислить? Социал-патриот? Нет, совсем не то. Но откуда же это у него: Россия, Русь? В дружеском кругу большеви- ков этак о России не говаривали. Ни на какую полочку его не поместишь.
Многое в нем привлекательно. Вот он только что сказал: ведем партию к власти. Но сам-то отнюдь не властолюбец! Его зарок: ничего для себя. Как и в былые годы, ходит обтрепанным. Ночует на этом продавленном ди- ване, не имея, наверное, ни одеяла, ни подушки. Работает и днями, и ночами. И не выставляется. держится не на виду. Так у нас и будет: власть без властолюбия!
Окно уже чуть помутнело, Кауров стал прощаться:
- Надо бы, Коба, еще повстречаться.
- Захаживай.
Однако в считанные дни этого приезда Каурову больше не довелось потол- ковать с Кобой.
37
Солдат Кауров вновь приехал из Иркутска в Питер в том же 1917 году на исходе лета или, говоря точней, в воскресенье двадцатого августа. Тог- дашние даты легко запоминались, могли быть и впоследствии восстановле- ны без затруднения: из них складывался календарь русской революции, на его листках оставались метки несущихся будто наперегонки событий.
8 тот ясный августовский день происходили выборы в Петроградскую го- родскую думу, которым в газетах, что Кауров накупил в вокзальном киос- ке, были посвящены аншлаги во всю полосу, аншлаги, называемые также шапками на не чуждом ему еще со времен дореволюционной «Правды» жарго- не профессионалов. Каждая призывала, напутствовала на свой лад избира- телей.
Нашлась тут и невзрачная газета большевиков «Пролетарий»-орган Цент- рального Комитета партии. Да, полтора месяца назад «Правда» была разг- ромлена юнкерским отрядом и запрещена, но потребовалось лишь несколько дней, чтобы ей на смену появился «Рабочий и солдат». Временное прави- тельство закрыло и эту газету, однако почти тотчас же ее место занял «Пролетарий».
Здесь же Кауров бегло просмотрел страницы «Пролетария». Э, передовица, помещенная без подписи, принадлежит, видимо, Сталину. По разным приз- накам-короткая энергичная фраза, повторы, призванные усилить речь,- можно безошибочно угадать его руку. Даже некоторые документы партии, что Кобе теперь довелось писать, были, на глаз Каурова, словно мечены некой именной печатью.
Как раз в день отъезда из Иркутска он успел заполучить дошедшую из столицы газету своей партии (тогда «Рабочий и солдат»), где было опуб- ликовано обращение питерской городской конференции большевиков «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда». Там говори- лось о восторжествовавшей контрреволюции, которая загнала Ленина в но- вое подполье, упекла в тюрьму ряд выдающихся вождей отбитой революци- онной атаки. Сквозь набранные крупноватым шрифтом ровные столбцы как бы проступал знакомый, разборчивый-каждая буковка поставлена впря- мую-почерк Сталина. Кто. как не он, мог повторить в этом воззвании строчку, уже дважды или трижды фигурировавшую в творениях Кобы-журна- листа: «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!»?
Однако пока что газетка неказиста. Вот куда приложить бы руки, порабо- тать в «Пролетарии»!
- Ваши документы!
Этот оклик возвращает Каурова под своды обширного людского пассажирс- кого зала. К зачитавшемуся солдату-иркутянину подступил патруль-два юнкера и прапорщик. У юнкеров винтовки с примкнутыми штыками. Лоснится вороненая сталь. Гимнастерку прапорщика украшают беленький Георгий и нашивка за ранение. Глаза холодно озирают солдата, расценивают нерядо- вое обличие. Чистенько одет. Тонка кожа загорелых щек, нежный румянец сгодился бы и девушке. Багаж явно не солдатский-у ног стоят два чемо- дана. И впился, изволите ли видеть, в листок большевистской партии.
- Теперь, Того, вываливай впечатления. Что насчет Старика скажешь?
- Коба, а где ты был, когда он второй раз выступал? Я уж во все сторо- ны глядел, а тебя так и не увидел.
Сталин, однако, как и в прежние времена, пресек любопытство собеседни- ка:
- Не важно, был, не был. Не обо мне толк.- И повторил:- Что о Старике скажешь?
Каурову пришлось совершить усилие, чтобы наперекор чему-то давящему, исходившему от Кобы, ответить без уклончивости:
- Меня, какая штука, он убедил.
Эх, прокралась все-таки «какая штука».
- Почти убедил?
Черт возьми, этот нелегкий собеседник, знававший, казалось, лишь то- порно обтесанную, лаконичную речь, тонко схватывал психологические ню- ансы. Кауров признался:
- Почти.
- Другой коленкор.
Сталин поднялся и, покуривая, принялся ходить. Это было своего рода молчаливым приглашением: выговаривайся, послушаю.
34
…Выступая в этот же день вторично со своими тезисами-теперь в боль- шом, что звался белым, зале, где собрались и меньшевики и большевики,- Ленин построил свое слово иначе, чем перед однопартийцами в тесноватой комнате на хорах. Там, на верхотуре, ему был дан только один час. Он лишь как бы выкинул свой флаг, изложил череду мыслей, набегавших одна на другую, составивших цельную программу, с которой и ради которой прорвался сюда, в революционный Петроград, неслыханно новую для всех, объявленную до ультимативности твердо, поневоле сжатую и из-за этого, быть может, особо удивлявшую.
В белом же зале он говорил два часа. Его появление на трибуне, позади которой над столом президиума зияла пустотой золоченая рама-в ней еще недавно обретался портрет императора,- не вызвало хлопков. Вместе со всем залом настороженно затих и левый сектор-пристанище большевиков. Ленин быстрым и, как воспринял Кауров, угрюмо непреклонным движением провел вправо-влево по рыжим усам и опять начал с заявления, что выс- тупает лишь от своего имени.
Вновь оглашал тезисы, гвоздил и гвоздил. Теперь аргументация стала бо- лее развернутой. И, хотя Ленин обращался ко всей аудитории, в которой преобладали делегаты-меньшевики,-военная форма была и для многих среди них печатью времени,-Кауров не мог избавиться от ощущения, что вновь запламеневшие узкие глаза оратора и сама быстрая речь как бы выделяют, имеют в виду тех, кто уже выслушал слово на хорах.
Не заглаживая колюще острых углов своей программы, выпаливая резкости, Ленин вместе с тем обстоятельно разбирал темы, на которые и для Кауро- ва еще требовался ответ. Нет, это не касалось вопросов о войне, об ин- тернациональном долге пролетарского революционера, о разрыве с любыми течениями, допускающими хотя бы на капельку-этакое «на капельку» Ленин дважды или трижды употребил в разных местах речи,- допускающими обо- рончество в империалистической войне. Непримиримость Ленина к болоту, или так называемому центру, к краснобаям, прикрывающим революционными руладами собственную бесхребетность, тоже пришлась по душе Каурову. «Святая простота»-этим известным выражением Ильич когда-то определил его, пленившегося Эмилем Вандервельде, тоже мастаком фразы, в дальней- шем, в первые же дни войны, сбросившим покров интернационализма. Ны- не-то он, Кауров -по крайней мере, так ему казалось, -перестал быть простаком. способным клюнуть на приманку фальшивого словца. И был все- цело солидарен с Лениным: не верить ни на капельку трубадурам соглаша- тельства, соловьям половинчатости, рассыпающим ну совсем-совсем рево- люционную трель.
Но другая проблема-наиважнейшая, центральная, как упирал Ленин - представлялась Каурову неясной, тут после собрания на хорах в его мыс- ли вторглась смута. Да, бесспорно, центральная, в этом нет сомнения: государство, власть… Однако не выдумка ли, не плод ли умозрения, книжности провозвещаемое Лениным государство-коммуна?
В какую-то минуту стремнина речи добирается сюда. Теперь у Ленина есть время, чтобы основательнее охарактеризовать воззрения Маркса и Энгель- са на сей предмет. Он наизусть приводит их высказывания, забытые, за- терянные, не цитируемые пропагандистами и теоретиками социал-демокра- тии. Уже выйдя из-за кафедры, сунув пальцы в жилетные кармашки, то от- кидываясь с носков на каблуки, то опять подаваясь корпусом вперед, он с явной охотой исполняет эту миссию марксиста-просветителя.
Но самые весомые доводы он еще приберегал. Подошла их очередь:
- Если вы полагаете, что рабочее государство сфантазировано, то нс угодно ли вам, товарищи делегаты Всероссийского совещания Советов, ог- лянуться на самих себя? Кто сочинил, кто выдумал Советы? Они рождены жизнью, рождены революцией. Нет реальной силы, которая могла бы их распустить. Они, по сути дела, власть.-Ленин выбросил перед собой обе ладони, как бы подавая, показывая свое утверждение.-Власть или, вер- нее, из-за присущей соглашателям нерешительности, уступчивости -полув- ласть. Поскольку эта полувласть существует, постольку в России уже создано на деле, хотя и в слабой зачаточной форме, новое государство типа Парижской Коммуны. Разве оно кем-нибудь придумано? Оно живет ря- дом с правительством капиталистов.
Некая часть сомнений Каурова рассеялась, Ленин перетаскивал и его на свою сторону. И все же бывший студент-математик, солдат сибирского полка, мог перечислить еще ряд недоумений. Отказаться от демократичес- кой республики? Издавна Кауров привык к мысли, что большевики-самые крайние, самые последовательные демократы. Ленин подошел и к этому:
- История возложила на международное пролетарское движение задачу вес- ти человечество к отмиранию всякого государства.
Чудилось, его картавость вносит какую-то теплоту жизни, нечто близко ощутимое в слова: международное пролетарское… Нет, дело, конечно, не в картавости. Ленин даже интонацией выражал ставшее для него естест- венным и неотделимым от духовной его личности исповедание того, что пролетарии всех стран составляют общность более тесную, более высокую, чем общность нации. Здесь в Таврическом дворце Кауров схватил слухом и глазом этакое естество Ильича, испытал прелесть проникновения. И сразу же доводы Ленина о необычайном государстве, сперва показавшиеся уто- пистикой, чуть ли не дичью, сделались ближе.
- Социалистическая революция, эра которой началась, обретает смысл лишь в уничтожении государства,-опять устремив сверкавшие зрачки в не- ведомую гипнотическую точку, с силой долбил Ленин.- Путь к этому про- легает через власть Советов. Заявляю без колебаний, что деятельность пролетарской партии стала бы бессмысленной, партия революционного Ин- тернационала изменила бы себе, если не держаться такой перспективы, такой нити.
Он убеждал своей убежденностью. Порою с мест, занимаемых меньшевиками, доносились иронические возгласы, кто-то во всеуслышание пустил оттуда язвительно -бред, но Ленин не позволял себя отвлечь, прорубался по собственной наметке. Большевики внимали молча. А он все разбирал, рассматривал грядущую власть пролетариата, прощупывал, выявлял ее упо- ры. Лексикон был изобилен, низвергались во множестве определения, эпи- теты, уподобления, видимо, уже найденные раньше в неотступном думании. И опять наряду с логикой воздействовало и что-то личное: крепчайшая вера в неоспоримость истин, которые он излагал. Чувствовалось, он с личной ненавистью отвергал систему бюрократического управления:
- Надо отбросить закоренелые глупейшие чиновничьи предрассудки, тупую казенщину навыков канцелярской России, реакционно-профессорские измыш- ления о необходимости бюрократизма.
Далее он и тут развил предупреждение Маркса об опасностях, грозящих изнутри государству-коммуне, о возможности превращения рабочих делега- тов и должностных лиц из слуг общества в его господ, и опять-таки по Марксу перечислил меры, которые безотказно предотвратят такую возмож- ность.
- Трудно?-спросил он, наклоняясь к аудитории.-Да! Но трудное не есть невозможное.
Эти вот слова-трудное не есть невозможное-и оказались почему-то пос- ледней гирькой, которая перетянула Каурова к ленинским тезисам. Прав- да, мысли еще не уложились, оставались взвихренными, взбаламученными, еще следовало думать и думать, но Кауров был уже радостно готов, как и в пронесшиеся годы, меченные Вторым съездом, революционным штурмом, поражением, новым подъемом, мировой войной, определиться в качестве ленинца.
В зале на меньшевистской стороне возник гул, когда Ленин подошел к своему заключительному тезису, предложил сбросить грязное белье, отка- заться от измаранного наименования-социал-демократическая партия-и возродить старое, славное, научно точное звание: коммунисты.
Пережидая шум, прищурясь и вновь обретя вид хитреца, он некоторое вре- мя смотрел на своих противников. Затем, так и не откликнувшись на вык- рики, сказал еще об одной задаче: создать революционный Интернационал против социал-патриотов, а также и против тех, кто отказывается с ними рвать. На этом он без какой-либо звонкой концовки завершил речь, пос- тавил точку…
- Впрочем, Коба, не точку, а… А сделал обеими руками округляющий жест, вот этак, и будто опустил некий круглый кувшин или вазу на край пюпитра. Понимаешь?
- Понимаю. Поставил, значит, на край вазу. Что же от нее в тряске ос- танется?
- Ты уже толкуешь символически.
- Хо, попал и в символисты. Ладно, давай дальше впечатления.
- Да ты информирован без меня.
- О твоих впечатлениях? Гони, Того, гони.
- Понимаешь, если брать все в целом… Я вот и сам хочу определить: в чем же смысл появления Ленина, его приезда? И нахожу ответ: он сказал такое… Повторяю, если брать все в целом… Такое, чего никто, кроме него, ни одни человек на земном шаре не сказал бы.
- Не философствуй. А то, кажись, ударишься в теорию героя и толпы. Го- вори дельно. Что же там было после его доклада?
Кауров начал характеризовать прения, тоже в своем роде примечательные, но в комнату вдруг вторгся Каменев, держа в белой руке исписанные длинные листки.
35
Пиджак вошедшего был расстегнут, волны русой шевелюры несколько разме- таны.
- Трам-бом-бом-бом!- бравурно, в темпе марша пропел он, взмахивая листками. - Только что закончил. С пылу с жару!
Его выпуклые голубые глаза скользнули сквозь пенсне по остроносому ли- цу солдата, которого он сегодня видел возле Кобы.
Коба перестал ходить.
- Ничего. Это мой друг,-проговорил он.-Член партии. Работал в «Прав- де». Нам он не помешает.-И, не тратя более слов, назвал фамилии обоих:
- Каменев. Кауров.
Каменев со свойственной ему рассеянно-благодушной улыбкой поклонился, затем кинул листки на стол:
- Коба, прочитайте. Кажется, удалось обосновать взгляд нашей редакции.
- Нашей партии,-поправил Сталин.
- Совершенно верно. Взгляд партии в противоположность схеме Ленина.
Сталин без улыбки проронил:
- Ленина-Ламанчского?
Каменев живо взбросил голову, приоткрыл толстые губы, поцокал языком, как бы нечто дегустируя.
- Ламанчского? Это метко!-Он раскатисто, жизнелюбиво засмеялся,-Метко! Хитроумный гидальго Дон Кихот Ламанчский. Как раз тютелька в тютельку.
Похлопав длинными пальцами по красивому выпуклому лбу, он вслух при- помнил строчки «Дон Кихота»:
- Наш гидальго отличался крепким сложением, был худощав, любил вста- вать спозаранку и увлекался ружейной охотой. Его возраст приближался к пятидесяти годам.- Каменев снова поцокал.-Кажется, не вру. Все совпа- дает.-И, вспоминая, продолжал: - Отдаваясь чтению рыцарских старинных романов, бедный кабальеро ломал себе голову над туманными оборотами речи и изводил себя бессонницей, силясь их понять, хотя сам Аристо- тель, если бы нарочно для этого воскрес, не распутал бы их… И однаж- ды наш благородный герой взялся за чистку принадлежавших его предкам доспехов. Произвел и разные другие, необходимые рыцарю, приготовления. Совершив эту подготовку, почтенный Дон Кихот решился тотчас осущест- вить свой замысел, ибо он полагал, что всякое промедление с его сторо- ны может пагубно отразиться на судьбах человеческого рода.
- Завидная у вас память, Лев Борисович,-проговорил Сталин.
- Однако пальма первенства в данном случае принадлежит. милейший, вам.
- Что я? Читал в школьные годы «Дон Кихота». Детское сокращенное изда- ние. Теперь, пожалуй, придется вновь взять эту книгу.
- Всенепременнейше. И полный текст… Да-с, объявился современный Дон Кихот. Не на тощем Росинанте, а на броневике. И ходит в котелке взамен медного таза. Впрочем, кажется, уже раздобыл кепку. Да-с, а вместо копья перст указующий.- Каменев комически изобразил выпад руки Ленина и, неожиданно вздохнув, произнес какое-то изречение по-латыни. Тут же перевел:-Если бы обрушилась, распавшись, твердь небесная, засыпавшие его обломки не наведут на него страха. Это из Горация… Но вот, Коба, интересно: почему у Старика был такой хитрющий вид?
- Почему?-переспросил Сталин.-Вы, Лев Борисович, мало бывали на толку- чих рынках. Глядишь, человек называет цену. А глаза хитрые. Скостит, уступит. В Тифлисе я умел торговаться даже и с армянами. Удавалось сбить запрос.
- Революции всегда запрашивают много,-раздумчиво проговорил Каме- нев.-Маркс писал об этом.
- Ладно. Займемся делом.
Коба сел за стол, придвинул рукопись Каменева, углубился в чтение. Достал, не глядя, из кармана свою трубку, привычно выколотил о каблук, положил перед собой.
Вот листки и прочитаны. Коба не спеша набил трубку табаком, скупо об- ронил:
- Увесисто. Не имею возражений. Но кое-что я бы добавил.
- Ну-с, ну-с…
- В чем, по Ламанчскому, ныне главная задача? Разъяснять, дискутиро- вать, пропагандировать. Нет, мы не группа пропагандистов-коммунистов, не кружок интеллигентов, искателей истины, а партия революционных масс, которая, если мы не будем дураками… Ну, это уже не для статьи.
Четыре года назад на квартире Аллилуевых Сталин почти в такой же фор- мулировке выложил Каурову подобный тезис. Сейчас подумалось: упрям!
Каменев охотно принял добавления Кобы.
- Превосходно ляжет. Еще пошлифую стиль. Пустим как редакционную?
Левой рукой, опять кружным путем, в обнос усов. Коба сунул трубку в правый угол рта, зажег спичку, раскурил, устремив не выражающий ничего взгляд на язычок пламени, то совсем втягивающийся внутрь чубука, то вдруг выпыхивавший.
- Лучше, Лев Борисович, дадим за вашей подписью. А во избежание криво- толков вставьте, что редакция «Правды» и бюро ЦК не разделяют тезисов Ленина. Это будет, по-моему, самое целесообразное. Вы не против?
Умная усмешка мелькнула под стеклами пенсне.
- Пожалуйста. На ваше, милейший, благоусмотрение.- Это «милейший» гар- монировало с некой барственностью Каменева. Он опять молодцевато про- пел:-Трам-бом-бом-бом! Пойду отделывать.
- Садитесь. Вам здесь удобнее поработать. -Сталин поднялся, освобождая стул.-А мы с товарищем Кауровым отыщем себе место.
Неожиданно Каменев сбросил пиджак, остался в жилетке и белой сорочке со съехавшим чуть набок темным галстуком. Округлость плеч и заметное брюшко свидетельствовали, что и в бурях, в трепке он не спадал в теле. Подтянув крахмально твердые манжеты, он воскликнул:
- Драться так драться!
36
Узенькая комната, куда перешли Сталин с Кауровым, была будто совсем необитаемой. Не было ни стола, ни стула, ни этажерки или шкафа. Лишь у окна приткнулся диван, обитый черной клеенкой, которую кое-где проды- рявили вылезшие на белый свет пружины. Свет действительно был рез- ко-белым: сильная лампочка, не прикрытая каким-либо абажуром, попросту свешивалась на шнурке с потолка. Вколоченные в стену крупные гвозди служили вешалкой; на одном висела солдатская шинель, на другом-фуражка без кокарды. На полу у дивана пятнами серел втоптанный пепел.
- Мое ночное логово,- произнес Сталин.- Случается, застряну-есть где растянуться.
Словно проделывая гимнастическое упражнение, он раскинул на уровне плеч руки, несколько раз согнул и разогнул локтевые суставы. Левая по-прежнему сгибалась лишь наполовину. Коба заставил себя еще и еще поупражняться.
- Открыл бы форточку. Прокурено,- сказал Кауров,
- Ерунда. Сойдет.
Яркое, падающее сверху освещение сделало рельефной, подчеркнуло тенью продольную складочку на тяжелых верхних веках. Прежде, сколь помнил Кауров, такой складки не было. Годы проложили две дорожки и на лбу
- две морщины-закорючки, витками взброшенные над переносицей.
Коба кивком указал на диван:
- Располагайся.
Он почему-то заговорил по-грузински, как бы внося этим особо довери- тельную ноту. Усевшись, Кауров тоже перешел на грузинский:
- Неужели ты действительно хочешь объединения с меньшевиками?
Сталин минуту походил. Встал перед Кауровым:
- У настоящей, Того, хитрости на лбу не написано, что она хитрость.
Когда-то Кауров уже слышал от Кобы этот афоризм. Да, да, это были чуть ли не последние его слова в последнюю их встречу в 1913 году. Удиви- тельно. Сталин теперь с них же начинает.
- Ты же, Того, шахматист. Значит, должен понимать. Объединение-это ход. Конечно, объединившись, мы сохраним собственную фракцию. Но сразу же займем место у руля Советов. Отсюда еще лишь шаг-другой до образо- вания правительства советских партий. Заполучим две-три ключевые вы- сотки. А потом при удобном случае…
Здоровой рукой или, вернее, лишь кистью Сталин сделал скупой жест -в точности такой же, как и четыре года назад в комнатке у Аллилуе- вых,-будто свернул шею некоему куренку.
- Вели бы наступление под видом обороны,- продолжал Сталин.- И в нес- колько этапов кампанию бы выиграли. Вот тебе перспектива развития ре- волюции.
- Ты говорил это Ильичу?
- Пытался. Но, как известно, хуже всякого глухого тот, кто не хочет слышать.- В тоне опять просквозило обиженное самолюбие.- Почитал бы ты его статьи, которые он из Швейцарии прислал в «Правду». Мы их не напе- чатали. Его беда: потерял ощущение России.
Сталин еще несколькими фразами язвительно охарактеризовал план Ленина. Издал шипящий звук, что-то вроде «п-ш-ш-ш».
- Диалектик! Государство, негосударство, полугосударство… Ха! Ты об- ратил внимание, как он ходит?
Вновь выплеснулась озлобленность Кобы. Он утрированно изобразил Ленина
- выставил вперед плечо, стал кособоким и, устремив взгляд в одну сто- рону, зашагал в другую.
- Видишь, не туда идет, куда намеревается.- Сталин помолчал.- Так оно, думаю, и будет: не туда придет, куда глядит. И как-нибудь все утрясет- ся.
Кауров не столько возражал, сколько расспрашивал:
- Коба, а вот как насчет войны?
Сталин, не отвечая, занялся трубкой. Кауров, однако, не проявил терпе- ния:
- И почему ты во время войны ничем не дал знать о своих взглядах? От тебя ничего к нам в якутскую ссылку не дошло. Я не раз уже прикидывал: почему Коба не выскажется?
Сталин задымил, поднес огонек к доставшему папиросу гостю.
- А что ты написал?
- От меня, Коба, никто и не ждал этого. Но среди товарищей я не помал- кивал… Бывало, махнем в Якутск вместе с Серго…
- С Серго?- живо переспросил Сталин.
- Ну да. Обитали с ним в селе Покровском. Два большевика на все село.
- Как он там переносил стужу? Был здоров? Не тосковал?
- Может быть, и тосковал бы, да…- Кауров запнулся.
- Досказывай.-Сталин по-русски привел пословицу:- В чем проговорился, с тем и распростился. Что он там? Втюрился?
Кауров кивнул. Коба заинтересованно продолжал вытягивать из него под- робности. Пришлось рассказать про влюбленного Серго.
- Врезался!-все так же по-русски определил Сталин. И прокомментиро- вал:- Отсидишь три года в Шлиссельбургской крепости, потянет к бабе.
Кауров отвел глаза. Некий нравственный запрет восставал против грубого суждения Кобы.
- Чего застеснялся, красна девица? Как думаешь, обкрутятся?
- Уверен!
- Ха, что творит Россия! Грузии нашел себе пару в Якутии.
Сталин порасспросил о большевиках, что в войну отбывали якутскую ссыл- ку. Не обошел и Иркутск, пытливо разузнавал о тамошних революционных делах, о настроениях, о линии большевистской фракции. Затем снова про- шелся, раскурил трубку и переменил тему:
- Когда мне, Того, приходится разговаривать по-грузински, то сначала я говорю легко, а потом замечаю, что нет-нет, а подыскиваю слова. А если задумаюсь, думаю по-русски. Окончательно стал русским.
Этот мотив тоже уже был знаком Каурову, хотя резкий грузинский акцент в русском произношении, ошибки в ударениях, от чего Коба так и не из- бавился, противоречили, казалось, его признанию. Уловив сомнение, Коба подтвердил:
- Стал русским.
- И что же?
- Что?-Сталин помедлил.-Русь, куда ты несешься, дай ответ. Не дает от- вета.
На слух Каурова, эти известнейшие слова Гоголя странно звучали в устах большевика. Мысль о неисповедимости путей России была, разумеется, чужда русскому марксистскому движению. Оно и возникло-то в борьбе про- тив нее. И вдруг Сталин в узенькой пустой комнате на Мойке в ночной беседе с другом вымолвил: «Не дает ответа». Э, так он, кажется, вер- нулся к тому, о чем сперва не захотел говорить, к словно бы повисшему вопросу Каурова: почему во время войны не высказывался?
Теперь Кауров внимал не перебивая. Сталин продолжал:
- А товарищ Ламанчский преподносит нам ответ: государство без армии, без полиции.- Пыхнув трубкой, он вынул ее изо рта и с сипотцой дунул в поднимающийся к голой лампочке дымный клубок, который тотчас космами расползся. Картинность заменила ему долгие речи. Он и далее выражался кратко:- Сбросить грязное белье… Это нетрудно, когда дело идет о всяких одежках эмигрантского полупризрачного существования. Нетрудно повернуть туда-сюда…-Сталин поупражнял пальцы, распрямляя и снова сжимая ладонь.-А поверни-ка Россию! Мы же беремся это сделать, ведем к власти нашу партию.-Он не убыстрял слов, по-прежнему негромких, но го- ворил с силой, которая ощущалась собеседником.- Позволительно ли нам, революционерам России, рассматривать ее как страну без истории, стра- ну, лишенную национального духа и характера?
Кауров слушал, испытывая опять смятение мыслей. Как отнестись к Кобе? К какому направлению его причислить? Социал-патриот? Нет, совсем не то. Но откуда же это у него: Россия, Русь? В дружеском кругу большеви- ков этак о России не говаривали. Ни на какую полочку его не поместишь.
Многое в нем привлекательно. Вот он только что сказал: ведем партию к власти. Но сам-то отнюдь не властолюбец! Его зарок: ничего для себя. Как и в былые годы, ходит обтрепанным. Ночует на этом продавленном ди- ване, не имея, наверное, ни одеяла, ни подушки. Работает и днями, и ночами. И не выставляется. держится не на виду. Так у нас и будет: власть без властолюбия!
Окно уже чуть помутнело, Кауров стал прощаться:
- Надо бы, Коба, еще повстречаться.
- Захаживай.
Однако в считанные дни этого приезда Каурову больше не довелось потол- ковать с Кобой.
37
Солдат Кауров вновь приехал из Иркутска в Питер в том же 1917 году на исходе лета или, говоря точней, в воскресенье двадцатого августа. Тог- дашние даты легко запоминались, могли быть и впоследствии восстановле- ны без затруднения: из них складывался календарь русской революции, на его листках оставались метки несущихся будто наперегонки событий.
8 тот ясный августовский день происходили выборы в Петроградскую го- родскую думу, которым в газетах, что Кауров накупил в вокзальном киос- ке, были посвящены аншлаги во всю полосу, аншлаги, называемые также шапками на не чуждом ему еще со времен дореволюционной «Правды» жарго- не профессионалов. Каждая призывала, напутствовала на свой лад избира- телей.
Нашлась тут и невзрачная газета большевиков «Пролетарий»-орган Цент- рального Комитета партии. Да, полтора месяца назад «Правда» была разг- ромлена юнкерским отрядом и запрещена, но потребовалось лишь несколько дней, чтобы ей на смену появился «Рабочий и солдат». Временное прави- тельство закрыло и эту газету, однако почти тотчас же ее место занял «Пролетарий».
Здесь же Кауров бегло просмотрел страницы «Пролетария». Э, передовица, помещенная без подписи, принадлежит, видимо, Сталину. По разным приз- накам-короткая энергичная фраза, повторы, призванные усилить речь,- можно безошибочно угадать его руку. Даже некоторые документы партии, что Кобе теперь довелось писать, были, на глаз Каурова, словно мечены некой именной печатью.
Как раз в день отъезда из Иркутска он успел заполучить дошедшую из столицы газету своей партии (тогда «Рабочий и солдат»), где было опуб- ликовано обращение питерской городской конференции большевиков «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда». Там говори- лось о восторжествовавшей контрреволюции, которая загнала Ленина в но- вое подполье, упекла в тюрьму ряд выдающихся вождей отбитой революци- онной атаки. Сквозь набранные крупноватым шрифтом ровные столбцы как бы проступал знакомый, разборчивый-каждая буковка поставлена впря- мую-почерк Сталина. Кто. как не он, мог повторить в этом воззвании строчку, уже дважды или трижды фигурировавшую в творениях Кобы-журна- листа: «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!»?
Однако пока что газетка неказиста. Вот куда приложить бы руки, порабо- тать в «Пролетарии»!
- Ваши документы!
Этот оклик возвращает Каурова под своды обширного людского пассажирс- кого зала. К зачитавшемуся солдату-иркутянину подступил патруль-два юнкера и прапорщик. У юнкеров винтовки с примкнутыми штыками. Лоснится вороненая сталь. Гимнастерку прапорщика украшают беленький Георгий и нашивка за ранение. Глаза холодно озирают солдата, расценивают нерядо- вое обличие. Чистенько одет. Тонка кожа загорелых щек, нежный румянец сгодился бы и девушке. Багаж явно не солдатский-у ног стоят два чемо- дана. И впился, изволите ли видеть, в листок большевистской партии.