Он начал так:
- Хочу сказать о том, чего здесь еще не говорили. Это скромность Лени- на, признание своих ошибок. Приведу два случая.
Не заботясь порой о грамматике, все в той же неторопливой, словно бесстрастной манере, без жестов Коба изложил следующее:
- Дело происходило в 1905 году в декабре на Общероссийской большевист- ской конференции. Тогда стоял вопрос о бойкоте виттевской думы. Близ- кие к товарищу Ленину люди, а среди этих людей находились люди очень острые…
Пожалуй, лишь это выражение «очень острые» было произнесено не в ров- ном тоне. а выделено некоторой едкостью. И как бы приобретало скрытую многозначительность.
- Среди них, близких товарищу Ленину,-повторил Сталин (этакое как бы не нарочитое, без нажима повторение, свойственное Сталину, не ослабля- ло его речь, наоборот, еще сообщало ей силу, нелегко разгадывае- мую),-был, между прочим, Игорев, он же Горев-теперешний меньшевик; за- тем Лозовский, ныне член ВЦСПС…
О Лозовском знали, что он еще в 1919 году возглавлял группу социал-де- мократов-интернационалистов и лишь несколько месяцев назад вернулся в РКП(б).
Сталин еще пополнил перечень:
- Крайне левый Красин и другие.
В этом простом перечислении, далеком, казалось бы, от злобы дня, в этих фамилиях, которые будто только сейчас, сию минуту рождались в па- мяти не пользующегося никакой записью оратора, содержалось или, точ- нее, таилось что-то, заставлявшее внимательно слушать.
- Эта семерка,-продолжал Сталин,-которую мы наделяли всякими эпитета- ми, уверяла, что Ильич против выборов и за бойкот Думы. Так оно и было действительно. Но открылись прения, повели атаку провинциалы, сибиря- ки, кавказцы.-Сталин приостановился, выговорив это «кавказцы», ничем больше он против скромности не погрешил, не выдвинул себя,-и каково же было наше удивление, когда в конце наших речей Ленин выступает и заяв- ляет, что теперь видит, что ошибался, и примыкает к фракции. Мы были поражены. Это произвело впечатление электрического удара. Мы устроили ему овацию. А семерка…
Оборвав или, хочется сказать, обрубив фразу, Сталин левой рукой как бы отмахнулся, что-то будто сбросил. Таков был первый его жест. Отнюдь не размашистый, даже, пожалуй, не свободный, как если бы кто-то придержи- вал локтевой сустав, не давал воли. Правая рука за бортом кителя вовсе не двинулась.
У Каурова, как, наверное, и еще у иных слушателей, безотчетно возника- ли смутные, точно пробегающая легкая тень, сопоставления. Платоныч да- же не позволил себе их осознать. Семерка… Речь Кобы не содержала ни малейшего намека на современную семерку или хотя бы пятерку-в те вре- мена Политбюро состояло лишь из пяти членов (Ленин, Троцкий, Крестинс- кий, Каменев, Сталин) и двух кандидатов (Зиновьев и Бухарин)*. Однако же какая штука… Нет, к чему здесь «однако»? Было бы дико, неумно-ну прямо курам на смех!-приписывать Кобе аналогии, о которых тот наверня- ка и не помышлял. Попросту совпадение, случайное совпадение. И ничего больше.
Сталин меж тем перешел ко второму случаю. Тут он поведал некоторые подробности Октябрьского переворота. Рассказал, что еще в сентябре Ле- нин предлагал разогнать так называемый предпарламент, сформированный правительством Керенского. Разогнать и захватить власть.
- Но мы, практики, с Лениным не согласились. У нас в ЦК в этот момент было решение идти вперед по пути укрепления Советов, созвать съезд Со- ветов, открыть восстание и объявить Съезд Советов органом государс- твенной власти.
Опять Сталин себя не выставлял, формула «мы, практики» сочетала, каза- лось, скромность и достоинство. Ни капли лицемерия никто не смог бы различить в спокойном его тоне, в правильных, исполненных силы чертах рябой физиономии.
- Все овражки, ямы, овраги на пашем пути,-продолжал он,-были нам вид- нее. Но Ильич велик. Он нс боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на сво- ем пути, он не боится опасностей и говорит: «Бери и иди прямо»,
Снова что-то покоробило Каурова. «Велик… Бери и иди прямо». Иронизи- рует? Но тон ровен, не ироничен. Впрочем, за Кобой водится такого ро- да, не открывающая себя интонацией, спокойная насмешливость. Или, мо- жет быть, он, доселе так и нс овладевший изгибами, тонкостями русского языка, лишь грубо обтесывающий фразу, негибко, плохо выразился. Веро- ятно, он сейчас себя поправит. Нет, Сталин удовлетворился своим опре- делением.
- Фракция же видела,-продолжал он,-что было невыгодно тогда так дейс- твовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы потом взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и предстали 25 октября перед картиной восстания.
Хм… Что же это такое? Октябрьская революция, значит, совершена, так сказать, несмотря на ошибки Ильича? «Не послушались его…» Для чего, собственно, Сталин завел такую речь? Что в ней заложено? Предупрежде- ние, что не всегда надо слушаться Ленина? И поработать собственным умом? Конечно, только это. И ничего больше.
- Ильич был,-говорит далее Сталин,-тогда уже в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы». Это опять нас поразило.
1*В рассуждении Каурова неточность: в число кандидатов входил и тре- 1тий-Калинин. (Прим. ред.) 0
Помолчав-такие паузы были в выступлении Кобы нередки,-он кратко закон- чил:
- Так иногда товарищ Ленин в вопросах огромной важности признавался в своих недостатках. Эта простота особенно нас пленяла.
Не закруглив речь какой-либо эффектной концовкой, не ожидая аплодис- ментов, как бы равнодушный к знакам одобрение, хвалы, верный себе, своей строжайшей схиме, он оставил кафедру, зашагал не быстрой, но и не медлительной, твердой походкой в глубину сцены.
Ему захлопали. Кауров тоже подключился к небурной волне рукоплесканий, заглушив копошившиеся в нем туманные сомнения. Случайно он опять взглянул на Крупскую. Надежда Константиновна сидела, уже не опустив голову, а выпрямившись, глядя па сцену. Она не аплодировала. Суховатые сцепленные пальцы застыли на полосатой ткани сарафана. Каурову по4уди- лось, что ее глаза, которым базедова болезнь придала характерную вы- пуклость, сейчас словно прищурены. Да, стали явственней гусиные лапки у глаз.
Каурову и это припомнилось впоследствии, много лет спустя, когда он раздумывал над большими судьбами, да и над собственной своей долей. И над давними-давними словами Кобы: «Тайна-это то, что знаешь ты один».
5
Вскоре был объявлен перерыв. Участники собрания хлынули в коридоры, на лестницу и в сени, тогда еще не именовавшиеся вестибюлем. Некоторые выбрались во двор, где темнели голые, с набухшими нераскрывшимися поч- ками кусты и погуливал изрядно похолодавший к ночи ветерок. Лишь край- няя необходимость могла кого-либо принудить не остаться на предстоящее продолжение вечера. Все ожидали Ленина. Какими-то путями-они на фронте зовутся «солдатским телефоном»-распространилась весть: Крупская только что позвонила Владимиру Ильичу, сообщила об окончании юбилейных речей, н он уже сел а автомобиль, едет сюда.
Помост сцены в минуты перерыва обезлюдел. Вслед за другими, кто тут занимал стулья или, подобно Каурову, местечко на половицах, Платоныч, то и дело здороваясь с давними знакомыми, разговаривая на ходу с тем или иным, пошел за переборку, в примыкавшее к сцене помещение. Оно, хоть и обширное, казалось сейчас тесным. Там стояли и прохаживались, разносился гомон голосов, порой в разных концах вспыхивали раскаты смеха. Немало известных в партии острословов, мастеров шутки оказалось здесь. Быть может, ради исторического колорита следовало бы выхватить, зарисовать еще несколько лиц, однако неотвратимые законы действия ве- лят нам: вперед!
Достав папиросу, Кауров пробирался к раскрытому настежь окну, возле которого сгрудились курильщики. И вдруг малоприметная боковая дверь распахнулась, оттуда чуть ли не прямо на Каурова быстро шагнул Ленин. В одной руке он держал папку, другая уже расстегивала пуговицы демисе- зонного, с потертым бархатным воротником пальто, купленного еще за границей. Исконно российская кепка, служившая, видимо, со дней возвра- щения Ленина в Россию, покрывала его голову. В тени козырька был заме- тен живой блеск небольших глаз, прорезанных несколько вкось, словно природа здесь положила монгольский штришок, еще, пожалуй, усиленный приметными на худощавом лице выступами скул. Широкий нос, крупные гу- бы, в уголках которых будто таился задор или усмешка, темно-рыжие, уже явно нуждавшиеся в стрижке, залохматившиеся бородка и усы-все это было не то профессорским, нс то мужицким, характерно русским: русский про- фессор, как известно, частенько смахивает на мужика.
Едва не столкнувшись с Кауровым, Ленин проговорил:
- Извините.
И, присмотревшись, воскликнул:
- А, математик! Здравствуйте.
Он сдернул кепку, обнажив мощный лысый купол, впоследствии бесчисленно описанный. Не раз в этих описаниях фигурировало имя мыслителя древнос- ти Сократа: сократовский лобный навес, сократовские выпуклости. Здесь, однако, просится в текст и свидетельство иного рода. Пусть читатель примет его вместо лирического отступления.
Роза Люксембург в 1907 году в Штутгарте на конгрессе Второго Интерна- ционала сказала Кларе Цеткин:
- Взгляни хорошенько на этого человека. Обрати внимание на его упря- мый, своевольный череп. Настоящий русский мужицкий череп с некоторыми слегка монгольскими линиями. Череп этот имеет намерение пробить стены. Быть может, он при этом расшибется, но никогда не поддастся.
Такой выдержкой из книги Цеткин ограничимся.
Владимир Ильич сдернул кепку и, не без досады крякнув, почесал в за- тылке. Каурову припомнилось: вот точно так же широкая кисть Ленина по- тянулась к затылку, почесала остатки волос в один далекий день, свыше десяти лет назад в Париже, когда он. Кауров, сидел у Ильичей, как на- зывали в эмиграции Ленина и Крупскую.
В ту пору Андрей Платонович-или, по партийной кличке, Вано-был студен- том политехнического института. Выслеженный в Баку царской охранкой, едва не угодивший в полицейскую засаду, он по решению большевистского комитета распростился с городом нефти и, отсидевшись некоторое время в имении отца, полковника в отставке, раздобыл заграничный паспорт и махнул на чужбину. В Льеже ему удалось выдержать экзамены, стать пол- ноправным первокурсником физико-математического отделения, и с тех пор он наконец мог предаться математике, в которой с детства был силен, да и другим, к ней близким, его тоже манящим дисциплинам. Отец обеспечи- вал ему средства на жизнь.
И все же Алексея одолела тоска-тоска по России, по революционной рабо- те, по той дисциплине, что звалась партийной. Он, правда, и здесь, в эмиграции, постарался не оторваться от партии, вошел в льежскую боль- шевистскую группу, иногда наезжал и в Брюссель, где дискуссионные схватки были более оживленными. Однажды даже взял слово в дискуссии, когда некий бывший большевик произнес с трибуны: «Надо отбросить два вредных предрассудка. Первый-что у нас есть партия, второй-что в Рос- сии произойдет революция!» Свои возражения румяный востроносый товарищ Вано, еще носивший кавказскую, со множеством пуговиц рубашку, стянутую в талии тонким, оправленным в серебро ремешком, изложил с чувством, с огоньком, опираясь на опыт и право революционера, поработавшего среди масс.
А затем вновь угрызался. Не расходится ли его слово с его делом? Все сильнее тянуло в Россию. Отдав дань раздумьям, внутренней сумятице, Кауров обрел душевное равновесие, твердо решив: вернусь! Возвращение не было для него особо затруднительным, ибо в доставшихся ему преврат- ностях он, однако, оставался легальным, жил по собственному паспорту.
Большевистский заграничный центр обосновался в те годы в Париже. Кау- ров явился туда за поручениями. Ему на следующий день сказали, чтобы перед отъездом он зашел на квартиру Ильичей-улица Мари-Роз, четыре.
- Иди, поговоришь со Стариком.
Такое именование-Старик-прочно утвердилось за Ленивым. Тот и сам не раз письма друзьям заканчивал этак: «Ваш Старик…»
6
И вот десять лет спустя в Московском комитете партии в комнате за сце- ной Кауров, уже наживший и круглую лысинку, и взлизы, подбирающиеся к ней, держа в руке военную фуражку с красной жестяной на околышке звез- дой, в шинели, которую наискось пересекает ремешок полевой сумки, вновь лицом к лицу с Ильичами.
Не раз в годы революции Алексей Платонович видел и слышал Ленина то издалека, то поближе, но лишь теперь впервые после краткого парижского знакомства с ним разговаривает.
В комнате гомон сменяется затишьем, распространяющимся, будто вол- на,-заметили появившегося Ильича. Оглянувшись на жену, Владимир Ильич опять обращается к Каурову:
- Настали-таки или, вернее, настают, товарищ Вано, времена, когда нам требуются математики.-Стремительность вновь овладевает Лениным, он чуть ли не скороговоркой кидает вопросы:- Как у вас на сей счет обсто- ят дела? С тех пор еще учились? Закончили математический?
- Не кончил, Владимир Ильич.
- Наверстывать думаете? Отвоюем, и наверстывайте!
Кругом водворяется прежний живой шумок. Нет, впрочем, нс совсем преж- ний-поглуше. Сунув кепку в карман пальто, Ленин непроизвольным движе- нием крепко, словно бы с мороза, потирает руки. Потирает уже на ходу, быстро шагая. Вот кому-то он кивнул, с кем-то перебросился словом, приостановившись, фразой-другой и опять пошел широким скорым шагом.
Алексей Платонович здоровается с Крупской. Она мягко, но, пожалуй, несколько рассеянно улыбается ему. И снова ее зеленовато-серые, выпук- лые от «базедки» (так издавна в семье Ильичей называют базедову бо- лезнь, которая в эмиграции стала неотвязной ношей Надежды Константи- новны) глаза обеспокоенно следят за мужем. Что-то, вероятно, стряслось в те немногие часы, протекшие с обеда, когда по обыкновению они сош- лись втроем-то есть еще и Мария Ильинична, сестра Ленина - в своей кремлевской кухоньке-столовой. За обедом Ленин был ровен, шутлив; по- ев, играл с котенком; а сейчас не тот: охвачен волнением, возбужден. Наверное, для стороннего взгляда останется неприметным это состояние Ленина, скачок внутреннего его накала, ведь он и обычно-то порывист. Крупская, однако, разгадывает проникновенней. Что-то произошло. Даже походка его чуть изменилась, корпус, как в беге, слегка вынесен впе- ред. Таким он бывал в самые значительные, в решающие дни. Из-за чего же теперь взволнован? Конечно, причина не в этом вот юбилейном вечере, который он вышучивал. Но в чем же? Не приключилось ли чего на заседа- нии Совнаркома, где только что он председательствовал? Или, может быть, она ошиблась? Может быть, ей лишь мерещится, что Ильич как-то особенно заряжен?
В углу у вешалки Ленин энергичным движением высвобождается из своего пальто. Нечаянно пальто увлекает за собою и рукав расстегнутого пиджа- ка. Ленин на какие-то мгновения остается в жилете и в голубоватой ли- нялой сорочке. Мягкий манжет аккуратно стянут запонкой. Воротник тесно с помощью цепочки прилегает к проглаженному темному галстуку. Видно, как широка, объемиста грудная клетка. Ткань сорочки обрисовывает мус- кулистые, дюжие выступы плеч.
Прозванный еще в свои молодые годы Стариком, он и сейчас, когда стук- нуло полсотни, отнюдь не стар. Атлетическое его сложение как бы пред- вещает, что он еще долго будет этаким же крепышом, здоровяком. Чудит- ся, нет ему износа.
У Платоныча, неотрывно глядящего на Ленина, мелькает мысль: его здо- ровье-это несокрушимость революции.
Усмехаясь собственной оплошности, Ленин быстро надевает пиджак. Его уже обступили, поздравляют. Он, выставив перед собой широкие коротко- палые ладони, этим картинным жестом защищается, отказывается принимать поздравления. И вдруг громко разносится его, всем тут знакомый, с ха- рактерной картавостью голос:
- Анатолий Васильевич, вы опять, кажись, уда-а-ились в идеалистическую чушь. Гово-о-ят, возвели и меня в идеалисты.
Луначарский, с кем-то оживленно разговаривавший, круто оборачивается и, придерживая покачнувшееся на мясистом носу пенсне, умоляюще опро- вергает:
- Владимир Ильич, поверьте. Даю вам слово, это…
Взрыв хохота прерывает его уверения. Выясняется, что вовсе не Ленин обратился к Анатолию Васильевичу. Это сделал, подражая с удивительным искусством говору Ленина, записной шутник, чернявый подвижный Мануиль- ский, автор множества анекдотов, наделенный и талантом имитатора. При случае он разыгрывает целые сценки в лицах, изумительно копируя любой голос и повадку. Роль Владимира Ильича является одним из коронных но- меров его репертуара. И уж так повелось: где Мануильский, там неудер- жимый смех.
Ленин осуждающе покачивает лобастой головой. Расшалились, словно дети. Но явился же он сюда не для того, чтобы наводить скуку. Вновь непроиз- вольно потерев руки, он и качает головой, и улыбается. Кто-то острит:
- Неужели и сегодня, Владимир Ильич, у вас чешутся руки задать порку?
- Напрашиваетесь, батенька?- тотчас откликается Старик.
И длится смех. Покрасневшему Анатолию Васильевичу тоже не остается ни- чего более, как рассмеяться.
Шутка Мануильского, раскаты хохота заставили почти всех обернуться. Лишь Сталин мерно шагал к противоположной стене. Только пыхнул дымком из трубки. Видна его сухощавая, облегаемая военной, со стоячим ворот- ником курткой сутуловатая спина.
7
Меж тем несколько кудлатый, с темной щеточкой усов, весь как бы на шарнирах, Мануильский не унимается, некий бесенок подбивает его отко- лоть новое коленце. Озорно посмотрев на Сталина, он опять искуснейше воспроизводит грассирующий говорок:
- А вы, това-а-ищ…
Уже на кончике языка повисло: Сталин. Вдруг непревзойденный имитатор запинается. К нему с неожиданной, будто кошачьей легкостью повернулся Коба, вперил тяжелый взор. Черт возьми, каким нюхом Коба разгадал, что ему в спину нацелена стрела? Затылком, что ли, видит? Глаза Сталина сейчас недвижны, в карей радужке явственно проступил отлив янтаря.
Под этим взглядом Мануильский на миг, что называется, прикусывает язык. Однажды этот весельчак уже имел случай убедиться, что со Стали- ным лучше не шутить.
Случай был таков. Поезд Сталина, возглавлявшего Военный совет Цари- цынского фронта, шел с Волги в Москву. Охрана в теплушке, дежурные пу- леметчики на бронеплощадке на всякий случай прикрывали поезд. В хвосте двигался вагон Мануильского, которому была тогда поручена горячая ра- бота чрезвычайного комиссара продовольствия в районе Украины и приле- гающих южных областей.
В пути Мануильский коротал вечерок у Сталина в его вместительной, по вагонным масштабам, столовой. Туда сошлись некоторые близкие Сталину люди, сопровождавшие его. За стаканом вина Мануильский разыгрался. Ко- го только он в тот вечер не показывал! Начал с Троцкого, воспроизвел металлически чеканный голос, сумел даже, как божьей милостью иллюзио- нист, достичь того, что присутствующие вдруг словно узрели несколько высокомерный профиль Троцкого, профиль не то Мефистофеля, не то проро- ка. Неприязнь, вражда между Сталиным и Троцким в те месяцы-в жизни Сталина «царицынские»- распылалась, стала открытой. Эффектные сценки с участием Троцкого вознаграждались хохотом. Удались на славу и другие импровизации-перевоплощения.
Уже запоздно, что называется, под занавес Сталин спросил:
- А меня показать можешь?
- Пожалуйста!
И разошедшийся, слегка под хмельком гость талантливо в нескольких эпи- зодах сыграл Сталина. Придал физиономии грубоватость. Каким-то фокусом заставил глаза утратить блеск. Изобразил: Сталин, сунув руку за борт френча, диктует телеграмму: «Я, Сталин, приказываю дежурному немедля отправить по назначению. Москва. Ленину. Пусть Мануильский даст телег- рафное распоряжение своим уполномоченным не захватывать наших продо- вольственных грузов и мануфактуры, не противодействовать приказам Ста- лина. Копию за номером мне, Сталину. Горячий привет. Сталин».
За столом вновь хохотали. И больше всех смеялся Сталин.
Распрощавшись, вернувшись к себе, Мануильский сладко уснул под убаюки- вающее постукивание, покачивание вагона. Утром еще сквозь дрему он не- ясно ощутил странно долгую тишину и неподвижность. Оказалось, его ва- гон отцеплен, стоит в тупике на какой-то глухой станции.
С того времени Мануильский уже не рисковал шутить со Сталиным. Теперь поддался было соблазну, но, встретив взгляд Сталина, осекся.
И в мгновение перестроился. Восклицание, имитирующее голос Ильича, прозвучало так:
- А вы, това-а-ищ….э…э… Каменев? Изволили засаха-аинить наше го- суда-а-ство? Сп-я-ятали в ка-а-ман бю-о-ок-аатизм? Благода-а-ю, п-е-евосходнейший пода-а-ок!
Давно замечено, что артист в сфере своего таланта предстает человеком более тонкого, более проникновенного ума, чем в повседневности. Это следует в какой-то мере отнести и к Мануильскому.
Коротенькое восклицание угодило, что называется, в точку. Интонация ленинской иронии столь уместна, что удается на минуту обморочить и достопочтенного «лорд-мэра». Не распознавший подвоха, Каменев благо- душно возражает:
- На юбилее и про бюрократизм? Не бестактно ли?
Ленин раскатисто хохочет. Сдается, все тело участвует в этом приступе безудержного смеха, ноги пружинят, приподнимая и вновь опуская раска- чивающийся туда и сюда корпус. Опять смеются и вокруг. Слышно, как Ле- нин, еще рокоча, выговаривает:
- Попались, батенька!-Уняв себя, он продолжает:-А по мне, долой такие юбилеи, на которых нельзя огреть коммунистических чинуш.- И, посерьез- нев, добавляет:- Выдавать теперешнюю нашу республику за образец-это такая, гм, гм, снисходительность, из-за которой в один прекрасный день нас с вами повесят.
- Но вы же сами, Владимир Ильич, писали, что…
Ленин отмахивается:
- Доводилось, доводилось писать и глупости. Но такое лыко нам в строку не поставят, если не заважничаем.
…Выставив плечо, Ленин пробирается к Сталину и, взяв его за локоть, увлекает к свободному простенку. Они встали рядом, приблизительно рав- ного роста, один-пятидесятилетний, в послужившем опрятном европейском костюме, не расставшийся во все годы российских потрясений даже с жи- леткой, с запонками, с цепочкой в косых срезах воротничка, живо пово- рачивающий туда-сюда отсвечивающую крутизну лысины, другой-на девять лет моложе, в одежде фронтовика, на вид невозмутимый, с копной отбро- шенных назад черных толстых волос над узким лбом.
Из внутреннего пиджачного кармана Владимир Ильич достает сложенную вчетверо бумагу, которую час-полтора назад ему привез мотоциклист или, как тогда говорилось, самокатчик, развертывает и без слов подает Ста- лину. Бумага помечена грифом: «Полевой штаб Революционного Военного Совета Республики, Совершенно секретно». В сообщении говорится, что сегодня, 23 апреля, на Западном фронте вторая и третья галицийские бригады, ранее перешедшие к нам от Деникина, подняли восстание в райо- не Летичева, то есть на стыке 12-й и 14-й армий, и повернули оружие против советских войск. На этом участке фронта образовался опасный разрыв. Для подавления мятежа в район Летичева направлены резервы обе- их наших армий.
Прочитав, Сталин поднимает голову. Ничто в его лице не изменилось. Не разглядишь душевных движений и в жесте, каким он возвращает бумагу Ильичу. Обоим отлично известны ходы и контрходы в попытках закончить миром войну с Польшей. Воинственный, верующий в свою историческую мис- сию, глава Польского государства Пилсудский, соглашаясь на переговоры, вместе с тем отклонил предложение установить перемирие на советс- ко-польском фронте. Там как бы в предзнаменование близкого конца войны уже много недель не было боев, но… Но Ленин еще с февраля, когда обозначился разгром Деникина, требовал перебрасывать и перебрасывать войска на усиление Западного, словно бы тихого фронта. Как раз сегодня Первая Конная армия, прославившаяся в боях на юге, сосредоточенная под Ростовом, выступила в тысячекилометровый марш на запад. А теперь вот галицийские бригады, занимавшие изрядный отрезок фронта-можно угадать безмолвный комментарий Ленина: «Мы тут были не рукасты, ротозейнича- ли»,- галицийские бригады восстали, далеко опередив прибытие наших но- вых крупных сил. Польские войска еще нс двинулись в брешь, как бы не реагировали. Однако не последует ли удар завтра-послезавтра?
- Увертюра?- вопросительно произносит Ленин.
Ответ короток:
- По-видимому.
Вот и вся беседа. Это поистине спетость,-от глагола «спеться», принад- лежащего к излюбленным в словаре Ленина,-понимание друг друга букваль- но с одного слова.
8
Раздается настойчивый приглашающий трезвон. Достав карманные часы, Ле- нин кидает взгляд на циферблат. Уже и отсюда, из-за кулис, гурьбой тя- нутся в зал. Кауров бросает окурок в урну-пепельницу и пристраивается к покидающей кулисы череде. Вдруг он слышит:
- Того, здорово!
Никто, кроме Кобы, не называл так Каурова. Но Сталин когда-то, еще в дни русско-японской войны, наделил его такою кличкой и с удивительным упорством иначе не именовал. Да, сейчас неподалеку спокойно, как бы вне спешки, толкотни, стоит улыбающийся Сталин. Несколько лет-с памят- ного 1917-го им не доводилось этак вот увидеться, перекинуться слов- цом.
- Здравствуй, Коба.
- Хочу сказать о том, чего здесь еще не говорили. Это скромность Лени- на, признание своих ошибок. Приведу два случая.
Не заботясь порой о грамматике, все в той же неторопливой, словно бесстрастной манере, без жестов Коба изложил следующее:
- Дело происходило в 1905 году в декабре на Общероссийской большевист- ской конференции. Тогда стоял вопрос о бойкоте виттевской думы. Близ- кие к товарищу Ленину люди, а среди этих людей находились люди очень острые…
Пожалуй, лишь это выражение «очень острые» было произнесено не в ров- ном тоне. а выделено некоторой едкостью. И как бы приобретало скрытую многозначительность.
- Среди них, близких товарищу Ленину,-повторил Сталин (этакое как бы не нарочитое, без нажима повторение, свойственное Сталину, не ослабля- ло его речь, наоборот, еще сообщало ей силу, нелегко разгадывае- мую),-был, между прочим, Игорев, он же Горев-теперешний меньшевик; за- тем Лозовский, ныне член ВЦСПС…
О Лозовском знали, что он еще в 1919 году возглавлял группу социал-де- мократов-интернационалистов и лишь несколько месяцев назад вернулся в РКП(б).
Сталин еще пополнил перечень:
- Крайне левый Красин и другие.
В этом простом перечислении, далеком, казалось бы, от злобы дня, в этих фамилиях, которые будто только сейчас, сию минуту рождались в па- мяти не пользующегося никакой записью оратора, содержалось или, точ- нее, таилось что-то, заставлявшее внимательно слушать.
- Эта семерка,-продолжал Сталин,-которую мы наделяли всякими эпитета- ми, уверяла, что Ильич против выборов и за бойкот Думы. Так оно и было действительно. Но открылись прения, повели атаку провинциалы, сибиря- ки, кавказцы.-Сталин приостановился, выговорив это «кавказцы», ничем больше он против скромности не погрешил, не выдвинул себя,-и каково же было наше удивление, когда в конце наших речей Ленин выступает и заяв- ляет, что теперь видит, что ошибался, и примыкает к фракции. Мы были поражены. Это произвело впечатление электрического удара. Мы устроили ему овацию. А семерка…
Оборвав или, хочется сказать, обрубив фразу, Сталин левой рукой как бы отмахнулся, что-то будто сбросил. Таков был первый его жест. Отнюдь не размашистый, даже, пожалуй, не свободный, как если бы кто-то придержи- вал локтевой сустав, не давал воли. Правая рука за бортом кителя вовсе не двинулась.
У Каурова, как, наверное, и еще у иных слушателей, безотчетно возника- ли смутные, точно пробегающая легкая тень, сопоставления. Платоныч да- же не позволил себе их осознать. Семерка… Речь Кобы не содержала ни малейшего намека на современную семерку или хотя бы пятерку-в те вре- мена Политбюро состояло лишь из пяти членов (Ленин, Троцкий, Крестинс- кий, Каменев, Сталин) и двух кандидатов (Зиновьев и Бухарин)*. Однако же какая штука… Нет, к чему здесь «однако»? Было бы дико, неумно-ну прямо курам на смех!-приписывать Кобе аналогии, о которых тот наверня- ка и не помышлял. Попросту совпадение, случайное совпадение. И ничего больше.
Сталин меж тем перешел ко второму случаю. Тут он поведал некоторые подробности Октябрьского переворота. Рассказал, что еще в сентябре Ле- нин предлагал разогнать так называемый предпарламент, сформированный правительством Керенского. Разогнать и захватить власть.
- Но мы, практики, с Лениным не согласились. У нас в ЦК в этот момент было решение идти вперед по пути укрепления Советов, созвать съезд Со- ветов, открыть восстание и объявить Съезд Советов органом государс- твенной власти.
Опять Сталин себя не выставлял, формула «мы, практики» сочетала, каза- лось, скромность и достоинство. Ни капли лицемерия никто не смог бы различить в спокойном его тоне, в правильных, исполненных силы чертах рябой физиономии.
- Все овражки, ямы, овраги на пашем пути,-продолжал он,-были нам вид- нее. Но Ильич велик. Он нс боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на сво- ем пути, он не боится опасностей и говорит: «Бери и иди прямо»,
Снова что-то покоробило Каурова. «Велик… Бери и иди прямо». Иронизи- рует? Но тон ровен, не ироничен. Впрочем, за Кобой водится такого ро- да, не открывающая себя интонацией, спокойная насмешливость. Или, мо- жет быть, он, доселе так и нс овладевший изгибами, тонкостями русского языка, лишь грубо обтесывающий фразу, негибко, плохо выразился. Веро- ятно, он сейчас себя поправит. Нет, Сталин удовлетворился своим опре- делением.
- Фракция же видела,-продолжал он,-что было невыгодно тогда так дейс- твовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы потом взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и предстали 25 октября перед картиной восстания.
Хм… Что же это такое? Октябрьская революция, значит, совершена, так сказать, несмотря на ошибки Ильича? «Не послушались его…» Для чего, собственно, Сталин завел такую речь? Что в ней заложено? Предупрежде- ние, что не всегда надо слушаться Ленина? И поработать собственным умом? Конечно, только это. И ничего больше.
- Ильич был,-говорит далее Сталин,-тогда уже в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы». Это опять нас поразило.
1*В рассуждении Каурова неточность: в число кандидатов входил и тре- 1тий-Калинин. (Прим. ред.) 0
Помолчав-такие паузы были в выступлении Кобы нередки,-он кратко закон- чил:
- Так иногда товарищ Ленин в вопросах огромной важности признавался в своих недостатках. Эта простота особенно нас пленяла.
Не закруглив речь какой-либо эффектной концовкой, не ожидая аплодис- ментов, как бы равнодушный к знакам одобрение, хвалы, верный себе, своей строжайшей схиме, он оставил кафедру, зашагал не быстрой, но и не медлительной, твердой походкой в глубину сцены.
Ему захлопали. Кауров тоже подключился к небурной волне рукоплесканий, заглушив копошившиеся в нем туманные сомнения. Случайно он опять взглянул на Крупскую. Надежда Константиновна сидела, уже не опустив голову, а выпрямившись, глядя па сцену. Она не аплодировала. Суховатые сцепленные пальцы застыли на полосатой ткани сарафана. Каурову по4уди- лось, что ее глаза, которым базедова болезнь придала характерную вы- пуклость, сейчас словно прищурены. Да, стали явственней гусиные лапки у глаз.
Каурову и это припомнилось впоследствии, много лет спустя, когда он раздумывал над большими судьбами, да и над собственной своей долей. И над давними-давними словами Кобы: «Тайна-это то, что знаешь ты один».
5
Вскоре был объявлен перерыв. Участники собрания хлынули в коридоры, на лестницу и в сени, тогда еще не именовавшиеся вестибюлем. Некоторые выбрались во двор, где темнели голые, с набухшими нераскрывшимися поч- ками кусты и погуливал изрядно похолодавший к ночи ветерок. Лишь край- няя необходимость могла кого-либо принудить не остаться на предстоящее продолжение вечера. Все ожидали Ленина. Какими-то путями-они на фронте зовутся «солдатским телефоном»-распространилась весть: Крупская только что позвонила Владимиру Ильичу, сообщила об окончании юбилейных речей, н он уже сел а автомобиль, едет сюда.
Помост сцены в минуты перерыва обезлюдел. Вслед за другими, кто тут занимал стулья или, подобно Каурову, местечко на половицах, Платоныч, то и дело здороваясь с давними знакомыми, разговаривая на ходу с тем или иным, пошел за переборку, в примыкавшее к сцене помещение. Оно, хоть и обширное, казалось сейчас тесным. Там стояли и прохаживались, разносился гомон голосов, порой в разных концах вспыхивали раскаты смеха. Немало известных в партии острословов, мастеров шутки оказалось здесь. Быть может, ради исторического колорита следовало бы выхватить, зарисовать еще несколько лиц, однако неотвратимые законы действия ве- лят нам: вперед!
Достав папиросу, Кауров пробирался к раскрытому настежь окну, возле которого сгрудились курильщики. И вдруг малоприметная боковая дверь распахнулась, оттуда чуть ли не прямо на Каурова быстро шагнул Ленин. В одной руке он держал папку, другая уже расстегивала пуговицы демисе- зонного, с потертым бархатным воротником пальто, купленного еще за границей. Исконно российская кепка, служившая, видимо, со дней возвра- щения Ленина в Россию, покрывала его голову. В тени козырька был заме- тен живой блеск небольших глаз, прорезанных несколько вкось, словно природа здесь положила монгольский штришок, еще, пожалуй, усиленный приметными на худощавом лице выступами скул. Широкий нос, крупные гу- бы, в уголках которых будто таился задор или усмешка, темно-рыжие, уже явно нуждавшиеся в стрижке, залохматившиеся бородка и усы-все это было не то профессорским, нс то мужицким, характерно русским: русский про- фессор, как известно, частенько смахивает на мужика.
Едва не столкнувшись с Кауровым, Ленин проговорил:
- Извините.
И, присмотревшись, воскликнул:
- А, математик! Здравствуйте.
Он сдернул кепку, обнажив мощный лысый купол, впоследствии бесчисленно описанный. Не раз в этих описаниях фигурировало имя мыслителя древнос- ти Сократа: сократовский лобный навес, сократовские выпуклости. Здесь, однако, просится в текст и свидетельство иного рода. Пусть читатель примет его вместо лирического отступления.
Роза Люксембург в 1907 году в Штутгарте на конгрессе Второго Интерна- ционала сказала Кларе Цеткин:
- Взгляни хорошенько на этого человека. Обрати внимание на его упря- мый, своевольный череп. Настоящий русский мужицкий череп с некоторыми слегка монгольскими линиями. Череп этот имеет намерение пробить стены. Быть может, он при этом расшибется, но никогда не поддастся.
Такой выдержкой из книги Цеткин ограничимся.
Владимир Ильич сдернул кепку и, не без досады крякнув, почесал в за- тылке. Каурову припомнилось: вот точно так же широкая кисть Ленина по- тянулась к затылку, почесала остатки волос в один далекий день, свыше десяти лет назад в Париже, когда он. Кауров, сидел у Ильичей, как на- зывали в эмиграции Ленина и Крупскую.
В ту пору Андрей Платонович-или, по партийной кличке, Вано-был студен- том политехнического института. Выслеженный в Баку царской охранкой, едва не угодивший в полицейскую засаду, он по решению большевистского комитета распростился с городом нефти и, отсидевшись некоторое время в имении отца, полковника в отставке, раздобыл заграничный паспорт и махнул на чужбину. В Льеже ему удалось выдержать экзамены, стать пол- ноправным первокурсником физико-математического отделения, и с тех пор он наконец мог предаться математике, в которой с детства был силен, да и другим, к ней близким, его тоже манящим дисциплинам. Отец обеспечи- вал ему средства на жизнь.
И все же Алексея одолела тоска-тоска по России, по революционной рабо- те, по той дисциплине, что звалась партийной. Он, правда, и здесь, в эмиграции, постарался не оторваться от партии, вошел в льежскую боль- шевистскую группу, иногда наезжал и в Брюссель, где дискуссионные схватки были более оживленными. Однажды даже взял слово в дискуссии, когда некий бывший большевик произнес с трибуны: «Надо отбросить два вредных предрассудка. Первый-что у нас есть партия, второй-что в Рос- сии произойдет революция!» Свои возражения румяный востроносый товарищ Вано, еще носивший кавказскую, со множеством пуговиц рубашку, стянутую в талии тонким, оправленным в серебро ремешком, изложил с чувством, с огоньком, опираясь на опыт и право революционера, поработавшего среди масс.
А затем вновь угрызался. Не расходится ли его слово с его делом? Все сильнее тянуло в Россию. Отдав дань раздумьям, внутренней сумятице, Кауров обрел душевное равновесие, твердо решив: вернусь! Возвращение не было для него особо затруднительным, ибо в доставшихся ему преврат- ностях он, однако, оставался легальным, жил по собственному паспорту.
Большевистский заграничный центр обосновался в те годы в Париже. Кау- ров явился туда за поручениями. Ему на следующий день сказали, чтобы перед отъездом он зашел на квартиру Ильичей-улица Мари-Роз, четыре.
- Иди, поговоришь со Стариком.
Такое именование-Старик-прочно утвердилось за Ленивым. Тот и сам не раз письма друзьям заканчивал этак: «Ваш Старик…»
6
И вот десять лет спустя в Московском комитете партии в комнате за сце- ной Кауров, уже наживший и круглую лысинку, и взлизы, подбирающиеся к ней, держа в руке военную фуражку с красной жестяной на околышке звез- дой, в шинели, которую наискось пересекает ремешок полевой сумки, вновь лицом к лицу с Ильичами.
Не раз в годы революции Алексей Платонович видел и слышал Ленина то издалека, то поближе, но лишь теперь впервые после краткого парижского знакомства с ним разговаривает.
В комнате гомон сменяется затишьем, распространяющимся, будто вол- на,-заметили появившегося Ильича. Оглянувшись на жену, Владимир Ильич опять обращается к Каурову:
- Настали-таки или, вернее, настают, товарищ Вано, времена, когда нам требуются математики.-Стремительность вновь овладевает Лениным, он чуть ли не скороговоркой кидает вопросы:- Как у вас на сей счет обсто- ят дела? С тех пор еще учились? Закончили математический?
- Не кончил, Владимир Ильич.
- Наверстывать думаете? Отвоюем, и наверстывайте!
Кругом водворяется прежний живой шумок. Нет, впрочем, нс совсем преж- ний-поглуше. Сунув кепку в карман пальто, Ленин непроизвольным движе- нием крепко, словно бы с мороза, потирает руки. Потирает уже на ходу, быстро шагая. Вот кому-то он кивнул, с кем-то перебросился словом, приостановившись, фразой-другой и опять пошел широким скорым шагом.
Алексей Платонович здоровается с Крупской. Она мягко, но, пожалуй, несколько рассеянно улыбается ему. И снова ее зеленовато-серые, выпук- лые от «базедки» (так издавна в семье Ильичей называют базедову бо- лезнь, которая в эмиграции стала неотвязной ношей Надежды Константи- новны) глаза обеспокоенно следят за мужем. Что-то, вероятно, стряслось в те немногие часы, протекшие с обеда, когда по обыкновению они сош- лись втроем-то есть еще и Мария Ильинична, сестра Ленина - в своей кремлевской кухоньке-столовой. За обедом Ленин был ровен, шутлив; по- ев, играл с котенком; а сейчас не тот: охвачен волнением, возбужден. Наверное, для стороннего взгляда останется неприметным это состояние Ленина, скачок внутреннего его накала, ведь он и обычно-то порывист. Крупская, однако, разгадывает проникновенней. Что-то произошло. Даже походка его чуть изменилась, корпус, как в беге, слегка вынесен впе- ред. Таким он бывал в самые значительные, в решающие дни. Из-за чего же теперь взволнован? Конечно, причина не в этом вот юбилейном вечере, который он вышучивал. Но в чем же? Не приключилось ли чего на заседа- нии Совнаркома, где только что он председательствовал? Или, может быть, она ошиблась? Может быть, ей лишь мерещится, что Ильич как-то особенно заряжен?
В углу у вешалки Ленин энергичным движением высвобождается из своего пальто. Нечаянно пальто увлекает за собою и рукав расстегнутого пиджа- ка. Ленин на какие-то мгновения остается в жилете и в голубоватой ли- нялой сорочке. Мягкий манжет аккуратно стянут запонкой. Воротник тесно с помощью цепочки прилегает к проглаженному темному галстуку. Видно, как широка, объемиста грудная клетка. Ткань сорочки обрисовывает мус- кулистые, дюжие выступы плеч.
Прозванный еще в свои молодые годы Стариком, он и сейчас, когда стук- нуло полсотни, отнюдь не стар. Атлетическое его сложение как бы пред- вещает, что он еще долго будет этаким же крепышом, здоровяком. Чудит- ся, нет ему износа.
У Платоныча, неотрывно глядящего на Ленина, мелькает мысль: его здо- ровье-это несокрушимость революции.
Усмехаясь собственной оплошности, Ленин быстро надевает пиджак. Его уже обступили, поздравляют. Он, выставив перед собой широкие коротко- палые ладони, этим картинным жестом защищается, отказывается принимать поздравления. И вдруг громко разносится его, всем тут знакомый, с ха- рактерной картавостью голос:
- Анатолий Васильевич, вы опять, кажись, уда-а-ились в идеалистическую чушь. Гово-о-ят, возвели и меня в идеалисты.
Луначарский, с кем-то оживленно разговаривавший, круто оборачивается и, придерживая покачнувшееся на мясистом носу пенсне, умоляюще опро- вергает:
- Владимир Ильич, поверьте. Даю вам слово, это…
Взрыв хохота прерывает его уверения. Выясняется, что вовсе не Ленин обратился к Анатолию Васильевичу. Это сделал, подражая с удивительным искусством говору Ленина, записной шутник, чернявый подвижный Мануиль- ский, автор множества анекдотов, наделенный и талантом имитатора. При случае он разыгрывает целые сценки в лицах, изумительно копируя любой голос и повадку. Роль Владимира Ильича является одним из коронных но- меров его репертуара. И уж так повелось: где Мануильский, там неудер- жимый смех.
Ленин осуждающе покачивает лобастой головой. Расшалились, словно дети. Но явился же он сюда не для того, чтобы наводить скуку. Вновь непроиз- вольно потерев руки, он и качает головой, и улыбается. Кто-то острит:
- Неужели и сегодня, Владимир Ильич, у вас чешутся руки задать порку?
- Напрашиваетесь, батенька?- тотчас откликается Старик.
И длится смех. Покрасневшему Анатолию Васильевичу тоже не остается ни- чего более, как рассмеяться.
Шутка Мануильского, раскаты хохота заставили почти всех обернуться. Лишь Сталин мерно шагал к противоположной стене. Только пыхнул дымком из трубки. Видна его сухощавая, облегаемая военной, со стоячим ворот- ником курткой сутуловатая спина.
7
Меж тем несколько кудлатый, с темной щеточкой усов, весь как бы на шарнирах, Мануильский не унимается, некий бесенок подбивает его отко- лоть новое коленце. Озорно посмотрев на Сталина, он опять искуснейше воспроизводит грассирующий говорок:
- А вы, това-а-ищ…
Уже на кончике языка повисло: Сталин. Вдруг непревзойденный имитатор запинается. К нему с неожиданной, будто кошачьей легкостью повернулся Коба, вперил тяжелый взор. Черт возьми, каким нюхом Коба разгадал, что ему в спину нацелена стрела? Затылком, что ли, видит? Глаза Сталина сейчас недвижны, в карей радужке явственно проступил отлив янтаря.
Под этим взглядом Мануильский на миг, что называется, прикусывает язык. Однажды этот весельчак уже имел случай убедиться, что со Стали- ным лучше не шутить.
Случай был таков. Поезд Сталина, возглавлявшего Военный совет Цари- цынского фронта, шел с Волги в Москву. Охрана в теплушке, дежурные пу- леметчики на бронеплощадке на всякий случай прикрывали поезд. В хвосте двигался вагон Мануильского, которому была тогда поручена горячая ра- бота чрезвычайного комиссара продовольствия в районе Украины и приле- гающих южных областей.
В пути Мануильский коротал вечерок у Сталина в его вместительной, по вагонным масштабам, столовой. Туда сошлись некоторые близкие Сталину люди, сопровождавшие его. За стаканом вина Мануильский разыгрался. Ко- го только он в тот вечер не показывал! Начал с Троцкого, воспроизвел металлически чеканный голос, сумел даже, как божьей милостью иллюзио- нист, достичь того, что присутствующие вдруг словно узрели несколько высокомерный профиль Троцкого, профиль не то Мефистофеля, не то проро- ка. Неприязнь, вражда между Сталиным и Троцким в те месяцы-в жизни Сталина «царицынские»- распылалась, стала открытой. Эффектные сценки с участием Троцкого вознаграждались хохотом. Удались на славу и другие импровизации-перевоплощения.
Уже запоздно, что называется, под занавес Сталин спросил:
- А меня показать можешь?
- Пожалуйста!
И разошедшийся, слегка под хмельком гость талантливо в нескольких эпи- зодах сыграл Сталина. Придал физиономии грубоватость. Каким-то фокусом заставил глаза утратить блеск. Изобразил: Сталин, сунув руку за борт френча, диктует телеграмму: «Я, Сталин, приказываю дежурному немедля отправить по назначению. Москва. Ленину. Пусть Мануильский даст телег- рафное распоряжение своим уполномоченным не захватывать наших продо- вольственных грузов и мануфактуры, не противодействовать приказам Ста- лина. Копию за номером мне, Сталину. Горячий привет. Сталин».
За столом вновь хохотали. И больше всех смеялся Сталин.
Распрощавшись, вернувшись к себе, Мануильский сладко уснул под убаюки- вающее постукивание, покачивание вагона. Утром еще сквозь дрему он не- ясно ощутил странно долгую тишину и неподвижность. Оказалось, его ва- гон отцеплен, стоит в тупике на какой-то глухой станции.
С того времени Мануильский уже не рисковал шутить со Сталиным. Теперь поддался было соблазну, но, встретив взгляд Сталина, осекся.
И в мгновение перестроился. Восклицание, имитирующее голос Ильича, прозвучало так:
- А вы, това-а-ищ….э…э… Каменев? Изволили засаха-аинить наше го- суда-а-ство? Сп-я-ятали в ка-а-ман бю-о-ок-аатизм? Благода-а-ю, п-е-евосходнейший пода-а-ок!
Давно замечено, что артист в сфере своего таланта предстает человеком более тонкого, более проникновенного ума, чем в повседневности. Это следует в какой-то мере отнести и к Мануильскому.
Коротенькое восклицание угодило, что называется, в точку. Интонация ленинской иронии столь уместна, что удается на минуту обморочить и достопочтенного «лорд-мэра». Не распознавший подвоха, Каменев благо- душно возражает:
- На юбилее и про бюрократизм? Не бестактно ли?
Ленин раскатисто хохочет. Сдается, все тело участвует в этом приступе безудержного смеха, ноги пружинят, приподнимая и вновь опуская раска- чивающийся туда и сюда корпус. Опять смеются и вокруг. Слышно, как Ле- нин, еще рокоча, выговаривает:
- Попались, батенька!-Уняв себя, он продолжает:-А по мне, долой такие юбилеи, на которых нельзя огреть коммунистических чинуш.- И, посерьез- нев, добавляет:- Выдавать теперешнюю нашу республику за образец-это такая, гм, гм, снисходительность, из-за которой в один прекрасный день нас с вами повесят.
- Но вы же сами, Владимир Ильич, писали, что…
Ленин отмахивается:
- Доводилось, доводилось писать и глупости. Но такое лыко нам в строку не поставят, если не заважничаем.
…Выставив плечо, Ленин пробирается к Сталину и, взяв его за локоть, увлекает к свободному простенку. Они встали рядом, приблизительно рав- ного роста, один-пятидесятилетний, в послужившем опрятном европейском костюме, не расставшийся во все годы российских потрясений даже с жи- леткой, с запонками, с цепочкой в косых срезах воротничка, живо пово- рачивающий туда-сюда отсвечивающую крутизну лысины, другой-на девять лет моложе, в одежде фронтовика, на вид невозмутимый, с копной отбро- шенных назад черных толстых волос над узким лбом.
Из внутреннего пиджачного кармана Владимир Ильич достает сложенную вчетверо бумагу, которую час-полтора назад ему привез мотоциклист или, как тогда говорилось, самокатчик, развертывает и без слов подает Ста- лину. Бумага помечена грифом: «Полевой штаб Революционного Военного Совета Республики, Совершенно секретно». В сообщении говорится, что сегодня, 23 апреля, на Западном фронте вторая и третья галицийские бригады, ранее перешедшие к нам от Деникина, подняли восстание в райо- не Летичева, то есть на стыке 12-й и 14-й армий, и повернули оружие против советских войск. На этом участке фронта образовался опасный разрыв. Для подавления мятежа в район Летичева направлены резервы обе- их наших армий.
Прочитав, Сталин поднимает голову. Ничто в его лице не изменилось. Не разглядишь душевных движений и в жесте, каким он возвращает бумагу Ильичу. Обоим отлично известны ходы и контрходы в попытках закончить миром войну с Польшей. Воинственный, верующий в свою историческую мис- сию, глава Польского государства Пилсудский, соглашаясь на переговоры, вместе с тем отклонил предложение установить перемирие на советс- ко-польском фронте. Там как бы в предзнаменование близкого конца войны уже много недель не было боев, но… Но Ленин еще с февраля, когда обозначился разгром Деникина, требовал перебрасывать и перебрасывать войска на усиление Западного, словно бы тихого фронта. Как раз сегодня Первая Конная армия, прославившаяся в боях на юге, сосредоточенная под Ростовом, выступила в тысячекилометровый марш на запад. А теперь вот галицийские бригады, занимавшие изрядный отрезок фронта-можно угадать безмолвный комментарий Ленина: «Мы тут были не рукасты, ротозейнича- ли»,- галицийские бригады восстали, далеко опередив прибытие наших но- вых крупных сил. Польские войска еще нс двинулись в брешь, как бы не реагировали. Однако не последует ли удар завтра-послезавтра?
- Увертюра?- вопросительно произносит Ленин.
Ответ короток:
- По-видимому.
Вот и вся беседа. Это поистине спетость,-от глагола «спеться», принад- лежащего к излюбленным в словаре Ленина,-понимание друг друга букваль- но с одного слова.
8
Раздается настойчивый приглашающий трезвон. Достав карманные часы, Ле- нин кидает взгляд на циферблат. Уже и отсюда, из-за кулис, гурьбой тя- нутся в зал. Кауров бросает окурок в урну-пепельницу и пристраивается к покидающей кулисы череде. Вдруг он слышит:
- Того, здорово!
Никто, кроме Кобы, не называл так Каурова. Но Сталин когда-то, еще в дни русско-японской войны, наделил его такою кличкой и с удивительным упорством иначе не именовал. Да, сейчас неподалеку спокойно, как бы вне спешки, толкотни, стоит улыбающийся Сталин. Несколько лет-с памят- ного 1917-го им не доводилось этак вот увидеться, перекинуться слов- цом.
- Здравствуй, Коба.