Енукидзе сразу и расспрашивал и вываливал новости. Через полчаса на хорах соберутся большевики-участники закрывшегося совещания. Наверняка выступит Ленин. Потом в двенадцать будем заседать вместе с меньшевика- ми. Повестка дня: объединение. Докладчик от большевиков-Сталин.
- Платоныч, ты с ним не повстречался?
- Еще нет.
- Что ж ты? Он где-то здесь похаживает. Пойдем, я ему преподнесу тебя на блюдечке.
Так и не позавтракав-успеется!-Кауров вслед за своим поводырем устре- мился в коридор. Енукидзе легко ориентировался в лабиринте кулуаров, порой раскланивался со встречными, но не задерживался, жестикуляцией и живой мимикой как бы сообщая: недосуг! На ходу он рассказал кое-что про Кобу. Сталин в декабре 1916 года тоже был призван в армию, отправ- лен этапным порядком из туруханской ссылки в Красноярск, где, однако, медицинская комиссия забраковала его, не вполне владевшего левой ру- кой. Он как-то в ссылке сильно простыл, это сказалось и на руке, усу- губило порок. Не пригодному к военной службе ссыльному разрешили про- жить остаток срока - оставалось-то всего несколько месяцев - на стан- ции Ачинск. Разумеется, при первом же известии о революции Коба сел в поезд, помчался в Питер. Здесь сразу же включился в работу Русского бюро ЦК, опять, как и прежде, взял в свои руки «Правду».
Авель заглянул в фойе, уставленное диванчиками голубой бархатной обив- ки, потерявшей былой ворс. Проскользнул, увлекая Каурова, еще в ка- кой-то апартамент-впрочем, это наименование тоже уже стер переворот-и воскликнул:
- Пожалуйста, вот тебе и Коба! Расписку в получении дашь потом.
И улетучился.
Комната была своего рода затишком во дворце, хотя и сквозь нее сновали люди. Сталин и Каменев мерно прохаживались вдоль окон. Золотистая гри- ва, отнюдь, впрочем, не дикая, в меру подрезанная, выделяла большой лоб Каменева, шла его осанке, профессорскому виду. Плотного сложения, с густыми, несколько свислыми усами и неухоженной, однако и незапущен- ной бородкой, в окаемку которой прокралась рыжина, в добротном, обмяв- шемся по фигуре пиджаке, в светлой, правда, не первой свежести сороч- ке, в галстуке, повязанном хоть и не старательно, но и без небрежнос- ти,-Каменев держал в одной руке свое пенсне, снятое с крупного носа, а в другой-исписанный листок; вглядывался в текст близорукими голубыми глазами. Руки были удивительно белы, красивы. Удлиненные пальцы закан- чивались пухлыми подушечками. Из-под пиджачного обшлага высунулась подкрахмаленная, не блистающая белизной манжета. Читая, Каменев порой издавал странноватый звук-прищелкивал или как бы цокал языком, будто пробуя нечто на вкус. В молодости живший в Тифлисе, участник революци- онных марксистских кружков (еще по Тифлису, скажем в скобках, знавший- ся с Кобой), затем литератор-большевик, широко образованный, быстро заработавший репутацию одного из лучших перьев партии, автор и полити- ческих статей, и экономических исследований, и книги о Герцене и Чер- нышевском, Каменев отличался вместе с тем некоей мягкостью характера, умением ладить или, что называется, покладистостью. Войдя в качестве представителя большевиков в Исполнительный комитет Петроградского Со- вета, он и там был спокойно-обходительным, считался деятелем хотя и левым, но чуждым фанатических крайностей.
Коба, сохранив свою походку горца, легко и твердо ступал по истоптан- ному, истемненному паркету в ногу с Каменевым. Что-то ему сказал. Ка- менев кивнул. Свет обширных окон позволял в подробностях разглядеть Сталина. Четыре года Кауров не видел его. Эти годы отпечатались мор- щинками под миндалевидными впалыми глазами Кобы. Он в это утро казался постаревшим. Нет, у Каурова вдруг возникло другое определение: посе- ревшим. И кожа рябого лица, и шея, и синеватая косоворотка, и пиджак уже другой, без черных вставок-все выглядело серым. Лишь темнели усы и жесткая щетка волос.
Пришла догадка: сероватый цвет лица-это попросту бледность, след ноч- ных бдений в редакции. А в минувшую ночь Коба, конечно, вряд ли при- корнул хоть на часок. Ездил встречать Ленина, участвовал в закончив- шемся только к утру сборище во дворце Кшесинской, потом, наверное, за- ново обдумывал предстоящий ему нынче-всего через два часа-доклад нас- чет объединения.
Каменев еще вглядывался в листок, Сталин молча вышагивал рядом. Его левая кисть покоилась в кармане.
Кауров. уже слегка растопырив руки для объятия, улыбаясь во весь рот, рванулся к нему.
- Коба, здравствуй!
Ничто не дрогнуло, не изменилось в будто застывшем лице Сталина.
- Чего тебе? Ты же видишь, что я занят.
Никакой эмоции не проблеснуло во взгляде. Кауров остолбенел. Неужели у Кобы после четырех лет разлуки-и каких лет!-не шевельнулось сейчас хоть какое-нибудь теплое чувство? Или, может быть, он просто не узнал Каурова в этом солдатском обличии?
- Коба, ты не узнал меня? Я же Кауров!
- Не мешай, не мешай. Занят.
И два соредактора «Правды» прошли дальше. Огорошенный Алексей Платоно- вич не сразу сдвинулся. Потом сел на подоконник. Каменев и Сталин, продолжая ходить, опять шли мимо. Но тут Коба приостановился:
- Того, иди наверх в комнату фракции. Ежели еще есть места на стульях, занимай и для меня.
Каменев вздел на нос пенсне, оглядел солдата. Однако Сталин счел нео- бязательным как-либо их познакомить. Кауров узнавал прежнюю его мане- ру: ни лишних слов, ни лишних жестов. Обида испарилась. Он опять готов был обнять Кобу. Но тот будто оставался бесчувственным. И с холоднова- той деловитостью напутствовал:
- Только имей в виду, в передние ряды не сяду. Не люблю. Лучше постоим где-нибудь сзади.
…Свободных стульев в большой овальной комнате на хорах, принадлежав- ших большевикам, действительно уже не оказалось. Многим пришлось сто- ять. Кауров поджидал Кобу у дверей. Войдя, тот не стал никуда протис- киваться, остановился рядом с Того, прислонился узким покатым плечом к косяку. Место было незавидным. Взгляд низенького Кобы упирался в спины стоявших впереди. Сквозь раскрытую дверь еще и еще проходили участники собрания, тесно заполняя комнату. Коба преспокойно сносил эти неудобс- тва.
Длинный Кауров с интересом оглядывал помещение, обнаруживал знакомых, здоровался улыбкой, помахиванием руки.
Ленин сидел за небольшим столиком и то склонялся над грудой газет, на- верное, уже многодневной давности (второго, третьего и четвертого ап- реля газеты по случаю пасхальных праздников не выходили), шуршал лис- тами-тогда к аудитории была обращена будто полированная, отсвечивающая округлость его лысины,- то оставлял это занятие, посматривал на соб- равшихся, щуря левый глаз.
На стульях у полукруглой стены лицом к залу разместились те, кого уже обозначили собирательным именем «швейцарцы»,- они вместе с Лениным вы- ехали из Швейцарии в Россию и вчера добрались в Питер.
Виден и неброский, чуть отечный бледноватый профиль Крупской. Навер- ное, утомлена и счастлива.
31
Собрание открыл Зиновьев.
Для своих тридцати трех лет он был излишне рыхловат, не принадлежал в Швейцарии к любителям пешеходных или велосипедных прогулок, нажил жи- рок, отложившийся и на щеках и на подбородке, которые успел с утра побрить. Пожалуй, лишь черные, в путанице мелких витков волосы надо лбом как-то внешне выявляли темпераментную его натуру. Голос оказался неожиданно тонким, почти женским:
- Товарищи, в повестке дня у нас два пункта: доклад товарища Ленина и затем вопрос относительно объединения.
Ленин энергично вздернул голову.
- Два? Гм… Спрессуются в один.
Это явно ироничное замечание о повестке дня стало как бы мимолетной прелюдией к докладу.
Кауров покосился на Кобу, на крупные, величиной с ноготь мизинца оспи- ны, будто забрызганные пигментными крапинками, теперь, весною, рыжими. Резко очерченное худощавое лицо по-прежнему ничего не выражало, каза- лось сонливым.
Встав, Ленин пригладил окружавшие лысину волосы, сзади чуть курчавые. У него давно установился обычай тщательно приводить в порядок свою внешность перед решительным часом. Безукоризненно блестят тупоносые ботинки, собственноручно поутру вычищенные щеткой и бархоткой, что среди прочих наинужнейших вещей сопровождали его из Швейцарии. Синева- тый галстук затянут аккуратным узлом. Скрытая под галстуком цепочка, соединяющая две запонки, туго стягивает края белого воротничка.
Еще раз огладив голову, вынув из бокового кармана, развернув четвер- тушку бумаги, Владимир Ильич начал доклад:
- Я наметил несколько тезисов, которые снабжу необходимыми комментари- ями.
Вероятно, лишь Надежда Константиновна да еще два-три самых близких друга смогли заметить некую необычную для Ленина особенность этого простого вступительного предложения. Он не любил словечка «я», избегал «якать», тем более в публичных выступлениях. А тут вынужден был произ- нести «я». Крупская знала: еще никто не заявил о своем согласии с те- зисами Ильича. Никто. Только она. Зиновьев, поработавший немало лет бок о бок с Лениным, предпочел пока не определять своей позиции. «Не успели столковаться»,- мельком вчера объяснил он Крупской. Надежда Константиновна его не осудила, понимала: иные строки, что записаны на этой четвертушке мелким, наклонным, будто бегущим почерком Ленина, ошеломляют. Скоро он к ним перейдет.
Сейчас он говорит о войне. В какую-то фразу вставляет:
- Предлагая эти тезисы только от своего имени…
Листок уже брошен на газету, обе руки вдвинуты в карманы голова нес- колько наклонена, выделяются угловатые скулы, кряжистый Ильич выглядит угрюмым. Речь быстра:
- Война и при новом правительстве, которое является империалистичес- ким, осталась по-прежнему разбойничьей, а посему для нас, кто верен долгу социалиста, верен международной пролетарской солидарности, недо- пустимы ни малейшие уступки оборончеству.
Фраза Ленина разветвлена, нелегко поддается записи, предложения втис- киваются одно в другое, словно бы в стремлении сразу охватить многие стороны предмета. Сформулировав тезис, он принимается вдалбливать свою мысль. Тут приходит на помощь и рука-широкая, короткопалая, плебейс- кая. Он впрямь будто что-то вбивает кулаком, оттопырив большой палец.
На месте ему не стоится. Это у него давнее обыкновение: шагать, произ- нося речь. Нет, он не похаживает, а время от времени то ступает вспять, то круто возвращается к столу. Так ходит поршень паровоза. У стены позади стола были сложены одна на другую несколько деревянных скамеек. Пятясь, Ленин иной раз наталкивался на этот штабелек и удив- ленно туда взглядывал. Однако минуту-две спустя опять стукался об углы скамеек и снова оглядывался.
- Даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Та- кая точка зрения-гибель социализма.
Тут в дверях появился Каменев. На него оглянулись. Учтивый, осанистый, он, на ходу извиняясь, протолкался вперед, заметил единственный сво- бодный стул, на котором ранее сидел Ленин, жестом попросил у него раз- решения сюда сесть и мягко улыбаясь, уселся.
Ленин продолжал, речь не утратила стремительности:
- Если вы, товарищи, доверчиво относитесь к правительству, значит, нам не по пути. Лучше останусь в меньшинстве, останусь даже один.
Впервые он здесь проговорил «останусь один». Однако угрюмость уже с него слетела. Голова поднята, он плотно сбитым корпусом подался к слу- шающим, маленькие глаза поблескивают, один слегка прищурен, что прида- ет Ильичу вид хитреца. Странно: режет, рубит напрямик, не смягчает резкие слов никакими околичностями, а глаза хитры.
- Лучше останусь в одиночестве, подобно Карлу Либкнехту, который выс- тупил один против ста десяти оборонцев социал-демократической фракции рейхстага.
Далее Ленин переходит к оценке статей «Правды». Жест снова изменяется. Правую руку он то и дело выбрасывает перед собой, будто всаживая в ко- го-то невидимое острие.
- «Правда» требует от правительства, чтобы оно отказалось от аннексий, от империалистических целей войны. Предъявлять такие требования прави- тельству капиталистов-чепуха, вопиющая издевка над марксизмом. С точки зрения научной, это такая тьма обмана, которую весь международный про- летариат, вся грядущая всемирная рабочая революция и уже складывающий- ся новый революционный Интернационал заклеймят как измену социализму.
И опять Ленин вытолкнул вперед правую руку.
Кауров боковым зрением приметил: бровь Сталина чуть поднялась и, всползшая, застыла. Да, это были камни в сторону Кобы.
Казалось, Ильич, подаваясь вспять, снова ушибется об груду скамеек. Нет, оратор-поршень круто возвратился:
- Ссылаются на Циммервальд и Кинталь…
Ленин вновь целил в редакторов «Правды», в одну из статей Кобы, приз- нававшую «всю правильность и плодотворность положений Циммерваль- да-Кинталя».
- У нас еще не знают, что циммервальдское большинство с самого начала склонилось к позиции Каутского и компании. Циммервальд и Кинталь-эти колебания, нерешительность в вопросе, который теперь является всеопре- деляющим, то есть в вопросе о полном разрыве с теми, кто под флагом соцнал-шовинизма, защиты отечества изменил Интернационалу.
Кауров догадывался, как жестоко уязвлено в эти минуты самолюбие Стали- на. Когда-то много лет назад, он, молодой Коба, после критических суж- дений, вовсе не грубых, о его рукописи скомкал, пихнул ее в карман, ушел.
А ныне… Вот черная бровь опустилась. Смуглое изрытое лицо вновь ста- ло будто сонливым.
32
- Перехожу к следующему моему тезису, который охватывает вставшую пе- ред нами не только теоретически, но и насущно практически, самую ост- рую, главную проблему революции. Дело идет о государстве, о власти.
Снова взяв исписанную четвертушку, Ленин огласил строки: «Республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества».
На какие-то мгновения он приостановился, словно для того, чтобы дать время собравшимся воспринять прочитанное.
Осмотрел комнату. Конечно, этот тезис огорошил. Как так: государство без полиции, без армии, без чиновничества? Какое же, собственно, это государство?
- Да, никакой полиции, никакой армии, никакого чиновничества! Но мы не анархисты, мы сторонники государства в переходный к бесклассовому об- ществу период. Чем же мы заменим машину угнетения, созданную теми. кто господствовал, властвовал над народом? Ответ уже дан историей рабочего движения, созидательной энергией масс, дан прежде всего Парижской Ком- муной. Действительная суть Коммуны, как это превосходно анализировали, выяснили Маркс и Энгельс, состояла в том, что она явила собою новый тип государства. Чиновничество, бюрократия заменяются непосредственной властью вооруженного народа. Наши Советы 1905 и 1917 годов-прямое про- должение революционного творчества Парижской Коммуны. За Советы мы все ухватились, но не поняли их, не поняли, что только они могут стать и станут единственным правительством. Их опорой будет вооруженная проле- тарская милиция, объединяющая поголовно при соблюдении известной оче- редности,- меру, форму, практичность такого распорядка отыщет жизнь. опыт масс,- объединяющая поголовно мужское и женское трудящееся насе- ление, которое предстанет как непосредственная власть, как прямая власть народа.
Ленин, что называется, вовсю разошелся. Речь звучала увлеченней. Иностранных выражений стало меньше, он легко заменял их русскими, лег- ко находил синонимы, как бы стремясь полнее, точнее передать оттенки. И жест переменился: сложенные щепотью пальцы будто что-то держали, по- ворачивали. Оратору, видимо, нравилась его последняя формулировка. Он повторил:
- Прямая власть народа!
Оба больших пальца, оттопырившись, полезли в проймы жилета. Приняв та- кую позу, то откидывая корпус, то опять подаваясь вперед, Ленин с яв- ным удовольствием, с запалом продолжал трактовать проблему государс- тва.
Теперь Ленин говорил без жестов. Мысль, которую он хотел передать, внушить аудитории, всецело завладела им. Лицо едва уловимо изменилось. Пристально глядевший на Ленина Кауров не сразу смог определить, в чем же проявилась эта перемена. Но вдруг сообразил: глаза! Глаза, хотя и ушедшие вглубь, сильно засверкали, в них выразилась крайняя сосредото- ченность, что-то удивительно настойчивое. Это была видимая всем интен- сивная, воздействующая почти гипнотически работа его мысли. Вместе с тем он всматривался не в слушателей, а точно в некую блистающую точку, что его самого гипнотизировала. Необыкновенная жизнь глаз Ленина-ора- тора притягивала (или, как позже сказал один из его друзей, привинчи- вала) внимание к смыслу речи.
- Законы важны не тем, что они записаны на бумаге. Важно, кто их про- водит. Если напишете самые идеальные законы,- кто их будет проводить? Те же чиновники. Лишь когда Совет рабочих депутатов возьмет власть, дело революции будет обеспечено.
Опять в руке Ленина четвертушка бумаги-его тезисы. Он прочитывает еще несколько строк:
- Партийные задачи: 1) немедленный съезд партии; 2) перемена программы партии, главное: а) об империализме и империалистической войне, б) об отношении к государству и наше требование «государства-коммуны». То есть такого государства, прообраз которого дала Парижская Коммуна.
Далее он снова выдвигает требование решительного, полного разрыва и с социал-шовинистами и с «центром», получившим преобладание в Циммер- вальде и Кинтале. И опять он, выбросив перед собой кулак, наносит удар по редакции «Правды»:
- Нам проповедуют примирение, соглашение с центром. Вы должны выбрать: или революционный новый Интернационал, или болото предательства.
Кауров опять покосился на стоявшего чуть позади Кобу. Тот не переменил своей спокойной позы, привалился, как и раньше, плечом к дверному бру- су. Лицо оставалось безучастным, даже не вздернулась и бровь. Лишь ра- дужница глаз, полузакрытых как бы сонно опустившимися веками, стала совсем желтой, цвета столовой горчицы. Мелькнула мысль: не сыграло ли тут шутку отражение бликов солнца со сводчатого, в позолоте, потолка? Нет, верней было другое: столь густая прожелть немо выказала крайнюю степень раздражения.
Продолжая речь, Ленин вновь упомянул, что выступает только от своего имени:
- Лично от себя-предлагаю переменить название партии, назвать 2Комму- 2нистической партией. 0 Название «коммунистическая» народ поймет. Боль- шинство социал-демократов изменили, предали социализм. Не цепляйтесь за старое слово, которое насквозь прогнило. Вы боитесь изменить старым воспоминаниям. Но чтобы переменить белье, надо снять грязную рубашку и надеть чистую.
Кауров опять краешком глаза глянул на Кобу. Теперь взор Сталина был обращен вниз, не виден, голова, словно в дремоте, свешена, руки покои- лись на животе.
- Хотите строить новую партию?- стремительно вопрошал Ленин.- Тогда угнетенные всего мира к вам придут. Массы должны разобраться, что со- циализм раскололся во всем мире. Оборонцы отреклись от социализма. Либкнехт выступал одиночкой. Но вся будущность за ним.
У двери, расположенной позади столика, возле которого стоял говоривший Ленин, происходило тем временем какое-то движение. Кто-то склонился к уху Зиновьева, что-то ему сообщил. Дело было в том, что в большой зал уже сходились делегаты-меньшевики для участия в объединительном-сов- местно с большевиками-заседании, где, в частности, предстоял и доклад Сталина. Теперь снизу пришли с предложением или просьбой: пусть Ленин тотчас перед социал-демократами всех фракций повторит свою речь. Зи- новьев быстро настрочил записку. Сидевший рядом Каменев, чувствова- лось, не терял благодушия под ударами оратора, разносившего позицию редакторов «Правды», и лишь при особенных резкостях, вырывавшихся у Ленина, неодобрительно морщился. Иной раз усмешка шевелила золотистые усы. Он прочел бумажку, передал Владимиру Ильичу и спокойно на него воззрился, поигрывая снятым пенсне. Ленин взглянул на записку, повер- нул голову к Каменеву. В этом ракурсе завиднелся скульный бугор и ост- рый кончик брови, что была похожа на сорванный, обильный остью, густой колос. Словно боднув кого-то этим кончиком, Ленин опять слегка накло- нил корпус к аудитории:
- Я слышу, что в России идет объединительная тенденция, объединение с оборонцами.- И вновь саданул:- Это предательство социализма.
Опять под конец речи он вынужден был произносить «я»:
- Я думаю, что если вы на это пойдете, лучше остаться одному.
Суровая складка обозначила сомкнувшиеся его губы. Доклад закончился. Ильич пошел к ряду стульев, где сидела Крупская.
В комнате зашевелились, поднимаясь с мест. Зиновьев стучал по столу, давая знать, что собрание не закрыто.
Коба придвинулся к Каурову и сквозь немного скошенные внутрь зубы вы- говорил на грузинском языке:
- И останется один!
Помолчав,увидев в каком-то между спин просвете Ленина, подошедшего к Крупской, добавил опять же по-грузински:
- Один! Или вдвоем со своей бабой!
Затем сказал по-русски:
- Приходи ко мне вечером в «Правду». Приходи попозже, часов в одиннад- цать, когда в редакции не будет толкотни. Уединимся, побеседуем.
И, добыв из кармана трубку, не ожидая каких-либо последующих выступле- ний, не обратив на себя ничьего внимания, проскользнул в дверь.
33
Поздним вечером, как было условлено, Кауров разыскал редакцию «Прав- ды», обосновавшуюся теперь на Мойке вблизи Невского во втором этаже большого дома, где в начальные же дни революции большевики завладели типографией, принадлежавшей «Сельскому вестнику».
Дверь в редакцию была приотворена, оттуда слышался стрекот пишущей ма- шинки. Миновав машинистку, ни о чем не спросившую вошедшего солдата, Кауров толкнул дверь в следующую комнату и сразу же увидел за письмен- ные столом знакомое усатое лицо. Коба приветливо сощурился, приподняв нижние веки. Эта игра век свидетельствовала, по старой памяти догадал- ся Кауров, что дневной приступ раздражительности сменился самочувстви- ем, о каком сказано: в своей тарелке. Щеки и сильный подбородок за день подернулись черноватой порослью, не тронувшей щербин. Из небрежно расстегнутого воротника рубашки проступали кадычные хрящи.
На столе простерся корректурный, с большими полями, исчерканный пером оттиск завтрашней газеты. К ночному посетителю повернула голову стояв- шая возле стола коренастого сложения женщина лет сорока, в светлой блузке, повязанной по-мужски галстуком. Что-то знакомое почудилось Ка- урову в широко расставленных, несколько косого разреза карих глазах, в приметно выступающих скулах, в славянски круглом коротковатом носе, в густых, с длинными остинками бровях. Однако ничего определенного в уме не всплыло.
- Того, садись,-вымолвил Сталин.-Сейчас закончу.- И обратился к женщи- не:-Хватит рассусоливать.-Интонация стала жесткой, хотя он не повысил голоса.- Как я исправил, так и сделать.
- Но это же…
- Повторяю: хватит!-по-прежнему негромко перебил Сталин.- Не намерен, товарищ Ульянова, с вами дальше пустословить.
Так вот это кто! Секретарь «Правды»-младшая сестра Владимира Ильича. Да, в чертах много сходства. Ее губы обиженно сжались.
- Поезжайте-ка домой,- продолжал Коба.-Примите на ночь валерианки, чтобы успокоить нервы. Управлюсь как-нибудь без вас.
Мария Ильинична рывком взяла со стола корректурный лист, скулы вспых- нули, она без слов быстро пошла из комнаты, выставив вперед левое пле- чо, этим тоже напомнив характерную манеру Ленина. За ней хлопнула дверь.
- Норовец такой же самый,- прокомментировал Коба, не сочтя нужным по- яснить, кого с ней сравнивают.-Обомнется, ничего. На упрямых воду во- зят.-Он усмехнулся:-Кряхти да гнись, упрешься-переломишься.
Кауров мысленно отметил эти новые в лексиконе Сталина русские просто- народные речения и поговорки, явно усвоенные в трехлетие последней си- бирской его ссылки.
Помолчали.
- Такая штука!-с улыбкой молвил Коба, оглядывая Каурова, уже снявшего папаху, обнажившего лобные взлизы, что еще удлиняли продолговатую ро- зовощекую физиономию.
Опять потянулось молчание. Сталин не спешил начинать разговор. Он дос- тал из кармана короткую обкуренную трубку, выколотил о каблук стоптан- ного башмака прямо себе под ноги, где и без того серел втоптанный в половицы пепел, набил темным дешевым табаком, вдавил табак концом большого пальца, будто подгоревшим, коричневатым, сунул гнутый поку- санный мундштук под усы. Впрочем, глагол «сунуть», пожалуй, ассоцииру- ется с быстротой. Коба же, держа трубку в левом кулаке, не согнул руку попросту в локте, а сделал всей рукой круговое движение, включив в по- мощь и плечо, то есть как бы занес чубук с противоположной стороны. На памяти Каурова эта рука гораздо живей действовала. Сталин поймал со- чувственный взгляд друга, проговорил:
- Что-то со вчерашнего дня опять она попортилась.
- Тебе, Коба, надо бы полечить руку в Ессентуках. Там есть чудо-грязи.
- Революция не дает отпуска.- Сталин зажег спичку, прикурил, выпустил дым изо рта и из ноздрей. Затем подвигал локтевым суставом попорченной руки.- Разработается… Курить не бросил? Так угощайся папиросами.
- Да у меня свои.
- Э, мы с тобой стали забывать грузинские традиции. Хоть чем-нибудь, а друга потчуй.
Коба выдвинул ящик, извлек коробку папирос, метнул Каурову. И опять пожмурился, выказывая расположение.
- Платоныч, ты с ним не повстречался?
- Еще нет.
- Что ж ты? Он где-то здесь похаживает. Пойдем, я ему преподнесу тебя на блюдечке.
Так и не позавтракав-успеется!-Кауров вслед за своим поводырем устре- мился в коридор. Енукидзе легко ориентировался в лабиринте кулуаров, порой раскланивался со встречными, но не задерживался, жестикуляцией и живой мимикой как бы сообщая: недосуг! На ходу он рассказал кое-что про Кобу. Сталин в декабре 1916 года тоже был призван в армию, отправ- лен этапным порядком из туруханской ссылки в Красноярск, где, однако, медицинская комиссия забраковала его, не вполне владевшего левой ру- кой. Он как-то в ссылке сильно простыл, это сказалось и на руке, усу- губило порок. Не пригодному к военной службе ссыльному разрешили про- жить остаток срока - оставалось-то всего несколько месяцев - на стан- ции Ачинск. Разумеется, при первом же известии о революции Коба сел в поезд, помчался в Питер. Здесь сразу же включился в работу Русского бюро ЦК, опять, как и прежде, взял в свои руки «Правду».
Авель заглянул в фойе, уставленное диванчиками голубой бархатной обив- ки, потерявшей былой ворс. Проскользнул, увлекая Каурова, еще в ка- кой-то апартамент-впрочем, это наименование тоже уже стер переворот-и воскликнул:
- Пожалуйста, вот тебе и Коба! Расписку в получении дашь потом.
И улетучился.
Комната была своего рода затишком во дворце, хотя и сквозь нее сновали люди. Сталин и Каменев мерно прохаживались вдоль окон. Золотистая гри- ва, отнюдь, впрочем, не дикая, в меру подрезанная, выделяла большой лоб Каменева, шла его осанке, профессорскому виду. Плотного сложения, с густыми, несколько свислыми усами и неухоженной, однако и незапущен- ной бородкой, в окаемку которой прокралась рыжина, в добротном, обмяв- шемся по фигуре пиджаке, в светлой, правда, не первой свежести сороч- ке, в галстуке, повязанном хоть и не старательно, но и без небрежнос- ти,-Каменев держал в одной руке свое пенсне, снятое с крупного носа, а в другой-исписанный листок; вглядывался в текст близорукими голубыми глазами. Руки были удивительно белы, красивы. Удлиненные пальцы закан- чивались пухлыми подушечками. Из-под пиджачного обшлага высунулась подкрахмаленная, не блистающая белизной манжета. Читая, Каменев порой издавал странноватый звук-прищелкивал или как бы цокал языком, будто пробуя нечто на вкус. В молодости живший в Тифлисе, участник революци- онных марксистских кружков (еще по Тифлису, скажем в скобках, знавший- ся с Кобой), затем литератор-большевик, широко образованный, быстро заработавший репутацию одного из лучших перьев партии, автор и полити- ческих статей, и экономических исследований, и книги о Герцене и Чер- нышевском, Каменев отличался вместе с тем некоей мягкостью характера, умением ладить или, что называется, покладистостью. Войдя в качестве представителя большевиков в Исполнительный комитет Петроградского Со- вета, он и там был спокойно-обходительным, считался деятелем хотя и левым, но чуждым фанатических крайностей.
Коба, сохранив свою походку горца, легко и твердо ступал по истоптан- ному, истемненному паркету в ногу с Каменевым. Что-то ему сказал. Ка- менев кивнул. Свет обширных окон позволял в подробностях разглядеть Сталина. Четыре года Кауров не видел его. Эти годы отпечатались мор- щинками под миндалевидными впалыми глазами Кобы. Он в это утро казался постаревшим. Нет, у Каурова вдруг возникло другое определение: посе- ревшим. И кожа рябого лица, и шея, и синеватая косоворотка, и пиджак уже другой, без черных вставок-все выглядело серым. Лишь темнели усы и жесткая щетка волос.
Пришла догадка: сероватый цвет лица-это попросту бледность, след ноч- ных бдений в редакции. А в минувшую ночь Коба, конечно, вряд ли при- корнул хоть на часок. Ездил встречать Ленина, участвовал в закончив- шемся только к утру сборище во дворце Кшесинской, потом, наверное, за- ново обдумывал предстоящий ему нынче-всего через два часа-доклад нас- чет объединения.
Каменев еще вглядывался в листок, Сталин молча вышагивал рядом. Его левая кисть покоилась в кармане.
Кауров. уже слегка растопырив руки для объятия, улыбаясь во весь рот, рванулся к нему.
- Коба, здравствуй!
Ничто не дрогнуло, не изменилось в будто застывшем лице Сталина.
- Чего тебе? Ты же видишь, что я занят.
Никакой эмоции не проблеснуло во взгляде. Кауров остолбенел. Неужели у Кобы после четырех лет разлуки-и каких лет!-не шевельнулось сейчас хоть какое-нибудь теплое чувство? Или, может быть, он просто не узнал Каурова в этом солдатском обличии?
- Коба, ты не узнал меня? Я же Кауров!
- Не мешай, не мешай. Занят.
И два соредактора «Правды» прошли дальше. Огорошенный Алексей Платоно- вич не сразу сдвинулся. Потом сел на подоконник. Каменев и Сталин, продолжая ходить, опять шли мимо. Но тут Коба приостановился:
- Того, иди наверх в комнату фракции. Ежели еще есть места на стульях, занимай и для меня.
Каменев вздел на нос пенсне, оглядел солдата. Однако Сталин счел нео- бязательным как-либо их познакомить. Кауров узнавал прежнюю его мане- ру: ни лишних слов, ни лишних жестов. Обида испарилась. Он опять готов был обнять Кобу. Но тот будто оставался бесчувственным. И с холоднова- той деловитостью напутствовал:
- Только имей в виду, в передние ряды не сяду. Не люблю. Лучше постоим где-нибудь сзади.
…Свободных стульев в большой овальной комнате на хорах, принадлежав- ших большевикам, действительно уже не оказалось. Многим пришлось сто- ять. Кауров поджидал Кобу у дверей. Войдя, тот не стал никуда протис- киваться, остановился рядом с Того, прислонился узким покатым плечом к косяку. Место было незавидным. Взгляд низенького Кобы упирался в спины стоявших впереди. Сквозь раскрытую дверь еще и еще проходили участники собрания, тесно заполняя комнату. Коба преспокойно сносил эти неудобс- тва.
Длинный Кауров с интересом оглядывал помещение, обнаруживал знакомых, здоровался улыбкой, помахиванием руки.
Ленин сидел за небольшим столиком и то склонялся над грудой газет, на- верное, уже многодневной давности (второго, третьего и четвертого ап- реля газеты по случаю пасхальных праздников не выходили), шуршал лис- тами-тогда к аудитории была обращена будто полированная, отсвечивающая округлость его лысины,- то оставлял это занятие, посматривал на соб- равшихся, щуря левый глаз.
На стульях у полукруглой стены лицом к залу разместились те, кого уже обозначили собирательным именем «швейцарцы»,- они вместе с Лениным вы- ехали из Швейцарии в Россию и вчера добрались в Питер.
Виден и неброский, чуть отечный бледноватый профиль Крупской. Навер- ное, утомлена и счастлива.
31
Собрание открыл Зиновьев.
Для своих тридцати трех лет он был излишне рыхловат, не принадлежал в Швейцарии к любителям пешеходных или велосипедных прогулок, нажил жи- рок, отложившийся и на щеках и на подбородке, которые успел с утра побрить. Пожалуй, лишь черные, в путанице мелких витков волосы надо лбом как-то внешне выявляли темпераментную его натуру. Голос оказался неожиданно тонким, почти женским:
- Товарищи, в повестке дня у нас два пункта: доклад товарища Ленина и затем вопрос относительно объединения.
Ленин энергично вздернул голову.
- Два? Гм… Спрессуются в один.
Это явно ироничное замечание о повестке дня стало как бы мимолетной прелюдией к докладу.
Кауров покосился на Кобу, на крупные, величиной с ноготь мизинца оспи- ны, будто забрызганные пигментными крапинками, теперь, весною, рыжими. Резко очерченное худощавое лицо по-прежнему ничего не выражало, каза- лось сонливым.
Встав, Ленин пригладил окружавшие лысину волосы, сзади чуть курчавые. У него давно установился обычай тщательно приводить в порядок свою внешность перед решительным часом. Безукоризненно блестят тупоносые ботинки, собственноручно поутру вычищенные щеткой и бархоткой, что среди прочих наинужнейших вещей сопровождали его из Швейцарии. Синева- тый галстук затянут аккуратным узлом. Скрытая под галстуком цепочка, соединяющая две запонки, туго стягивает края белого воротничка.
Еще раз огладив голову, вынув из бокового кармана, развернув четвер- тушку бумаги, Владимир Ильич начал доклад:
- Я наметил несколько тезисов, которые снабжу необходимыми комментари- ями.
Вероятно, лишь Надежда Константиновна да еще два-три самых близких друга смогли заметить некую необычную для Ленина особенность этого простого вступительного предложения. Он не любил словечка «я», избегал «якать», тем более в публичных выступлениях. А тут вынужден был произ- нести «я». Крупская знала: еще никто не заявил о своем согласии с те- зисами Ильича. Никто. Только она. Зиновьев, поработавший немало лет бок о бок с Лениным, предпочел пока не определять своей позиции. «Не успели столковаться»,- мельком вчера объяснил он Крупской. Надежда Константиновна его не осудила, понимала: иные строки, что записаны на этой четвертушке мелким, наклонным, будто бегущим почерком Ленина, ошеломляют. Скоро он к ним перейдет.
Сейчас он говорит о войне. В какую-то фразу вставляет:
- Предлагая эти тезисы только от своего имени…
Листок уже брошен на газету, обе руки вдвинуты в карманы голова нес- колько наклонена, выделяются угловатые скулы, кряжистый Ильич выглядит угрюмым. Речь быстра:
- Война и при новом правительстве, которое является империалистичес- ким, осталась по-прежнему разбойничьей, а посему для нас, кто верен долгу социалиста, верен международной пролетарской солидарности, недо- пустимы ни малейшие уступки оборончеству.
Фраза Ленина разветвлена, нелегко поддается записи, предложения втис- киваются одно в другое, словно бы в стремлении сразу охватить многие стороны предмета. Сформулировав тезис, он принимается вдалбливать свою мысль. Тут приходит на помощь и рука-широкая, короткопалая, плебейс- кая. Он впрямь будто что-то вбивает кулаком, оттопырив большой палец.
На месте ему не стоится. Это у него давнее обыкновение: шагать, произ- нося речь. Нет, он не похаживает, а время от времени то ступает вспять, то круто возвращается к столу. Так ходит поршень паровоза. У стены позади стола были сложены одна на другую несколько деревянных скамеек. Пятясь, Ленин иной раз наталкивался на этот штабелек и удив- ленно туда взглядывал. Однако минуту-две спустя опять стукался об углы скамеек и снова оглядывался.
- Даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Та- кая точка зрения-гибель социализма.
Тут в дверях появился Каменев. На него оглянулись. Учтивый, осанистый, он, на ходу извиняясь, протолкался вперед, заметил единственный сво- бодный стул, на котором ранее сидел Ленин, жестом попросил у него раз- решения сюда сесть и мягко улыбаясь, уселся.
Ленин продолжал, речь не утратила стремительности:
- Если вы, товарищи, доверчиво относитесь к правительству, значит, нам не по пути. Лучше останусь в меньшинстве, останусь даже один.
Впервые он здесь проговорил «останусь один». Однако угрюмость уже с него слетела. Голова поднята, он плотно сбитым корпусом подался к слу- шающим, маленькие глаза поблескивают, один слегка прищурен, что прида- ет Ильичу вид хитреца. Странно: режет, рубит напрямик, не смягчает резкие слов никакими околичностями, а глаза хитры.
- Лучше останусь в одиночестве, подобно Карлу Либкнехту, который выс- тупил один против ста десяти оборонцев социал-демократической фракции рейхстага.
Далее Ленин переходит к оценке статей «Правды». Жест снова изменяется. Правую руку он то и дело выбрасывает перед собой, будто всаживая в ко- го-то невидимое острие.
- «Правда» требует от правительства, чтобы оно отказалось от аннексий, от империалистических целей войны. Предъявлять такие требования прави- тельству капиталистов-чепуха, вопиющая издевка над марксизмом. С точки зрения научной, это такая тьма обмана, которую весь международный про- летариат, вся грядущая всемирная рабочая революция и уже складывающий- ся новый революционный Интернационал заклеймят как измену социализму.
И опять Ленин вытолкнул вперед правую руку.
Кауров боковым зрением приметил: бровь Сталина чуть поднялась и, всползшая, застыла. Да, это были камни в сторону Кобы.
Казалось, Ильич, подаваясь вспять, снова ушибется об груду скамеек. Нет, оратор-поршень круто возвратился:
- Ссылаются на Циммервальд и Кинталь…
Ленин вновь целил в редакторов «Правды», в одну из статей Кобы, приз- нававшую «всю правильность и плодотворность положений Циммерваль- да-Кинталя».
- У нас еще не знают, что циммервальдское большинство с самого начала склонилось к позиции Каутского и компании. Циммервальд и Кинталь-эти колебания, нерешительность в вопросе, который теперь является всеопре- деляющим, то есть в вопросе о полном разрыве с теми, кто под флагом соцнал-шовинизма, защиты отечества изменил Интернационалу.
Кауров догадывался, как жестоко уязвлено в эти минуты самолюбие Стали- на. Когда-то много лет назад, он, молодой Коба, после критических суж- дений, вовсе не грубых, о его рукописи скомкал, пихнул ее в карман, ушел.
А ныне… Вот черная бровь опустилась. Смуглое изрытое лицо вновь ста- ло будто сонливым.
32
- Перехожу к следующему моему тезису, который охватывает вставшую пе- ред нами не только теоретически, но и насущно практически, самую ост- рую, главную проблему революции. Дело идет о государстве, о власти.
Снова взяв исписанную четвертушку, Ленин огласил строки: «Республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества».
На какие-то мгновения он приостановился, словно для того, чтобы дать время собравшимся воспринять прочитанное.
Осмотрел комнату. Конечно, этот тезис огорошил. Как так: государство без полиции, без армии, без чиновничества? Какое же, собственно, это государство?
- Да, никакой полиции, никакой армии, никакого чиновничества! Но мы не анархисты, мы сторонники государства в переходный к бесклассовому об- ществу период. Чем же мы заменим машину угнетения, созданную теми. кто господствовал, властвовал над народом? Ответ уже дан историей рабочего движения, созидательной энергией масс, дан прежде всего Парижской Ком- муной. Действительная суть Коммуны, как это превосходно анализировали, выяснили Маркс и Энгельс, состояла в том, что она явила собою новый тип государства. Чиновничество, бюрократия заменяются непосредственной властью вооруженного народа. Наши Советы 1905 и 1917 годов-прямое про- должение революционного творчества Парижской Коммуны. За Советы мы все ухватились, но не поняли их, не поняли, что только они могут стать и станут единственным правительством. Их опорой будет вооруженная проле- тарская милиция, объединяющая поголовно при соблюдении известной оче- редности,- меру, форму, практичность такого распорядка отыщет жизнь. опыт масс,- объединяющая поголовно мужское и женское трудящееся насе- ление, которое предстанет как непосредственная власть, как прямая власть народа.
Ленин, что называется, вовсю разошелся. Речь звучала увлеченней. Иностранных выражений стало меньше, он легко заменял их русскими, лег- ко находил синонимы, как бы стремясь полнее, точнее передать оттенки. И жест переменился: сложенные щепотью пальцы будто что-то держали, по- ворачивали. Оратору, видимо, нравилась его последняя формулировка. Он повторил:
- Прямая власть народа!
Оба больших пальца, оттопырившись, полезли в проймы жилета. Приняв та- кую позу, то откидывая корпус, то опять подаваясь вперед, Ленин с яв- ным удовольствием, с запалом продолжал трактовать проблему государс- тва.
Теперь Ленин говорил без жестов. Мысль, которую он хотел передать, внушить аудитории, всецело завладела им. Лицо едва уловимо изменилось. Пристально глядевший на Ленина Кауров не сразу смог определить, в чем же проявилась эта перемена. Но вдруг сообразил: глаза! Глаза, хотя и ушедшие вглубь, сильно засверкали, в них выразилась крайняя сосредото- ченность, что-то удивительно настойчивое. Это была видимая всем интен- сивная, воздействующая почти гипнотически работа его мысли. Вместе с тем он всматривался не в слушателей, а точно в некую блистающую точку, что его самого гипнотизировала. Необыкновенная жизнь глаз Ленина-ора- тора притягивала (или, как позже сказал один из его друзей, привинчи- вала) внимание к смыслу речи.
- Законы важны не тем, что они записаны на бумаге. Важно, кто их про- водит. Если напишете самые идеальные законы,- кто их будет проводить? Те же чиновники. Лишь когда Совет рабочих депутатов возьмет власть, дело революции будет обеспечено.
Опять в руке Ленина четвертушка бумаги-его тезисы. Он прочитывает еще несколько строк:
- Партийные задачи: 1) немедленный съезд партии; 2) перемена программы партии, главное: а) об империализме и империалистической войне, б) об отношении к государству и наше требование «государства-коммуны». То есть такого государства, прообраз которого дала Парижская Коммуна.
Далее он снова выдвигает требование решительного, полного разрыва и с социал-шовинистами и с «центром», получившим преобладание в Циммер- вальде и Кинтале. И опять он, выбросив перед собой кулак, наносит удар по редакции «Правды»:
- Нам проповедуют примирение, соглашение с центром. Вы должны выбрать: или революционный новый Интернационал, или болото предательства.
Кауров опять покосился на стоявшего чуть позади Кобу. Тот не переменил своей спокойной позы, привалился, как и раньше, плечом к дверному бру- су. Лицо оставалось безучастным, даже не вздернулась и бровь. Лишь ра- дужница глаз, полузакрытых как бы сонно опустившимися веками, стала совсем желтой, цвета столовой горчицы. Мелькнула мысль: не сыграло ли тут шутку отражение бликов солнца со сводчатого, в позолоте, потолка? Нет, верней было другое: столь густая прожелть немо выказала крайнюю степень раздражения.
Продолжая речь, Ленин вновь упомянул, что выступает только от своего имени:
- Лично от себя-предлагаю переменить название партии, назвать 2Комму- 2нистической партией. 0 Название «коммунистическая» народ поймет. Боль- шинство социал-демократов изменили, предали социализм. Не цепляйтесь за старое слово, которое насквозь прогнило. Вы боитесь изменить старым воспоминаниям. Но чтобы переменить белье, надо снять грязную рубашку и надеть чистую.
Кауров опять краешком глаза глянул на Кобу. Теперь взор Сталина был обращен вниз, не виден, голова, словно в дремоте, свешена, руки покои- лись на животе.
- Хотите строить новую партию?- стремительно вопрошал Ленин.- Тогда угнетенные всего мира к вам придут. Массы должны разобраться, что со- циализм раскололся во всем мире. Оборонцы отреклись от социализма. Либкнехт выступал одиночкой. Но вся будущность за ним.
У двери, расположенной позади столика, возле которого стоял говоривший Ленин, происходило тем временем какое-то движение. Кто-то склонился к уху Зиновьева, что-то ему сообщил. Дело было в том, что в большой зал уже сходились делегаты-меньшевики для участия в объединительном-сов- местно с большевиками-заседании, где, в частности, предстоял и доклад Сталина. Теперь снизу пришли с предложением или просьбой: пусть Ленин тотчас перед социал-демократами всех фракций повторит свою речь. Зи- новьев быстро настрочил записку. Сидевший рядом Каменев, чувствова- лось, не терял благодушия под ударами оратора, разносившего позицию редакторов «Правды», и лишь при особенных резкостях, вырывавшихся у Ленина, неодобрительно морщился. Иной раз усмешка шевелила золотистые усы. Он прочел бумажку, передал Владимиру Ильичу и спокойно на него воззрился, поигрывая снятым пенсне. Ленин взглянул на записку, повер- нул голову к Каменеву. В этом ракурсе завиднелся скульный бугор и ост- рый кончик брови, что была похожа на сорванный, обильный остью, густой колос. Словно боднув кого-то этим кончиком, Ленин опять слегка накло- нил корпус к аудитории:
- Я слышу, что в России идет объединительная тенденция, объединение с оборонцами.- И вновь саданул:- Это предательство социализма.
Опять под конец речи он вынужден был произносить «я»:
- Я думаю, что если вы на это пойдете, лучше остаться одному.
Суровая складка обозначила сомкнувшиеся его губы. Доклад закончился. Ильич пошел к ряду стульев, где сидела Крупская.
В комнате зашевелились, поднимаясь с мест. Зиновьев стучал по столу, давая знать, что собрание не закрыто.
Коба придвинулся к Каурову и сквозь немного скошенные внутрь зубы вы- говорил на грузинском языке:
- И останется один!
Помолчав,увидев в каком-то между спин просвете Ленина, подошедшего к Крупской, добавил опять же по-грузински:
- Один! Или вдвоем со своей бабой!
Затем сказал по-русски:
- Приходи ко мне вечером в «Правду». Приходи попозже, часов в одиннад- цать, когда в редакции не будет толкотни. Уединимся, побеседуем.
И, добыв из кармана трубку, не ожидая каких-либо последующих выступле- ний, не обратив на себя ничьего внимания, проскользнул в дверь.
33
Поздним вечером, как было условлено, Кауров разыскал редакцию «Прав- ды», обосновавшуюся теперь на Мойке вблизи Невского во втором этаже большого дома, где в начальные же дни революции большевики завладели типографией, принадлежавшей «Сельскому вестнику».
Дверь в редакцию была приотворена, оттуда слышался стрекот пишущей ма- шинки. Миновав машинистку, ни о чем не спросившую вошедшего солдата, Кауров толкнул дверь в следующую комнату и сразу же увидел за письмен- ные столом знакомое усатое лицо. Коба приветливо сощурился, приподняв нижние веки. Эта игра век свидетельствовала, по старой памяти догадал- ся Кауров, что дневной приступ раздражительности сменился самочувстви- ем, о каком сказано: в своей тарелке. Щеки и сильный подбородок за день подернулись черноватой порослью, не тронувшей щербин. Из небрежно расстегнутого воротника рубашки проступали кадычные хрящи.
На столе простерся корректурный, с большими полями, исчерканный пером оттиск завтрашней газеты. К ночному посетителю повернула голову стояв- шая возле стола коренастого сложения женщина лет сорока, в светлой блузке, повязанной по-мужски галстуком. Что-то знакомое почудилось Ка- урову в широко расставленных, несколько косого разреза карих глазах, в приметно выступающих скулах, в славянски круглом коротковатом носе, в густых, с длинными остинками бровях. Однако ничего определенного в уме не всплыло.
- Того, садись,-вымолвил Сталин.-Сейчас закончу.- И обратился к женщи- не:-Хватит рассусоливать.-Интонация стала жесткой, хотя он не повысил голоса.- Как я исправил, так и сделать.
- Но это же…
- Повторяю: хватит!-по-прежнему негромко перебил Сталин.- Не намерен, товарищ Ульянова, с вами дальше пустословить.
Так вот это кто! Секретарь «Правды»-младшая сестра Владимира Ильича. Да, в чертах много сходства. Ее губы обиженно сжались.
- Поезжайте-ка домой,- продолжал Коба.-Примите на ночь валерианки, чтобы успокоить нервы. Управлюсь как-нибудь без вас.
Мария Ильинична рывком взяла со стола корректурный лист, скулы вспых- нули, она без слов быстро пошла из комнаты, выставив вперед левое пле- чо, этим тоже напомнив характерную манеру Ленина. За ней хлопнула дверь.
- Норовец такой же самый,- прокомментировал Коба, не сочтя нужным по- яснить, кого с ней сравнивают.-Обомнется, ничего. На упрямых воду во- зят.-Он усмехнулся:-Кряхти да гнись, упрешься-переломишься.
Кауров мысленно отметил эти новые в лексиконе Сталина русские просто- народные речения и поговорки, явно усвоенные в трехлетие последней си- бирской его ссылки.
Помолчали.
- Такая штука!-с улыбкой молвил Коба, оглядывая Каурова, уже снявшего папаху, обнажившего лобные взлизы, что еще удлиняли продолговатую ро- зовощекую физиономию.
Опять потянулось молчание. Сталин не спешил начинать разговор. Он дос- тал из кармана короткую обкуренную трубку, выколотил о каблук стоптан- ного башмака прямо себе под ноги, где и без того серел втоптанный в половицы пепел, набил темным дешевым табаком, вдавил табак концом большого пальца, будто подгоревшим, коричневатым, сунул гнутый поку- санный мундштук под усы. Впрочем, глагол «сунуть», пожалуй, ассоцииру- ется с быстротой. Коба же, держа трубку в левом кулаке, не согнул руку попросту в локте, а сделал всей рукой круговое движение, включив в по- мощь и плечо, то есть как бы занес чубук с противоположной стороны. На памяти Каурова эта рука гораздо живей действовала. Сталин поймал со- чувственный взгляд друга, проговорил:
- Что-то со вчерашнего дня опять она попортилась.
- Тебе, Коба, надо бы полечить руку в Ессентуках. Там есть чудо-грязи.
- Революция не дает отпуска.- Сталин зажег спичку, прикурил, выпустил дым изо рта и из ноздрей. Затем подвигал локтевым суставом попорченной руки.- Разработается… Курить не бросил? Так угощайся папиросами.
- Да у меня свои.
- Э, мы с тобой стали забывать грузинские традиции. Хоть чем-нибудь, а друга потчуй.
Коба выдвинул ящик, извлек коробку папирос, метнул Каурову. И опять пожмурился, выказывая расположение.