Кауров не теряется, кладет на чемодан поверх пачки только что куплен- ных газет свой «Пролетарий», оставляя заголовок на виду.
- Документы? Пожалуйста.
Из полевой сумки, перекинутой на ремешке через плечо, он извлекает хрусткую бумагу. Милости прошу, поинтересуйтесь. Не угодно ли, нижний чин Кауров подлежит демобилизации и дальнейшему направлению, как гла- сит эта уснащенная писарскими завитками грамотка, в Петербургский уни- верситет для восстановления в правах студента. Указан и соответствую- щий циркуляр за таким-то номером: студенты, пострадавшие от политичес- ких преследований, исключенные при царском режиме за революционные де- ла, возвращаются из армии продолжать образование.
Прапорщик ознакомился с бумагой, повертел ее, рассматривая оттиснутую фиолетовой краской круглую печать, потребовал еще и солдатскую книжку, затем кинул взгляд на чемоданы.
- Не желаете ли приподнять?-озорно спрашивает Кауров.- Должен сооб- щить: тяжеловаты.
- А что в них?
- Революционный груз.
- Какой?
- Не догадываетесь? Книги! Странствуют со мной.
Не поддержав шутку, хмурый начальник патруля протягивает солдату доку- менты и отходит, кивком зовя за собою юнкеров.
Кауров посматривает вслед. Да, хватило у вас, господа, силенок выну- дить Ленина уйти в подполье, а запретить партию руки коротки! И газету «Пролетарий» обязаны терпеть! Вам, наверное, хотелось бы схватить этот листок, а заодно увести под конвоем читателя-солдата, но видит око, да зуб неймет.
Сохранив и в тридцать лет юную стать, Кауров легко подхватывает свои чемоданы, выбирается на площадь. Впереди простерта уходящая в смутно- ватую даль прямизна Невского, будто обычного-двигаются туда-сюда трам- ваи, посверкивает бликами витрин солнечная сторона. Кауров невольно останавливается, втягивает глубоко воздух Питера. И предается не всем знакомому или испытанному иными лишь мимолетно ощущению-ощущению сто- лицы. Наконец-то он опять станет питерским студентом-э, впрочем, в та- кой час истории что ему попечения студента?-станет питерским работни- ком, приобщится и к обиходно малой, и к великой первородности, к пер- воисточнику, к центру, откуда в необъятную сибирскую провинцию добега- ли волны. Здесь, на этих улицах, рождаются, происходят потрясения всей земли. И ось земного шара, если разрешить метафору, пролегает теперь, может быть, как раз на том перекрестке, где, как он в подробностях знает по газетам, днем четвертого июля демонстрацию, шествовавшую под большевистскими знаменами, заполонившую весь Невский, огрели ружейной пальбой. И загремела перестрелка.
Ленин в «Рабочем в солдате» определил смысл этих событий. Мирный пери- од революции кончился. Пришел черед немирному.
Снова всплывает: мы живы! Да, кипит-какая штука!- наша алая кровь ог- нем неистраченных сил.
38
Найдя первый приют у брата-а дальше заведется какой-нибудь отдельный кров,-Алексей Платонович сбросил в ванной все свои одежки, немедленно изъятые для кипячения или сухой прожарки кипятком, и с удовольствием, какое, быть может, и не подобало суровому большевику, полежал в ласко- во-горячей воде, потом энергично пустил в ход мочалку и мыло.
Омолодившийся, снявший со щек бритвой белесый неколючий ворс, он обла- чился в хранившуюся тут еще со дней отправки в ссылку свою универси- тетскую форму. Брюки, тужурка, на которой золотился строй давно поис- тершихся пуговиц, пришлись, как и раньше, впору. Посмотрелся в зерка- ло, насупил черные брови, чтобы хоть этак согнать с сероглазого лица налет, шут ее дери, наивности. Неужели с ней не развяжешься, в палевых ресницах она, что ли, таится? Водрузил на влажный еще хохолок изрядно тасканную студенческую, с синим околышем фуражку.
Пожалуйста, доподлинный вечный студент. Настоящий петербургский тип. Шагнем теперь в новую полосу жизни, в питерское влекущее горнило.
Куда же прежде всего в этот воскресный вечер держать путь? Манят раз- ные места, но в первую голову он разыщет Серго Орджоникидзе, с которым подружился в Якутии. По праву этой дружбы Серго уже с женой вторгся к Каурову в Иркутске, прижился на какие-то мигом пролетевшие дни возле Платоныча. И умчался в Петроград. Вскоре от Серго дошла краткая пи- сулька, несколько размашистых, преисполненных грузинского духа строк: если приедешь, иди сразу же ко мне, а то насмерть обидишь. Далее сле- довал адрес.
И вот наш вольный студент, добравшийся трамваем опять в район Московс- кого вокзала, поглядывая на афишные тумбы, на оклеенные всяческими плакатами стены, порой запуская любопытствующий нос в неимоверно разм- ножившиеся после революции книжные развалы под открытым небом-сейчас оно уже тронуто краской заката,- предлагающие свое обилие, главным об- разом брошюрное, пошагивает мимо протянувшихся параллельными линиями Рождественок, направляется к обиталищу Серго.
И вдруг-какая штука!-кого он видит среди встречных? Это же Серго! Буй- ная вздыбленная шевелюра, какую тот отрастил в Якутии, теперь наголо снята, лишь коротенькая поросль чернеет на непокрытой голове. А в ос- тальном не изменился. Чесучовая навыпуск рубашка, подпоясанная кав- казским в серебряной насечке ремешком, охватывает худощавый стан. Чуть загибаются вверх острые кончики усов. Отчетливо пролеплены тонкие нервные крылья нависающего горбатого носа. Глаза, на удивление боль- шие, отливают блеском чернослива.
С ним рядом в голубом холстинковом платье, светловолосая, просто при- чесанная Зина, с лица румяная русская крестьянка. Впрочем, не совсем русская-в слегка выпирающих скулах и в косоватой прорези глаз сказыва- ется якутская кровь.
Точно пара влюбленных, они шагают, взявшись за руки. Кауров, улыбаясь, идет прямо на них. Серго, конечно, не ожидает увидеть под студенческим околышем знакомые ямочки на свежих щеках, но мигом в глазах-черносли- винах вспыхивает радостное узнавание, он, не стесняясь улицы, заключа- ет Каурова в объятия, чмокает в губы. И восклицает:
- Зиночка, здоровайся! Платоныч, когда же ты приехал?
- Сегодня. И сразу же к тебе.
- Черт побери!
Каурову приятно слышать здесь это чертыхание: Серго издавна во всевоз- можных обстоятельствах поминает черта. Сейчас нотка замешательства или затрудненности угадывается в его восклицании.
- Черт побери! А мы с Зиной завтра уезжаем.
- Куда же?
- В хорошие места. Подвизались там с тобой. Баку, Тифлис… Билеты уже в кармане.
- Значит, повезло, что сегодня тебя встретил. Но перед отъездом ты, наверное…
- Перестань! Не отпущу!- Однако в выразительных глазах Серго опять мелькнуло замешательство.-Извини, проделаем сперва маленькую организа- ционную работу. Зиночка, прошу, сбегай, предупреди, что приведем Пла- тоныча.
Уроженка Якутии откликается:
- Ой,Серго, боюсь. Он меня погонит.
- Кто? -интересуется Кауров.
- Э, слетаю сам!-не отвечая, решает Орджоникидзе.- А вы идите вон в тот скверик. Садитесь на скамейку, ожидайте.
И, более не распространяясь, еще раз тепло взглянув на друга, скоро- ходью зашагал.
- Целыми днями его почти не вижу,-произносит Зина.- Утром даю кофе, он разливает в два стакана, чтобы скорей остыло. Выпьет и бежит.
Затем Зина рассказала о своем столичном обиходе:
- Сразу здесь нашла занятие. Целыми днями простаиваю в очередях. И за хлебом, и за мясом, и за сахаром.
Широкая в кости, выносливая, она с юморком описала несколько эпизодов из текучего быта питерских очередей. Но разговориться не пришлось.
Прежней скороходью в сквер влетел Серго:
- Пойдемте.
На тротуаре Зина и Серго опять взялись за руки. Студент пристроился рядом. Два профессионала революции сразу, конечно, заговорили о своем. Серго стал рассказывать про нынешние выборы в городскую думу:
- Я себя, Платоныч, сегодня проклинал, что не могу всюду поспеть. Но видел сам и слышал от других: весь питерский пролетариат голосовал только за нас. Рабочие кварталы идут только с нами. От этого, черт по- бери, хмелеешь без вина!
Влажноватое сияние глаз, улыбка, приподнимавшая острые кончики усов, впрямь делали его похожим на хмельного. В ответ улыбался и Кауров. Еще бы! Всего несколько недель назад партия пережила поражение, ее сочли поверженной, растоптанной, а вот сегодня…
- Сегодня мы закатили,-продолжал, смеясь, Серго,- такую оплеуху вче- рашним победителям, от которой пойдет гул на всю Россию.
Переполненный впечатлениями, он на ходу еще и еще ими делился.
- Куда ж ты, такая штука, меня тащишь?
- Понимаешь…- Словив себя на мимолетной запинке, Серго вновь рассме- ялся.- К Аллилуевым.
- Да я к ним и сам запросто вхож. К чему такой церемониал?
- Знаешь, без предупреждения было бы не совсем удобно. А теперь ты приглашен. И на меня шишки не посыплются.
- Какие шишки? Ты что-то крутишь.
- Ничего.
- Аллилуевы, значит, на новой квартире? Перебрались в центр?
- Да, гляди, экий домина!
Серго указал на многоэтажное, с зодческими украсами, с благолепным подъездом здание, предназначенное, несомненно, отнюдь не для жильцов из рабочего сословия. В просторном вестибюле восседал представитель- ный, в золоченых галунах швейцар. На лифте поднялись до самого верха. Да, в таких домах не живут рабочие. Но Аллилуев, как это было ведомо Каурову, принадлежал к рабочим особого рода или, верней, особенной жилки, к талантам-самородкам, редкостным электрикам, увлеченным таинс- твами своей специальности, чья сметка и золотые руки доставляли зара- боток примерно рядового инженера. Теперь на электростанции он нес де- журства, зачастую и ночные, у приборов кабельной сети, раскинувшейся по Петрограду. К тому же был и членом заводского комитета.
На звонок открыла Ольга Евгеньевна. Она, видимо, только что от плиты. На покатых плечах лежали проймы цветного фартука, защищавшего свежее нарядное с короткими рукавами платье, отделанное кружевцем вдоль груд- ного выреза. Жар огня, казалось, бросал еще отсвет на щеки, несколько утратившие былую округлость. Да, Ольга Евгеньевна, как мог судить Кау- ров, потеряла в весе, наверное, излишнем, подобралась. Уже и ямочки на локтях сделались малоприметными. Однако ей, что называется, шло это похудание. Она выглядела крепенькой. И будто еще прихватила энергии. Блестели карие, напоминавшие цыганку глаза.
- А, наш репетитор!- приветствовала она Каурова.- Сколько лет не виде- лись!
Дружелюбно поздоровалась с Зиной.
- Сколько лет?- переспросил Кауров.- Не так много. Еще не прошло и трех.
- Верно! Зимою будет три… А я теперь, Алексей Платонович, совсем другая. Исполнилось одно вещее слово. Кажется, как раз вы его сказали.
- Я? Когда?
- Помните, мы выпили за то, чтобы мне приобрести профессию. Так и выш- ло! Служу в госпитале сестрой милосердия. Получила волю!
- И рады?
- Еще бы! Дом, правда, запустила. Кинула на свою старшую. И младшая, слава богу, вчера приехала с каникул. Сейчас со мной кухарит… в честь этой двоечки.-Блеснув глазами в сторону Зины и Серго, она озорно пошутила:-Где двоечка, там скоро и троечка.
Серго оборвал:
- Ольга!
- Слушаюсь! Чего же мы стоим? Идемте в столовую.
Опять заговорил Серго:
- Обожди. Сначала с Платонычем зайдем к нему. Он где?
- У себя в комнате. А Зину забираю.
Серго, сопровождаемый Кауровым, прошел по коридору, постучал в дверь дальней комнаты. Оттуда донеслось:
- Угу.
Дверной проем раскрылся. Обдало куревом. И тотчас Кауров узнал Кобу. Во рту дымилась трубка. Так вот о ком Зина сказала: «боюсь». Без слов разъяснилось и поведение Серго.
Левой рукой прежним затрудненным круговым движением Коба вынул из-под усов трубку. Глаза были веселыми.
- А, Того…
Это уже четырнадцатилетней давности «Того», употребляемое только Ко- бой, как бы выявило вновь неизменное его упорство. Смерив взглядом студенческое одеяние Каурова, Сталин поднял бровь, но ни о чем не спросил.
- Садитесь.
Он выглядел тоже обновившимся-брюки и пиджак, видимо, недавно куплен- ные, хоть и поизмялись, но вовсе не лоснились. К отворотам пиджака бы- ли, как и прежде, когда Коба находил прибежище у Аллилуевых, подшиты изнутри высокие, черного бархата вставки, прикрывавшие шею, а заодно и сорочку. Крутой подбородок был выбрит.
Не начиная разговора, Коба своей поступью горца, и твердой и легкой, неторопливо прохаживался по вытянутой в длину комнате с железной, застланной белым покрывалом кроватью, небольшим письменным столом и этажеркой, на которой стояли и лежали книги.
39
Кауров тогда еще не знал, что в этой комнате прожил несколько дней Ле- нин-несколько дней после того, как Временное правительство отдало рас- поряжение о его, а также Зиновьева и Каменева аресте.
Квартира Аллилуевых в то время была почти необитаемой. Младшая в семье, носатенькая Надя проводила каникулы около Москвы, где жили дав- ние, еще по Баку друзья отца. Нюра, которую когда-то репетировал Кау- ров, уже сдала весной выпускные гимназические экзамены, потом с усер- дием новобранца потрудилась в секретариате первого съезда Советов и уехала к знакомым в дачный уголок под Питером. Аллилуевы-сыновья расп- рощались с домашним гнездом: один работал в деревне, другого призвали в солдаты. Ольга Евгеньевна, став медицинской сестрой, так и пребывала в госпитале, редко наведывалась в квартиру. Сергей Яковлевич, погло- щенный своим делом, тоже зачастую сутками оставался на электростанции, где располагал и местечком для спанья.
Пустовала и маленькая комната, предназначенная Сталину. Он, казалось, не тяготился бездомностью, живал то у Каменева, то у Енукидзе, то по-прежнему в редакции «Правды», где вытягивал черную работу, отступив в тень перед Лениным, уже главенствовавшим. И, никому не сказываясь, будто и теперь блюдя навык конспиратора, лишь изредка заночевывал из Рождественке. Не говорливый, овеянный всегда, даже под веселую руку некой таинственностью, он, возможно, приберегал эту квартиру на случай чрезвычайных обстоятельств.
Они настали. Стихийное выступление питерских рабочих и солдат под ло- зунгом «Вся власть Советам» было подавлено. Казачьи части и отряды юн- керов хозяйничали на улицах столицы. Типография и редакция «Правды» в ночь с четвертого на пятое июля были разгромлены.
Пятого днем бойкую сестру милосердия Аллилуеву вызвали в госпитале к телефону. Она в белой косынке, в белом госпитальном халате с нашитым на груди красным крестом прибежала в канцелярию, взяла трубку:
- Я слушаю.
В слабом гудении мембраны возник знакомый хрипловатый голос:
- Узнаешь, кто говорит?
- Здравствуй, Сосо.
Не торопясь, Сталин сделал ей внушение:
- Сколько тебя надо учить, имен не называй!
- Ой, извини.
- Можешь ли ты сейчас приехать домой?
- Сейчас? Что-нибудь случилось?
- Зря вызывать тебя не стал бы.
- Говори же, что? И с кем?
Сталин, однако, своей неторопливостью заставил ее помучиться еще ми- нутку. Помолчав, объявил:
- Не беспокойся. Все твои живы-здоровы. Но ты нужна. Сочини для на- чальства что-нибудь правдоподобное. Сумеешь?
Она наконец чуть улыбнулась:
- Сумею.
…Часа два-три спустя Сергей Яковлевич Аллилуев, потревоженный теле- фонным звонком Ольги, вернулся с Обводного канала, где находилась его любимая электростанция, в свою квартиру на пятом этаже благообразного дома со швейцаром и лифтом, квартиру, которую окрестил вышкой. Жена передала слова Сталина: надо укрыть на какой-то срок нескольких това- рищей. Кого именно, Иосиф не сказал.
Сергей Яковлевич с годами все более обретал вид отшельника-монаха, ко- го на Руси уважительно прозывают старцами. Ранняя седина посеребрила монашескую его бороду. Оголился со лба череп. Заметней обозначились провалы висков. Исхудалый длинный нос, выраставший будто прямо изо лба, то есть почти без переносицы, казался костяным. Изможденность ли- ца выделяла, делала очень большими глаза, источавшие точно бы лихора- дочный блеск, пытливые, проникновенные. Ему не потребовалось раздумий, чтобы решить:
- Пускай наша вышка служит партии. Принимай, Ольга, жильцов.
…Вскоре Сталин привел к Аллилуевым рослого рыхловатого Зиновьева, нынче выглядевшего мрачным, и миниатюрную, с твердой складкой широкого рта, с уже пробившейся в коротко подрезанных темных волосах ранней се- диной Зину Лилину, его жену. Быть может, полтора десятка лет назад именно в честь Зины, которая была на два года его старше, юноша-эмиг- рант Радомысльский, в те времена худенький, погруженный в книги, не утративший свойственного нередко евреям мечтательно-скорбного выраже- ния больших глаз, избрал свой псевдоним.
В несколько мужской решительной походке Лилиной-она из прихожей проша- гала впереди мужа - чувствовался характер. За Зиновьевым следовал об- росший щетинкой невозмутимый Коба. Вошли в столовую. Аллилуев, встав, глубоко поклонился гостям.
- Сергей,- неторопливо произнес Сталин,- знакомься. Это товарищ Зи- новьев. Человек, который, по нашей кавказской поговорке, глядел в гла- за орлу.
Лилиной Коба не уделил ни слова. Долго прожив среди русских, он, одна- ко, сохранил восточную манеру, согласно которой женщина, жена не зас- луживала упоминания. Впрочем, спутница Зиновьева тотчас нашла способ себя представить. Подойдя к мужу, она поправила его сбившийся галстук и с мимолетной лаской провела смуглыми пальцами по его вскинутым, мел- ко курчавившимся густым черным волосам. Слов не требовалось-жена! Ус- талой улыбкой Зиновьев ее поблагодарил.
- Глядел в глаза орлу,- повторил Сталин.
- Знаю,- сказал Аллилуев, впервые пожимая мягкую руку Зиновьева.- Слы- шал вашу речь у особняка Кшесинской. Вы тогда сказали: птица вьет гнездо.
- А… Дошло?
- Взяло за душу, товарищ Зиновьев.
40
Птица вьет гнездо… Да, Григорий Евсеевич Зиновьев, конечно, не забыл эту свою метафору, явившуюся ему в минуту ораторского озарения. Пожа- луй, эта его речь, произнесенная примерно через неделю после того, как «швейцарцы» добрались в Петроград, означала, что он, Зиновьев, опреде- лился, примкнул к тезисам Ленина.
Накинув пальто, Григорий Евсеевич выбрался на балкон особняка приветс- твовать подошедшее с Выборгской стороны шествие участников митинга, что был проведен районным комитетом большевиков. Светящиеся шары фона- рей и косые полосы электричества из окон выделяли там и сям простертые над головами кумачовые полотнища, кратко взывавшие: «Хлеба! Мира! Сво- боды!» Кумач на свету рдел, а в сгущениях мглы казался почти черным.
Именно там какой-то не лишенный фантазии журналист ухватил этот об- раз-игру красного и черного,-чтобы в своем завтрашнем отчете написать про цвета анархизма, реющие вокруг штаб-квартиры Ленина.
Наследник Бакунина, анархо-большевик-такая слава явившегося из-за гра- ницы вечного раскольника, всех огорошившего своими тезисами, уже гуля- ла на столбцах множества газет, катилась по Руси. Уже и пером Плехано- ва было засвидетельствовано: «Ленин со всей своей артиллерией перехо- дит в лагерь анархизма».
Бюро ЦК большевиков не поддержало Ленина; в Петроградском комитете его позиция собрала только два голоса, а вот Выборгский райком первым при- нял тезисы.
…С балкона кто-то объявил:
- Слово предоставляется члену Центрального Комитета партии товарищу Зиновьеву.
Гомон сборища стихает. Зиновьев стоит у балконных перил, непокрытая, в ободке вьющихся волос голова и крупный корпус в незастегнутом пальто явственным силуэтом вычерчены на фоне освещенной двери. Слегка скло- нившись, он выкрикивает:
- Товарищи!
Голос высок, почти как мальчишеский дискант. Дальнейший зачин речи идет на той же верхней ноте. Со стороны может почудиться, что в по- лутьме говорит не этот большемерный мужчина, а кто-то другой, скрытый за ним. Лишь постепенно отделываешься от такого впечатления. Голос уже не назовешь тоненьким, он оказывается звеняще сильным, далеко разно- сится в просторе улицы.
- Мы, пролетарские революционеры, требуем: вся власть Советам! Что же это такое: власть Советов? Птица вьет гнездо…
Улеглись невнятные шумки толпы. Можно слышать тишину.
- Вьет гнездо, как велит ей инстинкт, и еще сама не сознает, что же она, собственно, строит. Рабочий класс, руководимый инстинктом, создал свои Советы, но еще не совсем уяснил их смысл. Ведь он свивает, вылеп- ливает новое общественное устройство, новую власть, принадлежащую все- му народу, который сам станет управлять всеми делами без каких-либо стоящих над ним распорядителей. Это и будет истинной свободой, какую не знает ни одна буржуазная республика.
Речь льется вдохновенно, головы подняты к оратору. Боковой свет отра- жен в его поблескивающих волосах, в бледном, точно бы прибеленном ли- це. Завладев слушающими, он будто внушает: надо лишь захотеть, лишь протянуть руку и-вот она, желанная, небывалая доселе жизнь, власть мо- золистых ладоней, власть Советов.
Нисколько не слабеет тонкий голос.
- Птица вьет гнездо. Пролетариат инстинктивно организует не только Со- веты, но и свои вооруженные дружины. Рабочие добывают оружие, еще даже не осмыслив, что поголовно вооруженный народ-это и будет новая всеобъ- емлющая власть, новое государство, которое явится предтечей отмирания, исчезновения всякого государства.
Зачаровавший рабочую толпу, проговоривший более часа, Зиновьев награж- ден взметом одобрения. Долго бухают хлопки. С балкона он шагает в об- ширную комнату, где размещены несколько столов и шкаф, вся, так ска- зать, служба Центрального Комитета партии. Из боковой двери к нему скорой походкой идет Ленин, характерно выставив плечо, будто забияка. Но слова не забиячливы:
- Теперь, дорогой друг, скачите в «Правду». Приглядите там за номером. У меня зарез. Наверное, ночью забегу.
Казалось бы, в деловом говорке Ильича не разыщешь отклика на речь, ко- торая еще и в ту минуту отблескивала вдохновением на приобретшем ар- тистизм, вскинутом, с бисеринками влаги у верхней кромки лба лице Зи- новьева. Однако Старик назвал его не Григорием, не батенькой, не суда- рем, а дорогим другом. Обоим понятно: Зиновьев следует за Лениным, разномыслия канули, упоминать о них не нужно. А сантименты -по боку!
В том же темпе Ленин спешит обратно к оставленной на минуту работе, скрывается за дверью.
У противоположной стены в тени, отбрасываемой шкафом, стоит Коба. По- верх разлохмаченной темной фуфайки надет серый пиджак. Взгляд скошен на Зиновьева. У Кобы порою бывает этакий тяжелый, из-подо лба взор, к какому подходит выражение: положил глаз. Низковатый грузин все слышит, все примечает и молчит. Зиновьев, будто ощутив некое прикосновение, оборачивается, смотрит в упертые зрачки. И, приблизясь, улыбается.
- Так оно, Коба, и сбудется. Мы на своем веку это увидим: государство отомрет.
Сталин по-прежнему безмолвствует. Сдается, он и не ответит. Но все-та- ки цедит:
- В Швейцарии?
Реплика весома. В ней многое содержится. Зиновьев, однако, находчив:
- Конечно, не в одной же матушке-Руси.
Коба молчит.
…Недолгое время спустя тезисы Ленина собрали большинство на петрог- радской городской и на Всероссийской партийной конференциях. Переломил себя и упрямый Коба, присоединился к Ленину. Но уже и тогда воспользо- вался формулой, свидетельствовавшей, казалось бы, только о скромности: «Мы, практики». Так и вел себя скромнягой, пренебрегал авансценой, из- редка давал короткие статьи, занимался невидной, подчас мелочной, тре- бовавшей муравьиного упорства организаторской работой.
Теперь, после июльских потрясений, когда первым людям большевистского ЦК угрожал арест, у него, словно в предвидении такого оборота, был го- тов для них тайный приют.
Приведя к Аллилуевым Зиновьева и его жену, Коба в какую-то минуту ска- зал Ольге Евгеньевне:
- Устрой их в детской.
(К слову заметим, что детской в этой квартире именовалась комната, в которой жили Ольга Евгеньевна и дочери, а столовая служила обиталищем Сергею Яковлевичу и Феде.)
Лилина объявила, что не будет ночевать. Она должна вернуться к сыну, нельзя оставить восьмилетнего Степу.
- Завтра понаведаюсь.
Григорий Евсеевич покивал. Сталин грубовато вмешался:
- Туда-сюда, товарищ Лилина, не бегайте. Дам знать, когда понадоби- тесь.
Несколько погодя Коба заглянул в свою пустующую комнату. За ним вошла и Ольга.
- Сосо, ночевать будешь?
- Нет. Проветри хорошенько, чтобы не пахло табачищем.
Такое было странно слышать от заядлого курильщика. Разъяснений не пос- ледовало. Этот дальний уголок квартиры Коба предназначал Ленину.
41
Ленин пришел к Аллилуевым утром на следующий день. Он, разыскиваемый для ареста, прибег к некоторым мерам предосторожности: не ночевал дома и сменил кепку на купленную еще в Стокгольме круглую шляпу-котелок с загнутыми полями. Этот головной убор поразительно его менял. Сквозь тяжелую дверь и обширный вестибюль к лифту проследовал вполне прилич- ный, профессорского вида, с рыжими усами и бородкой господин. В такт шагу он небрежно вскидывал тросточку. Его темный в полоску недорогой костюм выглядел свежим, отутюженным, синеватый в белую горошину галс- тук аккуратно прилегал к светлой сорочке, ботинки-бульдожки безукориз- ненно блестели -Ильич в решающие часы жизни, как однажды мы упомянули, бывал особенно требователен к своему обличию.
- Документы? Пожалуйста.
Из полевой сумки, перекинутой на ремешке через плечо, он извлекает хрусткую бумагу. Милости прошу, поинтересуйтесь. Не угодно ли, нижний чин Кауров подлежит демобилизации и дальнейшему направлению, как гла- сит эта уснащенная писарскими завитками грамотка, в Петербургский уни- верситет для восстановления в правах студента. Указан и соответствую- щий циркуляр за таким-то номером: студенты, пострадавшие от политичес- ких преследований, исключенные при царском режиме за революционные де- ла, возвращаются из армии продолжать образование.
Прапорщик ознакомился с бумагой, повертел ее, рассматривая оттиснутую фиолетовой краской круглую печать, потребовал еще и солдатскую книжку, затем кинул взгляд на чемоданы.
- Не желаете ли приподнять?-озорно спрашивает Кауров.- Должен сооб- щить: тяжеловаты.
- А что в них?
- Революционный груз.
- Какой?
- Не догадываетесь? Книги! Странствуют со мной.
Не поддержав шутку, хмурый начальник патруля протягивает солдату доку- менты и отходит, кивком зовя за собою юнкеров.
Кауров посматривает вслед. Да, хватило у вас, господа, силенок выну- дить Ленина уйти в подполье, а запретить партию руки коротки! И газету «Пролетарий» обязаны терпеть! Вам, наверное, хотелось бы схватить этот листок, а заодно увести под конвоем читателя-солдата, но видит око, да зуб неймет.
Сохранив и в тридцать лет юную стать, Кауров легко подхватывает свои чемоданы, выбирается на площадь. Впереди простерта уходящая в смутно- ватую даль прямизна Невского, будто обычного-двигаются туда-сюда трам- ваи, посверкивает бликами витрин солнечная сторона. Кауров невольно останавливается, втягивает глубоко воздух Питера. И предается не всем знакомому или испытанному иными лишь мимолетно ощущению-ощущению сто- лицы. Наконец-то он опять станет питерским студентом-э, впрочем, в та- кой час истории что ему попечения студента?-станет питерским работни- ком, приобщится и к обиходно малой, и к великой первородности, к пер- воисточнику, к центру, откуда в необъятную сибирскую провинцию добега- ли волны. Здесь, на этих улицах, рождаются, происходят потрясения всей земли. И ось земного шара, если разрешить метафору, пролегает теперь, может быть, как раз на том перекрестке, где, как он в подробностях знает по газетам, днем четвертого июля демонстрацию, шествовавшую под большевистскими знаменами, заполонившую весь Невский, огрели ружейной пальбой. И загремела перестрелка.
Ленин в «Рабочем в солдате» определил смысл этих событий. Мирный пери- од революции кончился. Пришел черед немирному.
Снова всплывает: мы живы! Да, кипит-какая штука!- наша алая кровь ог- нем неистраченных сил.
38
Найдя первый приют у брата-а дальше заведется какой-нибудь отдельный кров,-Алексей Платонович сбросил в ванной все свои одежки, немедленно изъятые для кипячения или сухой прожарки кипятком, и с удовольствием, какое, быть может, и не подобало суровому большевику, полежал в ласко- во-горячей воде, потом энергично пустил в ход мочалку и мыло.
Омолодившийся, снявший со щек бритвой белесый неколючий ворс, он обла- чился в хранившуюся тут еще со дней отправки в ссылку свою универси- тетскую форму. Брюки, тужурка, на которой золотился строй давно поис- тершихся пуговиц, пришлись, как и раньше, впору. Посмотрелся в зерка- ло, насупил черные брови, чтобы хоть этак согнать с сероглазого лица налет, шут ее дери, наивности. Неужели с ней не развяжешься, в палевых ресницах она, что ли, таится? Водрузил на влажный еще хохолок изрядно тасканную студенческую, с синим околышем фуражку.
Пожалуйста, доподлинный вечный студент. Настоящий петербургский тип. Шагнем теперь в новую полосу жизни, в питерское влекущее горнило.
Куда же прежде всего в этот воскресный вечер держать путь? Манят раз- ные места, но в первую голову он разыщет Серго Орджоникидзе, с которым подружился в Якутии. По праву этой дружбы Серго уже с женой вторгся к Каурову в Иркутске, прижился на какие-то мигом пролетевшие дни возле Платоныча. И умчался в Петроград. Вскоре от Серго дошла краткая пи- сулька, несколько размашистых, преисполненных грузинского духа строк: если приедешь, иди сразу же ко мне, а то насмерть обидишь. Далее сле- довал адрес.
И вот наш вольный студент, добравшийся трамваем опять в район Московс- кого вокзала, поглядывая на афишные тумбы, на оклеенные всяческими плакатами стены, порой запуская любопытствующий нос в неимоверно разм- ножившиеся после революции книжные развалы под открытым небом-сейчас оно уже тронуто краской заката,- предлагающие свое обилие, главным об- разом брошюрное, пошагивает мимо протянувшихся параллельными линиями Рождественок, направляется к обиталищу Серго.
И вдруг-какая штука!-кого он видит среди встречных? Это же Серго! Буй- ная вздыбленная шевелюра, какую тот отрастил в Якутии, теперь наголо снята, лишь коротенькая поросль чернеет на непокрытой голове. А в ос- тальном не изменился. Чесучовая навыпуск рубашка, подпоясанная кав- казским в серебряной насечке ремешком, охватывает худощавый стан. Чуть загибаются вверх острые кончики усов. Отчетливо пролеплены тонкие нервные крылья нависающего горбатого носа. Глаза, на удивление боль- шие, отливают блеском чернослива.
С ним рядом в голубом холстинковом платье, светловолосая, просто при- чесанная Зина, с лица румяная русская крестьянка. Впрочем, не совсем русская-в слегка выпирающих скулах и в косоватой прорези глаз сказыва- ется якутская кровь.
Точно пара влюбленных, они шагают, взявшись за руки. Кауров, улыбаясь, идет прямо на них. Серго, конечно, не ожидает увидеть под студенческим околышем знакомые ямочки на свежих щеках, но мигом в глазах-черносли- винах вспыхивает радостное узнавание, он, не стесняясь улицы, заключа- ет Каурова в объятия, чмокает в губы. И восклицает:
- Зиночка, здоровайся! Платоныч, когда же ты приехал?
- Сегодня. И сразу же к тебе.
- Черт побери!
Каурову приятно слышать здесь это чертыхание: Серго издавна во всевоз- можных обстоятельствах поминает черта. Сейчас нотка замешательства или затрудненности угадывается в его восклицании.
- Черт побери! А мы с Зиной завтра уезжаем.
- Куда же?
- В хорошие места. Подвизались там с тобой. Баку, Тифлис… Билеты уже в кармане.
- Значит, повезло, что сегодня тебя встретил. Но перед отъездом ты, наверное…
- Перестань! Не отпущу!- Однако в выразительных глазах Серго опять мелькнуло замешательство.-Извини, проделаем сперва маленькую организа- ционную работу. Зиночка, прошу, сбегай, предупреди, что приведем Пла- тоныча.
Уроженка Якутии откликается:
- Ой,Серго, боюсь. Он меня погонит.
- Кто? -интересуется Кауров.
- Э, слетаю сам!-не отвечая, решает Орджоникидзе.- А вы идите вон в тот скверик. Садитесь на скамейку, ожидайте.
И, более не распространяясь, еще раз тепло взглянув на друга, скоро- ходью зашагал.
- Целыми днями его почти не вижу,-произносит Зина.- Утром даю кофе, он разливает в два стакана, чтобы скорей остыло. Выпьет и бежит.
Затем Зина рассказала о своем столичном обиходе:
- Сразу здесь нашла занятие. Целыми днями простаиваю в очередях. И за хлебом, и за мясом, и за сахаром.
Широкая в кости, выносливая, она с юморком описала несколько эпизодов из текучего быта питерских очередей. Но разговориться не пришлось.
Прежней скороходью в сквер влетел Серго:
- Пойдемте.
На тротуаре Зина и Серго опять взялись за руки. Студент пристроился рядом. Два профессионала революции сразу, конечно, заговорили о своем. Серго стал рассказывать про нынешние выборы в городскую думу:
- Я себя, Платоныч, сегодня проклинал, что не могу всюду поспеть. Но видел сам и слышал от других: весь питерский пролетариат голосовал только за нас. Рабочие кварталы идут только с нами. От этого, черт по- бери, хмелеешь без вина!
Влажноватое сияние глаз, улыбка, приподнимавшая острые кончики усов, впрямь делали его похожим на хмельного. В ответ улыбался и Кауров. Еще бы! Всего несколько недель назад партия пережила поражение, ее сочли поверженной, растоптанной, а вот сегодня…
- Сегодня мы закатили,-продолжал, смеясь, Серго,- такую оплеуху вче- рашним победителям, от которой пойдет гул на всю Россию.
Переполненный впечатлениями, он на ходу еще и еще ими делился.
- Куда ж ты, такая штука, меня тащишь?
- Понимаешь…- Словив себя на мимолетной запинке, Серго вновь рассме- ялся.- К Аллилуевым.
- Да я к ним и сам запросто вхож. К чему такой церемониал?
- Знаешь, без предупреждения было бы не совсем удобно. А теперь ты приглашен. И на меня шишки не посыплются.
- Какие шишки? Ты что-то крутишь.
- Ничего.
- Аллилуевы, значит, на новой квартире? Перебрались в центр?
- Да, гляди, экий домина!
Серго указал на многоэтажное, с зодческими украсами, с благолепным подъездом здание, предназначенное, несомненно, отнюдь не для жильцов из рабочего сословия. В просторном вестибюле восседал представитель- ный, в золоченых галунах швейцар. На лифте поднялись до самого верха. Да, в таких домах не живут рабочие. Но Аллилуев, как это было ведомо Каурову, принадлежал к рабочим особого рода или, верней, особенной жилки, к талантам-самородкам, редкостным электрикам, увлеченным таинс- твами своей специальности, чья сметка и золотые руки доставляли зара- боток примерно рядового инженера. Теперь на электростанции он нес де- журства, зачастую и ночные, у приборов кабельной сети, раскинувшейся по Петрограду. К тому же был и членом заводского комитета.
На звонок открыла Ольга Евгеньевна. Она, видимо, только что от плиты. На покатых плечах лежали проймы цветного фартука, защищавшего свежее нарядное с короткими рукавами платье, отделанное кружевцем вдоль груд- ного выреза. Жар огня, казалось, бросал еще отсвет на щеки, несколько утратившие былую округлость. Да, Ольга Евгеньевна, как мог судить Кау- ров, потеряла в весе, наверное, излишнем, подобралась. Уже и ямочки на локтях сделались малоприметными. Однако ей, что называется, шло это похудание. Она выглядела крепенькой. И будто еще прихватила энергии. Блестели карие, напоминавшие цыганку глаза.
- А, наш репетитор!- приветствовала она Каурова.- Сколько лет не виде- лись!
Дружелюбно поздоровалась с Зиной.
- Сколько лет?- переспросил Кауров.- Не так много. Еще не прошло и трех.
- Верно! Зимою будет три… А я теперь, Алексей Платонович, совсем другая. Исполнилось одно вещее слово. Кажется, как раз вы его сказали.
- Я? Когда?
- Помните, мы выпили за то, чтобы мне приобрести профессию. Так и выш- ло! Служу в госпитале сестрой милосердия. Получила волю!
- И рады?
- Еще бы! Дом, правда, запустила. Кинула на свою старшую. И младшая, слава богу, вчера приехала с каникул. Сейчас со мной кухарит… в честь этой двоечки.-Блеснув глазами в сторону Зины и Серго, она озорно пошутила:-Где двоечка, там скоро и троечка.
Серго оборвал:
- Ольга!
- Слушаюсь! Чего же мы стоим? Идемте в столовую.
Опять заговорил Серго:
- Обожди. Сначала с Платонычем зайдем к нему. Он где?
- У себя в комнате. А Зину забираю.
Серго, сопровождаемый Кауровым, прошел по коридору, постучал в дверь дальней комнаты. Оттуда донеслось:
- Угу.
Дверной проем раскрылся. Обдало куревом. И тотчас Кауров узнал Кобу. Во рту дымилась трубка. Так вот о ком Зина сказала: «боюсь». Без слов разъяснилось и поведение Серго.
Левой рукой прежним затрудненным круговым движением Коба вынул из-под усов трубку. Глаза были веселыми.
- А, Того…
Это уже четырнадцатилетней давности «Того», употребляемое только Ко- бой, как бы выявило вновь неизменное его упорство. Смерив взглядом студенческое одеяние Каурова, Сталин поднял бровь, но ни о чем не спросил.
- Садитесь.
Он выглядел тоже обновившимся-брюки и пиджак, видимо, недавно куплен- ные, хоть и поизмялись, но вовсе не лоснились. К отворотам пиджака бы- ли, как и прежде, когда Коба находил прибежище у Аллилуевых, подшиты изнутри высокие, черного бархата вставки, прикрывавшие шею, а заодно и сорочку. Крутой подбородок был выбрит.
Не начиная разговора, Коба своей поступью горца, и твердой и легкой, неторопливо прохаживался по вытянутой в длину комнате с железной, застланной белым покрывалом кроватью, небольшим письменным столом и этажеркой, на которой стояли и лежали книги.
39
Кауров тогда еще не знал, что в этой комнате прожил несколько дней Ле- нин-несколько дней после того, как Временное правительство отдало рас- поряжение о его, а также Зиновьева и Каменева аресте.
Квартира Аллилуевых в то время была почти необитаемой. Младшая в семье, носатенькая Надя проводила каникулы около Москвы, где жили дав- ние, еще по Баку друзья отца. Нюра, которую когда-то репетировал Кау- ров, уже сдала весной выпускные гимназические экзамены, потом с усер- дием новобранца потрудилась в секретариате первого съезда Советов и уехала к знакомым в дачный уголок под Питером. Аллилуевы-сыновья расп- рощались с домашним гнездом: один работал в деревне, другого призвали в солдаты. Ольга Евгеньевна, став медицинской сестрой, так и пребывала в госпитале, редко наведывалась в квартиру. Сергей Яковлевич, погло- щенный своим делом, тоже зачастую сутками оставался на электростанции, где располагал и местечком для спанья.
Пустовала и маленькая комната, предназначенная Сталину. Он, казалось, не тяготился бездомностью, живал то у Каменева, то у Енукидзе, то по-прежнему в редакции «Правды», где вытягивал черную работу, отступив в тень перед Лениным, уже главенствовавшим. И, никому не сказываясь, будто и теперь блюдя навык конспиратора, лишь изредка заночевывал из Рождественке. Не говорливый, овеянный всегда, даже под веселую руку некой таинственностью, он, возможно, приберегал эту квартиру на случай чрезвычайных обстоятельств.
Они настали. Стихийное выступление питерских рабочих и солдат под ло- зунгом «Вся власть Советам» было подавлено. Казачьи части и отряды юн- керов хозяйничали на улицах столицы. Типография и редакция «Правды» в ночь с четвертого на пятое июля были разгромлены.
Пятого днем бойкую сестру милосердия Аллилуеву вызвали в госпитале к телефону. Она в белой косынке, в белом госпитальном халате с нашитым на груди красным крестом прибежала в канцелярию, взяла трубку:
- Я слушаю.
В слабом гудении мембраны возник знакомый хрипловатый голос:
- Узнаешь, кто говорит?
- Здравствуй, Сосо.
Не торопясь, Сталин сделал ей внушение:
- Сколько тебя надо учить, имен не называй!
- Ой, извини.
- Можешь ли ты сейчас приехать домой?
- Сейчас? Что-нибудь случилось?
- Зря вызывать тебя не стал бы.
- Говори же, что? И с кем?
Сталин, однако, своей неторопливостью заставил ее помучиться еще ми- нутку. Помолчав, объявил:
- Не беспокойся. Все твои живы-здоровы. Но ты нужна. Сочини для на- чальства что-нибудь правдоподобное. Сумеешь?
Она наконец чуть улыбнулась:
- Сумею.
…Часа два-три спустя Сергей Яковлевич Аллилуев, потревоженный теле- фонным звонком Ольги, вернулся с Обводного канала, где находилась его любимая электростанция, в свою квартиру на пятом этаже благообразного дома со швейцаром и лифтом, квартиру, которую окрестил вышкой. Жена передала слова Сталина: надо укрыть на какой-то срок нескольких това- рищей. Кого именно, Иосиф не сказал.
Сергей Яковлевич с годами все более обретал вид отшельника-монаха, ко- го на Руси уважительно прозывают старцами. Ранняя седина посеребрила монашескую его бороду. Оголился со лба череп. Заметней обозначились провалы висков. Исхудалый длинный нос, выраставший будто прямо изо лба, то есть почти без переносицы, казался костяным. Изможденность ли- ца выделяла, делала очень большими глаза, источавшие точно бы лихора- дочный блеск, пытливые, проникновенные. Ему не потребовалось раздумий, чтобы решить:
- Пускай наша вышка служит партии. Принимай, Ольга, жильцов.
…Вскоре Сталин привел к Аллилуевым рослого рыхловатого Зиновьева, нынче выглядевшего мрачным, и миниатюрную, с твердой складкой широкого рта, с уже пробившейся в коротко подрезанных темных волосах ранней се- диной Зину Лилину, его жену. Быть может, полтора десятка лет назад именно в честь Зины, которая была на два года его старше, юноша-эмиг- рант Радомысльский, в те времена худенький, погруженный в книги, не утративший свойственного нередко евреям мечтательно-скорбного выраже- ния больших глаз, избрал свой псевдоним.
В несколько мужской решительной походке Лилиной-она из прихожей проша- гала впереди мужа - чувствовался характер. За Зиновьевым следовал об- росший щетинкой невозмутимый Коба. Вошли в столовую. Аллилуев, встав, глубоко поклонился гостям.
- Сергей,- неторопливо произнес Сталин,- знакомься. Это товарищ Зи- новьев. Человек, который, по нашей кавказской поговорке, глядел в гла- за орлу.
Лилиной Коба не уделил ни слова. Долго прожив среди русских, он, одна- ко, сохранил восточную манеру, согласно которой женщина, жена не зас- луживала упоминания. Впрочем, спутница Зиновьева тотчас нашла способ себя представить. Подойдя к мужу, она поправила его сбившийся галстук и с мимолетной лаской провела смуглыми пальцами по его вскинутым, мел- ко курчавившимся густым черным волосам. Слов не требовалось-жена! Ус- талой улыбкой Зиновьев ее поблагодарил.
- Глядел в глаза орлу,- повторил Сталин.
- Знаю,- сказал Аллилуев, впервые пожимая мягкую руку Зиновьева.- Слы- шал вашу речь у особняка Кшесинской. Вы тогда сказали: птица вьет гнездо.
- А… Дошло?
- Взяло за душу, товарищ Зиновьев.
40
Птица вьет гнездо… Да, Григорий Евсеевич Зиновьев, конечно, не забыл эту свою метафору, явившуюся ему в минуту ораторского озарения. Пожа- луй, эта его речь, произнесенная примерно через неделю после того, как «швейцарцы» добрались в Петроград, означала, что он, Зиновьев, опреде- лился, примкнул к тезисам Ленина.
Накинув пальто, Григорий Евсеевич выбрался на балкон особняка приветс- твовать подошедшее с Выборгской стороны шествие участников митинга, что был проведен районным комитетом большевиков. Светящиеся шары фона- рей и косые полосы электричества из окон выделяли там и сям простертые над головами кумачовые полотнища, кратко взывавшие: «Хлеба! Мира! Сво- боды!» Кумач на свету рдел, а в сгущениях мглы казался почти черным.
Именно там какой-то не лишенный фантазии журналист ухватил этот об- раз-игру красного и черного,-чтобы в своем завтрашнем отчете написать про цвета анархизма, реющие вокруг штаб-квартиры Ленина.
Наследник Бакунина, анархо-большевик-такая слава явившегося из-за гра- ницы вечного раскольника, всех огорошившего своими тезисами, уже гуля- ла на столбцах множества газет, катилась по Руси. Уже и пером Плехано- ва было засвидетельствовано: «Ленин со всей своей артиллерией перехо- дит в лагерь анархизма».
Бюро ЦК большевиков не поддержало Ленина; в Петроградском комитете его позиция собрала только два голоса, а вот Выборгский райком первым при- нял тезисы.
…С балкона кто-то объявил:
- Слово предоставляется члену Центрального Комитета партии товарищу Зиновьеву.
Гомон сборища стихает. Зиновьев стоит у балконных перил, непокрытая, в ободке вьющихся волос голова и крупный корпус в незастегнутом пальто явственным силуэтом вычерчены на фоне освещенной двери. Слегка скло- нившись, он выкрикивает:
- Товарищи!
Голос высок, почти как мальчишеский дискант. Дальнейший зачин речи идет на той же верхней ноте. Со стороны может почудиться, что в по- лутьме говорит не этот большемерный мужчина, а кто-то другой, скрытый за ним. Лишь постепенно отделываешься от такого впечатления. Голос уже не назовешь тоненьким, он оказывается звеняще сильным, далеко разно- сится в просторе улицы.
- Мы, пролетарские революционеры, требуем: вся власть Советам! Что же это такое: власть Советов? Птица вьет гнездо…
Улеглись невнятные шумки толпы. Можно слышать тишину.
- Вьет гнездо, как велит ей инстинкт, и еще сама не сознает, что же она, собственно, строит. Рабочий класс, руководимый инстинктом, создал свои Советы, но еще не совсем уяснил их смысл. Ведь он свивает, вылеп- ливает новое общественное устройство, новую власть, принадлежащую все- му народу, который сам станет управлять всеми делами без каких-либо стоящих над ним распорядителей. Это и будет истинной свободой, какую не знает ни одна буржуазная республика.
Речь льется вдохновенно, головы подняты к оратору. Боковой свет отра- жен в его поблескивающих волосах, в бледном, точно бы прибеленном ли- це. Завладев слушающими, он будто внушает: надо лишь захотеть, лишь протянуть руку и-вот она, желанная, небывалая доселе жизнь, власть мо- золистых ладоней, власть Советов.
Нисколько не слабеет тонкий голос.
- Птица вьет гнездо. Пролетариат инстинктивно организует не только Со- веты, но и свои вооруженные дружины. Рабочие добывают оружие, еще даже не осмыслив, что поголовно вооруженный народ-это и будет новая всеобъ- емлющая власть, новое государство, которое явится предтечей отмирания, исчезновения всякого государства.
Зачаровавший рабочую толпу, проговоривший более часа, Зиновьев награж- ден взметом одобрения. Долго бухают хлопки. С балкона он шагает в об- ширную комнату, где размещены несколько столов и шкаф, вся, так ска- зать, служба Центрального Комитета партии. Из боковой двери к нему скорой походкой идет Ленин, характерно выставив плечо, будто забияка. Но слова не забиячливы:
- Теперь, дорогой друг, скачите в «Правду». Приглядите там за номером. У меня зарез. Наверное, ночью забегу.
Казалось бы, в деловом говорке Ильича не разыщешь отклика на речь, ко- торая еще и в ту минуту отблескивала вдохновением на приобретшем ар- тистизм, вскинутом, с бисеринками влаги у верхней кромки лба лице Зи- новьева. Однако Старик назвал его не Григорием, не батенькой, не суда- рем, а дорогим другом. Обоим понятно: Зиновьев следует за Лениным, разномыслия канули, упоминать о них не нужно. А сантименты -по боку!
В том же темпе Ленин спешит обратно к оставленной на минуту работе, скрывается за дверью.
У противоположной стены в тени, отбрасываемой шкафом, стоит Коба. По- верх разлохмаченной темной фуфайки надет серый пиджак. Взгляд скошен на Зиновьева. У Кобы порою бывает этакий тяжелый, из-подо лба взор, к какому подходит выражение: положил глаз. Низковатый грузин все слышит, все примечает и молчит. Зиновьев, будто ощутив некое прикосновение, оборачивается, смотрит в упертые зрачки. И, приблизясь, улыбается.
- Так оно, Коба, и сбудется. Мы на своем веку это увидим: государство отомрет.
Сталин по-прежнему безмолвствует. Сдается, он и не ответит. Но все-та- ки цедит:
- В Швейцарии?
Реплика весома. В ней многое содержится. Зиновьев, однако, находчив:
- Конечно, не в одной же матушке-Руси.
Коба молчит.
…Недолгое время спустя тезисы Ленина собрали большинство на петрог- радской городской и на Всероссийской партийной конференциях. Переломил себя и упрямый Коба, присоединился к Ленину. Но уже и тогда воспользо- вался формулой, свидетельствовавшей, казалось бы, только о скромности: «Мы, практики». Так и вел себя скромнягой, пренебрегал авансценой, из- редка давал короткие статьи, занимался невидной, подчас мелочной, тре- бовавшей муравьиного упорства организаторской работой.
Теперь, после июльских потрясений, когда первым людям большевистского ЦК угрожал арест, у него, словно в предвидении такого оборота, был го- тов для них тайный приют.
Приведя к Аллилуевым Зиновьева и его жену, Коба в какую-то минуту ска- зал Ольге Евгеньевне:
- Устрой их в детской.
(К слову заметим, что детской в этой квартире именовалась комната, в которой жили Ольга Евгеньевна и дочери, а столовая служила обиталищем Сергею Яковлевичу и Феде.)
Лилина объявила, что не будет ночевать. Она должна вернуться к сыну, нельзя оставить восьмилетнего Степу.
- Завтра понаведаюсь.
Григорий Евсеевич покивал. Сталин грубовато вмешался:
- Туда-сюда, товарищ Лилина, не бегайте. Дам знать, когда понадоби- тесь.
Несколько погодя Коба заглянул в свою пустующую комнату. За ним вошла и Ольга.
- Сосо, ночевать будешь?
- Нет. Проветри хорошенько, чтобы не пахло табачищем.
Такое было странно слышать от заядлого курильщика. Разъяснений не пос- ледовало. Этот дальний уголок квартиры Коба предназначал Ленину.
41
Ленин пришел к Аллилуевым утром на следующий день. Он, разыскиваемый для ареста, прибег к некоторым мерам предосторожности: не ночевал дома и сменил кепку на купленную еще в Стокгольме круглую шляпу-котелок с загнутыми полями. Этот головной убор поразительно его менял. Сквозь тяжелую дверь и обширный вестибюль к лифту проследовал вполне прилич- ный, профессорского вида, с рыжими усами и бородкой господин. В такт шагу он небрежно вскидывал тросточку. Его темный в полоску недорогой костюм выглядел свежим, отутюженным, синеватый в белую горошину галс- тук аккуратно прилегал к светлой сорочке, ботинки-бульдожки безукориз- ненно блестели -Ильич в решающие часы жизни, как однажды мы упомянули, бывал особенно требователен к своему обличию.