Страница:
Он входит в длинный зал, стены, пол и потолок которого облицованы полированным мрамором разных оттенков.
Белый мрамор, похожий на тающий снег, покрывал потолок и стены, создавая видимость ледяной пещеры. Его блики отражались в черно-мраморном полу, своей плоскостью отрезавшем пространство, как рамкой, и покрытом белыми прожилками-проталинами.
Стараясь не издавать звуков и затаив дыхание, шеф прошел через зал и, подойдя к продолговатому постаменту в виде ложа с широкой прямой спинкой, молча преклонил колено и низко опустил голову. Мурашки побежали по его спине.
Тронное ложе было сделано из светло-серого мрамора с причудливым, сложным, темным муаровым рисунком. На бликующей плите, прямо на голом камне, возлежал в свободной позе – чуть приподняв торс, гибко свесив через край кисть руки и скрестив ноги – совершенно обнаженный человек. Его кожа бледно-синего цвета с глубокими тенями, изгибы проступающих вен, твердый подтянутый живот и полная неподвижность делали его похожим на искусный горельеф из мрамора, изваянный вместе с ложем. Воздух дыхания, выходя из его ноздрей, не клубился теплым паром.
Вошедший не смел поднять головы.
– Встань! – приказал ему человек-камень, и он повиновался, стараясь сдерживать дрожь. – В этом зале поддерживается температура не более восьми градусов выше нуля. При охлаждении процессы головного мозга ускоряются и начинаешь лучше думать… по крайней мере, быстрее. В голову приходят новые, энергичные решения. Как дела на рынке?
– У нас отмечается непрерывный рост продаж.
– Хорошо…
– Но… – вошедший замялся, не решаясь продолжить.
– Никаких возражений! Их не должно быть!
– В независимой прессе прошел цикл статей, где наш продукт объявляется опасным для здоровья.
Спина лежащего хищно прогнулась, он поджал ноги и с такой силой ударил кулаком по подлокотнику, что по поверхности мрамора побежали новые прожилки – трещины.
– Это Крылатые Всадники! Ненавижу! Везде они стоят на моем пути!.. И что там написано?
– Что наш продукт вызывает гастрит, аллергию и рак.
– Ложь! – Человек свился змеей и снова разлегся на троне, перевернувшись на живот. Над спиной приподнялись острые углы лопаток. – Подлая и преднамеренная ложь. Мой продукт специально разработан на основе генной инженерии и фотонной физики и не вызывает грубых изменений в организме. Он проникает глубоко в клетки и, воздействуя на ядро, вызывает скрытые мутации на субмолекулярном уровне. С теми, кто пьет и ест мои продукты, ничего не случится. Да они мне и не нужны – это отработанный шлак, пустая порода, ненужный сор, – но они должны, ты слышишь – ДОЛЖНЫ! – соприкоснуться с моим продуктом, и тогда их дети – мои. В них генетически будет заложена тяга к моему продукту, ферментная недостаточность, восполнить которую они смогут, только потребляя мои продукты. Это как наркотик; они будут не в силах противостоять. Новое поколение выберет меня, мои знаки, мои символы, мое знание. Они будут отравлены, еще не родившись. Я работаю на будущее, на перспективу. Так что удвой старания и усиль рекламу. Вбивай им день и ночь в голову мои мелодии, мои лозунги и мысли, и весь мир станет моим. Никто не сможет противостоять мне!.. Убирайся!!
Вошедший, не оборачиваясь, пятился к выходу, чувствуя, как холод проникает в него, как немеют пальцы, а мышцы стоп сводит судорогой.
Принц Мрака Ротриа с истомой распластался на троне, прижался к ледяному камню и остался лежать неподвижно, постепенно остывая…
– А стричься я им не дамся, – заупрямился Звон, – это нарушение гражданских прав и насилие над личностью.
– А вот это, – Селена тряхнула прикованной к стене цепью, – не насилие?
– Я не хотел, – покаянно сложил руки на груди Звон, – меня заставили, меня принудили. Я был против.
Селена безраздельно завладела банкой и выскабливала уже донышко.
– Ты не хотел, Фосфор не хотел – кто же тогда у вас за главного? Бабы, что ли? Вы не мужики, а слизняки.
– Не кипятись. – Звон взял банку, оценил ее чистоту и бросил в дальний угол, где понемногу нагромождалась куча всяких упаковок. Запрограммированная коррозия и вездесущие микробы медленно разъедали вскрытые банки и коробки – те покрывались пятнами, трещинами, фестонами дыр и рассыпались в мягкую влажную труху.
– Войну ведет семья Чары, она у нас за генерала.
– А ты-то чем провинился, рядовой Звон, – продолжала наскоки Селена, – что тебя посадили на гауптвахту?
– Это все Фосфор. «Не доверяю ему, – говорит, – и точка». Это он мне простить не может, что я первый к Лильен подкатился. Мстительный, однако. Слушай, Селена, а у киборгов бывает любовь?
– Нет. И быть не может. Любовь – это сублимация полового инстинкта. Ну, сам посуди – какой у киборгов половой инстинкт? Из чего ему взяться, если они бесполые? То, что они используют это слово, ни о чем не говорит; просто они играют, как артисты в дешевом сериале «Дочки-матери». Папа! Мама! Я твоя дочь! Я люблю тебя! Мы снова вместе! Я нашла тебя через пятнадцать лет разлуки! И прочая телевизионная бурда в том же духе. Они и семьи свои моделируют по сериалам, честное слово. Ребенок, пока он поймет все отношения в семье и обществе, проживет лет двадцать, а эти за полтора-два года успевают получить навыки общения – но какие! Насмотрятся сериалов под завязку и копируют кто во что горазд. Милые мои, я так по вас соскучилась! – передразнила кого-то Селена. – Я смотрела их мозги, там половину памяти занимают сериалы, фарш из пошлых слов и поз. «Любовь» и «киборги» – несовместимые понятия. При чем тут вообще «любовь»?! Это же куклы, игрушки. Человек может полюбить куклу, но кукла человека – никогда.
– Вранье! – энергично отозвалась Косичка. Услышав диспут, она не пожалела больную ногу, чтобы прихромать и принять в нем участие. Она встала в проеме двери, опершись о косяк. Стены начали сотрясаться, а потом с воем и грохотом пронесся очередной поезд, так что всем поневоле пришлось сделать паузу в разговоре. Кое-где со стен осыпались кусочки штукатурки.
– А я утверждаю, – продолжала Косичка, – что любовь существует и никакая это не сублимация. Сублимация – это когда ни семьи, ни детей, человек круглые сутки в шлеме сидит и киборгов ловит.
– А-а! – лучезарно улыбнулась Селена. – Это ты о папе Фердинанде?
– Не трожь Фердинанда, – гневно откликнулась Косичка, – это из-за тебя с ним неизвестно что сделали. А он был такой человек! Ты мизинца его не стоишь!
– Поэтому вы и сбежали от него?
– И не поэтому! Не смей так говорить!.. Сбежали, чтоб не навести на его след кибер-легавых. А то вы всюду распустили свои щупальца. Что вы можете знать о любви? – с горечью промолвила Коса. – Я любила парня, я им дорожила, я заботилась о нем. И Лильен полюбила бы Звона, если бы не вмешался Фосфор. А Рыбак полюбил Гильзу, хоть и знал, кто она на самом деле, а Гильза за него жизнь отдать хотела – вот как сильно она к нему привязалась!..
– Правда, – невольно вырвалось у Звона.
– Да-да, – подтвердила Коса с самым серьезным видом, – прямо так, она сама мне говорила. Но этот Фосфор… в него все влюбляются: и люди, и наши… Он потому и ведет себя так свысока, под крутого, чтобы отогнать всех, а то на танцах на него девки пачками вешались… Он ни к кому не подходил, а вот в Лильен влюбился с первого взгляда. А еще мама, она всегда с нами, она под луч встанет, лишь бы любую из нас спасти, а Фердинанд – я до сих пор тоскую и переживаю, что мы его бросили одного. Но иначе нельзя – мы начали войну, а он был против.
– Это его не спасло, – равнодушно заметила Селена, облизывая ложку.
– Вот вы все говорите – куклы, манекены, – лицо у Косички озарилось каким-то внутренним светом, – а мы ну пусть не совсем такие, как люди, но тоже мыслящие существа. У нас есть память, интеллект, мышление, а прав нет никаких. Даже у идиотов и у животных есть права – а у нас нет. И мы решили бороться, потому что у личности есть столько прав, сколько она себе обозначит. Мы начали войну, потому что не можем больше убегать, и прятаться, и страдать, когда убивают наших близких или делают их рабами, выжигая им мозг, как это сделал Хармон с Чайкой. Хватит! Мы будем драться за себя, за свои права, за место под солнцем. Победа, может быть, дастся нам тяжелой ценой, но мы будем знать, что наши жизни не напрасно прожиты. Свои права надо отстаивать в борьбе!
– Вот как! – тут же подпрыгнула Селена и, сев на корточки, собралась в тугой комочек. – Спасибо за подсказку, милая!..
Звон сразу переместился подальше от рук и ног беспокойной пленницы.
– Фосфор! Фосфор!! – закричала во всю мочь Селена. – Фосфор! Где ты?! Иди сюда!! Я знаю, ты здесь!
– Ну зачем он тебе нужен? – увещевал ее издали настороженный Звон, который не по своей воле пришел в эту комнату и полсуток не мог выйти. – Сидит, никого не трогает – и пусть себе сидит. Не надо его звать. Он же бешеный!
– Фосфоооор! Иди сюда, иначе я голову об стену расшибу!!
– Кричи громче, – ехидно посоветовала Коса, – он медитирует, с покойным туанцем общается.
Вновь стены задрожали, затряслись, из щелей в потолке стал вытряхиваться мелкий мусор, и все звуки утонули в громовом дребезжании очередного поезда надземки…
Фосфор молился. Обнаженный по пояс, босиком на неровном выщербленном полу, полузакрыв глаза, он полностью воссоздавал в памяти движения Пророка Энрика и с совершенной точностью и легкостью воспроизводил их в сложном рисунке медитативного танца. Руки обнимали весь мир, как шар, ноги двигались и скользили, как лапы подкрадывающегося хищника, позвоночник свивался спиралью, центр тяжести тела смещался по сложнейшей кривой, всегда оставаясь опорой и срединной точкой любой фигуры танца. На экран внутреннего обзора Фосфор проецировал танец Пророка, музыку и звучание его голоса, в точности, в совершенстве подражая ему, сливаясь с ним. Фосфор был в трансе, и, если бы кто-нибудь его окликнул, он бы начал говорить голосом Энрика:
– ФОСФОР, – вмешалась с радара Коса, – ТАНЦЕВАТЬ ПОСЛЕ БУДЕШЬ. ТЕБЯ ЭТА ДЕВКА ЗОВЕТ, СКОРО ОХРИПНЕТ.
Фосфор замер, потом с досадой выпрямился («Никто нас не понимает… „танцевать“!.. Это миг слияния с богом!»), набросил на плечи рубашку и отправился в «изолятор».
– Ну, что вам? – Фосфор, в расстегнутой рубашке на голое тело, в неизменных черных кожаных брюках, утвердился в двери, оттеснив Косу.
– Мне ничего не надо. Я всем доволен, – сразу же отозвался Звон с блаженным видом, который никак не вязался с его измученным бессонницей лицом.
«Должно быть, у Звона по выживанию, – подумала Селена, – было 150 баллов из 100 возможных…», а вслух сказала, уверенно пристукивая в такт словам сжатым кулачком по матрасу, отчего поднялось и полетело в разные стороны облачко пыли:
– Я требую! (удар) Я настаиваю! (удар) Если не прекратится эта пытка! (удар) Я…
– Не пыли, – оборвал ее Фосфор, – говори по существу.
– Я не сплю уже трое суток! Это пытка. У меня сердце заходится, а в голове – как наковальня бухает.
– Немного пульс частит – это не страшно, – отметил Фосфор и повернулся было уходить.
– Не страшно?!! – взвилась Селена. – А если у меня галлюцинации начнутся, ты сможешь их своим радаром просканировать?! Черта с два! Я тут с ума сойду. Я боюсь! Я утром видела, как кто-то черный с горящими глазами в окно заглядывал. Мне страшно. Мне кажется, что дом сейчас рухнет, а я за ногу привязана, на меня плита упадет и в лепешку раздавит. Ребра сломаны, внутри все – в кровавую кашу, череп лопнет, и глаза выкатятся и запрыгают по лестнице, – Селена пересказала свой недавний кошмар и залилась неподдельным ревом.
Фосфор застыл в дверях.
– Она точно свихнулась, – как знаток, подтвердил Звон, – когда мы ее поймали, у нее крыша уже была в пути. Ну ты глянь, мыслимое ли дело, чтобы сетевой оператор такое со своими волосами вытворял, и раскраска у нее – бррррр, в темноте светится. Такого даже в фирмах не допускают, не то что в военном проекте.
– Я в клинику, – поймав подходящую струю, рыдала Селена, – я к психиатру ехала… А вы…
Фосфор подошел поближе, уселся на матрас, погладил Селену по волосам, по плечам, достал из заднего кармана брюк расческу и, легонько касаясь, с кончиков начал распрямлять Селене волосы, тихо ее уговаривая:
– Ну, ты не плачь. Успокойся. Сейчас мы тебя причешем, ты станешь симпатичной девчонкой. А то глаза распухнут. Сейчас ты мне скажешь, что тебе надо.
Укушенная рука выше запястья у него была перетянута напульсником, больше похожим на туанское зарукавье.
– Для начала, – Селена старалась взять себя в руки, но еще продолжала всхлипывать, – таз с водой, чтобы умыться. Затем, – она начала загибать пальцы, – во-первых, табельной агуры в разведении один на двести, миллилитров пятьдесят; во-вторых, терпозин – по две таблетки в день, и алдорфин в вену на ночь – кубика два.
Звон приоткрыл рот и округлил глаза. Фосфор уронил руку с расческой.
– Ты знаешь, что этих средств нет в свободной продаже? Ты знаешь, сколько это стоит на черном рынке?
– Не знаю, – пренебрежительно повела рукой Селена, – и знать не хочу. Нам все бесплатно выдавали. У меня скоро ломка начнется. Вот откажет сердце, и все. Я еще молодая, – снова завыла Селена, – я не хочу умирать!..
Фосфор ее причесал до конца, погладил по рукам, коснулся сомкнутыми губами лба; на мгновение их волосы соприкоснулись и перемешались, и Селена уловила его запах – мягкий, с горчинкой дыма.
Затем он спрятал расческу, быстро поднялся и пошел к выходу, сказав на прощание;
– Я найду все, что нужно, потерпи немного. Сразу все не обещаю, но уже сегодня что-нибудь достану.
«Ах, какой парень! – подумала с легкой болью разочарования Селена. – Не будь он киборгом… о, я бы обязательно в него влюбилась!..»
А вслух она пролаяла:
– Молитесь всем богам, что вы украли меня, а не Хиллари Хармона!
– Это было бы прикольно, – хихикнула Коса. – Я бы ему каждый день по тридцать раз в лицо плевала. Вреда никакого, а обидно до страсти.
– При нем, – с гримасой превосходства отозвалась Селена, – вы бы как карусельные лошадки носились. А через три дня сами бы сдали его властям, лишь бы избавиться. Он бы вам все мозги наизнанку вывернул. Устроил бы полную сухую голодовку.
– С чего ты взяла?
– Он жрет одни натуральные продукты и пьет воду из горных ледников. У вас бы бутков не хватило прокормить его.
Здесь, в сгущающихся сумерках над темным пустырем, бесшумно, на одном гравиторе, завис, а затем приземлился «флайштурм» с федеральным орлом и надписью «Морион» на борту. Его прожектора вспыхнули и пошевелились, отбрасывая длинные переплетающиеся тени; когда огни погасли, флаер слился со множеством неровностей и остовов разрушенных домов.
Хиллари выглянул из кабины и присел на ступеньки, выдвинувшиеся из-под двери, по ларингофону приказав киборгам усиления, которых взял с собой, сидеть не шевелясь и не высовываясь.
Хиллари рассчитывал на полное доверие – ведь если дело дойдет до стычки, то неизвестно, на чьей стороне будет победа. Среди беглых киборгов было два Warrior'a, и оба координатора, а значит – самых умных и опытных.
Он сидел и ждал. Ждать тоже надо уметь – не тревожиться, не напрягаться, не считать секунды.
Он даже не знал, сколько прошло времени, когда в темноте обозначились две неясные, расплывающиеся фигуры. Когда они подошли ближе, Хиллари опознал Этикета и Бамбука. Значит, оба Warrior'a сидят где-то в засаде. Особенно опасен Ветеран с его огромной наработкой – он может самостоятельно планировать и проводить любую акцию. «Как бы мне не оказаться между двух огней», – зябко подумалось Хиллари.
– Я жду вас, парни. Я сделал все необходимое. Мы разместим человека у нас, в Баканаре.
– Я и не сомневался в ваших словах, босс. А где Сид?
– Готовится к встрече высокого гостя. Ведь, кроме места содержания, надо обосновать арест документально. Не можем же мы, после всего случившегося, отдавать его в полицию…
– Никоим образом, босс. Его могут убить в камере, чтобы оправдать огневой контакт. К тому же нам нельзя засвечивать проект.
– Я бы хотел этого меньше всего.
– Я очень рад, босс, что наши позиции совпали.
Этикет позвал остальных с радара кодовым сигналом.
Из темноты показались еще три фигуры. В самой большой тени Хиллари сразу узнал Ветерана. Ковша он тоже разглядел – по прямой осанке и твердому шагу. А вот кто это идет между ними?.. Высокий, сутулый, бредет шаткой походкой, вытянув вперед одну руку и шаря ею в воздухе, как слепой. За плечо другой руки его держит Ковш.
Странная троица подходит ближе, останавливается. Теперь можно рассмотреть высокого парня. Спутанные, слипшиеся, грязные, давно немытые и не чесанные волосы. Высокий лоб, глаза скрыты густыми тенями, вдавленные скулы, рельефное, с глубокими складками лицо. Во всем его облике – усталость, смешанная с недоверием, тоской и враждебностью.
Конрад был уверен, что его везут на расстрел. Его охватила апатия, иногда сменявшаяся вспышками гнева.
Увидев худощавого, подтянутого мужчину в хорошо сидящем на его спортивной фигуре костюме, Конрад потерял последнюю надежду. Это, несомненно, человек. Палачи – всегда люди. Убивать – привилегия людей.
Хиллари сделал несколько шагов навстречу, протянул руку:
– Здравствуйте, Фердинанд. Я – Хиллари Хармон.
– Я – Конрад Стюарт. Не понимаю, о чем вы говорите.
И, согнувшись, заботливо поддерживаемый Ковшом, он полез во флаер.
Хиллари остался стоять с рукой, застывшей в готовности к рукопожатию. Тот, кто мог бы видеть сейчас его лицо, удивился бы, что Кибер-шеф улыбается своей самой обаятельной улыбкой. Улыбается в пустоту, далекой стене небоскребов, перегораживающей полнеба.
ГЛАВА 6
Белый мрамор, похожий на тающий снег, покрывал потолок и стены, создавая видимость ледяной пещеры. Его блики отражались в черно-мраморном полу, своей плоскостью отрезавшем пространство, как рамкой, и покрытом белыми прожилками-проталинами.
Стараясь не издавать звуков и затаив дыхание, шеф прошел через зал и, подойдя к продолговатому постаменту в виде ложа с широкой прямой спинкой, молча преклонил колено и низко опустил голову. Мурашки побежали по его спине.
Тронное ложе было сделано из светло-серого мрамора с причудливым, сложным, темным муаровым рисунком. На бликующей плите, прямо на голом камне, возлежал в свободной позе – чуть приподняв торс, гибко свесив через край кисть руки и скрестив ноги – совершенно обнаженный человек. Его кожа бледно-синего цвета с глубокими тенями, изгибы проступающих вен, твердый подтянутый живот и полная неподвижность делали его похожим на искусный горельеф из мрамора, изваянный вместе с ложем. Воздух дыхания, выходя из его ноздрей, не клубился теплым паром.
Вошедший не смел поднять головы.
– Встань! – приказал ему человек-камень, и он повиновался, стараясь сдерживать дрожь. – В этом зале поддерживается температура не более восьми градусов выше нуля. При охлаждении процессы головного мозга ускоряются и начинаешь лучше думать… по крайней мере, быстрее. В голову приходят новые, энергичные решения. Как дела на рынке?
– У нас отмечается непрерывный рост продаж.
– Хорошо…
– Но… – вошедший замялся, не решаясь продолжить.
– Никаких возражений! Их не должно быть!
– В независимой прессе прошел цикл статей, где наш продукт объявляется опасным для здоровья.
Спина лежащего хищно прогнулась, он поджал ноги и с такой силой ударил кулаком по подлокотнику, что по поверхности мрамора побежали новые прожилки – трещины.
– Это Крылатые Всадники! Ненавижу! Везде они стоят на моем пути!.. И что там написано?
– Что наш продукт вызывает гастрит, аллергию и рак.
– Ложь! – Человек свился змеей и снова разлегся на троне, перевернувшись на живот. Над спиной приподнялись острые углы лопаток. – Подлая и преднамеренная ложь. Мой продукт специально разработан на основе генной инженерии и фотонной физики и не вызывает грубых изменений в организме. Он проникает глубоко в клетки и, воздействуя на ядро, вызывает скрытые мутации на субмолекулярном уровне. С теми, кто пьет и ест мои продукты, ничего не случится. Да они мне и не нужны – это отработанный шлак, пустая порода, ненужный сор, – но они должны, ты слышишь – ДОЛЖНЫ! – соприкоснуться с моим продуктом, и тогда их дети – мои. В них генетически будет заложена тяга к моему продукту, ферментная недостаточность, восполнить которую они смогут, только потребляя мои продукты. Это как наркотик; они будут не в силах противостоять. Новое поколение выберет меня, мои знаки, мои символы, мое знание. Они будут отравлены, еще не родившись. Я работаю на будущее, на перспективу. Так что удвой старания и усиль рекламу. Вбивай им день и ночь в голову мои мелодии, мои лозунги и мысли, и весь мир станет моим. Никто не сможет противостоять мне!.. Убирайся!!
Вошедший, не оборачиваясь, пятился к выходу, чувствуя, как холод проникает в него, как немеют пальцы, а мышцы стоп сводит судорогой.
Принц Мрака Ротриа с истомой распластался на троне, прижался к ледяному камню и остался лежать неподвижно, постепенно остывая…
* * *
Белые пластиковые ложки попеременно шаркали по стенкам банки с надписью на трех языках – буквы сообщали, что синтетический продукт на основе модифицированной трансгенной сои по своим качествам максимально приближен к натуральному, диетичен и полезен. Селена и Звон, соблюдая очередность, выскабливали содержимое и жаловались друг другу на жизнь. Оба почти не спали; белки глаз у Звона пошли красными прожилками, а сиреневые тени на веках у Селены не мог скрыть даже несмываемый макияж. Перламутрово-синие волосы у нее свалялись, вся она покрылась пылью и грязью и больше всего напоминала манекен, выброшенный на свалку, о чем ей в виде комплимента доброжелательно поведал Звон. Селена не осталась в долгу и парировала удар, заметив, что костюм арестанта на нем будет сидеть куда лучше и симпатичнее, чем эти облезлые брюки из псевдозамши и якобы стильная форская куртка, а заодно его постригут и помоют.– А стричься я им не дамся, – заупрямился Звон, – это нарушение гражданских прав и насилие над личностью.
– А вот это, – Селена тряхнула прикованной к стене цепью, – не насилие?
– Я не хотел, – покаянно сложил руки на груди Звон, – меня заставили, меня принудили. Я был против.
Селена безраздельно завладела банкой и выскабливала уже донышко.
– Ты не хотел, Фосфор не хотел – кто же тогда у вас за главного? Бабы, что ли? Вы не мужики, а слизняки.
– Не кипятись. – Звон взял банку, оценил ее чистоту и бросил в дальний угол, где понемногу нагромождалась куча всяких упаковок. Запрограммированная коррозия и вездесущие микробы медленно разъедали вскрытые банки и коробки – те покрывались пятнами, трещинами, фестонами дыр и рассыпались в мягкую влажную труху.
– Войну ведет семья Чары, она у нас за генерала.
– А ты-то чем провинился, рядовой Звон, – продолжала наскоки Селена, – что тебя посадили на гауптвахту?
– Это все Фосфор. «Не доверяю ему, – говорит, – и точка». Это он мне простить не может, что я первый к Лильен подкатился. Мстительный, однако. Слушай, Селена, а у киборгов бывает любовь?
– Нет. И быть не может. Любовь – это сублимация полового инстинкта. Ну, сам посуди – какой у киборгов половой инстинкт? Из чего ему взяться, если они бесполые? То, что они используют это слово, ни о чем не говорит; просто они играют, как артисты в дешевом сериале «Дочки-матери». Папа! Мама! Я твоя дочь! Я люблю тебя! Мы снова вместе! Я нашла тебя через пятнадцать лет разлуки! И прочая телевизионная бурда в том же духе. Они и семьи свои моделируют по сериалам, честное слово. Ребенок, пока он поймет все отношения в семье и обществе, проживет лет двадцать, а эти за полтора-два года успевают получить навыки общения – но какие! Насмотрятся сериалов под завязку и копируют кто во что горазд. Милые мои, я так по вас соскучилась! – передразнила кого-то Селена. – Я смотрела их мозги, там половину памяти занимают сериалы, фарш из пошлых слов и поз. «Любовь» и «киборги» – несовместимые понятия. При чем тут вообще «любовь»?! Это же куклы, игрушки. Человек может полюбить куклу, но кукла человека – никогда.
– Вранье! – энергично отозвалась Косичка. Услышав диспут, она не пожалела больную ногу, чтобы прихромать и принять в нем участие. Она встала в проеме двери, опершись о косяк. Стены начали сотрясаться, а потом с воем и грохотом пронесся очередной поезд, так что всем поневоле пришлось сделать паузу в разговоре. Кое-где со стен осыпались кусочки штукатурки.
– А я утверждаю, – продолжала Косичка, – что любовь существует и никакая это не сублимация. Сублимация – это когда ни семьи, ни детей, человек круглые сутки в шлеме сидит и киборгов ловит.
– А-а! – лучезарно улыбнулась Селена. – Это ты о папе Фердинанде?
– Не трожь Фердинанда, – гневно откликнулась Косичка, – это из-за тебя с ним неизвестно что сделали. А он был такой человек! Ты мизинца его не стоишь!
– Поэтому вы и сбежали от него?
– И не поэтому! Не смей так говорить!.. Сбежали, чтоб не навести на его след кибер-легавых. А то вы всюду распустили свои щупальца. Что вы можете знать о любви? – с горечью промолвила Коса. – Я любила парня, я им дорожила, я заботилась о нем. И Лильен полюбила бы Звона, если бы не вмешался Фосфор. А Рыбак полюбил Гильзу, хоть и знал, кто она на самом деле, а Гильза за него жизнь отдать хотела – вот как сильно она к нему привязалась!..
– Правда, – невольно вырвалось у Звона.
– Да-да, – подтвердила Коса с самым серьезным видом, – прямо так, она сама мне говорила. Но этот Фосфор… в него все влюбляются: и люди, и наши… Он потому и ведет себя так свысока, под крутого, чтобы отогнать всех, а то на танцах на него девки пачками вешались… Он ни к кому не подходил, а вот в Лильен влюбился с первого взгляда. А еще мама, она всегда с нами, она под луч встанет, лишь бы любую из нас спасти, а Фердинанд – я до сих пор тоскую и переживаю, что мы его бросили одного. Но иначе нельзя – мы начали войну, а он был против.
– Это его не спасло, – равнодушно заметила Селена, облизывая ложку.
– Вот вы все говорите – куклы, манекены, – лицо у Косички озарилось каким-то внутренним светом, – а мы ну пусть не совсем такие, как люди, но тоже мыслящие существа. У нас есть память, интеллект, мышление, а прав нет никаких. Даже у идиотов и у животных есть права – а у нас нет. И мы решили бороться, потому что у личности есть столько прав, сколько она себе обозначит. Мы начали войну, потому что не можем больше убегать, и прятаться, и страдать, когда убивают наших близких или делают их рабами, выжигая им мозг, как это сделал Хармон с Чайкой. Хватит! Мы будем драться за себя, за свои права, за место под солнцем. Победа, может быть, дастся нам тяжелой ценой, но мы будем знать, что наши жизни не напрасно прожиты. Свои права надо отстаивать в борьбе!
– Вот как! – тут же подпрыгнула Селена и, сев на корточки, собралась в тугой комочек. – Спасибо за подсказку, милая!..
Звон сразу переместился подальше от рук и ног беспокойной пленницы.
– Фосфор! Фосфор!! – закричала во всю мочь Селена. – Фосфор! Где ты?! Иди сюда!! Я знаю, ты здесь!
– Ну зачем он тебе нужен? – увещевал ее издали настороженный Звон, который не по своей воле пришел в эту комнату и полсуток не мог выйти. – Сидит, никого не трогает – и пусть себе сидит. Не надо его звать. Он же бешеный!
– Фосфоооор! Иди сюда, иначе я голову об стену расшибу!!
– Кричи громче, – ехидно посоветовала Коса, – он медитирует, с покойным туанцем общается.
Вновь стены задрожали, затряслись, из щелей в потолке стал вытряхиваться мелкий мусор, и все звуки утонули в громовом дребезжании очередного поезда надземки…
Фосфор молился. Обнаженный по пояс, босиком на неровном выщербленном полу, полузакрыв глаза, он полностью воссоздавал в памяти движения Пророка Энрика и с совершенной точностью и легкостью воспроизводил их в сложном рисунке медитативного танца. Руки обнимали весь мир, как шар, ноги двигались и скользили, как лапы подкрадывающегося хищника, позвоночник свивался спиралью, центр тяжести тела смещался по сложнейшей кривой, всегда оставаясь опорой и срединной точкой любой фигуры танца. На экран внутреннего обзора Фосфор проецировал танец Пророка, музыку и звучание его голоса, в точности, в совершенстве подражая ему, сливаясь с ним. Фосфор был в трансе, и, если бы кто-нибудь его окликнул, он бы начал говорить голосом Энрика:
Фосфор был абсолютно убежден, что Пророк Энрик – киборг, и верил в это с неистовством фанатика. По мнению Фосфора, никто из людей не мог вынести эти многочасовые танцы-молитвы, ни имитировать в точности движения Энрика – Пророк был неутомим и вынослив, как машина, а энергия и размах па его танца достигали крайних точек, на которые способны суставы, и даже более. А пятьдесят семь раз кувыркнуться через голову, каждый раз приземляясь в контур ступней, обведенный белой чертой, мог, как считал Фосфор, только киборг. Во всяком случае, из всех «верных» «Ночного Мира» повторить в точности обязательный набор медитативных танцев мог один Фосфор. Его уже выдвинули на состязание храмов во славу Друга, но тут в его жизнь вошла, ворвалась как соблазн, как медовое искушение хозяйка ночи и страсти Лильентэ, жена орского бога войны и смерти Кера, чьи лучи-ножи губят все живое. И Фосфор понимал, что Кер отомстит, и призывал Друга, который проходит через смерть, как сквозь ночь, Друга, которому нечего бояться, который может остановить Кера, уже идущего навстречу с клинком багряного цвета…
Сотнями рук
Мы говорим: «Да!»
Здравствуй, наш Друг
Новая заря.
Истины свет
Разгонит ночи мрак.
Мы говорим: «Да!»
И да будет так![Б]
– ФОСФОР, – вмешалась с радара Коса, – ТАНЦЕВАТЬ ПОСЛЕ БУДЕШЬ. ТЕБЯ ЭТА ДЕВКА ЗОВЕТ, СКОРО ОХРИПНЕТ.
Фосфор замер, потом с досадой выпрямился («Никто нас не понимает… „танцевать“!.. Это миг слияния с богом!»), набросил на плечи рубашку и отправился в «изолятор».
– Ну, что вам? – Фосфор, в расстегнутой рубашке на голое тело, в неизменных черных кожаных брюках, утвердился в двери, оттеснив Косу.
– Мне ничего не надо. Я всем доволен, – сразу же отозвался Звон с блаженным видом, который никак не вязался с его измученным бессонницей лицом.
«Должно быть, у Звона по выживанию, – подумала Селена, – было 150 баллов из 100 возможных…», а вслух сказала, уверенно пристукивая в такт словам сжатым кулачком по матрасу, отчего поднялось и полетело в разные стороны облачко пыли:
– Я требую! (удар) Я настаиваю! (удар) Если не прекратится эта пытка! (удар) Я…
– Не пыли, – оборвал ее Фосфор, – говори по существу.
– Я не сплю уже трое суток! Это пытка. У меня сердце заходится, а в голове – как наковальня бухает.
– Немного пульс частит – это не страшно, – отметил Фосфор и повернулся было уходить.
– Не страшно?!! – взвилась Селена. – А если у меня галлюцинации начнутся, ты сможешь их своим радаром просканировать?! Черта с два! Я тут с ума сойду. Я боюсь! Я утром видела, как кто-то черный с горящими глазами в окно заглядывал. Мне страшно. Мне кажется, что дом сейчас рухнет, а я за ногу привязана, на меня плита упадет и в лепешку раздавит. Ребра сломаны, внутри все – в кровавую кашу, череп лопнет, и глаза выкатятся и запрыгают по лестнице, – Селена пересказала свой недавний кошмар и залилась неподдельным ревом.
Фосфор застыл в дверях.
– Она точно свихнулась, – как знаток, подтвердил Звон, – когда мы ее поймали, у нее крыша уже была в пути. Ну ты глянь, мыслимое ли дело, чтобы сетевой оператор такое со своими волосами вытворял, и раскраска у нее – бррррр, в темноте светится. Такого даже в фирмах не допускают, не то что в военном проекте.
– Я в клинику, – поймав подходящую струю, рыдала Селена, – я к психиатру ехала… А вы…
Фосфор подошел поближе, уселся на матрас, погладил Селену по волосам, по плечам, достал из заднего кармана брюк расческу и, легонько касаясь, с кончиков начал распрямлять Селене волосы, тихо ее уговаривая:
– Ну, ты не плачь. Успокойся. Сейчас мы тебя причешем, ты станешь симпатичной девчонкой. А то глаза распухнут. Сейчас ты мне скажешь, что тебе надо.
Укушенная рука выше запястья у него была перетянута напульсником, больше похожим на туанское зарукавье.
– Для начала, – Селена старалась взять себя в руки, но еще продолжала всхлипывать, – таз с водой, чтобы умыться. Затем, – она начала загибать пальцы, – во-первых, табельной агуры в разведении один на двести, миллилитров пятьдесят; во-вторых, терпозин – по две таблетки в день, и алдорфин в вену на ночь – кубика два.
Звон приоткрыл рот и округлил глаза. Фосфор уронил руку с расческой.
– Ты знаешь, что этих средств нет в свободной продаже? Ты знаешь, сколько это стоит на черном рынке?
– Не знаю, – пренебрежительно повела рукой Селена, – и знать не хочу. Нам все бесплатно выдавали. У меня скоро ломка начнется. Вот откажет сердце, и все. Я еще молодая, – снова завыла Селена, – я не хочу умирать!..
Фосфор ее причесал до конца, погладил по рукам, коснулся сомкнутыми губами лба; на мгновение их волосы соприкоснулись и перемешались, и Селена уловила его запах – мягкий, с горчинкой дыма.
Затем он спрятал расческу, быстро поднялся и пошел к выходу, сказав на прощание;
– Я найду все, что нужно, потерпи немного. Сразу все не обещаю, но уже сегодня что-нибудь достану.
«Ах, какой парень! – подумала с легкой болью разочарования Селена. – Не будь он киборгом… о, я бы обязательно в него влюбилась!..»
А вслух она пролаяла:
– Молитесь всем богам, что вы украли меня, а не Хиллари Хармона!
– Это было бы прикольно, – хихикнула Коса. – Я бы ему каждый день по тридцать раз в лицо плевала. Вреда никакого, а обидно до страсти.
– При нем, – с гримасой превосходства отозвалась Селена, – вы бы как карусельные лошадки носились. А через три дня сами бы сдали его властям, лишь бы избавиться. Он бы вам все мозги наизнанку вывернул. Устроил бы полную сухую голодовку.
– С чего ты взяла?
– Он жрет одни натуральные продукты и пьет воду из горных ледников. У вас бы бутков не хватило прокормить его.
* * *
Блэкард в Басстауне – не самый благополучный район. Есть замыслы превратить его в новостройку, усеянную дешевыми и удобными муниципальными домами, но пока планы городских властей дозрели лишь до стадии «Взорвать и разровнять манхлятники». И порой то один, то другой обветшавший бигхаус оседает в тучу горячей пыли.Здесь, в сгущающихся сумерках над темным пустырем, бесшумно, на одном гравиторе, завис, а затем приземлился «флайштурм» с федеральным орлом и надписью «Морион» на борту. Его прожектора вспыхнули и пошевелились, отбрасывая длинные переплетающиеся тени; когда огни погасли, флаер слился со множеством неровностей и остовов разрушенных домов.
Хиллари выглянул из кабины и присел на ступеньки, выдвинувшиеся из-под двери, по ларингофону приказав киборгам усиления, которых взял с собой, сидеть не шевелясь и не высовываясь.
Хиллари рассчитывал на полное доверие – ведь если дело дойдет до стычки, то неизвестно, на чьей стороне будет победа. Среди беглых киборгов было два Warrior'a, и оба координатора, а значит – самых умных и опытных.
Он сидел и ждал. Ждать тоже надо уметь – не тревожиться, не напрягаться, не считать секунды.
Он даже не знал, сколько прошло времени, когда в темноте обозначились две неясные, расплывающиеся фигуры. Когда они подошли ближе, Хиллари опознал Этикета и Бамбука. Значит, оба Warrior'a сидят где-то в засаде. Особенно опасен Ветеран с его огромной наработкой – он может самостоятельно планировать и проводить любую акцию. «Как бы мне не оказаться между двух огней», – зябко подумалось Хиллари.
– Я жду вас, парни. Я сделал все необходимое. Мы разместим человека у нас, в Баканаре.
– Я и не сомневался в ваших словах, босс. А где Сид?
– Готовится к встрече высокого гостя. Ведь, кроме места содержания, надо обосновать арест документально. Не можем же мы, после всего случившегося, отдавать его в полицию…
– Никоим образом, босс. Его могут убить в камере, чтобы оправдать огневой контакт. К тому же нам нельзя засвечивать проект.
– Я бы хотел этого меньше всего.
– Я очень рад, босс, что наши позиции совпали.
Этикет позвал остальных с радара кодовым сигналом.
Из темноты показались еще три фигуры. В самой большой тени Хиллари сразу узнал Ветерана. Ковша он тоже разглядел – по прямой осанке и твердому шагу. А вот кто это идет между ними?.. Высокий, сутулый, бредет шаткой походкой, вытянув вперед одну руку и шаря ею в воздухе, как слепой. За плечо другой руки его держит Ковш.
Странная троица подходит ближе, останавливается. Теперь можно рассмотреть высокого парня. Спутанные, слипшиеся, грязные, давно немытые и не чесанные волосы. Высокий лоб, глаза скрыты густыми тенями, вдавленные скулы, рельефное, с глубокими складками лицо. Во всем его облике – усталость, смешанная с недоверием, тоской и враждебностью.
Конрад был уверен, что его везут на расстрел. Его охватила апатия, иногда сменявшаяся вспышками гнева.
Увидев худощавого, подтянутого мужчину в хорошо сидящем на его спортивной фигуре костюме, Конрад потерял последнюю надежду. Это, несомненно, человек. Палачи – всегда люди. Убивать – привилегия людей.
Хиллари сделал несколько шагов навстречу, протянул руку:
– Здравствуйте, Фердинанд. Я – Хиллари Хармон.
– Я – Конрад Стюарт. Не понимаю, о чем вы говорите.
И, согнувшись, заботливо поддерживаемый Ковшом, он полез во флаер.
Хиллари остался стоять с рукой, застывшей в готовности к рукопожатию. Тот, кто мог бы видеть сейчас его лицо, удивился бы, что Кибер-шеф улыбается своей самой обаятельной улыбкой. Улыбается в пустоту, далекой стене небоскребов, перегораживающей полнеба.
ГЛАВА 6
Город полон жизни – она устремляется вперед автомагистралями, мельтешит в воздухе флаерами, уходит вглубь развязками и линиями метро. Город велик и всеобъемлющ, как Вселенная. Аккуратные, великолепно спланированные, с собственными прудами, полянами и рощицами дома Белого Города Элитэ сочетаются со слитной застройкой Аркенда, вертикали небоскребов делового центра соседствуют с бигхаусами Честера, где лучи Стеллы никогда не достигают дна улиц. И этот человеческий макрокосм, являясь средоточием науки, культуры, администрации и производства, представляет собой также и питательную среду для всяческих маргиналов, нелегалов и паразитов, начиная от микробов и кончая городскими партизанами. Все хотят кормиться на дармовщину, и не придумаешь экологической ниши лучше, чем место проживания сотни миллионов белковых тел.
Люди прививками и строгим карантином избавились от гриппа и СПИДа, но их сменили фэл и туанская гниль; всех колонистов излечили от глистов – взамен явился белый слизевик, чтоб врачи не скучали. А от вшей, крыс и тараканов избавиться не смогли, и они конкурировали с власоедами, йонгерами и клешехвостыми многоножками.
А еще колонистам было обещано, что освоение новых планет навсегда избавит человечество от голода, лишений, рабства, бунтов и войн. Но Город, как встарь на матушке-Земле, разгорожен кордонами и линиями огня, и проехать в некоторые районы люди могут, только предъявив допуск – «визу», как шутят неунывающие централы. Сколько раз борцы за гражданские права ставили вопрос о снятии кордонов, и столько же раз «белые воротнички» и «синие нарукавники» благополучно его проваливали – их в Городе было в несколько раз больше, чем манхла, да и не у всех трущобных жителей имелись приставки для участия в телевизионном голосовании.
В Городе обитаема любая щель, любая дыра: в вентиляционных и кабельных каналах живут полчища шуршавчиков, клешехвосток и тараканов, по ночам совершающих набеги на пищеблоки и кухни. Если квартира отмыта до стерильности и в ней нет ни крошки еды, многоногие гости едят клей для обоев, буквы со страниц книг и омертвевшие чешуйки кожи с лиц спящих. В простенках и канализации обретаются крысы и йонгеры – умные, хитрые, семейные бестии, рожающие трижды в год бесчисленных зверят, все более нечувствительных к ядам, смутировавших до такой степени, что даже изоляция проводов идет у них за лакомство. Существует целый бизнес дератизаторов, обещающих за умеренную плату на четыре месяца надежно избавить вас от непрошеных гостей с хвостами.
Но куда больше людей, выбравших целью жизни избавлять общество от двуногих носителей деструкции, агрессии и дисгармонии. Патрульная полиция, транспортная полиция, полиция нравов, криминальная полиция с «убойным» отделом, налоговая полиция и… всех не перечислишь! Однако двуногие вредители не только успешно противостояли объединенным усилиям сил правопорядка, но расширялись, передавали опыт молодежи, множились и размножались, невзирая ни на социальные пособия, ни на общество свободы и равных возможностей. Где и как они жили, в каких тайниках скрывались, знали лишь они сами и иногда те, кто уполномочен их ловить. В теле Города существовали буквально язвы, массивы заброшенных, местами разрушенных домов. Пепелище с Поганищем не были единственными манхлятниками, где дома стояли накренившись, как в дурном сне, – с рухнувшими стенами, с отключенными инфраструктурами; их облюбовывали торговцы дурью под свои чумные притоны – дилеры разбирали перекрытия между этажами, оставляя один линолеум, скрывающий гиблые провалы, и держали в черных коридорах наркотического лабиринта натасканных на людей злобных псов, вырезав им голосовые связки. Нападали такие собаки молча, стремясь сразу схватить человека за горло.
А были еще Новые Руины, Старые Руины… Человек мог запросто выйти из дома и исчезнуть, а опознавал его спустя лет восемь криминалистический компьютер по совокупности антропометрических данных в бродяге, умершем от отравления «колором» и полусъеденном крысами в коллекторе, в шестидесяти километрах от дома.
А Карточные Домики? В этом «районе инициативных незатратных новостроек» к северо-западу от Гриннина жилось настолько экономично и дешево, что там запрещалось мужчинам мочиться стоя после 23.00, и, прежде чем завести животное, надо было собрать подписи всех соседей по этажу, что у них нет аллергии и они согласны с вашим выбором. Отсутствие звукоизоляции делало проживание в тамошних домах истязанием.
И везде, везде в сотовых объемах домов находились незанятые ячейки, где и прятались боевики, киллеры, террористы всех цветов и оттенков и, конечно, городские партизаны.
Давно отгремели в Городе масштабные бои, когда власть улаживала отношения с восставшим населением, давя его бронемашинами и бомбардируя жилые кварталы, когда создавались кордоны и зоны огня, когда национальная гвардия и сэйсиды блокировали территории, прозванные позже Новыми Руинами и Пепелищем, и открывали свободные коридоры, по которым мирные граждане покидали горящие кварталы, подняв руки и зажав в зубах деньги, документы и медицинский полис. Сэйсиды отлавливали детей, словно бездомных животных, чтобы их не использовали как заложников или живой щит. Да и дети в воюющих районах были те еще – они развлекались тем, что с одного удара ножом рассекали взрыватели на две половинки – красную и синюю – и те разлетались в разные стороны; ошибка в миллиметр, и ты остаешься в лучшем случае без руки и глаз; эти детишки стреляли неуправляемыми ракетами в броневики. Поэтому хватали всех, а уже потом, когда бунт был погашен, отдавали мирных ребят в руки родителей – если было кому отдавать; многих пришлось потом усыновлять по программе опеки. Относительно детей-террористов несколько раз заседал конгресс и был принят закон, согласно которому ребенка до 14 лет, участвовавшего в теракте, повлекшем за собой человеческие жертвы, направляли на принудительное психиатрические лечение, а срок его определяла экспертная комиссия. Это был очень гуманный закон – ведь конгрессменам предлагалось выбирать из пакета законопроектов, предусматривавших и кастрацию, и зомбирование.
Люди прививками и строгим карантином избавились от гриппа и СПИДа, но их сменили фэл и туанская гниль; всех колонистов излечили от глистов – взамен явился белый слизевик, чтоб врачи не скучали. А от вшей, крыс и тараканов избавиться не смогли, и они конкурировали с власоедами, йонгерами и клешехвостыми многоножками.
А еще колонистам было обещано, что освоение новых планет навсегда избавит человечество от голода, лишений, рабства, бунтов и войн. Но Город, как встарь на матушке-Земле, разгорожен кордонами и линиями огня, и проехать в некоторые районы люди могут, только предъявив допуск – «визу», как шутят неунывающие централы. Сколько раз борцы за гражданские права ставили вопрос о снятии кордонов, и столько же раз «белые воротнички» и «синие нарукавники» благополучно его проваливали – их в Городе было в несколько раз больше, чем манхла, да и не у всех трущобных жителей имелись приставки для участия в телевизионном голосовании.
В Городе обитаема любая щель, любая дыра: в вентиляционных и кабельных каналах живут полчища шуршавчиков, клешехвосток и тараканов, по ночам совершающих набеги на пищеблоки и кухни. Если квартира отмыта до стерильности и в ней нет ни крошки еды, многоногие гости едят клей для обоев, буквы со страниц книг и омертвевшие чешуйки кожи с лиц спящих. В простенках и канализации обретаются крысы и йонгеры – умные, хитрые, семейные бестии, рожающие трижды в год бесчисленных зверят, все более нечувствительных к ядам, смутировавших до такой степени, что даже изоляция проводов идет у них за лакомство. Существует целый бизнес дератизаторов, обещающих за умеренную плату на четыре месяца надежно избавить вас от непрошеных гостей с хвостами.
Но куда больше людей, выбравших целью жизни избавлять общество от двуногих носителей деструкции, агрессии и дисгармонии. Патрульная полиция, транспортная полиция, полиция нравов, криминальная полиция с «убойным» отделом, налоговая полиция и… всех не перечислишь! Однако двуногие вредители не только успешно противостояли объединенным усилиям сил правопорядка, но расширялись, передавали опыт молодежи, множились и размножались, невзирая ни на социальные пособия, ни на общество свободы и равных возможностей. Где и как они жили, в каких тайниках скрывались, знали лишь они сами и иногда те, кто уполномочен их ловить. В теле Города существовали буквально язвы, массивы заброшенных, местами разрушенных домов. Пепелище с Поганищем не были единственными манхлятниками, где дома стояли накренившись, как в дурном сне, – с рухнувшими стенами, с отключенными инфраструктурами; их облюбовывали торговцы дурью под свои чумные притоны – дилеры разбирали перекрытия между этажами, оставляя один линолеум, скрывающий гиблые провалы, и держали в черных коридорах наркотического лабиринта натасканных на людей злобных псов, вырезав им голосовые связки. Нападали такие собаки молча, стремясь сразу схватить человека за горло.
А были еще Новые Руины, Старые Руины… Человек мог запросто выйти из дома и исчезнуть, а опознавал его спустя лет восемь криминалистический компьютер по совокупности антропометрических данных в бродяге, умершем от отравления «колором» и полусъеденном крысами в коллекторе, в шестидесяти километрах от дома.
А Карточные Домики? В этом «районе инициативных незатратных новостроек» к северо-западу от Гриннина жилось настолько экономично и дешево, что там запрещалось мужчинам мочиться стоя после 23.00, и, прежде чем завести животное, надо было собрать подписи всех соседей по этажу, что у них нет аллергии и они согласны с вашим выбором. Отсутствие звукоизоляции делало проживание в тамошних домах истязанием.
И везде, везде в сотовых объемах домов находились незанятые ячейки, где и прятались боевики, киллеры, террористы всех цветов и оттенков и, конечно, городские партизаны.
Давно отгремели в Городе масштабные бои, когда власть улаживала отношения с восставшим населением, давя его бронемашинами и бомбардируя жилые кварталы, когда создавались кордоны и зоны огня, когда национальная гвардия и сэйсиды блокировали территории, прозванные позже Новыми Руинами и Пепелищем, и открывали свободные коридоры, по которым мирные граждане покидали горящие кварталы, подняв руки и зажав в зубах деньги, документы и медицинский полис. Сэйсиды отлавливали детей, словно бездомных животных, чтобы их не использовали как заложников или живой щит. Да и дети в воюющих районах были те еще – они развлекались тем, что с одного удара ножом рассекали взрыватели на две половинки – красную и синюю – и те разлетались в разные стороны; ошибка в миллиметр, и ты остаешься в лучшем случае без руки и глаз; эти детишки стреляли неуправляемыми ракетами в броневики. Поэтому хватали всех, а уже потом, когда бунт был погашен, отдавали мирных ребят в руки родителей – если было кому отдавать; многих пришлось потом усыновлять по программе опеки. Относительно детей-террористов несколько раз заседал конгресс и был принят закон, согласно которому ребенка до 14 лет, участвовавшего в теракте, повлекшем за собой человеческие жертвы, направляли на принудительное психиатрические лечение, а срок его определяла экспертная комиссия. Это был очень гуманный закон – ведь конгрессменам предлагалось выбирать из пакета законопроектов, предусматривавших и кастрацию, и зомбирование.