Пантелеев Алексей. Ленька Пантелеев

   - Еще бы не понимать. Все понимаю, уважаемый. Учтено. Там на все вкусы, так сказать, блюда приготовлены. И меньшевики имеются и кадеты... Эсерам даже - и тем местечко нашлось.
   - А от рабочих?
   - Ну, нет, это уж - ах, оставьте! Довольно. Побаловались.
   - Послушайте, но ведь это же неумно.
   - Ничего. Играть-то ведь нам уже не с кем. Все кончено.
   - Как же кончено? На окраинах, говорят, и до сих пор постреливают.
   - Э, бросьте. Какая там стрельба! Так просто - мальчишки-гимназисты небось балуются...
   Хлопнула дверь. Хозяин повернул голову, оживился, поправил на шее полотняный воротничок, приветливо закланялся.
   - Пожалуйста, пожалуйста, молодой человек... Заходите, милости просим...
   - Мама, смотри, кто пришел, - сказал Ленька.
   - Не показывай пальцем, - тихо ответила Александра Сергеевна.
   У буфетной стойки стоял и что-то спрашивал у хозяина вчерашний белокурый парень в клетчатом полупальто. За ночь он похудел, осунулся, небритые щеки его покрылись рыжеватым пушком, глаза ввалились.
   - Найдется коробочка, - весело отвечал хозяин, деликатно и с аппетитом выкладывая на прилавок коробок спичек. - Вот, сделайте милость... "Дунаевские"... С мирного времени еще...
   Молодой человек закурил папиросу, жадно затянулся и полез в кармин за кошельком:
   - Сколько?
   Хозяин с улыбкой закинул за спину руки.
   - Нет-с. Извините. Как сказано было. Условие-с.
   - Какое условие?..
   - А такое, что всё бесплатно.
   - Почему?
   - Ради праздника.
   - Какого праздника? Ах да, - воскресенье?
   - Эх вы! Юноша! Воскресенье!.. Праздник победы - вот какой!.. А вы, простите, я забыл, из какого номера? Память у меня что-то на радостях отшибло...
   - Да я не из номера. Я так - с улицы зашел.
   - Разве? Не останавливались у нас? Личность-то ваша мне как будто знакома... Ну, все равно. Будьте гостем. Позавтракать, чайку выпить не желаете?
   - Позавтракать? А что ж, спасибо...
   Молодой человек поискал глазами свободного места. Взгляд его остановился на столике, где сидели Александра Сергеевна и Ленька. Радостная улыбка шевельнула его губы. Несколько секунд он колебался, потом подошел, поклонился и сказал:
   - Здравствуйте. Как поживаете?
   - Благодарю вас, - ответила Александра Сергеевна. - Все более или менее благополучно. А как ваши дела?
   Молодой человек покосился на соседний столик.
   - Да так. Пока что похвастаться не могу. Паршиво.
   - Пробовали что-нибудь предпринять?
   - Пять раз пробовал.
   - Были в городе?
   - Был. И вчера вечером и сегодня... Ничего не вышло.
   В это время опять распахнулась дверь, и в ресторан вошла с улицы группа вооруженных людей. Среди них был и молодой Поярков. Ленька не сразу узнал его. От вчерашнего щегольского вида подпоручика ничего не осталось. Фуражка с трехцветной кокардой была смята и сидела слегка набекрень. Сапоги запылились. Верхняя пуговица френча была расстегнута. Спутники его были не все военные, но все с оружием. У очень высокого и очень бледного студента-демидовца на поясе висело несколько гранат. Два штатских бородача (в одном из них Ленька с удивлением узнал вчерашнего соседа по подвалу) были вооружены охотничьими ружьями.
   - Не стойте здесь, у всех на виду, - сказала Александра Сергеевна белокурому. Тот подумал, поклонился и отошел в дальний угол, где за столиком под искусственной пальмой старичок в золотом пенсне читал газету.
   - Мама, - сказал Ленька. - А кто он такой?
   - Я не знаю, кто он такой, - ответила Александра Сергеевна. - Но было бы лучше, если бы он ушел отсюда совсем.
   - Куда же ему идти? Ведь дядя его уехал!
   - Какой дядя?
   - Ты же сама говорила...
   - Ах, оставь, пожалуйста! Никакого дяди у него нет.
   - Как нет? И в Америке?
   - Послушай, Леша. Ты уже не маленький. Пора бы тебе разбираться в некоторых вещах.
   Вошедшие военные тем временем сгрудились у буфетной стойки.
   - Пить, пить... Умираем от жажды, отец, - говорил молодой Поярков, снимая фуражку и вытирая рукавом вспотевший лоб.
   - Сейчас, Николашенька, сейчас, - суетился хозяин. - Чем угощать-то вас, защитнички вы наши?.. Крюшончика... лимонада... кваску? Да что же вы стоите, господа, вы присаживайтесь, пожалуйста!
   - Некогда, папа, - буквально на двадцать минут отлучились.
   Хлопали пробки. Шумно шипел в стаканах лимонад. Люди жадно тянулись к стаканам, опрокидывали их залпом. Их окружили, расспрашивали:
   - Ну, что? Как?
   - Отлично, отлично, господа, - говорил молодой Поярков, с трудом отрываясь от стакана.
   - Но все-таки, по-видимому, еще идут бои?
   - Какие там бои!.. Остатки добиваем.
   - Но ведь и вчера говорили, что остатки.
   - Рабочие Корзинкинской фабрики обороняются, - картавя, говорит студент-демидовец.
   - Как рабочие? Значит, рабочие не поддерживают восстания?
   - А вы что думали?.. Наивная душа!..
   - Какие там рабочие! - сердито бормочет бородач. - Коммунисты, главари сражаются. А рабочий люд - он за порядок, за учредиловку, за старую власть.
   - Ладно, папаша, - смеется молодой Поярков. - Публика тут все своя. Нечего, как говорится, пушку заливать...
   - Позвольте! Это почему же вы так выражаетесь: "пушку"?
   - Скажите, а Тверицы освобождены?
   - Простите... господин подпоручик, - а правда, что американцы и англичане высадились в Мурманске?
   - Господа... Не мешайте людям пить. Люди, можно сказать, кровь проливают, а вы...
   Александра Сергеевна отставила стакан, машинально расстегнула сумочку, но, вспомнив, что платить за завтрак не надо, защелкнула ее, подумала и сказала:
   - Ну, что ж, пойдем, мальчик?
   - Куда?
   - Попробуем устроиться в номере.
   Они не успели отойти от столика, как за окном на улице послышался какой-то шум. Леньке показалось, что застучал пулемет. Но, оглянувшись, он увидел, что ошибся. По площади, со стороны бульвара, на полной скорости мчался мотоциклет. Лихо обогнув площадь, он круто развернулся, с грохотом вкатился на тротуар и остановился перед тем самым окном, у которого только что сидел Ленька. Крепкий запах бензина приятно ударил в нос. Не слезая с седла, человек в кожаном шлеме облокотился на подоконник, поднял на лоб очки, заглянул в ресторан и с одышкой, как будто мчался он сам, а не мотоциклет, произнес:
   - Господа! Ура! Могу сообщить радостную новость. Только что получено сообщение... что частями Добровольческой армии... взята Москва!
   Люди ахнули.
   - Ура-а! - подскочил за прилавком хозяин.
   Все, кто сидел, быстро поднялись.
   "Уррра-а-а-а!" - загремело под сводами гостиницы.
   Ленька взглянул на мать. Александра Сергеевна молчала. Лицо у нее было такое испуганное, столько тревоги и страха было в ее глазах, что мальчик и сам испугался. Он проследил за ее взглядом. Она смотрела попеременно то в угол, то на буфетную стойку.
   В углу, у зеленой кадушки с пальмой сидел, опираясь на стол, молодой человек в клетчатой куртке. Он молчал, глаза его были опущены, губы плотно и брезгливо сжаты.
   А у буфетной стойки, поглядывая на него, переговаривались о чем-то Поярков-отец, Поярков-сын и бородач-доброволец из подвала. Нетрудно было догадаться, о чем они говорят.
   Но молодой человек так и не узнал об опасности, которая ему грозила.
   Ленька не помнит, как и в какую секунду это произошло.
   Что-то вдруг ухнуло, дрогнуло. Что-то оглушительно затрещало и зазвенело у него под ногами и над головой. Облако дыма или пыли на минуту закрыло от него солнечный свет.
   Люди бежали, падали, опрокидывали стулья.
   Еще один удар. Посыпались хрустальные подвески люстры.
   Косяки входной двери надсадно трещали. Сыпались остатки матовых стекол с витиеватой надписью "Restaurant d'Europe".
   Люди выдавливались в вестибюль гостиницы, и в этом диком людском водовороте покачивалось, вертелось, взмахивало когтистыми лапами неизвестно откуда взявшееся чучело бурого медведя.
   Кто-то визжал, кто-то плакал, кто-то спрашивал в суматохе:
   - Что? Что случилось? В чем дело?
   И знакомый противный голос вразумительно объяснял:
   - Да неужто ж вы не понимаете, господа! Красные!.. Красные начали обстрел!
   - Какие красные? Откуда же красные?
   Выбегая вместе с матерью из ресторана на лестницу, Ленька выглянул в окно. В это время что-то, курлыкая, просвистело в воздухе, что-то грохнуло, и на его глазах от высокого углового дома на площади отвалился и рассыпался, как песочный, целый угол вместе с окошками, с куском водосточной трубы и с балкончиком, на перилах которого висел зеленый бобриковый ковер.
   ГЛАВА VI
   И с тех пор уже ни на одну минуту не утихала эта страшная гроза. И днем, и ночью, и под землей, и на земле, и в воздухе - гремело, рушилось, свистело, шипело, взвизгивало, трещало, стонало, ухало...
   План мятежа, поднятого эсерами и белогвардейскими офицерами, был разработан заблаговременно, тщательно и осуществлен с быстротой молниеносной. На первых порах мятежникам действительно везло. В первый же день рано утром им удалось с налета захватить артиллерийский склад, банк, телеграф и все центральные советские учреждения города. Гарнизон Ярославля, состоявший из трех пехотных полков и оставшийся до конца верным рабоче-крестьянскому правительству, был расквартирован, как это всегда бывает, по окраинным районам города. Военный комиссар Ярославского округа, как и многие другие партийные и советские работники, был зверски убит мятежниками. Восстание застало врасплох командиров отрезанных одна от другой красноармейских частей. Артиллерии у них не было. Связи тоже. Все это было очень на руку мятежникам. Небольшая кучка эсеровских авантюристов, возглавлявшаяся царским полковником Перхуровым, очень быстро, буквально в течение нескольких часов, превратилась в значительную и даже грозную силу. К повстанцам примыкали слетевшиеся в Ярославль еще задолго до мятежа бывшие царские офицеры, притаившиеся эсеры и меньшевики, студенты местного лицея, гимназисты и всякий темный сброд, падкий на деньги, которыми Перхуров щедро оплачивал своих "добровольцев".
   Перевес в военных силах был поначалу на стороне мятежников. Но на стороне красных была сила, не менее грозная. На их стороне был народ. В первый же день, как только весть о восстании долетела до заводских окраин города, рабочим ярославских фабрик было роздано оружие, и вчерашние слесари, фрезеровщики, обувщики, железнодорожные машинисты, мыловары, кожевники, ткачи и табачники вышли на улицу и бок о бок с красноармейцами храбро отражали натиск повстанцев.
   Эти первые рукопашные, баррикадные стычки помешали распространению мятежа за пределы города.
   И все-таки опасность была очень велика.
   Не перхуровцы были опасны и не гимназисты, которые шли на смерть во имя "белой идеи". За спиной перхуровцев стояли капиталистические государства Америка, Англия, Франция и другие. На их стороне была значительная часть крестьянства. Географическое положение Ярославля, его близость к Москве и к Петрограду, его ключевое, как говорят военные, положение на стратегических коммуникациях - во много раз усиливали опасность.
   Руководители молодого Советского государства понимали это. Несмотря на трудность момента, на тяжелое положение на других фронтах, к Ярославлю были срочно брошены воинские подкрепления, авиация и артиллерия.
   При этом дано было указание - щадить город.
   Советское командование сделало попытку освободить Ярославль путем прямых атак. Но положение мятежников, засевших, как в крепости, в центральной части города, и большое количество пулеметов, которыми они располагали, превращали эти атаки в бесполезное кровопролитие.
   Перхуровцам предложили сложить оружие. Они отказались.
   И тогда - на второй день мятежа - заговорили советские пушки.
   Уже первыми залпами шестидюймовых орудий были разбиты и выведены из строя электростанция, телефон и водопровод.
   В городе начались пожары.
   Гостиница "Европа", находившаяся в самом центре осажденного города, в непосредственной близости от перхуровского штаба, невольно оказалась одной из мишеней обстрела.
   В первый же день из гостиницы бежали все, кто имел для этого хоть какую-нибудь возможность. Остались лишь те, кому бежать было некуда. Среди этих немногих оказались и Александра Сергеевна с Ленькой. Три дня они просидели в подвале, где кроме них оставалось еще десять-двенадцать человек, главным образом женщин и стариков. Всех мужчин, способных носить оружие, к этому времени перхуровцы насильно призвали в свою "добровольческую" армию.
   В подвале круглые сутки было темно. Выгорели не только все свечи, но и спички. Кончались последние крохи еды.
   По вечерам, когда Леньке приходилось ощупью пробираться в помещение с двумя нолями на дверке, он видел в лестничном окне страшное багровое зарево. Окно было похоже на открытую дверцу огромной печки.
   На четвертый день утром Александра Сергеевна, покормив Леньку остатками нянькиных колобков и куличиков и высыпав себе в рот мелкую сухарную крошку, оставшуюся в просаленной бумаге, заявила, что пойдет наверх - выяснить, нельзя ли раздобыть чего-нибудь съестного.
   - Сиди, пожалуйста, смирно, - сказала она. - Я скоро.
   - Нет, - твердо сказал Ленька. - И я с тобой.
   Она поняла, вероятно, что он одну ее не отпустит, подумала и со вздохом согласилась:
   - Ну, что ж. На все воля божья. Идем...
   Первое, что поразило Леньку, когда он очутился в длинном гостиничном коридоре, - это свет. В коридоре не было окон, электричество не горело, и все-таки после подвала здесь было почти ослепительно светло. Освоившись с этим отраженным, неизвестно откуда взявшимся светом, Ленька увидел, что в коридоре живут. То здесь, то там стояли у стены кровати, некоторые были завешаны пологами; люди сидели и лежали на чемоданах, узлах и корзинах, читали, чинили белье, играли в карты, что-то жевали и пили из жестяных кружек.
   Коридор стал похож на вокзал или на цыганский табор.
   Александра Сергеевна разговорилась с какой-то немолодой, очень строгой на вид, грузной женщиной в круглых очках. Женщина оказалась сельской учительницей из уезда. Перед самым восстанием она приехала в Ярославль на какую-то педагогическую конференцию и застряла в гостинице. Все первые дни мятежа она провела у себя в номере. Накануне, когда она ходила за кипятком в ресторан, в номер ее попал снаряд. Пришлось перебраться в коридор.
   - И вам не страшно здесь? - удивилась Александра Сергеевна.
   - Да ведь не страшнее, сударушка, чем другим, - ответила учительница. А я, вы знаете, что делаю, матушка? Я, когда уж очень сильно пулять начинают, зонтиком закрываюсь.
   И учительница с улыбкой показала на большой черный зонт, который лежал у нее в изножий кровати.
   Эта суровая на вид женщина оказалась не только бодрой и бесстрашной, но и доброй. Она угостила Леньку и Александру Сергеевну ржаными сухарями, чаем и зеленым луком, который она купила на рынке в воскресенье, когда еще не так опасно было ходить по городу.
   - Я и вчера вылазку делала, - сказала она улыбаясь. - Но это уж я так, по бабьей глупости. Никакие рынки и магазины в городе, конечно, не торгуют.
   - Но, скажите, что же будет дальше? - спросила Александра Сергеевна.
   - А что же может быть? Будет то, что этих негодяев переловят и поставят к стенке. А вот что будет с городом? Вы слышите, что делается?
   За стеной стоял грозный однообразный гул, настолько однообразный, что он не замечался, не резал уха, не мешал слушать и говорить, как не мешает слушать и говорить стук мельницы или паровой машины.
   - Значит, вы думаете, что красные возьмут город? - сказала Александра Сергеевна.
   - А вы что, - сомневались, матушка? - усмехнулась старуха.
   - И Москву тоже, значит, возьмут? - вмешался в разговор Ленька. Учительница строго посмотрела на него из-под очков и сказала:
   - Это кто же, по-твоему, должен ее взять?
   - Красные.
   - Зачем же им, скажи, брать ее, если они и отдавать ее не собирались?
   - Как? Ведь говорили...
   - Говорили? Мало ли что говорят...
   Опять это "мало ли что говорят"!..
   "Значит, опять наврали?" - сердито подумал Ленька.
   В тот же день Александра Сергеевна и Ленька перебрались из подвала в коридор. Устроились рядом с учительницей, имени которой Ленька никак не мог запомнить: звали ее Нонна Иеронимовна Тиросидонская. Из соседнего номера выкатили большую двуспальную кровать, где-то в другом этаже раздобыли подушки. В номерах гулял ветер, пахло дымом. И хотя подходить к окнам мать строго-настрого запретила Леньке, он успел все-таки увидеть темное, задымленное небо, разбитый угол дома и повисшую на каменном выступе детскую кроватку с блестящими никелированными шишечками.
   Чай пили в ресторане. Теперь там даже днем царил полумрак, окна были заложены мешками с песком, только в одном окне наверху была оставлена узкая щель, в которую, как в тюремное окошко, скупо проникал уличный свет. Не было уже ни белых скатертей на столах, ни суетящихся официантов, ни хозяина за буфетной стойкой. Какой-то замухрыжистый старичок в грязном фартуке разносил по столам жиденький чай в стаканах без блюдечек и ложек. И все-таки в ресторане было всегда полно. За стенами бушевала гроза, а за столиками пили, ели, разговаривали, шутили, смеялись, спорили...
   Иногда появлялся в ресторане старик Поярков. С деланной улыбкой, больше чем обычно выпячивая живот, позвякивая связкой ключей, проходил он мимо пустой буфетной стойки, смахивал с прилавка бумажку, ставил на место стул, поправлял клеенку на столе.
   - Ну, как? Что нового? - спрашивали у него.
   - Отлично, отлично, - говорил он, потирая осунувшуюся щеку.
   Однажды он подошел к столику, за которым сидели Александра Сергеевна и Ленька.
   - Ну что, как, чиж паленый? - сказал он, потрепав Леньку за ухо. Страшновато небось?
   - Нет, - ответил Ленька. - Мы пгивыкли.
   - Вон как! Быстро вы...
   - Мы из Петрограда, - с улыбкой объяснила Александра Сергеевна.
   - Вон что? Значит, воробьи стреляные?..
   Хозяин постоял, поиграл ключами и хотел уже идти, но вдруг повернулся к Александре Сергеевне и сказал:
   - Да, кстати, сударыня... я хотел спросить... Вы тут на днях разговаривали с молодым человеком...
   - С каким молодым человеком?
   - А такой... блондин... высокий... в курточке вроде как у жирафа...
   Ленька взглянул на мать и увидел, как изменилось, стало напряженным, суровым и холодным ее лицо.
   - Ах, я понимаю, о ком вы спрашиваете, - спокойно сказала она. Действительно, оказалось, что мы с ним старые знакомые - еще по Петрограду. Это двоюродный брат одной моей гимназической подруги - Мальцевой. Вероятно, вы знаете - известный фабрикант Мальцев.
   - Ну как же!.. Хрусталь и посуда.
   - Вот, вот... А почему, собственно, вы интересуетесь им?
   - Да так просто. Личность показалась знакомой. А где же он тут проживает?
   - Если не ошибаюсь, он живет у своего дяди, где-то на Казанском бульваре.
   - А дядю его вы тоже знаете?
   - Нет, дядю не знаю.
   - Так. Ну, извините... Не темно вам тут, у этой баррикады?
   - Нет, благодарю вас, ничего...
   Хозяин поклонился и отошел к буфету. Ленька еще раз посмотрел на мать. Она сидела все с тем же, незнакомым ему, суровым и напряженным лицом. Он ничего не сказал ей и ни о чем не спросил.
   ...В листовках и воззваниях, которые ежедневно выпускали мятежники, они сулили населению горы всякой благодати, сытую жизнь, вольную торговлю... На самом же деле они не смогли даже наладить снабжение обывателей продовольствием из тех запасов, которые в городе имелись. В Ярославле начинался голод.
   Уже который день по-настоящему голодали и Александра Сергеевна с Ленькой. Тиросидонская, чем могла, делилась с ними, но ведь и у нее были не бог весть какие запасы. Горсточки сухарей, которую, краснея, брала у нее Александра Сергеевна, хватало лишь на то, чтобы, посасывая их вместо сахара, выпить два-три стакана чая. Но скоро и чаем стало нельзя напиваться вволю. В городе не стало воды.
   Однажды утром Ленька проснулся и обнаружил, что матери возле него нет. Не было на месте и Нонны Иеронимовны. Он подремал еще полчаса или час, очнулся - их все не было. Забеспокоившись, он быстро оделся и пошел узнавать у соседей: не видел ли кто-нибудь его матери и старухи в круглых очках? Нет, никто не заметил, когда и куда они ушли...
   Женщины вернулись часа через полтора, когда Ленька уже весь истомился страхами. Он и обрадовался и огорчился одновременно, когда увидел, что мать и учительница смеются и громко разговаривают.
   - Мама! - накинулся он на нее. - Ты где была? Куда вы ходили?
   - В город, мой дорогой, в город мы ходили.
   - Под обстрелом?!
   - Ничего не поделаешь, милый. Жизнь такова, что приходится быть храброй.
   - Но почему же ты мне ничего не сказала, не разбудила?
   - Прости, детка. Я знала, что ты обязательно привяжешься... Зато смотри, с какими мы вернулись трофеями!..
   Трофеи действительно были богатые: фунтов пять колотого сахара и огромное количество настоящего цейлонского кофе. Этими светло-зелеными, защитного цвета зернышками были доверху набиты и сумки, и ридикюли, и карманы обеих женщин.
   - Вы где это купили? - удивился Ленька.
   Женщины переглянулись и рассмеялись.
   - Совсем недалеко, мой дорогой. В магазине "Сиу и компания", напротив... Ходили чуть ли не по всему городу, два раза чуть под пули не угодили, а оказалось, что "счастье так близко, так возможно"...
   - А разве магазин торгует?
   - Нет, разумеется.
   - Значит, вы что, просто так взяли?
   - Короче говоря, ты хочешь сказать, что твоя мать - магазинная воровка? Нет, золотко. Взять "просто так" нам не позволила совесть. Мы положили с Нонной Иеронимовной в кассу по двадцать пять рублей...
   В тот же день кофе изжарили, смололи и собирались варить. Но, чтобы сварить его, требовалась вода, а воды не было.
   Обычно воду для питья приносил за небольшую плату рыженький веснушчатый мальчик, сын гостиничного швейцара. Имени мальчика никто в гостинице не знал, звали его просто Рыжик или Водонос. Несколько раз в день, под обстрелом, с опасностью для жизни, бегал этот храбрый паренек на Волгу или на Которосль, возвращаясь оттуда с двумя полными ведрами.
   Александра Сергеевна дала Леньке денег, поручила ему найти Рыжика и купить у него воды. Ленька взял большой стеклянный кувшин и отправился искать Рыжика.
   На дверях швейцарской, где жил со своим родителем маленький водонос, висел замок. Не оказалось Рыжика и на кухне. Продолжая поиски, Ленька вышел во двор. Рыжика и там не было. И тут Леньку осенила мысль, которой он сначала и сам испугался.
   "А что, если сходить за водой самому?" - подумал он. Ворота на улицу были открыты. Дул ветер, попахивало дымом, где-то очень близко гремели орудийные разрывы. Было и соблазнительно и страшновато, - ведь все-таки и дороги он не знает, и у матери не спросился.
   "Э, ладно, - сказал он себе. - Если старые женщины, такие как Нонна Иеронимовна, ходят, то почему же я не могу? Они с мамой тоже ушли - ничего мне не сказали".
   И ноги сами собой вынесли Леньку в переулок.
   Здесь еще ядовитее пахло пожаром. В конце улицы горел многоэтажный дом, - в черном столбе дыма неторопливо, лениво, то исчезая, то появляясь вновь, бежали к небу огромные тусклые языки рыжеватого пламени. Мостовая на всем протяжении улицы была засыпана кирпичом, щебнем, битым стеклом. Куда ни глянешь, - мертво и пусто. Мертвые стоят дома с выбитыми стеклами, с осыпавшейся штукатуркой, с дырами в стенах. Кажется, что и в домах никого не осталось. Но вот в одном из окон второго этажа раздвинулась тюлевая занавеска, и оттуда осторожно выглянуло испуганное лицо пожилой женщины.
   Размахивая кувшином, Ленька перебежал улицу.
   - Мадам... простите, - закричал он, - вы не знаете, где тут Волга?
   Старуха ошарашенно посмотрела на него, выставилась из окна и спросила:
   - Чего тебе?
   - Я говорю, где Волга находится, вы не знаете?
   - Иди... иди... убьют, - прошамкала старуха и отпрянула, пропала за своей занавеской.
   "Куда же идти?" - задумался мальчик.
   У подъезда поблескивала медная дощечка:
   ЗУБНОЙ ВРАЧЪ
   "Загадаю, - решил Ленька. - Если в словах "зубной врач" количество букв четное, - пойду направо, если нечетное - налево".
   Этим несложным способом решения трудных жизненных вопросов он пользовался давно, с тех пор как научился читать.
   Сейчас его судьбу решил твердый знак, буква, которую при желании можно было и не брать в расчет, так как к этому времени ни твердого знака, ни ятя, ни фиты, ни ижицы уже не существовало в русском алфавите.
   Ленька пошел налево и почти сразу же очутился на площади перед театром. Проходя мимо этого большого, похожего на Мариинский театр, здания, он с удивлением остановился. Ему показалось, что за стенами театра поют. Он хотел подойти ближе, но в это время из-за угла театра неторопливой походкой вышел человек в военной форме с винтовкой на плече и с белой повязкой на рукаве.
   - Эй, ты! Шпингалет! Куда? - закричал он и, скинув с плеча ружье, быстро пошел по направлению к Леньке.
   Мальчик на минуту застыл, но, увидев поближе свирепое лицо часового, сорвался с места и сломя голову побежал в переулок. Не успел он пробежать и двадцати шагов, как услыхал у себя над головой противный курлыкающий звук, и тотчас где-то впереди, на противоположной стороне улицы, поднялся к небу высокий и густой фонтан дыма, раздался оглушительный грохот, что-то посыпалось, повалился на мостовую фонарь...
   Ленька с перепугу не сообразил, что на улице разорвался снаряд; ему показалось, что стреляют именно в него, поэтому он кинулся не назад, а вперед, проскочил мимо зияющей и дымящейся воронки, свернул за угол, пробежал по какой-то куче хрустящего и скрипящего стекла, еще раз куда-то свернул, выбежал на бульвар; и тут почти в упор его окликнули: