Пантелеев Алексей. Ленька Пантелеев

   Он вспомнил, что среди книг, оставшихся от отца, имеется многотомный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Не один раз он прибегал к помощи этого словаря, когда в книге, которую он читал, встречалось незнакомое слово, вроде "идеал", "гармония", "фатальный", "инквизитор" или "брыжи".
   В кабинете он застал мать. Александра Сергеевна стояла у раскрытого книжного шкафа и перелистывала большую толстую книгу в темно-зеленом коленкоровом переплете.
   - Тебе что? - сказала она, оглянувшись и быстро захлопнув книгу.
   - Ничего, - сказал Ленька. - Я только хотел посмотреть в словарь: кто такой Маркс?
   Щеки матери опять залились румянцем.
   - О господи? Какой ты, в самом деле, неугомонный! Ну, хорошо, отстань, пожалуйста! Маркс - это немецкий ученый. Экономист.
   "Немецкий?! Ага! Вот оно... Все понятно".
   - Что с тобой, мальчик? Ты побледнел... Тебе нездровится?
   - Ничего, - сказал Ленька, опуская голову. Но он и в самом деле чувствовал, что внутри у него делается что-то нехорошее: в висках противно шумит, горло пересохло.
   - И зачем тебе вдруг понадобилось знать, кто такой Маркс? Ты что - уж не в большевики ли хочешь записываться?..
   "Маркс... немцы... большевики... шпионы" - все перемешалось в Ленькиной голове.
   - Ну как? Был у Волкова?
   - Был. Да... - хрипло ответил Ленька.
   В это время в прихожей затрещал звонок. Александра Сергеевна пошла отворять. Ленька машинально взял книгу, которую она не успела поставить на место. Как он и думал, это был энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, том восемнадцатый - на букву М.
   "Малолетство - Мейшагола", - прочел он на корешке книги.
   Он стал перелистывать книгу, разыскивая слово "Маркс", и не заметил, как в комнату вернулась мать.
   - Послушай, Леша! Что это значит? - негромко сказала она.
   Ленька захлопнул книгу и оглянулся. Такого сердитого лица он еще никогда не видел у своей доброй матери.
   - Я говорю: что это значит? Ты сказал мне неправду?
   - Что? Какую неправду?
   Мать посмотрела на дверь и еще тише сказала:
   - К тебе пришел Волков.
   У Леньки запылали уши.
   - Оказывается, ты и не думал ходить к нему!
   - Как не думал? Я был... Но мы разошлись. То есть я не застал его...
   - Не лги! Фу! Какая гадость!..
   Александра Сергеевна брезгливо поморщилась.
   "Знала бы она, куда и зачем я ходил!" - подумал Ленька.
   - Мамочка, милая, - зашептал он, схватив за руку мать. - Я... я после все тебе расскажу. Только, пожалуйста, не выдавай меня сейчас!
   - Не выдавать? - усмехнулась Александра Сергеевна. - Увы, я, кажется, уже невольно выдала тебя. Впрочем, идем!..
   Малолетний джентльмен в гордой позе стоял в прихожей у вешалки, прижимая к животу шляпу, тросточку и перчатки.
   - Я к тебе на минуту, - сказал он, поздоровавшись с Ленькой. И, бросив усмешку в сторону Александры Сергеевны, добавил: - Ты, я слышал, был у меня?
   - Да... то есть нет, - пробормотал Ленька.
   - Оказывается, это я напутала, - улыбнулась Александра Сергеевна. Леша только собирался к вам...
   Ленька предложил Волкову раздеться.
   - Нет, благодарю, мне некогда. Я только хотел взять у тебя своего Ефименко. Ведь завтра у нас история. Ты не забыл?
   - Я уже выучил, - унылым голосом промямлил Ленька и, покосившись в сторону матери, увидел, что на лице ее опять появилось гневное и огорченное выражение. Он принес книгу и, когда Волков попросил проводить его, быстро и охотно согласился. Объясняться с матерью ему сейчас не хотелось.
   Когда они вышли на улицу, Волков оглянулся и сказал:
   - Послушай, в чем дело? Зачем ты наврал своей маме, будто был у меня?
   - Я не врал. Это она ошиблась, - мрачно ответил Ленька.
   - Да? А ведь я знаю, где ты был.
   - Где?
   - Я видел тебя из окна. Я сам думал, что ты ко мне идешь.
   - Ну?
   - Ты был у матросов. А? Что, неправда? Покраснел?
   - И не думал краснеть, - сказал Ленька, трогая рукой щеку. Почему-то ему было противно объяснять Волкову, зачем он ходил в экипаж.
   - Был?
   - Ну, и был.
   Волков с усмешкой посмотрел на него.
   - А ты, кажется, и в самом деле большевик?
   - Я?! Ты что - с ума сошел?
   - Неизвестно еще, кто сошел.
   - Так чего ж ты ругаешься?
   - А зачем же ты ходил к матросам?
   - Ну, и ходил. Ну, и что?
   - А то, что матросы все поголовно большевики. Может быть, ты этого не знаешь?..
   Нет, Ленька этого не знал. Он остановился и испуганно посмотрел на товарища:
   - Шпионы? Все?!
   Волков громко расхохотался.
   Ленька вдруг почувствовал, что у него стучат зубы. Его знобило.
   - Что с тобой? - спросил Волков, переставая смеяться.
   - Мне нездоровится. Я пойду домой. Извини, пожалуйста, - сказал Ленька.
   Но домой он не пошел. От объяснений с матерью он ничего хорошего не ждал. Да и стыдно ему было: никогда в жизни он столько не врал и вообще не совершал столько проступков, как в этот день.
   Часа полтора он слонялся по окрестным улицам, читал афиши и плакаты на стенах, останавливался у витрин магазинов, смотрел, как работает землечерпалка на Фонтанке...
   У ворот Усачевских бань сидели и стояли, дожидаясь очереди, человек двадцать матросов. Эти веселые загорелые парни в черных коротких бушлатах и в серых парусиновых штанах ничем не напоминали шпионов. Под мышками у них торчали свертки с бельем, веники и мочалки.
   Ленька подошел ближе, чтобы послушать, о чем говорят моряки. В это время из ворот бань вышел толстый, раскрасневшийся офицер с маленьким и тоже очень толстым и румяным мальчиком, которого он вел за руку. Два или три матроса поднялись и отдали офицеру честь, остальные продолжали сидеть. Молодой парень в надвинутой на нос бескозырке что-то сказал вдогонку офицеру. Товарищи его засмеялись. Офицер прошел мимо Леньки, и тот слышал, как толстяк заскрипел зубами и вполголоса сказал:
   - Погодите, большевистские морды!..
   Леньке вдруг захотелось в баню. Захотелось - на самую верхнюю полку, в самую горячую воду.
   По спине его бегали мурашки, голова кружилась, зубы стучали.
   ...Было уже темно и на улице зажигались фонари, когда он вернулся домой.
   Дверь ему открыл Вася. Глаза у малыша были круглые, как у филина, и сияли восторгом и ужасом.
   - У нас воры были! - раскатисто на букве "р" объявил он, еще не успев как следует снять цепочку с двери.
   - Что? Когда? Где? - оживился Ленька.
   Как и любой другой мальчик на свете, он не мог не испытать радости при этом сообщении. Кто бы ни пострадал от воров - знакомые, родственники, родной отец или родная мать, - все равно сердце мальчика не может не дрогнуть от предвкушения тех ни с чем не сравнимых блаженств, которые сопутствуют обычно этому печальному происшествию. В квартире появляются дворники, околоточный, может быть, приедет настоящий сыщик, может быть, даже вызовут полицейскую собаку-ищейку.
   Скинув шинель, Ленька уже собирался бежать в комнаты, но тут услышал за дверью "темненькой" Стешин голос, и сразу весь его пыл ушел, вместе с душой, в пятки. Стеша горько плакала и, всхлипывая, сквозь слезы говорила:
   - Александра Сергеевна! Барыня! Да что же это! Кто же это мог! Вы посмотрите: все, все перерыто, перекомкано... И замок сломан... И петельки сдернуты...
   Ленька заметался, кинулся обратно к вешалке, схватил в охапку шинель, но в эту минуту из "темненькой" быстрыми шагами вышла мать. Лицо ее под черной повязкой пылало. Увидев Леньку, она остановилась в дверях и тихим, дрогнувшим голосом проговорила:
   - Боже мой! Создатель! Только этого и недоставало! Вор!
   - Кто вор? - опешил Ленька.
   - Вор! Вор! - повторила она, схватившись за голову. - В собственном доме - вор!
   - Врет она! - закричал Ленька. - Притворяется... Изменница!..
   Но мать не дала договорить ему.
   - Идем за мной! - крикнула она и, схватив Леньку за руку, поволокла его в свою комнату.
   - Уйди! - отбивался и руками и ногами Ленька. - Оставь меня! Я не вор... Отстань! Отпусти!..
   Мать волокла его, приговаривая:
   - Позор! Позор! Боже мой! Мерзость!.. Какая мерзость!..
   - Отпусти меня! - закричал Ленька и, извернувшись, укусил мать за руку. Она вскрикнула, выпустила его и заплакала. Он тоже закричал на всю квартиру, повалился на кушетку и, уткнувшись лицом в подушки, зарыдал, забился в истерике...
   Через минуту Александра Сергеевна уже сидела с ним рядом на низенькой кушетке, целовала мальчика в стриженый затылок и уговаривала:
   - Леша! Ну, Лешенька! Ну, хватит, ну, успокойся, мое золотко. Ну, что с тобой, мой маленький?..
   - Уйди! - бормотал он, стуча зубами. - Оставь меня! Ты же не знаешь! Ты ничего не знаешь...
   Потом быстро поднял голову и, глядя матери прямо в глаза, прокричал:
   - Ссте-те-те-ша... у нас... шпионка!
   - Господи! - сквозь слезы рассмеялась Александра Сергеевна. - Какие глупости! С чего ты взял?
   - Да? Глупости? Ты думаешь - глупости?
   И, приподнявшись над подушкой, всхлипывая, глотая слезы, он рассказал матери все.
   Терпеливо выслушав его, Александра Сергеевна грустно усмехнулась и покачала головой.
   - Боже мой!.. И откуда у этого ребенка столько фантазии?
   Потом подумала минутку, нахмурилась и сказала:
   - Я не знала, что Стеша - большевичка. Но это, мой дорогой, вовсе не значит, что она шпионка.
   - Как не значит? Ведь большевики - шпионы?
   Александра Сергеевна еще раз поцеловала сына.
   - Дурашка ты мой! Это только так говорят...
   - Как "только говорят"?
   - Ну... ты этого еще не поймешь. Вырастешь - тогда узнаешь.
   В голове у Леньки стучало, как будто туда повесили тяжелый железный маятник. Что же это такое? Что значит "только говорят"? Значит, взрослые врут? Значит, инженер Волков наврал, когда говорил, что большевики - шпионы? Значит, и все его гости - эти почтенные, богатые, интеллигентные люди - тоже вруны и обманщики?!
   Перед глазами у него все поплыло; замелькали, как бабочки, золотистые цветы на розовых обоях, потом эти бабочки стали темнеть, стали черными, стали расти, стали махать крыльями... Он почувствовал, как на лоб ему легла холодная рука матери, и услыхал ее громкий испуганный голос:
   - Лешенька! Сынок! Что с тобой? У тебя жар! Ты весь горишь!..
   Ленька хотел сказать: "Да, горю". Но губы его не разжимались. Плечи и горло сводило судорогой. В голове стучали железные молотки.
   - Стеша! Стеша! Скорей! Принесите градусник! Он в детской, в комоде, во втором ящике...
   Это были последние слова, которые услышал Ленька.
   ГЛАВА III
   Он проболел сорок восемь дней. Три недели из них он пролежал в бреду, без сознания, в борьбе между жизнью и смертью. А это были как раз те великие дни, которые потрясли мир и перевернули его, как землетрясение переворачивает горы.
   Это был октябрь семнадцатого года.
   Ленька лежал с температурой 39,9 в тот день, когда крейсер "Аврора" вошел в Неву и бросил якоря у Николаевского моста.
   В Смольный прибыл Ленин.
   Красная гвардия занимала вокзалы, телеграф, государственный банк.
   Зимний дворец, цитадель буржуазного правительства, осаждали революционные войска и рабочие.
   А маленький мальчик, разметав подушки и простыни, стонал и задыхался в постели, отгороженной от остальной комнаты и от всего внешнего мира шелковой японской ширмой.
   Он ничего не видел и не слышал. Но когда помутненное сознание ненадолго возвращалось к нему, начинались бред и кошмары. Безотчетный страх нападал в эти минуты на мальчика. Кто-то преследовал его, от чего-то нужно было спасаться, что-то страшное, большеглазое, чернобородое, похожее на Волкова-отца, надвигалось на него. И одно спасение было, один выход из этого ужаса - нужно было связать из шерстяных ниток красный крест. Ему казалось, что это так просто и так легко - связать крючком, каким вяжут варежки и чулки, красный крест, сделав его полым, в виде мешка, вроде тех, что напяливают на чайники и кофейники...
   Иногда ночью он открывал воспаленные глаза, видел над собой похудевшее лицо матери и, облизав пересохшие губы, шептал:
   - Мамочка... миленькая... свяжи мне красный крест!..
   Уронив голову ему на грудь, мать тихо плакала. И он не понимал, чего она плачет и почему не хочет исполнить его просьбу, такую несложную и такую важную.
   ...Но вот организм мальчика справился с болезнью, наступил перелом, и постепенно сознание стало возвращаться к Леньке. Правда, оно возвращалось медленно, клочками, урывками, как будто он тонул, захлебывался, шел ко дну, и лишь на минуту страшная тяжесть воды отпускала его, и он с усилиями всплывал на поверхность - чтобы глотнуть воздуха, увидеть солнечный свет, почувствовать себя живым. Но и в эти минуты он не всегда понимал, где сон и где явь, где бред и где действительность...
   Он открывает глаза и видит возле своей постели тучного человека с черными усиками. Он узнаёт его: это доктор Тувим из Морского госпиталя, их старый домашний врач. Но почему он не в форме, почему на плечах его не видно серебряных погон с якорями и золотыми полосками?
   Доктор Тувим держит Леньку за руку, наклоняется к его лицу и, улыбаясь широкой дружелюбной улыбкой, говорит:
   - Ого! Мы очнулись? Ну, как мы себя чувствуем?
   Леньку и раньше смешила эта манера доктора Тувима говорить о других "мы"... Почему-то он никогда не скажет: "выпей касторки" или "поставьте горчичник", а всегда - "выпьем-ка мы касторки" или "поставим-ка мы горчичничек", - хотя сам при этом горчичников себе не ставит и касторку не пьет.
   - Мы не имеем намерения покушать? - спрашивает он, поглаживая Ленькину руку.
   Ленька хочет ответить, пробует улыбнуться, но у него хватает сил лишь на то, чтобы пошевелить губами. Голова его кружится, доктор Тувим расплывается, и Ленька опять проваливается, уходит с головой в воду. Последнее, что он слышит, это незнакомый мужской голос, который говорит:
   - На Лермонтовском опять стреляют.
   Однажды ночью он проснулся от страшного звона. В темную комнату с ураганной силой дул холодный уличный ветер.
   Он услышал голос матери:
   - Стеша! Стеша! Да где же вы? Дайте что-нибудь... Подушку или одеяло...
   - Барыня! Да барыня! Отойдите же от окна! - кричала Стеша.
   Он хотел спросить: "что? в чем дело?", хотел поднять голову, но голос его не слушался, и голова бессильно упала на подушку.
   ...Но теперь он просыпался все чаще и чаще.
   Он не мог еще говорить, но мог слушать.
   Он слышал, как на улице стучал пулемет. Он слышал, как с грохотом проносились по мостовой броневые автомобили, и видел, как свет их фар грозно и быстро пробегал по белому кафелю печки.
   Он начинал понимать, что что-то случилось.
   Один раз, когда Стеша поила его холодным клюквенным морсом, он набрался сил и шепотом спросил у нее:
   - Что?..
   Она поняла, засмеялась и громко, как глухому, сказала:
   - Наша власть, Лешенька!..
   Он не сразу понял, о чем она говорит. Какая "наша власть"? Почему "наша власть"? Но тут, как это часто бывает после болезни, какой-то выключатель повернулся в Ленькиной голове, яркий луч осветил его память, и он вспомнил все: вспомнил матросов-большевиков из гвардейского экипажа, вспомнил, как он крался за Стешей по Садовой и по Крюкову каналу, вспомнил и сундучок, и замок, и энциклопедический словарь Брокгауза... Уши у него загорелись, и, приподнявшись над подушкой, он с жалкой улыбкой посмотрел на горничную и прошептал:
   - Стеша... простите меня...
   - Ничего, ничего... Полно вам... Лежите! Глупенький вы, - засмеялась девушка, и Леньке вдруг показалось, что она помолодела и похорошела за это время. Таким веселым и свободным смехом она никогда раньше не смеялась.
   В это время за дверью "темненькой" кто-то громко закашлялся.
   - Кто это там? - прошептал Ленька.
   - Никого там нет, Лешенька. Лежите, - засмеялась девушка.
   - Нет, правда... Кто-то ходит.
   Стеша быстро нагнулась и, пощекотав губами его ухо, сказала:
   - Это мой брат, Лешенька!
   - Тот?
   - Тот самый.
   Ленька вспомнил фотографию с обломанными углами и усатого человека в круглой, похожей на пирог шапке.
   - Он жив?
   - Живой, Лешенька. На три дня из Смоленска приезжал. Сегодня уезжает.
   Скрипнула дверь.
   - Стеня, можно? - услышал Ленька мягкий мужской голос.
   Стеша кинулась к двери.
   - Ш-ш... Ш-ш... Куда ты, колоброд? Разве можно сюда?!
   - Ты куда, коза, мою кобуру от браунинга засунула? - негромко спросил тот же голос.
   - Какую еще кобуру? Ах, кобуру?..
   Ленька приподнял голову, хотел посмотреть, но никого не увидел - только услышал легкий запах табачного дыма, просочившийся в комнату.
   А вечером он опять проснулся. Разбудил его шепелявый старческий голос, который с придыханием проговорил над его изголовьем:
   - Бедный маленький калмычонок... В какое ужасное время он родился!..
   Он открывает глаза и вздрагивает. Он видит перед собой страшное, черное, выпачканное сажей лицо. Кто это? Или что это? Ему кажется, что он опять бредит. Но ведь это генеральша Силкова, старуха вдова, живущая во флигеле, в шестом номере. Он хорошо знает ее, он помнит эту маленькую чистенькую старушку, ее румяное личико, обрамленное траурной кружевной наколкой, ее строгую, чинную походку... Почему же она сейчас такая страшная? Что с ней случилось? Остановившимся взглядом он смотрит на старуху, а она наклоняется к нему, часто-часто мигает маленькими слезящимися глазками и шепчет:
   - Спи, спи, деточка... Храни тебя бог!..
   И страшная костлявая рука поднимается над Ленькой, и грязные, черные, как у трубочиста, пальцы несколько раз крестят его.
   Он вскрикивает и закрывает глаза. А через минуту слышит, как за ширмой мать громким шепотом уговаривает старуху:
   - Августа Марковна!.. Ну, зачем это вы? Что вы делаете? Ведь, в конце концов, это негигиенично... В конце концов, заболеть можно...
   - Нет, нет, не говорите, ма шер, - шепчет в ответ старуха. - Нет, нет, милая... Вы плохо знаете историю. Во времена Великой революции во Франции санкюлоты, голоштанники{64}, именно по рукам узнавали аристократов. Именно так. Именно, именно, вы забыли, голубчик, именно так.
   Голос у генеральши дрожит, свистит, делается сумасшедшим, когда она вдруг начинает говорить на разные голоса:
   - "Ваши ручки, барыня!" - "Вот мои руки". - "А почему ваши руки белые? Почему они такие белые? А?" И - на фонарь! Да, да, ма шер, на фонарь! Веревку на шею и - на фонарь, а ля лянтерн!.. На фонарь!..
   Генеральша Силкова уже не говорит, а шипит.
   - И к нам придут, ма шер. Вот увидите... И нас не минует чаша сия... Придут, придут...
   "Кто придет?" - думает Ленька. И вдруг догадывается: большевики! Старуха боится большевиков. Она нарочно не моет рук, чтобы не узнали, что она - аристократка, вдова царского генерала.
   Его опять начинает знобить. Делается страшно.
   "Хорошо, что я не аристократ", - думает он, засыпая. И почему-то вдруг вспоминает Волкова.
   "А Волков кто? Волков - аристократ? Да, уж кто-кто, а Волковы, конечно, самые настоящие аристократы..."
   ...Он спит долго и крепко. И опять просыпается от грохота. Кто-то властно стучит железом о железные ворота. На улице слышатся голоса. Из маминой спальни, куда на время переселились Вася и Ляля, доносится детский плач.
   - Стеша! Стеша! - приглушенно кричит Александра Сергеевна. - Что там случилось? Голубушка, подите узнайте...
   - Хорошо, Александра Сергеевна... сейчас... узнаю, - спокойно отвечает Стеша, и слышно, как в "темненькой" чиркают спичками... Шлепают босые Стешины ноги. Через минуту на кухне хлопает дверь.
   Ленька лежит, не двигается, слушает. На улице и во дворе тихо, но воспаленному воображению мальчика чудятся голоса, выстрелы, стоны...
   Опять хлопнула дверь.
   - Стеша, это вы?
   - Я, барыня.
   - Ну, что там такое?
   - Да ничего, барыня. Матросы и красногвардейцы ходят. С обыском пришли. Оружие ищут.
   - Куда же они пошли?
   - В шестой номер, к Силковой.
   - Боже мой! Несчастная! Что она переживает, - со вздохом говорит Александра Сергеевна, и Ленька чувствует, как у него от ужаса шевелятся на голове волосы, или, вернее, то, что осталось от них после стрижки под нулевую машинку.
   "На фонарь! На фонарь!" - вспоминается ему шепелявый шепот генеральши. Он сбрасывает одеяло, садится, ищет в темноте свои стоптанные ночные туфли. Ему страшно, он весь трясется, но в то же время он не в силах превозмочь жадного любопытства и желания увидеть своими глазами последние минуты несчастной генеральши. Он не сомневается, что она уже висит на фонаре. Он ясно представляет ее - чинную и строгую, висящую со сложенными на груди руками и с молитвенным взором, устремленным в небеса.
   Накинув на плечи одеяло и шатаясь от слабости, он пробирается на цыпочках в прихожую, единственное окно которой выходит во двор. Перед самым окном растет тополь, под тополем стоит газовый фонарь.
   Зажмурившись, Ленька приближается к окну. Открыть глаза он боится. Целую минуту он стоит плотно прищурившись, потом набирается храбрости и разом открывает оба глаза.
   На фонаре никого еще нет. На улице идет дождь, фонарь ярко светится, и дождевые капли косо бегут по его трапециевидным стеклам.
   Где-то в глубине двора, во флигеле, глухо хлопнула дверь. Ленька прижимается к стеклу. Он видит, как через двор идут какие-то черные фигуры. В темноте что-то блестит. И опять ему кажется, что из темноты доносятся стоны, слезы, приглушенные крики...
   "Идут... вешать", - догадывается он и с такой силой прижимается лбом к холодному стеклу, что стекло под его тяжестью скрипит, дрожит и гнется.
   Но люди минуют фонарь, проходят дальше, и мгновенье спустя Ленька слышит, как внизу, на черной лестнице, противно визжит на блоке входная дверь.
   "К нам пошли!" - соображает он. И, угрем соскользнув с подоконника, теряя на ходу туфли, он бежит в детскую. Из маминой спальни доносится приглушенная песня. Укачивая Лялю, Александра Сергеевна вполголоса поет:
   Спи, младенец мои прекрасный,
   Баюшки-баю...
   Тихо светит...
   - Мама! - кричит Ленька. - Мама!.. Мамочка... Идут к нам... Обыск!..
   И не успевает он произнести это, как на кухне раздается порывистый звонок.
   С бьющимся сердцем Ленька вбегает в детскую. Одеяло сползает с его плеч. Он подтягивает его - и вдруг видит свои руки.
   Они белые, бледные, даже бледнее, чем обычно. Тонкие голубые жилки проступают на них, как реки на географической карте.
   Несколько секунд Ленька думает, смотрит на руки, потом кидается к печке, присаживается на корточки и, обжигаясь, открывает раскаленную медную дверцу.
   В глубине печки еще мелькают красные угольки. Зола еще не успела остыть. Не задумываясь, он пригоршнями берет эту теплую мягкую массу и по самые локти намазывает ею руки. Потом то же самое делает с лицом.
   А на кухне уже слышатся мужские голоса, стучат сапоги.
   - Кто проживает? - слышит Ленька резкий грубоватый голос.
   - Учительница, - отвечает Стеша.
   Приоткрыв на полвершка дверь, Ленька выглядывает на кухню.
   У входных дверей стоит высокий, статный, похожий на Петра Великого матрос. Черные усики лихо закручены кверху. Грудь перекрещена пулеметными лентами. В руке винтовка, на поясе деревянная кобура, на левом боку - тесак в кожаных ножнах.
   За спиной матроса толпятся еще несколько человек: два или три моряка, один штатский с красной повязкой на рукаве и женщина в высоких сапогах. Все они с винтовками.
   На кухне появляется Александра Сергеевна. Правой рукой она придерживает заснувшую у нее на плече Лялю, левой застегивает капот и поправляет прическу.
   - Здравствуйте, - говорит она. - В чем дело?
   Говорит она спокойно, как будто на кухню пришел почтальон или водопроводчик, но Ленька видит, что мать все-таки волнуется, руки ее слегка дрожат.
   Высокий матрос прикладывает руку к бескозырке.
   - Хозяйка квартиры вы будете?
   - Я.
   - Учительница?
   - Да. Учительница.
   - Проживаете одни?
   - Да. С тремя детьми и с прислугой.
   - Вдовая?
   - Да, я вдова.
   Великан смотрит на женщину с сочувствием. Во всяком случае, так кажется Леньке.
   - А чему же вы, простите за любопытство, учите? Предмет какой?
   - Я учительница музыки.
   - Ага. Понятно. На пианине или на гитаре?
   - Да... на рояле.
   - Понятно, - повторяет матрос и, повернувшись к своим спутникам, отдает команду:
   - Отставить! Вира...
   Потом еще раз подбрасывает руку к фуражке, на ленточке которой тускло поблескивают вытершиеся золотые буквы "Заря Свободы", и говорит, обращаясь к хозяевам:
   - Простите за беспокойство. Разбудили... Но ничего не поделаешь революцьонный долг!..
   Ленька как зачарованный смотрит на красавца матроса. Никакого страха он уже не испытывает. Наоборот, ему жаль, что сейчас этот богатырь уйдет, скроется, растворится, как сновидение...
   В дверях матрос еще раз оборачивается.
   - Оружия, конечно, не водится? - говорит он с деликатной усмешкой.
   - Нет, - с улыбкой же отвечает Александра Сергеевна. - Если не считать столовых ножей и вилок...
   - Благодарим. Вилок не требуется.
   И тут Ленька врывается на кухню.
   - Мама, - шепчет он, дергая за рукав мать. - Ты забыла. У нас же есть...
   Матрос, который не успел уйти, резко поворачивается.
   - Тьфу, - говорит он, вытаращив глаза. - А это что за шимпанзе такой?
   Товарищи его протискиваются в кухню и тоже с удивлением смотрят на странное черномазое существо, закутанное в зеленое стеганое одеяло.
   - Леша!.. Ты что с собой сделал? Что с твоим лицом? И руки! Вы посмотрите на его руки!..
   - Мама, у нас же есть, - бормочет Ленька, дергая мать за рукав капота. - Ты забыла. У нас же есть.
   - Что у нас есть?
   - Огужие...
   И, не слыша хохота, который стоит за его спиной, он бежит в коридор.
   Обитый латунью сундук чуть не под самый потолок загроможден вещами. Вскарабкавшись на него, Ленька торопливо сбрасывает на пол корзины, баулы, узлы, шляпные картонки... С такой же поспешностью он поднимает тяжелую крышку сундука. Ядовитый запах нафталина сильно ударяет в нос. Зажмурившись и чихая, Ленька лихорадочно роется в вещах, вытаскивает из сундука старинные шашки, подсумки, стремена, шпоры...