Пантелеев Алексей. Ленька Пантелеев

   - Знаешь что? - сказал он через несколько дней. - Приезжай ко мне в воскресенье в гости. Я уже говорил с мамой. Она позволила.
   - Ладно, пгиеду, - сказал Ленька.
   - Не "ладно", а "хорошо", - поправил его Волков.
   Ленька и сам знал, что говорить "ладно" некрасиво. Так его учили когда-то мама и гувернантки. Но в реальном все говорили "ладно", это было и ловчее и как-то больше по-мальчишески. Кроме того, в слове "ладно" не было буквы "р", употреблять которую Ленька всячески избегал.
   - Хогошо, пгиеду, - мрачно повторил он.
   - Я заеду за тобой.
   - Ладно... хорошо, - сбился Ленька.
   Волков ему нравился, но вместе с тем было в этом серьезном, никогда не улыбающемся мальчике что-то такое, что пугало и отталкивало Леньку. В присутствии Волкова он немножко стеснялся и робел.
   И уже совсем оробел он, когда в ближайшее воскресенье, после обеда, раздался звонок и почти тотчас в детскую вкатился румянощекий Вася и, задыхаясь от смеха, прокричал:
   - Леша... Леша... тебя какой-то господинчик спрашивает!
   - Какой господинчик? - удивился Ленька.
   Вася не мог говорить от хохота.
   - Там... в передней... стоит...
   Ленька захлопнул книгу и побежал в прихожую.
   У парадной двери в прихожей стоял Волков.
   Но что это был за Волков! Он был не в шинели, а в сером демисезонном пальто-реглан. В руках он держал шляпу и тросточку. Пальто его было распахнуто, и оттуда выглядывали крахмальный воротничок, галстук и перламутровые пуговицы жилета.
   Это был джентльмен, дэнди, рисунок из модного журнала, а не девятилетний мальчик.
   Ленька смотрел на него с открытым ртом.
   - Ты готов? - спросил у него Волков.
   Ленька молча кивнул. За спиной его жались и давились от смеха Вася и Ляля.
   - Это что за мелюзга? - спросил Волков.
   Ленька, случалось, и сам называл Васю и Лялю мелюзгой, но тут он почему-то обиделся.
   - Это мои бгат и сестга, - ответил он, нахмурясь.
   Александра Сергеевна, сдерживая улыбку, смотрела на маленького господина.
   - Вы где живете, голубчик? - спросила она Волкова.
   - На Екатерингофском{49}, сударыня, - ответил он.
   - Ну, это недалеко. На каком же номере вы с Лешей поедете?
   - На трамвае? - удивился Волков. - Я на трамвае никогда не ездил. Меня ждет экипаж.
   - У вас свой выезд?!
   - Да, мадам, - ответил по-французски Волков и шаркнул ножкой.
   Никогда еще Ленька не чувствовал такой связанности и скованности, как в этот раз. Почему-то ему вдруг стало стыдно смотреть в глаза матери, брату и сестре. Ему вдруг неудобно стало называть Волкова "на ты".
   Застегивая на ходу шинель, он спускался вслед за Волковым по узенькой темной лестнице, мрачно и односложно отвечал на вопросы товарища, а сам думал: стоит ли ехать? не вернуться ли?
   На улице, у ворот, дожидался Волкова шикарный экипаж. Английский рысак, начищенный до зеркального блеска, высокий, статный, с забинтованными для пущего шика ногами, нетерпеливо бил копытом. Толстый кучер в цилиндре, натягивая синие вожжи, не шелохнувшись, сидел на козлах.
   - Прошу, - сказал Волков, открывая лакированную дверцу.
   Леньке приходилось ездить на конках, в трамваях, на извозчиках. Один раз, в раннем детстве, он ездил - на крестины двоюродного брата - в наемной карете. Но ехать в "собственном" экипаже, на запятках которого не было никакой жестянки с номером, - об этом он никогда и мечтать не мог. И вот теперь, когда представился случай, он не почувствовал никакой радости. Усевшись на мягкое кожаное сиденье, он мрачно уставился в широченную спину кучера и всю дорогу молчал или отделывался короткими ответами, удивляясь, как это Волков может говорить о заданных на завтра уроках, о неверном ответе в задачнике Евтушевского, о погоде и о прочих будничных делах. Ему все казалось, что вот-вот Волков откинет полу своего модного реглана, достанет серебряный портсигар и закурит сигару.
   Но все-таки ехать в коляске было очень приятно. Дутые резиновые шины мягко, пружинисто подкидывали. Широкозадый кучер властным командирским голосом покрикивал на прохожих:
   - Пади!..
   И прохожие испуганно шарахались, оглядывались, отряхивали забрызганные грязью пальто. Наемные извозчики и ломовики придерживали своих кляч и безропотно пропускали "собственного".
   На Садовой у Крюкова канала на мостовой перед лабазом стояла толпа женщин.
   - Пади! - крикнул кучер.
   Но женщины не успели разбежаться. Лакированное крыло коляски задело кого-то. В толпе послышались гневные голоса:
   - Эй вы, барчуки! Осторожнее!
   - Буржуазия проклятая!
   - А ну, поддай им, бабы!
   - Поездили! Хватит! Вышло ихнее времечко...
   Кучер даже плечом не повел. Коляска, не убыстряя хода, мягко вкатывалась на деревянный настил моста.
   Что-то ударило в стенку экипажа. Ленька привстал и оглянулся.
   Женщина в сером платке, кинувшая камень, стояла с поднятой рукой и кричала:
   - Да, да! Это я! Мало? Еще получите... Живоглоты!
   - Гони! - крикнул кучеру Волков. И, стиснув Ленькину руку, сквозь зубы прохрипел:
   - Хамы!..
   "Сами же мы виноваты. Не извинились даже", - подумал Ленька, но вслух ничего не сказал.
   ...Чувство неловкости, скованности и немоты не оставляло его и позже, когда экипаж въехал на асфальтированную площадку маленького двора, в центре которого жиденькой струйкой бил крохотный игрушечный фонтанчик; когда поднимался он вслед за Волковым по широкой мраморной лестнице, устланной мягким ковром с жарко начищенными медными прутьями; когда высокую парадную дверь распахнул перед ними настоящий лакей, с бакенбардами, в чулках, похожий на какую-то иллюстрацию к английской детской книжке...
   - Пройдем ко мне, - сказал Волков, когда нарядная, как артистка, горничная помогла им снять пальто. - У папы деловое совещание. После я тебя представлю ему.
   Эти слова еще больше смутили Леньку. Никогда раньше его не "представляли" чужим родителям. Ему казалось, что он пришел на экзамен или к директору училища, а не к товарищу в гости. И комната, куда его привел Волков, действительно больше походила на директорский или даже министерский кабинет, чем на детскую девятилетнего мальчика. Письменный стол с бронзовым чернильным прибором. Огромные книжные шкафы, от пола до потолка заставленные книгами. Пушистый ковер. Камин, перед которым распласталась леопардовая шкура.
   - Это твоя комната? - спросил Ленька, не зная, что сказать.
   - Моя, - просто, без всякого хвастовства ответил Волков. - Ну, чем же мы займемся? Хочешь, я покажу тебе свои игрушки?..
   И, усадив Леньку на ковер, он стал доставать и показывать товарищу богатства, каких Ленька не видел даже в витринах игрушечного магазина Дойникова в Гостином дворе.
   Настоящая паровая машина. Электрический поезд, который бегал по рельсам через всю комнату. Кинематографический аппарат Патэ. Ружье во "монтекристо". Заводной солдат-шотландец в клетчатой юбочке, который не катался на колесиках, а ходил, переставляя одну за другой длинные голенастые ноги и делая еще при этом артикул ружьем...
   Ленька с тупым удивлением смотрел на эти хитроумные дорогие игрушки и не мог почему-то ни радоваться, ни удивляться. Даже зависти к Волкову у него не было.
   ...Часа два он просидел на ковре - и чем дольше сидел, тем сильнее чувствовал под ложечкой томление, какое испытываешь на затянувшемся неинтересном уроке. Он уже набрался храбрости и хотел заявить, что ему пора домой, когда открылась дверь и в комнату, шурша шелковым платьем, не вошла, а вплыла молодая красивая женщина, очень похожая на Волкова - с такими же хрупкими чертами лица и с такими же тонкими черными бровями.
   - Моя мама, - с гордостью объявил Волков.
   Ленька вскочил, шаркнул ногой, споткнулся о паровую машину и, увидев возле своего носа тонкую бледную руку с розовыми миндалинами ногтей, ткнулся губами в эту хрупкую, крепко надушенную руку и назвал себя по фамилии.
   - Очень приятно, - проворковала мадам Волкова. - Вовик мне о вас говорил. Чувствуйте себя, пожалуйста, у нас, как дома.
   "Да! Ничего себе - как дома", - со вздохом подумал Ленька.
   - А сейчас, пожалуйста, обедать. Вас ждут.
   - Я не хочу, - забормотал Ленька. - Благодагю вас. Мне пога ехать. Я еще угоков не выучил.
   - Не спешите. Успеете. Вовик вас отвезет... А уроки можете вместе учить.
   Ленька понял, что погиб, и покорно поплелся вслед за Волковым - сначала в туалетную, мыть руки, потом - в столовую, где за большим обеденным столом уже сидело человек десять мужчин и среди них - высокий чернобородый господин с засунутой за воротник салфеткой, в котором Ленька почему-то сразу признал Волкова-отца. Так оно и оказалось. Волков подвел Леньку к чернобородому и сказал:
   - Папа, разреши представить тебе. Мой товарищ, о котором я тебе говорил...
   - А-а! Да, да, - веселым басом проговорил Волков-отец, показывая необыкновенно белые, ослепительные зубы и протягивая Леньке руку. Приятно... Садитесь, юноша. Милости просим. Водку пьете?
   Ленька понял, что хозяин шутит, сделал понимающую улыбку и, поклонившись гостям, сел рядом с Волковым-сыном.
   - Представь, папа, - сказал Волков-сын, к удивлению Леньки, тоже засовывая за воротник крахмальную салфетку. - Когда мы ехали домой, нас на Пиколовом мосту какие-то хамки забросали камнями.
   - Вовик, - остановила его мать. - Откуда эти выражения?! "Хамки"!..
   - Виноват, Елена Павловна, - бархатным голосом перебил ее какой-то бритый человек в полувоенном френче, лицо которого показалось Леньке знакомым: портрет его он видел недавно в газете. - Не те времена, голубушка, чтобы обращать внимание на этакие тонкости. Пора называть вещи своими именами.
   - И детям тоже?
   - Увы, и детям тоже.
   - Вовик, милый, ты не ушибся?
   - Мы ускакали, - сказал Вовик.
   За столом продолжался разговор, прерванный появлением мальчиков.
   - Боже мой! Надвигается какой-то ужас.
   - Ничего, ничего, Елена Павловна. Есть еще порох в пороховницах. Не с такими справлялись.
   - В Учредительное они не пролезут во всяком случае. Будьте уверены. Задавим.
   - Скажите, это правда, что генералы Корнилов и Деникин освобождены из-под ареста?
   - Истинная правда, о которой не следует говорить громко.
   - Вчера в Пассаже на моих глазах опять сорвали погоны с какого-то офицера...
   - Пришьет. Невелика беда. Была бы голова на плечах.
   - Папа, я тебе говорил, что Лешин отец был офицером?
   - Говорил, Вовочка. Помню. Приятно... В каком же чине был ваш... гм... гм... родитель?
   Ленька подумал, что на такое общество меньше чем полковником не угодишь. Но покраснел, кашлянул и сказал правду:
   - Хогунжий.
   Ему показалось, что гости и хозяева переглянулись насмешливо.
   - Н-да. Это что же выходит - корнет или вроде этого? Значит, вы казак?
   - Да, - гордо ответил Ленька. Он покосился на Волкова и увидел, что щеки того залились румянцем.
   "Это он за меня стыдится", - понял Ленька.
   Без всякого аппетита он ел горячую янтарную уху с рассыпчатыми слоеными пирожками. Пирожки застревали в горле, а мадам Волкова накладывала ему на тарелку все новые и новые порции и, улыбаясь, приговаривала:
   - Кушайте, голубчик, кушайте...
   На другом конце стола кто-то жиденьким голосом говорил:
   - Не будем забывать, господа, что судьба России, а следовательно, и всех нас, решается в Учредительном собрании. Именно поэтому всеми силами, правдами и неправдами необходимо добиваться большинства...
   - К сожалению, Оскар Осипович, правдами многого не добьешься, показывая ослепительные зубы, весело пробасил Волков-отец. - Неправдами оно как-то сподручнее, как выражаются у нас на работах десятники.
   - Миша, расскажи про Пелагею, - перебила его жена.
   - А-а, да!.. Пелагея! Это, имею честь доложить, наша оберкухмистерша, кухарка. Третьего дня я спрашиваю у этой особы: "Пелагеюшка, матушка, вы за кого, собственно, имеете намерение голосовать на предстоящих выборах?" А она: "Мне, - говорит, - Михаил Васильевич, все равно, за кого... Мне бы только чтобы телятина на рынке подешевше стала". - "Ах, так? - я говорю. Великолепно! В таком случае вам, почтеннейшая, следует голосовать за "Партию народной свободы". Не забудьте - избирательный список номер два".
   За столом дружно захохотали.
   - Вот это называется агитация! Чудесно! Правильно! Так и надо.
   Ленька положил ложку, кашлянул и вдруг неожиданно для самого себя громко сказал:
   - Ей бы надо за большевиков голосовать.
   За столом сразу стало тихо. Все переглядывались и с удивлением смотрели на мальчика. Особенно страшно и даже зловеще, как показалось Леньке, смотрел на него бородатый Волков-отец.
   - Почему-с? - тихо спросил он, подняв над тарелкой вилку.
   - Потому, - смутился Ленька. - Потому что это их партия... рабочая...
   Вокруг зашумели. Кто-то засмеялся. Кто-то неодобрительно крякнул.
   - Позвольте, позвольте, - сказал хозяин, строго рассматривая Леньку. Собственно говоря... я не совсем понимаю... Вы с кем живете, юноша?
   - Я... с мамой, - пробормотал Ленька.
   - Вот как? А кто ваша мама?
   - Она учительница музыки.
   - Тэк-с.
   Волков-отец посмотрел на Волкова-сына.
   - А вы знаете, молодой человек, кто такие большевики?
   - Нет, - краснея, ответил Ленька.
   - Не знаете? Так знайте!
   И, постукивая вилкой по краешку тарелки, хозяин строгим учительским голосом заговорил, обращаясь к одному Леньке:
   - Большевики, милостивый государь, это тевтонские наемники, шпионы, заброшенные в наш тыл неприятельским штабом. За немецкие деньги эти бунтовщики сеют смуту в нашем отечестве, призывают рабочих к забастовкам, солдат к неповиновению. Это враги, которых надо ловить и расстреливать на месте без суда и следствия.
   Ленька побледнел. Он вдруг вспомнил Стешу, ее сундучок в "темненькой", большевистский плакат, фотографию усатого человека в черном пальто...
   Что же это? Неужели это правда? Неужели их горничная - тоже германская шпионка? От одной этой мысли куриная кость встала у него поперек горла.
   Он уже не слушал больше Волкова-отца. Он думал о Стеше.
   Как ему раньше не пришла в голову эта страшная догадка?! Ведь он столько раз читал в газетах о шпионах, он помнит, что в некоторых газетах называли шпионами большевиков. Почему же он не подумал до сих пор о Стеше?! Ведь горничная сама призналась, что она за большевиков...
   Он с трудом досидел до конца обеда и решительно заявил, что должен идти домой. К удивлению его, ни родители Волкова, ни сам Волков не стали уговаривать его остаться.
   - Иди, что ж, - сказал, позевывая, Волков, провожая Леньку в прихожую. - А у меня, ты знаешь, голова что-то разболелась. Я тебя проводить не могу. Дойдешь?
   - Конечно, дойду, - сказал Ленька, всовывая руки в рукава шинели, которую ему подавала горничная.
   На Крюковом канале он минут десять стоял у чугунной решетки, смотрел на черную сентябрьскую воду и с ужасом думал: что же это такое? Нет, нет, не может быть. Он вспомнил, что еще совсем недавно, на прошлой неделе, Стеша получила письмо с извещением, что брат ее тяжело ранен и лежит в госпитале под Могилевом. Он помнит, как страшно рыдала девушка, получив это извещение. Значит, она притворялась? Но ведь брат ее действительно ранен. Или, может быть, письмо было вовсе не от него?.. Может быть, у нее и брата никакого нет?..
   Он стал припоминать... Вообще-то, если подумать, со Стешей давно уже творится неладное. Раньше она целыми днями сидела дома, не каждое воскресенье и в отпуск уходила. А теперь - чуть вечер, чуть стемнеет, чуть кончилась работа по дому, она уже - платок на голову и бегом со двора. Возвращается поздно, будит всех. Леньке вспоминается подслушанный им недавно разговор между Стешей и матерью.
   - Опять вы, Стеша, вчера во втором часу вернулись...
   - Да, барыня. Простите, я разбудила вас.
   - Не в этом дело. Всё, милая, на танцы бегаете? Смотрите, голубушка, дотанцуетесь.
   - Нет, барыня, - негромко отвечает Стеша. - Я не на танцах была...
   А где же она была? Куда она так таинственно исчезает по вечерам?
   О господи, даже подумать страшно!..
   За три года войны Ленька столько наслушался о шпионах, такие невероятные истории ему приходилось и слышать и читать об этих вражеских лазутчиках, которые пролезают во все щели, маскируясь и трубочистами, и точильщиками и швейцарами (и даже царицами, как уверял Сережа Бутылочка), что неудивительно, если этот девятилетний мальчик, которому к тому же очень помогала богатая фантазия, в конце концов поверил, будто их горничная Стеша - тоже шпионка. Во всяком случае, когда он подходил к своему дому, он в этом уже почти не сомневался.
   Открыла ему на звонок Александра Сергеевна. Щека ее была подвязана черным платком. На глазах блестели слезы. Опять у нее болели зубы.
   - Ну как? Доволен? - сказала она, пробуя улыбнуться.
   - Да, - коротко ответил Ленька. И сразу же спросил: - Стеша дома?
   - Нет. Ушла.
   - Куда?
   - Откуда же я знаю? - пожала плечами Александра Сергеевна.
   "Ага! Опять", - зловеще усмехнулся Ленька.
   Он ничего не сказал матери и прошел в комнаты.
   Теперь он уже не колебался. Теперь настало время действовать.
   Ему было жаль Стешу. К девушке он привык, любил ее почти как родную, ведь с тех пор как он помнит себя, она жила у них в доме. Но что же делать! Если бы он знал, что его мать или бабушка - немецкие шпионы, он и их должен был бы безжалостно разоблачить. Это долг патриота, как пишут в газетах.
   Он стал наблюдать за девушкой. Он потерял аппетит, плохо спал, хуже стал учиться. Теперь он не ложился спать до тех пор, пока Стеша не возвращалась домой. На цыпочках он подкрадывался к дверям "темненькой" и слушал.
   Стеша выдвигала из-под кровати сундучок.
   "Ага", - говорил себе Ленька.
   Он прижимался глазом к замочной скважине и видел, как Стеша, согнувшись, сидит на кровати и при жиденьком свете керосиновой лампочки что-то пишет в тетрадке, лежащей у нее на коленях.
   "Вот... вот, - переставая дышать, думал Ленька. - Записывает... сведения..."
   ...Наконец он решился на последний шаг. Он решил проследить: куда ходит Стеша по воскресеньям? Он знал, что у горничной в Петрограде нет родных. Значит, она ходит туда, где главные немцы собирают все сведения от своих шпионов. И вот, в ближайшее воскресенье, узнав, что Стеша отпросилась у хозяйки "со двора", Ленька пошел к матери и объявил ей, что ему необходимо сходить к Волкову, взять учебник русской истории Ефименко. Он сказал неправду. Во-первых, учебник этот он взял у Волкова еще на прошлой неделе, а во-вторых, - отношения с Волковым были у него теперь не такие, чтобы ходить друг к дружке в гости. Правда, они не поссорились, продолжали разговаривать, даже прогуливались иногда в перемену по училищным коридорам, но Леньке казалось, что Волков смотрит на него еще более высокомерно, свысока и даже как-то обиженно: будто Ленька в чем-то обманул его.
   Получив от матери разрешение и дав ей клятвенное обещание быть осторожным, то есть ни в коем случае не попасть ни под трамвай, ни под автомобиль, ни под извозчика, Ленька оделся, спустился во двор и стал ждать. Минут через пятнадцать наверху хлопнула дверь, и он, как заправский сыщик, притаился за деревом, перестал дышать и навострил уши.
   Вот по булыжникам двора застучали кованые каблучки Стешиных башмаков.
   Он выглянул из-за дерева.
   Помахивая жалким клеенчатым ридикюльчиком, Стеша перебежала двор, свернула под арку ворот и вышла на улицу.
   Ленька побежал за ней следом, минуту постоял под воротами и осторожно высунул голову в калитку.
   Горничная переходила улицу.
   Надвинув на глаза фуражку и прижимаясь к стенам домов, он шел за ней, выдерживая расстояние, замедляя шаги, останавливаясь и снова прибавляя шагу.
   Ему было немножко страшно и немножко стыдно, но чувство гордости и сознание, что он выслеживает и вот-вот поймает настоящую немецкую шпионку, подавляло все остальные чувства.
   На Покровском рынке, в толпе покупателей и продавцов он на несколько минут потерял девушку из виду, испугался, заспешил - и чуть не столкнулся со Стешей, увидев перед самым носом ее черную кружевную косынку.
   На Садовой у кинематографа "Нью-Стар" Стеша ненадолго остановилась, разглядывая картинки за проволочной сеткой витрины. Ленька перешел улицу и, делая вид, что любуется бутафорскими окороками и колбасами в витрине гастрономического магазина Бычкова, искоса посматривал в ее сторону.
   У Крюкова канала Стеша свернула за угол. Ленька пошел быстрее и вдруг подумал, что Стеша идет тем самым путем, каким они ехали в прошлое воскресенье с Волковым. Как и в тот раз, на углу у лабаза толпились и шумели женщины. Стеша прошла мимо, потом постояла немного, вернулась и о чем-то недолго поговорила с женщинами.
   "О чем это она их выспрашивает?" - подумал Ленька и уже хотел подойти к женщинам и спросить, о чем расспрашивала их эта подозрительная особа в черной косынке, но вспомнил давешнюю историю с камнем, глубже напялил фуражку и быстро перешел вслед за Стешей Пиколов мост.
   На высокой колокольне Никольского морского собора гулко ударил большой колокол. Звонили к обедне. Ленька видел, как Стеша посмотрела в сторону церкви, голубовато белевшей за облетевшими деревьями Никольского сада, и прибавила шагу.
   Но куда же она идет? Вот уже виден серый красивый дом, где живут Волковы. Неужели она идет к Волкову? Нет, свернула налево. Остановилась. Оглядывается. Ленька отбежал в сторону и спрятался за фонарем. Что это за здание, перед которым остановилась Стеша? Эти места мальчику хорошо знакомы. Еще в раннем детстве нянька водила их сюда гулять. Отлично знает он и этот длинный приземистый двухэтажный старинный дом, на фасаде которого, как на фуражке матроса, ленточкой вытянулись четкие металлические буквы:
   ГВАРДЕЙСКIЙ ФЛОТСКIЙ ЭКIПАЖЪ
   У Леньки холодеет сердце. Перед казармой стоит группа матросов. У полосатой будки прохаживается часовой, на плече он держит длинное ружье с плоским японским штыком. И вот Ленька видит, как Стеша подходит к матросам, что-то говорит им. Те смеются. Потом она направляется к часовому, показывает ему какую-то бумажку, еще раз воровато оглядывается и проходит во двор казармы.
   Зубы у Леньки начинают стучать.
   Вот оно что! Значит, он не ошибся. Шпионка! Настоящая шпионка! Ходит по военным казармам и собирает сведения.
   А они-то! Матросы эти!.. Простофили этакие... Не знают, кого пропустили в казарму... Еще смеются, дурни!
   Ленька хочет бежать и не может: ноги не держат его.
   За углом показалась пролетка извозчика.
   - Извозчик! - слабым голосом крикнул Ленька.
   - Тпру!.. Пожалуйте, ваше благородие. Куда прикажете? Домчу в один миг.
   Ленька назвал адрес, взобрался на облезлое сиденье, извозчик зачмокал, задергал вожжами, и пролетка, дребезжа, покатилась по булыжникам набережной...
   Через двадцать минут Ленька был дома.
   Скинув шинель, он прошел в "темненькую". Комната эта называлась так недаром. Слабый дневной свет едва проникал в нее сквозь одно-единственное окошко, находившееся на потолке.
   Руки у Леньки дрожали, когда он выдвигал из-под Стешиной кровати красный, обитый жестяными полосками сундучок.
   Он знал, что нехорошо лазать в чужие вещи. Он знал, что это - грех. Но что же делать?
   На петельках сундука висел замочек. Ключа не было. Ленька пошарил под Стешиной подушкой. Ключа и там не оказалось.
   Тогда он сбегал на кухню, принес тонкий колбасный нож и попробовал этим ножом открыть замок.
   Замок не открывался.
   Ленька уже сердился. Волосы на лбу у него взмокли.
   Уже не думая о том, что он делает, он сунул черенок ножа в замочную дужку и с силой повернул его. Что-то хрустнуло, и маленький медный замочек упал к его ногам.
   С трепетом он поднял крышку сундука. Первое, что он увидел, была книжка. На бледно-розовой обложке ее крупными буквами было напечатано: Карлъ Марксъ и Фридрихъ Энгельсъ. "Коммунистическiй Манифестъ". Под книжкой лежал уже знакомый ему плакат, под плакатом пожелтевшая фотография усатого человека, еще какие-то фотографии, деревенский кремовый платок с бахромой, отрез материи, коробки, банки, пустые пузырьки из-под маминых духов.
   Пересиливая стыд, страх и брезгливость, Ленька рылся в этом жалком девичьем приданом, как вдруг услышал за дверью шаги матери.
   Он едва успел захлопнуть крышку сундука и кое-как запихал его под кровать, когда Александра Сергеевна вошла в "темненькую".
   - Кто это? Это ты, Леша?! Ты что тут делаешь?
   - Ничего, - ответил Ленька, засовывая руки в карманы и пробуя улыбнуться. - Зашел, думал, что тут Стеша.
   - Как думал? Ты же знаешь, что она ушла со двора. И что тебе, скажи, пожалуйста, далась эта Стеша.
   "Сказать или не сказать?" - подумал Ленька.
   - Иди сию же минуту в детскую, - строго сказала мать. - Тебе здесь не место.
   Выходя из "темненькой", Ленька спросил у матери:
   - Мама, скажи, пожалуйста... Кто такой Карл Маркс?
   - Кто? Карл Маркс? Что за странный вопрос? Это... Ну, в общем... как тебе сказать? Впрочем, ты еще маленький. Вырастешь, тогда узнаешь.
   Ленька заметил, что щеки у матери покраснели.
   - Нет, правда, мама. Скажи...
   - Ах, оставь, сделай милость! У меня и без того мучительно болят зубы.
   "Сама не знает", - подумал Ленька.
   Он прошел в детскую. Вася и Ляля сидели на полу у печки, играли в "военно-морскую игру". Ленька присел на корточки за Лялиной спиной, попробовал принять участие в игре, но мысли его разбегались.
   "Нехорошо, - думал он. - Разворошил сундук и даже не закрыл его".
   И кто такой этот Карл Маркс, которого читает Стеша?