Пантелеев Алексей. Ленька Пантелеев

   После этого случая он на всю жизнь затаил самое лютое отвращение к торговле и ко всему, что имеет к ней хоть какое-нибудь отношение.
   ...На базаре он долго и угрюмо бродил с пакетом под мышкой. У него спрашивали:
   - Продаешь?
   Он или говорил "нет" или застенчиво бормотал что-то и проходил мимо.
   Наконец он решился, отошел к забору и извлек из газетной бумаги кремовое платье. Сразу же к нему подошла какая-то женщина.
   - Продаешь, мальчик?
   - Да, - ответил Ленька и покраснел так, словно он сказал неправду.
   Женщина взяла платье щепотками за оба плеча, посмотрела спереди, посмотрела сзади.
   - Краденое? - сказала она, усмехнувшись.
   - Вы что глупости говорите? - еще больше покраснел Ленька.
   - Ну, ну, брось, не обижайся. Сколько хочешь?
   Только тут Ленька вспомнил, что не спросил у тетки, за сколько нужно продавать платье.
   - Я не знаю, - сказал он.
   - Как же это, - продаешь и цены не знаешь?
   - Да... А вы сколько дадите?
   Покупательница еще раз оглядела платье.
   - Сто рублей дам, - сказала она.
   Ленька понимал, что сто рублей - мало, что платье стоит дороже, но торговаться он не мог.
   - Берите, - сказал он.
   Дома тетка минут пять лежала бездыханная.
   - Боже мой, - заговорила она, когда наконец обрела дар речи. - Сто рублей за такое платье! Леша, ну что ты за оболтус, прости меня, господи?! Ведь ему цена - минимум триста рублей!
   - Ну и ходите торгуйте сами, - сдерживая слезы, ответил Ленька.
   Но тетка сама торговать не могла и не хотела. Неделю спустя мальчику пришлось идти на базар продавать будильник. Этот будильник был очень красивый, старинный, бронзовый, в красном сафьяновом футляре, но у него был один недостаток, - он не звонил.
   Долго обсуждался вопрос, за сколько его можно продать. Тетка уверяла, что будильнику "цены нет".
   - Я купила его в Женеве в девятьсот шестом году, - говорила она. Стоил он тогда восемьсот франков. По тем временам это бешеные деньги. Я думаю, что восемьсот рублей - это очень недорогая цена.
   - Он же не будит, - мрачно сказал Ленька.
   - Он ходит, и этого достаточно, - заявила тетка.
   Будильник ходил - это верно, но и Леньке пришлось походить с ним по базару.
   Красивая вещь сразу же привлекла внимание. Покупатели обступили Леньку.
   - Сколько монет хотела, малай? - спросил у него пожилой татарин в высоком меховом колпаке.
   - Восемьсот гублей, - отчеканил Ленька.
   Слова эти вызвали почему-то в толпе веселое оживление.
   - Шуткам не нада. Правдам говори, малай, - сказал татарин.
   - Восемьсот, - стоял на своем Ленька.
   - А пятьдесят не хочешь? - спросил кто-то.
   Ленька выхватил будильник и пошел.
   Часа через четыре он вернулся домой с будильником под мышкой. Больше восьмидесяти рублей никто ему за будильник не предложил.
   На другой день ему пришлось отдать его за шестьдесят рублей, потому что восьмидесяти уже никто не давал.
   Тетка по этому случаю разбушевалась. Ленька тоже нагрубил ей. Тогда она сказала, что больше не может с ним жить, назвала его "обузой" и предложила ему пойти поискать работы или устроиться в детский дом.
   За несколько дней до этого пришло письмо от Васи. Письмо было адресовано Александре Сергеевне, - Вася не знал, что мать не вернулась из Петрограда. Он писал, что здоров, что все у него хорошо и что он очень доволен своим учением и работой.
   Это письмо натолкнуло Леньку на мысль пойти на "ферму", в ту самую сельскохозяйственную школу, где учился Вася. Приняв это решение, он сразу же повеселел и воспрянул духом.
   ...Надо было сходить в городской земельный отдел, в ведении которого находилась "ферма". Несколько дней Ленька боролся с застенчивостью и нерешительностью, откладывая посещение земотдела. Наконец решился, пошел и узнал, что свободных вакансий на ферме нет.
   Для мальчика это было ударом, жить дома он не мог. Подумав несколько дней, он решил идти на ферму без всякого разрешения и сопроводительной бумаги.
   Дома он ни с кем не поделился своим замыслом. Тетке он сказал, что его приняли.
   Тетка снарядила мальчика в дорогу: дала ему 5 рублей денег и средних размеров потертый кожаный чемодан, со всех сторон оклеенный пестрыми ярлыками заграничных отелей. Между другими там был и ярлык женевской гостиницы, проживая в которой тетка так удачно приобрела когда-то свой знаменитый будильник.
   Ленька не хотел брать чемодана, но тетка обиделась, и он взял его. В чемодане без труда уместилось все Ленькино имущество: выполосканный им самим носовой платок, огрызок карандаша, исчерканный посеревший блокнотик и в блокноте - старое, смявшееся, тысячу раз читанное письмо от матери с милым словом "Петроград" на штемпеле.
   Рано утром, простившись с теткой и двоюродной сестрой, Ленька вышел из дому, зашел на базар и купил за пять рублей два жареных пирожка с повидлом. Эти пирожки он занес в больницу Ляле. Девочка уже поправлялась. Он посидел с нею в больничном садике на берегу Кимы, съел, по просьбе сестры, один пирожок, попрощался, вздохнул и взвалил на плечо свой не очень грузный чемодан.
   Через полчаса он уже был за городом...
   И с тех пор в жизни его все завертелось и оказалось, что испытания, которые суждено ему было до сих пор перенести, - сущие пустяки по сравнению с тем, что ждало его впереди.
   ...Ферма стояла в лесу, километрах в десяти от города.
   Это было совсем не то, о чем мечтал Ленька.
   Он пришел туда под вечер, с трудом разыскал брата. Было еще не поздно, но Вася вышел к нему почему-то в одних подштанниках, заспанный, босой и лохматый. Он возмужал, огрубел, курил, как взрослый, глубоко затягиваясь, махорку, говорил солидным баском. Слушая Леньку, он все время почесывался и сплевывал через зубы. Домашние новости Васю мало взволновали. Чересчур спокойно, как показалось Леньке, выслушал он и Ленькин рассказ о матери. Он только сказал "плохо", вздохнул и затоптал окурок.
   Вообще Ленькино появление не очень порадовало Васю. Ленька был "малохольный", он еще носил короткие штаны и поношенную матросскую куртку с остатками золотых пуговиц. Видно было, что Вася чувствует себя неловко. То и дело он смущенно косился в сторону товарищей, таких же босых и лохматых ребятишек, которые издали поглядывали на Леньку и посмеивались.
   - Ты почему без штанов? - спросил Ленька.
   - Ночью работал, - коротко ответил Вася.
   - Я тебя газбудил?
   - Плевать.
   Вася подумал, яростно почесал стриженый затылок и сказал:
   - Знаешь что... Иди-ка ты лучше обратно к тетке.
   - Почему? - испугался Ленька.
   - А потому, что здесь тебе жить будет трудновато. Здесь тебя свиней заставят пасти.
   О свиньях Ленька меньше всего думал, когда шел на ферму. Но он сдержался, храбро помотал головой и сказал:
   - Плевать. Эка невидаль.
   - А бекасов не боишься?
   - Каких бекасов?
   - Ну, вшей, говоря по-научному.
   - Я уже знаком с ними, - усмехнулся Ленька.
   - Ну, что ж, ладно, - сказал Вася. - Сходи тогда к Николай Михайлычу. Попросись, может, он и примет тебя.
   - К какому Николай Михайлычу?
   - К директору.
   Вася оглянулся и негромко добавил:
   - Только смотри, особенно близко не подходи...
   - А что, он - кусается?
   - Не кусается, а... сам увидишь. Его у нас хлопцы Драконом зовут.
   Высокий бородатый дядя в широкополой соломенной шляпе стоял у плетня школьного сада и ел, обкусывая со всех сторон, маленькое зеленое яблоко.
   - Тебе что? - спросил он, увидев Леньку.
   Ленька вдруг почувствовал страх, услышав этот голос. Он сам не понял, почему ему так страшно.
   - Вы директор? - пролепетал он.
   - Ну?
   - Пожалуйста... товарищ директор, - забормотал Ленька. - Примите меня...
   - Что еще? Куда тебя принять? Ты откуда взялся такой?
   - Я... я из города. Хочу учиться у вас... в школе.
   - Учиться?
   Директор доел яблоко, бросил огрызок через забор, облизал пальцы, прищурившись посмотрел на мальчика и - послал его к черту.
   - Самим жрать нечего, - сказал он сквозь зубы.
   Ленька заплаканный вернулся к брату. Товарищи сначала посмеялись над ним, а потом сжалились и посоветовали ему, не обращая внимания на директорские слова, оставаться на ферме.
   Ленька остался. Он с трепетом ждал, что его погонят. Но его не погнали.
   Ночь он проспал в огромной, как казарма, училищной спальне на одной койке с Васей. Спать ему не давали насекомые. То он сам просыпался от их укусов, то его будил, ругаясь и ворочаясь, Вася. В спальне было темно, накурено, от подушки нехорошо пахло. Утром, невыспавшийся и разбитый, Ленька вместе с другими воспитанниками вышел по звонку во двор фермы. Директор распределял наряды. Увидев Леньку, он не удивился, только прищурился, посмотрел в тетрадку и сказал:
   - Пасти бычков.
   Ленька пасти бычков не умел. Бычки разбежались у него, как только он выгнал их за ворота фермы.
   Разыскивать бычков пришлось Васе.
   - Вот видишь, - сказал он, встретившись вечером с Ленькой.
   - Ничего, - сказал Ленька, - я научусь.
   Но научиться было не так-то просто. Учили на ферме только побоями, а это плохой учитель. Единственное, чему кое-как выучился здесь Ленька, - это воровству.
   ...На третий или на четвертый день по прибытии на ферму он зашел зачем-то в школьную кузницу. Мальчик его лет выковывал там на наковальне какую-то длинную железную штуковину.
   - Это что такое? - спросил Ленька.
   - Кинжал, - ответил, помолчав, мальчик.
   Ленька удивился и спросил, зачем вдруг понадобился мальчику кинжал.
   - А вот затем, - усмехнулся тот. - Сегодня ночью пойдем деревенских кабанков резать.
   Ленька сразу не понял, а когда понял - пришел в ужас:
   - Кабанков? Чужих? Резать? Это же нехорошо! Это же нечестно!
   - Нечестно? - сказал мальчик. - А это вот видел?
   И он поднес к самому Ленькиному носу еще не совсем готовый и неостывший кинжал.
   Скоро Ленька понял, что деревенские кабанки - это пустяки, детские шалости.
   Ферма, куда он пришел учиться, оказалась самым настоящим разбойничьим вертепом, во главе которого стоял атаман - бородатый директор.
   Ученики голодали. В столовой кормили их изо дня в день одним и тем же безвкусным борщом из зеленой свекольной ботвы - без хлеба и без соли. А директор и его сотрудники устраивали попойки, выменивали на самогон казенные продукты, одежду, инвентарь. За спиной директора ученики роптали, ругали его последними словами, но заявить открытый протест, пожаловаться никто не решался. Рука у Дракона действительно была тяжелая.
   Правда, иногда и он вспоминал, что воспитанники его не могут питаться одним воздухом. Так как делиться с ними казенным сахаром и маслом в расчеты его не входило, он нашел более дешевый способ для кормления изголодавшихся питомцев: раза два в месяц он устраивал организованные облавы на крестьянских гусей, телят и даже коров.
   По звону колокола старшие ученики собирались во дворе фермы, седлали лошадей, вооружались веревочными арканами и во главе с директором ехали на промысел. Вечером они возвращались с добычей. На следующий день в свекольном борще плавало свиное сало. А охотники, то есть старшие ученики, ели еще и свиное жаркое.
   Младшим приходилось охотиться не так организованно и на более мелкую дичь. Поймав где-нибудь в лесу кабанка или гуся, они тут же резали его и жарили на костре.
   ...Ленька еще ни разу не участвовал в этих кражах. Но есть краденое из общего котла ему приходилось довольно часто. Товарищи великодушно делились с ним.
   Первое время он немножко стеснялся есть ворованное. Несколько раз он даже пробовал отказываться. Но в конце концов голод победил: оказалось, что жареная утятина или гусятина все-таки вкуснее свекольной ботвы и капустной хряпы.
   Как-то под вечер компания молодых пастушат сидела в лесу у костра, в пламени которого жарилась на вертеле тушка только что зарезанного двухмесячного кабанка.
   - Эх, братцы, - проговорил Ленькин сосед Макар Вавилин, по прозвищу Вавило-мученик. - Если бы еще соли да хлебушка сюда - совсем бы шик-маре получилось.
   - Ну, без соли-то как-нибудь, а вот хлебца бы не мешало...
   Кто-то вспомнил, что утром из города привезли несколько пудов печеного хлеба - для подкормки племенного скота.
   - А ведь и верно, - оживился Вавилин. - А ну - питерский! Лешка! Вали сбегай поди... Принеси буханочку.
   Ленька вздрогнул, покраснел и ничего не ответил.
   - Ты что - не слышишь? Кому говорят?
   - Я не умею, - пробормотал Ленька.
   - Ха! Не умеет! А чего тут уметь? Иди и возьми - только и делов.
   - А если увидят?
   - А ты сделай так, чтобы не увидели. А увидят - беги, пока по шее не наклали.
   - Айда, иди, чего там, - зашумели остальные. - Дрейфишь, что ли?
   Ленька быстро поднялся.
   - Ладно, - сказал он. - А где он?
   - Кто?
   - Хлеб.
   - В телятнике у самой двери ларь стоит...
   Идти было страшновато. Ёкало сердце. В животе было холодно. Но о том, что он идет на кражу, Ленька не думал. Он думал только о том, что нужно сделать все это ловко, чтоб никто не увидел и чтобы не осрамиться перед товарищами.
   В телятнике было чисто, тепло, пахло парным молоком и печеным хлебом. В конце коридорчика под фонарем "летучая мышь" спал на конской попоне дежурный старшеклассник.
   На большом деревянном ларе лежали хомут и чересседельник. Ленька с трудом поднял тяжелую крышку, сунул под рубаху большой круглый каравай и побежал...
   Страшно ему уже не было, но руки у него почему-то дрожали. По дороге он несколько раз уронил буханку.
   Товарищи встретили его как победителя:
   - Молодец! Ловко! Ай да питерский!..
   Ленька стоял у костра, самодовольно ухмылялся и сам понимал, насколько глупо и постыдно это самодовольство...
   ...Воровством он поправил немного свой авторитет.
   Но научиться сельскохозяйственному делу было труднее. Чуть ли не каждый день с ним случались несчастья, за которые он расплачивался ушами, затылком или спиной.
   Однажды директор приказал ему ехать в поле и сзывать на обед стадо. Ленька никогда в жизни не ездил верхом. А тут ему еще нужно было держать в руках костяной рог с маленькой резиновой пипочкой, которая вставлялась в рог, чтобы получался звук. Не успел Ленька выехать за околицу, как пипочка соскочила с рога и улетела в неизвестном направлении. Без пипочки рог не гудел. Ленька слез с лошади, пошел искать пипочку. Лошадь он, по незнанию дела, отпустил. Не найдя пипочки, он принялся ловить лошадь. Ловил ее полчаса. Полчаса взбирался на нее. Полчаса думал: что делать?
   Стадо он сзывал криком. Он дул в пустой, онемевший рог и кричал:
   - Ау! Уа!
   Вечером ему досталось и от директора и от пастуха, который, изголодавшись и бесцельно прождав сигнала, пригнал стадо на ферму по собственному почину, через три часа после положенного времени.
   Пинки и зуботычины, которые поминутно сыпались на Леньку, делали его еще более бестолковым.
   Директора он не мог видеть без ужаса. Когда ему приходилось за чем-нибудь обращаться к Дракону, у него холодели ноги и отнимался язык. Эти мутные глаза, разбойничья борода и хрипловатый разбойничий голос напоминали ему какой-то кошмарный сон, который он видел в детстве, во время болезни.
   Вася, чем мог, помогал старшему брату. Но ему самому было не легко. Ведь весной ему исполнилось всего десять лет. Но он как-то очень быстро огрубел, приспособился, да и сильнее он был, недаром его называли на ферме "петроградским медведем". А Леньке приспособиться было трудно. Он скучал, плакал, ночами почти не спал. Бессоннице помогали вши, которые целыми тучами ползали по рваным казенным одеялам.
   На Ленькино счастье, на ферме оказалась библиотека. Книги там были не ахти какие, но Ленька набросился на них с такой жадностью, с какой никогда не набрасывался на жареную гусятину или на краденый телячий хлеб.
   Эти книги немного скрасили Ленькину жизнь. Но они же его и погубили.
   Однажды он пас большое стадо свиней. Среди этих свиней находился черный английский породистый боров. Ленька зачитался (он читал в это время "Иафет в поисках отца" капитана Мариетта) и не заметил, как стадо разбрелось в разных направлениях. Когда он очнулся и оторвался от книги, в отдалении только хвостики мелькали.
   Ленька кинулся собирать стадо. Он разыскал всех, кроме черного борова. Боров исчез.
   Директор избил Леньку до синяков. И приказал ему идти в лес искать борова.
   - Если придешь без борова, убью, - было его последнее напутствие.
   Ленька всю ночь проблуждал в лесу, борова не нашел и решил на ферму не возвращаться. Он был уверен, что Дракон исполнит угрозу. Но тут он вспомнил, что в спальне под койкой у него остался чемодан. Не чемодана ему было жалко, в чемодане хранилось старое, полугодовой давности письмо от матери - самое ценное, что было у Леньки за душой.
   Чуть свет он пришел на ферму, пробрался в спальню. Товарищи его еще спали. Похрапывал, уткнувшись носом в подушку, и Вася. Ленька хотел разбудить брата, но подумал и решил не будить.
   Сложив письмо и спрятав его за пазухой грязной рубахи, он на цыпочках вышел на крыльцо. И не успел прикрыть за собой дверь, как увидел в синеющих утренних потемках слишком знакомую ему, страшную фигуру директора. Дракон стоял в десяти шагах от крыльца, курил, кашлял и сплевывал.
   Дверь скрипнула. Ленька похолодел. Дракон оглянулся и посмотрел в его сторону.
   - Ты что делаешь, шваль? - крикнул он. - Что у вас там уборной нет? Сколько раз говорил! А ну, брысь!
   Ленька пискнул что-то и юркнул за дверь. Дракон его не узнал. Но Ленька опять весь дрожал от страха.
   - Шваль, шваль, - шептали почему-то его губы. - Шваль, шваль, шваль...
   Долго он стоял за полуоткрытой дверью, слушая, как стучит сердце, и не решаясь выглянуть за дверь. Наконец решился, выглянул и увидел, что директора во дворе нет. Тогда он осторожно, затаив дыхание, спустился с крыльца, огляделся и побежал.
   Бежал он, пока хватило сил. На рассвете, когда уже занималась на востоке утренняя заря, измученный и голодный, он свалился под придорожным кустом и заснул. Во сне ему привиделось, будто он бежит по какой-то широкой, устланной красной ковровой дорожкой лестнице, а за ним, перескакивая через две ступеньки на третью, гонится бородатый Дракон. Ленька в ужасе мечется, кидается в первую попавшуюся дверь, но тут его настигают, хватают за шиворот, и хрипловатый злобный голос кричит:
   - Ты где взял борова, уличная шваль?!
   У Леньки застучали зубы. Он очнулся, обливаясь холодным потом.
   "Господи... что это? - подумал он. - Ведь это уже было со мной когда-то! Неужели и в самом деле это он?"
   На секунду мелькнула у него мысль: пойти обратно, проверить, убедиться. Но страх был сильнее любопытства. Он пошел домой - к тетке.
   ...Минуло почти два месяца с тех пор, как он покинул город. Он шел, и в душе его теплилась маленькая надежда, что он застанет дома мать.
   В город он пришел рано утром, с трудом разыскал Белебеевскую улицу, которую за это время успели переименовать в улицу Бакунина. Утро было жаркое, все окна в квартире были распахнуты. Он заглянул в комнату, где жил до отъезда матери, и отпрянул. У окна сидел в качалке незнакомый плешивый человек в очках и читал газету. В соседней комнате Ленька увидел тетку. Она стояла у комода перед зеркалом и, откинув чуть ли не на спину голову, вытаращив по-совиному левый глаз, обеими руками оттягивала на лоб веко. Лицо у нее было трагическое, похоже было, что на глазу у тетки вскочил ячмень.
   Ленька окликнул ее.
   Тетка испуганно оглянулась.
   - Боже мой! Леша! Как ты меня напугал. Ты откуда взялся?
   - Пгишел, - невесело усмехнулся Ленька, подтягиваясь повыше и заглядывая в комнату, в надежде увидеть какие-нибудь следы присутствия матери. Не обнаружив ни пальто ее, ни платья, ни даже носового платка, он упавшим голосом сказал: - Мамы нет?
   - Ты видишь, что нет!
   Тетка все еще поглядывала в зеркало, подпирая мизинцем левую бровь.
   - И писем не было?
   - Боже мой, что за глупости ты говоришь! В Петрограде белые, а он толкует о каких-то письмах!.. Кстати, ты зачем, собственно, пришел? В гости? Или по делам?
   - Почему белые? - сказал Ленька. - Кто вам сказал, что в Петрограде белые?
   - Не все ли равно, кто сказал... В газетах еще на прошлой неделе писали, что Юденич взял Царское Село. А от Царского до Петрограда сорок минут езды...
   Ленька усмехнулся. Почему-то ему вспомнилась Нонна Иеронимовна Тиросидонская и ее знаменитое "мало ли что говорят".
   - Что же ты стоишь, как нищий, под окошком? - сказала тетка. - Заходи. У нас еще пока, слава богу, имеются двери и крыша над головой.
   Пройдя через двери и очутившись под крышей, Ленька еще раз услышал тот же неделикатный вопрос: зачем и надолго ли он пришел в город?
   - Я в общем совсем, - пробормотал он, выдавливая из себя улыбку.
   Тетка оставила в покое свой глаз и отвернулась от зеркала.
   - Как совсем? Я не понимаю. Что ты хочешь сказать?
   Ленька молчал.
   - Тебя выгнали?
   - Где Ляля? - спросил, оглядываясь, Ленька.
   Тетка быстро ходила по комнате, прижимала к распухшему и покрасневшему глазу комочек платка и трагическим голосом говорила:
   - Нет, в самом деле, я спрашиваю тебя: ты на что, собственно, рассчитывал? Я прошу тебя ответить: на что ты рассчитывал? Боже мой, боже мой, что еще за новое наказание свалилось на мою голову! Ты хоть немножко думал о том, что ты делаешь? Ты же не маленький, тебе не пять лет, ты должен понимать, что я не миллионерша. Мы и так еле-еле сводим концы с концами. Цены растут, жить становится буквально невозможно, масло стоит уже триста рублей фунт, говядины не достать ни за какие деньги, белый хлеб исчез, чтобы сварить чечевичную кашу, требуется...
   Ленька не ел со вчерашнего дня. От голода его мутило, он слушал невнимательно и плохо понимал, что говорит тетка, но слова "масло", "говядина", "чечевичная каша", "белый хлеб" он слышал отчетливо, они терзали его слух, наполняли слюной рот, дразнили и без того бешеный аппетит.
   - Ты понял меня? - спросила тетка, заканчивая свою речь.
   Ленька помолчал, качнулся на стуле и невпопад сказал:
   - Я есть хочу.
   Тетка накормила его. Но тут же, убирая со стола, она со всей твердостью заявила, что это последний раз, что рассчитывать на ее помощь он не может. Он не маленький, ему не пять лет, он должен понимать, что она не миллиардерша, что жить становится буквально невозможно, что цены растут...
   Ей действительно было трудно. Она хворала, нигде не работала, жила на заработок и на паек дочери.
   Ира, которой недавно исполнилось шестнадцать лет, служила уборщицей в военкомате. Ляля уже второй месяц жила в детском доме. В этот же детский дом, по настоянию тетки, устроился и Ленька. Но пробыл он там очень недолго. Он даже не помнит, сколько именно: может быть, месяц, а может быть, и меньше...
   ...Было что-то унылое, сиротско-приютское в этом заведении, где какие-то старозаветные писклявые и вертлявые дамочки воспитывали по какой-то особой, сверхсовременной, вероятно, им самим не понятной, системе стриженных под машинку мальчиков и девочек, среди которых были и совсем маленькие, меньше Ляли, и почти взрослые, на много лет старше Леньки.
   Кто были эти воспитательницы, откуда они слетелись сюда и какой педагогической системы держались, - над этим, конечно, Ленька в то время не задумывался. Скорее всего это были так называемые "левые" педагоги. Пользуясь тем, что Советская власть, открывая тысячи новых школ и интернатов, нуждалась в педагогических силах, эти дамочки налетели, как саранча, и на школу, и на детские сады, и на детские дома и всюду насаждали свою необыкновенную, "левую" систему.
   А система эта была действительно странная.
   Почему-то ребят заставляли обращаться к воспитателям "на ты" и в то же время не давали им слова сказать, так что не было, пожалуй, и случая, чтобы сказать воспитательнице "ты". Гулять водили парами, за столом, пока не была роздана еда, мальчики и девочки сидели, как преступники, с руками, сложенными за спиной. Все время их куда-то гоняли, что-то разъясняли, чему-то учили и наставляли.
   Ленька помнит, как за обедом, когда ребята с жадностью глотали жиденький постный суп под названием "кари глазки", в столовой появилась высокая, стриженная по-мужски дама в пенсне. Походив по столовой и сделав кому-то замечание, что он "чавкает, как свинья", дама остановилась во главе стола и начала говорить. Говорила она очень долго, но из ее речи Леньке запомнилось только одно место.
   - Дети, - говорила она. - Я хотела еще обратить ваше внимание на ваш язык. Он у вас очень грубый. Вы вот, например, все говорите...
   И она, не поморщившись и не покраснев, сказала очень нехорошее слово.
   - А надо говорить не так, а надо говорить...
   И она произнесла еще более противное слово.
   Все были голодны, но после этих слов никто не мог есть ни суп, ни кашу.
   Бывали в детдоме и развлечения, но вряд ли они кого-нибудь развлекали. Даже воспоминание об этих вечерах вызывает у Леньки тоску и отвращение.
   В комнате нехорошо пахнет уборной, табаком и немытой металлической посудой, голова чешется, в животе пусто, а на самодельной сцене, за раздвинутыми бязевыми простынями, выполняющими роль занавеса, ходят голодные бледные мальчики и девочки и разыгрывают глупую пьеску:
   Доктор, доктор, помогите,
   Наша куколка больна...
   Потом выступает маленькая, стриженная, как солдат, девочка. Вытянув по швам руки, тоненьким деревянным голосом девочка читает:
   Где гнутся над омутом лозы,
   Где летнее солнце печет,