Пантелеев Алексей. Ленька Пантелеев

   - Документы? Они пропали в номере.
   - В каком номере? Где вы живете?
   - Я жил в другой гостинице. В гостинице "Вена". Номер девятнадцатый, если вас это так интересует. Но гостиница эта, как вы сами, вероятно, знаете, разрушена...
   - Ах, вот как? Разрушена? Значит, никаких документов, удостоверяющих личность, у вас нет? А фамилия ваша?
   - Фамилия моя - Захаров. Я из Петрограда... Студент... приехал к родственникам на каникулы...
   Человек в соломенном картузе покосился на Пояркова.
   - Нехорошо, молодой человек, - сказал тот, выступая вперед и усмехаясь. - Врете ведь вы, батенька. Фамилия-то ведь ваша не Захаров, а Лодыгин.
   - Ошибаетесь, - негромко сказал молодой человек.
   - Нет, сударь, не ошибаюсь. Стояли вы не в "Вене", а у нас - в сто четвертом номере. И прибыли не из Петрограда, а из города Иваново-Вознесенска... И уж если хотите знать, даже и профессия ваша и та в книге для проезжающих записана.
   Съежившись, подобрав под сиденье стула окаменевшие, застывшие ноги, Ленька не мигая смотрел на этого пожилого, полного, такого добродушного на вид человека, который даже и сейчас чем-то напоминал ему его покойного деда.
   Александра Сергеевна, откинувшись на спинку стула, тяжело дышала. Глаза ее были полузакрыты, ноготь мизинца резал, крестил, царапал зеленую, мокрую от пролитого кофе клеенку. Молодой человек искоса взглянул на нее, снял руку со стула и выпрямился.
   - Ну что ж, - сказал он другим голосом. - Хорошо. Только давайте, уважаемые, выберем для объяснений другое место.
   - Место уж мы, уважаемый, выберем сами, - сквозь зубы проговорил человек с повязкой и мотнул головой в сторону двери.
   Сделав два шага, Лодыгин остановился. Леньке показалось, что он хочет что-то сказать ему или матери. Человек с повязкой сильно толкнул его браунингом в спину.
   - А ну, пошел, не задерживаться! - крикнул он.
   Молодой человек, не ожидая удара, споткнулся.
   - Осторожно! - сказал он очень тихо.
   Его еще раз ударили. Он опять споткнулся и чуть не упал.
   За столом офицеров раздался громкий хохот.
   - А-а! Большевик! Засыпался, молодчик? Дайте, дайте ему, братцы!.. К стенке его, каналью!..
   Провожаемый смехом, он шел к выходу. Уже в дверях он оглянулся, прищурился и громко, на весь ресторан, но очень спокойно, легко и даже, как показалось Леньке, весело сказал:
   - Смеется тот, кто смеется последний!..
   Ленька на всю жизнь запомнил и эту фразу, и голос, каким она была сказана. Даже и сейчас еще она звучит в его ушах.
   Дверь хлопнула.
   Александра Сергеевна сидела, закрыв руками лицо. Плечи ее дергались.
   - Мама... не надо, - прохныкал Ленька.
   К столику, покачиваясь, опять подходил пьяный штабс-капитан.
   Александра Сергеевна вскочила. Офицер что-то хотел сказать ей. Он улыбался и покручивал ус. Она изо всех сил ударила его в грудь. Он схватился за стул, не удержался и упал. Она побежала к выходу. Ленька за ней...
   Когда они поднялись к себе в коридор, Александра Сергеевна упала на кровать и зарыдала. У Леньки у самого стучали зубы, но он успокаивал мать, бегал к Рыжику за водой, доставал у соседей валерьянку...
   Возвращаясь из кухни, он услышал на лестнице, площадкой ниже, голос старика Пояркова.
   - Кокнули молодчика, - говорил кому-то хозяин гостиницы своим добродушным стариковским голосом.
   - Без суда и следствия?
   - Ну какие уж тут, батенька, суды и следствия!.. Вывели на улицу - и к стенке.
   - Большевик?
   - Корреспондент ихней газеты из Иваново-Вознесенска...
   Ленька вернулся к матери. Он ничего не сказал ей. Но когда она слегка успокоилась и задремала, он вышел на лестницу, прижался горячим лбом к стене и громко заплакал.
   Слезы душили его, они ручьями текли по носу, по щекам, стекали за воротник рубашки.
   Захлебываясь, он полез в карман за платком. Вместе с грязной скомканной тряпочкой, которая еще недавно носила название носового платка, он вытащил из кармана смявшуюся и ставшую мягкой, как желе, конфету. От конфеты пахло шоколадом, помадкой, забытыми запахами кондитерского магазина. Он отошел в угол, бросил конфету на каменный пол и с наслаждением, какого никогда раньше не испытывал, примял, раздавил ее, как паука, носком сандалии. Потом счистил о ребро ступени прилипшую к подошве бумажку, вытер слезы и вернулся в коридор.
   Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее дергались.
   - Мамочка, ты что? Что с тобой?
   - Ничего, детка, - глухо ответила она сквозь слезы. - Оставь меня. У меня немножко болят зубы.
   Он не знал, что делать, чем ей помочь. Как на грех, не было дома Нонны Иеронимовны. Старуха с утра ушла в город и до сих пор не возвратилась.
   Через некоторое время начался сильный обстрел района. Опять все вокруг содрогалось и ходило ходуном.
   Ленька прилег рядом с матерью на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, мать тихо стонала. Он обнял ее, нащупал рукой щеку, погладил ее.
   - Мамуся, бедненькая... Дать тебе еще валерьянки?
   - Не надо, мальчик. Уйди. Помолчим давай. Сейчас все пройдет...
   Он лежал, молчал, поглаживал ее щеку.
   Вдруг его со страшной силой подбросило на кровати. Что-то рухнуло в самом конце коридора, и яркий, кроваво-красный свет хлынул в открывшуюся пробоину. Все вокруг повскакали.
   - Что еще? Что там такое?
   - Снаряд пробил стену.
   - Ну, слава богу!.. Не было бы счастья... Хоть посветлей будет.
   Багровый отсвет гигантского пожара заливал коридор. Стало еще больше похоже на цыганский табор.
   Внезапно Ленька увидел в конце коридора женскую фигуру. Этот высокий черный силуэт словно вынырнул прямо из огня.
   - Мама, смотри! Это же Нонна Иеронимовна идет...
   Старуха была, как всегда, бодра, спокойна и даже весела. В руке она держала свой неизменный зонт...
   - Ну и погодка! - сказала она, присаживаясь на краешек постели и обмахиваясь, как веером, зонтом. - Так и пуляют, так и пуляют... А вы что это разнюнились, голубушка?
   - У мамы зубы болят, - объяснил Ленька.
   - Ну? Сквозняком небось надуло?
   - Вы где были, Нонна Иеронимовна? - не открывая глаз, простонала Александра Сергеевна. - Я страшно беспокоилась.
   - Где была? Не за пустяками ходила, матушка. Важные новости узнала.
   Учительница оглянулась и, хотя поблизости никого, кроме Леньки, не было, шепотом сказала:
   - Бежать хотите?
   - Куда?
   - На волю.
   - А разве можно?
   - В том и дело, что можно. Мы тут с вами сидим, а в городе, оказывается, уже который день эвакуация идет. Красные обещали мирному населению беспрепятственный выход из города. А эти мерзавцы, представьте, не только не известили об этом жителей, но еще и всячески скрывают это...
   - Мама, бежим! - всполошился Ленька.
   - Да, да, - проговорила она, не открывая глаз. - Бежать, бежать без оглядки!..
   - А силенок-то у вас хватит, бабонька?
   - Нонна Иеронимовна, вы бы знали!.. Я готова ползти... готова на костылях идти, - только подальше от этого ада...
   - Ну, что ж. Тогда не будем откладывать. Завтра утречком и двинемся. Через Волгу-матушку перемахнем и...
   Александра Сергеевна повернулась и открыла глаза.
   - Как? Через Волгу? На ту сторону? По воде?
   Ленька знал, что мать всю жизнь смертельно боялась воды. Она даже дачи никогда не снимала в местах, где поблизости была река или озеро.
   - Мама... ничего, - забормотал он, заметив, как побледнела мать. Бежим давай! Не бойся... не утонем...
   - Ну, что ж, - сказала она, помолчав. - Как хотите... Я готова.
   В эту ночь Ленька долго не мог заснуть. Задремал он только под утро, и почти сразу же, как ему показалось, его разбудили.
   Мать и Нонна Иеронимовна стояли уже совсем готовые к путешествию. За плечами у Тиросидонской висел плотненький, ладно пригнанный, застегнутый на все пуговки и ремешки рюкзак.
   - Ну, батенька, и мастак ты спать, - сказала она Леньке.
   - Какой мастак? Я и не спал вовсе, - обиделся Ленька.
   - Не спал? Вы слыхали?! Полчаса минимум будили мужичка... А ну, живо сбегай умойся, и - в добрый путь.
   Ленька побрызгал на себя остатками теплой и не очень чистой воды, привел, насколько это было возможно, в порядок свой окончательно обтрепавшийся костюм и уже направился к выходу, как вдруг вспомнил что-то и повернул обратно.
   - Куда? - окликнула его Тиросидонская.
   - Идите... идите... я сейчас... я догоню вас.
   В углу под кроватью стоял жестяной бидончик. Отыскав обрывок газеты, Ленька тщательно завернул в него свое сокровище, сунул под мышку и побежал к лестнице.
   - Что это? - удивилась учительница. - А! Знаменитая барселонская жидкость?!
   - Леша!! - взмолилась Александра Сергеевна. - Умоляю тебя: оставь ты ее, пожалуйста! Ну куда ты с ней будешь таскаться?
   - Нет, не оставлю, - сказал Ленька, сжимая под мышкой бидончик. - А во-вторых, - повернулся он к Тиросидонской, - это не барселонская жидкость, а бордосская.
   - Ну, знаешь, - хрен редьки не слаще. Разница не велика. Гляди, батенька, намучаешься.
   - Не намучаюсь, не бойтесь, - храбро ответил Ленька.
   На улицах было еще совсем тихо, когда они вышли из подъезда гостиницы. Утро только-только занималось. На засыпанных стеклом и кирпичом мостовых хозяйничали воробьи. Где-то за бульваром привычно и даже приятно для слуха постукивал пулемет. Сквозь густую пелену черного и серого дыма, висевшую над развалинами домов, пробивались первые лучи солнца. Было похоже на солнечное затмение.
   У театра какие-то люди в черных затрепанных куртках и в круглых фуражках без козырьков сидели на корточках и чистили песком медные котелки.
   - Это же немцы, - сказал, останавливаясь, Ленька. - Мама, откуда здесь немцы?
   - Идем, детка. Не оглядывайся, - сказала мать.
   - Нет, правда... Нонна Иеронимовна, это ведь немцы?
   - Это пленные, - объяснила учительница. - Говорят, белогвардейцы хотели заставить этих несчастных воевать на своей стороне, а когда немцы отказались, - загнали их сюда - в самое пекло - в центр города.
   "Значит, это они пели третьего дня", - подумал Ленька. И вспомнил, что именно здесь начались тогда его мытарства.
   У входа на бульвар беглецов остановил патруль.
   - Куда?
   - Да вот перебираемся в более безопасное место, - с улыбкой ответила Тиросидонская.
   - Бежите?
   - Зачем же бежать? Идем, как видите...
   Пикетчики мрачно переглянулись, ничего не сказали, перекинули на плечах винтовки и пошли дальше.
   - Завидуют, голубчики, - усмехнулась Тиросидонская.
   На бульваре тоже никого не было. Стояли пустые скамейки. Празднично, по-летнему пахли зацветающие липы, и сильный медвяный аромат их не заглушали даже угарные запахи пожара.
   Через турникет вышли на улицу, и вдруг под ногами у Леньки что-то хрустнуло. Он оглянулся. Что это? Неужели он не ошибается? На булыжниках мостовой, раскиданные в разные стороны, радужно блестели на солнце большие и маленькие осколки стекла.
   "А где же пуля?" - успел подумать Ленька и даже поискал глазами: не видно ли где-нибудь сплющенного кусочка свинца?
   - Леша, что ты там разглядываешь? Иди, не задерживайся, пожалуйста! окликнула его мать.
   "Знала бы она", - подумал мальчик, прибавляя шагу.
   Миновали бульвар, свернули в переулок, и вдруг над головами засвистело, защелкало, заулюлюкало, и на глазах у Леньки от высокого белого забора отскочил и рассыпался, упав на тротуар, большой кусок штукатурки.
   - А ну, быстренько сюда! - скомандовала Нонна Иеронимовна, перебегая улицу.
   Пули свистели на разные голоса.
   - Александра Сергеевна, барыня, вы что же ковыряетесь? - рассердилась учительница. - Это вам не дождик и не серпантин-конфетти. Или вам жизнь надоела?
   - Не знаю, но мне почему-то ничуть не страшно, - сказала Александра Сергеевна, без особой поспешности переходя мостовую. - Ведь мы в Петрограде к пулям успели привыкнуть.
   - Вы-то к ним привыкли и даже, может быть, успели полюбить их, а вот любят ли они вас, - это вопрос...
   Ленька поежился. Ему вспомнился убитый матрос на тротуаре, у развалин фабрики.
   - Мама, правда, ты поосторожней! - крикнул он.
   - Ты что, мальчик, - боишься?
   - Я-то не боюсь...
   - Ну, а я тем паче... Нонна Иеронимовна... скажите... а на чем нам придется плыть?
   - Куда плыть? Ах, через Волгу-то? На плотах, матушка, на плотах.
   Александра Сергеевна остановилась.
   - Нет, вы шутите!..
   - Шучу, шучу... Не бледнейте, сударыня. Пароходы специальные ходят через Волгу. Соглашение будто бы такое есть между воюющими сторонами... А вот - легка на помине! - и сама Волга-матушка.
   Где-то очень-очень далеко внизу, за чугунной решеткой ограды, за белыми лестничными ступенями, за каменными площадками, за крышами, трубами и зелеными садами, Ленька увидел ослепительно сверкающую широкую ленту реки.
   "Господи, как это близко, оказывается, - подумал он, - а я-то, дурачина, бегал, искал!"
   Через несколько минут путники шагали уже по набережной, где толпилось и шумело много таких же, как они, беглецов. За голубым плавучим домиком пристани покачивался и дымил маленький белый пароходик.
   Тиросидонская ушла узнавать о посадке, а Ленька с матерью остались на набережной.
   У парапета лестницы, ведущей в город, расположилось бивуаком какое-то белогвардейское подразделение. Собранные в козлы, поблескивали штыками винтовки. Маленький серо-зеленый ручной пулемет угрожающе уставился черным глазом в сторону Волги. Из цинковых ящиков с нерусскими надписями аппетитно выглядывала красная медь патронов.
   Несколько офицеров сидели, покуривая папироски, на каменном парапете, другие - в одиночку и парочками - расхаживали по набережной, прислушиваясь к разговорам беженцев, поглядывая на них пасмурно, с наигранным презрением... Вид у них у всех был обтрепанный, многие были небриты, на сапогах и обмотках толстым слоем лежала пыль.
   В одном из этих прогуливающихся офицеров Ленька узнал молодого Пояркова. Подпоручик тоже заметил его.
   - Постой, - сказал он, останавливаясь, своему товарищу. - Я где-то видел этого мальчика. Эй, шкет! - окликнул он Леньку.
   Ленька метнул на него исподлобья мрачный взгляд и ничего не ответил.
   - Ты, с пакетом, я тебя спрашиваю. Ты откуда?
   - Я не шкет, - пробурчал Ленька, теснее прижимаясь к матери.
   Офицер поднял глаза и узнал Александру Сергеевну.
   - Ах, простите, - сказал он, отдавая честь. - Мы знакомы, кажется?
   - Я не помню.
   - Ну, как же?.. В один прекрасный день мы с отцом привели к вам в подвал заблудшую овцу... Забыли?
   - Да... я вспомнила, - сказала она сухо. - Простите, нам надо идти...
   - Сматываете удочки?
   - Что вы сказали?
   - Я говорю: собираетесь бежать?
   - Да. Хотим попытаться.
   - Через Волгу?
   - Да.
   - На пароходе?
   - Да... На пароходе.
   - Ну, ну, - сказал он, усмехнувшись. - Ни пуха вам ни пера. А вы, я вижу, бесстрашная женщина...
   - Простите, я не понимаю... что вы хотите сказать? - побледнела Александра Сергеевна.
   - А то, что я вам, сударыня, искренне, по-дружески, не советовал бы подвергать такому риску и себя и ребенка.
   - Какому риску? Разве это опасно?
   - Значит, вы не знаете, что большевики с моста расстреливают лодки и пароходы, которые идут на тот берег?
   - С какого моста?
   - А вон - с Американского моста, который виден отсюда.
   - Нет, скажите, - неужели это правда?
   - Прошу прощения, сударыня, с вами говорит русский офицер. Вчера под вечер на этом самом месте на моих глазах затонул обстрелянный большевиками пароход "Пчелка".
   - Боже мой! Какой ужас! Что же делать?!
   - Мама... ничего... не потонем, дай бог, - забормотал Ленька, с ненавистью поглядывая на Пояркова.
   Офицер приложил руку к козырьку.
   - Желаю здравствовать, - сказал он холодно. - Считаю своим долгом предупредить вас, а решать, конечно, придется вам самим.
   И, повернувшись на каблуках, он отошел к ожидавшему его товарищу.
   Через минуту из толпы вынырнула грузная фигура Нонны Иеронимовны. Размахивая своим огромным зонтом, она еще издали кричала:
   - Идемте, голубчики, скорей, живенько! Посадка начинается.
   Александра Сергеевна торопливо пересказала ей то, что услышала от Пояркова.
   - Да что он врет, каналья?! - рассвирепела учительница. - Клеветник этакий! Амфибия! Где он?..
   И, подняв над головой зонт, старуха оглянулась с таким видом, словно собиралась собственноручно, врукопашную расправиться с клеветником...
   ...И все-таки эта двадцатиминутная поездка не была приятной и спокойной.
   Все эти двадцать минут Александра Сергеевна просидела ни жива ни мертва. Ленька успокаивал ее, даже посмеивался над ней, но и сам чувствовал, как при каждом ударе машины и при каждом всплеске воды за бортом екает и сжимается его сердце. Ему было и страшно и тянуло к окну - посмотреть, что делается на реке, далеко ли до берега и виден ли мост.
   - Леша! - поминутно вскрикивала мать. - Я, кажется, просила тебя?!. Отодвинься от окна!..
   - Я только чуть-чуть... одним глазом...
   - Боже мой! Ты, я вижу, намерен свести меня в могилу!.. Кому я говорю? Сядь на место!..
   Но он все-таки успел на секунду выглянуть в квадратное, забрызганное водой окошко. И первое, что увидел, - это длинный, многопролетный железнодорожный мост, пересекавший реку. До моста было далеко, - может быть, верста или больше, но Леньке показалось, что за железными фермами моста он видит людей: на мосту что-то шевелилось и поблескивало. Вздрогнув, он отшатнулся от окна и побоялся взглянуть на мать, чтобы не заразить ее своим страхом. Но ее и пугать не надо было... Только старуха Тиросидонская чувствовала себя, как всегда, прекрасно. Положив на колени свой туго набитый мешок и черный зонт, она шутила, смеялась, подтрунивала над трусами и паникерами, которых и на пароходе оказалось немало.
   Но вот машина под ногами у Леньки застучала потише, вот что-то заклокотало и забурлило и сразу смолкло. Только чувствовалось плавное движение и покачивание парохода.
   - Что это? - прошептала Александра Сергеевна, подняв глаза на учительницу.
   - Кончено, матушка, - ответила та, поднимаясь и закидывая за спину рюкзак. - С приездом вас...
   Минуту спустя шумная толпа беженцев, весело переговариваясь, уже поднималась по отлогому берегу - туда, где виднелись какие-то низенькие приземистые строения, заборы, кусты и белые колпаки нобелевских цистерн.
   Казалось, что все страхи остались позади...
   И вдруг Ленька услышал у себя над головой знакомый улюлюкающий свист. Он увидел, что все вокруг побежали, и тоже побежал.
   - Что случилось? - в который раз за эти дни спрашивали вокруг.
   - Стреляют.
   - Кто стреляет?
   - Да вы что, - не видите? Красные открыли огонь с моста!
   Кто-то толкнул Леньку, он споткнулся, уронил свой сверток, нагнулся, чтобы поднять его, и увидел, что действительно стреляют с железнодорожного моста. Но тут же он понял, почему стреляют.
   По сходням, ведущим с парохода на берег, низко наклоняясь и закрывая руками головы, бежали один за другим люди в военной форме. Прыгая на берег, они разбегались в разные стороны.
   - Смотри! - сказала Нонна Иеронимовна, схватив Леньку за плечо. Смотри, мальчик! И запомни!.. Это называется - крысы, бегущие с тонущего корабля.
   Через час беженцы уже сидели на крылечке лесного хутора, верстах в четырех от города, пили парное молоко и с наслаждением ели черный пахучий деревенский хлеб.
   Постепенно на хуторе собралось еще человек двадцать беглецов из Ярославля.
   Где-то далеко бушевала гроза, где-то еще ухало и грохотало, а здесь, в маленьком хуторском садике, летали пчелы, щебетали птицы, мутно поблескивал и попахивал уютным дымком большой медный самовар; люди сидели на свежей зеленой траве, пили, закусывали, наперебой говорили, смеялись и уже не серьезно, а шутя рассказывали о тех страхах, которые им только что довелось пережить.
   Были тут смешные и занятные люди.
   Была молодая красивая московская дама с двумя близорукими девочками-близнецами. Вспоминая об ужасах, которые они испытали в Ярославле, дама поминутно закатывала глаза и говорила:
   - Мне лихо было!.. Ой, не могу, до чего лихо мне, лихо было!..
   Девочки робко усмехались, щурились и поглядывали на Леньку, который тоже иногда посматривал в их сторону, но при этом усиленно хмурился и начинал с деловым видом поправлять ремешок на сандалии.
   Был среди беженцев толстый румянощекий парень, - как говорили, купеческий сынок, - которого сопровождал дядька, старик по имени Зиновьич. Над румяным детиной все смеялись. Рассказывали, что в Ярославле он жил в гостинице "Петроград", в угловом номере. Ночью снарядом оторвало весь угол дома, комната превратилась в открытую террасу, а парень так и проспал до утра, ничего не заметив и не услышав. Вокруг хохотали, а детина пил чай, прилежно дул на блюдечко и, тупо улыбаясь, смотрел в одну точку. Ленька тоже смеялся, но смешным ему казалось не то, что у детины такой крепкий сон, а то, что его, почти взрослого человека, водит за руку дядька. Это было как-то старомодно, по-книжному причудливо, и, хотя купчик не был ничем похож на Гринева, а скорее на Обломова или на Митрофанушку, Леньке вспомнилась "Капитанская дочка" Пушкина.
   Много шутили и подтрунивали и над другим молодым человеком, над каким-то счетоводом или конторщиком из Углича, которого звали Николай Александрович Романов. Говорили, что это переодетый и загримированный Николай II, бежавший из своей екатеринбургской ссылки. Конторщик на бывшего царя ничем не походил, был выше его и лицо у него было бритое, но Леньку занимало смотреть на этого человека и думать: а что если это и верно Николай Второй?.. Что ж удивительного: усы и бородку сбрил, щеки подрумянил, а ноги... Что ж, и ноги, наверно, можно подлиннее сделать!.. Он даже пересел поближе к конторщику, чтобы посмотреть, не на высоких ли каблуках у него штиблеты...
   Лежа в высокой густой траве, Ленька смотрел в голубое чистое небо, прислушивался к щебету птиц, к разговорам, к смеху, к звону посуды... Все плохое забылось, было легко, весело, похоже на пикник.
   Развеселилась даже Нонна Иеронимовна.
   Когда был допит второй самовар и все поднялись, чтобы продолжать путешествие, Ленька вспомнил о бордосской жидкости и стал искать бидончик.
   - Да оставь ты, наконец, свою бандуру! - закричала на него учительница.
   - Какую бандуру? - заинтересовались вокруг. - Разве мальчик - музыкант?
   - Ого! Еще какой!..
   Леньку окружили, стали просить, чтобы он показал, что у него за музыка такая. Ленька засмущался, покраснел, стал отнекиваться. Но в конце концов ему пришлось не только развернуть пакет и показать бидончик, но и объяснить, зачем он ему нужен.
   Никто из его объяснений ничего не понял, только девочки-близнецы слушали Леньку с интересом, и одна из них даже потрогала осторожно бидончик пальцем.
   Шумная веселая компания, растянувшись длинной цепочкой, шла извилистой лесной дорогой. Позади всех тащился со своей бандурой Ленька. Он был обижен, дулся на Нонну Иеронимовну. Учительница несколько раз оглядывалась, искала его глазами, потом сошла с дороги, подождала мальчика и пошла рядом.
   - Ну, что? - улыбнулась она.
   - Ничего, - пробурчал Ленька.
   - Не сердись, Алексей - божий человече, - сказала старуха. - Ты молодец, доброе дело делаешь. Хороший, говоришь, дядька этот твой Василий Федорыч?
   - Да. Хогоший, - ответил Ленька.
   - А кто он?
   Леньке было трудно объяснить, кто такой Василий Федорович. Просто хороший человек. А почему хороший, - этого словами не расскажешь. Вот Нонна Иеронимовна тоже ведь хорошая. А собственно, - чем? Смеется, грубит, кричит, как извозчик, шуточки вышучивает!..
   Весь день шли - полями, лесами, дорогами, тропинками и межами. Заходили в деревни и на хутора, пили молоко, не щадя животов объедались хлебом, творогом, огурцами, салом, курятиной.
   Постепенно компания беженцев таяла, рассеивалась. Почти в каждой деревне с кем-нибудь прощались, кто-нибудь уходил, отставал, сворачивал в сторону. Отстала московская красавица со своими близорукими девочками. Ушел на Гаврилов Ям розовощекий детина с дядькой Зиновьичем. Как-то незаметно исчез, растворился и Николай Александрович Романов.
   "Наверно, за границу пробирается", - подумал Ленька, которому не хотелось так сразу расставаться со своей фантазией.
   В деревне Быковке, уже под вечер, распрощались с Тиросидонской. Обнимаясь и целуясь с учительницей, Александра Сергеевна заплакала.
   - Берегите нервы, дорогая, - сказала старуха, погладив ее по плечу. Они вам еще ой-ой как пригодятся!..
   А Леньке она сказала:
   - И ты тоже, Бетховен... Играй на чем хочешь - на бандурах, на балалайках, на барабанах, - только не на маминых нервах. Понял меня?
   - Понял, - улыбнулся Ленька. И, увидев, что учительница протянула ему руку, как-то неожиданно для самого себя нагнулся и приложился губами к этой грубой, шершавой, не женской руке.
   ...Расставшись с учительницей, Александра Сергеевна заскучала. Без Нонны Иеронимовны стало совсем трудно. Нужно было действовать и решать все вопросы на свой страх и риск.
   До Чельцова оставалось еще верст пятнадцать-шестнадцать. И - самое страшное для Александры Сергеевны - впереди лежала Волга, через которую опять предстояло переправляться на правый берег.
   Время было позднее, темнело. И, подумав, Александра Сергеевна решила остаться в Быковке до утра.
   Хозяин избы, где они остановились, весь вечер был чем-то озабочен. Поминутно он куда-то выходил, с кем-то шептался, выносил из сеней во двор что-то тяжелое. Когда Александра Сергеевна попросила у него разрешения остаться на ночлег, он крякнул, переглянулся с женой, почесал в затылке.
   - А вы вообще кто будете? - спросил он.
   - Я же вам говорила... Мы - беженцы из Ярославля. Пробираемся к себе в деревню - в Красносельскую волость.
   - Тесно у нас. Неудобно вам будет.