Белобров Владимир Сергеевич. Красный бубен

   – Нет, Лариса Игоревна никого не проверяла. А чего, надо было?
   Лиля Викторовна неожиданно улыбнулась, но тут же сделалась опять серьезной.
   – Конечно, надо было! Это ее обязанность! Почему я за всех всё должна делать?! У меня что, нагрузок не хватает?!. Ох, – она тяжело вздохнула. – Пойдем, Дроздов, тебя проверять.
   – А куда?
   – Куда надо! За мной иди. – Лиля Викторовна огляделась и зашагала в темноту.
   Гриша пошел за ней. Они прошли метров пятнадцать-двад-цать, когда Лиля Викторовна резко остановилась и повернулась к Дроздову.
   – Сними барабан, – приказала она. Гриша снял барабан и поставил на землю.
   – Подойди ко мне.
   Он подошел. Лиля Викторовна подняла руку в пионерском салюте и спросила:
   – Пионер Дроздов, к испытанию на честное пионерское слово готов?
   – Всегда готов, – Гриша отсалютовал в ответ.
   Лиля Викторовна порылась в кармане, вытащила сигарету и спички. Прикурила, выпустила дым.
   – Пять минут назад, пионер Дроздов, ты дал честное пионерское, что не будешь никогда курить. Ты сдержишь свое слово?
   Гриша кивнул.
   – Тогда приступаем к пионерскому испытанию. Я буду тебя пытать, а ты будешь держать свое честное пионерское слово. – Она вытащила изо рта сигарету, повернула к Грише фильтром и вдруг крикнула: – Ну-ка, кури!
   Гриша, чисто автоматически, протянул руку к сигарете, но потом понял, что это проверка, и спрятал руку за спиной.
   – У-у, – он отрицательно помотал головой.
   – Кури, тебе говорю! – она подошла ближе.
   – Не буду, – Гриша сделал шаг назад и уперся спиной в ствол сосны.
   – Будешь! – Лиля Викторовна шагнула вперед. – Будешь курить?!
   – Не буду!
   – Не будешь?! – Лиля Викторовна наступила каблуком сабо Дроздову на сандаль и надавила.
   Гриша не ожидал таких мучений. Он приготовился к моральной обработке. Но решил держаться до конца – лучше немного помучиться, чем письмо домой, там мучение будет посерьезнее. Он выдавил:
   – Не буду и всё!
   – Посмотрим! – Лиля Викторовна убрала ногу, схватила его за ухо и стала крутить.
   Из глаз у Гриши брызнули слезы. Нет, он не расплакался, просто она дернула его очень больно.
   – Кури, Дроздов!
   – Н-нет! Не буду!
   Лиля Викторовна так крутанула ухо, что Дроздов решил, что ухо оторвется, а из глаз у него посыпались искры. Но он не сдался.
   – Будешь! – она ткнула сигарету Грише в рот. Гриша стиснул зубы.
   – Ладно… Всё равно ты у меня закуришь! – Лиля Викторовна взяла сигарету в рот и неожиданно схватила Гришу за яйца.
   Гриша чуть с ума не сошел. Во-первых, он никогда не мог себе представить, что Лиля Викторовна или кто-то другой из вожатых будет хватать пионеров за яйца. Как-то это было не по-пионерски. Он ни о чем таком никогда не слышал. Но еще больше Гриша испугался, что будет так больно, что уже даже не стыдно. Однако Лиля Викторовна не стала давить ему яйца, а начала их щупать.
   – Ой! – Гриша почувствовал, что у него встает, и ему сделалось жутко неудобно, что у него перед вожатой встал… Надо же было так не вовремя – стоит он теперь перед вожатой с торчащим хуем! Гриша покраснел, как закат солнца над океаном. Но было темно.
   – Будешь, – прошептала Лиля Викторовна. – Будешь!.. – Она отпустила Гришкино ухо и зачем-то его пососала.
   У Гриши так встал, что надежды, что еще опустится – не осталось. Гриша даже решил, что это у него теперь на всю жизнь.
   Рука Лили Викторовны скользнула вверх и обхватила Тришкин напряженный член.
   – Что у тебя в кармане? – спросила она.
   Гриша от стыда чуть не сполз по стволу вниз. И только благодаря тому, что его волосы приклеились к смоле, этого не произошло.
   – Я тебя спрашиваю! Что у тебя в кармане?
   – Это… не в карма-ане…
   – Как не в кармане?! Так это что, пипирка у тебя такая, скажешь?! – Она легонько сжала руку. – Так значит, ты прямо при мне не только куришь?!. Но и торчит у тебя уже наверх?!. Я не могу поверить, что ты так опустился!.. Ну-ка, Дроздов, снимай штаны, посмотрим, что там у тебя!..
   – Как это?..
   – Вот так! Как курил передо мной, так и штаны снимай! Курить тебе было не стыдно, а штаны снять стыдно?!
   Гриша совсем был сбит с толку. Он перестал следить за аргументацией. Он расстегнул ремень, и штаны упали вниз. Гриша остался в синих сатиновых трусах.
   – И трусы снимай! Хочу убедиться, какой ты нахал, что стоишь прямо при мне с торчащей кверху пипиркой.
   – Не сниму!
   Лиля Викторовна сама стянула с него трусы. Гриша схватил трусы и натянул назад. Лиля Викторовна опять стянула. Гриша натянул и не отпускал. Тогда Лиля Викторовна просунула руку снизу под трусы, схватила член и вытащила его наружу.
   – Боже мой! Ну и ну! Ну надо же! И тебе не стыдно так стоять? Опусти его немедленно! Считаю до трех! Раз! Два! Два с половиной! Три!
   – Я так не могу, – Гриша чуть не плакал, но член от этого мягче не становился. – У меня не получается!
   – Подонок! А курить у тебя получается?! – Она посмотрела на Гришин член. – Ужас! Не думала я, Дроздов, что ты на такое способен! Письмами тут не отделаешься! Завтра будем разбирать твое поведение на линейке! Пусть пионеры всех отрядов выскажутся, что они думают по поводу линии твоего поведения!
   Гриша представил себе эту линейку и подумал, что лучше ему умереть.
   – Я знаю, – сказала Лиля Викторовна, – почему у тебя не опускается! Сказать?! Сказать почему?! Потому что ты занимаешься онанизмом! Ага?! Я угадала?!
   Гриша решил, что ему конец.
   – Так вот, значит! Значит, кроме того, что ты куришь и еще вот этого, – она подергала Гришин член, – ты еще и онанист! Пионер-онанист! Как вам это нравится?! А ты знаешь, что бывает от онанизма?! Вот что бывает! – она опять подергала. – Не опускается от онанизма! Встает и не опускается! Завтра мы это включим в повестку дня!
   У Гриши в голове нарисовалась стенгазета. Карикатура: он с вытаращенными глазами дрочит преувеличенно длинный конец, а сверху крупными буквами: ДРОЗДОВ – ПИОНЕР-ОНАНИСТ!
   – Интересно знать, – продолжала Аиля Викторовна, – неужели тебе это интереснее, чем читать книжки или заниматься спортом?! Неужели это так интересно?! Ну и как ты это делаешь?! Ну?! Что молчишь?! Покажи, чего уж теперь?!
   – Я не онанист!
   – Врешь! Не хочешь показывать?! Хорошо! Тогда я тебе покажу, как ты это делаешь, – рука Аили Викторовны задвигалась на Гришкиной шкурке. – Ну, скажи, неужели тебе это так нравится, что ты не можешь отказаться? А?
   Гриша зажмурился, и вдруг его воображение нарисовало ему голую Аилю Викторовну. У нее были большие буфера и черные волосы под животом. Ему стало не только стыдно, но и приятно. Гриша почувствовал, что уже скоро брызнет. Он зажмурил глаза еще крепче.
   – Кури! – неожиданно закричала Аиля Викторовна Грише прямо в ухо и спугнула преждевременную эякуляцию. – Я хорошо знаю повадки онанистов! У мальчиков вот как у тебя бывает – не опускается. А у девочек, которые занимаются онанизмом, становится очень сухая! А у тех, кто не занимается – мокрая! Вот я не занимаюсь, и у меня, как у всех нормальных людей! Вот, посмотри! – она схватила Гришину руку и засунула к себе в трусы.
   Гришина рука коснулась мягких влажных курчавых волос… Сейчас брызнет, – испугался он.
   – Кури! – закричала Аиля Викторовна.
   – Не буду! – автоматически ответил Гриша, не разжимая глаз.
   Вдруг он почувствовал, как ноги вожатой обхватили его бедра, и член влезает во что-то такое.
   – Кури! – закричала Аиля Викторовна и задвигалась вперед-назад.
   – Не буду…
   – Кури… Кури… Кури…
   – Не буду…
   – Ох… Кури, Дроздов…
   – Не буду…
   – Кури!..
   Гриша почувствовал, как Лиля Викторовна сначала задергалась, а потом обмякла. У Гриши брызнуло. Все-таки он не удержался! X… сморщился и выпал на воздух.
   Лиля Викторовна оттолкнулась от Дроздова и одернула юбку.
   – Беда с вами, с онанистами, – сказала она, тяжело дыша. – На что только не приходится идти, чтобы у вас не торчал… Ну так как: будем завтра обсуждать твое поведение – твое курение и онанизм?
   – Лиля Викторовна, я больше не буду.
   – Ну, я не знаю, что тебе и сказать… Вроде ты испытание выдержал… не закурил… Сдержал честное пионерское. Может, ты и про всё остальное честное пионерское дашь… что покончишь с онанизмом?
   – Честное пионерское, – Гриша отдал салют, и от резкого движения руки, его член качнулся из стороны в сторону.
   – Ладно, попробуем тебе поверить. Но будем проверять, – Лиля Викторовна повернулась и пошла в сторону костра, на ходу сунув свои трусики в карман.
   Вот так Дроздов впервые стал мужчиной. С той поры прошло много лет, столько женщин у него было, что он всех и не помнил. А Лилю Викторовну, вожатую из пионерлагеря, помнил…

 

– 2 —

   Что это там зеленое такое светится? Он зашел над огнями и решил еще немного опуститься, когда в наушниках раздался голос Иншакова:
   – Дроздов?!
   – Я, товарищ полковник!
   – Ты, ты… Ты-то мне и нужен, сволочь! Отлетался, Дроздов! Будешь теперь киоски охранять, мастурбатор хренов!
   – Не понял, товарищ полковник?! – Григорий опешил.
   – Не понял, говоришь?! Правильно – у тебя голова-то не понимает, ты всё больше головкой понимаешь!.. Когда вынимаешь!
   Иншаков еще ничего конкретно не сказал, но Григорий понял, что ему несдобровать. Он понял, что Иншаков в курсе, что Григорий спал с его женой. У Дроздова всё опустилось, а на лице выступили капельки пота. Он вытащил из кармана платок, провел им по гермошлему…
   – Я знал, – продолжал Иншаков, – я знал, что ты с женами офицеров, своих же товарищей, трахаешься! Я глаза на это закрывал, дурак старый! Думал, ты сам поймешь! А ты, блядь, вон каким говном оказался! Понял теперь, про что я?!
   – Не понял, – ответил Дроздов. Он решил отпираться до последнего.
   – Мне доложили, про то, что ты… с моей женой!
   – Это неправда!
   – Молчать! Я всё знаю! Завтра подашь рапорт и катись к ебеням! А вся армия узнает, что тебя уволили за кобелизм и онанизм! Нашли мы у тебя манду пластмассовую на батарейках! Усек?! Российский летчик дрочит, как Энерджайзер! Всё! Конец связи, – Иншаков отключился.
   Григорий Дроздов весь дрожал. Он все-таки не уберегся, и самое страшное – то, чего он больше всего боялся, – произошло. Завтра его уволят из рядов, и ни в какую гражданскую авиацию его никогда не возьмут, потому что Иншаков уж постарается. И совсем скоро ему заступать на пост у киосков. Нет! Лучше смерть!
   Григорий надавил на штурвал, и самолет полетел к земле.

Глава тринадцатая


ЖЕЛЕЗНАЯ БАБОЧКА

   Что-то сломалось в моторе моего самолета.

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький Принц

– 1 —

   Когда Абатуров поднялся из подвала с доской, Леня Скрепкин уже пришел в себя.
   – Вот, – сказал Абатуров, – я тебе досточку принес. Мы ее тебе сейчас привяжем, и будет у тебя сразу всё нормально… Ну… не сразу, конечно, но… – дед помахал ладошкой, – постепенно…
   Леня посмотрел на деда, и Абатуров заметил, что у Лени поменялись глаза. Какие-то они стали другие. Абатуров не мог понять, какие именно.
   – Погодите! Нет времени! – почти вьжрикнул Скрепкин. – Потом!
   – Когда потом-то? – Абатуров подошел с доской. – Нога у тебя переломана, дурила, если к ней теперь палку не привязать, у тебя кости в разные стороны разъедутся.
   – Да хрен с ними, с костями! – закричал Леня. – Нет, говорю, времени больше! Потом всё! Бежать надо!
   – Куда бежать? – Абатуров оперся на доску. – К вампирам в лапы? Ты, Леня, видать, когда с лесенки падал, маленько умом тронулся! Надо к твоей голове холодное приложить.
   – Говорю же вам русским языком – не осталось у нас времени! – заорал Леня от отчаяния. – Сейчас самолет упадет сюда – и нам всем кирдык!
   И тут все наконец-то услышали нарастающий гул.
   – В подвал! – закричал Леня. – Все в подвал! Быстро! Мешалкин и Абатуров подхватили под руки Скрепкина и потащили к подвалу.
   – Шкатулка где?! – крикнул дед Семен. – Шкатулку взяли?!
   – У меня в кармане она, в штанах! – ответил Юра.
   Ирина подобрала автомат с расплющенным прикладом и побежала за остальными. Но было уже слишком поздно. Они не успели.
   Правое крыло самолета срезало церковь почти до основания, как нож грибника срезает под самый корень красавец гриб. Самолет воткнулся в землю и взорвался.
   От взрывной волны людей защитили остатки церковных стен, но сверху на них посыпались кирпичи, обломки перекрытий, известка и всё такое прочее. Буквально в полуметре от Ирины упал и раскололся надвое колокол. Огромный кусок стены рухнул рядом с ними, но никого не задел. После того как град камней и обломков закончился, на людей стали опускаться копоть и куски искореженного самолета, но и на этот раз никто не пострадал. Что-то уберегло людей.
   Абатуров перекрестился.
   – Спасибо тебе, Господи, что не оставил ты нас в тяжелую минуту и прикрыл нас своими милосердными руками от лютой смерти! – забормотал он.
   Не успел дед договорить молитву, как сквозь еще не осевшую пыль и копоть к ним со всех сторон полезли вампиры. Дед Семен растерялся. У него не было осинового кола! Да и ни у кого не было. Колья остались под обломками. Единственное, что у них было – автомат с неизвестным количеством патронов и… и… дед Семен вспомнил про икону. Чудотворная икона так и висела у него на груди. Абатуров схватил ее и направил на монстров.
   – Помоги, Господи!
   Из иконы вырвался светлый луч. Он ударил одному монстру в живот и прожег в нем огромную дыру.
   – Ха-ха-ха! – захохотал, как сумасшедший, Абатуров. – На тебе! Гадина червивая!
   Ударил автомат.
   – Береги патроны, Иринка! – закричал дед. – Стреляй одиночными!
   Мешалкин увидел торчащий из-под обломков угол иконы Ильи Пророка. Он вытащил икону, стряхнул с нее пыль и направил на врага. Икона засияла, и из нее вырвался тонкий, но очень светлый луч.
   – Йо-хо-хо! – Юра водил иконой сверху-вниз-справа-налево.
   Монстры вспыхивали и падали на руины. Лучи икон встречались, перекрещивались и вновь расходились в темном небе, как лучи прожекторов над блокадным Ленинградом. Десятки монстров выбывали из игры. Но на их место становились новые и новые. Их было так много!
   Леня Скрепкин подтянулся на локтях и пополз к Мешалки-ну. Ползти было трудно. Сломанная нога задевала за всё подряд, причиняя Скрепкину боль, от которой он едва не терял сознания. Голова, которой он ударился сначала об колокол, а потом об лестницу, гудела. Но Леня полз. Он должен был, во что бы то ни стало, сделать это… Иначе…
   Скрепкин подполз сзади к Мешалкину, приподнялся, сунул руку Юре в карман, нащупал шкатулку, вытащил, сунул к себе за пазуху и пополз назад.
   Юра, косивший иконой монстров, ничего не заметил. И слава Богу! Объяснять ему что-то времени не было, а если бы он заметил, у него наверняка бы появились вопросы. И это задержало бы Леню, а также отвлекло бы Юру от борьбы.
   Скрепкин полз по обломкам кирпичей к месту, где чернела дыра подвала. До нее было всего-то каких-нибудь метров пять-шесть, но то, что идущему – близко, ползущему – далеко! Тем более, сил у Лени почти не осталось.
   Кто-то схватил Леню сзади за шиворот и потащил. Ленино горло сдавил воротник рубахи, он стал задыхаться…

 

– 2 —

   Петро Сухофрукт летел следом за Дроздовым и видел, как тот падал.
   – Гриша! Гриша! – кричал Сухофрукт в микрофон. – Ответь! Что с тобой?! Гриша!..
   Но Дроздов молчал. Молчал до самого конца, когда его самолет врезался в землю и взорвался. Петр был в шоке. Несколько минут назад он разговаривал с Дроздовым, всё было нормально… И вдруг, ни с того ни с сего, такой классный летчик, наверное, самый классный в их пятерке, падает, как камень… Сухофрукт снова попытался связаться с аэродромом. Но аэродром молчал. Что-то творилось. Петро это чувствовал седьмым летчицким чувством. Какая-то вокруг происходила аномалия. Связь пропала. Огни какие-то на земле. Гриша вот теперь… И вообще – что-то не то… Петру стало страшно. Холодок прошел по спине от копчика до затылка. Он понял, что если сейчас же не вернется на аэродром, с ним случится что-то ужасное.
   Сухофрукт развернул самолет и полетел назад.
   Что же я делаю? – Петро зажмурился. – Так же нельзя… Я не смог связаться с аэродромом, не доложил о гибели товарища… не осмотрел места происшествия… и теперь, как последний трус и раздолбай, вернусь на базу и буду мямлить, что я ничего не видел, ничего не знаю… Кем я буду? Полным обсосом! Испугался неизвестно чего и улетел!..
   Петро снова развернул машину и полетел назад, к месту происшествия.
   – И чего я испугался? – сказал он сам себе. – Самое страшное – потерять контроль над собой! – Но Сухофрукт знал, что испугался не зря, летчицкая интуиция сказала ему – сматывайся, Петро, отсюда живее, пока цел, и держись от этого места подальше! А летчицкая интуиция штука такая…
   Петро вспомнил, как учился в Прибалтике в летном училище и как однажды возвращался ночью с блядок. Чтобы не давать большой крюк, он пошел напрямик через кладбище. А хрен ли?! Он же не этот… как его… мракобес! Он же советский летчик, мать его, а не ссыкло вонючее! Это эти… как их… бабы… боятся кладбища! А пацаны, особенно летчики, хрен чего боятся!.. И все-таки, что-то подсказывало Петру, что идти через кладбище лучше не надо. В то время он был еще совсем пацан и не обращал внимания на такие вещи, как внутренний голос… Это с годами начинаешь к нему прислушиваться и понимаешь, что он, как правило, звучит не просто так… Петро перелез через ограду и спрыгнул на могильную плиту. Чуть не упал, ухватился за крест. И пошел по дорожке. Было очень темно. Где-то сбоку неприятно ухнула сова. Петро вздрогнул. Он вспомнил, как его дедушка Анастас рассказывал, что совы говорят на языке мертвых. Мало ли что говорил малограмотный старик?! Малограмотному байки заменяют книжки. Мы начитались в детстве книжек, а там какая херня только не написана, и у нас представление о мире теперь такое же… херовое. А раньше заместо книг рассказывали байки-сказки, устное народное творчество. И представление у них о мире складывалось по байкам… тоже херовое… еще хуже, чем у нас… Они, к примеру, не знали, что такое ДНК… А мы знаем… но нам это знание, в принципе, в хер не уперлось… Снова ухнула сова, и Петро опять вздрогнул. Все-таки, что-то в этом было… неприятное. Вдруг он увидел впереди какую-то белую фигуру. У Петра внутри всё похолодело, как будто он проглотил целый брикет мороженого! Он остановился и замер. Внутренний голос велел ему повернуться и бежать отсюда, что есть духу. Но другой голос, голос рассудка, сказал: Хрен ли ты менжуешься?! Это идет такой же, как ты, человек… И всё… Просто идет по кладбищу… Сухофрукт собрал силу воли в кулак и двинулся дальше. Белая фигура тоже двигалась навстречу. Она как будто плыла над землей, а не шагала по ней. Когда до фигуры оставалось метра два, Петро разглядел, что это женщина, и почти успокоился. Кроме мистического страха перед кладбищем, у Петра еще было опасение получить от прибалтийских националистов по морде – ведь то, что шло впереди, вполне могло оказаться одним из них. А тут он увидел, что это просто женщина…
   – Здравствуйте! – сказал Петро женщине.
   – Зра-аству-уйте, – женщина говорила с акцентом.
   – Вы не боитесь так поздно ходить по кладбищу? – Петро вытащил сигареты.
   – Я – нет. А вы?
   – Я только женщин боюсь, – пошутил Петро. Это у него был коронный прием для начала заигрывания.
   – Почему?
   К этому вопросу он тоже был давно готов и не раз на него отвечал,
   – Потому что я ни в чем не могу отказать женщинам. Хотите, я вас провожу, чтобы вы не боялись?
   – Я и так не боюсь, но если вы не боитесь и если вы честный кавалер, то я согласна с вами пойти вместе.
   Начало знакомства Петру понравилось. И голос понравился. Гадом буду, вставлю ей, подумал он и чиркнул спичкой, чтобы прикурить. Лицо незнакомки произвело на Сухофрукта впечатление. Правильный нос, пухлые губы, высокий лоб, большие глаза, кудрявая челка… Жемчужина Балтики! Вставлю, и всё!
   – Прошу! – Петро подставил девушке руку кренделем. Девушка просунула свою руку под руку Петра, и они пошли в обратную сторону.
   Петро прикрыл другой рукой ее ладонь:
   – Вы замерзли… У вас рука холодная…
   – Нет, я всегда немножко такая прохладная.
   – Это очень даже хорошо. А то некоторые вспотеют… Мне такие не очень нравятся… Вас как зовут?
   – Меня – Яна Вишняускас. А вас?
   – А меня – Петро Сухофрукт.
   – Какая у вас смешная фамилия, извините.
   – У вас тоже ничего.
   Они дошли до пересечения аллей.
   – Ну, – Яна высвободила руку, – мне теперь немножко налево… Спасибо вам за внимание…
   – Как же налево? – удивился Петро. – Выход с кладбища прямо, а не налево. Нам прямо надо.
   – Нет-нет. Это вам прямо надо, а мне немножко налево. Если захотите, мы с вами еще встретимся завтра. Приходите сюда как стемнеет, мы немножко погуляем.
   – Хорошо, приду обязательно… Только, почему вам налево-то?.. У вас что там, извините, родные похоронены?
   – Да-да. Что-то наподобие, – она повернулась и зашагала налево, в темноту.
   Петро так и остался стоять.
   – Значит, когда стемнеет?! – крикнул он вслед уходящей.
   – Завтра… – Сухофрукту показалось, что голос идет откуда-то снизу.
   Ушла, – подумал Петро. – Ну и ладно. Я сегодня уже одну того… В принципе, на сегодня хватит…
   На следующий день Петро сидел в столовой со своим другом Жилинасом. Жилинас был из местных. Он вырос в этом городке и поступил здесь же в летное училище. Ели гуляш с картошкой. Гуляш был малосоленый и без перца. Пресная и постная пища прибалтийской столовой не нравилась Сухофрукту. Он привык к жирной и острой кухне Украины. Он любил сало, вареники и горилку с перцем. Петро потряс перечницу над мясом, но из нее не посыпалось.
   – Е-мое! Экономят, что ли?! Жилинас, скажи своим, чтоб насыпали.
   Жилинасу, как местному, не отказывали. Прибалты на просьбы русских реагировали не очень. Летчики частенько действовали через Жилинаса.
   – Вишняускас! – крикнул Жилинас в кухню.
   Из окошка раздачи выглянул повар в белом колпаке и с половником в руке.
   – Давай перец!
   Повар исчез в окошке, а вместо него оттуда вылетел пакетик черного молотого перца и упал на стол.
   – Во как у вас в Прибалтике! – возмутился Петро. – Кидают перец, как собакам! – Он почувствовал острое желание вытащить повара через окошко и дать ему по колпаку!
   – Да нет, – Жилинас спокойно махнул ладонью. – Вишняускас маленько неразговорчивый.
   – Дочки у него нет случайно? – Петро вскрыл пакетик и густо посыпал мясо перцем.
   – Да… была дочка, но утопилась в озере из-за парня…
   – Ну?! – Сухофрукт почувствовал что-то нехорошее. – А как ее звали?
   – Яна звали… Яна Вишняускас.
   По затылку у Петра побежали холодные мурашки и забежали за воротник. У него изменилось лицо.
   – Что, – спросил Жилинас, – немножко много перца посыпал?
   Петро кивнул. Есть больше не хотелось. Он отодвинул тарелку и сказал:
   – Пойду воздухом подышу.
   Сухофрукт пошел подышать воздухом на кладбище. Он нашел нужный поворот, свернул налево и почти сразу наткнулся на могилу Яны Вишняускас. С куска полированного гранита на него смотрела фотокарточка девушки, которую он провожал ночью! Петро перекрестился и побежал оттуда что есть духу. Несколько дней после этого он плохо спал, его мучили кошмары. Но постепенно он смог себя убедить, что это всё ему показалось, и он не провожал никаких покойниц, а просто, когда перелезал через кладбищенский забор, упал головой на плиту, потерял сознание и видел галлюцинацию. А потом он придумал еще лучше – он никуда не падал, а действительно встретил какую-то девушку, которая над ним подшутила – прибалтийская националистка подшутила над русским…

 

– 3 —

   Петро попытался еще раз связаться с аэродромом. И на этот раз ему удалось! В наушниках затрещало, и он услышал голос Иншакова.
   – Петро, прием! – кричал Иншаков. – Слышишь меня, Петро?!
   – Товарищ полковник! – Сухофрукт обрадовался, что связь есть. – Товарищ полковник! Слышу вас хорошо!
   – Петро! Прием! Слышишь меня?! – опять закричал Иншаков.
   – Слышу, товарищ полковник! Товарищ полковник, у нас ЧП! Дроздов разбился!
   – Сухофрукт! Прием! Слышишь меня?!
   Петро понял, что связь только в одну сторону. Он слышал землю, а земля его нет.
   – Алё! Сухофрукт! Если слышишь меня, хочу тебя обрадовать! Только что приехала твоя невеста из Прибалтики! Эх, Петро! Скрытный ты какой, оказывается! Скрывал от нас, от боевых товарищей, такую свою красавицу! Скрывал от нас, что у тебя свадьба на носу! – Иншаков засмеялся.
   – Какая невеста?! – удивился Петро. Он забыл, что полковник его не слышит. – Какая еще невеста?!
   – Ну ты и дал! – продолжал Иншаков. – Хорошая девчина, только бледненькая немного. – Он опять засмеялся. – И зовут смешно… Яна Вишняускас!.. А-ха-ха! Вишняускас и Су-хофрукт! А сын у вас будет Компотус! А-ха-ха! Ждет тебя! Быстрей бы уж, говорит, прилетал! Ну, я отключаюсь!
   У Петра перехватило дыхание. Будто ему горло перетянули резиновым жгутом. Он выпустил штурвал и схватился за грудь. Его глаза как будто кто-то выталкивал изнутри. Шпок! И стало темно.
   Самолет накренился и полетел к земле.