Страница:
Епископ попытался оттолкнуть его и усадил Ильву, говоря ей слова утешения.
— Бедное дитя, не плачь, — сказал он. — Ты была одинока среди чужих людей, но Господь явил тебе милость. Сядь сюда на скамью и подкрепись вином с медом. Виллибальд сейчас принесет его, там много-много меда; и еще принесет прекрасные свечи. И ты отведаешь удивительных орехов из стран Юга, называемых миндаль, что дал мне брат мой аббат. Угощайся сколько хочешь.
Ильва села и утерла слезы и громко расхохоталась.
— Старый дурень совсем как ты, Орм, — сказала она, — хоть он и самый лучший из всех святых людей. Он решил, что мне грустно, и думает утешить меня орехами. Но даже в небе праведных немного найдется таких же счастливых, как я.
Внесли зажженные восковые свечи, очень красивые и яркие, и брат Виллибальд принес горячее вино. Он налил его в кубки зеленого стекла, провозгласил зычным голосом, что выпить его следует единым духом, дабы прочувствовать всю его силу и вкус, и никто не посмел ему перечить в таком деле.
Орм сказал:
— Умей я их складывать, — сказала Ильва, — я бы теперь тоже сказала вису. Но я не умею, я это знаю, потому что я однажды была посажена на три дня поста и молитвы и все время пыталась сочинить; нид про аббатису и не сумела. Но все же отец пытался меня этому учить, когда бывал в духе. Сам он складывать стихи не умел, но знал, как это делать. И самой большой досадой во всем этом для меня было именно то, что я не сумела сложить нида. Но теперь уже все равно, ибо никогда больше не будут меня стеречь старухи.
— От этого ты избавилась, — сказал Орм.
Ему надо было еще о многом порасспросить ее, а епископу и Ильве — порассказать о многом, что произошло в последнее время в; Дании и об их бегстве от короля Свейна.
— Я сделала одну вещь, — сказала Ильва, — когда Свейн был уже близко и я не знала, смогу ли избежать его: я спрятала ожерелье. Ибо я менее всего хочу, чтобы оно попало в его руки. А потом у меня не было времени забрать его, когда мы спешили на корабль. Это, наверное, причинит тебе горе, Орм, но я не знала, как поступить иначе.
— Лучше получить тебя без ожерелья, чем ожерелье без тебя, отвечал он. — Но это королевское украшение, и я думаю, что его утрата для тебя тяжелее, чем для меня. Где ты его спрятала?
— Я готова тебе это открыть, — сказала она, — тут нет никого, кто станет болтать об этом. Неподалеку от больших ворот есть невысокий пригорок, поросший можжевельником и вереском, сразу направо от дороги, что спускается к мосту, и на этом пригорке лежат рядом три камня в зарослях можжевельника. Два их них большие и глубоко ушли в землю, так что видна лишь их малая часть, а напротив лежит третий, он наклонный и небольшой, так что мне под силу было его сдвинуть. Я завернула ожерелье в полотно, полотно в кожу, и положила под камень. Тяжело мне было оставить его там, это ведь было у меня единственное, что осталось от тебя. Но там, мне кажется, оно спрятано надежнее, чем если бы оно отправилось со мною в чужую страну, потому что на тот пригорок никто не ходит, даже коровы.
— Я вспоминаю те камни, — сказал брат Виллибальд. — Я там бывал и собирал тимьян и кошачьи лапки, когда готовил лечебный сбор от болезней горла.
— Быть может, и хорошо, что ты спрятала его за валуном, — сказал Орм. — Хоть и трудновато будет, верно, забрать его назад; из-под самого волчьего логова.
Облегчив сердце этим признанием, Ильва сделалась еще веселее и внезапно кинулась на шею епископу и засунула миндаль ему в рот и принялась умолять его прочесть над ними молитву и обвенчать их прямо тут же и сейчас. Епископ, которому орех попал с перепугу не в то горло, замахал обеими руками.
— Я думаю так же, как она, — сказал Орм. — Бог сам помог нам снова встретиться, и мы не хотим больше расставаться.
— Вы не понимаете, что говорите, — возразил епископ. — Это наущение дьявола.
— К старухе я не вернусь, — сказала Ильва, — а здесь мне быть нельзя. Я уйду с Ормом. И будет лучше, если прежде ты прочтешь над нами молитву.
— Он же еще не крещен, — в отчаянии закричал епископ. — Как я могу венчать тебя, мою крестницу, с язычником? И поистине стыдно видеть юницу в таком исступлении. Ты что же, не научилась и малейшей скромности?
— Нет, — твердо отвечала Ильва. — Мой отец учил меня многому, но по части скромности у него было плохо. Но что дурного в том, что я хочу замуж?
Орм вынул из кушака шесть золотых, из тех, что прихватил с собой из Андалусии, и выложил на стол перед епископом.
— Одному епископу я плачу за свое крещение, — сказал он. — И ничуть не хуже, если я смогу заплатить другому за свою женитьбу. И если ты хорошо поговоришь за меня с Богом и купишь свечей для Его церкви, то, может, и не так страшно, что я прежде женюсь, а уж после крещусь.
— Он ведь потомок Ивара Широкие Объятья, — сказала Ильва с гордостью. — А если тебе трудно повенчать некрещеного человека, ты можешь и сам тут же его окрестить. Что такого, если он потом окрестится еще раз с другими перед королем? Один раз хорошо, а два не хуже.
— Нельзя злоупотреблять таинством, — сказал епископ. — И я не знаю, вполне ли он готов.
— Он готов, — уверил его брат Виллибальд. — И он может быть вначале оглашен, хотя такое и не в ходу в наши дни. Но оглашенный может вступить в брак с христианкой.
Орм и Ильва поглядели на брата Виллибальда с удивлением, а епископ сложил ладони и, казалось, повеселел.
— Возраст делает меня забывчивым, — сказал он, — Или, может, это доброе вино, хоть оно и такое полезное. Прежде было обыкновение оглашать тех, кто пока не соглашался принять крещение, но уже почитал Христа. И добро всем нам, что есть у нас такой помощник, как брат Виллибальд.
— У меня уже давно к нему приязнь, — сказал Орм, — и от этого она не стала меньше. А с того часа, как я встретил его здесь, моя удача исправилась.
Епископ послал тут за аббатом и двумя канониками, и те охотно пришли помочь ему и поглядеть на чужеземного хёвдинга. Епископ, надев полное облачение, макнул пальцы в святую воду и начертал крест у Орма на лбу, на груди и на ладонях, одновременно благословляя его.
— Я уже начал привыкать, — заметил Орм, когда с обрядом покончили. — Это было куда легче, чем когда тот другой брызгал; меня кропилом.
Все сошлись в том, что невозможно венчать некрещеного в мо-, пастырской часовне и что все должно происходить в покоях епископа. Орму и Ильве велели стать на колени на молитвенные скамеечки перед епископом.
— Ты к такому не привык, — сказала Ильва.
— Я стоял на коленях побольше иных, — ответил Орм, — когда был у андалусцев, но хорошо еще, что не надо стучать лбом об пол.
Когда епископ дошел до наставлений и велел им плодиться и размножаться и жить в ладу друг с другом, оба кивнули. Но когда он наказал Ильве во всем покоряться мужу, они переглянулись.
— Я постараюсь, — пообещала Ильва.
— Пусть поначалу идет как получится, — сказал Орм, — потому что привычки у нее пока мало. Но я помогу ей припомнить это наставление, коли придется.
Когда все совершилось и все пожелали им счастья и многих детей, епископ забеспокоился насчет их брачной ночи. Ибо в монастыре такое недопустимо, даже в комнатах для приезжих, а в городе он не знает места, где они могли бы остановиться.
— Я пойду с Ормом, — беззаботно сказала Ильва. — Что годится для него, то и для меня хорошо.
— Ты не сможешь спать с ним среди мужчин в лагере, — испугался епископ.
Но Орм сказал:
— И больше вы мне тут не нужны, — сказал Орм.
— А как мы попадем отсюда на берег? — спросили они.
— Сильному мужчине тут плыть недолго, — сказал он. Оба сказали, что пьяны и что вода холодная.
— Долго мне придется ждать, пока с тем и с другим дело поправится, — заметил Орм.
И схватив одного за пояс и за шиворот, кинул его вниз головой в реку; другой последовал за ним, не дожидаясь дальнейших уговоров. Из темноты было слышно, как они, кашляя и отфыркиваясь, плывут к берегу.
— Теперь нам никто не мешает, — сказал Орм.
— На такое брачное ложе я сетовать не стану, — ответила Ильва. Они поздно заснули тем вечером и спали крепко.
Когда на другое утро посланцы предстали перед королем Этельредом, вместе с Гудмундом и Ормом, король был в наилучшем настроении и милостив к ним всем. Он похвалил обоих хёвдингов за их стремление креститься и хотел знать, хорошо ли им в Вестминстере. Гудмунд накануне крепко повеселился, так что язык его до сих пор слушался плохо, но оба согласились, что на вопрос короля вполне могут ответить утвердительно.
Епископы рассказывали о своей поездке и поручении и как все было между ними и этими чужестранцами, и все в зале им внимали. Король сидел под балдахином, с короной на голове и скипетром в руках. На взгляд Орма, это был король совсем другого сорта, нежели Альмансур и король Харальд. Он был высокий и статный, в бархатной мантии, с бледным лицом, жидкой каштановой бородкой и большими глазами.
Когда епископы дошли до количества серебра, подлежащего выплате, король вдруг так ударил скипетром по подлокотнику трона, что все вздрогнули.
— Гляди! — сказал он своему архиепископу, сидевшему с ним рядом на кресле пониже. — Четырех мух одним ударом, а это еще плохая мухобойка.
Архиепископ сказал, что, как ему кажется, немногим королям такое под силу, что говорит как о точном ударе, так и о большой удаче. Король довольно расхохотался, после чего посланцы продолжали, и все снова их слушали.
Когда они закончили, король их поблагодарил, похвалив за мудрость и усердие и спросил архиепископа, что можно сказать по поводу услышанного. Архиепископ сказал, что это поистине тяжкое бремя, но что это лучшее из возможного; король кивнул.
— И хорошее дело, — добавил архиепископ, — приятное для всех христиан и угодное Богу, что наши благочестивые посланцы смогли склонить больших хёвдингов и многих их людей ко Христу, и этому все мы должны радоваться.
— Воистину так, — сказал король.
Тут епископ Лондонский шепнул Гудмунду, что теперь их черед обратиться к королю, и Гудмунд охотно выступил вперед. Он поблагодарил короля за гостеприимство и щедрость, и сказал, что слава об этом достигнет самого Восточного Еталанда и даже дальше. Но они бы охотно узнали одну вещь, дабы не возникло никаких недоразумений, а именно, через сколь долгое время серебро будет у них в руках.
Король глядел на Гудмунда внимательно на протяжении его речи и спросил, что это за отметина у него на лице.
Гудмунд отвечал, что это от медведя, на которого он однажды охотился неосмотрительным образом, так что медведь, ударенный копьем в грудь, переломил его древко и вцепился в Гудмунда когтями прежде, чем он сам успел схватиться за секиру. Король Этельред от этих слов помрачнел.
— Тут в стране вообще нет медведей, — сказал он, — и это большая беда. Но брат мой Гуго Французский прислал мне двух медведей, они умеют плясать, это хорошая потеха, и я их тебе охотно покажу. Вот только плохо, что мой лучший медвежий вожатый пошел с Бюрхтнотом и пропал в том бою. И для меня это немалая потеря; теперь они стали меньше плясать, когда с ними занимается другой, того и гляди совсем перестанут.
Гудмунд согласился, что это и вправду несчастье.
— Но у всякого своя печаль, — сказал он. — Что нас донимает, так это когда мы получим серебро.
Король Этельред пощипал бородку и глянул на архиепископа.
— Это большая сумма, — сказал архиепископ, — и даже у короля Этельреда в казне такого теперь нет. Потому придется разослать гонцов по всей стране, чтобы собрали нужное количество. На это уйдет месяца два, а то и три.
Гудмунд в ответ покачал головой:
— Давай помогай, сконец. Такой срок нам чересчур долог, а у меня уже от разговоров в горле сохнет.
Орм выступил вперед и сказал, что он молод и мало готов для беседы со столь высокочтимым государем и столь мудрыми людьми, но он скажет все же в меру своего понимания.
— Нешуточное это дело, — сказал он, — заставлять хёвдингов и войско так долго ждать обещанного. Ибо это люди с коротким терпением и малой кротостью, и может вдруг случиться, что они утомятся сидеть без дела и ждать после всех побед и, зная, что куда ни повернись, всюду можно хорошо поживиться. Этот вот Гудмунд, которого все вы видите тут, веселый и добрый, покуда все идет по его, но в гневе он наводит ужас на самых храбрых на всей Балтике, и от него разбегаются и люди, и медведи, а в дружине у него сплошь берсерки, почти такие же опасные, как он сам.
Все посмотрели на Гудмунда, который покраснел и закашлялся. Орм же продолжал:
— А Торкель с Йостейном такие же, и люди у них тоже неукротимые, как у Гудмунда. Потому было бы лучше, если бы половину суммы выложили немедля. Тогда будет легче дотерпеть, пока соберут остальное.
На это король кивнул и поглядел на архиепископа и снова кивнул.
— А поскольку и Бог, и ты, государь, оба рады тем, кто прибыл сюда креститься, то было бы, наверное, разумно, чтобы эти получили свое немедля. Тогда бы прочие уразумели, что хорошая это вещь — быть христианином.
Гудмунд тут выкрикнул, что эти слова он как раз и думал сказать.
— И если все случится так, как сказано, — продолжал он, — я могу обещать, что каждый из людей, пришедших со мной, примет крещение со мною вместе.
Архиепископ сказал, что такое приятно слышать и что добрые наставники пусть теперь же пойдут их наставить. После чего договорились, что все прибывшие к королю получат серебро сразу после крещения, а в войско у Мэлдона теперь же будет отослана третья часть, оставшееся же — через шесть недель.
Когда встреча окончилась и все вышли, Гудмунду было что сказать Орму в благодарность за помощь.
— Слов умнее мне не приходилось слышать от такого молодого человека, — сказал он. — Ясное дело, ты рожден быть хёвдингом. И для меня большая выгода оттого, что я получу свое серебро немедля, ибо может и так случиться, что с долей многих будет под конец туговато. Оттого я охотно награжу тебя, и когда получу свое, тебе пойдет из него пять марок.
— Я подметил одну вещь, — сказал Орм, — что ты слишком скромен, несмотря на весь твой ум. Будь ты простым корабельным хёвдингом с пятью-шестью кораблями, тогда ты бы мог мне дать пять марок за такую услугу. Но такому прославленному, как ты, далеко за пределами Свейской державы подобное не к лицу, и мне не подобает брать их. Это был бы урон твоему достоинству.
— Может быть, ты и верно говоришь, — согласился Гудмунд. — Как бы ты сам поступил на моем месте?
— Я знал таких, какие дали бы пятнадцать марок за подобную услугу, — сказал Орм. — Так поступил бы Стюрбьёрн. А Торкель дал бы двенадцать. Знаю и таких, которые бы вообще ничего не дали. Но я ничего не хочу тебе советовать, и мы все равно останемся добрыми друзьями, как бы ты ни поступил.
— Непросто человеку самому решить, сколь именно он прославлен, — огорчился Гудмунд и ушел в задумчивости.
В воскресенье все они крестились в большой церкви. Большинство священников хотело, чтобы крещение происходило в реке, как повелось при крещении язычников, но Гудмунд и Орм сказали на это, чтобы никакого купания им не устраивали. Оба они шли впереди, с непокрытыми головами и облаченные в длинные белые одеяния с вышитыми спереди красными крестами; следом шли их люди, тоже в сорочках, сколько их хватило на такую дружину. Никто не снял оружия, Орм и Гудмунд сказали, что они редко расстаются с мечом, а всего реже в чужой стране. Король самолично сидел на хорах, и церковь была полна народу, в числе зрителей была и Ильва. Орм боялся показать ее людям, ибо она казалась ему теперь красивой, как никогда, и он опасался, что ее могут украсть. На это она сказала, что идет в церковь, чтобы поглядеть, как благочестивый Орм будет держаться, когда вода потечет ему за шиворот. Она сидела вместе с братом Виллибальдом, который стерег ее и запретил смеяться над белыми одеяниями, а епископ Поппон был там и крестил, хотя и чувствовал себя скверно. Это он крестил Орма, а епископ Лондонский — Гудмунда, а далее шестеро священников принялись крестить всех подряд так быстро, как только могли.
После крещения Гудмунд и Орм предстали перед королем. Он подарил каждому по золотому кольцу, с пожеланием, чтобы Бог отныне всегда был с ними, и захотел немедля показать им своих медведей, которые стали плясать заметно лучше.
На другой день всем новокрещеным королевский писарь и казначей выдали серебро, и всех охватила большая радость. Меньшей была радость среди людей Орма, которые должны были заплатить ему по два эре за свое крещение, но никто не выбрал более дешевый путь — поединок.
— На это я построю дома церковь, — сказал он, убирая деньги в шкатулку.
Потом он отложил пятнадцать марок в кошель и отправился с ними к епископу Лондонскому и получил его благословение, а сразу после полудня на корабль Орма пришел Гудмунд с тем же кошелем в руке, очень пьяный и добродушный. Он сказал, что уже пересчитал и упаковал все, что ему причитается, и что это была тяжелая работа на целый день.
— И я думал над твоими словами, — сказал он, — ты правильно говоришь, что с моим достоинством я не могу подарить тебе всего пять марок. Вот тебе вместо того пятнадцать, это мне больше подобает, тем более что Стюрбьёрна тут нет.
Орм сказал, что не ожидал, но не станет отвергать дар такого человека. В ответ он отдал Гудмунду свой андалусский щит, тот самый, что; был у него в поединке с Сигтрюггом в палатах короля Харальда.
Ильва сказала, что рада видеть, как Орм заботливо собирает серебро, ибо сама она, как ей кажется, не слишком в этом прилежна, а ей сдается, что детей у них будет много.
В тот вечер Орм и Ильва на прощание сидели у епископа Поппона: надо было торопиться в обратный путь. Ильва плакала, и ей казалось тяжким расставаться с епископом, которого она называла вторым отцом, и у него самого выступили слезы на глазах.
— Будь я менее слаб, — сказал он, — я поехал бы с вами, ибо в Сконе наверняка бы пригодился. Но эти старые кости ничего уже не в силах.
— Ты обрел в Виллибальде дельного человека, — сказал Орм, — и с ним мы с Ильвой хорошо поладим. Было бы хорошим делом, если бы он мог поехать с нами, дабы укрепить нас в христианской вере, а может, и остальных тоже. Жаль, что ему плохо кажется у норманнов.
Епископ сказал, что Виллибальд самый умный из его священников и все, что он делает, всегда полезно.
— Он лучше всех обращает безбожников, — сказал он, — хоть и немало ворчит насчет греха и слабости, в своем великом рвении и усердии. Наилучшим будет спросить его самого об этом; ибо не дам вам священника против его воли.
Когда Виллибальд вошел и понял, о чем речь, то спросил досадливо, когда они думают уезжать. Орм отвечал, что уже завтра, если погода продержится.
Брат Виллибальд покачал головой.
— Плохо, что дали мне так мало времени, чтобы привести все в порядок, — сказал он. — Я хотел бы иметь побольше мазей и снадобий, когда отправлюсь в страну мрака и насильников. Но я управлюсь с Божьей помощью, если потороплюсь, ибо с вами обоими я поеду охотно.
Глава 4
— Бедное дитя, не плачь, — сказал он. — Ты была одинока среди чужих людей, но Господь явил тебе милость. Сядь сюда на скамью и подкрепись вином с медом. Виллибальд сейчас принесет его, там много-много меда; и еще принесет прекрасные свечи. И ты отведаешь удивительных орехов из стран Юга, называемых миндаль, что дал мне брат мой аббат. Угощайся сколько хочешь.
Ильва села и утерла слезы и громко расхохоталась.
— Старый дурень совсем как ты, Орм, — сказала она, — хоть он и самый лучший из всех святых людей. Он решил, что мне грустно, и думает утешить меня орехами. Но даже в небе праведных немного найдется таких же счастливых, как я.
Внесли зажженные восковые свечи, очень красивые и яркие, и брат Виллибальд принес горячее вино. Он налил его в кубки зеленого стекла, провозгласил зычным голосом, что выпить его следует единым духом, дабы прочувствовать всю его силу и вкус, и никто не посмел ему перечить в таком деле.
Орм сказал:
— И это первый стих, что пришел мне в голову за все это время, — добавил он.
Чуден свет
от ярких свеч,
вальских вин
и свята старца;
всех предивней
после слез
чудный свет
в очах у юной.
— Умей я их складывать, — сказала Ильва, — я бы теперь тоже сказала вису. Но я не умею, я это знаю, потому что я однажды была посажена на три дня поста и молитвы и все время пыталась сочинить; нид про аббатису и не сумела. Но все же отец пытался меня этому учить, когда бывал в духе. Сам он складывать стихи не умел, но знал, как это делать. И самой большой досадой во всем этом для меня было именно то, что я не сумела сложить нида. Но теперь уже все равно, ибо никогда больше не будут меня стеречь старухи.
— От этого ты избавилась, — сказал Орм.
Ему надо было еще о многом порасспросить ее, а епископу и Ильве — порассказать о многом, что произошло в последнее время в; Дании и об их бегстве от короля Свейна.
— Я сделала одну вещь, — сказала Ильва, — когда Свейн был уже близко и я не знала, смогу ли избежать его: я спрятала ожерелье. Ибо я менее всего хочу, чтобы оно попало в его руки. А потом у меня не было времени забрать его, когда мы спешили на корабль. Это, наверное, причинит тебе горе, Орм, но я не знала, как поступить иначе.
— Лучше получить тебя без ожерелья, чем ожерелье без тебя, отвечал он. — Но это королевское украшение, и я думаю, что его утрата для тебя тяжелее, чем для меня. Где ты его спрятала?
— Я готова тебе это открыть, — сказала она, — тут нет никого, кто станет болтать об этом. Неподалеку от больших ворот есть невысокий пригорок, поросший можжевельником и вереском, сразу направо от дороги, что спускается к мосту, и на этом пригорке лежат рядом три камня в зарослях можжевельника. Два их них большие и глубоко ушли в землю, так что видна лишь их малая часть, а напротив лежит третий, он наклонный и небольшой, так что мне под силу было его сдвинуть. Я завернула ожерелье в полотно, полотно в кожу, и положила под камень. Тяжело мне было оставить его там, это ведь было у меня единственное, что осталось от тебя. Но там, мне кажется, оно спрятано надежнее, чем если бы оно отправилось со мною в чужую страну, потому что на тот пригорок никто не ходит, даже коровы.
— Я вспоминаю те камни, — сказал брат Виллибальд. — Я там бывал и собирал тимьян и кошачьи лапки, когда готовил лечебный сбор от болезней горла.
— Быть может, и хорошо, что ты спрятала его за валуном, — сказал Орм. — Хоть и трудновато будет, верно, забрать его назад; из-под самого волчьего логова.
Облегчив сердце этим признанием, Ильва сделалась еще веселее и внезапно кинулась на шею епископу и засунула миндаль ему в рот и принялась умолять его прочесть над ними молитву и обвенчать их прямо тут же и сейчас. Епископ, которому орех попал с перепугу не в то горло, замахал обеими руками.
— Я думаю так же, как она, — сказал Орм. — Бог сам помог нам снова встретиться, и мы не хотим больше расставаться.
— Вы не понимаете, что говорите, — возразил епископ. — Это наущение дьявола.
— К старухе я не вернусь, — сказала Ильва, — а здесь мне быть нельзя. Я уйду с Ормом. И будет лучше, если прежде ты прочтешь над нами молитву.
— Он же еще не крещен, — в отчаянии закричал епископ. — Как я могу венчать тебя, мою крестницу, с язычником? И поистине стыдно видеть юницу в таком исступлении. Ты что же, не научилась и малейшей скромности?
— Нет, — твердо отвечала Ильва. — Мой отец учил меня многому, но по части скромности у него было плохо. Но что дурного в том, что я хочу замуж?
Орм вынул из кушака шесть золотых, из тех, что прихватил с собой из Андалусии, и выложил на стол перед епископом.
— Одному епископу я плачу за свое крещение, — сказал он. — И ничуть не хуже, если я смогу заплатить другому за свою женитьбу. И если ты хорошо поговоришь за меня с Богом и купишь свечей для Его церкви, то, может, и не так страшно, что я прежде женюсь, а уж после крещусь.
— Он ведь потомок Ивара Широкие Объятья, — сказала Ильва с гордостью. — А если тебе трудно повенчать некрещеного человека, ты можешь и сам тут же его окрестить. Что такого, если он потом окрестится еще раз с другими перед королем? Один раз хорошо, а два не хуже.
— Нельзя злоупотреблять таинством, — сказал епископ. — И я не знаю, вполне ли он готов.
— Он готов, — уверил его брат Виллибальд. — И он может быть вначале оглашен, хотя такое и не в ходу в наши дни. Но оглашенный может вступить в брак с христианкой.
Орм и Ильва поглядели на брата Виллибальда с удивлением, а епископ сложил ладони и, казалось, повеселел.
— Возраст делает меня забывчивым, — сказал он, — Или, может, это доброе вино, хоть оно и такое полезное. Прежде было обыкновение оглашать тех, кто пока не соглашался принять крещение, но уже почитал Христа. И добро всем нам, что есть у нас такой помощник, как брат Виллибальд.
— У меня уже давно к нему приязнь, — сказал Орм, — и от этого она не стала меньше. А с того часа, как я встретил его здесь, моя удача исправилась.
Епископ послал тут за аббатом и двумя канониками, и те охотно пришли помочь ему и поглядеть на чужеземного хёвдинга. Епископ, надев полное облачение, макнул пальцы в святую воду и начертал крест у Орма на лбу, на груди и на ладонях, одновременно благословляя его.
— Я уже начал привыкать, — заметил Орм, когда с обрядом покончили. — Это было куда легче, чем когда тот другой брызгал; меня кропилом.
Все сошлись в том, что невозможно венчать некрещеного в мо-, пастырской часовне и что все должно происходить в покоях епископа. Орму и Ильве велели стать на колени на молитвенные скамеечки перед епископом.
— Ты к такому не привык, — сказала Ильва.
— Я стоял на коленях побольше иных, — ответил Орм, — когда был у андалусцев, но хорошо еще, что не надо стучать лбом об пол.
Когда епископ дошел до наставлений и велел им плодиться и размножаться и жить в ладу друг с другом, оба кивнули. Но когда он наказал Ильве во всем покоряться мужу, они переглянулись.
— Я постараюсь, — пообещала Ильва.
— Пусть поначалу идет как получится, — сказал Орм, — потому что привычки у нее пока мало. Но я помогу ей припомнить это наставление, коли придется.
Когда все совершилось и все пожелали им счастья и многих детей, епископ забеспокоился насчет их брачной ночи. Ибо в монастыре такое недопустимо, даже в комнатах для приезжих, а в городе он не знает места, где они могли бы остановиться.
— Я пойду с Ормом, — беззаботно сказала Ильва. — Что годится для него, то и для меня хорошо.
— Ты не сможешь спать с ним среди мужчин в лагере, — испугался епископ.
Но Орм сказал:
Брат Виллибальд проводил их до городских ворот, чтобы им открыли боковой проход. Тут они простились с ним с благодарностями и спустились на мостки причала. Рапп оставил на корабле двоих, чтобы стеречь его от воров; те же двое, оставшись одни, сильно выпили, так что храп их был слышен издалека. Орм растолкал их и приказал помочь вывести корабль на середину реки, и наконец им это удалось, хотя поначалу шло не без труда. Там бросили якорь на самом стрежене.
Морестранник
с дороги Ран,
пашни палтуса
пахарь добрый,
лучшее ложе
невесты ведает,
чем орд перин
или клок соломы.
— И больше вы мне тут не нужны, — сказал Орм.
— А как мы попадем отсюда на берег? — спросили они.
— Сильному мужчине тут плыть недолго, — сказал он. Оба сказали, что пьяны и что вода холодная.
— Долго мне придется ждать, пока с тем и с другим дело поправится, — заметил Орм.
И схватив одного за пояс и за шиворот, кинул его вниз головой в реку; другой последовал за ним, не дожидаясь дальнейших уговоров. Из темноты было слышно, как они, кашляя и отфыркиваясь, плывут к берегу.
— Теперь нам никто не мешает, — сказал Орм.
— На такое брачное ложе я сетовать не стану, — ответила Ильва. Они поздно заснули тем вечером и спали крепко.
Когда на другое утро посланцы предстали перед королем Этельредом, вместе с Гудмундом и Ормом, король был в наилучшем настроении и милостив к ним всем. Он похвалил обоих хёвдингов за их стремление креститься и хотел знать, хорошо ли им в Вестминстере. Гудмунд накануне крепко повеселился, так что язык его до сих пор слушался плохо, но оба согласились, что на вопрос короля вполне могут ответить утвердительно.
Епископы рассказывали о своей поездке и поручении и как все было между ними и этими чужестранцами, и все в зале им внимали. Король сидел под балдахином, с короной на голове и скипетром в руках. На взгляд Орма, это был король совсем другого сорта, нежели Альмансур и король Харальд. Он был высокий и статный, в бархатной мантии, с бледным лицом, жидкой каштановой бородкой и большими глазами.
Когда епископы дошли до количества серебра, подлежащего выплате, король вдруг так ударил скипетром по подлокотнику трона, что все вздрогнули.
— Гляди! — сказал он своему архиепископу, сидевшему с ним рядом на кресле пониже. — Четырех мух одним ударом, а это еще плохая мухобойка.
Архиепископ сказал, что, как ему кажется, немногим королям такое под силу, что говорит как о точном ударе, так и о большой удаче. Король довольно расхохотался, после чего посланцы продолжали, и все снова их слушали.
Когда они закончили, король их поблагодарил, похвалив за мудрость и усердие и спросил архиепископа, что можно сказать по поводу услышанного. Архиепископ сказал, что это поистине тяжкое бремя, но что это лучшее из возможного; король кивнул.
— И хорошее дело, — добавил архиепископ, — приятное для всех христиан и угодное Богу, что наши благочестивые посланцы смогли склонить больших хёвдингов и многих их людей ко Христу, и этому все мы должны радоваться.
— Воистину так, — сказал король.
Тут епископ Лондонский шепнул Гудмунду, что теперь их черед обратиться к королю, и Гудмунд охотно выступил вперед. Он поблагодарил короля за гостеприимство и щедрость, и сказал, что слава об этом достигнет самого Восточного Еталанда и даже дальше. Но они бы охотно узнали одну вещь, дабы не возникло никаких недоразумений, а именно, через сколь долгое время серебро будет у них в руках.
Король глядел на Гудмунда внимательно на протяжении его речи и спросил, что это за отметина у него на лице.
Гудмунд отвечал, что это от медведя, на которого он однажды охотился неосмотрительным образом, так что медведь, ударенный копьем в грудь, переломил его древко и вцепился в Гудмунда когтями прежде, чем он сам успел схватиться за секиру. Король Этельред от этих слов помрачнел.
— Тут в стране вообще нет медведей, — сказал он, — и это большая беда. Но брат мой Гуго Французский прислал мне двух медведей, они умеют плясать, это хорошая потеха, и я их тебе охотно покажу. Вот только плохо, что мой лучший медвежий вожатый пошел с Бюрхтнотом и пропал в том бою. И для меня это немалая потеря; теперь они стали меньше плясать, когда с ними занимается другой, того и гляди совсем перестанут.
Гудмунд согласился, что это и вправду несчастье.
— Но у всякого своя печаль, — сказал он. — Что нас донимает, так это когда мы получим серебро.
Король Этельред пощипал бородку и глянул на архиепископа.
— Это большая сумма, — сказал архиепископ, — и даже у короля Этельреда в казне такого теперь нет. Потому придется разослать гонцов по всей стране, чтобы собрали нужное количество. На это уйдет месяца два, а то и три.
Гудмунд в ответ покачал головой:
— Давай помогай, сконец. Такой срок нам чересчур долог, а у меня уже от разговоров в горле сохнет.
Орм выступил вперед и сказал, что он молод и мало готов для беседы со столь высокочтимым государем и столь мудрыми людьми, но он скажет все же в меру своего понимания.
— Нешуточное это дело, — сказал он, — заставлять хёвдингов и войско так долго ждать обещанного. Ибо это люди с коротким терпением и малой кротостью, и может вдруг случиться, что они утомятся сидеть без дела и ждать после всех побед и, зная, что куда ни повернись, всюду можно хорошо поживиться. Этот вот Гудмунд, которого все вы видите тут, веселый и добрый, покуда все идет по его, но в гневе он наводит ужас на самых храбрых на всей Балтике, и от него разбегаются и люди, и медведи, а в дружине у него сплошь берсерки, почти такие же опасные, как он сам.
Все посмотрели на Гудмунда, который покраснел и закашлялся. Орм же продолжал:
— А Торкель с Йостейном такие же, и люди у них тоже неукротимые, как у Гудмунда. Потому было бы лучше, если бы половину суммы выложили немедля. Тогда будет легче дотерпеть, пока соберут остальное.
На это король кивнул и поглядел на архиепископа и снова кивнул.
— А поскольку и Бог, и ты, государь, оба рады тем, кто прибыл сюда креститься, то было бы, наверное, разумно, чтобы эти получили свое немедля. Тогда бы прочие уразумели, что хорошая это вещь — быть христианином.
Гудмунд тут выкрикнул, что эти слова он как раз и думал сказать.
— И если все случится так, как сказано, — продолжал он, — я могу обещать, что каждый из людей, пришедших со мной, примет крещение со мною вместе.
Архиепископ сказал, что такое приятно слышать и что добрые наставники пусть теперь же пойдут их наставить. После чего договорились, что все прибывшие к королю получат серебро сразу после крещения, а в войско у Мэлдона теперь же будет отослана третья часть, оставшееся же — через шесть недель.
Когда встреча окончилась и все вышли, Гудмунду было что сказать Орму в благодарность за помощь.
— Слов умнее мне не приходилось слышать от такого молодого человека, — сказал он. — Ясное дело, ты рожден быть хёвдингом. И для меня большая выгода оттого, что я получу свое серебро немедля, ибо может и так случиться, что с долей многих будет под конец туговато. Оттого я охотно награжу тебя, и когда получу свое, тебе пойдет из него пять марок.
— Я подметил одну вещь, — сказал Орм, — что ты слишком скромен, несмотря на весь твой ум. Будь ты простым корабельным хёвдингом с пятью-шестью кораблями, тогда ты бы мог мне дать пять марок за такую услугу. Но такому прославленному, как ты, далеко за пределами Свейской державы подобное не к лицу, и мне не подобает брать их. Это был бы урон твоему достоинству.
— Может быть, ты и верно говоришь, — согласился Гудмунд. — Как бы ты сам поступил на моем месте?
— Я знал таких, какие дали бы пятнадцать марок за подобную услугу, — сказал Орм. — Так поступил бы Стюрбьёрн. А Торкель дал бы двенадцать. Знаю и таких, которые бы вообще ничего не дали. Но я ничего не хочу тебе советовать, и мы все равно останемся добрыми друзьями, как бы ты ни поступил.
— Непросто человеку самому решить, сколь именно он прославлен, — огорчился Гудмунд и ушел в задумчивости.
В воскресенье все они крестились в большой церкви. Большинство священников хотело, чтобы крещение происходило в реке, как повелось при крещении язычников, но Гудмунд и Орм сказали на это, чтобы никакого купания им не устраивали. Оба они шли впереди, с непокрытыми головами и облаченные в длинные белые одеяния с вышитыми спереди красными крестами; следом шли их люди, тоже в сорочках, сколько их хватило на такую дружину. Никто не снял оружия, Орм и Гудмунд сказали, что они редко расстаются с мечом, а всего реже в чужой стране. Король самолично сидел на хорах, и церковь была полна народу, в числе зрителей была и Ильва. Орм боялся показать ее людям, ибо она казалась ему теперь красивой, как никогда, и он опасался, что ее могут украсть. На это она сказала, что идет в церковь, чтобы поглядеть, как благочестивый Орм будет держаться, когда вода потечет ему за шиворот. Она сидела вместе с братом Виллибальдом, который стерег ее и запретил смеяться над белыми одеяниями, а епископ Поппон был там и крестил, хотя и чувствовал себя скверно. Это он крестил Орма, а епископ Лондонский — Гудмунда, а далее шестеро священников принялись крестить всех подряд так быстро, как только могли.
После крещения Гудмунд и Орм предстали перед королем. Он подарил каждому по золотому кольцу, с пожеланием, чтобы Бог отныне всегда был с ними, и захотел немедля показать им своих медведей, которые стали плясать заметно лучше.
На другой день всем новокрещеным королевский писарь и казначей выдали серебро, и всех охватила большая радость. Меньшей была радость среди людей Орма, которые должны были заплатить ему по два эре за свое крещение, но никто не выбрал более дешевый путь — поединок.
— На это я построю дома церковь, — сказал он, убирая деньги в шкатулку.
Потом он отложил пятнадцать марок в кошель и отправился с ними к епископу Лондонскому и получил его благословение, а сразу после полудня на корабль Орма пришел Гудмунд с тем же кошелем в руке, очень пьяный и добродушный. Он сказал, что уже пересчитал и упаковал все, что ему причитается, и что это была тяжелая работа на целый день.
— И я думал над твоими словами, — сказал он, — ты правильно говоришь, что с моим достоинством я не могу подарить тебе всего пять марок. Вот тебе вместо того пятнадцать, это мне больше подобает, тем более что Стюрбьёрна тут нет.
Орм сказал, что не ожидал, но не станет отвергать дар такого человека. В ответ он отдал Гудмунду свой андалусский щит, тот самый, что; был у него в поединке с Сигтрюггом в палатах короля Харальда.
Ильва сказала, что рада видеть, как Орм заботливо собирает серебро, ибо сама она, как ей кажется, не слишком в этом прилежна, а ей сдается, что детей у них будет много.
В тот вечер Орм и Ильва на прощание сидели у епископа Поппона: надо было торопиться в обратный путь. Ильва плакала, и ей казалось тяжким расставаться с епископом, которого она называла вторым отцом, и у него самого выступили слезы на глазах.
— Будь я менее слаб, — сказал он, — я поехал бы с вами, ибо в Сконе наверняка бы пригодился. Но эти старые кости ничего уже не в силах.
— Ты обрел в Виллибальде дельного человека, — сказал Орм, — и с ним мы с Ильвой хорошо поладим. Было бы хорошим делом, если бы он мог поехать с нами, дабы укрепить нас в христианской вере, а может, и остальных тоже. Жаль, что ему плохо кажется у норманнов.
Епископ сказал, что Виллибальд самый умный из его священников и все, что он делает, всегда полезно.
— Он лучше всех обращает безбожников, — сказал он, — хоть и немало ворчит насчет греха и слабости, в своем великом рвении и усердии. Наилучшим будет спросить его самого об этом; ибо не дам вам священника против его воли.
Когда Виллибальд вошел и понял, о чем речь, то спросил досадливо, когда они думают уезжать. Орм отвечал, что уже завтра, если погода продержится.
Брат Виллибальд покачал головой.
— Плохо, что дали мне так мало времени, чтобы привести все в порядок, — сказал он. — Я хотел бы иметь побольше мазей и снадобий, когда отправлюсь в страну мрака и насильников. Но я управлюсь с Божьей помощью, если потороплюсь, ибо с вами обоими я поеду охотно.
Глава 4
Как брат Виллибальд учил короля Свейна слову Писания
Орм пошел к Гудмунду и попросил его передать Торкелю, что не вернется в войско, а решил плыть домой один. Гудмунд загрустил и попытался отговорить его, но Орм сказал, что удача его в последнее время слишком хороша, чтобы продолжаться долго.
— В этой стране у меня дел не осталось, — сказал он. — И будь у тебя самого на борту такая женщина, как Ильва, ты бы имел мало охоты высаживать ее среди целого войска сидящих без дела мужчин, распускающих языки вслед каждой увиденной женщине. Для меня было бы тогда многовато драки, а я хочу пожить в мире, с нею вместе. И сама она желает того же.
Гудмунд согласился, что любой мужчина станет как безумный, поглядев на Ильву, хотя бы и совсем недолго. И если подумать, то и ему самому тоже хотелось бы теперь же отплыть домой в Бровикен, потому что ему как-то неспокойно со всем серебром на борту, но он должен вернуться к остальным своим людям и к Торкелю с Йостейном, с известием насчет того, как будет с серебром.
— Моих людей тут теперь разоряют пронырливые женщины, — сказал он, — что сбегаются стаями на их богатства и выгребают у них серебро из штанов и фуфаек, сперва как следует их напоив. Поэтому лучше, если я поплыву теперь же вместе с тобой, если только сумею собрать народ вовремя.
Они пошли к королю Этельреду и архиепископу и попрощались с ними и смогли увидеть, как превосходно пляшут медведи на задних лапах. Потом затрубили рога, люди сели на весла, где многим было поначалу неловко от усталости и выпитого. Они быстро пошли вниз по течению, и сторожевое судно на сей раз не преградило им пути, хотя команды и обменялись многими добрыми советами. На ночь встали близ устья, и тут Гудмунд и Орм расстались, и далее каждый двинулся своей дорогой.
Ильва хорошо переносила качку, но все-таки желала, чтобы путешествие не было долгим, ибо на корабле ей казалось тесно. Орм уверил ее, что в эту пору погода обычно хорошая и вряд ли их задержит.
— А то еще у нас есть дело на каменистом пригорке близ Йеллинге, — сказал он, — а это крюк небольшой.
Ильва колебалась, умно ли будет забрать ожерелье теперь же, когда никто не знает, ни каково теперь в Ютландии, ни кто теперь сидит в Йеллинге. Но Орм сказал, что хотелось бы заодно управиться со всем.
— И кто бы ни правил теперь в Йеллинге, — сказал он, — будь то хоть король Свейн, хоть король Эрик, менее всего вероятно, чтобы он там сидел в такое время года, когда все конунги обычно дерутся. Мы сойдем на берег ночью, и если все пойдет как надо, нам никто не помешает.
Брату Виллибальду на борту нравилось, хоть он и не смог пока найти для себя заболевших. Он охотно сидел рядом с Раппом, когда
тот стоял у кормила, и расспрашивал его о странах Юга и о его приключениях там, и хотя у Раппа никогда не бывало многих слов наготове, было заметно, что эти двое делаются приятелями.
Они обогнули оконечность Ютландии и пошли на юг вдоль побережья, не встретив на пути ни одного корабля, но тут поднялся встречный ветер, и грести стало тяжело, так что им даже пришлось пристать к берегу дождаться погоды. В ночной темноте они шли на веслах к устью реки у Йеллинге, но уже начало светать, когда Орм велел поставить корабль вблизи берега. Он распорядился, чтобы с ним пошел брат Виллибальд с двумя проверенными людьми; Ильву же оставил на корабле. Она не была этим довольна, но он сказал, что так нужно.
— В таких делах мне решать, — сказал он, — кто бы что ни говорил. Брат Виллибальд знает то место так же хорошо, как ты, а если мы кого-нибудь встретим и будет бой, теперь, когда уже рассветает, лучше тебе быть тут. Мы скоро вернемся.
Они вышли на берег у королевской усадьбы и дальше пошли напрямик полями, чуть левее. Брат Виллибальд сказал, что осталось совсем немного до того пригорка, когда по левую руку от моста вдруг послышались крики и топот.
Это было стадо коров, которых погоняло несколько мужчин.
— Лучше будет их убить, — сказал Рапп и поднял копье.
Брат Виллибальд мигом ухватил его за руку и настрого запретил подобное насилие против людей, ничего ему не сделавших. Орм сказал, что вряд ли это понадобится, если они поторопятся.
Они бежали на пригорок, и пастухи позади коров остановились и уставились на них в изумлении.
— Чьи вы люди? — крикнули они.
— Короля Харальда, — ответил Орм.
— Маленький священник! — выкрикнул кто-то из пастухов. — Это маленький священник, что был у короля Харальда! Это враги! Бегите, будите людей!
Рапп и двое, что были с ними, бросились теперь за пастухами, но скотина перешла им дорогу, так что те получили хорошее преимущество. Орм вбежал на пригорок вместе с братом Виллибальдом, и тот сразу показал ему три камня. Ожерелье лежало там же, куда было положено.
— Теперь придется пробежаться, — сказал Орм и засунул ожерелье за пазуху.
Из королевской усадьбы послышался шум и крики, и когда они донеслись до Раппа, тот заворчал, что не догнал предателей вовремя. Свое копье он в ярости потратил на одного, и тот остался лежать перед воротами.
— Но проку вышло немного, — сказал он, — а я лишился хорошего копья.
Они теперь бежали со всех ног назад через поля, и вскоре заслышали позади громкие крики и топот копыт. Рапп хорошо видел своим единственным глазом, он и Орм оглянулись через плечо на бегу.
— Сюда едет сам король Свейн, — сказал Орм. — Это немалая честь.
— И он торопится, — заметил Рапп, — потому что забыл заплести бороду.
Брат Виллибальд был не столь молод, как остальные, но бежал изо всех сил на своих коротеньких ногах, высоко подоткнув полы своего одеяния.
— В этой стране у меня дел не осталось, — сказал он. — И будь у тебя самого на борту такая женщина, как Ильва, ты бы имел мало охоты высаживать ее среди целого войска сидящих без дела мужчин, распускающих языки вслед каждой увиденной женщине. Для меня было бы тогда многовато драки, а я хочу пожить в мире, с нею вместе. И сама она желает того же.
Гудмунд согласился, что любой мужчина станет как безумный, поглядев на Ильву, хотя бы и совсем недолго. И если подумать, то и ему самому тоже хотелось бы теперь же отплыть домой в Бровикен, потому что ему как-то неспокойно со всем серебром на борту, но он должен вернуться к остальным своим людям и к Торкелю с Йостейном, с известием насчет того, как будет с серебром.
— Моих людей тут теперь разоряют пронырливые женщины, — сказал он, — что сбегаются стаями на их богатства и выгребают у них серебро из штанов и фуфаек, сперва как следует их напоив. Поэтому лучше, если я поплыву теперь же вместе с тобой, если только сумею собрать народ вовремя.
Они пошли к королю Этельреду и архиепископу и попрощались с ними и смогли увидеть, как превосходно пляшут медведи на задних лапах. Потом затрубили рога, люди сели на весла, где многим было поначалу неловко от усталости и выпитого. Они быстро пошли вниз по течению, и сторожевое судно на сей раз не преградило им пути, хотя команды и обменялись многими добрыми советами. На ночь встали близ устья, и тут Гудмунд и Орм расстались, и далее каждый двинулся своей дорогой.
Ильва хорошо переносила качку, но все-таки желала, чтобы путешествие не было долгим, ибо на корабле ей казалось тесно. Орм уверил ее, что в эту пору погода обычно хорошая и вряд ли их задержит.
— А то еще у нас есть дело на каменистом пригорке близ Йеллинге, — сказал он, — а это крюк небольшой.
Ильва колебалась, умно ли будет забрать ожерелье теперь же, когда никто не знает, ни каково теперь в Ютландии, ни кто теперь сидит в Йеллинге. Но Орм сказал, что хотелось бы заодно управиться со всем.
— И кто бы ни правил теперь в Йеллинге, — сказал он, — будь то хоть король Свейн, хоть король Эрик, менее всего вероятно, чтобы он там сидел в такое время года, когда все конунги обычно дерутся. Мы сойдем на берег ночью, и если все пойдет как надо, нам никто не помешает.
Брату Виллибальду на борту нравилось, хоть он и не смог пока найти для себя заболевших. Он охотно сидел рядом с Раппом, когда
тот стоял у кормила, и расспрашивал его о странах Юга и о его приключениях там, и хотя у Раппа никогда не бывало многих слов наготове, было заметно, что эти двое делаются приятелями.
Они обогнули оконечность Ютландии и пошли на юг вдоль побережья, не встретив на пути ни одного корабля, но тут поднялся встречный ветер, и грести стало тяжело, так что им даже пришлось пристать к берегу дождаться погоды. В ночной темноте они шли на веслах к устью реки у Йеллинге, но уже начало светать, когда Орм велел поставить корабль вблизи берега. Он распорядился, чтобы с ним пошел брат Виллибальд с двумя проверенными людьми; Ильву же оставил на корабле. Она не была этим довольна, но он сказал, что так нужно.
— В таких делах мне решать, — сказал он, — кто бы что ни говорил. Брат Виллибальд знает то место так же хорошо, как ты, а если мы кого-нибудь встретим и будет бой, теперь, когда уже рассветает, лучше тебе быть тут. Мы скоро вернемся.
Они вышли на берег у королевской усадьбы и дальше пошли напрямик полями, чуть левее. Брат Виллибальд сказал, что осталось совсем немного до того пригорка, когда по левую руку от моста вдруг послышались крики и топот.
Это было стадо коров, которых погоняло несколько мужчин.
— Лучше будет их убить, — сказал Рапп и поднял копье.
Брат Виллибальд мигом ухватил его за руку и настрого запретил подобное насилие против людей, ничего ему не сделавших. Орм сказал, что вряд ли это понадобится, если они поторопятся.
Они бежали на пригорок, и пастухи позади коров остановились и уставились на них в изумлении.
— Чьи вы люди? — крикнули они.
— Короля Харальда, — ответил Орм.
— Маленький священник! — выкрикнул кто-то из пастухов. — Это маленький священник, что был у короля Харальда! Это враги! Бегите, будите людей!
Рапп и двое, что были с ними, бросились теперь за пастухами, но скотина перешла им дорогу, так что те получили хорошее преимущество. Орм вбежал на пригорок вместе с братом Виллибальдом, и тот сразу показал ему три камня. Ожерелье лежало там же, куда было положено.
— Теперь придется пробежаться, — сказал Орм и засунул ожерелье за пазуху.
Из королевской усадьбы послышался шум и крики, и когда они донеслись до Раппа, тот заворчал, что не догнал предателей вовремя. Свое копье он в ярости потратил на одного, и тот остался лежать перед воротами.
— Но проку вышло немного, — сказал он, — а я лишился хорошего копья.
Они теперь бежали со всех ног назад через поля, и вскоре заслышали позади громкие крики и топот копыт. Рапп хорошо видел своим единственным глазом, он и Орм оглянулись через плечо на бегу.
— Сюда едет сам король Свейн, — сказал Орм. — Это немалая честь.
— И он торопится, — заметил Рапп, — потому что забыл заплести бороду.
Брат Виллибальд был не столь молод, как остальные, но бежал изо всех сил на своих коротеньких ногах, высоко подоткнув полы своего одеяния.