Страница:
— И Слатте, и Агне рассказывали мне, — начал он, — что они сидели в своей избушке, когда началась гроза, и из-за разгулявшейся непогоды им едва удавалось поддерживать в печи огонь. Когда они услышали за дверью голоса, Слатте выглянул посмотреть, кто там, и заметил под дождем три создания, юбки которых были задраны на головы. Сперва он перепугался и решил, что это лесные тролли. То же самое подумали о нем девушки, когда увидели его голову, торчавшую из двери: они отпрянули назад и громко вскрикнули от страха. Тогда он понял, что это люди, вышел наружу и успокоил их. Все трое охотно последовали за ним в избушку, сели у огня, и девушки настолько устали, что всхлипывали. Вдова же не плакала, и парни сказали, что по ней было незаметно, чтобы она устала. Она пристально смотрела на них все время, пока сидела у огня и сушила свою одежду. Она пожелала, чтобы ей растерли спину и дали шкурок выдры, чтобы согреться. Потом она начала жадно глотать их подогретое пиво, повеселела и стянула с себя почти всю одежду. Так лучше чувствуется тепло, сказала она им, и ей нужно было как будто бы согреться.
— Слатте и Агне еще молодые, — продолжал Гудмунд, — но не глупее других. И для них не было новостью поведение вдовы, которая увидела мужчин. Поэтому они переглянулись, когда она заявила, что девушки лягут в углу избушки, а она будет сторожить их сон, чтобы с ними ничего не случилось. И Агне, и Слатте сказали мне, что они охотно позабавились бы с ней, если бы она пожаловала к ним в избушку одна. Но оба они посчитали, что их мужское достоинство пострадает, если они будут делить какую-то вдову, тогда как здесь же оказались две юные девицы, которые скорее всего столь же благосклонны к ним, как и она. В противном случае их поднимут на смех, когда узнают, как было дело. А потому они сели рядом с девушками и тихо заговорили с ними, помогая им согреть у огня ноги. Девушки немного пришли в себя и повеселели, отогревшись, выпив пива и поев. Однако они стеснительно отводили взгляд от мужчин и были немногословны. Этим они понравились охотникам еще больше, ибо их поведение свидетельствовало о скромности и хорошем воспитании. Девушки понравились им настолько, что они решили тянуть жребий, так чтобы не было никакой ссоры. Но едва они заговорили об этом, как вдова с криком вскочила на ноги, словно обезумев от своего одиночества, и тотчас же заявила, что девушки немедленно должны отправляться к себе домой, иначе случится большое несчастье. Они еще молоды и найдут дорогу в лесу, а она сама просит приютить ее на ночь, потому что слишком устала, и у нее болит спина. Мужчины удивились и начали спрашивать, уж не хочет ли она, чтобы девушки эти погибли. Иначе она не стала бы выталкивать их в лес, в дождь и темноту и прочие опасности. Они сказали мне, что никогда еще не видели более жестокого человека, чем эта вдова. И они решили, что не допустят того и спасут девушек от безумной тетки. Но и собственная жизнь была дорога им, а потому они не хотели больше держать у себя в избушке это чудовище, ибо она могла сделать все, что угодно, пока они спали бы. Вот почему они велели ей убираться. И так как выглядела она здоровой, как бык, по их словам, то и всякие опасности были ей не страшны. Если бы она повстречала в лесу медведя или волка, то звери точно бы пустились от нее наутек.
И оба парня подхватили ее под руки и выпихнули из избушки, а вслед ей бросили ее одежду. А на следующее утро они решили, что лучше оставить избушку, и девушки охотно последовали за ними и помогли нести им меха и снаряжение. Здесь, на тинге, есть люди, которые слышали это от самих девушек. Теперь они стали замужними женщинами, очень довольны этим и родили детей.
— Все это, — заключил Гудмунд, — нельзя назвать похищением. Напротив, эти парни спасли девушкам жизнь, причем не один раз, а дважды: первый раз, когда они приняли их в своей избушке, накормили и обогрели, и потом — когда они помешали этой злюке-вдове выпроводить девушек в лес. Так что они готовы заплатить самый обычный выкуп за невест, но не более того.
Так говорил Гудмунд, и жители Гёинге поддерживали его. Но Аскман и Глум упорно стояли на своем. Если бы оба мужчины удержали у себя вдову, настаивали они, то это обошлось бы им дешевле. Но с невестами на выданье — по-другому, это им каждый скажет, и ни один разумный человек не поверит тому, что здесь наговорил Гудмунд, выгораживая похитителей. А также следует возместить нанесенный ущерб вдове Гудни за все то, что ей пришлось вытерпеть, ибо ее все хорошо знают, и эта женщина никогда не проявляла себя такой алчной до мужчин, как это представляет в своем рассказе Гудмунд. Так что в случае со вдовой они будут удовлетворены тем, что им предлагается обидчиками. Однако по поводу умыкания девушек они даже и торговаться не собираются.
Затем были выслушаны свидетели с обеих сторон — и те, кто слышал рассказ из уст самих девушек, и те, кто слышал рассказ вдовы, когда она только что вернулась из леса домой. И Угге, и Соне нашли, что дело это непростое, и присутствующие на тинге затаили дыхание от радости, ибо от этого дела можно было ожидать славного сражения четырех человек.
Угге высказал пожелание, чтобы дело это разбирал один Соне, во имя его великой мудрости и их давней дружбы. А третьим независимым судьей пусть будет Улоф Летняя Птичка. Тот был не очень-то рад этой чести, ибо судью в таком деле ожидали обида и попреки очень многих, как бы он справедливо ни рассудил. Сперва он попытался примирить стороны на двойном выкупе за невест, вместо предложенного тройного. Однако ни Гёинге, ни Веренд даже и слышать об этом не желали. Слатте едва сводит концы с концами, заявил Гудмунд, ибо те, кто промышляет мехом выдры и бобра, люди небогатые. Ведь цены на мех очень низкие. А Агне из Слевена потерял все свое наследство тогда, когда его отца сожгли заживо в его собственном доме. Так что парни эти смогут заплатить только обычный выкуп за невест, да и то не без помощи родичей. В то же время выборные от Веренда, со своей стороны, полагали, что Глум и Аскман запросили умеренную цену.
— Исстари все мы, живущие в Веренде, оказываем своим женщинам большой почет, — сказали они. — И никогда наши соседи не помышляли о том, чтобы захватывать наших девушек в лесу, словно какую-то дешевую добычу.
Некоторые считали, что лучше всего объявить о сражении между противными сторонами. И думали, что Аскман и Глум, несмотря на их разницу в возрасте с охотниками, смогут наверняка выйти с честью из положения.
Долго обсуждали возможность сражения, но Угге и Соне выступили против этого.
— Никто не может сказать, — проговорил Угге, — что обе похищенные девушки сами провинились в этом. И плох будет тот суд, который обречет их на скорбь по поводу убитых мужей или отцов.
— Если мы хотим, чтобы суд наш был справедливым, — сказал Улоф Летняя Птичка, — то прежде всего нам надо решить, было ли это похищение или же нет. У меня есть свое мнение на этот счет, но мне хочется прежде выслушать тех, кто старше меня.
Угге заявил, что для него лично нет никаких сомнений в том, что было совершено похищение.
— И вовсе не служит оправданием то, что эти девушки последовали за мужчинами добровольно, — сказал он. — Ибо они ушли с ними только на следующее утро, после того, как переспали с ними. И то, что они действительно спали вместе ночью, подтверждается тем, что охотники тянули жребий, кому какая достанется. Каждый разумный человек знает, что девушка всегда побежит за тем мужчиной, с которым она разделила ложе, тем более, если этот мужчина — первый в ее жизни.
Соне медлил с ответом, но в конце концов сказал:
— Судья обязан говорить правду, даже если ему не хочется делать этого. Но произошло именно похищение, и этого нельзя отрицать. Когда они вытолкали вдову из избушки, они тем самым уже насильно оторвали девушек от того, кто обязан был присматривать за ними, и тем самым похитили их.
Многие жители Гёинге зароптали, услышав слова Соне. Однако никто не посмел перечить ему, ибо уважение к его мудрости оставалось большим.
— Итак, мы единодушны в этом, — сказал Улоф Летняя Птичка, — ибо и я тоже расцениваю совершенное как похищение. И потому мы будем единодушны также и в том, что вира за содеянное должна быть выше той, что предлагает Гудмунд. Однако дело еще не решено окончательно. Ибо как же стороны согласятся с нашим решением, если они отказываются примириться на двойной цене? Мне кажется, что если кто-то и должен получить требуемое, так это Веренд.
Орм до сих пор сидел молча, но теперь он захотел узнать, как жители Веренда собираются получить выкуп за невест — быками или шкурами, и сколько же это будет, если пересчитать все в серебре.
Угге ответил, что старые люди в Веренде подсчитывают выкуп за невест в шкурах: тридцать шесть шкурок куницы за хорошую крестьянскую дочь, в лучших для брака годах, здоровую и цветущую, без болезней или увечья. А шкурки должны быть при этом лучшим зимним мехом, безо всяких повреждений или дырок от стрелы. Или можно посчитать тридцать шкурок бобра, тоже наилучших. И тогда за невестой уже не надо давать никакого приданого, кроме того, в чем она есть: и еще в придачу одну новую льняную сорочку для брачного ложа, роговой гребень, три иголки с ушком и ножницы.
— Значит, всего получается восемнадцать дюжин шкурок куницы, если мы посчитаем в тройном размере на двоих, — сказал он, — или же пятнадцать дюжин шкурок бобра, если я сосчитал правильно. Это большое количество, и мне кажется, что даже самому ученому трудновато будет пересчитать это в серебре.
Некоторые опытные выборные пришли ему на помощь, и среди них — Токе сын Грогулле, которому привычно было подсчитывать Цену в мехах и серебре. Поднапрягшись, они наконец вычислили, что тройной выкуп за невест будет составлять семь и одну четверть марок серебра, не больше и не меньше.
— А чтобы округлить сумму, — сказал Токе, — мы вычли один и три восьмых части эре за сорочки, которые не нужны.
Едва Гудмунд с Совиной Горы услышал названную сумму, он расхохотался.
— Нет-нет, — завопил он, — я никогда с этим не соглашусь. Вы что, думаете, я спятил? Пусть они бьются друг с другом. Во всяком случае, это обойдется дешевле при любом исходе.
— Пусть бьются! — послышались другие голоса.
Тогда Орм поднялся со своего места и сказал, что ему пришла в голову одна мысль, которая, возможно, и поможет разрешить спор. Ибо он разделял мнение тех, кто полагал, что не годится объявлять сражение.
— Гудмунд справедливо считает, — сказал он, — что семь и одна четверть марок серебра — это большая цена, и она может повергнуть в уныние любого из нас. И мало кто имеет у себя дома так много серебра, разве что те, кто бывал в походах против франков, или когда шел обмен у моего господина Альмансура из Андалусии, или же кто получал долг короля Этельреда Английского, или служил при дворе императора в Константинополе. Но если мы возьмем третью часть от этой суммы, то это будет две и одна треть марок и еще одна двенадцатая. А если мы еще разделим и эту одну третью часть, то получится одна и одна шестая часть, и еще одна двадцать четвертая часть марок вдобавок. Все мы слышали, что Агне из Слевена и Слатте готовы заплатить обычный выкуп за невест. Значит, у нас уже есть две шестые части выкупа. И вот я подумал, что не стыдно будет родичам и соседям этих двоих помочь им с выкупом. Я знаю Гудмунда с Совиной Горы и не думаю, что он окажется более жадным, чем другие. Одна и одна шестая часть марок и вдобавок одна двадцать четвертая часть его не испугают, даже если ему придется одному заплатить эту сумму. Но наверняка найдутся и еще люди, желающие помочь Слатте, да и родичи Агне откликнутся на этот призыв. И если так будет, то мы сможем набрать еще четыре шестых части выкупа, так что останется последняя треть. И я подумал, что среди выборных здесь, на тинге, есть люди, всегда готовые сделать доброе дело ради соседей, да и для своей репутации тоже. Хотел бы я быть на самом деле богаче, чем я есть, но и теперь я все равно могу взять на себя выплату свой части. И если бы нашлись еще три-четыре человека, а может, и больше, которые внесли бы столько же, сколько и я, то мы бы собрали последнюю третью часть, и все остались бы довольны.
Когда Орм умолк и сел на свое место, выборные посмотрели друг на друга, и было слышно, что многие из них одобрительно зашептались между собой. Первым взял слово Соне Ясновидящий.
— Приятно слышать, — сказал он, — что разумные люди еще есть, и мудрость не уйдет в могилу вместе со мной и Угге. Ты, Орм из Овсянки, говоришь разумные речи, хотя ты и молод. И я скажу не только то, что само предложение хорошее, но и то, что я сам тоже готов участвовать в выплате последней третьей части. Многим покажется это странным. Ибо всем известно, сколько у меня детей. Однако такое доброе дело будет всем на пользу. И даже если мне придется выплатить четвертую часть из этой третьей части, все равно я смогу сделать это: эту часть я потом вычту у своих шестнадцати взрослых сыновей, которые промышляют в лесу. Даже если я возьму у каждого из них всего по две шкурки, все равно я покрою выплату с лихвой, и еще останется на мою долю. А тем самым я помогу Агне из Слевена, так как его мать была троюродной сестрой моей четвертой жене. Так что не стесняйтесь, каждый волен высказаться и завоевать себе уважение на тинге.
Сразу же поднялся Токе сын Грогулле и заявил, что он не привык жадничать перед такими щедрыми людьми.
— Я говорю это, хотя сам всего лишь бедный торговец мехом, который никогда не имел богатства и не наживет его. Об этом знают все те, кто брал у меня хорошие деньги за свои негодные шкурки. Но все же и у меня найдутся деньги, а потому я хочу быть вместе с Ормом и Соне и внесу столько же, сколько внесли они.
Угге Заика силился что-то выговорить: с ним всегда так случалось, когда он начинал волноваться. Наконец он выговорил, что это будет к чести и Гёинге, и Веренда, и что сам он тоже хочет уплатить такую же часть, как и остальные.
Двое выборных от Гёинге, Черный Грим и Торкель Заячье Ухо, закричали, что пусть Веренд не думает быть первым и что они тоже присоединяются к выплате выкупа. Тогда Улоф Летняя Птичка заявил, что и он не желает отдавать честь другим, и поэтому хочет выплатить свою часть в двойном размере.
— Вот вам мой совет, — сказал он, — куй железо, пока горячо. Надо собрать выкуп прямо сейчас, на тинге. Возьмите мой шлем, а ты, Токе сын Грогулле, как купец, правильно взвесь-ка все доли.
Токе послал своего слугу за весами для взвешивания серебра, а тем временем все больше и больше выборных, как от Веренда, так и от Геинге, изъявляли желание участвовать в сборе выкупа. Ведь теперь им было легче снискать к себе уважение, ибо доля выкупа все уменьшалась и уменьшалась, раз многие пожелали выплатить причитающееся. Но Улоф Летняя Птичка обратил внимание на то, что пока еще никто не слышал самого Гудмунда с Совиной Горы, собирается ли тот выплачивать свою долю, как и другие родичи Слатте и Агне.
Гудмунд нехотя встал. Выглядел он весьма озабоченным и наконец объявил, что дело пока терпит. Ведь на него и на его родичей ложилось слишком тяжелое бремя — целая шестая часть всего выкупа.
— Это верно, что я не отношусь к скупым, — сказал он, — но хуже всего то, что я бедный человек, и у Орма из Овсянки ложное мнение на этот счет. Серебро в моем доме не водится, да и у других родственников Слатте тоже. И для нас эта доля прямо-таки непосильна, и если бы у нас взяли половину этой самой шестой части, то мы, может, и потянули бы остаток. Здесь сидят многие знатные и уважаемые люди, у которых пояса туго набиты серебром, так что им не составит труда отстегнуть еще и половину шестой части, помимо их трети. От этого честь их только увеличится, да и мне, бедному человеку, они оказали бы помощь.
При этих словах и судьи, и выборные, и даже все остальные громогласно захохотали. Ибо всем было известно, что у Гудмунда жадности еще больше, чем богатства. И теперь, когда он обнаружил, что не вызвал к себе сочувствия, он вынужден был уступить. И еще двое из родичей Агне заявили, что готовы выплатить эту шестую часть.
— Будет лучше, — сказал Соне Гудмунду, — если ты внесешь свою долю сейчас, ибо здесь присутствуют многие из твоих родичей и друзей. А родичей Агне я обойду сам.
Токе получил наконец весы и принялся считать.
— Выкуп собран с тринадцати человек, — сказал он, — и каждый уплачивает одинаковую долю, кроме Улофа Летней Птички, который платит вдвойне. Значит, получается четырнадцать частей. Какой же будет одна четырнадцатая часть от одной трети из семи и одной четверти марок серебра, сказать трудновато. Даже самые опытные купцы с Голанда вам сразу не скажут этого. Но умные люди знают, как надо подсчитать, и нам проще будет вычислить это в шкурках. Это будет четырнадцатая часть от шести дюжин шкурок куницы. И это седьмая часть трех дюжин. Это следует посчитать для всех шкурок, ибо я всегда теряю немного при взвешивании, я — то уж знаю это. И тогда доля каждого из нас составит в серебре цену шести шкурок, так что тринадцать человек на тинге задешево снискали себе большой почет. Вот перед вами весы и гиря, и каждый может их проверить, пока я не начал взвешивать.
Знающие люди тщательно проверили весы: ибо весы у торговцев частенько бывают очень хитро устроенными, и потому проверка необходима. Но гиря могла быть проверена только на ощупь. И когда пара присутствующих высказали сомнение по поводу ее правильности, то Токе тотчас изъявил готовность встретиться с таким сомневающимся лицом к лицу в честном поединке.
— Ибо это дело торговцев — биться за точность своих весов и гирь, — сказал он, — и тот, кто не осмеливается начать поединок, показывает себя ненадежным торговцем.
— Нечего даже и спорить об этом, — решительно оборвал его Угге. — Все серебро, собранное в шлем, тут же будет отдано Глуму и Аскману. И что за выгода для Токе обвешивать нас, когда и его собственное серебро находится там же?
Каждый теперь вынул серебро из-за пояса и взвесил свою долю. Некоторые отдавали маленькие кольца, другие — плетеные серебряные цепочки, третьи — четырехугольные серебряные пластины. Но большинство вносили свою долю серебряными монетами, и там попадались монеты со всех концов света, из таких далеких стран, что никто не смог бы угадать их название. Орм заплатил андалусскими монетами, ибо их у него оставалось еще предостаточно. А Улоф Летняя Птичка — красиво украшенными византийскими монетами, на которых был изображен великий император Иоанн Цимисхий.
Когда все было собрано, Токе переложил серебро в мешочек и взвесил его. Все оказалось правильно, искомая третья часть была собрана верно, и даже немножко больше, чем положено.
— Но избыток слишком мал, чтобы делить и возвращать его владельцам, — сказал Токе, — ибо на весах такую малость взвесить почти невозможно.
— Что же нам с этим делать? — спросил Угге. — Мне кажется, что нет никакой нужды отдавать Глуму и Аскману больше положенного.
— Давайте отдадим эту разницу вдове Гудни, — предложил Орм. — Пусть и она получит что-нибудь в возмещение своих страданий.
Все согласились с ним. А вскоре пришли Соне и Гудмунд со своими шестыми частями, собранными у друзей и родичей на тинге. Шестая часть Соне весила правильно. Но у Гудмунда немного недоставало, хотя он и принес целый тюк шкурок и два медных котелка, наполненные серебром. Он начал громко жаловаться и клясться, что больше у него ничего нет и что он просит взаймы у какого-нибудь богатого человека из выборных. Но никто не пожелал дать ему в долг. Ибо дать взаймы Гудмунду — это все равно что бросить свое серебро в море.
— Ты упрям, Гудмунд, и мы знаем это, — сказал наконец Соне Ясновидящий. — Но все равно тебе придется уступить, как и остальным. Я вот думаю, что же я слышал такое о том, как Орм сын Тосте из Овсянки, приехав в наши края, сумел уговорить тебя, когда ты не хотел продавать ему зерно и корм для скота по умеренной цене. Что-то там такое произошло вокруг колодца. Но я позабыл, что именно мне рассказывали, ибо начинаю уже стареть. И пока ты теперь, Гудмунд, сидишь и думаешь о том, как бы тебе возместить свою шестую часть целиком, ты, Орм, расскажи-ка нам, как все-таки тебе удалось тогда уговорить его. Это всегда полезно узнать.
Все радостно закричали, выражая согласие послушать Орма, и тот поднялся и сказал, что рассказ его будет простым и кратким. Тут Гудмунд вскочил, завопив, что не желает слушать ни слова.
— Мы давно уже с Ормом примирились, — выкрикнул он, — и нечего вспоминать о том, что было. Подождите немножко: я вспомнил об одном человеке, с которого я еще не собрал серебро, и сейчас я мигом донесу вам недостающее.
Он заспешил в свой лагерь. Но многие еще продолжали выкрикивать, что с удовольствием послушают рассказ Орма. Однако тот возразил им, что ничего говорить не будет, и пускай они попросят об этом кого-нибудь другого.
— Гудмунд говорит правду, — сказал он, — мы давно уже с ним примирились. Зачем же мне обижать его без нужды, когда он и так уже отправился за серебром, опасаясь, как бы я не рассказал эту историю? Я и вспомнил-то об этом лишь потому, что мудрый Соне сам заговорил об этом деле.
Не успел он произнести этого, как явился запыхавшийся Гудмунд, неся с собой недостающее серебро. Токе взвесил его долю, все оказалось правильно. А потом Угге передал в руки Глуму и Аскману две трети требуемого выкупа. Они же, в свою очередь, признали в похитителях своих дочерей славных и невиновных зятьев. Последняя треть выкупа, которая оставалась за Слатте и Агне, могла быть выплачена с отсрочкой, после зимы, чтобы вернуть ее в меховых шкурках.
Но как только все уладилось, Улоф Летняя Птичка заявил, что он все же охотно послушал бы историю Орма, когда тот уломал Гудмунда. Все выборные громогласно поддержали его, и даже сам Угге взял слово.
— Поучительные истории, — сказал он, — полезно бывает послушать, а эту историю я что-то не слышал. Возможно, Гудмунд и против, чтобы мы узнали, что же тогда приключилось. Но ты, Гудмунд, должен понять, что доставил нам немало хлопот в этом деле, и мы заплатили за тебя треть выкупа, хотя ты и сам бы справился с этим. И ради такого количества серебра ты должен согласиться на то, чтобы история была рассказана всем. Если хочешь, расскажи нам ее сам, а Орм сын Тосте просто поможет тебе, если ты что-нибудь забудешь.
Гудмунд пришел в ярость и начал выть. У него это было старой привычкой. Вот почему его иногда называли Ревун. Он втянул голову в плечи, затрясся всем телом, замахал кулаками и завыл, как оборотень. Тем самым он надеялся, что его воспримут как берсерка, и в молодые годы ему иногда удавалось запугать людей. Но теперь все было напрасно. И чем больше он завывал, тем больше все вокруг смеялись. Внезапно он умолк и огляделся вокруг.
— Я очень опасен, — сказал он. — Лучше меня не выводить из себя, а то пожалеете.
— Что ж, выходит, что выборный на тинге нарушает мир, — сказал тогда Токе, — угрозами, оскорбительными речами, пьяным буйством или злобным воем. И он будет оштрафован… Какой штраф ему полагается? Другие знают об этом лучше, чем я.
— Он должен быть изгнан с тинга судьями и выборными, — сказал Соне. — Если же он будет упираться или возвращаться на свое место, тогда он поплатится за это своей бородой. Так гласит старый обычай.
— Только дважды за всю свою жизнь я присутствовал при обрезании бороды у выборного, — задумчиво произнес Угге. — И ни один из них не смог жить дальше с таким позором.
Многие были раздосадованы поведением Гудмунда. Не потому, что он выл, ибо никого это больше не беспокоило, — но потому, что слишком дорого им стоила их честь, которую они добыли себе такой расточительностью. И в этом они винили только Гудмунда. Поэтому все злобно закричали ему, чтобы он проваливал прочь, если не хочет потерять свою бороду. А борода у него была окладистая, красивая, и было заметно, что он ухаживал за ней. Послушавшись приказа, он ушел от камня, чтобы только не подвергать свою бороду опасности. Но когда он уходил, он все бормотал сквозь зубы:
— Тот, кто выведет меня из себя, пожалеет об этом.
Орм был теперь вынужден рассказать о своей первой встрече с Гудмундом и о том, как он держал его над колодцем, пока вел с ним переговоры. Слушатели его долго смеялись над этой историей. Однако сам Орм был не особенно доволен и сказал напоследок, что теперь ему, пожалуй, придется всего ожидать от Гудмунда.
На этом разбирательство дела о похищении женщин было исчерпано. Многие вышли из него с честью, но все были единодушны в том, что Улоф Летняя Птичка и Орм из Овсянки постарались больше других и заслужили особую похвалу.
Пока продолжался тинг, Орм ждал, что вот-вот выступят выборные от Финведена и расскажут об Эстене из Эрестада и об отрубленных головах, переброшенных в первый же вечер через ручей. Но когда об этом происшествии все умолчали, то он сам решил разузнать, что же они задумали. И вечером после третьего дня тинга он один отправился в лагерь жителей Финведена, чтобы поговорить с глазу на глаз с Улофом Летней Птичкой.
Тот принял его как истинного хёвдинга. Велел расстелить для него овечью шкуру и усадил его у себя, угостил мясом, кислым молоком и белым хлебом, а также приказал своему слуге подать на стол праздничный кувшин. Он был высоким, сделанным из глины, с ручкой, с узким горлышком, и воткнута в него была свинцовая пробка. Кувшин осторожно поставили на ровное место между гостем и хозяином, а вместе с ним — две маленькие серебряные кружечки.
— Слатте и Агне еще молодые, — продолжал Гудмунд, — но не глупее других. И для них не было новостью поведение вдовы, которая увидела мужчин. Поэтому они переглянулись, когда она заявила, что девушки лягут в углу избушки, а она будет сторожить их сон, чтобы с ними ничего не случилось. И Агне, и Слатте сказали мне, что они охотно позабавились бы с ней, если бы она пожаловала к ним в избушку одна. Но оба они посчитали, что их мужское достоинство пострадает, если они будут делить какую-то вдову, тогда как здесь же оказались две юные девицы, которые скорее всего столь же благосклонны к ним, как и она. В противном случае их поднимут на смех, когда узнают, как было дело. А потому они сели рядом с девушками и тихо заговорили с ними, помогая им согреть у огня ноги. Девушки немного пришли в себя и повеселели, отогревшись, выпив пива и поев. Однако они стеснительно отводили взгляд от мужчин и были немногословны. Этим они понравились охотникам еще больше, ибо их поведение свидетельствовало о скромности и хорошем воспитании. Девушки понравились им настолько, что они решили тянуть жребий, так чтобы не было никакой ссоры. Но едва они заговорили об этом, как вдова с криком вскочила на ноги, словно обезумев от своего одиночества, и тотчас же заявила, что девушки немедленно должны отправляться к себе домой, иначе случится большое несчастье. Они еще молоды и найдут дорогу в лесу, а она сама просит приютить ее на ночь, потому что слишком устала, и у нее болит спина. Мужчины удивились и начали спрашивать, уж не хочет ли она, чтобы девушки эти погибли. Иначе она не стала бы выталкивать их в лес, в дождь и темноту и прочие опасности. Они сказали мне, что никогда еще не видели более жестокого человека, чем эта вдова. И они решили, что не допустят того и спасут девушек от безумной тетки. Но и собственная жизнь была дорога им, а потому они не хотели больше держать у себя в избушке это чудовище, ибо она могла сделать все, что угодно, пока они спали бы. Вот почему они велели ей убираться. И так как выглядела она здоровой, как бык, по их словам, то и всякие опасности были ей не страшны. Если бы она повстречала в лесу медведя или волка, то звери точно бы пустились от нее наутек.
И оба парня подхватили ее под руки и выпихнули из избушки, а вслед ей бросили ее одежду. А на следующее утро они решили, что лучше оставить избушку, и девушки охотно последовали за ними и помогли нести им меха и снаряжение. Здесь, на тинге, есть люди, которые слышали это от самих девушек. Теперь они стали замужними женщинами, очень довольны этим и родили детей.
— Все это, — заключил Гудмунд, — нельзя назвать похищением. Напротив, эти парни спасли девушкам жизнь, причем не один раз, а дважды: первый раз, когда они приняли их в своей избушке, накормили и обогрели, и потом — когда они помешали этой злюке-вдове выпроводить девушек в лес. Так что они готовы заплатить самый обычный выкуп за невест, но не более того.
Так говорил Гудмунд, и жители Гёинге поддерживали его. Но Аскман и Глум упорно стояли на своем. Если бы оба мужчины удержали у себя вдову, настаивали они, то это обошлось бы им дешевле. Но с невестами на выданье — по-другому, это им каждый скажет, и ни один разумный человек не поверит тому, что здесь наговорил Гудмунд, выгораживая похитителей. А также следует возместить нанесенный ущерб вдове Гудни за все то, что ей пришлось вытерпеть, ибо ее все хорошо знают, и эта женщина никогда не проявляла себя такой алчной до мужчин, как это представляет в своем рассказе Гудмунд. Так что в случае со вдовой они будут удовлетворены тем, что им предлагается обидчиками. Однако по поводу умыкания девушек они даже и торговаться не собираются.
Затем были выслушаны свидетели с обеих сторон — и те, кто слышал рассказ из уст самих девушек, и те, кто слышал рассказ вдовы, когда она только что вернулась из леса домой. И Угге, и Соне нашли, что дело это непростое, и присутствующие на тинге затаили дыхание от радости, ибо от этого дела можно было ожидать славного сражения четырех человек.
Угге высказал пожелание, чтобы дело это разбирал один Соне, во имя его великой мудрости и их давней дружбы. А третьим независимым судьей пусть будет Улоф Летняя Птичка. Тот был не очень-то рад этой чести, ибо судью в таком деле ожидали обида и попреки очень многих, как бы он справедливо ни рассудил. Сперва он попытался примирить стороны на двойном выкупе за невест, вместо предложенного тройного. Однако ни Гёинге, ни Веренд даже и слышать об этом не желали. Слатте едва сводит концы с концами, заявил Гудмунд, ибо те, кто промышляет мехом выдры и бобра, люди небогатые. Ведь цены на мех очень низкие. А Агне из Слевена потерял все свое наследство тогда, когда его отца сожгли заживо в его собственном доме. Так что парни эти смогут заплатить только обычный выкуп за невест, да и то не без помощи родичей. В то же время выборные от Веренда, со своей стороны, полагали, что Глум и Аскман запросили умеренную цену.
— Исстари все мы, живущие в Веренде, оказываем своим женщинам большой почет, — сказали они. — И никогда наши соседи не помышляли о том, чтобы захватывать наших девушек в лесу, словно какую-то дешевую добычу.
Некоторые считали, что лучше всего объявить о сражении между противными сторонами. И думали, что Аскман и Глум, несмотря на их разницу в возрасте с охотниками, смогут наверняка выйти с честью из положения.
Долго обсуждали возможность сражения, но Угге и Соне выступили против этого.
— Никто не может сказать, — проговорил Угге, — что обе похищенные девушки сами провинились в этом. И плох будет тот суд, который обречет их на скорбь по поводу убитых мужей или отцов.
— Если мы хотим, чтобы суд наш был справедливым, — сказал Улоф Летняя Птичка, — то прежде всего нам надо решить, было ли это похищение или же нет. У меня есть свое мнение на этот счет, но мне хочется прежде выслушать тех, кто старше меня.
Угге заявил, что для него лично нет никаких сомнений в том, что было совершено похищение.
— И вовсе не служит оправданием то, что эти девушки последовали за мужчинами добровольно, — сказал он. — Ибо они ушли с ними только на следующее утро, после того, как переспали с ними. И то, что они действительно спали вместе ночью, подтверждается тем, что охотники тянули жребий, кому какая достанется. Каждый разумный человек знает, что девушка всегда побежит за тем мужчиной, с которым она разделила ложе, тем более, если этот мужчина — первый в ее жизни.
Соне медлил с ответом, но в конце концов сказал:
— Судья обязан говорить правду, даже если ему не хочется делать этого. Но произошло именно похищение, и этого нельзя отрицать. Когда они вытолкали вдову из избушки, они тем самым уже насильно оторвали девушек от того, кто обязан был присматривать за ними, и тем самым похитили их.
Многие жители Гёинге зароптали, услышав слова Соне. Однако никто не посмел перечить ему, ибо уважение к его мудрости оставалось большим.
— Итак, мы единодушны в этом, — сказал Улоф Летняя Птичка, — ибо и я тоже расцениваю совершенное как похищение. И потому мы будем единодушны также и в том, что вира за содеянное должна быть выше той, что предлагает Гудмунд. Однако дело еще не решено окончательно. Ибо как же стороны согласятся с нашим решением, если они отказываются примириться на двойной цене? Мне кажется, что если кто-то и должен получить требуемое, так это Веренд.
Орм до сих пор сидел молча, но теперь он захотел узнать, как жители Веренда собираются получить выкуп за невест — быками или шкурами, и сколько же это будет, если пересчитать все в серебре.
Угге ответил, что старые люди в Веренде подсчитывают выкуп за невест в шкурах: тридцать шесть шкурок куницы за хорошую крестьянскую дочь, в лучших для брака годах, здоровую и цветущую, без болезней или увечья. А шкурки должны быть при этом лучшим зимним мехом, безо всяких повреждений или дырок от стрелы. Или можно посчитать тридцать шкурок бобра, тоже наилучших. И тогда за невестой уже не надо давать никакого приданого, кроме того, в чем она есть: и еще в придачу одну новую льняную сорочку для брачного ложа, роговой гребень, три иголки с ушком и ножницы.
— Значит, всего получается восемнадцать дюжин шкурок куницы, если мы посчитаем в тройном размере на двоих, — сказал он, — или же пятнадцать дюжин шкурок бобра, если я сосчитал правильно. Это большое количество, и мне кажется, что даже самому ученому трудновато будет пересчитать это в серебре.
Некоторые опытные выборные пришли ему на помощь, и среди них — Токе сын Грогулле, которому привычно было подсчитывать Цену в мехах и серебре. Поднапрягшись, они наконец вычислили, что тройной выкуп за невест будет составлять семь и одну четверть марок серебра, не больше и не меньше.
— А чтобы округлить сумму, — сказал Токе, — мы вычли один и три восьмых части эре за сорочки, которые не нужны.
Едва Гудмунд с Совиной Горы услышал названную сумму, он расхохотался.
— Нет-нет, — завопил он, — я никогда с этим не соглашусь. Вы что, думаете, я спятил? Пусть они бьются друг с другом. Во всяком случае, это обойдется дешевле при любом исходе.
— Пусть бьются! — послышались другие голоса.
Тогда Орм поднялся со своего места и сказал, что ему пришла в голову одна мысль, которая, возможно, и поможет разрешить спор. Ибо он разделял мнение тех, кто полагал, что не годится объявлять сражение.
— Гудмунд справедливо считает, — сказал он, — что семь и одна четверть марок серебра — это большая цена, и она может повергнуть в уныние любого из нас. И мало кто имеет у себя дома так много серебра, разве что те, кто бывал в походах против франков, или когда шел обмен у моего господина Альмансура из Андалусии, или же кто получал долг короля Этельреда Английского, или служил при дворе императора в Константинополе. Но если мы возьмем третью часть от этой суммы, то это будет две и одна треть марок и еще одна двенадцатая. А если мы еще разделим и эту одну третью часть, то получится одна и одна шестая часть, и еще одна двадцать четвертая часть марок вдобавок. Все мы слышали, что Агне из Слевена и Слатте готовы заплатить обычный выкуп за невест. Значит, у нас уже есть две шестые части выкупа. И вот я подумал, что не стыдно будет родичам и соседям этих двоих помочь им с выкупом. Я знаю Гудмунда с Совиной Горы и не думаю, что он окажется более жадным, чем другие. Одна и одна шестая часть марок и вдобавок одна двадцать четвертая часть его не испугают, даже если ему придется одному заплатить эту сумму. Но наверняка найдутся и еще люди, желающие помочь Слатте, да и родичи Агне откликнутся на этот призыв. И если так будет, то мы сможем набрать еще четыре шестых части выкупа, так что останется последняя треть. И я подумал, что среди выборных здесь, на тинге, есть люди, всегда готовые сделать доброе дело ради соседей, да и для своей репутации тоже. Хотел бы я быть на самом деле богаче, чем я есть, но и теперь я все равно могу взять на себя выплату свой части. И если бы нашлись еще три-четыре человека, а может, и больше, которые внесли бы столько же, сколько и я, то мы бы собрали последнюю третью часть, и все остались бы довольны.
Когда Орм умолк и сел на свое место, выборные посмотрели друг на друга, и было слышно, что многие из них одобрительно зашептались между собой. Первым взял слово Соне Ясновидящий.
— Приятно слышать, — сказал он, — что разумные люди еще есть, и мудрость не уйдет в могилу вместе со мной и Угге. Ты, Орм из Овсянки, говоришь разумные речи, хотя ты и молод. И я скажу не только то, что само предложение хорошее, но и то, что я сам тоже готов участвовать в выплате последней третьей части. Многим покажется это странным. Ибо всем известно, сколько у меня детей. Однако такое доброе дело будет всем на пользу. И даже если мне придется выплатить четвертую часть из этой третьей части, все равно я смогу сделать это: эту часть я потом вычту у своих шестнадцати взрослых сыновей, которые промышляют в лесу. Даже если я возьму у каждого из них всего по две шкурки, все равно я покрою выплату с лихвой, и еще останется на мою долю. А тем самым я помогу Агне из Слевена, так как его мать была троюродной сестрой моей четвертой жене. Так что не стесняйтесь, каждый волен высказаться и завоевать себе уважение на тинге.
Сразу же поднялся Токе сын Грогулле и заявил, что он не привык жадничать перед такими щедрыми людьми.
— Я говорю это, хотя сам всего лишь бедный торговец мехом, который никогда не имел богатства и не наживет его. Об этом знают все те, кто брал у меня хорошие деньги за свои негодные шкурки. Но все же и у меня найдутся деньги, а потому я хочу быть вместе с Ормом и Соне и внесу столько же, сколько внесли они.
Угге Заика силился что-то выговорить: с ним всегда так случалось, когда он начинал волноваться. Наконец он выговорил, что это будет к чести и Гёинге, и Веренда, и что сам он тоже хочет уплатить такую же часть, как и остальные.
Двое выборных от Гёинге, Черный Грим и Торкель Заячье Ухо, закричали, что пусть Веренд не думает быть первым и что они тоже присоединяются к выплате выкупа. Тогда Улоф Летняя Птичка заявил, что и он не желает отдавать честь другим, и поэтому хочет выплатить свою часть в двойном размере.
— Вот вам мой совет, — сказал он, — куй железо, пока горячо. Надо собрать выкуп прямо сейчас, на тинге. Возьмите мой шлем, а ты, Токе сын Грогулле, как купец, правильно взвесь-ка все доли.
Токе послал своего слугу за весами для взвешивания серебра, а тем временем все больше и больше выборных, как от Веренда, так и от Геинге, изъявляли желание участвовать в сборе выкупа. Ведь теперь им было легче снискать к себе уважение, ибо доля выкупа все уменьшалась и уменьшалась, раз многие пожелали выплатить причитающееся. Но Улоф Летняя Птичка обратил внимание на то, что пока еще никто не слышал самого Гудмунда с Совиной Горы, собирается ли тот выплачивать свою долю, как и другие родичи Слатте и Агне.
Гудмунд нехотя встал. Выглядел он весьма озабоченным и наконец объявил, что дело пока терпит. Ведь на него и на его родичей ложилось слишком тяжелое бремя — целая шестая часть всего выкупа.
— Это верно, что я не отношусь к скупым, — сказал он, — но хуже всего то, что я бедный человек, и у Орма из Овсянки ложное мнение на этот счет. Серебро в моем доме не водится, да и у других родственников Слатте тоже. И для нас эта доля прямо-таки непосильна, и если бы у нас взяли половину этой самой шестой части, то мы, может, и потянули бы остаток. Здесь сидят многие знатные и уважаемые люди, у которых пояса туго набиты серебром, так что им не составит труда отстегнуть еще и половину шестой части, помимо их трети. От этого честь их только увеличится, да и мне, бедному человеку, они оказали бы помощь.
При этих словах и судьи, и выборные, и даже все остальные громогласно захохотали. Ибо всем было известно, что у Гудмунда жадности еще больше, чем богатства. И теперь, когда он обнаружил, что не вызвал к себе сочувствия, он вынужден был уступить. И еще двое из родичей Агне заявили, что готовы выплатить эту шестую часть.
— Будет лучше, — сказал Соне Гудмунду, — если ты внесешь свою долю сейчас, ибо здесь присутствуют многие из твоих родичей и друзей. А родичей Агне я обойду сам.
Токе получил наконец весы и принялся считать.
— Выкуп собран с тринадцати человек, — сказал он, — и каждый уплачивает одинаковую долю, кроме Улофа Летней Птички, который платит вдвойне. Значит, получается четырнадцать частей. Какой же будет одна четырнадцатая часть от одной трети из семи и одной четверти марок серебра, сказать трудновато. Даже самые опытные купцы с Голанда вам сразу не скажут этого. Но умные люди знают, как надо подсчитать, и нам проще будет вычислить это в шкурках. Это будет четырнадцатая часть от шести дюжин шкурок куницы. И это седьмая часть трех дюжин. Это следует посчитать для всех шкурок, ибо я всегда теряю немного при взвешивании, я — то уж знаю это. И тогда доля каждого из нас составит в серебре цену шести шкурок, так что тринадцать человек на тинге задешево снискали себе большой почет. Вот перед вами весы и гиря, и каждый может их проверить, пока я не начал взвешивать.
Знающие люди тщательно проверили весы: ибо весы у торговцев частенько бывают очень хитро устроенными, и потому проверка необходима. Но гиря могла быть проверена только на ощупь. И когда пара присутствующих высказали сомнение по поводу ее правильности, то Токе тотчас изъявил готовность встретиться с таким сомневающимся лицом к лицу в честном поединке.
— Ибо это дело торговцев — биться за точность своих весов и гирь, — сказал он, — и тот, кто не осмеливается начать поединок, показывает себя ненадежным торговцем.
— Нечего даже и спорить об этом, — решительно оборвал его Угге. — Все серебро, собранное в шлем, тут же будет отдано Глуму и Аскману. И что за выгода для Токе обвешивать нас, когда и его собственное серебро находится там же?
Каждый теперь вынул серебро из-за пояса и взвесил свою долю. Некоторые отдавали маленькие кольца, другие — плетеные серебряные цепочки, третьи — четырехугольные серебряные пластины. Но большинство вносили свою долю серебряными монетами, и там попадались монеты со всех концов света, из таких далеких стран, что никто не смог бы угадать их название. Орм заплатил андалусскими монетами, ибо их у него оставалось еще предостаточно. А Улоф Летняя Птичка — красиво украшенными византийскими монетами, на которых был изображен великий император Иоанн Цимисхий.
Когда все было собрано, Токе переложил серебро в мешочек и взвесил его. Все оказалось правильно, искомая третья часть была собрана верно, и даже немножко больше, чем положено.
— Но избыток слишком мал, чтобы делить и возвращать его владельцам, — сказал Токе, — ибо на весах такую малость взвесить почти невозможно.
— Что же нам с этим делать? — спросил Угге. — Мне кажется, что нет никакой нужды отдавать Глуму и Аскману больше положенного.
— Давайте отдадим эту разницу вдове Гудни, — предложил Орм. — Пусть и она получит что-нибудь в возмещение своих страданий.
Все согласились с ним. А вскоре пришли Соне и Гудмунд со своими шестыми частями, собранными у друзей и родичей на тинге. Шестая часть Соне весила правильно. Но у Гудмунда немного недоставало, хотя он и принес целый тюк шкурок и два медных котелка, наполненные серебром. Он начал громко жаловаться и клясться, что больше у него ничего нет и что он просит взаймы у какого-нибудь богатого человека из выборных. Но никто не пожелал дать ему в долг. Ибо дать взаймы Гудмунду — это все равно что бросить свое серебро в море.
— Ты упрям, Гудмунд, и мы знаем это, — сказал наконец Соне Ясновидящий. — Но все равно тебе придется уступить, как и остальным. Я вот думаю, что же я слышал такое о том, как Орм сын Тосте из Овсянки, приехав в наши края, сумел уговорить тебя, когда ты не хотел продавать ему зерно и корм для скота по умеренной цене. Что-то там такое произошло вокруг колодца. Но я позабыл, что именно мне рассказывали, ибо начинаю уже стареть. И пока ты теперь, Гудмунд, сидишь и думаешь о том, как бы тебе возместить свою шестую часть целиком, ты, Орм, расскажи-ка нам, как все-таки тебе удалось тогда уговорить его. Это всегда полезно узнать.
Все радостно закричали, выражая согласие послушать Орма, и тот поднялся и сказал, что рассказ его будет простым и кратким. Тут Гудмунд вскочил, завопив, что не желает слушать ни слова.
— Мы давно уже с Ормом примирились, — выкрикнул он, — и нечего вспоминать о том, что было. Подождите немножко: я вспомнил об одном человеке, с которого я еще не собрал серебро, и сейчас я мигом донесу вам недостающее.
Он заспешил в свой лагерь. Но многие еще продолжали выкрикивать, что с удовольствием послушают рассказ Орма. Однако тот возразил им, что ничего говорить не будет, и пускай они попросят об этом кого-нибудь другого.
— Гудмунд говорит правду, — сказал он, — мы давно уже с ним примирились. Зачем же мне обижать его без нужды, когда он и так уже отправился за серебром, опасаясь, как бы я не рассказал эту историю? Я и вспомнил-то об этом лишь потому, что мудрый Соне сам заговорил об этом деле.
Не успел он произнести этого, как явился запыхавшийся Гудмунд, неся с собой недостающее серебро. Токе взвесил его долю, все оказалось правильно. А потом Угге передал в руки Глуму и Аскману две трети требуемого выкупа. Они же, в свою очередь, признали в похитителях своих дочерей славных и невиновных зятьев. Последняя треть выкупа, которая оставалась за Слатте и Агне, могла быть выплачена с отсрочкой, после зимы, чтобы вернуть ее в меховых шкурках.
Но как только все уладилось, Улоф Летняя Птичка заявил, что он все же охотно послушал бы историю Орма, когда тот уломал Гудмунда. Все выборные громогласно поддержали его, и даже сам Угге взял слово.
— Поучительные истории, — сказал он, — полезно бывает послушать, а эту историю я что-то не слышал. Возможно, Гудмунд и против, чтобы мы узнали, что же тогда приключилось. Но ты, Гудмунд, должен понять, что доставил нам немало хлопот в этом деле, и мы заплатили за тебя треть выкупа, хотя ты и сам бы справился с этим. И ради такого количества серебра ты должен согласиться на то, чтобы история была рассказана всем. Если хочешь, расскажи нам ее сам, а Орм сын Тосте просто поможет тебе, если ты что-нибудь забудешь.
Гудмунд пришел в ярость и начал выть. У него это было старой привычкой. Вот почему его иногда называли Ревун. Он втянул голову в плечи, затрясся всем телом, замахал кулаками и завыл, как оборотень. Тем самым он надеялся, что его воспримут как берсерка, и в молодые годы ему иногда удавалось запугать людей. Но теперь все было напрасно. И чем больше он завывал, тем больше все вокруг смеялись. Внезапно он умолк и огляделся вокруг.
— Я очень опасен, — сказал он. — Лучше меня не выводить из себя, а то пожалеете.
— Что ж, выходит, что выборный на тинге нарушает мир, — сказал тогда Токе, — угрозами, оскорбительными речами, пьяным буйством или злобным воем. И он будет оштрафован… Какой штраф ему полагается? Другие знают об этом лучше, чем я.
— Он должен быть изгнан с тинга судьями и выборными, — сказал Соне. — Если же он будет упираться или возвращаться на свое место, тогда он поплатится за это своей бородой. Так гласит старый обычай.
— Только дважды за всю свою жизнь я присутствовал при обрезании бороды у выборного, — задумчиво произнес Угге. — И ни один из них не смог жить дальше с таким позором.
Многие были раздосадованы поведением Гудмунда. Не потому, что он выл, ибо никого это больше не беспокоило, — но потому, что слишком дорого им стоила их честь, которую они добыли себе такой расточительностью. И в этом они винили только Гудмунда. Поэтому все злобно закричали ему, чтобы он проваливал прочь, если не хочет потерять свою бороду. А борода у него была окладистая, красивая, и было заметно, что он ухаживал за ней. Послушавшись приказа, он ушел от камня, чтобы только не подвергать свою бороду опасности. Но когда он уходил, он все бормотал сквозь зубы:
— Тот, кто выведет меня из себя, пожалеет об этом.
Орм был теперь вынужден рассказать о своей первой встрече с Гудмундом и о том, как он держал его над колодцем, пока вел с ним переговоры. Слушатели его долго смеялись над этой историей. Однако сам Орм был не особенно доволен и сказал напоследок, что теперь ему, пожалуй, придется всего ожидать от Гудмунда.
На этом разбирательство дела о похищении женщин было исчерпано. Многие вышли из него с честью, но все были единодушны в том, что Улоф Летняя Птичка и Орм из Овсянки постарались больше других и заслужили особую похвалу.
Пока продолжался тинг, Орм ждал, что вот-вот выступят выборные от Финведена и расскажут об Эстене из Эрестада и об отрубленных головах, переброшенных в первый же вечер через ручей. Но когда об этом происшествии все умолчали, то он сам решил разузнать, что же они задумали. И вечером после третьего дня тинга он один отправился в лагерь жителей Финведена, чтобы поговорить с глазу на глаз с Улофом Летней Птичкой.
Тот принял его как истинного хёвдинга. Велел расстелить для него овечью шкуру и усадил его у себя, угостил мясом, кислым молоком и белым хлебом, а также приказал своему слуге подать на стол праздничный кувшин. Он был высоким, сделанным из глины, с ручкой, с узким горлышком, и воткнута в него была свинцовая пробка. Кувшин осторожно поставили на ровное место между гостем и хозяином, а вместе с ним — две маленькие серебряные кружечки.