Бенк Теодор. Колыбель ветров

   Михи представил меня присутствующим. Женщины были растрепаны и неряшливо одеты, но застенчиво улыбались и, казалось, что они к нам дружески расположены.
   - У этих людей мало еды, - сказал Михи просто, заметив, что я оглядываю эту нищенскую обстановку. - Им приходится трудно.
   Затем он пустился рассказывать о горестях своего народа, который много перестрадал во время войны. Они все потеряли. Взамен того, что разрушили японцы, управление по делам туземцев Аляски прислало им лишь кое-что из вещей. Он сказал, что у аттуанцев были также трения с коренными жителями Атхи.
   - Атханцы не позволяют нам брать лес на постройку домов. Говорят, что лес принадлежит им. Бывает, что они не дают нам рыбы и весь улов забирают себе. Они думают, что мы какие-то нищие. Задавалы они, больше никто.
   Однако, по словам Михи, тяжелее всего приходилось алеутам с продуктами питания для детей. Бывали зимы, когда им угрожала голодная смерть. Грудные дети не получали молока. А зимние штормы были зачастую такими свирепыми, что мужчины не могли ни охотиться, ни ловить рыбу. Им приходилось обращаться к белым учителям с просьбой телеграфировать в управление по делам туземцев Аляски, которое старалось доставить продукты в деревню самолетами. Это было сложное мероприятие.
   Я узнал и то, что в ручьях, в заливе и на склонах холмов было столько пищи, сколько хватило бы для населения, в десять раз превосходящего по численности население Атхи...
   - Но ведь такие семьи, как эти, у которых мужчины работают на военных судах, наверное, имеют неплохой заработок, - возразил я. - Мне казалось, что в армии платят хорошее жалованье. Разве мужчины не присылают денег домой?
   Нахмурив брови, Михи задумался было над моим вопросом, потом усмехнулся и покончил с разговором, заявив:
   - Случается, что и забывают.
   Я припомнил слова майора Беккера, начальника порта на Адахе, о том, что алеуты, служащие на военных судах, любят азартные игры и не прочь выпить, и если бы не соответствующий надзор, то они совсем не посылали бы денег домой. Их жены, оставшиеся в деревне, терпеливо ждали. Они удили на пристани треску или же получали часть улова других семей, а не то просто-напросто набирали в долг в деревенской лавке. Часто они заводили дружбу с военными, стоявшими по соседству.
   Наш разговор был прерван приходом худой нечесаной женщины с усталыми, печальными глазами. Она несла круглолицего младенца, а за ней робко ступал второй ребенок.
   - Это моя жена Прасковья, - сказал Михи вставая, чтобы нежно пошлепать маленькую девочку, - а это двое моих ребятишек.
   Прасковья изобразила на лице улыбку, которая тут же погасла, и с прежним, ничего не выражающим взглядом села на стул, не поднимая глаз от пола. Мне стало ее жаль. Она казалась изможденной и истощенной, едва державшейся на ногах. Михи объяснил, что его жена очень тяжело болела в японской тюрьме. Она потеряла ребенка и схватила там бери-бери и туберкулез.
   Вдруг маленькая девочка, пялившая на меня глаза из глубины комнаты, присела на корточки. Не меняя выражения лица, она помочилась прямо на пол.
   - Ай-яй-яй, - добродушно засмеялся Михи. Ее мать подняла с пола тряпку и кое-как обтерла ребенку ноги.
   Никто не стал угощать меня, чему я был искренне рад. Михи опять принялся рассказывать о тяжелом времени, проведенном ими в концлагере, и когда он закончил, мы все молча сидели, уставившись себе под ноги. Пора было уходить. Я встал и поблагодарил хозяев. Они ответили на любезность улыбкой и приглашали заходить. На улице Михи заговорил о семье в третий раз.
   - Я так люблю своих ребят. Я не видел их все время, пока работал на военном буксире. Затем он намекнул на свои отношения с женой: - Пока я в деревне, у Прасковьи родятся дети. Так, может быть, это и лучше, что я работаю на буксире?
   Утверждение Михи, что его односельчанам приходится голодать, привело меня в раздумье. Почему это происходит? Ведь столько пищи можно найти вокруг - в море и на суше.
   Я рассказал Михи о двух старухах, которых застал на берегу за сбором съедобных даров моря, и спросил, почему, завидев меня, те побросали всю добычу в воду. Он покачал головой.
   - Им стало стыдно. Аттуанцы собирают все, что годится в пищу, как они делали прежде, живя в Атту, атханцы же стыдят их и оговаривают.
   Он объяснил, что некоторые белые учителя высмеивают алеутов за то, что они едят местную пищу, например тюлений жир, морские водоросли, ракушки и улиток. Теперь, опасаясь, как бы другие не стали потешаться над ними, аттуанцы перестали ею питаться. Но иногда, гонимые голодом, они отправляются на поиски съедобного, надеясь, что никто не застанет их за этим занятием.
   Посещение двух деревенских лавок сразу объяснило мне, почему алеуты не могли получить того, в чем нуждались на своих островах.
   Хозяином меньшей лавки был очень смышленый алеут по имени Сергей Голый. Но так как Сергей проявлял в своих делах отталкивающую алеутов навязчивость, он потерял покупателей, которые заходили к нему, лишь когда во второй лавке, находившейся под опекой администрации, не оказывалось нужных им товаров. Тогда Сергей отобрал для продажи лишь то, что могло наверняка найти сбыт, большей частью предметы роскоши, и установил на них завышенные цены.
   Другую лавку держал Денни Невзоров, кажется занявший в деревне чуть ли не все официальные должности. Однако в настоящее время контроль над ней осуществлял Всеаляскинский кооператив, правление которого находилось в Сиэтле.
   В магазине Денни можно было найти все, что наполняло лавки старого образца, - от рыболовных крючков до детской присыпки. С потолка свисали длинные промысловые сапоги, керосиновые лампы, оцинкованные ведра и чайники. Полки ломились от самых различных консервов, отрезов материи и скобяных товаров. Денни никогда не получил бы премии за порядок. Тем не менее он скрупулезно записывал каждую покупку в грязную учетную книгу, после чего отзванивал на старой кассе, присланной ему правлением.
   Поскольку он был одновременно и почтмейстером, в углу той же лавки помещалась почта. Здесь его можно было застать за гашением марок на письмах и бандеролях - занятие, которому он отдавался с детским увлечением. Он производил эту операцию так энергично, что приходилось удивляться, как корреспонденция вообще уходила с Атхи целой и невредимой.
   Цены в лавке были возмутительно высоки. Тут сказывалась наценка за доставку из Сиэтла. Кофе продавалось по 1,80 доллара за фунт. Баночка консервированных бобов стоила 50 центов. Консервированное мясо, завезенное контрабандным путем, продавалось по 1,40 доллара за небольшую банку, персики - по 60 центов банка. Многие товары, представлявшие роскошь даже в Штатах, на Атхе были до смешного неуместны. Например, лососина в изысканной упаковке стоимостью дороже доллара за банку. У меня не укладывалось в голове, зачем алеуту покупать консервированную лососину, когда каждое лето море буквально кишело лососями.
   - Это превосходная лососина, - сказал Денни серьезно, - ее хорошо берут.
   Я взглянул на этикетку. Лососина была выловлена и законсервирована на Аляске в Бристольском заливе; доставленная по морю в Сиэтл на продуктовую базу, она проделала обратный путь на Атху, чтобы поступить в продажу.
   Здесь продавались также консервированная голубика, вишня, черная смородина и малина, стоимостью около доллара за банку. А за деревней склоны холмов были усыпаны дикими ягодами, которые через несколько недель созреют и станут удивительно вкусными. Их с избытком хватит для всех жителей деревни.
   - Конечно, - нахмурив брови ответил Денни, когда я спросил, неужели народ действительно покупает такие вещи. - Консервированные продукты гораздо лучше. Алеуты имеют такое же право есть консервированные ягоды, как и все другие люди.
   Он повернулся ко мне спиной и заговорил с покупателями. Опять эта алеутская обидчивость!
   Я вышел из лавки, покачивая головой. Нет ничего удивительного в том, что алеутский народ беден, если он расходует такие деньги на продукты, не являющиеся первой необходимостью.
   И нет ничего удивительного в том, что алеутская деревня является рассадником болезней. Доктор Александер установил, что в течение большей части года алеуты получают в среднем всего 800-1400 калорий в день. При таком недоедании и тяжелой работе люди быстро теряют в весе, становятся вялыми и легко поддаются любому заболеванию.
   Результаты переписей показывают, что в 1741 году алеутов насчитывалось около двадцати тысяч, в настоящее же время их число составляет менее тысячи человек, и этот процесс вымирания не приостановлен. Средняя продолжительность человеческой жизни на Атхе исчисляется всего двадцатью пятью годами [17]. Мы обнаружили, что из шестидесяти шести человек, проживающих на Атхе, всего четверо мужчин и две женщины были в возрасте свыше пятидесяти лет. За последние двадцать лет на острове Атха в девяти семьях из одиннадцати наблюдались случаи заболевания туберкулезом, в шести - венерическими болезнями и в шести - воспалением легких. Все они переболели гриппом. В настоящее время почти сорок процентов атханцев больны туберкулезом. Три четверти взрослого населения получает какое-нибудь государственное пособие, например, "помощь на детей-иждивенцев", "пенсию престарелым" или материальную помощь остро нуждающимся.
   В этом нет ничего нового. К сожалению, история человечества изобилует главами, подобными этой, повествующей о вымирании алеутов - народа, в прошлом сильного и многочисленного, великолепно приспособившегося физически и духовно к окружающей суровой среде, ныне же обнищавшего, пораженного болезнями и ослабленного морально. Численность алеутов угрожающе сокращается, а их древняя культура подвергалась почти полному разрушению. Старая экономика, на которой основывалось все существование и общее благополучие алеутов, к настоящему времени в результате аккультурации [18] претерпела такие разительные изменения, что возврат к ней для них уже невозможен. А то, что алеуты получили взамен, ни в какой мере не восполняет утраченного.
   ГЛАВА XI
   Вскоре после того как в сопровождении Михи я побывал в домах аттуанцев, Кулачи - алеутский мальчик, который в день нашего приезда в деревню показал нам свой деревянный рыболовный крючок, вручил мне записку. Оказывается у алеутов принято посылать приглашение или наносить оскорбления через посыльных, в роли которых выступали дети. Следовательно, при отрицательном ответе нет необходимости встречаться с другой стороной. В записке, полученной от Клары, стояло лишь: "Надеемся, что вы зайдете к нам сегодня".
   Отец Клары Андрей Снегирев был старейшим жителем Атхи, и его семья пользовалась в деревне большим уважением. В первое утро, проведенное нами на острове, он тоже явился в школу, чтобы пройти обследование у доктора Александера, но, так как не знал английского языка, за него говорила Клара. Она жаловалась, что ее отец очень болен - у него кровохарканье. Когда Андрей ушел, доктор Александер грустно покачал головой. У старика была острая форма туберкулеза легких. Жить ему оставалось недолго.
   Я сразу принял приглашение Клары и в тот же вечер пошел к Снегиревым. Когда я постучал, в доме поднялась суматоха, потом слегка шевельнулись занавески, из-за которых выглянуло смуглое личико. Открыв дверь, Клара пригласила:
   - Заходите. Мы очень рады вам.
   - Ду-лу-мак, - сказал я, как мне казалось, на чистейшем алеутском языке.
   - Что вы сказали? - спросила Клара, стараясь скрыть улыбку.
   - Здравствуйте, - повторил я, сам переводя с алеутского.
   - А-а, вы хотели сказать "ду-лэ-макс", - сказала Клара. Мне казалось, что я произношу слова совсем как она, но, видимо, это было не так, потому что и Клара и ее отец старались удержаться от смеха. Старый Андрей несколько раз повторил мои слова вслух, довольно посмеиваясь и качая головой; "Ду-лу-мак!"
   Я застал в доме младшую сестру Клары Олю, напоминавшую фею, и церемонно обменялся рукопожатием с дочуркой Клары Еленой. Андрей не вставал с места и, как это характерно для старых алеутов, смущаясь, смотрел в пол.
   - Вы ходите в гости к аттуанцам, - сказала Клара, когда мы расселись в их большой гостиной. - Вы должны знать, что вам будут рады и у атханцев. Нам кажется, что вы нас избегаете.
   - Но ведь никто из атханцев пока не приглашал меня к себе, - объяснил я. - Меня звали к себе только аттуанцы.
   Этот ответ, казалось, удовлетворил Клару. Она перевела его Андрею на алеутский язык.
   Их дом был непохож на дома, в которых я побывал раньше. В нем все блестело безукоризненной чистотой. На окнах висели чистые белые занавески. На дубовом столе у кушетки стояла в рамке фотография матери Клары, которая, по ее словам, умерла в туберкулезном санатории в Штатах. Рядом на табуретке лежали журналы. Мебель в доме Снегирева, как и у других атханцев, была лучше мебели аттуанцев. Возможно, что они приобрели ее, сделав заказ фирме по почте; деньги могли быть заработаны мужчинами на государственных заготовках котиков.
   Когда я похвалил Клару за чистоту в доме, она засияла от удовольствия. Это была полная женщина с приятным лицом и менее смуглой кожей, чем у отца, черты лица которого были типичны для старого алеута - гладкая смуглая кожа, туго натянутая на выступающих скулах. Лицо старика осунулось от болезни, и время от времени его душил приступ кашля. Я заметил кровь на носовом платке, которым он всегда прикрывал рот.
   Попав впервые в какую-нибудь семью, я обычно начинал с того, что объяснял причину своего приезда в деревню. Однако я избегал всякого упоминания о своем желании изучить условия жизни современной деревни, так как убедился, что это лишь порождает подозрительность и застенчивость алеутов. Мой интерес к старинным алеутским обычаям был более понятен. Старому Андрею было особенно приятно, что я хотел научиться говорить по-алеутски, и он передал через Клару, что готов мне помочь.
   В начале разговора я коснулся более близких Андрею тем: сколько рыбы он вылавливал и заготавливал на зиму и как поживают сестры Клары, учащиеся школы управления по делам туземцев возле Ситхи. Оля слушала наш разговор, и глазенки ее блестели, а Андрей кивал головой - он понимал только то, что Клара время от времени ему переводила.
   Спустя некоторое время Клара стала проявлять какую-то нервозность. Она все время посматривала на Олю, покашливала, и, наконец, смущенно сказала:
   - Мы испекли домашнее печенье и поставили чай. Но, может быть, вы не захотите отведать его с нами? - Потом она поспешила добавить: - Мы сегодня купили в лавке чашку специально для вас.
   Они думали о туберкулезе, которым болел Андрей, и о том, что мне будет неприятно пить из посуды, уже бывшей у них в употреблении. Конечно, я знал, что подвергаю себя опасности, но решил, что на этот риск стоит пойти.
   - Что вы, с большим удовольствием, - заверил я их. - И вовсе не стоило покупать для меня новую чашку.
   - Белые часто думают, что у алеутов все грязное, - спокойно сказала Клара.
   - Не все белые, - возразил я. - Кстати, у вас дома чище, чем в домах, в которых мне приходилось бывать.
   Обе сестры тут же скрылись в кухне, а когда вышли оттуда, их лица светились улыбкой. Они несли чашки с чаем и большое блюдо, наполненное румяным сладким печеньем.
   - Мне говорили, - сказал я, - что ваш отец поставляет в город лучшую копченую лососину. Нельзя ли ее попробовать?
   Хозяева были в восторге. Смущение рассеялось. Мы весело ели и пили, не замечая, как идет время. Попивая чай, Андрей вел разговор своим гортанным голосом, отчеканивая каждое слово. Он сообщил мне через Клару, что помнит несколько трав, в старину считавшихся лечебными, и завтра же мне их покажет. Перескакивая с предмета на предмет, он заговорил о старинных обычаях, а Клара усердно переводила.
   Андрей рассказал, что раньше у алеутов существовало многоженство. Мужчина имел столько жен, сколько мог прокормить охотой и рыбной ловлей. Такой обычай, однако, распространялся не только на мужчин; женщине также дозволялось иметь столько мужей, сколько хозяйств она могла вести.
   Было принято, что мужчина берет себе дополнительно в жены младших сестер жены. Существовал также обычай, разрешавший младшим братьям сожительство с женами старших. А поскольку алеуты считали всех своих параллельных кузенов (детей брата отца или сестры матери) родными братьями, то это право распространялось также и на них [19].
   Алеут мог приобрести жену, выкупив ее у родственников. Часто женитьба становилась предлогом для развлечения. Даже если жених и сполна вносил выкуп за свою невесту, он все же мог притвориться, что похищает ее тайком, и в этом случае все родственники в шутку устраивали погоню [20].
   Бывали случаи и неподдельного похищения. Молодые люди совершали набеги на соседние селения и похищали столько молодых женщин, сколько им удавалось захватить. Обычно этот акт вызывал целый ряд ответных налетов, и со временем между двумя селениями возникало довольно близкое родство.
   Я задал вопрос относительно прежних обычаев, касающихся рождения детей, и Клара принялась описывать некоторые из них. Она знала о таких делах больше Андрея, так как на Атхе беременные женщины находились и продолжают находиться под присмотром повивальных бабок; случалось, что Клара и сама принимала ребенка.
   Она сказала, что раньше мать считалась нечистой сорок дней после рождения ребенка. Еще недавно женщина в период беременности и менструаций ни с кем не общалась. Она не должна была даже выходить к берегу моря и касаться пищи, предназначенной для других. Клара сказала, что нарушение этого обычая могло принести несчастье.
   Я знал, что такое суеверие частично сохранилось и до наших дней. Накануне я заметил, как молодая девушка одиноко сидела на холме и с грустью смотрела на подруг, играющих на берегу. Когда я спросил Кулачи, почему она не играет с ними, он засмеялся и объяснил: у нее идут крови, и она не должна подходить к воде. Если же она подойдет, здесь будет плохо ловиться рыба.
   Андрей проявлял большой интерес к старинным способам врачевания ран. Он рассказал, что раньше лечением больных ведали сельские шаманы или знахари, которые ревниво оберегали свои секреты, передавая их из поколения в поколение. Знахари хорошо разбирались в анатомии человека, так как обычно они учились проводить операции на трупах рабов или врагов. В прежние времена они умели также бальзамировать трупы, предварительно удаляя все внутренние органы.
   Я уже слышал раньше о том, что алеутские знахари были на диво сведущими. В отчетах ранних русских путешественников рассказывается о хирургическом искусстве алеутов, достигавшем поразительно высокого уровня даже по сравнению с успехами европейской медицины того времени. Так, например, алеуты хорошо умели лечить больные легкие, прокалывая с обеих сторон грудную клетку пациента каменными иглами. Это была очень тонкая операция, и ее разрешалось проводить только самым знающим шаманам, потому что им одним было точно известно, где и насколько глубоко делать проколы и сколько "выпустить воздуха" [21].
   В те давние времена знахари проводили хирургические операции, имея в своем распоряжении лишь каменные ножи, костяные иглы и сухожилия; даже на самые глубокие раны швы накладывали без наркоза. Но если при такой операции больной вскрикивал от боли, это считалось у алеутов признаком слабости и отсутствия характера.
   Закончив свой рассказ, Андрей грустно покачал головой.
   Раньше его народ был сильным и гордым. Алеуты многое знали, владели секретом лекарственных трав. Теперь же все изменилось.
   - Большинство алеутов предает старинные обычаи забвению, - сказала мне Клара. - Только моему отцу и еще немногим алеутам известно, какие травы являются лечебными. Староста нашей деревни старик Диркс советует не болтать на этот счет. Он считает, что белые только смеются над нами. Поэтому мы не говорим о них, и они постепенно забываются.
   - Но вам отец расскажет, - добавила она.
   Мы засиделись до позднего вечера, и, когда я поднялся, все продолжали смеяться над рассказанной мною историей о сердитом лисенке, которого мы во время войны считали своим талисманом; он пристрастился к пиву и однажды ночью, опьянев, вылез из своей клетки и сорвался с отвесной скалы.
   - Ну, точно как алеуты, когда они напьются, - сказала Клара, придя в веселое настроение.
   Я пожал руку Андрею и распрощался.
   - Ахакдали-дак, - сказала Клара мне вслед. - Приходите опять.
   - Хаксгазихук, - ответил я (спасибо). И на этот раз меня поняли.
   Весть о моем посещении Снегиревых быстро облетела деревню. На следующий день меня остановил на дорожке старик Диркс и пригласил вместе с Бобом посетить его дом. Я был приятно удивлен. Старик Диркс фактически являлся старостой деревни, хотя ввиду преклонного возраста он передал свои полномочия сыну, Биллу Дирксу-младшему; но тот уехал из деревни работать на военном буксире, поспешив отделаться от всякой ответственности. Билл редко приезжал на Атху и, по-видимому, был весьма обеспокоен тем, как избежать неприятностей, связанных с почетной должностью старосты.
   В отсутствие Билла Диркса-младшего обязанности старосты исполнял алеут по имени Билл Голый, который тоже относился к ним без большого восторга, и Денни Невзоров - лавочник, почтмейстер, служитель культа и всеобщий связной - взял эти функции на себя.
   Но на деле старостой оставался старик Диркс. Возраст, внешний вид, репутация и поведение сделали его самым уважаемым человеком в деревне.
   Его рост считался высоким для алеута, чем он был несомненно обязан примеси крови белокожих. Из-за артрита и солидного возраста ему трудно было передвигаться, но он продолжал выходить в море за палтусом и снабжал свое семейство рыбой. Старый Диркс произвел на меня впечатление человека уравновешенного, обладающего чувством собственного достоинства и тонкого юмора. Мы выпили чаю и поговорили о рыбной ловле, которой он интересовался больше всего. Он искренне радовался нашему приходу и, казалось, понимал, что нам нужно. У нас было с собой несколько растений, и Диркс перечислил их названия.
   - У него русское название "лопушки", - сказал он, взяв из рук Боба стебель борщевика. Затем он объяснил, как у алеутов принято нагревать широкие листья борщевика и класть припарку на больные места. Стебли этого растения годятся в пищу, но сначала надо содрать с них кожицу, потому что от ее сока образуются такие же болячки, как и от ядовитого плюща. Подобные болячки я видел на губах у деревенских ребятишек, евших неочищенные стебли лопухов.
   Старик Диркс взял ветку тысячелистника - растения с белыми цветочками, распространяющими сильный аромат. Это растение часто встречается в луговинах.
   - По-алеутски оно называется самихайакс, очень хорошее лекарство. - Он оторвал несколько пушистых листьев и растер их между ладонями. Накладывается на порез, и сок сразу же приостанавливает кровотечение.
   Он рассказал нам, что, когда идет кровь из носу, листья самихайакса закладывают в ноздри, а если его заварить как чай, то получится верное средство от болей в желудке и в горле. Я с любопытством разглядывал тысячелистник. Михи тоже говорил мне об этом народном средстве.
   Особенно приятно было старику, что мы собрали немного гравилата, научное название которого Geum calthifolium. Он сказал, что это одно из самых сильных лекарственных средств. Когда-то алеуты прибегали к этому растению при лечении незаживающих ран. Рану покрывают мокрыми листьями гравилата, перевязывают, и вскоре она начинает затягиваться и заживать.
   Алеуты знали также, что настойка из корней дикого ириса является сильным слабительным средством. Сок корней другого растения - анемона давался больным, перенесшим кровоизлияние. Считалось, что охотник, который ест "олений мох", растущий на высоких склонах холмов, избавляется от одышки при дальних переходах. Диркс нагнулся, чтобы шепнуть по секрету, что одно растение - лютик - помогает избавляться от врагов. Достаточно налить врагу в чай немного едкого сока, и он начнет "сохнуть", пока совсем не зачахнет.
   - Этим же способом избавляются и от ворчливой жены, - пошутил Диркс.
   Многое из того, что рассказал нам старик об использовании лекарственных растений, было совершенно ново. Дальнейшие поиски в этом направлении могли бы привести к поразительным открытиям, потому что немало наших современных чудесных медикаментов ведут начало от подобной примитивной фармакопеи.
   Пока он говорил, мы с Бобом записывали каждое его слово в блокнот. Неожиданно Диркс умолк, потом вдруг засмеялся и сказал:
   - На сегодня хватит. Может быть, потом расскажу еще.
   Наша беседа закончилась.
   Перед уходом я попросил у старика Диркса позволения сфотографировать его на фоне навеса для вяления рыбы, на что он очень охотно согласился и даже улыбался в объектив, словно актер, привыкший позировать. Когда мы уходили, он закричал вслед "погодите, погодите!" и быстро заковылял к себе в дом, а через минуту появился, сияя улыбкой, со старым, помятым Истмен-Кодаком-116 в руках. Затем он попросил нас установить его фотоаппарат так, чтобы и он мог нас заснять.
   После нашего визита к старику Дирксу я заметил, что атханцы изменили свое отношение к нам. Казалось, что теперь все относились к нам дружелюбно. Нас стали навещать даже те, кто раньше и не подходил к нашему дому.
   - Вы едите с нами вместе, стараетесь ничем не выделяться. Вы нравитесь нам, - говорили они.