Страница:
— Тебе больно лежать на спине? — спросила Элиз.
— Нет, это… это просто бинты немного тянут. Они, наверное, прилипли к ранам.
— Хочешь, я их ослаблю? Я постараюсь не сделать тебе больно.
Рено хотел было сказать, что она может делать с ним все что угодно, однако это было бы не очень мудро с его стороны. Подавив вздох сожаления, он покорно перевернулся на живот.
Пролетели серые зимние дни с их пронизывающей сыростью и частыми ледяными дождями. К Рено постепенно возвращались силы. Однажды утром, на рассвете, он покинул хижину, чтобы искупаться в реке. Через несколько дней, когда бледное солнце пробилось сквозь облака, Рено созвал совет, а еще через неделю каждый день стал уходить из дома, чтобы руководить строительством оборонительных сооружений. Было решено возвести частоколы вблизи Большой Деревни на обоих берегах ручья Святой Екатерины. На повороте ручья берега были высокие и отвесные, защищаться от врага там будет легче, потому что французам придется двигаться в гору, а атаковать они смогут только с трех сторон. Кроме того, не понадобится обносить частоколом всю территорию, занимаемую Большой Деревней.
Погода прояснилась, дни стали теплее, солнце заблестело ярче. Однажды утром, когда все разошлись по делам, Элиз зашла с улицы в дом и испугалась, увидев, что на скамье, где она всегда спала с Рено, кто-то лежит. Она быстро направилась туда, не дав глазам привыкнуть к темноте, наклонилась над спящим и положила руку ему на плечо.
— Рено, ты здоров?
Мужчина обернулся, и Элиз увидела, что это Большое Солнце. Он схватил ее за руку и притянул к себе так, что она упала на него.
— Элиз, — сказал он дрогнувшим голосом, — ты пришла ко мне?
Она почувствовала, что от него пахнет бренди.
— Нет, вы ошибаетесь… — ответила она, отталкивая его и пытаясь встать.
— Я так часто думал об этом, — продолжал он, не отпуская ее. — Не вижу, почему бы тебе не предпочесть меня моему брату. Я хочу быть с тобой, Элиз! Останься здесь со мной как жена.
Она остолбенела от удивления:
— Вы что, серьезно?
— Совершенно серьезно, уверяю тебя.
— Я же не давала вам никакого повода подумать, что я могу на это согласиться!
— Но сейчас дала, — ответил он просто.
— Я приняла вас за Рено! — Ей было жутко слушать его, лежащего здесь, в темноте. Он был так похож на своего брата… Только речь его была немного невнятной, и она поняла, что он гораздо пьянее, чем ей показалось сначала.
— Но если я так похож на него, тебе будет нетрудно стать моей женой.
— Вашей третьей женой? — осведомилась она сухо. — Еще одной подданной, которую задушат, если вы умрете? Нет уж, спасибо за честь!
Он поджал губы:
— А если бы я не был Большим Солнцем?
— Вы бы все равно оставались братом Рено.
— И твоим преданным обожателем. На тебя приятно смотреть, Элиз. Я бы не стал пренебрегать тобой, как мой брат, несмотря на то что у меня две жены.
Элиз почувствовала, что мучительно краснеет. Ей было неприятно, что он заметил отсутствие близости между ней и Рено, — наверное, специально следил за ними. Однако она не собиралась это обсуждать.
— Пожалуйста, отпустите меня.
— Ты действительно этого хочешь? А ведь это так приятно, я бы мог сделать тебя счастливой на час или два.
Внезапно Элиз ощутила, что в ее бедро упирается его напряженная плоть, и еще раз попыталась вырваться.
— Не дерись. Я не причиню тебе вреда, обещаю. Я только жду твоего приглашения, чтобы сделать тебя моей.
— Вам придется долго ждать, — проговорила она сквозь зубы. — Пустите меня! Мне все равно, Большое Солнце вы или нет, я не отвечаю за последствия, если не отпустите!
— Ты, наверное, очень любишь моего брата…
Снова Элиз уставилась на него озадаченная. Это не могло быть правдой. Она резко покачала головой:
— Во всяком случае, я не люблю вас!
Вздохнув, он отпустил ее. Она вскочила на ноги, а он сцепил пальцы на груди и закрыл глаза. Элиз не знала, спит он или просто притворяется, чтобы спасти свою мужскую гордость, давая ей возможность уйти. Как бы то ни было, она не стала это выяснять и поспешно покинула его дом.
Элиз никому не рассказала о недоразумении с Большим Солнцем, да и кому было рассказывать? И что? Маленькая Перепелка наверняка посчитает ее глупой за то, что она не пошла навстречу желаниям Великого вождя. Если бы Рено узнал, это вызвало бы трения между двумя братьями, или, еще хуже того, Рено мог бы вспомнить о каком-нибудь обычае, по которому он должен уступить ее верховному правителю. Элиз решила, что, поскольку между ней и Большим Солнцем ничего не произошло, не стоит ничего и рассказывать.
Строительство укреплений продвигалось с удивительной скоростью. Рено торопил воинов, как бы наверстывая упущенное за период болезни время, но он не щадил и себя: уходил из дома задолго до света и возвращался затемно. Даже ел он стоя, как полагалось воинам. В дневное время Элиз редко виделась с Рено, если только она не присоединялась к другим женщинам, носившим воинам еду и питье. Иногда она не спала, когда он возвращался ночью и ложился рядом. Но хотя Рено уже почти совсем поправился, он не прикасался к ней, разве что прижимался теснее на узкой скамье.
Элиз объясняла его поведение тем, что он много работает, что он после болезни и на уме у него более неотложные и важные дела. Но она не была в этом уверена.
Впрочем, Элиз была озабочена не только отсутствием к ней интереса у Рено. Дело в том, что ее вторично толкнули к нему в постель, заставили спать рядом с ним, поэтому ее охватило всевозрастающее желание проверить, действительно ли она испытывала те чувства, о которых вспоминала до сих пор, или же это был плод воображения. Иногда Элиз горько жалела, что они с Рено встретились так, а не иначе. Ей хотелось бы встретить его в другое время, в другом месте…
Однажды утром, несколько недель спустя после начала строительства форта, Элиз отправилась к Рено со свертком еды и горячим питьем из трав. Снова шел дождь, упорный и холодный. Элиз шла через площадь, мимо храмового холма, держа над головой зонтик из перьев дикого индюка. Она жалела, что не промазала свои мокасины как следует жиром, и они промокали. Склон, который вел к форту, был совершенно разворочен бревнами для частоколов. Небо было серое, высокая стена форта закрывала свет, и внутри его было темно. Медленно растущее кольцо бревен выглядело зловеще, постоянно напоминая о предстоящей битве. Французы снаряжали армию — такие слухи, казалось, приносил в поселок зимний ветер. Они ждали весны, чтобы начать наступление, ждали хорошей погоды, которая позволит им начать передвижение пушечных батарей и грузов с тяжелыми боеприпасами, а также вооруженных отрядов, которые уничтожат начезов.
Элиз остановилась около строящегося форта и стала наблюдать. По всему периметру площадки были вырыты две глубокие траншеи на расстоянии около трех футов друг от друга. Огромные, очищенные от коры бревна вставлялись в эти траншеи вертикально, основания их засыпались землей. Земля, вынутая из траншей, использовалась, чтобы заполнить пространство между двумя бревенчатыми стенами; таким образом получалась единая толстая стена, которая могла выдерживать самый сильный пушечный обстрел.
Работа была тяжелая, изнуряющая, приходилось валить деревья, тащить их в форт — иногда на быках, украденных у французов, иногда просто на руках. Для того чтобы поднимать эти бревна и укреплять их в траншеях, требовалось много рабочих рук и большая слаженность. В основном это была мужская работа, но многие женщины и подростки из простолюдинов тоже были к ней привлечены. Они собирали землю в корзины, заполняли ею промежутки между стенами и утаптывали ее. Так строили укрепления всегда, это было частью культуры начезов.
На одинаковом расстоянии друг от друга на стене возводили бастионы, вмещавшие двух человек, которые, стоя там, смогут отражать атаки нападающих. Два бастиона особенно укрепили и сделали просторнее, чтобы разместить на них пушки, захваченные в форте Розали. Поверху стены опоясывала галерея, где должны были размещаться остальные защитники. Элиз подумала, что, когда сооружение закончат строить, оно будет представлять собой значительное инженерное достижение, принимая во внимание инструменты и материалы, с которыми приходилось работать индейцам.
Хотя индейские племена имели большой опыт строительства оборонительных стен из частокола, немногие из этих укреплений были так велики и массивны, как те, что воздвигались на ручье Святой Екатерины. Большая заслуга в планировке форта и организации работ принадлежала Рено. Поискав его глазами, Элиз увидела, что он стоит на недостроенной галерее и указывает на плане, что еще предстоит сделать в тот день. Уворачиваясь от бревен и корзин с землей, она направилась к нему.
Рено насквозь промок под дождем, волосы его прилипли ко лбу, но он, казалось, ничего не замечал. Увидев Элиз, он улыбнулся и поблагодарил ее за принесенную еду. Стоя в ожидании, пока он все выпьет и съест, чтобы забрать посуду, она кивнула в сторону стены:
— Быстро вы строите.
— Да. Начезы всегда были хорошими работниками.
— Закончите вовремя?
Он огляделся вокруг и пожал плечами:
— Мы должны на это надеяться.
— Ты думаешь, места хватит всем? — спросила Элиз.
Хотя Большая Деревня считалась самой главной у начезов, по берегам ручья Святой Екатерины, до впадения его в реку, были разбросаны еще пять других деревень, где жили семьи начезов, связанные родственными узами. Рено еще раньше говорил Элиз, что общее население всех деревень составляет около двух тысяч индейцев.
— Должно хватить.
— Похоже, ты не ожидаешь длительной осады?
Элиз понимала, что, когда внутри двух фортов будет много людей, запасов продовольствия не хватит на длительное время, даже если их пополнять. Она видела, что в деревне спешно заготовляют еду впрок. За последнее время в лес не раз отправлялись охотничьи отряды, постоянно дымили коптильни. Женщины были заняты изготовлением новых глиняных кувшинов и плетением огромных корзин для переноски запасов со склада. Чтобы обеспечить всех водой, группа воинов копала колодец внутри каждого форта.
— Мы сможем продержаться дольше, чем французы, если уж дело дойдет до этого. Им ведь придется привезти с собой все продовольствие: добывать пищу в наших лесах они не умеют.
Рено отошел от Элиз, чтобы дать указания группе воинов, устанавливавших еще одно бревно. Когда он повернулся к ней спиной, она увидела, что дождевая вода с волос бежит к нему за ворот. Он согнул руку и попытался почесать спину под плащом.
— Что ты? — спросила Элиз.
— Что? Да спина. Струпья чешутся невыносимо, вот и все.
— Помочь?
Он взглянул на нее, и в его глазах появилась знакомая теплота, а также веселье, как будто он вспомнил что-то смешное.
— А ты готова это сделать?
— Если смогу. — Она прямо смотрела ему в глаза, хотя чувствовала, что щеки ее порозовели. Секунду помолчав, он сказал:
— Я, может быть, позволю тебе это сделать позже.
Вопрос о том, что он имел в виду, мучил ее всю дорогу, пока она шла под нескончаемым дождем к холму Большого Солнца. Они с Рено говорили на языке начезов, в последнее время это вошло у них в привычку. Элиз уже довольно свободно владела им, но часто ей не удавалось уловить оттенок той или иной фразы, понять до конца смысл какой-либо шутки.
— Элиз! Мадам Лаффонт! — раздался крик позади нее.
Она встревоженно обернулась: в крике женщины слышались горе и страх. Это была одна из молодых француженок. Плача, она бросилась к Элиз и схватила ее за руки, крепко сжав.
— Что случилось?
— Бедная мадам Дусе! Ее дочь, пусть бог благословит ее душу, умерла сегодня ночью. Сейчас мадам Дусе совсем обезумела от горя, совсем. Она плачет, разговаривает со своей мертвой дочерью и не дает подготовить ее тело к погребению.
— Понимаю, — кивнула Элиз.
Этого следовало ожидать. В последний раз, когда она была в доме, где жили эти женщины, и видела дочь мадам Дусе, та была просто кожа да кости, она отказывалась от пищи и сама хотела умереть. А ведь когда-то она была легкомысленной молодой женщиной, совсем как и ее мать, обожала обсуждать последние новинки моды, наряжаться в шелка и атлас на средства своего богатого мужа. Поразительно, какую целеустремленность могут проявлять такие женщины — даже если цель нестоящая…
— Вы должны пойти и поговорить с мадам Дусе. Может быть, вас она послушает.
Невозможно было отказать в такой просьбе. Элиз столько пришлось пережить вместе с мадам Дусе, она хотела ей помочь. Подозвав маленькую индианку лет девяти-десяти, она послала ее отнести посуду в дом Большого Солнца, а сама пошла к мадам Дусе.
Хижина была темная и зловонная. Очаг угас, а на потолке не было светильников. Везде была разбросана грязная посуда с присохшей едой, пища в горшках и кувшинах испортилась. На твердом земляном полу не было даже циновок, дождь заливался внутрь через дымовое отверстие, и вода стояла в очаге.
Едва ступив в хижину, Элиз отдала распоряжение принести дров и горячую воду для уборки и решительно двинулась дальше в темноту.
— Мадам Дусе? Я пришла к вам.
— Ах, Элиз, поплачь со мной! Моей несчастной дочери совсем плохо, я боюсь ее потерять.
Голос раздался из самого дальнего угла. Когда глаза Элиз привыкли к темноте, она увидела, что старуха сидит на скамье, сжав в объятиях свою дочь. Гладя рукой волосы покойницы, она просила Элиз посмотреть, как худа и бледна ее дочь, молила посоветовать, как вернуть ей здоровье. Это были стенания ужаса и отчаяния, бессознательная панихида. Старуха была одета в лохмотья, которые ни за что не хотела снимать, говоря, что это ее единственное цивилизованное платье. Волосы несчастной, совсем недавно лишь тронутые сединой, сейчас совершенно побелели.
Опустившись на колени рядом с мадам Дусе, Элиз коснулась ее руки:
— Боюсь, мадам, уже поздно. Она умерла.
— Нет, нет! Она не умерла. Этого не может быть, ведь я нашла ее. Спаси ее, Элиз, спаси!
— Я бы спасла ее, если бы это было в моих силах. Пожалуйста, позвольте мне позаботиться о том, чтобы она обрела покой.
— Нет! Я не отдам ее на съедение зверям! Знаешь, индейцы ведь так делают: несут покойников в лес и там их оставляют. Так они поступают с рабами и простолюдинами. Их хоронят без церемоний, без провожающих, без огромных костров, которые поднимают души умерших к солнцу.
В том, что она говорила, была доля истины. Местом захоронения служили тихие поляны в лесу; вместе с умершими в неглубокую, ничем не отмеченную могилу клали несколько любимых ими при жизни вещей. У привилегированных классов все было по-другому — умерших сначала помещали в гробы из коры, которые устанавливали в специально отведенных местах, и оставляли там до тех пор, пока в них не оставались только кости. Все это время душам умерших приносили еду и питье. Затем останки хоронили под полом дома или сжигали. Исключение составляли верховные правители: их кости хранились в специальных корзинах в храме. Но умершим, конечно, все это было уже безразлично…
— Вы сами согласились, что она умерла, — сказала Элиз тихонько. — Скажите, как вы хотите ее похоронить, и я все сделаю именно так.
В конце концов Элиз удалось уговорить мадам Дусе. Она разрешила унести тело своей дочери, но не потому, что одобряла это, а потому, что у нее уже не было больше сил сопротивляться.
Француженки обмыли тело и одели покойную в оставшееся у них платье, которое они считали приличным. Они отнесли тело в лес, похоронили его в могиле, которую сами вырыли глиняными совками, и поставили над ней крест из сучьев, связанных кожаными шнурками. Потом все преклонили колена, и Элиз прочла по-французски молитву. Женщины почти не плакали: большинству из них пришлось пролить в последнее время столько слез, что их уже просто не осталось.
Нужно было возвращаться к работе, готовить пищу, присматривать за детьми. В молчании женщины потянулись назад в поселок и разошлись по хижинам. Элиз вернулась в хижину мадам Дусе и принялась за дела: она подмела пол, вытрясла постель, проветрила помещение, приготовила обильную пищу. Все это время она спокойно разговаривала с пожилой женщиной, рассказывала ей о похоронах, на которые та отказалась пойти, о том, как продвигается работа по строительству укреплений, о новостях, которые приносили в поселок воины. Она искупала мадам Дусе и завернула ее в чистое одеяло, а ее платье выстирала и вывесила на улице сушиться. Потом дала ей поесть, а сама села рядом.
Все это время Элиз внутренне сокрушалась о тяжелой доле француженок. Они всего лишились, эти женщины: домов, своей привычной жизни, мужей, даже детей, особенно если это были юноши. Они были вынуждены жить в ужасных условиях, тяжело трудиться, быть рабами у людей, которых они почитали ниже себя. К счастью, эти женщины редко подвергались приставаниям, поскольку начезы-мужчины обладали высокими нравственными качествами. Кроме того, они считали француженок нечистыми из-за того, что те не мылись каждый день. Все же некоторые молодые француженки, вызывали у своих хозяев определенного сорта любопытство. Трудно было сказать, сколько женщин вступили в связь с хозяевами, потому что большинство ни за что бы в этом не признались, но одна или две не скрывали этого, и остальные их презирали. Многих женщин хозяева били, хотя и не сильно, — главным образом за то, что те отказывались работать и были непокорны. Однако все эти женщины жили с сознанием, что их в любой момент могут ударить, и на многих это оказало такое воздействие, что в их поведении произошли необратимые изменения. Эти женщины называли начезов грубыми животными, они постоянно вспоминали пережитые ими ужасы: как индейцы сносили топориками черепа их мужей, как они убивали кошек и собак, жгли дома, где хранились семейные реликвии, с таким трудом привезенные из Франции.
Элиз все это понимала, но душа ее разрывалась на части. Маленькая Перепелка была индианкой, дикая кровь текла в жилах Рено. Элиз видела, как живут Большое Солнце, его жены, их тетки и дяди, Маленькая Сова; она слышала, как они смеются, и видела их нежное отношение друг к другу. Она знала, что эти люди — не чудовища. Элиз говорила со многими индианками и знала, как они возмущены тем, что французы бьют и наказывают своих детей. Индейцы мучили только врагов, а французы порой истязали соотечественников с помощью каленого железа, бичей, дыбы и даже сжигали их на костре.
Кто же прав? Можно ли оправдать обычаи обоих народов? Или же единственно важными и существенными являются сила оружия и воля солдат, которым предстоит сойтись в бою?
День клонился к вечеру, когда Элиз ушла от мадам Дусе. Дождь прекратился, и бледные солнечные лучи сквозили между деревьями. Она постояла несколько минут, наслаждаясь их слабым теплом, а потом повернула к ручью, решив, что после дневных трудов ей необходимо освежиться.
Она поплавала взад-вперед, чтобы согреться в холодном потоке, а через некоторое время остановилась и прислушалась. Мужчины перестали строить — уже не было слышно ни звука топоров, ни криков, сопровождавших работу. Элиз поняла, что скоро они тоже придут купаться, и вылезла из воды. Одевшись, она вспомнила, что оставила зонт из индюшачьих перьев в хижине мадам Дусе. Поскольку это был зонт второй жены Большого Солнца, ей пришлось вернуться и забрать его.
Элиз нашла мадам Дусе плачущей, пришлось ее утешать, а затем уложить спать. Лавандовый свет заката залил поселок, когда она вновь оказалась на улице. Все выглядело необычно после дождя; южный теплый ветер ласкал кожу, во влажном воздухе чувствовался запах сырой земли и исходивший от частокола аромат смолы. Тянуло дымком от очагов, на которых в каждой хижине готовился сытный ужин. Подумав о еде, Элиз вспомнила, что ничего не ела с раннего утра, и ускорила шаг.
Внезапно кто-то выскочил из-за деревьев, окружавших хижины знати. Элиз не сразу узнала Рено. Он был не один, за его спиной стояли трое воинов. Рено подхватил ее на руки и побежал, огибая основание холма, на котором стоял дом Большого Солнца. Он мчался такими огромными прыжками, что у Элиз захватило дух и она непроизвольно обхватила его за шею.
Наверху, на холме, появились две жены Большого Солнца, они что-то кричали, размахивая руками. Большое Солнце вышел из хижины и побежал вниз, потрясая кулаками, вооруженный луком и стрелами, за ним вдогонку мчались сводный брат Рено, Сен-Космэ, и другие индейцы.
Спасаясь от погони, Рено нырнул в свою хижину и поставил Элиз на ноги. Все его друзья и родственники остались снаружи. Закрыв и заперев дверь, он повернулся к ней.
Вопли протеста за дверью прекратились так же внезапно, как и начались, и Элиз вдруг осенило. Она догадалась о смысле этой маленькой драмы, которая только что была разыграна и в которой ей была отведена определенная роль.
Взяв себя в руки, как можно более холодным тоном она сказала:
— Ты не потрудишься разъяснить мне, что за сцену вы сейчас разыграли?
Улыбка тронула губы Рено, и в его темно-серых глазах появился яркий блеск, хотя, когда он заговорил, голос его был спокоен:
— Это значит, что теперь ты моя жена.
Глава 14
— Нет, это… это просто бинты немного тянут. Они, наверное, прилипли к ранам.
— Хочешь, я их ослаблю? Я постараюсь не сделать тебе больно.
Рено хотел было сказать, что она может делать с ним все что угодно, однако это было бы не очень мудро с его стороны. Подавив вздох сожаления, он покорно перевернулся на живот.
Пролетели серые зимние дни с их пронизывающей сыростью и частыми ледяными дождями. К Рено постепенно возвращались силы. Однажды утром, на рассвете, он покинул хижину, чтобы искупаться в реке. Через несколько дней, когда бледное солнце пробилось сквозь облака, Рено созвал совет, а еще через неделю каждый день стал уходить из дома, чтобы руководить строительством оборонительных сооружений. Было решено возвести частоколы вблизи Большой Деревни на обоих берегах ручья Святой Екатерины. На повороте ручья берега были высокие и отвесные, защищаться от врага там будет легче, потому что французам придется двигаться в гору, а атаковать они смогут только с трех сторон. Кроме того, не понадобится обносить частоколом всю территорию, занимаемую Большой Деревней.
Погода прояснилась, дни стали теплее, солнце заблестело ярче. Однажды утром, когда все разошлись по делам, Элиз зашла с улицы в дом и испугалась, увидев, что на скамье, где она всегда спала с Рено, кто-то лежит. Она быстро направилась туда, не дав глазам привыкнуть к темноте, наклонилась над спящим и положила руку ему на плечо.
— Рено, ты здоров?
Мужчина обернулся, и Элиз увидела, что это Большое Солнце. Он схватил ее за руку и притянул к себе так, что она упала на него.
— Элиз, — сказал он дрогнувшим голосом, — ты пришла ко мне?
Она почувствовала, что от него пахнет бренди.
— Нет, вы ошибаетесь… — ответила она, отталкивая его и пытаясь встать.
— Я так часто думал об этом, — продолжал он, не отпуская ее. — Не вижу, почему бы тебе не предпочесть меня моему брату. Я хочу быть с тобой, Элиз! Останься здесь со мной как жена.
Она остолбенела от удивления:
— Вы что, серьезно?
— Совершенно серьезно, уверяю тебя.
— Я же не давала вам никакого повода подумать, что я могу на это согласиться!
— Но сейчас дала, — ответил он просто.
— Я приняла вас за Рено! — Ей было жутко слушать его, лежащего здесь, в темноте. Он был так похож на своего брата… Только речь его была немного невнятной, и она поняла, что он гораздо пьянее, чем ей показалось сначала.
— Но если я так похож на него, тебе будет нетрудно стать моей женой.
— Вашей третьей женой? — осведомилась она сухо. — Еще одной подданной, которую задушат, если вы умрете? Нет уж, спасибо за честь!
Он поджал губы:
— А если бы я не был Большим Солнцем?
— Вы бы все равно оставались братом Рено.
— И твоим преданным обожателем. На тебя приятно смотреть, Элиз. Я бы не стал пренебрегать тобой, как мой брат, несмотря на то что у меня две жены.
Элиз почувствовала, что мучительно краснеет. Ей было неприятно, что он заметил отсутствие близости между ней и Рено, — наверное, специально следил за ними. Однако она не собиралась это обсуждать.
— Пожалуйста, отпустите меня.
— Ты действительно этого хочешь? А ведь это так приятно, я бы мог сделать тебя счастливой на час или два.
Внезапно Элиз ощутила, что в ее бедро упирается его напряженная плоть, и еще раз попыталась вырваться.
— Не дерись. Я не причиню тебе вреда, обещаю. Я только жду твоего приглашения, чтобы сделать тебя моей.
— Вам придется долго ждать, — проговорила она сквозь зубы. — Пустите меня! Мне все равно, Большое Солнце вы или нет, я не отвечаю за последствия, если не отпустите!
— Ты, наверное, очень любишь моего брата…
Снова Элиз уставилась на него озадаченная. Это не могло быть правдой. Она резко покачала головой:
— Во всяком случае, я не люблю вас!
Вздохнув, он отпустил ее. Она вскочила на ноги, а он сцепил пальцы на груди и закрыл глаза. Элиз не знала, спит он или просто притворяется, чтобы спасти свою мужскую гордость, давая ей возможность уйти. Как бы то ни было, она не стала это выяснять и поспешно покинула его дом.
Элиз никому не рассказала о недоразумении с Большим Солнцем, да и кому было рассказывать? И что? Маленькая Перепелка наверняка посчитает ее глупой за то, что она не пошла навстречу желаниям Великого вождя. Если бы Рено узнал, это вызвало бы трения между двумя братьями, или, еще хуже того, Рено мог бы вспомнить о каком-нибудь обычае, по которому он должен уступить ее верховному правителю. Элиз решила, что, поскольку между ней и Большим Солнцем ничего не произошло, не стоит ничего и рассказывать.
Строительство укреплений продвигалось с удивительной скоростью. Рено торопил воинов, как бы наверстывая упущенное за период болезни время, но он не щадил и себя: уходил из дома задолго до света и возвращался затемно. Даже ел он стоя, как полагалось воинам. В дневное время Элиз редко виделась с Рено, если только она не присоединялась к другим женщинам, носившим воинам еду и питье. Иногда она не спала, когда он возвращался ночью и ложился рядом. Но хотя Рено уже почти совсем поправился, он не прикасался к ней, разве что прижимался теснее на узкой скамье.
Элиз объясняла его поведение тем, что он много работает, что он после болезни и на уме у него более неотложные и важные дела. Но она не была в этом уверена.
Впрочем, Элиз была озабочена не только отсутствием к ней интереса у Рено. Дело в том, что ее вторично толкнули к нему в постель, заставили спать рядом с ним, поэтому ее охватило всевозрастающее желание проверить, действительно ли она испытывала те чувства, о которых вспоминала до сих пор, или же это был плод воображения. Иногда Элиз горько жалела, что они с Рено встретились так, а не иначе. Ей хотелось бы встретить его в другое время, в другом месте…
Однажды утром, несколько недель спустя после начала строительства форта, Элиз отправилась к Рено со свертком еды и горячим питьем из трав. Снова шел дождь, упорный и холодный. Элиз шла через площадь, мимо храмового холма, держа над головой зонтик из перьев дикого индюка. Она жалела, что не промазала свои мокасины как следует жиром, и они промокали. Склон, который вел к форту, был совершенно разворочен бревнами для частоколов. Небо было серое, высокая стена форта закрывала свет, и внутри его было темно. Медленно растущее кольцо бревен выглядело зловеще, постоянно напоминая о предстоящей битве. Французы снаряжали армию — такие слухи, казалось, приносил в поселок зимний ветер. Они ждали весны, чтобы начать наступление, ждали хорошей погоды, которая позволит им начать передвижение пушечных батарей и грузов с тяжелыми боеприпасами, а также вооруженных отрядов, которые уничтожат начезов.
Элиз остановилась около строящегося форта и стала наблюдать. По всему периметру площадки были вырыты две глубокие траншеи на расстоянии около трех футов друг от друга. Огромные, очищенные от коры бревна вставлялись в эти траншеи вертикально, основания их засыпались землей. Земля, вынутая из траншей, использовалась, чтобы заполнить пространство между двумя бревенчатыми стенами; таким образом получалась единая толстая стена, которая могла выдерживать самый сильный пушечный обстрел.
Работа была тяжелая, изнуряющая, приходилось валить деревья, тащить их в форт — иногда на быках, украденных у французов, иногда просто на руках. Для того чтобы поднимать эти бревна и укреплять их в траншеях, требовалось много рабочих рук и большая слаженность. В основном это была мужская работа, но многие женщины и подростки из простолюдинов тоже были к ней привлечены. Они собирали землю в корзины, заполняли ею промежутки между стенами и утаптывали ее. Так строили укрепления всегда, это было частью культуры начезов.
На одинаковом расстоянии друг от друга на стене возводили бастионы, вмещавшие двух человек, которые, стоя там, смогут отражать атаки нападающих. Два бастиона особенно укрепили и сделали просторнее, чтобы разместить на них пушки, захваченные в форте Розали. Поверху стены опоясывала галерея, где должны были размещаться остальные защитники. Элиз подумала, что, когда сооружение закончат строить, оно будет представлять собой значительное инженерное достижение, принимая во внимание инструменты и материалы, с которыми приходилось работать индейцам.
Хотя индейские племена имели большой опыт строительства оборонительных стен из частокола, немногие из этих укреплений были так велики и массивны, как те, что воздвигались на ручье Святой Екатерины. Большая заслуга в планировке форта и организации работ принадлежала Рено. Поискав его глазами, Элиз увидела, что он стоит на недостроенной галерее и указывает на плане, что еще предстоит сделать в тот день. Уворачиваясь от бревен и корзин с землей, она направилась к нему.
Рено насквозь промок под дождем, волосы его прилипли ко лбу, но он, казалось, ничего не замечал. Увидев Элиз, он улыбнулся и поблагодарил ее за принесенную еду. Стоя в ожидании, пока он все выпьет и съест, чтобы забрать посуду, она кивнула в сторону стены:
— Быстро вы строите.
— Да. Начезы всегда были хорошими работниками.
— Закончите вовремя?
Он огляделся вокруг и пожал плечами:
— Мы должны на это надеяться.
— Ты думаешь, места хватит всем? — спросила Элиз.
Хотя Большая Деревня считалась самой главной у начезов, по берегам ручья Святой Екатерины, до впадения его в реку, были разбросаны еще пять других деревень, где жили семьи начезов, связанные родственными узами. Рено еще раньше говорил Элиз, что общее население всех деревень составляет около двух тысяч индейцев.
— Должно хватить.
— Похоже, ты не ожидаешь длительной осады?
Элиз понимала, что, когда внутри двух фортов будет много людей, запасов продовольствия не хватит на длительное время, даже если их пополнять. Она видела, что в деревне спешно заготовляют еду впрок. За последнее время в лес не раз отправлялись охотничьи отряды, постоянно дымили коптильни. Женщины были заняты изготовлением новых глиняных кувшинов и плетением огромных корзин для переноски запасов со склада. Чтобы обеспечить всех водой, группа воинов копала колодец внутри каждого форта.
— Мы сможем продержаться дольше, чем французы, если уж дело дойдет до этого. Им ведь придется привезти с собой все продовольствие: добывать пищу в наших лесах они не умеют.
Рено отошел от Элиз, чтобы дать указания группе воинов, устанавливавших еще одно бревно. Когда он повернулся к ней спиной, она увидела, что дождевая вода с волос бежит к нему за ворот. Он согнул руку и попытался почесать спину под плащом.
— Что ты? — спросила Элиз.
— Что? Да спина. Струпья чешутся невыносимо, вот и все.
— Помочь?
Он взглянул на нее, и в его глазах появилась знакомая теплота, а также веселье, как будто он вспомнил что-то смешное.
— А ты готова это сделать?
— Если смогу. — Она прямо смотрела ему в глаза, хотя чувствовала, что щеки ее порозовели. Секунду помолчав, он сказал:
— Я, может быть, позволю тебе это сделать позже.
Вопрос о том, что он имел в виду, мучил ее всю дорогу, пока она шла под нескончаемым дождем к холму Большого Солнца. Они с Рено говорили на языке начезов, в последнее время это вошло у них в привычку. Элиз уже довольно свободно владела им, но часто ей не удавалось уловить оттенок той или иной фразы, понять до конца смысл какой-либо шутки.
— Элиз! Мадам Лаффонт! — раздался крик позади нее.
Она встревоженно обернулась: в крике женщины слышались горе и страх. Это была одна из молодых француженок. Плача, она бросилась к Элиз и схватила ее за руки, крепко сжав.
— Что случилось?
— Бедная мадам Дусе! Ее дочь, пусть бог благословит ее душу, умерла сегодня ночью. Сейчас мадам Дусе совсем обезумела от горя, совсем. Она плачет, разговаривает со своей мертвой дочерью и не дает подготовить ее тело к погребению.
— Понимаю, — кивнула Элиз.
Этого следовало ожидать. В последний раз, когда она была в доме, где жили эти женщины, и видела дочь мадам Дусе, та была просто кожа да кости, она отказывалась от пищи и сама хотела умереть. А ведь когда-то она была легкомысленной молодой женщиной, совсем как и ее мать, обожала обсуждать последние новинки моды, наряжаться в шелка и атлас на средства своего богатого мужа. Поразительно, какую целеустремленность могут проявлять такие женщины — даже если цель нестоящая…
— Вы должны пойти и поговорить с мадам Дусе. Может быть, вас она послушает.
Невозможно было отказать в такой просьбе. Элиз столько пришлось пережить вместе с мадам Дусе, она хотела ей помочь. Подозвав маленькую индианку лет девяти-десяти, она послала ее отнести посуду в дом Большого Солнца, а сама пошла к мадам Дусе.
Хижина была темная и зловонная. Очаг угас, а на потолке не было светильников. Везде была разбросана грязная посуда с присохшей едой, пища в горшках и кувшинах испортилась. На твердом земляном полу не было даже циновок, дождь заливался внутрь через дымовое отверстие, и вода стояла в очаге.
Едва ступив в хижину, Элиз отдала распоряжение принести дров и горячую воду для уборки и решительно двинулась дальше в темноту.
— Мадам Дусе? Я пришла к вам.
— Ах, Элиз, поплачь со мной! Моей несчастной дочери совсем плохо, я боюсь ее потерять.
Голос раздался из самого дальнего угла. Когда глаза Элиз привыкли к темноте, она увидела, что старуха сидит на скамье, сжав в объятиях свою дочь. Гладя рукой волосы покойницы, она просила Элиз посмотреть, как худа и бледна ее дочь, молила посоветовать, как вернуть ей здоровье. Это были стенания ужаса и отчаяния, бессознательная панихида. Старуха была одета в лохмотья, которые ни за что не хотела снимать, говоря, что это ее единственное цивилизованное платье. Волосы несчастной, совсем недавно лишь тронутые сединой, сейчас совершенно побелели.
Опустившись на колени рядом с мадам Дусе, Элиз коснулась ее руки:
— Боюсь, мадам, уже поздно. Она умерла.
— Нет, нет! Она не умерла. Этого не может быть, ведь я нашла ее. Спаси ее, Элиз, спаси!
— Я бы спасла ее, если бы это было в моих силах. Пожалуйста, позвольте мне позаботиться о том, чтобы она обрела покой.
— Нет! Я не отдам ее на съедение зверям! Знаешь, индейцы ведь так делают: несут покойников в лес и там их оставляют. Так они поступают с рабами и простолюдинами. Их хоронят без церемоний, без провожающих, без огромных костров, которые поднимают души умерших к солнцу.
В том, что она говорила, была доля истины. Местом захоронения служили тихие поляны в лесу; вместе с умершими в неглубокую, ничем не отмеченную могилу клали несколько любимых ими при жизни вещей. У привилегированных классов все было по-другому — умерших сначала помещали в гробы из коры, которые устанавливали в специально отведенных местах, и оставляли там до тех пор, пока в них не оставались только кости. Все это время душам умерших приносили еду и питье. Затем останки хоронили под полом дома или сжигали. Исключение составляли верховные правители: их кости хранились в специальных корзинах в храме. Но умершим, конечно, все это было уже безразлично…
— Вы сами согласились, что она умерла, — сказала Элиз тихонько. — Скажите, как вы хотите ее похоронить, и я все сделаю именно так.
В конце концов Элиз удалось уговорить мадам Дусе. Она разрешила унести тело своей дочери, но не потому, что одобряла это, а потому, что у нее уже не было больше сил сопротивляться.
Француженки обмыли тело и одели покойную в оставшееся у них платье, которое они считали приличным. Они отнесли тело в лес, похоронили его в могиле, которую сами вырыли глиняными совками, и поставили над ней крест из сучьев, связанных кожаными шнурками. Потом все преклонили колена, и Элиз прочла по-французски молитву. Женщины почти не плакали: большинству из них пришлось пролить в последнее время столько слез, что их уже просто не осталось.
Нужно было возвращаться к работе, готовить пищу, присматривать за детьми. В молчании женщины потянулись назад в поселок и разошлись по хижинам. Элиз вернулась в хижину мадам Дусе и принялась за дела: она подмела пол, вытрясла постель, проветрила помещение, приготовила обильную пищу. Все это время она спокойно разговаривала с пожилой женщиной, рассказывала ей о похоронах, на которые та отказалась пойти, о том, как продвигается работа по строительству укреплений, о новостях, которые приносили в поселок воины. Она искупала мадам Дусе и завернула ее в чистое одеяло, а ее платье выстирала и вывесила на улице сушиться. Потом дала ей поесть, а сама села рядом.
Все это время Элиз внутренне сокрушалась о тяжелой доле француженок. Они всего лишились, эти женщины: домов, своей привычной жизни, мужей, даже детей, особенно если это были юноши. Они были вынуждены жить в ужасных условиях, тяжело трудиться, быть рабами у людей, которых они почитали ниже себя. К счастью, эти женщины редко подвергались приставаниям, поскольку начезы-мужчины обладали высокими нравственными качествами. Кроме того, они считали француженок нечистыми из-за того, что те не мылись каждый день. Все же некоторые молодые француженки, вызывали у своих хозяев определенного сорта любопытство. Трудно было сказать, сколько женщин вступили в связь с хозяевами, потому что большинство ни за что бы в этом не признались, но одна или две не скрывали этого, и остальные их презирали. Многих женщин хозяева били, хотя и не сильно, — главным образом за то, что те отказывались работать и были непокорны. Однако все эти женщины жили с сознанием, что их в любой момент могут ударить, и на многих это оказало такое воздействие, что в их поведении произошли необратимые изменения. Эти женщины называли начезов грубыми животными, они постоянно вспоминали пережитые ими ужасы: как индейцы сносили топориками черепа их мужей, как они убивали кошек и собак, жгли дома, где хранились семейные реликвии, с таким трудом привезенные из Франции.
Элиз все это понимала, но душа ее разрывалась на части. Маленькая Перепелка была индианкой, дикая кровь текла в жилах Рено. Элиз видела, как живут Большое Солнце, его жены, их тетки и дяди, Маленькая Сова; она слышала, как они смеются, и видела их нежное отношение друг к другу. Она знала, что эти люди — не чудовища. Элиз говорила со многими индианками и знала, как они возмущены тем, что французы бьют и наказывают своих детей. Индейцы мучили только врагов, а французы порой истязали соотечественников с помощью каленого железа, бичей, дыбы и даже сжигали их на костре.
Кто же прав? Можно ли оправдать обычаи обоих народов? Или же единственно важными и существенными являются сила оружия и воля солдат, которым предстоит сойтись в бою?
День клонился к вечеру, когда Элиз ушла от мадам Дусе. Дождь прекратился, и бледные солнечные лучи сквозили между деревьями. Она постояла несколько минут, наслаждаясь их слабым теплом, а потом повернула к ручью, решив, что после дневных трудов ей необходимо освежиться.
Она поплавала взад-вперед, чтобы согреться в холодном потоке, а через некоторое время остановилась и прислушалась. Мужчины перестали строить — уже не было слышно ни звука топоров, ни криков, сопровождавших работу. Элиз поняла, что скоро они тоже придут купаться, и вылезла из воды. Одевшись, она вспомнила, что оставила зонт из индюшачьих перьев в хижине мадам Дусе. Поскольку это был зонт второй жены Большого Солнца, ей пришлось вернуться и забрать его.
Элиз нашла мадам Дусе плачущей, пришлось ее утешать, а затем уложить спать. Лавандовый свет заката залил поселок, когда она вновь оказалась на улице. Все выглядело необычно после дождя; южный теплый ветер ласкал кожу, во влажном воздухе чувствовался запах сырой земли и исходивший от частокола аромат смолы. Тянуло дымком от очагов, на которых в каждой хижине готовился сытный ужин. Подумав о еде, Элиз вспомнила, что ничего не ела с раннего утра, и ускорила шаг.
Внезапно кто-то выскочил из-за деревьев, окружавших хижины знати. Элиз не сразу узнала Рено. Он был не один, за его спиной стояли трое воинов. Рено подхватил ее на руки и побежал, огибая основание холма, на котором стоял дом Большого Солнца. Он мчался такими огромными прыжками, что у Элиз захватило дух и она непроизвольно обхватила его за шею.
Наверху, на холме, появились две жены Большого Солнца, они что-то кричали, размахивая руками. Большое Солнце вышел из хижины и побежал вниз, потрясая кулаками, вооруженный луком и стрелами, за ним вдогонку мчались сводный брат Рено, Сен-Космэ, и другие индейцы.
Спасаясь от погони, Рено нырнул в свою хижину и поставил Элиз на ноги. Все его друзья и родственники остались снаружи. Закрыв и заперев дверь, он повернулся к ней.
Вопли протеста за дверью прекратились так же внезапно, как и начались, и Элиз вдруг осенило. Она догадалась о смысле этой маленькой драмы, которая только что была разыграна и в которой ей была отведена определенная роль.
Взяв себя в руки, как можно более холодным тоном она сказала:
— Ты не потрудишься разъяснить мне, что за сцену вы сейчас разыграли?
Улыбка тронула губы Рено, и в его темно-серых глазах появился яркий блеск, хотя, когда он заговорил, голос его был спокоен:
— Это значит, что теперь ты моя жена.
Глава 14
— Твоя жена? Что-то не припомню, чтобы ты делал мне предложение!
— А если бы я его сделал, ты бы согласилась? — Он остановился перед ней, уперев руки в бока.
— Кто это может сейчас сказать?
— Ты бы могла, если бы захотела, — спокойно ответил он. — Но это вряд ли имеет значение. Этот брак тебя ни к чему не обязывает.
— Что?!
— Ну, если, конечно, ты сама не захочешь.
— Тогда зачем же…
— Это приказ моего брата.
Она уставилась на него, чувствуя, как ее охватывает гнев.
— Так весь этот фарс был затеян по приказу его королевского величества Большого Солнца?
Рено невозмутимо выдержал ее взгляд.
— Не совсем. Я сам этого хочу. Я связан с тобой неразрывными узами — звуком твоего голоса, медовым цветом твоих волос, живостью твоих глаз… Аромат твоего тела и дыхания преследует меня. Быть с тобой — это единственное, что мне нужно. Я люблю тебя, Элиз.
Как давно она не слышала этих слов? С тех пор, как умерла мать. Элиз почувствовала, что руки у нее задрожали, а сердце замерло и сжалось. Ее внезапно охватило желание броситься к нему в объятия, растаять в них. Но она знала, что не может себе этого позволить.
Элиз расправила плечи и сжала руки в кулаки.
— Я не верю тебе!
— Ты можешь меня испытать, — сухо заметил Рено и продолжил: — Я не требую ответного чувства, я только хочу защитить тебя моим положением и титулом. Поскольку я — из рода Солнца, женщины не имеют права отказывать мне, как другим мужчинам из нашего племени. Но я клянусь тебе, что, когда все закончится, я дам тебе свободу по первому твоему слову.
Ее янтарные глаза блеснули.
— А если я попрошу свободу сейчас?
— Это невозможно.
— Почему?
— Указ уже объявлен. Мы должны пожениться, чтобы показать всем, что я выбрал тебя не из любви к французам, а из любви к тебе, француженке. Потому что ты мне нужна.
— Вот и вся любовь! — натянуто засмеялась Элиз.
— Ты что, сомневаешься во мне? — резко спросил Рено. — Хочешь, я докажу тебе?
Элиз не растерялась:
— Чем, силой?
Он помолчал, мышцы его лица напряглись.
— Как ты можешь так думать?!
Внезапно, вспомнив всю историю их отношений, она отвернулась и чуть слышно ответила:
— Я так не думаю.
Он протянул руку и погладил ее по щеке загрубевшими от работы пальцами.
— Это уже что-то. Неужели ты не можешь довериться мне в этом деле со свадьбой?
— Но ты ведь обманом сделал меня своей рабыней!
— В этот раз все будет по-другому.
— Даже если я поверю тебе… Ты сказал мне, что должно произойти, сказал, чего ты хочешь, но ты не спросил меня, чего хочу я!
Он одним пальцем приподнял ее лицо за подбородок, так что ей пришлось посмотреть ему в глаза.
— Чего же ты хочешь, Элиз?
Теплота его прикосновения, его близость заставили ее вздрогнуть. Губы приоткрылись, но она не сказала ни слова.
Ничего от нее не услышав, Рено негромко произнес:
— Это так трудно сказать? Тогда я помогу тебе. Ты презираешь меня самого, не одобряешь мои поступки, но ты неравнодушна ко мне. Если бы не твои гордость и страх…
— Я не боюсь тебя! — закричала она, вырываясь.
— Не меня, а того, что может случиться, если ты пойдешь навстречу своим желаниям, если ты приблизишься ко мне, если ты примешь меня.
— Ты не оставляешь мне выбора, — Элиз собиралась выкрикнуть эти слова, но вместо крика получился шепот.
— Именно так.
— Но это неразумно!
— Большое Солнце думает иначе. Он считает, что это лучше — как для нас обоих, так и для всех начезов.
Элиз удивленно подняла брови:
— Почему он так решил?
— Мой брат думает, что мы подходим друг другу, и я тоже так думаю, — сказал Рено, внимательно глядя в ее зардевшееся лицо.
Так, значит, братья говорили о ней! Элиз многое бы отдала, чтобы услышать этот разговор…
— Я… я не знаю, что и думать.
— Тогда доверься своим чувствам.
— Если я соглашусь, я сделаю тебя несчастным!
— Нет. Я позабочусь о своем счастье, сделав тебя счастливой. Мне сказать, чтобы все входили?
Что бы она ответила, если бы не знала, что это идея его брата, если бы Рено не убеждал ее, что это не свяжет их навек? Элиз не была уверена в своем ответе. Она вспомнила намеки Большого Солнца на то, что она влюблена в Рено. Так ли это? Нет. Элиз не сомневалась, что любовь в ее случае невозможна. Просто она испытывала естественную тягу к мужчине, который освободил ее от страха перед физической любовью. Но так или иначе, тяга эта была очень сильной…
— А если бы я его сделал, ты бы согласилась? — Он остановился перед ней, уперев руки в бока.
— Кто это может сейчас сказать?
— Ты бы могла, если бы захотела, — спокойно ответил он. — Но это вряд ли имеет значение. Этот брак тебя ни к чему не обязывает.
— Что?!
— Ну, если, конечно, ты сама не захочешь.
— Тогда зачем же…
— Это приказ моего брата.
Она уставилась на него, чувствуя, как ее охватывает гнев.
— Так весь этот фарс был затеян по приказу его королевского величества Большого Солнца?
Рено невозмутимо выдержал ее взгляд.
— Не совсем. Я сам этого хочу. Я связан с тобой неразрывными узами — звуком твоего голоса, медовым цветом твоих волос, живостью твоих глаз… Аромат твоего тела и дыхания преследует меня. Быть с тобой — это единственное, что мне нужно. Я люблю тебя, Элиз.
Как давно она не слышала этих слов? С тех пор, как умерла мать. Элиз почувствовала, что руки у нее задрожали, а сердце замерло и сжалось. Ее внезапно охватило желание броситься к нему в объятия, растаять в них. Но она знала, что не может себе этого позволить.
Элиз расправила плечи и сжала руки в кулаки.
— Я не верю тебе!
— Ты можешь меня испытать, — сухо заметил Рено и продолжил: — Я не требую ответного чувства, я только хочу защитить тебя моим положением и титулом. Поскольку я — из рода Солнца, женщины не имеют права отказывать мне, как другим мужчинам из нашего племени. Но я клянусь тебе, что, когда все закончится, я дам тебе свободу по первому твоему слову.
Ее янтарные глаза блеснули.
— А если я попрошу свободу сейчас?
— Это невозможно.
— Почему?
— Указ уже объявлен. Мы должны пожениться, чтобы показать всем, что я выбрал тебя не из любви к французам, а из любви к тебе, француженке. Потому что ты мне нужна.
— Вот и вся любовь! — натянуто засмеялась Элиз.
— Ты что, сомневаешься во мне? — резко спросил Рено. — Хочешь, я докажу тебе?
Элиз не растерялась:
— Чем, силой?
Он помолчал, мышцы его лица напряглись.
— Как ты можешь так думать?!
Внезапно, вспомнив всю историю их отношений, она отвернулась и чуть слышно ответила:
— Я так не думаю.
Он протянул руку и погладил ее по щеке загрубевшими от работы пальцами.
— Это уже что-то. Неужели ты не можешь довериться мне в этом деле со свадьбой?
— Но ты ведь обманом сделал меня своей рабыней!
— В этот раз все будет по-другому.
— Даже если я поверю тебе… Ты сказал мне, что должно произойти, сказал, чего ты хочешь, но ты не спросил меня, чего хочу я!
Он одним пальцем приподнял ее лицо за подбородок, так что ей пришлось посмотреть ему в глаза.
— Чего же ты хочешь, Элиз?
Теплота его прикосновения, его близость заставили ее вздрогнуть. Губы приоткрылись, но она не сказала ни слова.
Ничего от нее не услышав, Рено негромко произнес:
— Это так трудно сказать? Тогда я помогу тебе. Ты презираешь меня самого, не одобряешь мои поступки, но ты неравнодушна ко мне. Если бы не твои гордость и страх…
— Я не боюсь тебя! — закричала она, вырываясь.
— Не меня, а того, что может случиться, если ты пойдешь навстречу своим желаниям, если ты приблизишься ко мне, если ты примешь меня.
— Ты не оставляешь мне выбора, — Элиз собиралась выкрикнуть эти слова, но вместо крика получился шепот.
— Именно так.
— Но это неразумно!
— Большое Солнце думает иначе. Он считает, что это лучше — как для нас обоих, так и для всех начезов.
Элиз удивленно подняла брови:
— Почему он так решил?
— Мой брат думает, что мы подходим друг другу, и я тоже так думаю, — сказал Рено, внимательно глядя в ее зардевшееся лицо.
Так, значит, братья говорили о ней! Элиз многое бы отдала, чтобы услышать этот разговор…
— Я… я не знаю, что и думать.
— Тогда доверься своим чувствам.
— Если я соглашусь, я сделаю тебя несчастным!
— Нет. Я позабочусь о своем счастье, сделав тебя счастливой. Мне сказать, чтобы все входили?
Что бы она ответила, если бы не знала, что это идея его брата, если бы Рено не убеждал ее, что это не свяжет их навек? Элиз не была уверена в своем ответе. Она вспомнила намеки Большого Солнца на то, что она влюблена в Рено. Так ли это? Нет. Элиз не сомневалась, что любовь в ее случае невозможна. Просто она испытывала естественную тягу к мужчине, который освободил ее от страха перед физической любовью. Но так или иначе, тяга эта была очень сильной…