Блейк Дженнифер. Лесной рыцарь

   — Мне он не нравится.
   Рено развел руками:
   — Тебе не нравились мои грубые приставания, теперь ты возражаешь против самого изысканного обращения. Тебе не угодишь!
   — Совершенно верно. И не надо стараться.
   — Отчего же? Скажи, что я сделал не так, и я все исправлю.
   Что он сделал не так? Ну, уж этого она ему ни за что не скажет! Ее неудовольствие было вызвано почти неосознанным желанием расстегнуть его жилет, снять кружевную рубашку и посмотреть, по-прежнему ли грудь его разрисована варварскими татуировками.
   Отвернувшись от света, чтобы скрыть выступивший на щеках румянец, Элиз сказала:
   — Все в порядке. Просто я не ожидала увидеть ничего подобного. Позволь сказать, что у тебя очень красивый дом, и я очень признательна тебе за заботу.
   — Опять лесть? Ты меня испортишь!
   — Нет, я говорю искренне. Ты создал настоящее чудо в пустыне. Расскажи мне, как тебе это удалось. Но сначала я хотела бы знать, откуда здесь такая прекрасная одежда и прочие женские принадлежности?
   — В этом нет никакой тайны, — сказал он, подводя ее за руку к дивану. — Все оставила моя последняя гостья.
   — Как мне повезло, что у нас с ней почти одинаковый размер!
   — Да, действительно, — Рено произнес это с нарочитой небрежностью, и Элиз искоса взглянула на него. — По счастливой случайности с ней была горничная, пожилая женщина, которая носила тот же размер, что и мадам Дусе. Боюсь, правда, одежда, оставленная ею, не сравнится с той, что на тебе, — она выдержана в мрачных тонах. Однако, поскольку мадам в трауре, может, она не станет возражать.
   — Но почему эти две леди оставили такие чудесные вещи? В Луизиане такие платья редкость, и не думаю, что они оставили их по собственному желанию.
   Элиз знала, что одежда здесь ценилась очень высоко. Ее практически никогда не выбрасывали; даже вышедшая из моды, она являлась частью наследства. Учитывалось все до последнего носового платка.
   Рено быстро взглянул на Элиз, но она неотрывно смотрела на мраморную фигурку на столике у дивана.
   — Ты права, они не нарочно оставили здесь свои платья. Эти женщины умерли от лихорадки.
   — Обе? — с нескрываемым изумлением спросила Элиз.
   — Обе. Они болели недолго. Уверяю тебя, опасности заразиться нет.
   — Ты меня успокоил. — Он лгал, и Элиз знала это, но не понимала, к чему все эти загадки. Она решила копнуть глубже и спросила: — У тебя часто бывают гости?
   — Нечасто.
   — Значит, изредка бывают? И среди них — женщины?
   — Иногда жены сопровождают своих мужей.
   — Какие же они смелые, если отваживаются забираться в такую глушь!
   — Ты так говоришь, — заметил он, — будто не веришь мне.
   — Разве?
   — Если ты полагаешь, что женщина, оставившая это платье, была кокоткой, которая прибыла сюда, чтобы скрасить мою скуку, ты ошибаешься.
   Элиз заинтересованно посмотрела на него.
   — Надо же, вот об этом я не подумала! Разве подобная женщина рискнет отправиться в такую даль? Боюсь, что нет, если только не получит щедрого вознаграждения.
   В его глазах на мгновение вспыхнула и тут же погасла искорка веселья и таинственности.
   — Ты считаешь, что просто пообщаться со мной в конце путешествия было бы недостаточно?
   — Сомневаюсь.
   — Могла бы по крайней мере притвориться, что не исключаешь этого!
   — Я имела в виду только то, — любезно пояснила она, — что кокотка рассчитывала бы на денежное вознаграждение — кроме всего прочего.
   В этот момент открылась дверь и вошел Паскаль. С грохотом захлопнув дверь, он большими шагами направился в глубину комнаты, но внезапно остановился, заметив Рено и Элиз. По-видимому, он не в первый раз видел хозяина, одетого как фразцузский аристократ, так как сразу узнал его. Он неуклюже поклонился Элиз, взял предложенный Рено бокал с вином и принялся бродить по комнате.
   Очевидно, никто предусмотрительно не умер, чтобы обеспечить Паскаля свежей одеждой, поскольку на нем был камзол Рено, о чем свидетельствовали слишком длинные рукава. Его собственный жилет и бриджи, хоть и были вычищены, являли собой жалкое зрелище в сравнении с роскошным бархатом камзола и новыми чулками, обтягивающими ноги.
   Элиз не прислушивалась к разговору, который завязался между торговцем и Рено. Ей было досадно, что обсуждение возможных посетительниц Рено отвлекло ее от выяснения вопроса о происхождении одежды.
   Но зачем Рено так старался отвлечь ее, если эта одежда, как он говорит, не принадлежала его содержанке? Или он посеял сомнения на этот счет, чтобы скрыть правду? Мысль эта Элиз не понравилась. Конечно, ее не касается, даже если здесь перебывали десятки женщин, но и ввести себя в заблуждение она не позволит. Ах, как бы ей хотелось сорвать с себя это платье и швырнуть ему в лицо! Но такое зрелище может доставить ему слишком большое удовольствие. Элиз пришлось ограничиться негодующим взглядом, в ответ на который Рено лишь насмешливо приподнял бровь.
   Обед показался Элиз роскошным — особенно по сравнению с тем, чем они питались в пути. Стол был накрыт камчатной скатертью, сервирован тяжелым серебром, фарфором, хрусталем. Гостей обслуживал лакей в ладно пригнанной ливрее, обязанностью которого было предложить сочное мясо и душистый соус, наполнить бокалы, смахнуть крошки и, если нужно, подлить гвоздичной воды в чаши для омовения рук.
   Мари Дусе сидела очень прямо, щеки ее горели от возбуждения. Это была ее стихия — светское общество, — и даже мрачное серое платье с черными оборками и тяжелые воспоминания не могли помешать ей наслаждаться. Наблюдая за ней, Элиз надеялась, что здесь, вдали от всего, что напоминало ей об утрате, эта женщина сможет снова обрести душевный покой. Она не была сильной личностью, а горе и трудности почти расстроили ее рассудок.
   Генри посадили рядом с мадам Дусе. Какой у него был благородный вид! Волосы перевязаны сзади черной лентой, на плечах вышедший из моды, но изящный камзол — наверное, один из тех, что Рено носил в детстве. Встретившись с Элиз глазами, Генри улыбнулся. Взгляд его был полон восхищения.
   Похоже, теплая постель и хорошая еда на всех подействовали благотворно. На другом конце стола, справа от кузины Рено Маделейн, расположился Сан-Амант, потягивая вино и щурясь от удовольствия. Во время небольшой паузы перед десертом он обратился к хозяину дома:
   — Замечательный обед, милорд! Поздравляю, у вас хороший повар.
   Рено склонил голову:
   — Обязательно передам ему ваши комплименты. Он достался мне от одного плантатора в Индиане, где привык к более требовательным вкусам, чем мой. Ему будет приятно, что вам понравилось.
   — Вы слишком скромны, — возразил Сан-Амант. — Как любой человек, повар не станет особенно стараться, если не уверен, что его усилия оценят.
   Рено ничего не ответил, только пожал плечами.
   — И вообще ваше гостеприимство просто поразительно, — продолжал Сан-Амант. — Я знаю, что выражу чувства всех нас, сказав, что мы вам очень признательны.
   — Я буду вознагражден, если ваше невольное пребывание в моем доме доставит вам удовольствие. Я распорядился сделать необходимые приготовления для охоты, если это вас привлекает. Здесь вокруг полно оленей и медведей. А может быть, вы предпочитаете порыбачить? Если же вам уже надоел лес, к вашим услугам карты, шахматы и моя библиотека.
   — Чего еще мы можем желать? — довольно сухо заметил Сан-Амант. — Единственное, что мне хочется знать, — это когда мы отсюда уедем.
   — Резонный вопрос. Мне хотелось бы дать вам точный ответ, но это невозможно. Дело в том, что я жду гостя. Он может приехать завтра, а может — через неделю. После того как он посетит меня, мы отправимся в форт.
   — Простите, месье, что прерываю вас, — сказала мадам Дусе, — этот гость индеец?
   Рено обернулся к ней:
   — Простите, мадам?
   — Он индеец? Я… я спрашиваю, потому что… О, я знаю, это звучит странно, но сегодня утром я проснулась очень рано и подошла к окну. Вы знаете, окна моей комнаты выходят на задний двор, и когда я стояла там, мне показалось, я видела, как на кухню прошел индейский воин. На нем был плащ, похожий на ваш, месье, и хоть я и не уверена, по-моему, он из племени начезов.
   Наступила тишина. Нахмурившись, Рено взглянул на кузину. Остальные не смотрели друг на друга. Все вспомнили, как недавно мадам Дусе сделала такое же заявление, но тогда никто никакого индейца не видел. Сложилось впечатление, будто Рено согласился тогда, что индеец действительно был, и назвал его тензасом, чтобы успокоить старую женщину, облегчить ее душу. Конечно, неудивительно, что мысли мадам Дусе были заняты индейцами, и все же они чувствовали себя неловко.
 
   — Один из охранников, наверное, — небрежно сказала Маделейн.
   Лицо Рено разгладилось, и он устало осмотрел сидевших за столом.
   — Конечно, хотя, может быть, называть так людей, которых вы здесь видите, неправильно. Это разношерстная публика — охотники, торговцы. Некоторые из них полукровки, как я, другие живут среди индейцев так давно, что сами одичали. Они приходят и уходят в любое время, но они же обеспечивают защиту Маделейн в мое отсутствие и пресекают побеги рабочих-африканцев.
   — Вы меня успокоили, — вздохнула мадам Дусе.
   — Если хотите, я познакомлю вас с моим другом, с которым я должен встретиться. Какое-то время он жил здесь со мной, но теперь большей частью отсутствует по своим торговым делам.
   — Он тоже наполовину индеец? — В глазах старой женщины снова появился страх. Рено успокаивающе улыбнулся:
   — Он родился во Франции, но рано осиротел и с детства живет с начезами. Мы с ним росли вместе, но он ушел из племени, когда достиг совершеннолетия.
   Мадам Дусе удовлетворенно кивнула, а Сан-Амант, выждав приличествующую паузу, вернулся к своему вопросу:
   — Как, по-вашему, сколько времени займет у нас переход до форта? Я пытался высчитать сам, и хотя, признаюсь, в счете я не силен, у меня такое чувство, что мы не так уж далеко от форта Сан-Жан-Баптист.
   Рено нахмурился:
   — Тропы индейцев обманчивы. Путь весьма дальний.
   — Да, — проворчал Паскаль. От выпитого вина его голос звучал воинственно. — Но насколько дальний?
   Сан-Амант взглядом заставил торговца замолчать.
   — Насколько я понимаю, форт Сан-Жан-Баптист — ближайшее к вам французское поселение. Должно быть, именно там вы получали и разгружали обстановку для этого дома, когда она прибыла по реке из Нового Орлеана?
   — Вынужден вас разочаровать. Бревна для дома пилили и рубили на месте. Из Нового Орлеана я выписал самых лучших ремесленников, искусных в плотницком деле и изготовлении мебели. А многое было сделано моими людьми.
   — Вы меня поражаете, — вежливо сказал Сан-Амант. — Но, наверное, было много возов с дорогими товарами и пришлось проложить дорогу к форту?
   — Вьючные обозы — да, но никаких возов, и поэтому — никакой дороги, — отрезал Рено, а потом с улыбкой добавил: — Для того, чтобы проложить в этих местах дорогу, потребовалось бы не меньше усилий, чем для того, чтобы построить дом.
   Элиз заметила, как Маделейн подняла голову и на несколько мгновений впилась взглядом в Рено, потом снова склонилась над тарелкой. Но Элиз не придала большого значения этой немой сцене, так как поняла, куда клонит Сан-Амант. Ведь если дорога есть, хоть и узкая, по ней можно пройти. Они смогли бы отказаться от услуг своего проводника и хозяина. Перспектива была слишком заманчивой, чтобы отмахнуться от нее.
   Она подалась вперед:
   — Даже клавикорды прибыли на лошади?
   — Их на специальном приспособлении тащил испанский мул, — невозмутимо ответил Рено. — Вы ведь знаете, что менее чем в тридцати милях от форта Сан-Жан-Баптист находится испанская миссия Лос-Эдес? Это был подарок судьбы, поскольку у испанцев гораздо больше лошадей и мулов, и я смог купить у них все, что мне нужно было, — по дорогой цене, конечно. Между французскими и испанскими гарнизонами идет оживленная торговля — ведь до правительственных центров отсюда далеко.
   — Контрабанда… — негромко проговорила Элиз, думая об участии Винсента в такой торговле, запрещенной французским правительством.
   — Это проблема выживания, — заметил Рено.
   Элиз откинулась на спинку стула, передавая инициативу Сан-Аманту. В конце концов, какой смысл Рено скрывать от них существование дороги? Несмотря на то что он пытался спасти их жизнь, и Сан-Амант, и Паскаль вряд ли были близки ему по духу. А сделка с ней только испытывала его терпение, доставляя больше неприятностей, чем облегчения. Если у него действительно дела в форте, он мог спокойно съездить туда и обратно за то время, которое должен будет затратить, чтобы сопроводить их. По всей вероятности, Рено хотел отделаться от них не меньше, чем они уйти, но его понятия о гостеприимстве, усвоенные у начезов и в отцовской семье, не позволяли ему сказать об этом.
   Плохое настроение, овладевшее Элиз к концу обеда, не проходило. Сыграв несколько скучных партий в карты с Рено, Маделейн, Сан-Амантом и мадам Дусе, она извинилась и, оставив их продолжать игру, снова направилась к клавикордам. Генри удалился в библиотеку, Паскаль, вернувшись с короткой прогулки, плюхнулся на диван, взял у слуги рюмку ликера и сидел, угрюмо уставившись на игроков.
   Элиз, пробуя пальцами клавиши, посмотрела на Паскаля, затем на Рено. Контраст между грубым, неуклюжим торговцем и одетым в шелка аристократом, непринужденно сидевшим у карточного столика, был разительный. При сравнении с Шевалье даже Сан-Аманту, казалось, недоставало утонченности и мужественности. Рено отличали особая элегантность, отсутствие жеманства и острый ум. Как странно, что ему одинаково легко выступать то в роли дикаря, то в роли дворянина. Еще недавно ей казалось, что она начинает понимать его, теперь же ее снова одолевали сомнения. Да и как можно доверять человеку, способному так меняться?
   «У меня нет своих людей». Рено сказал это, когда они добирались сюда. Действительно ли он имел в виду то, что сказал? Действительно ли он был так же мало предан народу своего отца, как и народу своей матери? Если это так, то это означает, что даже он не знает, какая маска у него настоящая. А если он не знает, то как же разобраться ей?
   Мысли Элиз были неожиданно прерваны появлением рядом Паскаля. Растягивая слова, слегка заплетающимся языком он грубо сказал:
   — Что это ты, как разомлевшая кошка, глаз не сводишь со своего проклятого полукровки?
   — Не будь смешным!
   Паскаль был пьян и говорил громко. Элиз украдкой оглянулась, чтобы удостовериться, что игравшие в карты ничего не слышали.
   — Это ты смешна! Теперь я понимаю, почему никто не сумел растопить ледяную вдову. Именно это тебе и нужно было — чтобы тебя принудили уступить!
   — Ты оскорбляешь меня. — Она встала, намереваясь уйти. — Я буду ждать извинений, когда ты протрезвеешь.
   Жесткими влажными пальцами он схватил ее за локоть.
   — Если уж ты начала таять, может, я до конца растоплю тебя? Через час я приду в твою комнату.
   Элиз почувствовала нарастающую волну уже знакомого отвращения и попыталась вырваться, но не смогла.
   — Приходи, — свистящим шепотом выдохнула она, — и я тебя убью.
   — Держу пари, ты окажешь мне более сердечный прием, когда окажешься подо мной! — Рывком приблизив ее к себе, Паскаль еще больнее сжал ее руку.
   — Ты проиграешь, — прозвучал твердый голос за их спинами.
   Рено схватил Паскаля за запястье и резко оторвал его от Элиз. Наклонившись, он поднял руку — и в следующее мгновение торговец оказался на полу.
   Приподнявшись на локтях, Паскаль потряс головой и, запинаясь, прохрипел:
   — Это что за индейский прием?
   — Бросок борца. Продемонстрировать еще раз?
   Паскаль злобно взглянул на Рено, но дал понять, что в этом нет необходимости.
   — Вам придется извиниться за свое поведение перед мадам Лаффонт.
   Поджав толстые губы, Паскаль дерзко смотрел на Рено, но, по-видимому, что-то в выражении его лица вынудило торговца отвести взгляд и пробормотать извинения.
   Рено уверенным жестом взял ее под руку и обернулся к гостям:
   — Друзья, вечер закончился.
   Когда он уводил ее, в гостиной стояла тишина. Никто не двинулся с места, только Маделейн засеменила за ними. Рено толкнул дверь спальни Элиз и пропустил ее вперед. Его кузина вошла следом, закрыла дверь и остановилась, с тревогой глядя на бледную Элиз.
   — Коньяку, — обратился Рено к женщине.
   Когда она выскользнула из комнаты, он повернул Элиз к себе и негромко чертыхнулся, увидев выражение ее глаз. Он сделал неловкое движение, будто бы намереваясь обнять ее, но понял, что не сможет. Отрывисто, но спокойно он сказал:
   — Обопрись на меня.
   Казалось, Элиз не дышала с того мгновения, как Паскаль прикоснулся к ней. Она услышала слова Рено с чувством безграничного облегчения. Продев руки под камзол, Элиз крепко обняла его и опустила голову на парчовый жилет. Закрыв глаза, она наконец выдохнула и почувствовала, как Рено прижался щекой к ее волосам, нежно коснулся пальцами спины, а потом положил руку ей на талию. Так они и стояли, пока не вернулась Маделейн.
   Убедившись, что Элиз приняла успокоительное средство, Рено ушел, а его кузина принялась суетиться, расстилая постель, выкладывая ночную сорочку. Наконец она подошла, взяла у Элиз пустую рюмку и со знанием дела решительно расстегнула ее платье.
   Коньяк подействовал. У Элиз, казалось, не осталось собственной воли — она послушно села, чтобы с нее сняли чулки и туфли, встала, чтобы на нее надели ночную сорочку, снова села перед туалетным столиком, чтобы ей расчесали волосы.
   Когда кузина Рено начала водить расческой по ее длинным, цвета меди, волосам, в голову Элиз неожиданно пришла одна мысль. Она заговорила, даже не обдумав ее:
   — Скажите, а женщины, которых месье приводит в дом, долго здесь остаются?
   — Женщины, мадам Лаффонт?
   — Женщины определенного сорта.
   — Не понимаю вас. На моей памяти здесь побывало несколько женщин, но они были женами чиновников и приезжали со своими мужьями. Временами сюда по пути заглядывает курьер, и с ним может быть его жена-индианка, но они не останавливаются в доме, так как непривычны к такой обстановке.
   Элиз постаралась сдержать улыбку, когда услышала, с какой гордостью говорила Маделейн.
   — Но та госпожа, чье платье было на мне, кто она?
   — О ком вы говорите, дорогая?
   — О госпоже, которая умерла.
   — Ах, вот что… — медленно кивнула Маделейн. — Рено, наверное, все вам рассказал об этом. Мне нечего добавить.
   Элиз поняла, что кузину попросили не болтать. Если это так, нет смысла терзать ее. Да и возможности больше не представилось, так как открылась дверь и вошел Рено.
   Маделейн в последний раз провела щеткой по густым, блестящим волосам, рассыпавшимся по плечам Элиз, пожелала ей спокойной ночи и ушла. Рено на ходу стянул с головы и бросил на туалетный столик парик и встал у нее за спиной. Он наблюдал за ней в зеркало, переводя взгляд с волос на низкий вырез белой батистовой рубашки.
   — Восхитительно, — негромко проговорил он. Элиз проигнорировала его реплику.
   — Ты будешь спать здесь?
   — Разумеется. Разве ты забыла наш договор?
   — Нет, но ты ни разу не воспользовался им со дня нашего прибытия сюда.
   — Что свидетельствует о моем достойном похвалы терпении. Тебя это беспокоило?
   — Ничуть. Я просто подумала, не изменились ли правила игры.
   — Нет.
   Улыбаясь ее отражению в зеркале, Рено снял камзол и повесил его на спинку стула. Когда он выпрямился и начал расстегивать жилет, Элиз поймала себя на том, что не сможет отвести глаз до тех пор, пока он не снимет этот жилет и белоснежную полотняную рубашку. Встретив в зеркале его насмешливый взгляд, она смутилась и переключила внимание на его руки. Рено вытащил рубашку из бриджей, а затем одним плавным движением снял ее через голову. Серо-черные линии татуировки были на месте, все так же волнами расходились по его груди. Не задумываясь о том, что делает, Элиз повернулась в кресле и, протянув руку, прикоснулась к ним, проведя пальцем по рисунку. Рено затаил дыхание, ощутив это прикосновение, — первое, подаренное ею по собственному желанию. Он стоял не шевелясь, только глаза его стали темнее ночи. Затем медленно, чтобы не спугнуть ее, он опустился на одно колено у кресла. Сильная темная рука легла на ее пальцы, прижав их к груди.
   — Если бы я не был связан клятвой, — глухо заговорил Рено, — я бы обернул руку диким шелком твоих волос и привлек бы тебя к себе, прижал бы к своей груди, чтобы услышать биение твоего сердца. Я бы поцеловал тебя и не отпускал до тех пор, пока твои губы не открылись бы навстречу мне. Я поцеловал бы твой лоб, глаза, нежные щеки и ту соблазнительную ямочку за ухом.
   — Пожалуйста! — прошептала Элиз, и горячая волна залила ее щеки. Ей казалось, что каждое его слово — это ласка, которую она чувствовала всей своей кожей. Слова словно бы просачивались в нее и вызывали странную слабость, не позволявшую шевельнуться.
   — Я взял бы твои груди в руки, подержал их в ладонях, а потом стал бы ласкать соски языком и пальцами до тех пор, пока они не превратились бы в бутоны любви. Я зарылся бы лицом в белизну твоего живота и вдохнул бы аромат твоего тела, прежде чем искать те укромные местечки, что приносят тебе радость. И когда ты была бы готова, когда возжелала бы меня — только тогда я заполнил бы тебя, отгоняя прочь мысль о другом мужчине. Я отдал бы тебе всю свою силу, чтобы мы оба испытали то безграничное наслаждение, на которое мы имеем право от рождения. То утешение, что является единственным вознаграждением в этой жизни. Вот что я бы сделал, если бы не был связан клятвой.
   Элиз страстно захотелось заставить его исполнить все то, о чем он говорил. Глаза ее расширились, губы раскрылись, но слова, которые могли бы освободить его от клятвы, не прозвучали. У нее задрожали ресницы, и, не в состоянии вынести его взгляд, она опустила голову и посмотрела на свою руку, все еще прижатую к его груди.
   Рено наклонил голову, коснулся поцелуем кончиков ее пальцев и опустил руку на ее колено. Потоv одним движением натренированных мышц он поднялся на ноги и погасил свечу в подсвечнике на туалетном столике.
   — Пойдем спать, — устало сказал он.
   Они долго молча лежали в темноте, и расстояние между ними казалось обоим непреодолимым. За окнами слышны были вздохи ветра в ночи, время от времени негромко поскрипывал дом, в гостиной тикали бронзовые часы. Они точно отмеряли минуты и с мягкой настойчивостью отбивали часы.
   Прошло два часа и третий уже был на исходе, когда Элиз повернулась на бок и посмотрела на Рено. В шалашах, которые они делили во время перехода, они вынуждены были лежать, тесно прижавшись друг к другу. Прошлой ночью, будучи совершенно измотанной, она не испытывала потребности в такой близости, а теперь, казалось, не могла уснуть без нее. Бессознательно, будто ничего необычного в этом не было, она протянула руку через разделявшее их пространство и коснулась пальцами его плеча. Рено не шевельнулся. Элиз решила, что он спит, и была рада этому. Глаза ее закрылись сами собой, она расслабилась и мгновенно уснула.
   Рено лежал на животе. Ему так было легче, учитывая то возбужденное состояние, в котором он пребывал. Он почувствовал ее нежное прикосновение и едва сдержался, чтобы не вздрогнуть. Знала ли она, что делала, или нечаянно коснулась его во сне? Глупец, если это имеет для него значение! И все же имело… Ему хотелось думать, что она знала, что делала. Притворившись, что поверил этому, Рено немного успокоился и уснул.
 
   Погода стояла ясная, а солнце светило так, что слепило глаза. Как всегда в это время года, земля поглощала тепло, а ночью отдавала его обратно; воздух снова становился теплым, и казалось, что зима никогда не наступит. Прошла неделя, затем другая, началась третья, а путешественники, хотя и каждый по-своему, наслаждались тишиной и покоем. Ужасы, свидетелями которых они явились в форте Розали, поблекли в памяти и казались уже дурным сном, о котором можно долго не вспоминать. Дни были все время чем-то заняты, так как Рено придумывал то какой-нибудь поход или прогулку, то охоту на уток или кабанов, то соревнование в меткости стрельбы. Он задавал тон в любой игре и был неутомим на выдумки. Он научил их индейскому варианту игры орел — решка под названием «брось зернышко», где игроки по очереди бросают несколько зерен, одна сторона которых окрашена в черный цвет, и смотрят, у кого больше зерен упали черной стороной вверх. Он устраивал гонки на сухопарых индейских пони, приобретенных у какого-то племени на далеких равнинах Запада. Он мог беззаботно потратить целый день на то, чтобы посвятить Генри в тонкости индейской борьбы или объяснить ему, как обращаться в драке с ножом. Похоже было, что вся эта деятельность нужна была, чтобы дать выход энергии и ему, и его гостям — по крайней мере, мужчинам. Еда и вино не иссякали в любое время суток, а сибаритский комфорт дома располагал к тому, чтобы не обращать внимания на проходящие дни.
   Впрочем, время от времени беглецы жаловались друг другу и горячились в своем кругу, особенно к концу третьей недели. Однако подступиться к Рено с обсуждением даты их отъезда оказалось совершенно невозможно, да и особого желания настаивать ни у кого не было.
   Иногда хозяин отправлял с ними на охоту кого-нибудь из тех, кого Маделейн называла охранниками, — темнокожих молчаливых мужчин, хорошо умевших выслеживать зверя и отлично стрелявших из мушкетов. В такие дни Рено обычно приказывал оседлать лошадей и отправлялся на прогулку с Элиз, показывая ей свои владения. Они спускались к реке и ехали берегом, повторяя каждый его плавный поворот, любуясь залитыми солнцем заводями, скрытыми за деревьями и густыми лианами. Побывали они и на болоте, где работники заготавливали кипарисовые бревна, проехали по полям и проскакали по дороге, уходящей от дома, мимо мельницы, в темный, бесконечный лес.