Блэйк Стефани. Живу тобой одной

   Келли встала, подошла ближе к Гаррисону, с вызовом глядя на него.
   – Иными словами, Уэйн, в этой борьбе вы будете не на нашей стороне?
   – По-моему, Келли, вы слишком драматизируете ситуацию. – Уэйн обратился за поддержкой к Брюсу и Карлу. – Надеюсь, вы-то меня понимаете?
   – Да, какого дьявола! – воскликнул Карл. – Если мы сейчас не возьмем то, что дают, в один прекрасный день губернатор явится сюда с плеткой и просто-напросто заставит нас сделать то, что хочет. Да пропади он пропадом, этот мост! Надо взять, что предлагают, и с достоинством удалиться.
   – Не могу не согласиться с отцом, – пробормотал Брюс.
   – Ни за что! – отрезала Келли. – Ну что ж, похоже, мы зашли в тупик. Сделка не состоится без трех наших подписей, а я свою не поставлю. Так что следующий шаг за губернатором Рузвельтом. – Она протянула сенатору руку. – Надеюсь, вы не держите на меня зла, Уэйн?
   Сенатор изо всех сил старался не показать, какое огромное облегчение испытывает. Он ехал в Уитли, больше всего страшась встретиться лицом к лицу с Келли Мейджорс. Впрочем, пожимая ее руку, он не мог отделаться от дурного предчувствия – не доверял он этой лисьей улыбке.
   – Дорогой Уэйн, вы, наверное, считаете меня настоящей мегерой. Набросилась на вас ни с того ни с сего. Разумеется, вы вольны поступать так, как сочтете правильным.
   Гаррисон встал, взял ее под руку.
   – Вы мегера?! Это неправда. Вы просто сильная женщина с железной волей. Редкая женщина. И красивая к тому же. Я не знаю другой женщины, которой бы восхищался так, как вами, Келли.
   – Спасибо, Уэйн. Значит, мы снова друзья?
   – Друзья.
   Он заглянул ей в глаза. Они вновь заволоклись дымкой. Интересно, ее преследуют воспоминания об их встречах на озере Джордж? Прошло уже два года, однако до сих пор, ложась в постель с женщиной, он закрывает глаза и представляет себе Келли. Иначе ничего не получается.
   Она ощутила его дрожь.
   – Уэйн, вы едете в Олбани по этой стороне реки или по восточному шоссе? – спросила она его перед уходом.
   Сенатор рассмеялся.
   – Что за вопрос! Вы прекрасно знаете, что я не стану лишать вас законных двадцати пяти центов.
   – Прекрасно. Я доеду с вами до Найтсвилла. Хочу навестить Хэма. Крис уехала учиться, и мы теперь вообще не знаем, как он там. Обратно пройдусь пешком. День такой чудесный.
   – Келли, скажи Хэму, чтобы обязательно прислал с Уолтом счета в следующую субботу, – напомнил ей Брюс. – Покупатели сланца ничуть не лучше наших кирпичных должников. Никто не хочет платить по счетам. Не могу взять в толк, в чем дело. Экономика в отличном состоянии, лучше, чем когда бы то ни было.
   – Лучше? – задумчиво спросил Карл. – Сомневаюсь. Слишком много бумажных денег переходит из рук в руки. Я не имею в виду банкноты, а говорю о деньгах, стоимость которых равна бумаге. Как будто дети играют в фантики.
   Гаррисон похлопал его по плечу.
   – Все не так уж плохо, дружище. С каких это пор вы стали пессимистом?
   – Это не пессимизм, Уэйн. Это практические соображения с вершин моего возраста.
   Келли с Гаррисоном проехали по мосту. Гаррисон заплатил положенные двадцать пять центов. Подмигнул Келли.
   – Денежки-то идут, а?
   – Да. И если бы вы захотели сказать честно, вы бы признали, что это и есть главная причина, почему губернатор Рузвельт хочет отнять у меня мост. Он приносит гораздо больший доход, чем могли предположить близорукие законники из Олбани. А теперь он вам понадобился для того, чтобы пополнить свою казну. Как будто вы и так недостаточно обдираете нас с помощью налогов!
   Гаррисон предостерегающе поднял руку.
   – Мы, кажется, заключили перемирие.
   – Вы правы. Я прошу прощения.
   Гаррисон проехал по грязной разбитой дороге к большому белому дому на холме. Остановился на открытой площадке сзади. Келли внимательно осматривала дом и амбар.
   – Надо все заново покрасить. Скажу Уолту, чтобы нанял кого-нибудь из местных рабочих. Можно Арта Фризби, например… – Она обернулась к Гаррисону. – Не хотите зайти в дом, поздороваться с Хэмом?
   Он несколько секунд колебался.
   – Пожалуй… Я бы с удовольствием повидал Хэма. Как он поживает?
   – Я уже говорила: после того как Крис уехала учиться, мы о нем почти ничего не слышим.
   Гаррисон покачал головой.
   – Такой хороший парень. Можно сказать, все при нем. Внешность, ум, богатое наследство. И тем не менее…
   – Вы считаете, с ним что-то не в порядке?
   – Не знаю, как это определить… Есть в нем что-то чудное. Для человека его возраста неестественно жить таким отшельником. Даже его отношения с Крис какие-то странные.
   – Вы так думаете?
   – Да. И Карл с Брюсом думают точно так же. Они мне намекнули кое на что. Конечно, без всякой враждебности по отношению к Хэму. Просто они любят Крис и не видят в ее отношениях с Хэмом никакого будущего.
   Келли улыбнулась.
   – А мне казалось, мы с вами единодушны в том, что в отношениях между мужчиной и женщиной существует только настоящий момент. Очень краткий.
   – В этом я с вами согласен. Но у меня такое впечатление, что. между этими двумя вообще нет никаких отношений.
   – Ну, это не наша забота.
   Она взяла его за руку, повела по каменным ступеням в дом. Ни одна дверь в доме никогда не запиралась на ключ. Как, впрочем, и во всех других домах Найтсвилла. Так повелось здесь с того самого времени, как Сайрус Найт основал город.
   Гаррисон снял шляпу. Огляделся. Ни в гостиной, ни в столовой, по всей видимости, никого не было. В доме стояла звенящая тишина.
   – Похоже, Хэма нет дома. Келли сняла перчатки и жакет.
   – Располагайтесь поудобнее. Можете разжечь камин. А я пойду принесу нам чего-нибудь выпить. По-моему, кувшин старого Найта все еще стоит в кладовой.
   Гаррисон с удивлением смотрел на нее.
   – А где же Хэм?
   – В Клинтоне, вместе с Уолтом. Поехали на грузовике купить корм для скота.
   – Но… тогда… что же мы здесь делаем? Я не понимаю… Голос его прервался. Келли подошла ближе, обняла его за шею. Заговорила мягким, расслабленным голосом. Впрочем, он все понял еще до того, как она заговорила.
   – Я решила, тебе хочется побыть со мной наедине. Прошло два года, с тех пор как мы…
   Он закрыл ей рот поцелуем.
   Они занимались любовью на медвежьей шкуре перед камином. На шкуре того медведя, которого Сайрус Найт застрелил в каменоломне в 1875 году. Потом лежали, сплетясь в тесном объятии, накрывшись этой шкурой. Уэйн покрывал поцелуями ее шею.
   – Хорошая женщина – как хорошее вино. Чем старше, тем лучше.
   – Какова же я буду в пятьдесят лет?
   Он рассмеялся.
   – Хорошо, что меня уже не будет рядом, чтобы проверить.
   – Ну, ты не так стар, любовь моя.
   – По возрасту я тебе в отцы гожусь.
   – Когда я вышла замуж за Натаниэля, он был гораздо старше.
   Он провел рукой вниз по ее спине, обхватил огромной ладонью ягодицы.
   – Знаешь, в Уитли я даже мечтать не мог о том, что мы окажемся здесь, вот так. Ты так разозлилась на меня из-за этого моста.
   – Это был момент слабости. «Ярость никогда не приводит ни к чему хорошему. Она лишь отдает нас во власть наших врагов».
   Рука, ласкавшая ее, остановилась. Он насторожился.
   – Я не очень-то силен в Шекспире, но, думаю, на обычном языке это означает, что мухи охотнее летят на мед, чем на уксус. Ты меня для этого сюда привезла, Келли? Ловить мух?
   Келли внимательно изучала его сквозь опущенные ресницы. От любви тело ее расслабилось. Ум, однако, оставался ясным и цепким. Ее мозг никогда не расслаблялся.
   – Ты считаешь, что я использую то, что вы, мужчины, называете женскими уловками, чтобы добиться своего, чтобы повлиять на тебя? О, глупый, глупый Уэйн! Я слишком ценю тебя как мужчину и уважаю, как политика, чтобы всерьез поверить, что такие уловки могут тебя поколебать. Даже если бы я и привыкла действовать такими методами.
   – Прости. Мне не следовало так говорить.
   Она приподнялась на локте, нависла над ним. От горячей податливой любовницы, уступившей его желаниям, не осталось и следа. Да и кто из них кому уступил? Ответ не заставил себя ждать. Келли властно обхватила его подбородок двумя пальцами.
   – Уэйн, ты станешь моей главной поддержкой среди законодателей. Ты имеешь на них влияние. Ты именно та сила, опираясь на которую я смогу бросить вызов губернатору Рузвельту. Ты поможешь мне сохранить мост.
   Он попытался было встать, но она толкнула его назад.
   – Келли, будь же благоразумна. Ты ведь сказала, что понимаешь мое положение. Я не собираюсь сражаться с Рузвельтом из-за такой мелочи, как твой дурацкий мост.
   Она нанесла смертельный удар с такой же невинной и очаровательной небрежностью, с какой предложила ему лечь с ней в постель.
   – Значит, придется пересмотреть свою позицию, Уэйн. С того самого дня, как это произошло, меня не оставляло любопытство. Ты сам отвез Эвелин Харди в клинику? Наверное, все-таки нет. Ты слишком осторожен. Зачем было так рисковать?
   Удар попал в цель, она это видела. Кровь отхлынула от лица Узйна.
   – О чем ты, черт побери? Я не знаю никакой Эвелин Харди! Протест его выглядел таким слабым, что мог бы вызвать жалость, но только не у Келли.
   – «Всегда твоя, Эвелин», – процитировала она.
   Гаррисон буквально разваливался на части. Ее это зрелище невероятно возбуждало.
   – Господи! – прохрипел он. – Письмо! Его принесли к тебе в номер… Теперь я вспомнил. Ты… ты вскрыла мое письмо!
   – Не надо так пугаться, Уэйн. Твоя тайна умрет вместе со мной.
   – Ты чудовище! Я всегда думал, что слухи о тебе сильно преувеличены. Мне казалось, что волевые личности вроде нас с тобой иногда могут позволить себе проявлять некоторую жестокость, когда какие-то люди или обстоятельства встают на нашем пути. Но это!.. Это просто неслыханно, Келли! Опуститься до уровня портовой шлюхи, обчищающей карманы клиентов, пока те поглощены своей животной страстью! Читать мои письма! Совать свой нос в мою частную жизнь… Аморальная сучка!
   Келли, зевая, выслушала эти патетические речи.
   – На прошлой неделе я говорила об Эвелин Харди с судьей Бейкером. Бейкеры пригласили нас с Брюсом на ужин. – Она замолчала. Фраза повисла в воздухе.
   Губы у Гаррисона дрожали так, что он едва мог говорить.
   – Келли… Ты говорила… с судьей Бейкером… о ней?!
   Она покровительственно похлопала его по щеке.
   – Успокойся, дорогой Уэйн. Возьми себя в руки, иначе у тебя случится приступ. Да, я говорила с судьей Бейкером… о ней. Об Эвелин, дурачок, не о тебе. Он сказал, что полиция все еще занимается этим делом не покладая рук, несмотря на то, что прошло столько времени. Ее отец – очень влиятельный человек в штате, и он не успокоится до тех пор, пока убийцы дочери не предстанут перед судом. Но тебе нечего бояться, дорогой мой. Кроме нас с тобой, ни одна живая душа на свете ничего не знает. Это наш с тобой секрет. – Она села, потянулась. – Нам бы лучше убрать здесь, пока не вернулся Хэм. Как бы он не застал нас в этом компрометирующем положении.
   Закрывая за Гаррисоном дверь, Келли внезапно взяла его за руку.
   – Уэйн, еще одно. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя осталось впечатление, будто я вскрываю конверты и читаю чужие письма. Ты прав, это было бы неслыханной подлостью.
   Он молча смотрел на нее в ожидании. Какой еще садистский трюк она задумала?
   – Дело в том, дорогой Уэйн, что я не читала письмо, даже не пыталась вскрыть конверт. – Она подняла руку с воображаемым конвертом. – Вот посмотри. Мне просто пришло в голову поднять его к свету. И сквозь него я ясно увидела прощальную фразу: «Всегда твоя, Эвелин». Вот и все. Теперь, надеюсь, ты будешь думать обо мне лучше, дорогой мой?
 
   Через неделю Брюс вернулся домой с работы с последним выпуском газеты «Олбани пост».
   – Ты не поверишь, Келли! Уэйн Гаррисон полностью переменил свое мнение по поводу моста. Во вторник он произнес такую речь перед законодательным собранием, что предложение губернатора отложили на неопределенное время. Вот послушай.
   Он развернул газету и начал читать.
   «Речь идет не столько о правах штата по отношению к частной собственности, как ошибочно полагает губернатор. Речь идет о правах человека и автократии администрации штата. В нашем демократическом обществе ни бедный, ни богатый не должен быть ущемлен в своих правах и в свободе выбора. Дом человека – это его крепость. И это гарантируется конституцией. Официальные лица штата или федерального правительства не имеют права посягать на дом гражданина или на его личную собственность до тех пор, пока не будет доказано судебным порядком, что такое посягательство, безусловно, на пользу обществу и совершается с целью повышения его благосостояния.
   Что же касается рассматриваемого вопроса, то ни губернатор Рузвельт, ни присутствующие здесь законодатели не могут привести ни одного разумного аргумента в пользу конфискации штатом моста в Найтсвилле у его законных владельцев».
   Брюс остановился.
   – Там есть и еще кое-что, но это основное. Не могу понять, что заставило Уэйна так защищать нас, когда еще неделю назад он стоял за то, чтобы принять предложение штата.
   Келли обнажила зубы в хищном оскале.
   – Действительно, что его заставило это сделать?
 
   В 1929 году все чаще и громче стали раздаваться голоса, предрекавшие стране катастрофу. Разгул и бесчинства вошли в кровь и плоть страны – в День святого Валентина состоялось жуткое побоище между двумя кланами гангстеров. Группа людей Аль Капоне, переодетых представителями закона, прикончила из автоматов семерых соперников. Перестрелка состоялась в одном из чикагских гаражей. В этом же году мексиканская революция утопила в крови пятнадцать тысяч человек. Это был страшный, хаотичный год, полный непредсказуемых событий. Джозеф Ф. Крэйтер – всеми уважаемый судья верховного суда штата из Нью-Йорка – однажды утром отправился на работу в добром здравии, полный жизненных сил и энергии. Больше его никто не видел и ничего о нем не слышал. Он бесследно исчез с лица земли.
   Все предвещает апокалипсис, не уставали повторять пророки приближавшейся катастрофы. И они оказались правы. Худшее ждало впереди.
   Карл чуял приближение кризиса. Избыток виски еще не совсем затуманил его экономическое чутье.
   – Не нравится мне то, что происходит на бирже, – сказал он однажды сентябрьским утром Брюсу и Келли, появившись за завтраком с полным стаканом в одной руке и свежим номером «Уоллстрит джорнэл» в другой. – Восемь миллиардов просроченных займов брокерам. – Он постучал пальцем по газете. – Вы только послушайте! Цена этих новых акций превысила пять миллиардов. Это неслыханно!
   Брюс пренебрежительно отнесся к его опасениям.
   – Не волнуйся, отец. Мы вполне можем положиться на Гувера. У него ум инженера в том, что касается цифр. Если президент сказал, что недалек тот день, когда вся нация забудет о том, что такое бедность, я ему верю.
   Келли вздохнула.
   – Мы своими деньгами уже проголосовали за республиканцев. И все же мне бы хотелось хоть немного отложить на всякий случай, в поддержку Бэбсона. Он опасается резкого падения индекса Доу – Джонса, пунктов на шестьдесят, а то и больше.
   – Роджер Бэбсон – лошадиная задница. Извини за резкие слова, Келли, – горячился Брюс. – Лучше послушай, что говорит профессор Ирвинг Фишер, прекрасный экономист из Йельского университета. Он называет Бэбсона безответственным паникером и считает, что цены на акции в стране достигли постоянного уровня. Что скажешь, дорогая? Твоя интуиция во всем, что касается рынка, острее, чем у любого из юристов, которых я знаю.
   – Честно говоря, не знаю, что думать. Весь год я надеялась на то, что экономика стабилизируется. То, что происходит сейчас, весь этот рост, год за годом… Рынок напоминает мне ребенка, у которого нарушена работа желез внутренней секреции. Он растет и растет. Вырос до размеров взрослого, однако внутри этого гигантского тела все еще живет ребенок.
   Карлу понравилась метафора.
   – Ребенок, которому поручили выполнять функции взрослого. – Он отложил газету, сделал большой глоток виски. – Нужно молиться о том, чтобы ребенок не наделал ошибок.
   – Чепуха! – Брюс вытер рот салфеткой и встал из-за стола. – В любом случае, даже если произойдет катастрофа и мы все потеряем, у нас есть акции «AT и Т», «Дженерал моторе» и «Дженерал электрик». Мы все равно останемся достаточно богатыми людьми.
   Келли взяла газету и стала внимательно ее изучать, постукивая пальцем по передним зубам.
   Двадцать третьего октября начали поступать ужасные бюллетени с Уолл-стрит. Брюс четыре раза за день прикладывался к графинчику с виски. Все члены семьи Мейджорс сгрудились в кабинете возле радиоприемника. Брюс и Карл держали в руках перечни объединенных капиталовложений Мейджорсов – Найтов. Келли следила по своей копии.
   Они не спали всю ночь. Объем продаж в этот день оказался настолько велик, что окончательные подсчеты закончились только к утру следующего дня, двадцать четвертого октября.
   – Ну и как теперь акции «AT и Т», «Дженерал электрик» и «Дженерал моторс», богач ты наш? – подсыпал Карл соли на раны сыну.
   В пять часов утра Брюс выключил радио. Его шатало от выпитого виски, и от крушения всех надежд. Как будто бы только что на его глазах разрушились Гибралтарские столбы.
   – Завтра все вернется на место, – хрипло проговорил он. – Может, это именно то, что нам нужно. Катализатор, который стабилизирует экономику, а нас всех сделает благоразумнее.
   – Или потопит наш корабль, – небрежно проронила Келли.
   Брюс кинул на нее яростный взгляд.
   – Господи! Как ты можешь шутить в такое время! Тебя это совсем не трогает.
   – Не сомневайся, очень даже трогает. Но как сказал святой Матфей: «Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть»
   Брюс в отчаянии закрыл лицо руками.
   – Келли! Бога ради, избавь меня от этого хотя бы сейчас! – Шатаясь, он вышел в холл, стал подниматься по лестнице, держась обеими руками за перила.
   На следующий день Брюс позвонил секретарше и приказал отменить все деловые встречи.
   – Я плохо себя чувствую. Это была сущая правда.
   Весь четверг двадцать четвертого он провел у радиоприемника. «Черный четверг»… Он никогда не изгладится из памяти тех, кому довелось его пережить. И навсегда останется на могильных плитах тех, кто не пережил.
   Подсчеты, проведенные на следующее утро, показали, что было продано тринадцать миллионов акций.
   Брюс стоял на коленях на полу среди разбросанных по всей комнате копий счетов. Лицо его по цвету напоминало остывший пепел в камине, глаза были пусты. Карл сгорбился в кожаном кресле, отрешенно глядя в стакан, как в глубокий колодец. Там, в глубине, сквозь чистую, прозрачную жидкость виски он видел себя – в бездонной пропасти одиночества, безнадежности, полнейшего отчаяния.
 
   Через четыре дня наступила дата, ознаменовавшая собой конец эпохи. Двадцать девятое октября. День, когда рынок ценных бумаг рухнул окончательно и бесповоротно. День полного и сокрушительного хаоса на бирже. Сумасшедшее, ничем не сдерживаемое желание продавать. Рекордная цифра продаж в шестнадцать миллионов акций. За семь дней с двадцать третьего по двадцать девятое октября цена их снизилась на пятнадцать миллиардов долларов.
   «Бурные двадцатые» закончились. Наступила Великая депрессия.
   В этот день Крис приехала домой на уик-энд. Всю долгую дорогу в поезде она сгорала от нетерпения и радостного возбуждения. Хэм написал ей письмо, одно из редких драгоценных писем, которые она хранила как величайшие сокровища. Они лежали, перевязанные розовой ленточкой, в ящике с бельем, словно Крис надеялась таким образом придать им интимность, которой в них совсем не было.
   В последнем письме он приглашал ее на танцевальный вечер, который должен был состояться в канун Дня всех святых в большой пресвитерианской церкви пригорода Клинтона. В первый раз Хэм пригласил ее на настоящее свидание! Ведь не назовешь же свиданиями их субботние поездки в кино в его неудобном и совсем неромантичном грузовичке. Крис решила, что его приглашение означает поворот в их долгих и бесплодных отношениях. Она усмотрела в этом признание того, что он все-таки видит в ней желанную – а не только желающую его – женщину. Вот как много пыталась она извлечь из простого приглашения на танцы.
   Она оказалась совершенно не подготовлена к той мрачной атмосфере, которая царила в Уитли. Отец с Брюсом сидели сгорбившись в угрюмом молчании. Если же и открывали рот, то только для того, чтобы наброситься друг на друга по любому поводу. Брат поглощал виски с интенсивностью, не уступавшей отцовской.
   В Уэллсли, где она училась, девушки жили изолированно от неприятных реалий окружающего мира. Считалось, что юные леди из хороших и обеспеченных семей по праву своего рождения должны быть ограждены от любых неприятностей.
   Однажды Крис обратилась с вопросом к преподавателю истории:
   – Правда ли то, что говорят по радио? Будто бы Соединенные Штаты охвачены самым тяжелым экономическим кризисом за всю историю нации?
   – Мисс Мейджорс, – ответил он, – на Уолл-стрит кризисы происходят каждый день. Поверьте моему слову, этот кризис скоро пройдет, как проходят все финансовые кризисы.
   Дома за ужином она передала своим родным эти слова.
   – Ну да, – проворчал Брюс, – а он скоро окажется без работы.
   – Профессор Слоун ничего не вкладывает в ценные бумаги.
   – Но зато отцы тех богатых маленьких сучек, которых он обучает, вкладывали. И сейчас многие из них выбрасываются из окон или – те, кто предпочитает больше шума, – стреляются.
   Крис положила вилку. Аппетит внезапно пропал.
   – Неужели все действительно так ужасно? Я имею ввиду – для нас?
   – Мы в той же лодке, что и остальные. Одни только акции «Дженерал моторс» упали больше чем на двести тридцать пунктов. Ты имеешь хоть малейшее представление о том, что это означает? Нам конец, дорогая моя сестренка… Дай-ка мне бутылку, отец. Насладимся, пока еще можно. Скоро наши буфеты опустеют, так же как и у матушки Хабборд.
   – Не преувеличивай, Брюс, – вмешалась Келли. – Наше положение не так ужасно, как пытаются изобразить его твой брат и отец, Крис. Да, действительно, сейчас тяжелое финансовое положение: наши активы заморожены, Уолл-стрит грозит длительная засуха. Но это пройдет, как проходит все в жизни.
   Брюс налил себе полный стакан. Отодвинул тарелку с нетронутой едой.
   – И как ты намереваешься продержаться то время, пока длится эта засуха, дорогая моя женушка? Только за последние десять дней количество заказов снизилось на пятьдесят процентов. Горы кирпича скапливаются на складах с той же скоростью, с какой растет число неоплаченных счетов по заказам, которые мы отправили в кредит. Строительство прекратилось по всей стране. В каменоломнях Найтов точно такое же положение. Сланец никому больше не нужен, так же как и кирпич. Нам придется продать свои компании, для того чтобы сохранить дом, чтобы иметь возможность прокормиться и одеваться.
   Келли одна из семьи не утратила аппетит и сохраняла полное спокойствие, в то время как все вокруг потеряли голову от страха, признала Крис. Та же холодная, безмятежная, прекрасно владеющая собой Келли.
   – У нас есть мост. – Келли облизала масло с пальцев. – На доходы с моста мы продержимся, пока закончится кризис, и бизнес снова наберет силу, пока заработает рынок ценных бумаг. Мы не продадим ни одной акции по бросовым ценам. Наоборот, если останутся деньги, купим еще акций. Вот увидите, головорезы с деньгами будут все скупать у тех несчастных, которые остались без штанов.
   Карл внимательно смотрел на нее темными запавшими глазами.
   – Несчастья тебя возбуждают, не так ли?
   – Жизнь – вот что меня возбуждает. Встречать несчастья с высоко поднятой головой, преодолевать их. Мы вовсе не нищие, Крис. Отец и брат привыкли все драматизировать. У них вообще склонность к мелодраме. И не беспокойся, ты продолжишь свое обучение. Мы переживем кризис достойно.
   – Я верю тебе, Келли, – сказал Карл. – Мост будет нашей опорой, нашим спасением. Твой мост.
   – Мост… – бесцветным тоном повторил Брюс и сделал большой глоток виски. – Все остальное мы потеряли.
   – Будь благодарен хотя бы за то, что есть мост. – Келли повернулась к Крис. – Крис, если хочешь на завтрашних танцах быть роковой женщиной, ты не должна выглядеть желтым лимоном со сморщенной кожей.
   В субботу вечером она предупредила Карла и Брюса:
   – Для Крис это очень важное событие. Не вздумайте испортить ей вечер. Не нойте перед Хэмом. Помните, он столько же потерял от кризиса, сколько и все остальные. Не портите ему настроение своим пьяным хныканьем. Вообще уходите отсюда, идите к себе в комнаты и проспитесь.
   Крис не могла не выразить свою благодарность.
   – Спасибо тебе, Келли. Я действительно хочу, чтобы это был особенный вечер. Как я выгляжу?
   Она сделала пируэт. Пышная юбка красного шифонового платья развевалась вокруг ее стройных ног.
   – Как настоящая искусительница. Красное возбуждает мужчин. – Келли одобрительно взглянула на ее стройную шею. – В белом свадебном платье ты смотрелась бы еще соблазнительнее.
   Крис сразу упала духом.
   – Как бы я хотела надеть свадебное платье…
   – Ты могла бы стать невестой хоть завтра, если бы вела себя умнее. Столько лет хранить верность одному человеку! Человеку, который к тому же…