Блэйк Стефани. Живу тобой одной

   На изборожденном морщинами лице Ната появилось подобие улыбки, чего Хэм не видел со дня болезни матери, а может быть, и дольше. И еще он заметил то, чего вообще никогда не замечал за отцом: его пристальное внимание к девичьему телу под раздуваемой ветром юбкой.
   – Я не хочу сказать ничего плохого об отце, который покоится здесь. Он сделал все, что мог. А это немало для человека, не обладавшего теми качествами, которые делают мужчину мужчиной. По крайней мере, он оставил мне вот это. – Девушка погладила обложку книги. – Она уже давно стала для меня отцом, матерью, учителем, защитником и другом.
   Нат кивнул в сторону запущенного кладбищенского участка Тома Хилла:
   – Но этот клочок земли значит для вас больше?
   – О да! Чтобы оправдать свое существование на земле, надо владеть хотя бы крошечной ее частью. – Она снова рассмеялась. – Если бы не этот клочок земли, я бы давно уже взлетела в воздух и испарилась.
   – Вы очень странная девушка, Келли Хилл.
   – Вы знаете мое имя? Странное имя… Мне его дал отец. Калибан.
   – Калибан? – с отвращением повторил Нат. – Совсем неподходящее имя для девушки.
   Она не обиделась.
   – Это и не имя вовсе. Фантом, пугало, порожденное воображением. Друзья зовут меня Келли.
   Нат откашлялся.
   – Мисс Келли, мое имя Натаниэль Найт, а это мой сын Хэм. Нам очень приятно познакомиться с вами, – произнес он с подчеркнутой сердечностью и официальностью, не вязавшимися с окружающей обстановкой.
   Закусив губу, девушка изучала Хэма – не то чтобы с насмешкой, но с каким-то озорным выражением.
   – Хэм – это сокращенно от Гамлет? – серьезно спросила она.
   – Гамлет! – воскликнул Нат. – Наверное, опять из вашей книжки?
   Хэм почувствовал сильнейшее унижение. Щеки его вспыхнули, и он ничего не мог с этим поделать. Любовь к девушке сменилась ненавистью.
   – Просто Хэм! – с яростью произнес он.
   – Это из моей Хорошей книги, – вмешался Нат, довольный своей маленькой шуткой. – Мисс Келли, – продолжил он, к величайшему удивлению Хэма, – мы с Хэмом почтем за честь, если вы согласитесь погостить у нас. Может быть, сварите нам приличного кофе. – Глаза его обратились к свежей могиле. – С тех пор как моя жена скончалась, мы с парнем остались без всякой помощи на кухне.
   Девушка серьезно смотрела на могилу, поглаживая рукой пульсирующую жилку на шее. Хэм отвел глаза.
   – Смерть – это ужасно. Уйти неизвестно куда… – Она импульсивно схватила Ната за руку. – Я умею варить кофе. По крайней мере, так мне говорят в кафе, в Клинтоне, где я работаю официанткой.
   – Вы работаете официанткой?!
   Трудно сказать, что больше потрясло Ната – ее слова или прикосновение мягких молодых рук к его железным мышцам.
   Хэм плелся за ними, чувствуя себя отринутым, не в состоянии понять, что собой представляет новая знакомая. Она женщина, по всей видимости зрелая женщина, и отец выказывает ей знаки внимания как равной… Где-то на задворках сознания появилась мысль, что отец в данном случае не мудрее его, Хэма, и что эта девушка мудрее их обоих. Возможно, мудрее любого мужчины на этой земле.
   Нат указал рукой на жирные сковороды, на раковину, полную грязной посуды.
   – Из нас с Хэмом получились не очень-то хорошие хозяйки. В буфете еще остались чистые чашки для кофе.
   – Оставим их там, – рассмеялась она. – Сначала вымоем все это и уберем на место. Тогда и кофе покажется вкуснее.
   – Я собираюсь подыскать экономку в ближайшее время. В поселке полно женщин, которые не откажутся от лишних денег. А работы тут от силы на полдня.
   Девушка закатала рукава до локтей и подошла к раковине.
   – В доме таких размеров понадобится работница на полный день, никак не меньше. – Она дотронулась до кранов. – О, да у вас есть и горячая, и холодная вода! Готова поспорить, это единственный дом в Найтсвилле с такими удобствами.
   – Верно! – с гордостью ответил Нат. – И канализация у нас есть, и отопление. Угольная печь в подвале. – Он постучал костяшками пальцев по отверстию в стене. – Тут находятся трубы. Они разносят теплый воздух по всем комнатам. Похоже на чудо, правда?
   Хэм почувствовал раздражение.
   – Ничего особенного. В городе во всех домах есть центральное отопление.
   Нат не сдавался:
   – Ну нет, для Найтсвилла это вещь необычная.
   Он закрыл пробкой бутыль с сидром, все еще стоявшую на столе, и унес в кладовую.
   Ожидая, пока раковина наполнится горячей водой, Келли смотрела на пол, где блестели осколки хрустального стакана.
   – Займусь этим после того, как покончу с посудой.
   – Ну нет, – запротестовал Хэм, – это не ваша работа.
   На пороге кухни появился Нат.
   – Пусть делает, как хочет, не трогай ее. Люблю смотреть, как женщина возится на кухне. Мне это кажется правильным.
   Келли взяла нож, отрезала несколько тонких полосок от желтого бруска мыла, похожего на сыр, и опустила их в раковину с горячей водой.
   – Вам здесь нужна женщина на полный рабочий день, – повторила она.
   Нат отодвинул плетеный стул от стола, уселся на него верхом, положил массивные руки на высокую спинку. Глаза его, пристально смотревшие на девушку, ярко блестели под тяжелыми исками.
   – Вам нужна эта работа?
   Келли продолжала строгать мыло. Хэм почувствовал, что сейчас задохнется. Это, наверное, шутка! Но отец в жизни никогда не шутил.
   – Сколько вам платят в ресторане?
   – Десять долларов в неделю плюс кормежка.
   Девушка отложила нож и брусок мыла, обернулась к Нату, посмотрела ему прямо в глаза, закусив губу своими острыми зубками. Эта привычка ей не идет, подумал Хэм. Она становится похожа на зверька.
   – Пятьдесят долларов в месяц плюс жилье и еда, – быстро произнес Нат. – Да или нет? Берете работу?
   – Я согласна.
   – Но почему? – воскликнул ошарашенный Хэм. – Плата не намного выше, а работы гораздо больше, чем у официантки в ресторане.
   Девушка улыбнулась.
   – Это верно. Но для меня будет удовольствием содержать в порядке этот дом.
   Нат запустил пальцы в бороду.
   – Как так?
   – Очень просто. Мои самые ранние детские воспоминания о Найтсвилле связаны с этим домом. Такой большой, такой белый, на вершине холма, с высокими колоннами по обеим сторонам парадного входа, с окнами, блестевшими золотом в солнечных лучах на закате… Каждый день, по дороге в школу и обратно, я думала: а что, если подойти и постучать в дверь?
   Нат, очень довольный, громко рассмеялся, хлопнул себя по бедрам.
   – И вы, наверное, думали, что отсюда выскочит людоед, затащит вас внутрь и съест.
   – Но это оказалось правдой. Не успела я войти в дом, как стала вашей пленницей. Вашей горничной, вашей служанкой.
   Она грациозно взмахнула рукой, опустила голову и сделала изящный глубокий реверанс. Волосы закрыли ее лицо, словно занавес.
   – Ваши желания для меня закон, сир.
   Ее высокий, пронзительный смех в сочетании с хриплым хохотом Ната звучал странной какофонией в ушах Хэма. Человеку, не знающему отца, его поведение показалось бы фривольным.
   Девушка резко выпрямилась, откинула волосы с лица, словно занавески на окне, бросила озорной взгляд на Хэма.
   – Молодой человек, принесите мне передник. Надо приниматься за работу.
   Ответные слова вырвались у Хэма сами собой:
   – Слушаю, мэм.
   Они сидели за большим круглым кухонным столом, и пили кофе со сливками, которые Келли добыла из кувшинов с молоком.
   – Жирные, как масло.
   Она провела по краю кувшина указательным пальцем и облизала его маленьким розовым язычком.
   – Вы похожи на кошку, – заметил Нат.
   Она сощурила глаза так, что остались лишь узкие щелочки.
   – Я бы хотела быть кошкой.
   Нат взглянул на темнеющие окна.
   – Пора зажигать лампы.
   Она наблюдала за тем, как он подносит спичку к фитилю керосиновой лампы, висевшей на стене над столом.
   – В Клинтоне почти во всех домах есть электричество.
   Нат пожал плечами.
   – Электрокомпания решила, что нет смысла проводить линию электропередач в Найтсвилл. Мы находимся в стороне от дороги. Но по мне так даже лучше. Мне нравится свет от керосиновой лампы.
   Он повернулся вместе со своим стулом, осмотрел чисто прибранную кухню. Никелевые поверхности печи блестят и сверкают, раковина и доска для сушки посуды чистые и сухие, пол подметен.
   – Хорошо, что в доме снова порядок. Приятно опять почувствовать женскую руку.
   Держа в ладонях большую чашку с кофе, девушка смотрела поверх нее на Хэма.
   – Надеюсь, что смогу угодить вам обоим.
   Хэм рывком поднялся с места.
   – Пора доить коров.
   Когда он вышел, Келли наклонилась к столу и заглянула в его чашку. Там еще оставалось больше половины кофе.
   – Кажется, Хэму не понравился мой кофе, – вздохнула она.
   – Он еще мальчишка. Не успел войти во вкус мужских удовольствий.
   На губах Келли заиграла загадочная улыбка.
   – Понятно…
   Некоторое время они молча прислушивались к погребальному звону дедовских часов в гостиной.
   – Восемь часов, – произнесла Келли. – Мне пора идти. Машины с молоком – последние из тех, что здесь останавливаются.
   Нат обернулся к ней, опустив руки на широко расставленные колени.
   – Зачем тебе уходить? Ты теперь будешь жить здесь.
   – Надо там кое-что закончить. Забрать те немногие вещи, сдать комнату, уволиться с работы.
   Она положила тонкую руку на стол. Некоторое время Нат смотрел на нее, потом накрыл своей огромной волосатой ладонью.
   – Останься. Приготовишь мне ужин. Завтра утром у тебя будет сколько угодно времени для всех этих мелочей.
   Она сжимала и разжимала руку под его ладонью. Как ни странно, движения совпадали с биением его сердца.
   Неожиданно она хихикнула. Нат уже пятьдесят лет, если не больше, не слышал девичьего хихиканья.
   – У меня с собой ничего нет. Даже спать не в чем. Придется лечь в постель голой.
   Он почувствовал, как вспыхнуло жаром лицо, как застучала в висках кровь. Во рту пересохло, язык, словно разбух.
   – Наверху полно одежды, ночные рубашки тоже есть. Это одежда моей жены. Она была такая же худенькая, как и ты. И очень гордилась своей внешностью. Там есть все, что тебе понадобится.
   Она смотрела на него широко раскрытыми невинными глазами.
   – Но это же ее вещи! Вы считаете, что это нормально? Вы не возражаете?
   – Не возражаю.
   Он крепче сжал ее руку.
   – Но что сказала бы она?
   – Ее больше нет. Она умерла.
   Нат сжал ее руку с такой силой, что Келли поморщилась.
   – Мне больно!
   Он выпустил ее руку. Поднял свою к глазам, долго смотрел на нее.
   – Прости… Просто… прикосновение женщины… Так давно этого не было… Прости старика…
   – Нет! – прошептала она. – Вы совсем не старик.
   – Мне за семьдесят! И я давно не чувствовал ничего подобного.
   – Возраст ничего не значит. Все зависит от того, насколько крепко сделана вещь. Мраморная плита на кладбище… ваш дом… эти стены, полы, стол. – Она положила руки на дубовый стол.
   Он все смотрел и смотрел на свою заскорузлую ладонь со ссадинами, мозолями, вздувшимися венами, с черной сланцевой грязью под ногтями.
   – Я старый человек.
   Она наклонилась вперед, взяла его руку в свои, приложила к груди.
   – Вы говорили о женском прикосновении. Прикоснитесь же ко мне.
   Она расстегнула перламутровые пуговицы на платье и спустила его с плеч. Спустила бретельки. Притянула его руку к груди, наклонившись еще больше вперед, чтобы он мог почувствовать ее тяжесть.
   Глаза Ната затуманились. Дрожащими пальцами он осторожно сжал ее кожу.
   – Старый человек не должен даже думать о таком, – хрипло проговорил он.
   – Вы старый, Натаниэль?!
   Она улыбалась нежной улыбкой, приободряла, звала его. Хрупкая рука скользнула к ширинке на его брюках, расстегнула пуговицы. Как зачарованный, он наблюдал за движениями ее ладони, потом за тем чудом, которое она совершила.
   – Видишь, Натаниэль! Ты не старик, ты мужчина.
   Не отнимая руки – так же как и он не отнимал ладонь от ее груди, – она подошла к нему, подняла юбку до талии, раздвинула ему бедра своими ногами, прижалась губами к его уху.
   – Я тоже кое-что знаю из твоей Хорошей книги… Я твоя жизнь, твое воскрешение.
 
   Хэм вернулся в дом уже после десяти. Поднялся вверх по крутой лестнице с черного хода. Холл тускло освещала керосиновая лампа, стоявшая на столе у стены. С минуту Хэм помедлил, прислушиваясь, глядя на закрытую дверь комнаты отца. Потом с болью взглянул на приоткрытую дверь напротив – бывшую спальню матери. Снизу из щели виднелась полоска света, слышался женский голос, тихо напевавший что-то. Хэма охватила тоска. Сколько раз вечерами он входил в эту комнату, ища у матери утешения и находя его в одном ее присутствии.
   «Мама!» – едва слышно прошептал он. В полутьме, ослепший от отчаяния, он наугад прошел к себе в комнату, закрыл дверь и прислонился к стене. По лицу его текли слезы.
   Он зажег лампу на столике у кровати, налил воды из фарфорового кувшина в эмалированный тазик, стоявший возле умывальника в углу комнаты. Три года назад Нат построил на первом этаже ванную комнату, с ванной, водопроводом и туалетом. Она находилась рядом с кухней, у лестницы черного хода. И, тем не менее ежевечерний ритуал умывания в спальнях никогда не нарушался. Под каждой кроватью имелся также и ночной горшок с крышкой, однако ими практически не пользовались, разве что в очень холодные зимние ночи, чтобы не спускаться в ночной рубашке по длинной, продуваемой сквозняками лестнице.
   Хэм по своей всегдашней привычке разделся догола. Прежде чем лечь в постель, остановился перед зеркалом, отстраненно глядя на свое отражение. Длинные мускулистые руки, мощная грудь, широкие плечи, плоский живот, узкие бедра…
   В дверь кто-то тихонько постучал. Хэм вздрогнул от неожиданности.
   – Кто там?
   – Это я, Келли. Можно войти? – Голос ее звучал как нежная, горячая ласка.
   – Нельзя! – крикнул Хэм. – Я уже в постели.
   – Я услышала какие-то звуки… Мне показалось, что вам плохо. С вами все в порядке?
   – Да-да! Я… – Он не мог придумать, что ей ответить.
   – Я вхожу, – решительно произнесла она.
   Хэм задул лампу, прыгнул в кровать, натянул тонкую простыню до подбородка.
   Дверь распахнулась. Девушка стояла на пороге. В руке она держала лампу, горевшую ярким светом. Глядя на нее, Хэм ощутил странное чувство, от которого волосы у него на шее встали дыбом, как шерсть у испуганного котенка. На какую-то секунду ему показалось, что он видит в дверном проеме свою мать, с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам, в тонкой шелковой ночной рубашке до полу с наглухо застегнутым воротом.
   Она словно плыла по комнате. Ступни ног были скрыты под пышными складками. Медленно подошла к его кровати.
   – Ты плакал, Хэм. Я слышала. Может, ты заболел?
   Хэм лежал, весь напрягшись, крепко сжимая простыню у шеи обеими руками.
   – Я… я… Нет, ничего. Мне просто приснился плохой сон. Со мной это часто бывает.
   Она наклонилась, заглянула в его глаза и улыбнулась. Пламя от лампы, с его причудливой игрой света и тени, меняло черты ее лица. Теперь оно казалось недобрым, распутным, каким-то нереальным.
   – Могу ли я чем-нибудь помочь тебе, Хэм?
   Она положила свою маленькую белую руку на его напрягшееся бедро. Хэм ощутил прикосновение сквозь простыню, будто Келли коснулась его обнаженной кожи. Пламя отражалось в ее глазах, как два огненных язычка.
   – Нет! – Весь дрожа, он рывком поднял колени. – Я просто устал. Оставь меня в покое.
   Он отвернулся на бок и закрыл глаза. Больше он не услышал ни единого слова, ни единого движения, однако, открыв глаза через некоторое время, увидел, что комната пуста.
 
   На следующий день Нат повел Келли к каменоломне. Они шли по туннелю, проложенному в лесу и круто поднимавшемуся к горной вершине. Остановились на последнем, самом высоком, уступе, глядя на гигантский кратер. Человеку понадобилась сотня лет, чтобы пробить его киркой и резцом в твердой горной породе. В трещине, у нижнего края карьера, из поды подземных источников образовалось озеро. Его кристально-чистая водная поверхность сияла в лучах солнца, как отполированное серебро.
   Нат обнял девушку за талию, по-хозяйски сжал ее локоть.
   – Вчера ты говорила о корнях, о том клочке земли, которым так дорожишь. Взгляни-ка на это! – Он провел свободной рукой по воздуху с запада на восток. – Все, что ты можешь охватить глазами, – это все мое. И внизу, до самой реки, тоже моя земля. Ну как, впечатляет?
   Она подняла на него глаза. На лице ее появилась хитроватая усмешка.
   – А вон там, за рекой, я вижу землю, которая тебе не принадлежит. И река тоже.
   Он рассмеялся.
   – Ни один человек не может владеть рекой, девочка.
   – Не важно, как это называется – владеть или держать под контролем. Есть люди, которые держат реки под контролем.
   – Что это значит?
   – Можно контролировать то, что связано твоими землями. Если бы долина за рекой принадлежала тебе, значит, ты владел бы и рекой, протекающей по твоей земле.
   Нат запустил пальцы в бороду.
   – Ну и что я буду делать с рекой?
   – Например, ты можешь построить мост.
   – Мост?! – Его раскатистый хохот эхом разнесся по лесу от стен каменоломни. – Для чего мне строить мост? – Он указал рукой на дом, больше его собственного, стоявший на склоне дальнего холма за рекой. – Для того чтобы Мейджорсам удобнее было пересекать реку, когда они ездят в Кейп-Код на своем шикарном автомобиле?
   – Вот именно, – очень серьезно ответила Келли. – В этом-то все дело. Мотоциклы, автомобили, грузовики, в каком бы направлении они ни ехали, должны пересекать реку.
   Нату, по-видимому, надоело играть в глупые игры с молоденькой девчонкой.
   – Ну и пусть пересекают ее в Клинтоне или по мосту, что в сорока милях вниз по течению. Кого это волнует?
   Но девушка не сдавалась:
   – Мост в Клинтоне предназначен для повозок с лошадьми. И, кроме того, улицы, прилегающие к нему, узкие, как бутылочное горло. Даже летом перед мостом скапливаются пробки длиной на два квартала.
   – Ну и пусть их. У нас в Найтсвилле нет ни одной машины. Пойдем, тебе надо успеть на двенадцатичасовой поезд.
   Держась за его руку, она осторожно спускалась по крутому склону. Из-за раскиданной повсюду сланцевой глины спуск представлял немалую опасность.
   – За переезд по мосту они в Клинтоне берут с каждой машины серебряный четвертак.
   Нат хмыкнул.
   – Для того чтобы построить хотя бы маленький мостик, понадобятся горы серебра, Келли.
   – А что, Мейджорсы богаче тебя? У них больше земли?
   – Громы небесные! – взорвался Нат. – Да мой отец уже был богатым человеком, когда отец Карла Мейджорса сошел на берег с палкой и красным носовым платком, в котором содержалось все его имущество.
   Девушка искоса наблюдала за ним.
   – Он тоже добывал сланец?
   – Нет. Он делал пироги из грязи. Кирпичи из речной глины. Им принадлежат печи для обжига кирпичей внизу по реке. Я не выношу кирпичные дома и асбестовые крыши.
   – А также автомобили и мосты. – Последнее слово все-таки осталось за ней.
   У подножия горы он обнял ее за талию, легко поднял и посадил на сиденье телеги. Потом уселся рядом и взял вожжи.
   – Ты такой сильный, Натаниэль, – улыбнулась она. – С тобой я чувствую себя в полной безопасности.
   Он положил руку на ее колено.
   – Быстро сделай все, что тебе нужно в Клинтоне, и поскорее возвращайся домой. Ты меня поняла, Келли?
   – Домой… Как чудесно это звучит.
 
   В том же году, десятого декабря, в день своего девятнадцатилетия, Келли Хилл стала женой Натаниэля Найта. Худощавый пятидесятипятилетний пастор Сол Уильямс совершил скромный обряд венчания в пресвитерианской церкви. Натаниэль надел по такому случаю праздничный синий костюм, белую рубашку с высоким крахмальным воротником и синий галстук.
   – Я чувствую себя во всем этом словно бык под седлом, – пожаловался он Хэму перед свадьбой.
   Он и в самом деле выглядел оседланным быком.
   Невеста была в простом черном костюме с накрахмаленной белой манишкой. На левый лацкан она приколола букетик из омелы и ягод, собранный и сделанный собственными руками. Свои длинные волосы Келли заколола в тугой пучок. На фоне строгого черного костюма они казались еще светлее. Шляпу она не надела – лишь изящную белую вуаль в испанском стиле. Последняя деталь вызвала тихое неодобрение местных женщин, Келли выглядела намного старше своего возраста.
   Свидетелей в церкви собралось совсем немного, всего пять человек, не считая Хэма. Кроме специально приглашенных, не появился ни один человек, даже на улице перед церковью. Именно так, как и хотел Натаниэль. Он получил еще одно доказательство того, что это действительно его город.
   После окончания церемонии бракосочетания гостей пригласили в большой дом на холме на свадебный ужин, роскошь которого всех поразила. Жареный гусь, ветчина, сладкий батат, кабачки, хлеб домашней выпечки; три вида пирогов – и все это было приготовлено заблаговременно самой новобрачной.
   Нат пытался протестовать:
   – День свадьбы – особенный день для женщины. Она не должна в этот день хлопотать на кухне. Пусть Рена Ламберт займется ужином, она уже предложила свои услуги.
   – Только не сегодня. Ты же знаешь, они все думают, что ты женился на ребенке. Вот я и хочу, чтобы они поняли раз и навсегда, что Келли Хилл Найт – взрослая женщина и хозяйка дома. Во всех отношениях.
   Нат, восседавший во главе стола, разрезал мясо и подавал его гостям. Келли сидела напротив, на другом конце, Хэм – по правую руку от отца, за ним Алва Ламберт – пожилой племянник Ната, владелец магазина и почты, худой, сутулый, близорукий, с хрипловатым, словно шуршащим, голосом. Он то и дело обращался к Нату, неизменно называя его «дядя Нат», словно напоминая присутствующим о существующих между ними кровных узах. Его жена, вялая, худосочная Рена, говорила мало, глядя на новобрачную с завистью и едва скрываемой враждебностью.
   По левую руку от Ната сидел Уолтер Кэмпбелл, работавший главным мастером в каменоломне, тучный жизнерадостный пятидесятилетний мужчина с угольно-черными волосами и красным носом – сказывалось влияние многолетнего и обильного употребления домашнего яблочного сидра. Его жена Сыозан, сидевшая рядом, выглядела еще более тучной и вела себя еще более шумно и жизнерадостно, чем муж. Старый Сайрус Найт любил Уолта Кэмпбелла как сына. Что касается Ната, то Уолт, пожалуй, единственный из всех, пользовался его полным доверием. Шестнадцатилетняя дочь Кэмпбеллов Люси на празднике не присутствовала.
   Последним за столом сидел Карл Мейджорс, богатый вдовец, хозяин большого серого дома за рекой. Его присутствие на свадебном ужине явилось уступкой Ната молодой жене. Он пошел на это очень неохотно и лишь потому, что это был ее день.
   – Ты с ума сошла! – воскликнул Нат, когда она впервые заговорила о том, чтобы пригласить Мейджорса. – Мы с ними не друзья и никогда не ходим друг к другу в гости.
   Келли по-кошачьи прищурила глаза.
   – Значит, пришло время это изменить. Двое самых богатых людей в округе должны лучше узнать друг друга.
   – Не понимаю, для чего.
   Она положила свою маленькую руку на его массивную ляжку и стала медленно поглаживать. Так опытный дрессировщик усмиряет дикого зверя.
   – А я не понимаю, почему бы этого не сделать. На прошлой неделе я прочла статью в «Клинтон геральд» о том, что Карл Мейджорс подписал большой контракт с правительством штата в Олбани на свой кирпич. Я считаю, что на крышах всех домов, построенных из его кирпича, должен использоваться сланец Найтов.
   Нат вскочил на ноги.
   – Громы небесные! Сланец Найтов на чудовищных коробках из красного кирпича?! Да мой отец перевернется в гробу!
   Келли не стала продолжать эту тему.
   – Ну, если ты боишься, что Мейджорс не примет приглашение, тогда, пожалуй, не стоит звать его.
   Нат расхаживал по комнате, как старый разъяренный лев в клетке. Седые волосы и борода, казалось, встали дыбом.
   – Не примет приглашения?! Ха! Мейджорсы пятьдесят лет ждут такого случая. Во всем штате лишь немногие могут похвастаться тем, что сидели за столом у Найтов. Не примет! Ха-ха! Прибежит, можешь не сомневаться!
   Келли закусила губу.
   – Ну что ж, если ты считаешь, что это удобно…
   Приглашение Карлу Мейджорсу послали, и он его принял.
   Для Келли его появление явилось самым ярким событием дня.
   Мейджорс прибыл на своем большом прогулочном «мерсере» с открытым верхом. Начищенные по такому случаю фары и черные лакированные дверцы сверкали, красные спицы колес мелькали, как праздничные карусели на День независимости. Хотя уже выпал первый снег, а сплошная облачность грозила новым снегопадом, Мейджорс приехал с непокрытой головой. На заднем сиденье стоял ящик с французским шампанским. Келли по достоинству оценила подарок, да и у остальных женщин он вызвал приятное возбуждение. Сьюзан Кэмпбелл пила шампанское так, будто это слабый яблочный сидр. После третьего бокала она начала кокетливо хихикать, отчего заколыхалось все ее грузное тело. Карл Мейджорс, сидевший слева, стойко и даже с юмором сносил ее толчки локтем и нескончаемые рассказы об ухаживании ее мужа, их медовом месяце и брачной жизни.
   Рена Ламберт, с опаской, маленькими глотками выпившая первый бокал пенистого напитка, тут же согласилась на второй. На ее бледных щеках появились яркие пятна румянца. Хэм отпил лишь половину из своего бокала, в то время как его отец, Уолтер Кэмпбелл и Алва Ламберт мгновенно осушили бокалы. Им не терпелось покончить с этим и открыть бутыль с крепким сидром, охлаждавшуюся в кладовке.