Бояджиева Мила. Бегущая в зеркалах

   Йохим остался на палубе с Нелли. Намотав на голову тюрбан из лилового шифона, девушка вытянулась в шезлонге и, пуская сигаретный дым через ноздри, полузакрыла глаза. "Если тебя не тянет говорить по-французски, можешь квакать по своему" - лениво бросила она Йохиму. Он облегченно вздохнул, превратившись из гостя в хозяина положения, а Нелли, говорившая по-немецки с забавным акцентом, приобрела дополнительную привлекательность иностранки. Несмотря на видимую отстраненность и даже некоторую высокомерность, девушка оказалась очень разговорчивой. Ее подчеркнутая открытость, должная, по-видимому, демонстрировать независимость от всяческого этикета, предполагала ту степень откровенности, которая редко возникает при первом знакомстве. За пять минут Йохим узнал многое о ее семье, живущей в фактическом разводе, о любовниках матери и побочных заработках отца, о студенческих баталиях с преподавателями, которые она горячо поддерживает, презирая отупевших от сытого благополучия в буржуазном болоте "стариков", о ее парне, бросившем университет и Нелли с кровоточащей раной в груди и отчалившим босым и абсолютно налегке в далекую Индию, чуть ли не пехом.
   - Так что я теперь - свободная девушка, но трахаться с кем попало, как это сейчас принято, не собираюсь, - она угрожающе глянула на Йохима, "загоравшего" в полной дорожной экипировке - в брюках, рубахе и даже теннисных тапочках.
   - Отдыхай спокойно, - заверил он. - Я не сексуальный маньяк и не полиция нравов. К тому же - жених, догуливающий последние холостяцкие дни.
   Нелли хмыкнула:
   - Заявление, достойное киногероя 30-х годов. Но что-то не верится: сидишь, такой застегнутый на все пуговицы, боишься расслабиться. Наверное, за себя не ручаешься, - она иронически прищурила зеленые, по-восточному подтянутые к вискам глаза.
   - Да, я скромный. И сгораю на солнце. А кроме того - далеко не такой плейбой, как Дани, чтобы демонстрировать экстерьер и навязываться очаровательным француженкам... Работа у меня мрачная, характер скрытный, спортом не увлекаюсь, к сексу отношусь разумно.
   - Разумно? - Нелли возмущенно привстала, - Вот уж определение меньше всего сюда подходящее. Мне кажется, секс может быть каким угодно, но самые ценные, редкие его экземпляры появляются вне разума и логики... Вне привычек, законов, становясь экстремальным событием. В голосе Нелли появились менторские интонации.
   - Ну ты прямо как на лекции в клубе молодых супругов. А по сути-то все гораздо проще, - и Йохим, с удивлением понимая, что он впервые обсуждает ту тему, да еще с малознакомой женщиной, пустился в откровения, пытаясь подвести для себя самого итоги собственного опыта. Он вспомнил ту ночь на чердаке с персиковым вкусом на губах и ощущением, что мир перевернулся, открыв, наконец, свою подлинную суть. А потом что-то ушло, схлынуло. Агрессия чувств, завоевавших и подчинивших на какое-то время всю территорию его Я, оказалась надуманной, ложной. Эротическая окраска действительности поблекла, эмоции улеглись, обосновавшись в специально отведенном им уголке жизни и обозначенном понятиями супружества, брака.
   -Значит, ты с этим завязал, - констатировала Нелли, - То есть хочешь сказать, что ни на кого, кроме твоей Ванды, у тебя просто не стоит?
   Йохим не успел ответить.
   - Ну что, флиртуете? - показался над палубой бронзовый торс Дани.
   - Обсуждаем немецкую лингвистику, - огрызнулся Йохим.
   - Сворачивайте научную дискуссию - перед вами остров "Монте-Кристо", то есть - "Сан-Остин-Браун".
   Прямо по курсу, метрах в пятистах от них возвышался каменный берег, резко ограниченный с двух сторон, так что сразу было понятно, что это всего лишь небольшой кусок суши, хотя и монументальный. Огромный, плавающий в синеве торт из каменных слоистых глыб, украшенных пышно взбитым "кремом" цветущих бело-розовых кустов и деревьев, венчало оригинальное строение, как продолжавшие своими линиями естественные природные формы скалистого рельефа. Геометрические конструкции из стекла и металла, пронизывало солнце, стоящее за "спиной" дома. В небольшой глубокой бухточке покачивался на воде мощный катер авиационных очертаний, а на бетонном причале уже кто-то стоял, сигнализируя гостям взмахами рук.
   - Вон твой мафиози уже заждался, пока вы там возились с мотором, съязвил Йохим. Яхта благополучно причалила и девушкам, помогая высадиться, протянул руку очень крепкий, коренастый мужчина, оказавшийся темным мулатом. Под тонким, журнально-элегантным летним костюмом угадывался прочный каркас мышц, молодое лицо с полу-европейскими чертами выражало приветствие.
   - Малло, помощник и друг мсье Брауна, - представил Дани друзьям темнолицего крепыша.
   - Шеф просил меня приветствовать вас и сообщить, что ждет вас ровно в семь часов к ужину. А пока - вы можете расположить в своих комнатах, сообщил Малло, провожая гостей по крутой каменной лестнице к дому.
   В холле с квадратными колоннами и стенами из светлого ракушечника было сумрачно и прохладно. Бесшумно ступая по мягкому светлому ковру, компания поднялась на второй этаж, где от полукруглой открытой веранды, выходящей на южную сторону, расходились коридоры. По тонким колоннам балюстрады, поддерживающей стеклянный куполообразный потолок и витому металлическому парапету струились откуда-то сверху тяжелые лозы глициний, покрытые нежными сиреневыми соцветиями.
   Малло распахнул две двери визави, находящиеся в самом начале коридора, предоставив гостям выбирать себе апартаменты и партнеров. Девушки свернули в комнату на солнечной стороне и оттуда сразу же послышался радостный визг. Стеклянная стена большой светло-бежевой гостиной, распахнутая настежь, представляла собой огромную картину, автором которой мог быть только какой-нибудь вконец измученный унылой зимой северянин. Теперь он, не сдерживаясь и отступая от всяческого правдоподобия позволят себе чрезмерность и слащавость, наваливая в изобилии все то, по чему истомилась его оккупированная холодом и мраком душа.
   Прямо от балкона уступами спускался к синеющему морю фантастический сад. Среди поляны крупных красно-желтых тюльпанов, собравших в свои венчики подобно высоким бокалам, золотистый солнечный свет, в окружении пальм, похожих на огромные, оперенные изумрудной ботвой ананасы серебрилась зеркальная гладь причудливо изогнутого бассейна. Чуть ниже, на лужайке, среди букетообразных кустов олеандра манили к отдыху белые кресла и шезлонги, а еще ниже, за полями цветущих роз, синело море, поднимаясь к высокому горизонту острыми клинышками белых парусов. Все это эдемское цветение, не знающее ни бурь, ни серости дождевых облаков, благоухало, жужжало пчелиной суетой и нежилось под лазурным, без единой помарочки, небосклоном. Воздух был плотным от ароматов, вселяющим уверенность в бескрылый полет. Казалось, что стоит только распластаться на упругой воздушной струе - и плавно заскользишь, касаясь животом тюльпанного ковра, прямо в прозрачную прохладную воду... Сильвия потянулась, подняла руки и счастливо зажмурилась:
   - Здесь просто невозможно не быть счастливо!
   Апартаменты мужчин выглядели более строго, открывая вид на затененную каменистую гряду и бухточку с причаленной яхтой. Бар был полон разнообразными напитками, а в спальне под бархатистой синевой покрывала, величаво застыло монументальное супружеское ложе.
   - Да, Ехи, так проводить ночь нам с тобой еще не приходилось... присвистнул, заглянув в опочивальню, Дани. - -А сейчас - водные процедуры и одеваться - форма одежды - свободная.
   ... В точно означенное время компания встретилась в холле под суровый звон больших старинных часов, и веселые шуточки, сопровождавшие оглядывание друг друга: все были при полном параде. Дани, в элегантном, бледно-голубом легком костюме тянул по меньшей мере на лорда. Сильвия, окутанная легким, почти прозрачным облачком палевого шифона, в греческого типа сандалиях, опоясывающих икры ремешками, выглядела юной нимфой. Ее темные волосы, стянутые на макушке толстым золотистым жгутом, падали на шею и щеки блестящими пружинистыми завитками. Нелли, высокая, с королевской осанкой и вздернутым подбородком, делающими взгляд прищуренных глаз высокомерно-презрительным, была облачена во что то легкое, необъятное, затканное черно-золотым восточным орнаментом. Высокие разрезы снизу до бедер и на груди, доходящие почти до талии, позволяли любоваться шоколадной, лоснящейся кожей.
   Йохим мог бы показаться провинциально-скромным, если бы не смотрелся так стильно.
   - Ты прямо как со страниц Скотта-Фитцджеральда - сплошная ретруха, с удовлетворением прокомментировал Дани сконструированный другу костюм: белые мягкие, мешковатые брюки и жилет с цветными полосками геометрического орнамента. Рукава сорочки пришлось закатать до локтя, верхнюю пуговичку воротника расстегнуть, волосы на висках и шее состричь, предоставив длинным прядям возможность свободного падения. Йохим и Дани как будто сошли со страниц разных журналов - один из интерьера светского раута, другой - с английской лужайки, оборудованный для игры в гольф.
   В столовой, обставленной совсем в ином стиле, чем верхние помещения, можно было бы представить аристократических персонажей Агаты Кристи, уже слегка нашкодивших и ждущих разоблачения. Тускло мерцали зеркала в тяжелых бронзовых рамах, солидно лоснились полировкой панели красного дерева, покрывающие стены, Высокомерно и холодно позвякивало пышное хрустальное оснащение большой бронзовой люстры.
   От окна с вишневыми бархатными шторами двинулся к вошедшим элегантный мужчина среднего возраста, среднего роста и средне-плотного телосложения, протягивая для приветствия руку.
   - Остин Браун, - представился он гостям. - Надеюсь, Дани предупредил вас, что официоз и церемонии здесь не в почете. Вначале займемся едой. Ужин скорее сытный, чем изысканный, мне показалось, что в вашем возрасте это важно. А удовлетворять сразу два условия, увы, не удалось - пришлось отпустить повара на съезд профсоюзов. Восторги и претензии за все, что представлено на столе, направляйте в адрес Малло и мадам Лани. Сам автор, к сожалению, присутствовать не может - у него ответственное дело. Официантов не будет, самообслуживание и вольный порядок блюд. Но тосты не отменяются.
   Подождав пока гости наполнят тарелки, Браун поднял бокал с вином:
   -Я вижу, что вы голодны, знаю, что вы веселы и потому буду короток и очень серьезен... Этот бокал я поднимаю в честь Даниила, моего юного друга, с которым нам пришлось пережить немало интересного. За его ответственность, легкий нрав и чистоту души, что, конечно, звучит старомодно. Большого тебе плавания, Дани.
   Все выпили и сосредоточились на еде, представленной в разнообразии. Большой овальный стол позволял использовать обильную старинную сервировку шеренги хрустальных бокалов, разнообразные блюда, салатницы, трехъярусные вазы, всевозможные соусницы, подставочки, розетки, старинное серебряное фраже времен Наполеона, свободно располагались на его обширном белом поле, были загружены разнообразной снедью, не требовавшей особых кулинарных усилий.
   - Предлагаю попробовать национальное блюдо, популярное в Восточной Европе в летний полдень, когда одурманенные жарой работяги возвращаются с поля домой, - Браун жестом пригласил приступить к действию мадам Лани, держащую большую супницу. В то время как гости разливали в тарелки серебряным черпаком что-то коричневое, звенящее кусочками льда, хозяин объяснил:
   - Это, собственно, первое и второе блюдо, вместе взятые, а может быть, и десерт - в зависимости от состоятельности семьи. Здесь мелко нарезанные овощи, травы, кислые сливки и главное - сама жидкость, называющаяся, кажется КВАС, если я точно произношу. Квас - что-то среднее между пивом и пэпси. Приготавливается здесь у меня лично мадам Лани по специальному рецепту с добавлением хмеля и изюма. Хотя я напрасно распространяюсь. Возможно, кто-то из вас даже больше осведомлен в хитростях славянской кулинарной школы. Ты, Дани, ведь француз только наполовину?
   - Мой отец - австриец. А если отбросить венский снобизм, то с коктейлем, унаследованным еще от Австро-Венгерской империи, гарантировать чистоту расовой принадлежности просто невозможно. Вполне возможно, что какие-то мои
   предки хлебали этот ваш "КВАШ" буквально каждый день, причем.
   - А Йохим-Готтлиб, по-видимому, полноценный австриец. Кто ваши родители? - обратился Браун к молчаливому гостю.
   - Я сирота. Вырос с бабушкой и дедом, который был католическим священником, а бабушка - словацкая крестьянка.
   - Ага, вот видите, значит и вас этим блюдом не удивишь, - заметил хозяин.
   - Зато я - чистокровная француженка, причем - парижанка, но при всем этом терпеть не могу снобов, - вставила Сильвия для убедительности тряхнув головой.
   Боюсь, что мне похвастаться оригинальностью происхождения не удастся. Где-то, в глубине родословной, я чуть-чуть турчанка, - сказала Нелли. - Но вместе с отцом, служившим в самых разных местах мира, я жила в Германии, Италии и даже в Константинополе. А вы, мсье Браун, скорее уж похожи на итальянца, чем на немца.
   Все уставились на Брауна. Его лицо, на контрасте со светло-бежевой тканью костюма, действительно было очень смуглым, так что улыбка казалась особенно белозубой, а густые волосы, зачесанные назад, смоляными. И в глазах, столь темных, что зрачки совсем не выделялись, было что-то южное, помимо черноты, какая-то насмешливо-авантюрная искорка. Особенно "итальянскими" в Брауне были виски - почти седые, довольно длинно низко отпущенные, и усы, еще совсем черные.
   - Нет, увы. Мне приходилось жить в Италии, где меня действительно принимали за своего, пока я не начинал говорить с моим ужасающим акцентом. А теперь пора отведать горячего и, главное, налить вина. Думаю, что за горячим не будет слишком бесцеремонно называть меня просто Остин.
   Ужин, действительно, был сытным, так что расположившаяся на веранде с мороженным, компания чувствовал себя отяжелевшей и расположенной к беседе.
   - Остин, - начал Дани, - Ты уже слышал про Йохима, и у меня есть кое-что новенькое про него. Но в начале расскажу всем присутствующим маленькую историю... Для съемок фильма нам пришлось побывать с Остином и оператором в самых разных местах планеты, сразу скажу - не очень веселых. Мы даже дня три пробыли с ним по ту сторону "железного занавеса" в СССР, в одном городе на большой ихней реке, где Остин хотел снять совсем короткий, отнюдь не парадный сюжет. К нам была приставлена переводчица, плохо говорившая по-французски, но зато, наверное, имеющая чин в их ЦРУ, забыл как оно там называется, а! - КГБ - "комитет безопасности". Она грудью закрывала от нас все, что не соответствовало версии советской пропаганды о процветании социалистического общества. "Иностранцы только и приезжают сюда, чтобы фотографировать помойки и каких-то фальшивых нищих. А посмотрите, разве не лучше заснять наши новостройки, памятники, парки, наши дворцы, клубы и школы!" - вдохновенно призывала она и однажды привезла нас, вместо необходимого нам объекта, в какую-то школу, где у бюста, изображающего бородатого Фиделя Кастро, маршировали с барабанами и горнами дети в красных шейных платках. Мы сняли это на пленку. А потом нас повели в саму школу, где в большом зале, в стеклянной витрине я увидел... знаешь что, Ехи? - Не угадаешь, - нашего тевтонца с копьем! Ну точь в точь такого же. Представляешь его там, в этой унылой стране, в этой школе с портретами вождей в каждом классе, вылепили какие-то девчонки из общества юных коммунистов! То есть, понимаешь, они - кажущиеся чуть ли не монстрами думали и делали то же самое. Тогда я, распираемый воспоминаниями юности, рассказал Остину про наши гимназические подвиги... А теперь, Остин, этот длинновязый скромняга - ведущий хирург знаменитой австрийской клиники.
   - Ну, ты здорово преувеличиваешь, Дани! - покраснел Йохим. Начинающий хирург и притом, без особой надежды и даже старания когда-либо стать просто очередным.
   - Ладно, ладно, знаю я твою скромность. От мании величия ты не умрешь, - многозначительно прокомментировал заявление друга Дани.
   Йохиму пришлось рассказать немного о жизни Граца и клинике Вернера. Затем все узнали, как выставила своего мужа-игрока, а вообще-то репортера, Сильвия, и какими настроениями дышит Сорбонна. Девушки, заинтересованные короткими комментариями Дани об австрийской столице, решили при первой же возможности посетить Вену вместе. Браун с нескрываемым удовольствием наблюдал за молодежью.
   - А знаете, Йохим, для меня Австрия - это прежде всего
   - Венский вальс. Я солидарен в этом банальном утверждении, наверное, с половиной мира и виной тому - американцы. Мне было около двадцати, когда по всем странам прокатила эпидемия "Великого вальса". Помните, красавица Милица Кориус и эта головокружительная музыка. Я познакомился с актрисой в 50-м годом в Нью-Йорке, куда она эмигрировала из фашистской Германии. Она жила в огромном особняке со своим мужем - очень состоятельным, родовитым немецким аристократом и двумя детьми, и больше не снималась. "Великий вальс" был единственным американским фильмом, к которому любящий муж допустил Милицу, присутствуя лично на всех репетициях и съемках и вынудив студию Голден Меер снимать великолепную примадонну в натуральных бриллиантах. Павильон в киностудии был оцеплен полицейским кордоном - ее диадемы, колье и серьги стоили больше самого фильма... Да она и в 50-м, где-то теперешняя моя ровесница была прекрасна и весь вечер пела нам русские романсы. Милица - москвичка. Ее брат и сестра до сих пор живут в СССР. У русских фильм назывался "Большой вальс", т.к. эпитет "великий" мог быть применен только отношению к вождям советской власти" - Остин поднялся и включил магнитофон. Звуки штраусовского вальса, кружа и заманивая, окрасили вечер, навсегда слившись для присутствующих в единую вкусовую гамму с воздухом, морем, цветением и юностью, с этим домом, островом и человеком, так что стоило после появиться в памяти чему-то одному - и звучал весь оркестр.
   - Тогда, девятнадцатилетним мальчишкой, я был околдован этой экранной сказкой, - задумчиво продолжал Остин. - Потом, взрослея, стал относится к ней с нежной снисходительностью, как к милой детской привязанности мишкам, игрушкам, книжкам. И только сейчас понял - символ великого и прекрасного должен быть простым и наивным. И неизбежно - банальным, то есть всеобщим.
   Мы все силимся различить в своих судьбах знаки божественного промысла, понятную и осуществляющуюся в обозримых жизненных приделах справедливость. Но как не напрягайся, мудрый замысел в отдельной человеческой жизни часто не просматривается: нелепые обиды, бессмысленные потери, великодушие и жертвенность, оставшиеся без вознаграждения, без малейшего намека на какую-то высшую благодарность. Сказки и притчи - эта реализованная справедливость, осуществленный на деле Главный закон человеческого существования: возмездие грешникам, награда праведникам.
   - Да, я помню, - вставил Дани, -как мы, мальчишки, сидящие в зале, были благодарны людям, собравшимся на венской площади, чтобы приветствовать старого Штрауса, когда-то не признанного и обиженного. Огромная толпа пела его вальс, а старикан плакал. И плакали зрители, умиленные торжеством справедливости.
   - Сентиментальность - это так мило, так старомодно, как дедушкин велосипед, - Нелли выпустила струйку дыма. - А главное, сквозь слезы умиления, воспетые Дани, можно не замечать несправедливость, жестокость, алчность - все те болезни, которыми страдает это славное, доброе, умиляющееся над любовной сказочкой общество.
   - Господи, вечно ты со своей социальной критикой. Это же фильм ПРО ЛЮБОВЬ! Непростую любовь, возникающую не между обычными мужчиной и женщиной, а между двумя художниками-соавторами. В каком бы обществе это не случилось - это чудо, о котором можно только мечтать, - Сильвия задумчиво протянула руки к морю, будто собираясь кого-то обнять. - Как же, наверное, здорово танцевать, когда за дирижерским пультом стоит твой возлюбленный, написавший эту чудесную музыку для тебя, живущий - для тебя! Я знаю, что была бы гениальной!
   Сильвия встала и, войдя в полутемную гостиную, начала танцевать. Ее тонкое, гибкое тело, подсвеченное лампой из глубины комнаты, казалось совсем легким, невесомым, подвластным изгибам мелодии, словно легким порывам ветерка. Она танцевала здорово, это был даже не вальс: Сильвия танцевала молодость, счастье, любовь, чувствуя с каким восторгом следят за ней синие глаза Дани.
   ... Уже совсем стемнело, черная южная ночь усыпала гигантский купол над головой мириадами звезд. За черной бархатной полоской моря невидимая земля искрилась гирляндами ярких огней - горели фонари набережных, окна домов, витрины и рекламы, создавая над Лазурным берегом светящуюся дымку. Вальсы кончились, но никому не хотелось говорить.
   Прервал молчание Йохим:
   - Вы, Остин, сказали, что главный закон рода человеческого возмездие грешникам, награда праведникам. Но кто полномочен судить, карать и миловать? Какому высшему суду доверите вы это, если религиозное чувство в вас недостаточно сильно? Я читал книги русского писателя-классика Федора Достоевского и много размышлял тогда - что есть зло? Как отличить добро от зла? Каким прибором измерить?
   - Понимаю вас, Йохим. Я думаю - личной совестью каждого. Хотя и она, как все земное, часто барахлит, сбивается с ориентиров, заложенных в душу, очевидно, свыше, какой-то мудрой силой, как ее не назови. Человек, если он нормален, испытывает потребность в добре и красоте, как нуждается в питье и пище, в продолжении рода. Даже сбитый с толку общепринятыми законами и мерками, он томится по доброму деянию. Он хочет быть хорошим перед лицом какого-то единственного зрителя, которого он сам и придумал лучшей, изначальной частью своего существа... Я знаю одного американца, выпускающего пистолет "Беретта", ставший знаменитым, как любимое оружие Джеймса Бонда. Так вот он, разбогатевший и расширивший свое производство за счет потребности человечества в убийстве, содержит местный оперный театр, куда регулярно выводит на премьеры всех своих рабочих-оружейников... А фашистские палачи, известные своим пристрастием к великой классической музыке, вдохновлявшиеся Бетховеном и Моцартом? Где их добро и зло?... Ладно, друзья, мы можем здесь профилофствовать всю ночь, но так ничего и не решим. Предлагаю перед сном прогуляться к морю, мимоходом осмотрев мой маленький "музей"."
   ...Большой зал в доме Остина был превращен в своеобразную галерею, где кроме картин и нескольких скульптур были выставлены самые разные предметы, неведомо как сюда попавшие - какое-то ветхое, изодранное знамя, старая коллекция уже поблекших бабочек, круглые часы под стеклянным колпаком и даже абсолютно заурядный кирпич, покоящийся в специальной витрине.
   - Я не коллекционер и не знаток искусств. То, что вы здесь видите сувениры моего жизненного пути, чрезвычайно для меня ценные. За каждым из них - целая история или судьба. Эти картины, - Остин указал рукой на левую стену, - действительно представляют художественную ценность, а те - махнул он в дру
   гом направлении, - чисто личную. Хотя, может, и художественную тоже. Говорят, что это зачастую решает только время.
   Внимание Йохима привлекла небольшая икона в потемневшем серебряном окладе, лежащая в застекленной витрине.
   - Я, кажется, знаю, - это православная икона Божьей Матери, - сказал он хозяину. - У моей бабушки-славянки была похожая, и у нее все время мерцал огонек. Я даже помню с детства слова молитвы, которую она шептала перед сном, стоя на коленях: "Свята Марья, Матка Божия..."
   - Это ты по-каковски декламируешь? - поинтересовался Дани.
   - Кажется по-словацки, а может - по-русски. Эти языки на слух иностранца трудно неотличимы, как вы считаете, Остин?
   ...Потом все спустились к пустому пляжу и Сильвия, еще находящаяся во власти музыки, медленно пошла в воду прямо в сандалиях и шифоновом платьице. Она просто не замедлила движения на ступенях каменной лестницы, продолжая двигаться все дальше и дальше. Все молча смотрели, как светлый силуэт погружается в черную бездну. Потом, уже исчезнув по плечи, Сильвия обернулась и, подчиняясь какой-то звучащей для нее одной мелодии, направилась к берегу. Ее плавное, бесшумное, без всплесков и брызг, движение казалось фантастическим трюком, а рождающееся из тьмы, обрисованное складками ткани, тело - мраморной скульптурой. Выросшая на берегу, Сильвия мелко дрожала, даже в темноте было видно, как сияют ее глаза:
   - Вода очень теплая. Меня знобит от волнения - я боялась раздавать морского ежа - их здесь полно.
   Остин снял пиджак и укутал плечи девушки.
   - Пойдем-ка, новорожденная Венера, - обняв подругу, Дани направляясь с ней к дому. - Я буду сочинять для тебя песни. Когда-то я просто блистал в гимназическом хоре. Помнишь, Ехи, - "Песнь моя летит с мольбою"? - напел он уже издали.
   Йохим, задержавшийся на берегу, метнул в воду круглую гальку, не уверенный, что последует всплеск - так тиха и бездонна была черная гладь. Но вода ответила... Йохим колебался. Он понимал, что не сможет рассчитывать сегодня ночью на общество Дани, но не знал, как поступить - остаться ли в саду или составить компанию Нелли. Вопрос решился просто.