Бояджиева Мила. Бегущая в зеркалах

   Этот визит Луки в клинику к изувеченной возлюбленной был решающим. Черная траурная повязка на рукаве означала, что он свободен - неделю назад Арманда умерла на руках плачущих сыновей и мужа.
   Теперь вдовец стоял на коленях, уткнувшись лицом в Алисины ладони и боясь поднять глаза на ее страшные бинты. Он просил Алису стать его женой через год, как только позволят формальности траура. Он привез фиалки и пучки влажных росистых цветов лежали у алисиных ног.
   - Невесты такие не бывают, - вздохнула она сквозь наворачивающиеся слезы. - Поздно, слишком поздно.
   Лукка целовал ее взмокшую от слез повязку, мягкий ежик на макушке, судорожно сжатые руки. Он горячо шептал о любви и преданности, обещая заботу и непоколебимое восхищение...
   Теперь, увидев ответ в безжалостном зеркале, Алиса кляла утешительные заверения Луки, убеждавшие ее в могуществе мединице, да и самого доктора Динстлера, поддерживающего эти иллюзии. Она все еще оставалась максималисткой, привыкшей рубить сплеча. Луку она больше никогда не увидит, докторам не поверит - таково было решение озлобленной испуганной Алисы. Она - урод и должна начать жизнь изгоя.
   Но не тут-то было. Что-то незримое и уже знакомое опустилось на Алису - теплый туман, разливающийся от макушки до кончиков пальцев. Сейчас он был утешителен, бережно-ласков, баюкая мягкой волной. Хорошо! Да чего же все хорошо! Игрушечные города, как под крылом самолета, крошечные домики, улочки, люди... Игрушечный островок, маленькая девочка - огромное море! Как любила Алиса эту девочку, эту синюю гладь, на которой покачиваясь и дробясь, улыбалось ее отражение: прежнее, потерянное лицо Алисы...
   11
   Йохим готовился к заключительной коронной операции - той ринопластике, недостатки которой он когда-то живописал Нелли. Увы, изучение новейших данных в этой области не добавило ничего интересного - ставка в основном делалась на мастерство и профессионализм хирурга. Йохим был убежден, что починить нос, даже находящийся в значительно более плачевном состоянии, чем у мадмуазель Грави, он сумеет. Сейчас же задача намного усложнялась - он должен был вернуть этому сложному биологическому прибору не только функциональные особенности, но и тот первозданный вид, без которого ее лицо попросту будет другим.
   Йохим рассматривал фотографии Алисы, разбросанные повсюду в его комнате. Он знал наизусть каждый изгиб и линию, но продолжал вчитываться в изображения и удивляться. Анатомическая алгебра не могла объяснить гармонии: все время что-то оставалось за пределами рационального. Как же здесь все было виртуозно и непросто - в этом лице! Этакое совершенство, создаваемое одним взмахом кисти, одним штрихом - но штрихом гения. Линия лба, следующая по переносице к самому кончику носа была упрямой и насмешливой. Видимо, выпуклость лобной кости и чуть вздернутый кончик носа, находились в неком постоянном диалоге, выявляя объемную сложность характера своей владелицы. Форма и вырез ноздрей - о Боже! Йохим лишь подозревал, что красота - вещь очень тонкая. А теперь он должен был сотворить ее своими руками.
   ... Операция очень затягивалась и Леже никак не мог понять, почему так нервничает и чего же добивался Динстлер - все возможное было сделано в первые сорок минут. Когда он наконец посчитал свои действия завершенными, то поднял руки в окрвавленных перчатках - знак капитуляции.
   Ощущение поражения не покидало Йохима на протяжении тех мучительных дней, когда послеоперационные осложнения не давали возможности оценить окончательный результат. Он без конца наведывался к пациентке, словно надеясь проникнуть взглядом под толщу повязки.
   Однажды, плутая рано утром в раздумьях по парку, Йохим наткнулся на Алису. Присев на корточки, она кормила белок орешками. Услышав шаги, Алиса предостерегающе подняла руку.
   - Тихо, тихо, не спугните: сейчас к еде подбирается вон тот крупный самец. Он очень осторожен, но эти орешки так заманчивы...
   Йохим замер за спиной Алисы, а метрах в трех от него, разглядывая человека черными бусинами, застыл зверек с торчащими кисточками на ушах. Мгновение длилась немая сцена: зверек колебался между протянутой рукой Алисы, наполненной орехами и инстинктом осторожности.
   Хруст ветки под ногой Йохима - и белка пустилась наутек, мелькая пушистым рыжим хвостом.
   - Вот видите, доктор Динстлер, - Алиса поднялась, отряхивая платье, такие чудные зверьки, но меня боятся. Даже в животных заложено эстетическое чувство. Я слишкомтак ужасна.
   - Нет уж, испугался этот ваш трусливый самец именно меня. И согласно вашей теории - неспроста. Моя некрасивость отталкивает.
   Алиса с интересом посмотрела на Йохима:
   - Вы что, решили мне подыграть? Хотите перехватить инициативу? Не выйдет. Я вас огорчу - вы вполне симпатичный, обаятельный мужчина.
   Они направились по тропинке вдоль пруда.
   - Мы так давно и близко с вами знакомы, мадмуазель Грави, а в сущности, совсем не знаем друг друга. Я все время изучал ваши фотографии и насочинял бог весть сколько сказок про чудесную девочку Алису. Наверное, мне и не надо знать большего...
   - Тем более, что чудесной девочки уже нет. Она превратилась в чудище. Тоже как в сказке.
   - А прекрасный принц ее расколдовал... - в тон Алисе добавил Йохим. - Когда-то для меня это было очень серьезно, то есть, что я - отнюдь не прекрасный принц. Я хорошо понимаю, что в интересе мужчины к своей внешности есть нечто патологическое. Такая паталогия у меня была с детства. Нет-нет, не то, что вы думаете! - испуганно замахал руками Йохим. - Я был очень неприятным ребенком, неуклюжим подростком и остро переживал свою внешнюю непривлекательность. Это стало навязчивым комплексом. Но только потом я понял, что относился к своему лицу, телу, к этому, как утверждают индусы - плотскому скафандру, заключающему нашу бессмертную душу, как относится придирчивый критик-эксперт к плохо сделанной вещи - к халтуре, к низкопробному ремеслу... Вам трудно меня понять. Полноценность личности накрепко связана с физической полноценностью. Вам, от природы одаренной совершенством, трудно понять ощущение недоделанности, второсортности, которое сопутствует некрасивости. Так в обществе респектабельных людей, обладатель рваной обуви, воровато подсовывает ноги под стул, а человек, обделенный приличной внешностью, редко обладает настолько сильными личностными качествами, чтобы пренебречь этим и не чувствовать себя обиженным. Кроме того, очень часто именно внешние качества, и чаще всего у женщин, предопределяют жизненный успех.
   - Да, чувствуется, что вы ведете "обстрел" этой темы из-за противоположного окопа. Потому что какие-то жестокие люди вбили вам в детстве мысль о неких физических недостатках, а у вас не нашлось сил противостоять внушению - вы вошли в роль, свыклись с ней и теперь рассматриваете все вокруг с позиций "лишенца", переоценивая чужие привилегии, - Алиса чувствовала, что "заводится". Ее жизненный опыт свидетельствовал совсем о другом.
   - Да, я была милашкой, куколкой и, наверное, очень счастливым ребенком... Я не знаю, какую роль в моей женской судьбе играла моя внешность - но, поверьте доктор, никакой жар-птицы я не ухватила. Напротив - все время будто расплачивалась за что-то... - Алиса поравила свою повязку и они некоторое время молча шли рядом.
   - Речь не обо мне. Разговор-то у нас теоретический. Если бы вы были повнимательнее, доктор Динстлер, то заметили бы, что часто принимаете за красоту фикцию, видите то, что вам показывают. Особенно умеют пустить пыль в глаза женщины. Самоуверенность, жизнерадостность, ощущение своей привлекательности - и все. Все вокруг уже восторженно ахают - "хороша"! Вот, например, наша Жанна. Как вы ее находите, чисто теоретически, конечно?
   - Жанна очень милая. Это тот тип женщины, которую всегда кто-то добивается. Наверное, уже в школе у нее было полно ухажеров.
   - Но при этом она коротышка, толстоногая и нос у нее - просто пуговка! Ага, "квалифицированный эксперт" - вас провели. И правильно, я думаю и ее сынишка и замечательный муж, да и мы все вокруг, с удовольствием, да именно с удовольствием смотрим на нее. Она радует... Не то что ваша, временами очень кисла, физиономия...
   - Я доволен, мадмуазель Грави, что сегодня работаю ковриком у ваших ног - вам даже нравится по нему топтаться. Да, и возможно - это моя истинная профессия, - обрадовался Йохим разговорчивости своей замкнутой пациентки.
   - Кстати, а где сейчас муж Жанны? Он, кажется, шофер на дальних рейсах?" - вдруг поинтересовалась Алиса.
   - Не знаю толком. В сущности я нелюдим и малообщителен. Верно от того, что дурные люди внушили мне с детства, что у меня отвислый нос, Йохим шутливо вздернул подбородок, изображая самодовольство.
   12
   И вот наступил день, когда лицо мадмуазель Грави должно было освободиться от повязок, от уродства, от тяжких напоминаний пережитого. Было условлено, что вначале пациентку осмотрят профессор и ведущий врач, после чего она будет представлена на обозрение медперсоналу клиники.
   Алиса сидела под яркими лучами ламп в центре хирургической, сдерживая руки, тянущиеся к непривычно обнаженному, открытому лицу. После шести месяцев повязок и масок, она чувствовала себя голой. Оба мужчины разглядывали ее лицо, щупали, надавливали, растягивали кожу, обмениваясь загадочными терминами. Так, наверное, ведут себя ихтиологи, вытащившие из глубин редкий экземпляр морской фауны. Трудно было понять по их реакции, что же все-таки происходит - радуются ли они добыче или собираются выкинуть эту редкость подальше в воду.
   Мнения разошлись. Леже, скинув гору с плеча, считал, что его клиника с помощью Динстлера одержала большую победу. Йохим же был разбит и удручен. Конечно, он знал, что чудо полного возрождения красоты невозможно, что серьезные повреждения поддаются в лучшем случае удачной корректировке, то есть ликвидации очевидной аномалии. Но если бы это было другое лицо! На этом же, единственном, обожествляемом, каждое нарушение гармонии вопило о его, доктора Динстлера, несостоятельности. Некоторая асимметрия черт была явно заметна, хотя и не бросалась в глаза, рубцы еще розовели, навязывая свою неуместную геометрию, а нос - нос, конечно, был далеко не тот. Не плохой, но не тот! Йохим готов был орать от отчаяния. Алиса заметила это и быстро пробежала руками по лицу:
   - Что, что вы там увидели, доктор, что случилось?
   - Ничего особенного, мадмуазель Грави! Все прекрасно. Доктор Динстлер просто чрезвычайно переутомлен, - елейным голосом успокоил пациентку Леже и жестом выпроводил Динстлера из кабинета.
   ...Утром, в день выписки больной, Йохим караулил в саду, надеясь перехватить Алису до прибытия визитеров - родных и, конечно же, жениха. Он прождал более часа в беседке и уже собирался уходить, когда увидел размашисто шагающую по тропинке фигуру. Алиса, вопреки своему здешнему обыкновению одеваться в траур, была в чем-то светлом, оказавшимся льняным костюмом типа "сафари" и в бежевой косынке, повязанной до бровей концами назад. Не глядя друг другу они сели на скамейку.
   - Куда вы запропастились, доктор? Я ищу вас по всей клинике. Я знаю, что уже полгода вы живете с постоянной мыслью о моих проблемах и сделали больше, чем удалось бы кому-либо другому. Я нахожу себя вполне сносной и очень благодарна вам... Но... вы дурной человек, Динстлер, вы боитесь смотреть на меня и я, как вы тогда в детстве, чувствую себя обделенной и несчастной...
   - Алиса, простите, мадмуазель Грави, я должен, обязательно должен объясниться с вами, прежде чем мы расстанемся. Возможно, вы сочтете меня сумасшедшим ну, во всяком случае - со странностями. Я и сам не знаю, как к этому относится, просто наваждение какое-то...
   Стараясь быть точным и меньше поддаваться эмоциям, Йохим рассказал про девочку-соседку, про свой хирургический крест, несомый тяжко и безрадостно, про встречу с фотографией Алисы и свое возвышенное, самозабвенное врачебное миссионерство. Он упорно рассматривал носок своего ботинка, ковыряющего песок под лавкой и боялся поднять глаза на Алису. В поле его зрения белела ее рука, обнаженная до локтя, по кторой ползла красная в черную крапинку "божья коровка". Алиса слегка взмахивала рукой, заставляя букашку взлететь, но та лишь на мгновение поднимала твердые полукружья, показывая оранжевые прозрачные подкрылки, и снова опускала их, продолжая озабоченно семенить к алисиному запястью. Рука послушно повернуась, испуганный жучок по дорожке голубой пульсирующей жилки выбежал в открытый амфитеатр ладони, и уже оттуда, из самого центра - стартовал, превратясь в жужжащий летательный аппарат.
   - Это она от моей песенки. Знаете детскую "Божья коровка улети на небо...
   - Алиса, да вы меня совсем не слушаете. Я вовсе не хотел смутить вас своими признаниями. И не хотел быть надоедливым. Простите. - Йохим попытался встать, но был остановлен алисиной рукой.
   -Сидите и не церемоньтесь. Я сразу заметила, что вы раздваиваетесь... Ну так бывает, когда телевизор плохо настроен. Моя голова теперь несколько не в порядке, но еще до того,
   как это поняла не только я сама, но и доктор Бланк, что-то изменилось для меня в этом мире, стало не так... Не знаю, должна ли я вам рассказывать то, что не касается вашей специальности, то есть из области психопатологии... Но..., может быть, вы, именно вы, что-то поймете, раз уж и вас тоже донимают какие-то... странные мысли... Йохим, вы, наверное, заметили, что в вашем присутствии я вела себя не совсем обычно...
   - Старались не смотреть на меня?
   - Именно. После вашего первого визита, тогда на рассвете... Я, видимо, дремала и видела какую-то женщину, кормящую чаек с борта белого катерка. Солнце, барашки на синей воде, панамы... Но мне почему-то было не по себе. Я пыталась освободиться, но видение не исчезало. А потом появились вы, одновременно - у моей постели и там - на борту катерка... Ах, боюсь, это невозможно объяснить. Ну, ваш силуэт стал как-будто двоиться, я понимала, что уже не сплю и вы говорите со мной. Но "настроить телевизор" мне никак не удавалось. Я еще была очень слаба и плохо отличала явь от сна, тем более, эти обезболивающие таблетки, ну, вы знаете. Однако и потом, уже без сомнения, наяву, вы появлялись не один, а с каким-то "призвуком", "отражением".
   - Значит, вы заметили, что я все время таскал на себе груз невероятной мучительной ответственности. Я верил, что должен и смогу вернуть миру чудо вашей прелести. Поймите же, что для меня речь шла не о спасении внешности красивой женщины. Я возомнил себя Рембрандтом, Веласкесом, а может - Богом... Но я не смог, я всего лишь человек, обычный человек. Простите мое бессилие и - прощайте!
   Они поднялись и впервые обменялись долгим пристальным взглядом.
   - Как же вы все-таки прекрасны! - с болью выдохнул Йохим.
   ...Забирать Алису приехали мать и Лукка. Они сговорились и чтобы не ставить Алису перед мучительным выбором, подкатилил к санаторию вместе - в огромном черном таксомоторе. В этом совместном визите было что-то семейное, как и в согласованности общих планов: вначале Алису доставят в Париж, откуда через неделю Лукка увезет ее в путешествие, возможно на Гавайи. Месяц вдвоем под солнцем и пальмами, короткая зима, а весной, в сезон фиалок - свадьба в Парме - среди уветов и дряхлой чинности старинного замка. "Сколько бы девушек, не раздумывая расстались со свими хорошенькими носиками ради такой перспективы", - думала Алиса, припудривая еще отекшую скулу, перетянутую атласной ленточкой шрама.
   Провожать мадмуазель Грави к машине вышел чуть ли не весь медперсонал санатория. Все желали ей счастья, а Жанна принесла букет чайных роз из собственного сада. Не было Динстлера. Из окна второго этажа, он наблюдал оживленную сцену прощания с ощущением, что не раз видел все это в каких-то фильмах: лаково-рояльная крыша автомобиля, шляпка с вуалеткой на Елизавете Григорьевне, песочный костюм Алисы, черная вьющаяся макушка элегантного итальянца, цветы, носовые платки, белые халаты и где-то в самой гуще розоватая лысина "крошки Леже". Вот захлопнулась передняя дверца за Елизаветой Григорьевной и Лукка уже распахнул заднюю, Алиса нагнулась, собираясь нырнуть в темное нутро, но распрямилась, закинув голову: ее взгляд, быстро пробежав по фасаду санатория, отыскал за двойной стеклянной рамой Йохима. Он отпрянул вглубь комнаты, как от электрического разряда. Секунда - и машина скрылась в зеленом тоннеле кленовой аллеи.
   Алиса покидала санаторий со странным чувством: ей хотелось бежать поскорее от этого места, где оказалась не по доброй воле и не в радости, где прошло столько мучительных, гнетущих дней, но что-то держало ее, не давая насладиться свободой. Когда автомобиль выехал за ворота парка и Лукка заглянул Алисе в лицо, ожидая увидеть радость избавления, грустная сосредоточенность удивила его. Уже на спуске к морю, Алиса вдруг ожила, встрепенулась, всплеснув руками:
   - Вспомнила! Наконец-то вспомнила!
   - Ты что-то забыла, милая? - обернулась к дочери Елизавета Григорьевна.
   - Успокойся, мама: это не важно... Посмотрите-ка лучше, какое огромное, синее, какое высокое - ну немного выше горизонта - море! Ах, как же я по тебе, ласковое ты мое, соскучилась!.
   7. ЙОХИМ ГОТТЛИБ
   1
   Еще в июле, накануне последней, завершающей операции, в санатории объявилась Нелли. Она приехала к Йохиму на каникулы - с чемоданами и крошечной болонкой, которую только что по пути купила на воскресном рынке.
   - Это совершенно стерильная собачка - смотри, вся белая и чистая просто клубок ваты! - протянула Нелли Йохиму повизгивающего щенка. Он недоуменно рассматривал свою гостью, свалившуюся откуда-то из другой жизни. Собственно, сосредоточенный на предстоящей операции, Йохим даже толком не огорчился помехе - его чувства и мысли, не касающиеся ринопластики, целиком атрофировались. Нелли быстро сообразила, что до восьмого августа Доктора лучше не трогать и в компании местного клуба любителей истории, совершала регулярные экскурсии по близлежащим окрестностям.
   Когда автомобиль, увозивший пациентку Йохима скрылся из вида, Нелли предъявила ультиматум:
   - Ну все, дорогой мой спящий красавец, начинаем реанимацию. Вечером ресторан "Альпийская избушка", а с завтрашнего утра - недельный отпуск, который тебе обещал Леже. Мы теперь с тобой можем позволить пожить на Ривьере, в пятизвездочном отеле, а не в каком-нибудь затрапезном придорожном шалаше. И, кстати, как там твой Остин? Он ведь нас, помнится, приглашал?
   Йохим встряхнулся, как пес после купанья, отгоняя дурман: "Все. Надо расслабиться. Точка: сюжет исчерпан. А вывод: ты, Ехи, не Бог - и не притязай! Ты ослаб - значит кушай побольше витаминов! Ты свихнулся - значит держись за нормального, то есть - за Нелли."
   И он старался. Старался стать сильным и веселым. Он купил автомобиль - подержанный "ситроен" и Нелли ловко рулила по горным дорогам. Милые семейные пансионаты на побережье, дорогие отели с ночными дансингами, ночевки под звездным небом в автомобиле и на прохладных пляжах, музеи, концерты и дешевые пивные с пьяными песнями под аккордеон - они перепробовали все. Лишь к Остину не попали - он был в недосягаемой "командировке". К концу второй недели "диагноз" вырисовался Йохиму с безнадежной ясностью: он не может больше выносить этот отдых, слышать светски гнусавящий прононс Нелли, не может есть, пить, спать. Он вообще больше ничего не может.
   Он сидел у ночного моря на теплой от дневного солнца гальке, считая звезды и чувствовал, что не в силах усмирить закипающую злость: "самое лучшее сейчас, было бы утопиться, но не выйдет: вместо благородного ухода будет сопливая истерика". У машины краснел уголек неллиной сигареты и что-то позвякивало. Потом появилась она сама, неся стаканы и бутылку гавайского рома.
   - Крепковато, но это единственное, что я нашла под сидением.
   Йохим взял стакан, наполнил его до верху и выпил одним духом, наслаждаясь недоумением Нелли. А потом, уже проваливаясь в сон, он радовался победе: "Истерика не состоялась, мы придушили ее вместе с этим убойным гавайцем". - "Что ты там бормочешь, боцман? Я всегда думала, что махнуть так без закуски целый стакан рома может только бывалый моряк", нехотя шутила, предчувствуя неладное Нелли.
   ...Йохим вернулся в клинику за пять дней до оговоренного Леже срока. Он обошел полупустой в это время года санаторий, посидел в саду на алисиной скамейке. Он еще чувствовал, как отрывает от своего свитерка вцепившиеся руки Нелли, как бормочет что-то невнятное в ответ на ее слова любви, как утирает ей слезы и раскуривает для нее сигарету, как уверяет, что приедет к ней осенью, а она грозит немедля отравиться, разбрасывая из сумочки пустые флаконы снотворного...
   Безлюдный парк с пышными клумбами напоминал о приближении осени. Соцветия роз увядали, роняя в некошенную траву яркие лепестки, и кое-где в кленах краснели пряди стареющих листьев. В траве что-то зашуршало и Йохим увидел зверька, устремившегося к нему в поисках лакомства. Ветка лиственницы еще качалась, зверек замер, поднявшись на задних лапках. "Наверное, это тот самый алисин "пугливый самец". Или какой-нибудь другой за лето отъелся - ишь какой пушистый и шустрый" - подумал Йохим, пообещав себе вернуться сюда завтра с орехами.
   Ее белки, ее скамейки, ее шрамы, книги, фотографии , ее тень везде, никуда не сбежать. Конечно, это было наваждение, психоз - мадмуазель Грави не покидала Йохима. Заново продумывать детали операции, изобретать новые подходы, выискивать ошибки стало для него единственным занятием, в которое он погружался с мазохистским самозабвением. Хуже всего было то, что ни поправить сделанного, ни "прокрутить" заново весь сюжет он не мог, да и надежде на его продолжение зацепиться было не за что - Грави навсегда ушла из его жизни. Йохим собирался обратиться к психиатру за помощью: видеть Алису по нескольку раз в день, думать о ней, стало для него необходимостью, наркотиком, зависимость от которого не ослабевала со временем. Напротив пружина заворачивалась все туже.
   ...Последнее воскресенье августа - повсюду ярмарки и праздник сельское веселье обтекало пустующий санаторий со всех сторон, как воды островок. Было видно, как по ленточке серпантина движутся грузовики, фургоны, тянутся подводы и автобусы. Фермеры, торговцы, кочующие общины евангелистов, виноделы со своим ходовым продуктом и просто ротозеи, рассчитывающие полакомиться свеже-копченным угрем с кружкой молодого пива, померяться силой на обязательных "кулачках" или поплясать в веселой толчее под разливистую гармонику, направлялись в маленькие городки, разбросанные на пологих холмах.
   "Последнее воскресенье августа, - у нашей реки, конечно, как обычно, гулянье и Корнелия продает свои душеспасительные книги и комаров, наверное, - тьма. На берегу визжат и хохочут дети, играя в салочки, а какой-нибудь угрюмый мальчик прячется от них в кустах барбариса... Неужели же там, год за годом проигрывается один и тот же сюжет? А вдруг? Ведь достаются к Рождеству из ящика на чердаке каждый год одни и те же елочные игрушки и тот же кукольный театрик, где над яслями сверкает Вифлиемская звезда из погнутой фольги, а у волхвов из-под тюрбанов топорщится пыльная пакля. И стареющие мальчики, показывая все это детям и детям детей своих, еще сильнее любят эту пожухшую паклю, выцветший бархат "небес" и трогательную роскошь фольги", - грустил Йохим, выруливая на шоссе и следуя туда, - куда ехали сейчас все - к ближайшему городу.
   Сен-Антуан, расположившийся на зеленом холме был одним из заманчивых пунктов в карте туристических маршрутов. Округлая спина несущего его холма располагалась в первом ярусе от моря, прямо над "партером" Лазурного берега, прикрытая с тыла круто вздымающимся амфитеатром горных вершин. Уже издали хорошо были видны крепостные средневековые укрепления на самой вершине, вокруг которых уступами теснились старые дома из желтоватого камня, а дальше - город сползал вниз, редея и молодея. Чем дальше от крепостной макушки - тем больше зелени и меньше построек, а чем обширней сады - тем современней и комфортабельней выглядели дома.
   Главная ярмарка развернулалсь на центральной площади города среди старинных стен городской ратуши, исторического музея и собора, с утра оглашавшего окрестности колокольным звоном. Йохиму пришлось оставить машину внизу - проезды в центр города были перекрыты и узкие улочки представляли собой ряды лавок и лотков, среди которых прогуливалась нарядная толпа. Чинные семьи, от мала до велика одетые в отутюженные национальные костюмы разных Альпийских районов, голоногие веснушчатые туристы с фотоаппаратами, темнолицые цыгане, зыркающие исподлобья смоляными глазами, собаки, козы, лошади, жующие овес в холщевых торбах, и даже огромный медно-зеленый петух, пытающийся склевать прилипшее к брусчатке конфетти - все это шумное, многоголосое окружение - жующее, поющее, торгующееся у лотков, разбрасывающее пестрые листочки лотерейных билетов, испугало Йохима. Голова кружилась, он шатался и бледнел, как трагической Пьерро в гуще карнавала, но все же шел, удаляясь от своего спасительного "ситроена".
   Он не знал, что ищет, но когда увидел старую даму, одиноко стоящую у выщербленного каменного фонтанчика, сразу понял, зачем зарулил сюда. Дама, действительно, была очень стара, как этот покрывшийся зеленью камень, выдолбленный корытцем, как треснувшие стены, укрепленные рогатой чугунной загогулиной. Она умоляюще смотрела на Йохима - единственного любопытного, притормозившего у ее крошечного прилавка. На потертом бархатном платке, сохранившем остатки бисерной вышивки, были разложены вещицы, извлеченные, по=видимому, из ее пропахшего гвоздикой камода. Здесь были какие-то вилочки с витой филигранной ручкой, табакерки, бусы и то самое, к чему магнитом притянуло блуждающий взгляд Йохима. Алая прозрачная рубиновая капля, вправленная в золотой ободок с "лапками", изображала "божью коровку". Крошечная мордочка из черной эмали и прорезь крыльев, рассекавшая камень, создавали иллюзию жизни, казалось, что букашка вот-вот отправится в путь.