Бояджиева Мила. Бегущая в зеркалах

   Ничего не надо было уже обдумывать, решать, можно было просто плыть по течению: русская речь прозвучала паролем, обещавшим главное покровительство Высших инстанций, взявших, наконец, ее под опеку.
   "Значит, всезнающий Некто услышал и понял меня. Значит Там пожалели нас и Он - будет жить..." - пробивалось к Алисе сквозь сладкую усталость.
   Она дремала в каком-то кемпинге, ожидая Остина, улаживавшего дела с автомобилем и вернувшегося в сопровождении доктора. Дремала в маленьком самолете, стартовавшем в дождевую морось, а потом в большой машине, легко несущейся по широкой автостраде среди темных окутанных ночной прохладой холмов. Алиса чувствовала, что это уже иная ночь, не та, оставленная на взлетной полосе, но не знала, откуда взялось это ощущение. Она слышала долгий разговор Остина с шофером, вполгололса, на итальянском, но не могла понять ни слова. Все это происходило помимо нее, где-то в стороне от главного единственно важного сейчас смысла: "самое страшное уже позади. Я смогла, я выстояла, я спасла Йохима..."
   Алиса отчетливо, до мелочей помнила утро следующего дня, подступившего уже в другом мире, как будто на черно-белом экране вдруг проступили краски. Огромное, тающее в медовом сиропе теней бледно-золотистое пространство: высокий сводчатый потолок с овальными живописными медальонами - что-то пасторально-игривое с стиле Ватто или Буше, отливающий перламутром штоф на стенах, большое, оправленное бронзой венецианское зеркало в радужных брызгах на резных полях, широкая кровать с нежным объятьем атласной перины и букет роз, уже разворачивающих коралловые бутоны. Высокая ваза китайского фарфора стояла прямо на ковре у изголовья и свежие, влажные цветы источали слабый терпкий аромат - запах утреннего счастья, предвещающего бесконечный радостный день.
   Кремовый шелк спущенных штор с трудом сдерживал напор яркого солнца. Алиса с удивлением обнаружила на себе белую батистовую сорочку, застегнутую до подбородка на мелкие пуговки, а рядом в кресле, в позе непринужденного ожидания расположились ее брюки и свитер, вернувшие сразу сбивчивые, нетерпеливо накинувшиеся воспоминания.
   Эти вещи сопровождали ее в другой жизни. Именно в этом свитере покинула она дом в Сан-Антуане, его стягивала с себя в кемпинге и держала в руках, пока доктор, приведенный Остином, выслушивал грудь холодным фонендоскопом. А потом, проглотив какую-то таблетку, медленно отчалила в другое измерение, перемешавшее сон и явь.
   Был ли в самом деле аэропорт со светящимся коридором стартовой дорожки, шоссе, среди спящих холмов, ночной сад с запахом цветущей мимозы и встречающая их у подъезда дома в круге тонких колонн седая женщина, придерживающая на полной груди шерстяную вязаную шаль? Она потом поила Алису горячим отваром каких-то трав в огромной, тепло освещенной очагом кухне. Мраморные черно-белые плиты пола, диккенсовская посуда, отливающая медью на резных деревянных полках и тонкое золотое колечко, глубоко врезавшееся в пухлый безымянный палец, придерживающий дымящуюся чашку?...
   ...В дверь спальни постучали. Боком раздвигая двойные створки, в комнату вплыла та самая вчерашняя женщина, оказавшаяся шустрой черноглазой толстухой. В одной руке она держала вешалку с отглаженной Алисиной блузкой, в другой, протянутой к постели, телефон.
   - Алиса, девочка, мы с бабушкой так рады, что ты решила погостить у Остина! - вырвался из трубки голос Елизаветы Григорьевны. - Прошу тебя, не торопись домой: я бодра и под внимательной опекой. Займись собой, позагорай, поиграй в теннис, побегай по окрестностям. Во Флоренции уже, наверное, весна в разгаре! - Голос матери звенел вдохновение, полностью соответствуя картине, открывшейся за распахнувшимися с торжественным шелестом театрального занавеса шторами. Окно оказалось широченным, представляя визитную карточку флорентийской весны: гибкие, зазеленевшие виноградные лозы, падающие откуда-то сверху, ветки кустов, будто вставших на цыпочки, чтобы протянуть к окну гроздья мелких ярко-желтых соцветий, чистейшую небесную лазурь в оттенке и высоте которой уже угадывалось торжество раннего потепления, особенно старательно окутывающего темные, игольчато-пушистые кроны старых пиний.
   Рассеянно слушая голос матери, неспешно рассказывающей какую-то парижскую новость, Алиса вытащила маленькую карточку, притаившуюся среди колючих стеблей розового букета. "Поздравляю с началом новой весны. Остап. 1 марта 1970 г."
   - Да, мам, тут уже вовсю весна. И я непременно буду греться и бегать по лесам, - Алиса положила трубку и решительно отбросив перину, кинулась к окну. Здесь, в солнечном прямоугольнике, наполненном золотистой метелью, она с наслаждением потянулась так, что хрустнули косточки и по спине рассыпались небрежно сколотые волосы. "А что если у Остина и в самом деле есть теннисный корт?" Мысль, залетевшая по ошибке, как мотылек к огню, показалась Алисе неуместной шуткой. Она плюхнулась в кресло, уткнувшись подбородком в колени. "Да кто же ты, какая ты, в самом деле, Алиса?.."
   - Доброе утро, синьорита Алиса" - неслышно появилась рядом толстуха. - Меня зовут Изадора, я домоправительница сеньора Брауна. Вы давеча, должно быть, не запомнили имя, можно звать меня просто - Дора. Вашу блузку выстирали, а рубашка, вы извините... Сеньор Браун сказал, что ваши вещи прибудут позднее, пришлось взять мою сорочку - я старуха, ношу простое белье, да и все эти нейлоны пекут кожу, аж жуть. Вы не беспокойтесь - она совсем новая, в шкафу лежала на всякий случай... - Дора по-видимому любила поболтать, но заметив, что гостья не переменила позу и к разговору не расположена, решила удалиться. - Свет в ванную комнату зажигается здесь. Завтрак ждет вас на веранде. А хозяин будет не раньше чем через час. Просил показать вам сад. Если, конечно, пожелаете.
   Алиса пожелала, но Дору беспокоить не стала, пошла осматривать владения Остина сама. Небольшая трехэтажная вилла в стиле Ренессанса располагалась на холме, так что с каменной террасы, по углам которой возвышались огромные мраморные вазоны, уже переполненные цветущей бегонией, открывалась великолепная панорама. Пологие холмы с рощицами кипарисов и пиний спускались к голубой изогнутой ленте Арно, за которой громоздился розовато-терракотовый город: красная черепица крыш, купола соборов, высокие башни, звонницы. Прямо под верандой толпилась группа старых эвкалиптов, будто стесняющихся своих голых стволов. Было тихо и вольно, как бывает всегда под весенним небом, освобождающим от всего, кроме малых грехов созерцать и дышать.
   Алиса опустилась в плетеное кресло и с наслаждением приступила к исполнению своей жизненной миссии: она созерцала и дышала, получая удовольствие от каждой порции свежего, хвойно-эвкалиптового воздуха, пропущенного через легкие, от каждой новой детали обнаруженной скользящим окрест взглядом.
   Здесь ее и нашел Остин.
   - Вот ты где, Лизавета! Извини, задержался. Сиди, сиди, будем строить планы, - Остин пододвинул второе кресло. - - Смотри, вон там краснеет островерхий купол, как шапка Мономаха. Узнаешь? Это Санта Мария дель Фьоре - святая Мария-цветочек. По-детски мило и странно для такой грациозной, но все же громадины. Этот дом, когда лет пятнадцать назад мне предложили его в агентстве недвижимости, назывался тоже Каса дель Фьоре. Цветы и святые - непременные участники местной жизни, - Остин тронул плечо Алисы. - Послушай, не грусти, по-моему, все складывается отлично. Елизавете Григорьевне я сказал, что вытащил тебя сюда, рассчитывая заполучить крепкого партнера на корте. Да так оно, в сущности и было - приволок беднягу почти насильно. Тот доктор из Сан-Антуана, что приходил вчера в кемпинг, советовал немедля вывозить "супругу" к солнцу, подальше от этого сумасшедшего Ари. Это циклон так назвали, ты разве не слышала? Так от него, как сообщало радио, уже только на Ривьере за неделю случилось пять самоубийств и множество еще какх-то аномальных явлений...
   - Каких самоубийств? - Алиса подалась вперед, вцепившись в плетеные подлокотники.
   - Дурацких, конечно. Наркоманы, престарелые неврастенички. Леже сказал - я только что звонил ему в клинику, - что у него пациентка пропала - сбежала ночью после удачной подтяжки лица. Они с доктором Динстлером до сих пор ее ищут.
   - С доктором Динстлером? Ты точно слышал - с Динстлером?
   - Ну да, конечно, ищут с утра и даже заявили в полицию, - поспешил исправить свою оплошность Остин. Он уже знал, что Йохим отсыпается у Армана, и подозревал о некой связи между ним и событиями на шоссе, но по выражению лица Алисы понял, что ситуация куда сложнее.
   - Вот что, девочка. Я должен быть еще вчера на другом полушарии. Залетел сюда по случаю, поглядеть, как дела у Доры. Оставляю тебя пока хозяйничать - живи сколько хочешь. Только прошу, не убегай сразу - ну сделай усилие, угомонись. Здесь красота какая ранняя - рисовать и рисовать! Воздух можно резать кусками и есть - пахнет арбузом, а вкус клубники. Дора славная тетка, почти русская деревенская баба, хотя и подлинная каталонка, но такая сердобольная, болтливая и поплакать любит - ты только расскажи ей что-нибудь жалостливое. Она бездетная вдова, ты ей сразу приглянулась.
   - Конечно, несчастная калека - просто находка для сердобольной старушки, - буркнула Алиса.
   - Эх, Лиза, при чем здесь это! Знаешь, что она сказала мне, уложив тебя в постель? - "Спит, говорит, красавица наша, золотистая вся - словно Ангел!"
   - Ладно, поняла, беру Дору в Арины Родионовны.
   - Но одной нянькой я не ограничусь. Приставлю к тебе еще парочку опекунов. Один, вернее - одна, сама напросилась. Лаура должна тебе понравиться - изящная, умница и немного злючка, знаешь, такая породистая борзая. Журналистка, да еще с политическим запалом - здесь ее многие "высокосидящие" сильно побаиваются. Всегда жутко занята, увлечена, но почему-то сама предложила: "Хочу твою кузину - я сказал, что мы в дальнем родстве- по Флоренции повозить". Через час она будет здесь, чтобы отправиться с тобой по магазинам - я подумал, не стоит тревожить маму пересылкой твоего гардероба.
   - Мне вполне достаточно одного магазина. Я не слишком теперь привередлива, да и светские рауты в нашу программу, кажеся, не входят, категорически заявила Алиса.
   - Ошибаешься, ошибаешься, милая. Здесь как раз светская жизнь бьет ключом. Думаешь, только в прошлом веке знаменитости здешние места осаждали? Куда не посмотришь: "здесь жил Гоголь, а там вилла Чайковскго, а вот - дом Рахманинова". Да не делай такие испуганные глаза - еще не сезон. Начнут съезжаться в конце апреля. А вот с господином Жулюносом я тебя непременно сведу. Он из семьи литовских эмигрантов, потомственный лекарь, увлекается всякими особыми, экзотическими методами.
   - Так, опять врач, - Алиса с укоризной посмотрела на Остина. Значит меня вообще нельзя оставить без очередного психиатра? Чего вы все так испугалис, ходите кругами - ты и мама. Эта вчерашняя история на дороге - случайность! Не собиралась я кидаться с обрыва! И если бы ты не выскочил из-за поворота как сумасшедший, я сейчас сидела бы в Париже под родительским крылом - только и всего!
   - Я рад, что выскочил как сумасшедший, иначе не грелись бы мы здесь сегодня с тобой, на солнышке. И скучать бы этому дому и пустовать аж до мая. А Жулюнос не психиатр, а стоматолог, я дружен с ним, хотя иногда и лечу у него зубы.
   - С зубами у меня тоже не все в порядке. Прости, Остап, я сегодня такая "гадкая девчонка", хотя и взрослая тетя, просто от того, что ты меня балуешь.
   - Что делать - привык! Первый раз я увидел тебя вообще - с куклой. Помнишь, Александра Сергеевна показывала мне в своем кабинете редкое издание Толстого, а тут врываешься ты - растрепанная, щеки горят, колени в ссадинах, и в руке Арлекин такой тряпочный с бубенцами на шапке. Оказывается из-за этой куклы у вас там целая потасовка вышла. Я еще подумал - а вот и Наташа Ростова!
   - То есть - ни девочка, но и не девушка? Мне, действительно, лет тринадцать было. Хотя этого случая не помню начисто. А впервые увидела тебя, вернее - запомнила, много позже. К маме приятельница ее стала часто захаживать. Только ты к нам - и она тут же. И я как-то подслушала, что Веруся на кухне кому-то сказала: "Мсье Браун - жених хоть куда!" И значит= мама эту Лару специально для тебя приглашала, сватала то есть. Тут я уставилась во всех глаза - жених! Слово-то какое - русское-русское и смешное! Это, наверное, потому что вокруг сразу колокольчики заливаются деревенские, гармони по околицам поют.
   - И веточка черемухи за кокарду картуза засунута, -подхватил Остин. Это все литература, Лизанька, литература.
   - А у тебя, что - жизнь? Я ведь так толком и не знаю, с какой стороны ты русский? Бабушка все темнила, мол, второе поколение эмиграции, дальняя ветвь...
   - Ветвь-то дальняя. Только, как половицы гудят на свадьбах от пляса в многолюдных квартирах советских, как рекой разливается самогон под малосольный огурчик, как женихаются молодые на волжском бережке - это я близко знаю.
   - Ну вот, наконец признался. Теперь угадаешь, что я попрошу тебя? Говори со мной, пожалуйста, всегда так, по-русски, когда мы одни. Это будет наш заговор и наш тайный язык... А литовца твоего, дантиста, так и быть, осчастливлю знакомством, а может даже - пломбой. Жевать-то тут, как видно, с твоей хозяйственной Изадорой, придется не переставая.
   2
   Лаура оказалась совсем не такой как по описанию Остина представила себе Алиса. Голубая маленькая спортивная машина подкатила прямо к крыльцу, из нее выскочила высокая девушка в вылинявшей джинсах. По тому, как подцепила она на плечо большую плетеную сумку, как закинула голову, помахав загорелой рукой сидящим на террасе Остину и Алисе - "конский хвост" прямых черных волос задорно обмахнул плечи - было понятно, что если она и "злючка", то от переизбытка энергии, а не от худосочной желчности.
   Вблизи выяснилось, что Лауре уже под тридцать и что у нее именно тот тип лица, который может преображаться в различных персрнажей от Феи до ведьмы в зависимости от намерения владелицы. Крупная, мастерская лепка, немного гиперболизирующая основные детали за счет пренебрежения мелочами, смуглая матовая кожа, белозубый оскал охотно улыбающегося рта.
   - Лаура, - по-мужски протянула она Алисе руку и тут же уселась за стол. - А кофе мне лучше бы черный и погорячее. Куда это Дора запропастилась? - Чувствовалось, что она здесь человек свой и скрывать этого не собирается.
   Остин и Лаура принялись обсуждать какого-то неизвестного Алисе человека, по-видимому, журналиста, живо и весело, понимая друг друга с полуслова. Тон доверительной близости сразу расставил все на свои места. Алиса с легкой обидой уступила Лауре ведущую партию, отрешенно разглядывая лужайку.
   Остин заметил это и решительно изменил тему.
   - Я улетаю завтра, Лаура, и у нас еще будет время все обсудить. Сейчас главная моя забота - Алиса. Я уже говорил тебе, что Алиса художница, натура артистичная. Я подхватил ее на горной тропе по пути в Париж и выкрал, в сущности, спасая от тамошнего дикаря Ари. Без всякого багажа. Я думаю, тебе, Лаура, не надо особенно уж усердствовать. Твои возможности в мире моды могли бы потрясти и мадам Рокфеллер, но в данном случае задача иная: экипировать туристку, желающую сохранить в толпе свое инкогнито.
   Лаура окинула изучающим взглядом Алису.
   - Это не просто. Алису в толпе не спрячешь, даже если это толпа из голливудских звезд, а она одета в маодзедуновскую униформу.
   - Странно, мне недавно говорили нечто подобное и я начинаю подозревать, что это просто-напросто гуманная лесть. Моя внешность теперь могла бы порадовать только полицейского чинушу, составляющего опись "особых примет": слева над бровью шрам, лицо ассиметричное...
   - Хватит, хватит, Алиса! - перебил Остин. - Ты увлекаешься. Это слишком похоже на кокетство. Кто заметит малюсенькие недостатки на фоне роскоши! Ну не будешь же ты выискивать где-нибудь в галерее Уфицци работу никому неизвестного художника с подписью "Школы Рафаэля", когда рядом и сам маэстро и Тициан и Боттичелли...
   - Я сразу заметила твои шрамы, - сказала Лаура закуривая. - Мы, женщины, безжалостно внимательны друг к другу. И если приятеля еще можно провести - подсунуть за "натурель" парик, накладные ресницы, закамуфлированный пудрой прыщик на носу, будь уверена, что лучшая подруга ничего не упустит - ни морщинки, ни стрелки на чулке, ни унции лишнего веса! - она мастерски выпустила дым через ноздри. - Знаешь, Алиса, я, как говорят, с порога заметила на твоем лице следы бедствия, но у меня дрогнуло сердце от ревности, хотя в самоуверенности мне отказать нельзя.
   Вот уже четверть часа я внимательно наблюдаю за Остином, неужели устоял? И знаете, каков результат моих наблюдений - вы с ним не пара. Друзья, близкие, давнишние, быть может, но - не пара! Нет этой ниточки тонюсенькой, насмерть привязывающей... А посему - я спокойна и весьма расположена к благодеяниям. - Лаура загасила сигарету и поднялась. - Едем, Алиса, одеваться и сделаем все возможное, чтобы каждый, кому сия картина будет явлена в обрамлении, был бы нокаутирован на первой секунде.
   И они отправились в маленькое путешествие, сократив благодаря общительности Лауры период приятельского сближения до минимума. Выруливая из узеньких дорожек среди садов и рощиц на автостраду, она уже общалась с Алисой так, будто совершила с ней кругосветное путешествие в одной каюте. Причем, отсутствием ответного энтузиазма, ничуть не смущало общительную итальянку.
   - Ладно, ладно, я пока не вытягиваю из тебя признаний, даже в обмен на собственные, - Лаура до отказа опустила стекло и раскурила новую сигарету. - Ничего, что дымлю? Вообще-то я обещала Остину бросить. Мы с ним почти обручены. "Почти" - потому, что у него какой-то особый "бизнес", как он говорит, и жизнь абсолютно сумасшедшая: мотается по всему свету, черт знает где, возвращается усталый, помятый, как беспризорная собака и его приходиться долго "одомашнивать" - отмывать, одевать, откармливать любимым супом из красной свеклы и капусты... Мы вместе уже почти пять лет, правда, с большими интервалами. Самым долгим совместным житьем был нам медовый месяц - целых две недели неразлучно у горного озера в какой-то охотничьей хижине. Это было что-то отдельное, особенное, не из сих мирских радостей купание в ледяных водопадах, лошади с длиннющими белоснежными гривами, костры в ночном лесу, бабочки лохматые, чуть не с воробья, закаты, рассветы, радуги в полнеба - и все только для нас. Знаешь, когда вдвоем на краю света и от счастья хочется умереть!
   - Знаю. Бывала, правда, не так далеко. Мой "край" был в Шемони и без костров, но в сущности, думаю, такой же: умереть хотелось от счастья. А пришлось - с горя... Но это - другой разговор.
   Лаура мельком взглянула в зеркальце на притихшую Алису.
   - Извини, что я так с откровениями накинулась. Ужасно рада, что могу поговорить с тобой об Остине. Такой редкий случай - ты любишь его, но не любовница, ценишь, уважаешь, но не собираешься заполучить. А может, ты его еще просто не разглядела? Хотя это невозможно. Мои подружки кладут на него глаз сразу - не мудрено, он - как золотая десятка - я видела у него такую русскую старинную монету с профилем царя - в куче дерьма.
   Ох уж эти наши богемные красавчики! Остин совсем другой, в нем сразу чувствуется редкое, наидрагоценнейшее мужское качество - надежность. Надежность - это все: сила, смелость, благородство, ум. Когда знаешь, что всегда, в любой ситуации ты сможешь им гордиться, что никогда тебе не станет неловко за свой выбор. А у меня критерии не занижены - было из чего выбирать... И к тому же он нежный. Надежный и нежный - просто невероятно! Лаура радостно засмеялась. - Представляешь, например. этот рыжий культурист с чувственной рожей, рекламирующий "Кемел" вдруг начнет предлагать взбитые сливки или новую марку стиральной машины, призывая собратьев разделить с женами тяготы домашней работы! Он так любит детей! Я имею в виду Брауна, конечно. Это секрет, но здесь целый приют существует на его деньги, а двойняшки садовника - абсолютные бандиты - ошиваются в доме целый день. Гоняя мяч на персидских коврах! Думаю, что это далеко не все благодеяния Остина... У нас будет трое - мы уже решили. Мне тянуть больше некуда, скоро тридцать два, да и хочется уже посидеть дома, обрыдли эти тусовки и постоянная битва за профессиональное имя.
   Алиса с удивлением обнаружила, что никогда всерьез не задумывалась о личной жизни Остина. Он всегда был сам по себе и давняя попытка сватовства, предпринятая Елизаветой Григорьевной, казалась неуместной шуткой. Очевидно же, что Остин уникален и ему просто невозможно подобрать пару как к антикварной вазе из гробницы фараона, если, конечно, не пригласить опытного бутафора. Лаура, вроде, настоящая, но... Просто Остина невозможно вообразить мужем - решила Алиса и почему-то слегка на него обиделась. За скрытую жизнь, за обыкновенность, за счастье на стороне где-то у горных водопадов. И еще за то, что если бы давным-давно, какие-то тропы судьбы повернули бы по-другому, была бы она сейчас . мадам Браун - сильная, счастливая, гордая.
   Алиса вспомнила крошечный эпизод, показавшийся ей теперь значительным. Ей было лет пятнадцать, когда Веруся шепнула про Остина "жених" и в дом зачастила голубоглазая кукла. Самолюбие Алисы-подростка, ловившей восторженные взгляды окружающих и не воображавшей, даже теоретически, возможность конкуренции, не могло допустить, что прямо из под носа уводят человека, которого она считала полностью завоеванным и дружбой с которым очень гордилась.
   Алиса фыркнула, надулась и однажды на каком-то семейном торжестве, когда гости маялись после сытного обеда между желанием вздремнуть и необходимостью веселиться, поставила заранее припасенную пластинку. Иголка патефона попала в точку. Слегка пошуршав, черный ящик выпустил нежный завиток мелодии, тут же окрепший, налившийся торжественной силой и превратившийся в те самые "Сказки Венского леса", которые, как было известно, старомодно любил Остин. Алиса направилась через зал прямо к нему, чувствуя себя, действительно, Наташей Ростовой и, сделав гимназический книксен, пригласила на танец. Вокруг благожелательно зашушукались, заулыбались и она закружилась, наслаждаясь всеобщим вниманием и глупым видом оставленной у рояля "куклы". Почему она не помнила лицо Остина, его руку на талии? Она торжествовала другую победу. А он - какой он был? Остину было тогда за тридцать. Смешно - "тридцать"! Тогда он был в два раза старше Алисы, но запретил называть себя "дядя", а для нее выбрал русское имя, данное при крещении - Лизанька. Так называли ее он, да Веруся, да бабушка, когда была в особом расположении духа. Для остальных она была Алисой.
   Между ними всегда существовал некий заговор - противостояние миру взрослых, в котором Остап неизменно принимал сторону Алисы. В течение нескольких лет Браун подолгу жил в Париже, чуть ли не ежедневно бывая у Грави по каким-то делам с Александрой Сергеевной. Он принимал горячее участие в ребяческих затеях Алисы: то привел откуда-то ослика, чтобы она могла устроить рождественский сюрприз - вифлеемские ясли с крошечным игрушечным младенцем в настоящей соломе, то выискал где-то кинокамеру, засняв волейбольный турнир на лужайке. Остап чудом спас камеру от летящего прямо в нее мяча. Потом с этой пленки были напечатаны фотографии А еще как-то под Новый год именно он, единственный из взрослых, был допущен к устройству детского маскарада. Не такого уж детского - Сержу - кузену Алисы - было семнадцать, а ей? Да, конечно - четырнадцать! И никто не узнал ее в бороде и усах из белой пакли, свешивающейся из-под лиловой чалмы.
   - Великий Маг, ученик Заратустры и Гегеля, повелитель стихий Ходжа-ибн-Хуссейн - проездом через Париж. Последние сеансы! - объявил Остап, распахнув портьеры затемненного зала, и все затихли, теряясь в догадках. Костюм Алисе придумал он и
   долго обучал фокусам, подарив специальную толстую книгу с описанием различных трюков. Только тогда на представлении из-под плаща мага не вовремя вылетела курица, ошалело метнувшись "в партер". Ее ловили все гости, кудахтавшую, ронявшую перья, а папа, схватив шаль с плеча жены, накрыл-таки несчастную птицу и торжественно передал испуганной Верусе. Та опрометью кинулась на кухню с трепещущим свертком, чтобы поскорей спасти хозяйскую шаль - такого шелковистого, немыслимо нежного гипюра. Белую шаль, белую с длинной игривой бахрамой... А Остап? Каким был он? Алиса помнила его неизменную естественную элегантность - Браун всегда казался уместно нарядным - в черном смокинге на приемах или в вылинявшей гимнастерке Захара, косящим по утру со свистом траву в саду. Он был значителен, даже когда молчал, отсиживаясь в углу, на периферии спора и очень не любил, когда черный завиток выбивался на лоб из общей зализанности, чтобы предательски показать тщательно скрываемое мальчишество. Его внимательный взгляд - смешливый и грустный одновременно: смешливый на поверхности, как солнечные блики на водяной глади, скрывающей омут. И эта легкая тень загадочности - в нелепой седой пряди у левого виска, в какой-то нездешности, в необъяснимой значительности. Впрочем, возможно, девчонка-Алиса придумала все это, а взрослая Алиса обозлилась на Жана Маре, представившего на экране Эдмона Дантеса, - так сильна была уверенность, что граф Монте-Кристо должен быть точной копией Остина...
   Как давно это было. Значит, таинственному господину Брауну -что за нарочито безликая фамилия? - уже где-то за 45. Странно, почему она никогда не задумывалась о его возрасте. Остин вышел из мира взрослых, покровителей, наставников, незаметно перейдя на ее территорию, в позицию равноправного товарищества. В санаторий Леже к израненной Алисе приезжал близкий друг с такими вескими полномочиями давнего, а может, изначального душевного родства, что никому - ни матери, ни Луке, ни близким подругам, не перепала подобная мера Алисиного доверия и откровенности.