Бойл Элизабет. Ночь страсти

   Ей не следовало бы подслушивать, но она ничего не могла с собой поделать. Было маловероятно, что ее поймают за этим занятием, так как в эту ночь все слуги были отпущены; об этом она знала раньше, услышав разговор няни Нинни и кухарки. Нинни была последним человеком, который мог бы ее обнаружить, так как она храпела на своей узкой койке, а маленькая Кэтлин крепко спала в кроватке рядом.
   Итак, никто не мог обнаружить Джорджи, разве только если ее родители неожиданно выйдут из комнаты, но, судя по голосам, их внимание было сосредоточено друг на друге.
   — Франклин, это может быть ловушка. Пимм говорит, что его светлость стал крайне подозрительным в последнее время. Если он догадается, что его жена собирается предать его — тем более с твоей помощью, — ничто не остановит его, чтобы покончить с ней и с тобой также.
   — Бриджит, ты напрасно волнуешься. Ты же знаешь, что я гораздо более меткий стрелок, чем тот человек. Я доказал это, когда мы с ним сражались за твою руку.
   Папа сражался на дуэли за маму? Джорджи теснее прижала колени к груди, а сердце ее стучало от гордости. Маме не стоило так волноваться. Помимо того, что папа был отличным стрелком, он также прекрасно владел шпагой. Никто не мог победить его. Никто.
   Однако тон мамы поколебал уверенность Джорджи.
   — Франклин, та дуэль состоялась пятнадцать лет назад. Вы больше не зеленые юнцы, играющие в дурацкие игры. Ставки сейчас гораздо выше.
   — Именно поэтому, моя дорогая, я и должен идти туда сегодня ночью. Ставки действительно очень высоки. Не только для ее светлости, но и для Англии.
   То, как папа произнес «Англия», наполнило Джорджи чувством гордости. Голос отца смягчился.
   — Бриджит, если бы ты вышла замуж за того человека, именно ты рисковала бы всем сегодня. Ты уходила бы от ребенка, рискуя жизнью, чтобы совершить то, что считала бы единственно правильным. — Наступило минутное молчание, потом отец заговорил вновь: — Не смотри на меня так, моя дорогая упрямая Жижи, ты прекрасно знаешь, что сделала бы то же самое. И знаешь, что именно поэтому я должен пойти и помочь ей.
   — Тогда я пойду с тобой, — возразила ее мать. — Ее светлости может понадобиться верное ухо, другая женщина, чтобы оказать ей поддержку.
   При этих словах отец рассмеялся.
   — Тебе не обмануть меня. Я ясно вижу, как пылает Твое лицо, а сердце стучит в предвкушении действий.
   — Думаю, это несправедливо, что я должна была покинуть министерство иностранных дел после того, как родились девочки.
   Ее отец снова рассмеялся.
   — Если бы только ты действительно отошла от дел. Но, любовь моя, ты нужна мне здесь. Ожидать Пимма.
   Мать вздохнула.
   — Что мне делать? — спросил отец. — Разбудить Нинни и попросить ее бодрствовать до прихода агента министерства?
   Родители рассмеялись.
   Джорджи подумывала было встать и сказать родителям, что будет ждать мистера Пимма и ей можно доверить такое важное задание. Но она знала: если выяснится, что она не спит и покинула свою постель, не говоря уже о подслушивании, вероятнее всего, ей придется провести следующий день в детской, практикуясь в рукоделии.
   Она вздрогнула от одной этой мысли.
   — Возьми с собой фонарь, — говорила мать. — Сегодня нет луны. И на улице холодно, так что застегни плащ.
   — Перестань суетиться, — сказал отец голосом, который она так любила, — теплым и успокаивающим. — Мне нужно дойти только до охотничьего домика и обратно. Я скоро вернусь.
   Джорджи сжалась в тени, думая, что отец выйдет через парадную дверь, но вместо этого она услышала, как скрипнуло распахнутое окно библиотеки и прозвучало предостережение мамы, чтобы он не порвал брюки о кусты роз внизу.
   Что это было за важное дело, ради которого ее отец покинул дом ночью и через окно к тому же?
   Джорджи знала, что был только один путь выяснить это — последовать за ним.
   Мама вынуждена была остаться дома и ждать мистера Пимма, но у Джорджи не было подобного задания.
   Она тихонько взбежала по ступеням наверх в свою комнату, вытащила из-под кровати ботинки и сорвала плащ, висевший на крючке возле двери.
   Натягивая ботинки, она еще раз посмотрела на Нинни, чтобы убедиться, что не разбудила ее. Ночной чепчик той был надвинут на один глаз, и она громко похрапывала.
   Нинни не проснется до тех пор, пока на заре не закукарекает старый рыжий петух.
   Джорджи завернулась в плащ и спустилась в кухню, Там возле двери висело несколько маленьких фонариков Ей не разрешали пользоваться ими, но так как она была готова принять наказание, если ее поймают, можно было нарушить и остальные правила.
   Она зажгла один от уголька в камине и вышла в ночь. Девочка не впервые оказывалась ночью на улице, так как отец часто выводил ее, чтобы рассказать ей о звездах, но первый раз она оказалась одна.
   Без сильной руки отца, сжимающей ее руку, это был совершенно другой мир.
   Проглотив подступившие к глазам слезы, Джорджи прошла мимо конюшни к тропе, что вела к охотничьему домику.
   Дом, в котором они жили, некогда принадлежал аббатству. На границе участка стоял домик, где раньше останавливались гости, посещавшие замкнутый мир аббатства Стэндринг. Теперь его называли охотничьим домиком, хотя, насколько Джорджи знала, никто здесь ни на что не охотился — за исключением кроликов, пробравшихся в сад.
   Глубоко вздохнув, Джорджи зашагала по тропе. Когда она шла, ее маленький фонарик отбрасывал колеблющийся круг света. Она двигалась очень тихо, как учил ее отец. То, что казалось забавными играми — как подкрасться к кому-нибудь, чтобы тебя не заметили и не услышали, как написать письмо чернилами, которые не видны, пока под листом не проведешь зажженной свечой, и другие тайные приключения, которые не одобряла ее мать, — неожиданно показалось больше чем просто забавой.
   Нет, все выглядело так, словно отец готовил ее именно к этому моменту.
   Впереди она заметила огни охотничьего домика, которые словно факел освещали дорогу впереди.
   Не зная толком, что собиралась обнаружить, она приблизилась к дуплу огромного дуба, который рос на краю дубовой рощи, окружающей и скрывающей домик в своих зеленых объятиях.
   Она задула свечу в своем фонарике и приготовилась наблюдать за тем, что произойдет.
   Отец шагал взад и вперед по ступеням под тяжелыми деревянными перекрытиями и бревнами, из которых был сложен дом.
   Он взглянул на карманные часы, потом снова в темноту.
   Затем она услышала шелест листьев и хруст сучьев под торопливыми шагами, и из темноты выбежала леди.
   Когда с ее головы упал капюшон, у Джорджи перехватило дыхание — леди была роскошна.
   Ее темные волосы были высоко подняты и уложены в изящную прическу. Черты лица были мягкими и приятными. Но именно ее лицо поразило Джорджи. На нем был запечатлен нечеловеческий ужас.
   — Я сделала это, — сказала она, запыхавшись. — Я сделала все, как вы сказали. Я получила бумаги, — выпалила леди. Она бросилась в объятия папы и разрыдалась. — Я сделала эту ужасную вещь.
   Боже, что теперь будет со мной? — Леди плакала, припав к плечу отца, и ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.
   — Ну-ну, миледи. Вы должны оставаться сильной, — попытался отец успокоить ее. — Я провожу вас до дома, где вас будет ждать карета. Она отвезет вас в Лондон, к новой жизни.
   Леди горько рассмеялась:
   — Новая жизнь! Какой жизни я могу ожидать для себя? Мой муж будет повешен за измену, а я лишусь доброго имени. Я нигде не буду желанной гостьей, тем более в свете.
   — Я постараюсь сделать все, чтобы ваши храбрость и долг перед королем никогда не были забыты.
   — Да, дорогая жена, твои подвиги сегодня ночью не будут забыты, — произнес человек, который вышел из тени леса. Темный плащ укрывал его, словно крылья ворона. Она не могла как следует разглядеть его лицо, за исключением рта, который был вытянут в безобразную линию — подобие жестокой улыбки.
   К ужасу Джорджи, у него в руке был пистолет, направленный на отца и леди.
   — Значит, я был прав. Это ты, — тихо произнес отец. Человек кивнул и подошел ближе.
   — Вижу, что прибыл вовремя. Еще несколько минут, и ты сделала бы какую-нибудь глупость, Мария. Например, отдала бы Аскоту эти бумаги, чтобы он смог доказать своему начальству, что я — Мандевилл. — Он протянул руку: — Дай их мне и отправляйся домой. Мы никогда не вспомним об этом снова.
   Леди покачала головой, прижимаясь к отцу.
   — Чтобы ты убил меня без свидетелей? — спросила она. — Никогда.
   — Кто сказал, что я намерен дожидаться, пока мы окажемся дома? — Мандевилл направил пистолет на жену и выстрелил.
   Она открыла рот, ее глаза расширились, рука на мгновение коснулась пятна, которое расплывалось у нее на лифе, и упала на землю.
   Ее безжизненные глаза смотрели как раз на то место, где спряталась Джорджи. Девочка засунула в рот кулак, чтобы сдержать готовый вырваться крик. Нет. Нет. Нет. Этого не могло случиться. Но леди была мертва.
   Папа упал на колени рядом с леди и взял ее за руку.
   — Ты убил свою жену!
   — Продажная шлюха, — усмехнулся Мандевилл. — Она перестала быть моей женой с того момента; когда украла у меня бумаги. Предала меня.
   — Или когда ты предал ее? Обманом втянув в этот брак? Боже милостивый, почему ты женился на ней, если прекрасно знал, что из этого выйдет? — спросил отец, медленно поднимаясь с земли и угрожающе возвышаясь над Мандевиллом на целую голову.
   На минуту Джорджи подумала, что отец восторжествует над этим злым человеком. Ее папа, который всегда мог отличить хорошее от плохого, всегда знал правильный ответ на любой каверзный вопрос, должен остановить этот чудовищный кошмар.
   Но к отчаянию Джорджи, сцена у нее перед глазами стала еще страшнее.
   Мандевилл вытащил второй пистолет и направил его на отца.
   — Как я уже сказал своей жене, я не намерен оставлять живых свидетелей, Аскот, — прошипел он. — Легенда о Мандевилле живет в моей семье последние сто лет благодаря тому, что никогда нет свидетелей. Мои искренние извинения. — С этими словами он сделал второй выстрел.
   Папа упал рядом с телом жены Мандевилла.
   Спокойно и деловито мужчина обыскал оба тела, пока не нашел пакет с письмами, которые унесла его жена.
   — Итак, ты думала, что можно украсть что-то из моего письменного стола и я не замечу? Ха! — обратился он к неподвижному телу жены. — Никто и никогда не увидит этих бумаг.
   Тишина вокруг охотничьего домика была нарушена топотом ног, доносящимся с дороги от дома. Мандевилл отошел от жертв своей кровавой мести и прищурился; его тело было словно натянутая стрела — он ждал свою новую добычу.
   — Франклин? Франклин, где ты?
   Джорджи чуть было не выскочила из своего укрытия при звуках голоса матери, но страх удержал ее на месте.
   «Нет, мама, — попыталась закричать Джорджи, но ужас сдавил ей горло. — Нет!»
   Мать выбежала на поляну, ее рыжие локоны выбились из всегда безукоризненной прически. Она неожиданно остановилась, ее взгляд стал диким, когда упал на зловещую картину.
   — Non! Non! — закричала она на родном французском.
   Ее пронзительный вопль разорвал сердце девочки, она готова была выскочить из своего укрытия, когда темный зловещий человек по имени Мандевилл выступил вперед.
   Джорджи вся сжалась от его угрожающего вида.
   — Бриджит! Бриджит! — воскликнул он, оттаскивая ту от лежащих рядом тел.
   — Нет! Нет! — продолжала стенать ее мать. Затем, словно впервые ощутив, что вокруг нее — темнота, она выпрямилась и отшатнулась от Мандевилла.
   Когда он попытался удержать ее, она в дикой ярости начала отбиваться от него.
   — Убийца! Убийца! Убийца! — кричала она.
   — Бриджит, моя Бриджит, все не так, как тебе показалось. Он набросился на меня. Они были любовниками, — солгал он.
   Она выдернула РУКУ — А твоя жена? От чего она умерла? — Бриджит покачала головой. — Я знаю правду. Ты — предатель и убийца.
   Мандевилл попытался все отрицать:
   — Нет! Подумай, что ты говоришь! — Он протянул ей руку: — Пойдем со мной, Бриджит. Мы поедем во Францию. Ты и я. Я все равно отбываю завтра утром. У нас будут деньги, положение в обществе, и у тебя появится замок, о котором ты всегда мечтала. Забудь сегодняшнюю ночь и поедем со мной.
   Джорджи задержала дыхание, когда мать пристально посмотрела на тело своего мужа, затем на тело жены Мандевилла.
   Она ничего не сказала, просто набросилась на мужчину, толкая его и разрывая на нем одежду как одержимая.
   — Никогда. Никогда я не пойду с тобой, лживое чудовище:
   — Пусть будет так, — произнес он с дьявольским видом, словно ставя точку. Он схватил ее и ударил головой о каменные ступени крыльца охотничьего домика.
   Раздался тошнотворный треск, и Джорджи в ужасе увидела, как мать тихо застыла на земле.
   Она крепко зажмурилась, надеясь, что, когда откроет глаза вновь, очутится у себя в детской и все происшедшее окажется лишь дурным сном, который няня прогонит кружкой теплого молока.
   «Пожалуйста, пусть все это будет плохим сном», — молилась она, пока ей не почудилось, что она услышала, как трещат в камине поленья и тихо похрапывает няня.
   Но треск огня, который услышала Джорджи, исходил не из большого камина в детской, это был гораздо более сильный шум. И когда она открыла глаза, то увидела, что охотничий домик охвачен огнем. Тот ужасный человек как раз бросил в огонь труп своей жены прежде чем пламя отогнало его назад.
   Джорджи не увидела трупов своих родителей и поняла, что они брошены в огонь раньше.
   — Мама? — раздался голос над этой кровавой бойней. — Мама? Отец?
   На поляну вышел подросток немногим старше Джорджи. Он нес фонарь, подобный тому, который и она взяла из дома.
   — Отец? Ты нашел маму?
   — Что ты тут делаешь? — рявкнул Мандевилл. — я велел тебе оставаться дома.
   — Но я видел, как ушла мама, а потом услышал, как ты послал за лошадью… — начал объяснять мальчик.
   Мандевилл размахнулся и ударил сына по лицу, так что тот перевернулся и упал на землю.
   — Никогда не упоминай эту женщину. Никогда. Мальчик поднял голову и взглянул в огонь, где, должно быть, увидел то, что осталось от матери.
   — Мама, — всхлипнул он, протягивая руки к пламени.
   — Ты что, не слышал меня? — спросил Мандевилл, рывком ставя сына на ноги. — Никогда не упоминай ее имени. Она предала меня. Предала нас.
   Губы мальчика искривились, он не отрывал глаз от бушующего огня.
   Он покачал головой.
   Отец схватил его за плечи и повернул спиной к огню. — В один прекрасный день ты станешь Мандевил-лом. Тогда ты поймешь. Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь предавал нас. И чтобы выжить, мы никогда не оставляем свидетелей. Это необходимо, иначе все, что нам дорого, будет безвозвратно утрачено.
   Он подтолкнул мальчика к своей норовистой лошади и сел в седло. Протянув руку сыну, он сказал:
   — Поедем, Байрон. Теперь ты должен понять, что значит быть наследником.
   Парнишка бросил прощальный взгляд в огонь и принял протянутую руку. Он подтянулся и устроился на крупе лошади, держась за седло сзади. Пара удалилась с места трагедии.
   Теперь весь охотничий домик был охвачен пламенем. Джорджи выползла из своего укрытия, приближаясь к пожарищу.
   — Мама, — сумела она прошептать. — Папа. Неожиданно ей на плечо легла чья-то рука, и она обернулась.
   Перед ней стоял другой незнакомец, держа в руках фонарь.
   — Что здесь случилось? Где твои родители, девочка? Где бумаги?
   «Никаких свидетелей. Никаких свидетелей». Слова словно иглой пронзили ее сердце. Она только смогла отрицательно покачать головой в ответ на его вопросы.
   Его рука снова коснулась ее.
   — Расскажи мне, что случилось. Ты видела кого-нибудь?
   — Нет, — прошептала она, уверенная, что если скажет правду, тот зловещий, ужасный человек, сам дьявол, появится из темноты и унесет ее. — Я ничего не видела, — зарыдала она.
   Между тем человек бросился к дому, закрывая лицо рукой, и попытался проникнуть внутрь и посмотреть, можно ли было спасти хоть что-нибудь.
   Но жар и пламя отбросили его назад, и он упал на землю рядом с ней.
   — Я опоздал, — с горечью проговорил он, стуча кулаком по земле. — Черт бы побрал его. Будь проклят этот Мандевилл. Он заплатит за это. Даже если на это уйдет вся моя жизнь, он заплатит за это.
 
   Борт «Сибариса»
   1800 год
   Джорджи наклонилась и задула мерцающий огонь в фонаре. Она вздрогнула в сыром трюме, вздрогнула от воспоминаний, которые ожили в ее памяти и сердце.
   Она вспомнила. Она вспомнила все до мельчайших подробностей. Как она могла забыть об этом на все эти годы? Как ее страхи так долго подспудно хранили ее воспоминания? Теперь, когда она все это вспомнила, у нее словно камень с души свалился. Это только укрепило ее силы, волю, решимость.
   Отогнав страшные видения, она задумалась, что ей следует теперь предпринять.
   Это больше не была битва одного Колина. Это была и ее битва тоже. Он сражался, чтобы спасти нацию, ее стремление победить уходило корнями гораздо глубже.
   Она будет сражаться в этой войне, чтобы вновь обрести свою душу.

Глава 14

   Перед рассветом Джорджи обнаружила, что шлюп Мандевилла ушел, так же как и другое судно, оставив лишь плывущих бок о бок «Галлию»и «Сибариса».
   Всю ночь она шагала по каюте, пытаясь придумать, как нейтрализовать французский экипаж, но отвергала одну идею за другой.
   Когда из-за горизонта показалось солнце, Кит перевернулась на своей койке.
   — Ты все еще не спишь?
   — Да. — Джорджи не могла заглушить звучащие У нее в Ушах слова Мандевилла.
   «Никаких свидетелей, Бертран. Никаких свидетелей» Скоро они придут в порт, и тогда все пропало. Не , — оворя уж о том, что с каждой минутой Мандевилл все ближе и ближе подплывал к Лондону, а значит, и к осуществлению своих гнусных планов.
   — Если ты не поспишь, все кончится ужасной мигренью. И судя по кругам под глазами, ей уже самое время начаться. — Кит натянула одеяло на голову.
   Сестра была права. Только этого недоставало — приступа мигрени. И вряд ли на корабле можно было отыскать иву, которая могла облегчить ее страдания.
   Не было ничего хуже ее ужасной мигрени.
   Ужасная мигрень…
   Неожиданно тело Джорджи покрылось гусиной кожей.
   — Кит! Блестящая идея. Жестокий приступ мигрени. Ее сестра выглянула из-под серого шерстяного одеяла:
   — Ты собираешься устроить французам головную боль?
   — Что-то вроде этого, — ответила Джорджи и улеглась рядом с сестрой, шепча ей на ухо идею своего плана.
   Люк наверху открылся и впустил поток солнечного света, ослепившего Колина. Открытый глаз Колина моргнул, а вот второй, заплывший, продолжал болезненно пульсировать.
   У него раскалывалась голова, ребра болели, но он успокаивал себя тем, что ничего не сломано. Он поправится со временем — в том случае, если оно у него будет Вот только присутствие Мандевилла на корабле оставляло мало надежд для каждого из них.
   Но даже эти малоприятные мысли не отвлекли его от открытий Пимма, и всю ночь он думал о том, кем оказалась Джорджи.
   Теперь многое обретало смысл — почему она не призналась ему, кем была, ее авантюрный дух, но по-прежнему оставалось много вопросов. Почему она так боялась его? Почему постаралась избежать помолвки с лордом Харрисом? Очевидно, этот союз не был браком по любви, как уверял его поверенный.
   Возможно, Пимм знает что-то о лорде Харрисе. Но прежде чем Колин успел спросить его об этом лестница заскрипела и застонала, когда по ней начал спускаться стражник, ворча по поводу дурного запаха в трюме и того, что он пропускает свой завтрак.
   — Может, они наконец пришли накормить нас? — спросил Ливетт, поднимаясь с пола и подходя к Колину.
   — Можно только надеяться, — ответил тот, хотя сомневался, что Бертран будет тратить богатейшие запасы продовольствия на борту «Сибариса» на плененный экипаж.
   Если повезет, они получат по черпаку похлебки из зараженного долгоносиком зерна с «Галлии». Но чтобы обрести силы, он должен есть — он должен думать о безопасности Джорджи, Кит и Хлои, а также о своем беспокойном брате.
   Главное же — остановить Мандевилла. Затем он исполнит данное Бертрану обещание — устроить факел из «Галлии».
   Но как найти выход из создавшегося положения и осуществить задуманное?
   Стражник стоял у подножия лестницы, пока Бертран с трудом нес свое тучное тело на нижнюю палубу.
   — Это вряд ли завтрак, — пробормотал Ливетт, отворачиваясь от двери.
   Но в данный момент Колин не думал больше о своем пустом желудке. Его внимание привлекла третья персона, отважно спускающаяся по лестнице.
   Изящные лодыжки и аккуратные икры могли принадлежать только одному человеку.
   Джорджи.
   Его сердце бешено заколотилось при виде ее. Она была жива и здорова. Во всяком случае — пока.
   Когда она достигла последней ступеньки, Бертран протянул руку, и она приняла ее с улыбкой, которая могла растопить любое каменное сердце.
   — Благодарю вас, капитан, — пробормотала она. — ВЫ очень любезны. — Она позволила Бертрану задержать свою руку несколько дольше, чем это было необходимо, и, пока Колин наблюдал, как толстяк пускал слюни и не сводил с нее глаз, он поклялся потопить каждый корабль, который попадет под командование Бертрана.
   — Как же иначе, — запинаясь произнес старый идиот. — Все, что вы пожелаете, лишь бы видеть вас в хорошем настроении. — Какое-то время он продолжал нести околесицу, затем повернулся лицом к обитателям трюма: — Доктор? Где доктор?
   Колин вытянул руку, чтобы преградить путь Пимму.
   — Зачем он вам нужен? Бертран сощурил глаза.
   — Это не ваше дело, Данверс. Отойдите назад, или я позову того парня, чтобы он поработал над твоим трупом.
   Но Колин стоял на своем:
   — Что вы хотите от мистера Филлипса?
   Бертран начал было угрожать и сыпать ругательствами, но тут вмешалась Джорджи:
   — Мне нужна помощь мистера Филлипса.
   Что, черт побери, она придумала на этот раз? Безумная, своевольная Джорджи разрабатывает новый дикий план, и здравомыслящий Колин невольно почувствовал страх за их жизни. Джорджи ни перед чем не остановится, если у нее в голове зародился план.
   Он осмотрел ее с головы до ног:
   — На мой взгляд, вы великолепно выглядите.
   — Это не ваше дело, что беспокоит мадам, — заметил Бертран. Он повернулся к Брюну: — Выведи этого докторишку и смотри, чтобы он не нанес какого-нибудь вреда мадам Сент-Антуан.
   Бертран вновь склонился над рукой Джорджи.
   — Когда вы почувствуете себя лучше, может быть, вы снова сможете отобедать со мной.
   — С превеликим удовольствием, — промурлыкала она. Капитан вскарабкался вверх по лестнице, изо всех сил стараясь выглядеть галантным и грациозным, чему особенно мешало то, что его живот с трудом протиснулся сквозь люк.
   — Пожалуйста, капитан Данверс, — обратилась Джорджи к Колину. — Если вы позволите, чтобы доктор Филлипе уделил мне минуту внимания, уверяю вас, ваша любезность будет достойно вознаграждена. — Ее взгляд молил его поверить ей еще раз.
   Но какой у него оставался выбор, когда Брюн стоял рядом, готовый добавить ему еще несколько синяков и шишек. Колину не оставалось ничего иного, как отойти от двери.
   После того как Пимм выбрался из трюма и дверь снова заперли, Брюн поудобнее устроился возле стены.
   Джорджи переводила взгляд со звероподобного француза на Пимма и обратно.
   — Месье, не будете ли вы так любезны оставить меня наедине с доктором?
   Болван нахмурился.
   — Мне было приказано остаться.
   — Но мои проблемы со здоровьем — чисто женские, и я буду смущаться, рассказывая о них при постороннем мужчине.
   Женские проблемы? Колин мог бы предупредить Брюса, что перед ним — само олицетворение женской проблемы.
   Когда настойчивый стражник не сдвинулся с места, Джорджи добавила:
   — Так как консультация может занять достаточно много времени и поскольку мне не хотелось бы чтобы вы пропустили свой завтрак, я приказала служанке принести для вас поднос с едой.
   В ту же минуту Кит просунула голову сквозь решетку и помахала большим куском свежеиспеченного хлеба, словно пытаясь выманить крысу из ее убежища.
   Взгляд Брюна обратился от ломтя хлеба к Пимму, очевидно, оценивая, какую опасность может представлять этот пожилой человек.
   Когда даже предложение сытной еды не толкнуло страда вскарабкаться по лестнице вверх, Джорджи принялась изливать поток женских жалоб, красноречивый список которых был бы достаточен, чтобы любой мужчина поспешил как можно скорее сбежать, заткнув уши.
   Единственным утешением Колина было, что его экипаж мало или совсем не говорил по-французски. Это избавило их от узнавания истории болезни, которая сделала даже очень земного и невозмутимого мистера Пимма цвета сваренного рака.
   Когда она перешла к месячным, Брюн успел наслушаться достаточно, чтобы пренебречь приказаниями Бертрана. Пробормотав торопливое «Я сейчас вернусь», — он устремился вверх по лестнице.
   — О Боже, — выдохнула Джорджи. — Я думала, он никогда не уйдет. Я исчерпала весь запас существующих болезней.
   — Господи, мадам, — зашипел Пимм, — у вас совсем нет стыда? Умоляю вас, избавьте меня от подробностей ваших недомоганий, боюсь, я сам уже заболеваю.
   — Хороший же вы судовой врач, — заявила Джорджи. — Если вы действительно получили какое-то медицинское образование.
   — Никакого, что могло бы вам пригодиться, — вступил в разговор Колин. — Теперь выкладывайте. Вам нелегко было топать сюда. Что вы затеяли? Я не потерплю…