Бойл Элизабет. Ночь страсти

   — Из-за того… из-за того, что говорили о вас те мужчины?
   — Да, что-то в этом роде, — ответил Колин, не желая углубляться в детали. Если она решит, что это всего лишь карточные долги, тем лучше для него. И он утешился сознанием того, что она не знала, кем он был…
   Он и сам не мог понять, почему это неожиданно обрело для него такое значение.
   — Ну что же, если вам придется отдать этот дом, вы должны хотя бы сохранить какие-то воспоминания, связанные с ним. — Она приблизилась к нему, и в ее глазах снова засветилось колдовское приглашение к ночи безрассудной страсти.
   В воображении Колина возникли мечты, которые могли бы осуществиться в Бриквик-Хаусе… ярче всего он представил Джорджи обнаженной в своей спальне наверху.
   — А где же слуги? — спросила она, водя пальчиком по краю подноса для корреспонденции.
   — Они отпущены на ночь.
   Она бросила на него взгляд из-за плеча, как бы говоря: «Как это удачно».
   Тишину и одиночество дома нарушали только их шаги и шелест ее платья. Забавная прыгающая походка Джорджи, пока она шла по холлу, как предположил Колин, была попыткой проявить грациозность. И все же он был очарован.
   Когда она двигалась, шелк ее платья переливался в свете свечей, словно волны неспокойного моря, окатывающие ее гибкую фигуру. Ласковые, теплые волны.
   Когда он был тринадцатилетним гардемарином, седой моряк на корабле рассказывал ему много легенд и преданий, включая и сказки про русалок — прелестных и коварных водяных сирен. Он почти убедил Колина, что они существовали на самом деле… И вот столько лет спустя Колин вдруг поверил в них.
   Джорджи была подобна одному из этих неистовых роковых созданий, которые, как рассказывал старый моряк, неожиданно появляются в один прекрасный день, если только достаточно долго смотреть на воду, — дар судьбы одинокому матросу.
   И когда она устремилась ему навстречу, он поймал ее за руку там, где кончались кружева платья и начиналась длинная белая перчатка. Никогда в жизни он не касался чего-нибудь столь шелковистого и соблазнительного.
   Он глубоко вдохнул окутывающий ее редкий интригующий аромат духов.
   — Чья вы? — спросил он, гадая, реальная она или нет. Она взглянула на него сквозь спутанные кудри:
   — Ваша. На сегодняшнюю ночь — ваша.
   Он откинул со лба ее волосы и снова заглянул ей в глаза. Почему-то он чувствовал, что способен утонуть в их темной, загадочной глубине. Когда он кивнул, как бы принимая ее предложение броситься в таинственные глубины на сегодняшнюю ночь, он знал, что желал ее… желал ее… всегда.
   Он вздрогнул от этой мысли. Всегда?
   Но это невозможно. Всего несколько часов знакомства. Это столь же невероятно, подумал он, как и русалки.
   Он отодвинул ее от себя, чтобы позволить прохладе комнаты остудить его пыл.
   — Подождите, я сейчас принесу еще свечей, — сказал он, беря в руки подсвечник. — Те, что я взял с собой наверх, потухли, и я пошел вниз за другими, когда услышал звук отъезжающей кареты.
   Он бросил на нее многозначительный взгляд, и она в ответ усмехнулась.
   Колин направился к лестнице, потом понял, что, если он возьмет с собой подсвечник, она останется в темноте. К тому же он понимал, что неприлично оставлять ее одну.
   — Ну что же, пойдемте, — предложил он.
   Она бросила на него косой взгляд и лукаво улыбнулась. Он погрозил ей пальцем:
   — И не стройте никаких планов. Вы здесь со мной только для того, чтобы не угодить в еще большие неприятности.
   Она согласно кивнула, но у него было чувство, ч го кивок не относился к тому, что он сказал.
   Они медленно стали подниматься по ступенькам лестницы. Джорджи прихрамывала в одной туфле.
   Колин остановился на первой площадке.
   — Почему бы вам не скинуть эту проклятую туфлю? При том, как вы ковыляете, немудрено упасть и сломать себе шею.
   Она взялась за перила и вытянула ногу из-под подола платья.
   — Вы снимете ее?
   Колин взглянул на нежный шелк ее чулка, изящный изгиб икры и понял, что не в силах устоять перед таким искушением. Он хорошо представлял, что за сокровище было спрятано под подолом ее платья.
   — Нет, благодарю. — Он продолжал подниматься по лестнице. — Вы должны понимать, что мы здесь только для того, чтобы взять деньги. Потом мы немедленно уедем.
   — Конечно.
   Но ее тон предполагал совсем иное.
   Поднявшись на второй этаж, Колин решительно пересек холл. У него сложился план действий — в кабинет. Открыть рундук, отсчитать для нее деньги и тут же уйти.
   На каждой ступени он повторял этот свой план, который был простым и ясным. Как же случилось, что он провалился?
   Он должен был включить в свой план и Джорджи, а это, как он подозревал, было так же непредсказуемо, как плавание при ураганном ветре.
   Он вошел в кабинет и встал на колено перед своим рундуком, который был уже собран и готов к путешествию. Очень не хотелось отправляться в плавание сразу после свадьбы, но ему удалось подыскать хороший корабль гораздо быстрее, чем они с Нельсоном предполагали, поэтому Колину предстояло отправиться в путь, как только судно будет готово к отплытию.
   За спиной он слышал, как Джорджи глубоко вздохнула, когда вошла вслед за ним в комнату. Он предположил, что она испытала благоговение перед богатым убранством.
   Это, без сомнения, была роскошная комната, украшенная позолоченными стульями, великолепными гобеленами на стенах, большой и редкой японской вазой на камине и другими занятными вещами.
   Но ни одно из этих сокровищ не привлекло внимание леди. К его удивлению, ее заинтересовал его рундук.
   — Так вы моряк, — произнесла она, опустившись рядом с ним на пол. Она быстро стянула перчатки, чтобы голыми пальцами провести по узору из гвоздей на крышке рундука. Все великолепие кабинета, казалось, померкло, когда она благоговейно поглаживала простую, практичную вещь. — О, мне следовало бы догадаться.
   Возможно, он ошибался, но ему послышались нотки страха в ее голосе.
   — Пришли или отплываете?
   — Отплываю. У меня новый корабль, и я скоро уйду в море.
   Она вздохнула с искренней завистью:
   — Как бы мне хотелось уйти в море.
   — Это не так уж прекрасно. — Он почувствовал себя подлецом, нанося удар по ее, очевидно, самому сокровенному желанию. Кроме того, он солгал ей. Находиться на борту корабля, чувствуя, как под ногами ходит палуба, соленый воздух щиплет глаза и наполняет легкие… Боже, как у нее загорелись глаза.
   — Я понимаю, но иметь возможность отправиться… — Она смотрела на рундук, словно в нем были спрятаны все ее мечты и желания. И когда она вновь взглянула на Колина, ее взгляд говорил, что он был тем человеком, который способен дать ей все это.
   «Нет, не я», — хотелось ему сказать. Вместо этого он вставил ключ в замок, повернул его и поднял крышку. Это, похоже, развеяло окутавшие ее чары. По крайней мере на несколько мгновений.
   — Куда вы направляетесь?
   — В Неаполь. — Колин поморщился, когда слово сорвалось у него с языка. Он отказался даже намекнуть Темплу о грядущем плавании, а этой незнакомке он, почти не думая, раскрыл свои планы.
   — Неужели? — Она вздохнула, затем снова заговорила: — Я всегда мечтала увидеть Везувий. Отец много рассказывал мне о нем. Вы его видели? Он действительно до сих пор дымится и грохочет?
   Он взглянул на нее через плечо:
   — Ваш отец путешествовал?
   — О да. — От одного этого воспоминания ее глаза заискрились. — Точнее сказать, мои родители были там вместе во время своего свадебного путешествия, и… — Она запнулась и замолчала, будто раскрыла какие-то государственные секреты. И тут же как ни в чем не бывало начала старательно разглаживать юбки.
   Колин обдумывал ее бесхитростное признание, пока рылся в рундуке. Ее родители провели медовый месяц в Неаполе?
   О да, подумал он. У большинства жриц любви родители ездили в Италию во время своего свадебного путешествия. Это подтверждало его теорию, что она была внебрачной дочерью какого-нибудь аристократа.
   Но кем, черт побери, она была на самом деле?
   Он нащупал кожаный мешочек со своими личными сбережениями и вытащил его из сундука. Он быстро отсчитал сумму, о которой они договорились.
   — Вот, — сказал он.
   Она рассматривала монеты с любопытством и одновременно в смущении. Она явно колебалась, поэтому он взял ее руку, вложил их ей в ладонь и крепко согнул ее пальцы.
   — Возьмите их, — настойчиво попросил он. Она покачала головой:
   — Вы не поняли. Это не…
   — Недостаточно? — предположил он. — Возможно, это так. Но к сожалению, в данный момент я не могу истратить больше.
   Она смотрела на свою руку, которую все еще сжимали его пальцы. Когда же она подняла голову, у нее по щекам текли слезы. Они блестели и сверкали при свете горящего камина, словно моля осушить их, стереть причину ее горя.
   — Что случилось, Джорджи?
   — Я не могу принять эти деньги. Без… без того… — Она запнулась, и ее щеки запылали.
   — Не заработав их? — улыбнулся он.
   К его удивлению, ее лицо при этих словах прояснилось.
   — Да. Я не могу принять деньги без… ну, вы сами знаете.
   Колин рассмеялся:
   — Моя сладкая маленькая Киприда, если вы даже не осмеливаетесь произнести эти слова, как же вы собираетесь осуществить все на деле?
   Сказав это, Колин тотчас понял, что провоцирует ее испытать его в том затруднительном положении, в котором оказался. Ему хотелось снять с себя еле сдерживаемое напряжение и уступить ее чарам, лишающим его спокойствия.
   И тут она начала преображаться из женщины легкого поведения в очаровательную соблазнительницу, заставляющую сердце Колина стучать в груди словно молот.
   — Кому нужны слова? — тихо спросила она.
   Джорджи понимала, что это единственная возможность заманить Колина в свои объятия. Потупившись, она наслаждалась теплотой его пальцев, сжимающих ее ладонь. Жаркая волна захлестнула все ее тело, вернула ту дрожь, которую она испытала в карете, когда они слились в поцелуе, когда он изучал ее тело, позабыв обо всем на свете.
   Если бы только она сумела заставить его вновь поцеловать ее, пренебречь своими благородными намерениями, смогла разрушить стену его сдержанности, которая, как она подозревала, была блефом.
   Он хотел ее. Она была уверена в этом.
   Да, она никогда раньше не была с мужчиной. Никогда до этого ее не обнимали крепкие, мускулистые руки, но она всем сердцем понимала, что он желал ее так же страстно и неудержимо, как и она его.
   Теперь это уже не было азартной игрой, ставкой в которой служила ее девственность, — нет, это был ее шанс прожить ночь страсти, которая запомнится ей навсегда и станет ее сокровищем. Воспоминания о том, как ее любили, лелеяли и ласкали, будут согревать ее холодную, унылую и безрадостную жизнь, когда та стараниями разъяренного дяди Финеаса и проклятого лорда Данверса, обернется золой и покроется пеплом.
   Итак, отбросив образы своего мрачного будущего, она решила во что бы то ни стало прожить эту ночь так, как задумала.
   Наконец она подняла глаза на Колина. Глубоко вздохнула. Непокорный локон упал ей на лицо, и она подняла руку, чтобы убрать его.
   Все тело Колина словно окаменело, и он наблюдал за каждым ее движением, как голодный кот следит за глупой птичкой, сидящей на изгороди. Она чувствовала власть его физической силы, внутреннюю напряженность его мускулистой фигуры.
   Но в отличие от птички она еще ближе подлетела к охотнику.
   — Почему вы хотите избавиться от меня? — прошептала она.
   — Я должен это сделать. — Он произнес эти слова, но то, как он говорил, тон его голоса подразумевали совсем иное.
   Джорджи покачала головой, желая сказать, что это глупо, но непослушная волнистая прядь опять упала ей на лицо. Она уже собиралась вернуть ее на место, когда ее осенила блестящая идея.
   Она освободила руку из его пальцев, позволив золотым и серебряным монетам со звоном упасть на ковер, словно капли дождя. Затем снова поймала его руку и провела ею по своим непокорным волосам.
   Удерживая руку Колина, она придвинулась еще ближе к нему и потерлась щекой о внутреннюю сторону его запястья, легко касаясь губами теплой кожи. Потом откинула голову и встретила его голодный взгляд; ее губы слегка приоткрылись в безмолвном приглашении. «Поцелуй меня, — молча молила она. — Поцелуй меня еще раз».
   Во взгляде его зеленых глаз отражалась битва, такая же жаркая и бурная, как те, в которых он действовал на море, сражаясь неистово и благородно.
   Она с тоской подумала, что эту битву он не выиграет, если победа означает, что он будет любить ее.
   Колин издал такой земной и в то же время необычный стон, что почти напугал ее, и, когда с его губ слетел последний отрывистый вздох, он впился в ее рот поцелуем.
   Теперь пришла ее очередь сдаваться.
   Его язык щекотал ее губы и еще больше раскрыл их только для того, чтобы продолжить свои боевые действия, дразня, пробуя и поглощая. Джорджи приникла к нему в порыве страсти, испытывая непередаваемое чувство облегчения. Но когда ее тело проснулось, обрело свою собственную жизнь, и у нее сначала все сжалось в животе, а потом жар побежал вниз между бедрами, Джорджи захлестнула волна тревоги.
   Хотя она очень стремилась к этому, она никогда не подозревала, что это будет именно так — живо, опьяняюще, страстно.
   Теперь девушка уже не могла остановиться, ее тело и чувства восстали бы, если бы она попыталась сопротивляться этому ошеломляющему и пугающему влечению. Она прильнула к нему, ее руки начали расстегивать пуговицы его фрака, потом стащили его с широких плеч Колина и бросили на пол. За фраком последовал его жилет.
   Увидев Колина в одной сорочке, она остановилась, понимая, что сейчас коснется его обнаженного тела, пальцы ее стали бродить по накрахмаленной льняной сорочке.
   Она упивалась ощущением его крепкого тела, под ее пальцами неровно поднималась и опускалась грудь Колина, а сердце его стучало бешено и громко.
   Ободренная и вдохновленная первым опытом, она продолжила свои исследования дальше, скользя по его мускулистой спине и узким бедрам. Ее руки притянули его ближе, пока их тела не встретились и не приникли друг к другу.
   В тот яркий момент, когда они коснулись друг друга, Джорджи обнаружила, какой большой силой может обладать мужчина — его твердое как камень мужское начало пульсировало под его бриджами, словно тоже молило освободить от ненужной теперь одежды.
   Колин продолжал целовать свою вакханку, его пальцы словно расчесывали ее волосы, вынимая шпильки из прически и позволяя им падать с легким звоном на разбросанные по полу монеты.
   Когда он наконец освободил ее волосы, они, будь, шаль из шелка, упали ей на обнаженные плечи. Похоже, удовлетворенный беспорядком, который он сотворил, Колин начал искать новую добычу, пробегая пальцами по вырезу лифа, словно отыскивая место, где можно было разрушить оборону ее расшитого шелкового платья.
   Но едва его пальцы коснулись обнаженной части ее округлой груди, как тотчас начали отступление. У Джорджи перехватило дыхание, ресницы затрепетали, и она открыла глаза.
   О нет. Только не это. В его глазах она прочла, что он снова пересматривает свое поспешное решение обнять ее. Она взяла его руку и поднесла к своей груди.
   — Пожалуйста, сделайте так снова, — настойчиво попросила она.
   Его губы сложились в ленивую улыбку, и он пошел ей навстречу, но на этот раз его пальцы проникли внутрь лифа платья и нашли ее затвердевший сосок. Они неторопливо начали ласкать его чувствительную вершину.
   — Так? — прошептал он ей на ушко.
   — О да! — воскликнула она с облегчением; его губы тем временем пощипывали мочку ее уха, щекотали ей шею, а затем проделали тот же воспламеняющий путь, что и его пальцы.
   Джорджи откинула голову, плечи ее поднялись, и она позволила его губам коснуться ее теплой груди. Он развязал тесно облегающий лиф, и она открылась для его желанного вторжения.
   А когда его губы сомкнулись вокруг ее затвердевшего соска, он пробудил в ней такое желание, о существовании которого она и не подозревала.
   У Джорджи задрожали колени, и она зашаталась на своей единственной туфле. Колин лишь усмехнулся и, не говоря ни слова, поднял ее на руки и отнес к кушетке возле камина. Она откинулась на мягкую богатую ткань, теплую от жара красных, тлеющих в камине угольков. Огонь и принесенные Колином свечи окутали их мягким светом.
   — Вы не хотите лечь в постель? — спросила она, кивнув в сторону темной спальни за кабинетом.
   — Нет, — сказал он, даже не взглянув в том направлении. — Я хочу видеть вас.
   Джорджи открыла рот, чтобы запротестовать, но вдруг поняла, что ей тоже хочется видеть его — видеть его лицо, наблюдать за его реакцией, чтобы понять, что она доставила ему такое же наслаждение, как и он ей.
   С каждым его легким прикосновением и поцелуем ей все больше хотелось, чтобы он тоже никогда не забыл эту ночь.
   Он встал перед ней на колени и умело расстегнул лиф ее платья, сняв его с плеч и освободив по очереди руки.
   Джорджи и не думала возражать, наоборот, ее нетерпение все возрастало, и, к ее облегчению, его пальцы начали развязывать завязки на юбке. Когда это ему удалось, он усмехнулся, стаскивая толстый шелк и бросая его через плечо так, что юбка упала на уже сброшенную одежду и рассыпанные монеты, словно предвещая страстную ночь. Теперь на ней оставались только рубашка, корсет, чулки и одна далекая от совершенства туфелька.
   — Не могу поверить, что вы заставили меня оставить там мою туфлю, — дразнящее заявила она, покачивая ногой, одетой только в чулок.
   — Меньше осталось снимать, — сказал он, расшнуровывая оставшуюся туфельку и бросая ее через плечо. Она с шумом упала, но при слабом свете Джорджи не могла разобрать куда. Не сводя с нее глаз, он снял подвязки, затем один за другим скатал ее чулки, которые пополнили груду их одежды.
   Пальцы Колина путешествовали вверх по ее ногам. Хотя ее первой реакцией было сомкнуть колени, она неуверенно раскрыла бедра, так как его прикосновения были такими жгучими, что она не могла противиться.
   К тому же ее самое интимное место стало горячим и влажным и ныло от желания испытать его прикосновение и почувствовать его ласки.
   А когда он опустил голову и его губы повторили жаркий путь его пальцев, ее рот приоткрылся, и она произнесла изумленное «О». Столь же ласково он раздвинул ее плоть. Она затрепетала, приподнимаясь в тревоге от необычного ощущения.
   — Тебе понравится, Джорджи, — пробормотал он. — Можешь мне поверить.
   Ее бедра закачались в собственном ритме, который, казалось, признало все ее тело. Так же как она знала, что Колин собирается заняться с ней любовью, она понимала, что это должно доставить ей огромное удовольствие.
   Его язык дразнил и уговаривал ее, рождая в ее теле волны наслаждения. Его пальцы еще шире раздвинули ее бедра, и на этот раз она без колебания приняла его действия.
   Джорджи хотела, чтобы его поцелуи продолжили раздувать огонь, который он зажег в ней, и надеялась: он знает, как погасить его.
   Вновь и вновь его язык касался ее в самых разных местах, и с каждым движением ее бедра поднимались и опускались ему навстречу.
   Неожиданно лихорадочное напряжение в ее теле превратилось во что-то прежде неведомое.
   — О, пожалуйста, — сумела прошептать она. И повторила про себя: «Пожалуйста, пусть это никогда не кончится!»
   Но она понимала, что это неизбежно случится, поскольку ее тело становилось все напряженнее и напряженнее. Сердце бешено билось, а дыхание… она едва могла перевести дух, судорожно пытаясь глотнуть ВОЗДУХА, он продолжал настаивать — неумолимо и неослабно. Продолжал целовать ее, даже когда его палец скользнул внутрь ее. Это только усилило для Джорджи непреодолимую потребность в его прикосновениях.
   — Как ты? — прошептал он.
   — Я пропала, — так же тихо ответила она. — Окончательно пропала.
   — Да, Джорджи, и я тоже. — Колин улыбнулся, когда ее бедра закачались, ища то жаркое удовольствие, которого она неожиданно лишилась. — Позволь мне помочь тебе.
   Теперь его язык ласкал ее нежно и нарочито медленно. Он дразнил ее чувства и вновь привел ее к той же опасной и незащищенной от ветров пропасти. На этот раз Джорджи куда-то летела с опасной головокружительной скоростью, что он, похоже, предчувствовал.
   Она должна остановить его, должна сделать это прежде, чем упадет.
   Упадет в темноту, впадет в забвение.
   Ее пальцы переплелись с его волосами, поглаживая его шею, крепко прижимая его к себе, так как она искала что-то прочное, к чему можно прислониться, — она нуждалась в том, чтобы кто-то поймал ее, когда она будет падать с этой быстро-быстро распрямляющейся спирали. Затем ее мир взорвался, омываемый удовольствием волна за волной.
   — О, пожалуйста, да-да, — задыхаясь, проговорила она. И когда Джорджи с головой бросилась в блаженство неуправляемой страсти, он поймал ее.
   Впрочем, она ничего другого и не ожидала.
   Колин наблюдал, как она ощутила свое освобождение, заметил удивленную и недовольную гримасу, трепет ресниц, говорящий о ее полной капитуляции.
   Он продолжал целовать Джорджи, преодолевая вместе с ней ее нетерпение и импульсивность, пока она не ощутила, что задыхается от отсутствия воздуха.
   — О, помоги мне! — взмолилась она. — Я лечу в пропасть.
   Он обнял ее, целуя в губы, шепча ободряющие слова ей на ушко, гладя ее все еще трепещущее и покорное тело.
   Наконец она ослабела и припала к нему, положив голову ему на грудь.
   А он почувствовал то, чего не испытывал ни с одной женщиной, — она доверилась ему. Джорджи доверилась ему полностью и безоговорочно.
   «Но ведь она не должна была, не могла так чувствовать», — билось у него в мозгу. Вместо того чтобы ощутить колющий страх в сердце, он испытал безграничное умиротворение.
   Она доверилась ему.
   Не обращая внимания на свою бушующую физическую потребность, он прижал ее к себе, как ребенка, и произнес:
   — Я отвезу тебя домой. Пока он не потерял голову.
   «Кому нужны слова?» — припомнил он.
   Определенно не Джорджи. Да и не ему тоже.
   Слова помешают, а он хотя бы однажды в жизни хотел жить чувствами. Просто чувствовать. А Джорджи была такой осязаемой, готовой разделить его ощущения, такой совершенной.
   — Это было изумительно, — прошептала она. Она рассеянно пробежала пальцами по его груди. Ее руки и ноги словно налились свинцовой тяжестью. — Я не знала, что такое возможно. Не думала, что так бывает.
   — Что ж, тогда я рад, что дал тебе что-то, что ты запомнишь.
   — Сомневаюсь, что смогу забыть это, — сказала она с такой страстью, что он засмеялся. — Что здесь смешного? — Она приподнялась и посмотрела ему прямо в глаза. Ее неумолимая честность требовала прямого ответа.
   — Здесь нет ничего смешного, — сказал он, коснувшись пальцем кончика ее носа. — Просто это ты.
   На ее губах появилась лукавая улыбка. Она еще ближе приникла к нему, ее голые ноги прижались к его коленям, руки обвили его торс.
   — Я рада, что в доме нет слуг, хотя странно, что ты всех отпустил. Все выглядит так, словно ты заранее спланировал этот вечер. — Она взглянула на него блестящими глазами. — Я помню, ты сказал, что пришел на бал не затем, чтобы найти женщину. Но боюсь, что нашли тебя.
   — Ну, это не совсем так, — сумел выговорить он, неожиданно осознав, что за последний час ни разу не вспомнил об отвергнувшей его невесте. Не было даже мимолетного сожаления по поводу этой утраты.
   И когда он попытался вызвать в воображении черты лица Дианы и представить ее хрупкую фигурку в своих объятиях, вообразить, как она прижимается к нему, у него ничего не получилось. Колин не мог представить, чтобы она так безоглядно кричала, обретя освобождение.
   Нет, она легла бы в его постель только из чувства долга… Эта мысль показалась ему отвратительной.
   Он никогда не сможет взять в постель другую женщину, если только она не будет…
   Колин покачал головой, не желая закончить свою мысль.
   Если только она не будет такой, как его своенравная Киприда.
   Она не поморщилась при виде его мозолистых рук. Она благоговейно коснулась их, точно так же, как и его видавшего виды матросского сундука.
   Ничто из сокровищ в доме не произвело на нее впечатления, не пленило ее, даже предложенные им деньги, которые лежали на полу, словно крошки для птиц в Гайд-парке.
   Нет, она находила радость в тех чертах его натуру которые свет не понимал или к которым относился пренебрежительно и высокомерно.
   Итак, кем была эта девушка, которая любила море? Которая грезила о морских картинах, до сих пор бросавших его в дрожь даже сейчас, после стольких лет плавания?
   Джорджи обнаружила и поняла суть другого Колина которую не замечал никто другой. И он сомневался, что кто-то еще будет способен на это.
   Взглянув на свой готовый к плаванию рундук, он вдруг почувствовал сожаление. Ему не хотелось уезжать. Впервые в жизни он не хотел уходить в море.
   И в этот момент он по-настоящему понял, воспеванию чего посвящают свою жизнь поэты и трубадуры и что они пытаются объяснить. Он понял то, что не поддается объяснению.
   Лежа в его объятиях, она продолжала болтать о происшедшем с открытостью, перед которой невозможно было устоять.
   — … я боялась, что умру от смущения, если бы кто-то пришел зажечь камин или услышал меня и пришел узнать, в чем дело. — Она взглянула на него. — Я выражала свои чувства слишком громко? Думаю, что да.