Страница:
Сандра Браун
День греха
Глава 1
– Его оправдают. – Берк Бейзил растопырил пальцы правой руки, потом с силой сжал их в кулак. Это растягивающее упражнение в последнее время вошло у него в привычку. – Нет ни малейшего шанса, что они вынесут обвинительный приговор.
Капитан Дуглас Пату, шеф НОБН – Нью-Орлеанского отдела по борьбе с наркотиками, озабоченно вздохнул.
– Может быть.
– Да не может быть, а точно. Его оправдают, – с нажимом повторил Берк. Помолчав, Пату спросил:
– А почему Литрелл назначил представлять дело именно этого помощника прокурора? Он же новичок, живет здесь всего несколько месяцев. Переехал с Севера, кажется, из Висконсина. Разве он может разобраться во всех нюансах?
Берк, стоявший у окна и смотревший на улицу, обернулся:
– Зато Пинки Дюваль здорово в них разобрался.
– Чертов златоуст. Его хлебом не корми, дай только выставить нас полными дураками. По стенке размазал отдел по борьбе с наркотиками.
– Надо отдать ему должное, Дуг, его последний аргумент был блестящим. – Эти слова причиняли почти физическую боль, но Берк все же произнес их. – Подлый выпад, но – сказанный во имя правосудия. Все двенадцать присяжных слушали, затаив дыхание. – Берк взглянул на часы. – Они заседают полчаса. Думаю, еще минут десять – и все будет кончено.
– Ты действительно думаешь, они так быстро выйдут?
– Да. – Берк присел на исцарапанный деревянный стул. – Если говорить начистоту, у нас с самого начала не было ни малейшего шанса. И совершенно неважно, кто именно из прокуратуры представлял дело или сколько юридических выкрутасов выкинула защита. Факт остается фактом, хоть и весьма прискорбным: Уэйн Бардо не спускал курок. Это не его пуля убила Кева.
– Хотел бы я получать по доллару столько раз, сколько Пинки Дюваль произносил свою коронную фразу, – кисло заметил Пату. – «Мой клиент не совершал рокового выстрела». Он выпевал это, как поп на амвоне.
– К великому сожалению, это правда.
Они оба обсуждали это десять тысяч раз – размышляли, прикидывали, но все разбивалось о бесспорный, неопровержимый факт: обвиняемый Уэйн Бардо не убивал сержанта Кевина Стюарта, формально не убивал.
Берк Бейзил устало потер глаза, пригладил растрепавшиеся волнистые волосы, потрогал усы. Снова сжал-разжал пальцы правой руки. Наконец уперся локтями в колени и тупо уставился в пол, плечи его поникли.
Пату оценивающе посмотрел на него.
– Ты хреново выглядишь. Не хочешь выйти покурить?
Берк помотал головой.
– Может, кофе? Если не хочешь встречаться с журналистами, я принесу.
– Нет, спасибо.
Пату сел рядом с Берком.
– Не будем пока отчаиваться. Присяжные всегда непредсказуемы. Кажется, вот – загнал подонка в угол, а он покидает суд свободным человеком. Или бывает, никто не сомневается, что подсудимого оправдают, а ему выносят обвинительный приговор, да еще присяжные высказываются за максимальное наказание. Так что, никогда не знаешь.
– Я знаю, – с упрямой обреченностью сказал Берк. – Бардо оправдают.
В комнате повисло тяжелое молчание. Наконец Пату произнес:
– Сегодня годовщина Мексиканской конституции.
Бейзил поднял голову:
– Чего?
– Мексиканская конституция. Ее приняли пятого января. Я утром посмотрел на свой настольный календарь и прочитал.
– Угу.
– Только там не написано, когда ее приняли.
Лет двести назад, я думаю.
– Угу.
На этом беседа иссякла, они снова замолчали, погруженные каждый в собственные мысли. Берк старался представить, как он поведет себя в первые мгновения после произнесения вердикта.
Берк с самого начала знал, каким окажется этот процесс. Пинки Дюваль не пошел на компромисс, предложенный обвинением, а это означало, что адвокат абсолютно уверен в оправдании клиента. И еще Берк знал, каков будет исход дела. Приближался момент произнесения приговора, и Бейзил был уверен, что его предсказание сбудется. Он во что бы то ни стало хотел вести себя сдержанно, нельзя было дать ярости выплеснуться через край, когда Бардо спокойненько покинет зал суда.
«Господи, помоги мне, а то ведь я могу убить чертова ублюдка голыми руками».
В маленькую комнату орлеанского суда, где обычно взмокшие от напряжения адвокаты и прокуроры дожидались оглашения приговора, залетела большая сонная муха, совершенно одуревшая от инсектицидов. В тщетной попытке выбраться на свободу она тупо билась об оконное стекло и не понимала, как глупы и напрасны ее усилия, какими бы упорными они ни были.
Берк мрачно усмехнулся. Он чувствовал себя точно такой же мухой, прекрасно зная, что дела его – хуже некуда.
Раздался стук, и они с Пату сначала посмотрели друг на друга, потом – на дверь, в которую просунулась голова судебного пристава.
– Они возвращаются.
На ходу Пату бросил взгляд на часы и пробурчал:
– Сукин ты сын. Ровно десять минут. – Он посмотрел на Берка. – Как ты догадался?
Но Берк его не слушал. Он не отрывал глаз от двери в конце коридора, ведущей в зал заседаний. Через портал устремились зрители и журналисты, похожие на римлян, рвущихся к Колизею в желании увидеть мучеников, пожираемых львами.
Кевин Стюарт, муж, отец, чертовски хороший полицейский и самый лучший на свете друг, был мучеником. И, как и многие мученики прошлого, погиб из-за предательства. Кто-то, кому Кев доверял, на чью помощь опирался без тени сомнения, оказался предателем. Другой коп подсказал плохим ребятам, что до них добираются хорошие ребята.
Всего один тайный звонок от кого-то, работавшего в отделе, – и судьба Кевина Стюарта была решена. Да, конечно, он был убит на дежурстве, но это уже не имело никакого значения. Смерть его была бессмысленной и жестокой. А этот процесс – пустая трата времени. Дорогое, отнимающее много времени представление, которое устраивает цивилизованное общество. Отпускает на свободу подонка, лишившего жизни прекрасного человека. Хорошая мина при плохой игре.
Отбор присяжных продолжался две недели.
С самого начала прокурор был запуган и подавлен блеском знаменитого защитника – Пинки Дюваля, который, пользуясь различными уловками, подобрал наиболее подходящих для своего клиента присяжных. А прокурор все проглотил.
Само судебное разбирательство вообще длилось всего четыре дня. Однако, несмотря на его краткость, интерес к процессу был огромным. Так что предсказателей хватало.
По слухам, на следующий день после трагического события шеф полиции заявил: «Каждый офицер полиции переживает эту потерю как личную трагедию. Кевина Стюарта уважали и любили. Мы сделаем все возможное, чтобы провести тщательнейшее расследование по поводу гибели отличного полицейского».
«Дело совершенно ясное, – писал один журналист в газете „Таймс пикейн“ в первый день заседания. – Из-за грубейшей ошибки отдела по борьбе с наркотиками погиб их собственный сотрудник. Трагедия? Безусловно. Но вправе ли полиция свалить вину на козла отпущения? Автор полагает, что нет».
«Прокурор зря тратит деньги налогоплательщиков, вынуждая невиновного законопослушного гражданина предстать перед судом по сфабрикованному обвинению. Это жалкая попытка спасти Нью-Орлеанский отдел по борьбе с наркотиками от публичного унижения, безусловно заслуженного. Избирателям следует припомнить этот фарс, когда наступит время перевыборов окружного прокурора Литрелла».
Цитата принадлежала Пинки Дювалю, чей клиент – «невиновный законопослушный гражданин» – Уэйн Бардо имел список предыдущих арестов длиной с милю.
Участие в процессе Пинки Дюваля всегда гарантировало повышенный интерес средств массовой информации. Вот и теперь любое выборное лицо не упускало случая бесплатно покрасоваться перед избирателями и, высказываясь по поводу процесса Бардо, протаскивало заодно и свои собственные идеи самого разного рода. Смелые суждения щедро сыпались на головы жителей, словно цветное конфетти в праздник Марди-Гра.[1]
Словно по контрасту, с той самой ночи, когда умер Кев Стюарт, лейтенант Берк Бейзил хранил упрямое, презрительное молчание. За время предварительного слушания, когда выпады обеих сторон чуть не доводили журналистов до истерики, ничего достойного цитирования не было приписано этому молчаливому офицеру отдела по борьбе с наркотиками, чей напарник и лучший друг умер от смертельной огнестрельной раны, полученной в ту ночь, когда проводилась операция по захвату.
Сейчас Берк Бейзил протискивался в зал суда, чтобы услышать решение присяжных, и очередной репортер, сунувший ему микрофон прямо в лицо и умолявший сказать что-нибудь, услышал в ответ короткое:
– Пошел ты!
Капитану Пату, в котором журналисты опознали шефа НОБН, пришлось задержаться, хотя он старался не отставать от Берка. В отличие от своего подчиненного, капитан выражался более дипломатично, но он твердо и недвусмысленно дал понять, что Уэйн Бардо виновен в гибели офицера Стюарта и что правосудие восторжествует лишь в том случае, если присяжные вынесут обвинительное заключение.
Когда, отбившись от репортеров, Пату вошел в зал, Берк уже сидел на своем месте.
– Нэнси будет нелегко это услышать, – заметил Берк.
Вдова Кева Стюарта сидела в том же ряду, через проход. По обеим сторонам от нее сидели родители. Чуть наклонившись вперед, Берк поймал ее взгляд и ободряюще кивнул. Она слабо улыбнулась в ответ, очевидно, как и он, не питая ни малейших иллюзий по поводу приговора.
Пату помахал ей рукой.
– Вообще-то она крепкая.
– Да, конечно. Но и крепкая женщина может раскиснуть, если ее мужа хладнокровно застрелили.
Пату нахмурился.
– Твой сарказм ни к чему. Ты знаешь, что я имел в виду.
Берк не ответил. Помолчав, Пату с напускной небрежностью спросил:
– Барбара придет?
– Нет.
– Она могла бы тебя морально поддержать, если решение будет не в нашу пользу.
Берку не хотелось объяснять, почему его жена решила не появляться на процессе. Поэтому он просто сказал:
– Она просила позвонить, как только процесс закончится.
В противоположных лагерях царило разное настроение. Берк был согласен с Пату, что помощник прокурора плохо провел дело. Просто из рук вон плохо. Сейчас он сидел за своим столом и постукивал карандашом по листку бумаги, на котором не было ни единой записи. По тому, как нервно дергалась его левая нога, можно было догадаться, что помощник прокурора предпочел бы оказаться в любом другом месте, хоть в канализационном люке, только не здесь, в зале суда.
За столом защиты царила иная атмосфера. Бардо и Дюваль весело перешептьшались и хихикали, хотя и старались прикрывать улыбки руками. Если бы Берка сейчас спросили, кого он ненавидит больше – этого криминального типа или его не менее криминального адвоката, – он затруднился бы с ответом.
К Дювалю подошел его секретарь и попросил просмотреть стопку документов. Бардо тем временем откинулся на спинку стула, молитвенно сложил руки и уставился в потолок. Неужели сукин сын молится, удивился Берк.
Заметив на себе тяжелый взгляд полицейского, Бардо повернул голову. В его темных непроницаемых глазах вряд ли кто-нибудь мог заметить хоть намек на раскаяние. Тонкие, как у ящерицы, губы растянулись в ледяной улыбке.
А потом Бардо подмигнул.
Берк уже готов был сорваться с места и броситься к Бардо. Но Пату, все видевший, сгреб Берка в охапку и удержал на месте.
– Ради Бога, не делай глупостей! – яростно зашептал капитан. – Если ты сорвешься, только сыграешь на руку этим ублюдкам. Ты тем самым подтвердишь все нелестные отзывы, прозвучавшие о тебе на процессе. А теперь поступай как знаешь.
Даже не огрызнувшись, Берк резко выдернул руку из железного кулака Пату. Бардо уже отвернулся, но наглая ухмылка по-прежнему играла на его губах. В следующий момент присутствующих попросили утихнуть: вернулся судья. Судья своим мягким, тягучим, как мед, голосом, растягивая, как все южане, слова, призвал к порядку и попросил сохранять тишину при зачтении вердикта. Потом распорядился пригласить в зал присяжных.
Семеро мужчин и пять женщин вернулись на свои места. Семеро мужчин и пять женщин единогласно проголосовали за то, что Уэйн Бардо не виновен в гибели сержанта Кевина Стюарта.
Именно такого вердикта и ожидал Берк Бейзил, но воспринять это оказалось труднее, чем он думал.
Несмотря на предостережение судьи, зрители не скрывали своей реакции. Нэнси Стюарт резко вскрикнула и сразу обмякла. Родители прикрывали ее от вездесущих фотографов, буквально набросившихся на женщину.
Судья поблагодарил присяжных и отпустил их. Как только он объявил заседание оконченным, бездарный прокурор суетливо засунул бумажки в свой новенький кейс и быстренько зашагал по проходу, словно только что объявили пожарную тревогу. Он избегал встречаться взглядом с Берком и Пату.
На лице прокурора явственно читалось: это не моя вина. Сегодня проигрываешь, завтра выигрываешь. Главное, зарплату платят, а остальное не имеет значения.
– Дерьмо собачье, – прошипел Берк.
Как и следовало ожидать, защита ликовала, и судья даже не старался их сдерживать. Пинки Дюваль картинно вещал в направленные в него со всех сторон микрофоны. Уэйн Бардо, покачиваясь взад-вперед, снисходительно наблюдал, как с него снимают наручники. Его запонки с драгоценными камнями вспыхивали в свете телевизионных ламп. Берк заметил, что смуглый лоб Бардо даже не вспотел. Этот сукин сын заранее знал, что выиграет, ему всегда удавалось выходить сухим из воды.
Пату, как представителю НОБН, тоже не давали покоя репортеры. Он с трудом отбивался от них. Берк не сводил глаз с Бардо и Дюваля, триумфально шествовавших через толпу репортеров к выходу. Адвокат и его подзащитный не уклонялись от микрофонов, не отворачивались от камер. Дюваль всегда поощрял журналистов, он наслаждался публичностью, а сейчас просто купался в лучах своей победы. В отличие от прокурора, эти двое никуда не торопились, наоборот, они тянули время, желая услышать как можно больше поздравлений.
И они не отводили взгляд, когда встречались глазами с Берком Бейзилом.
Более того, они нарочно задержались у того ряда, где он стоял, нервно сжимая и разжимая пальцы правой руки. И оба посмотрели ему прямо в глаза.
Уэйн Бардо подошел ближе, чуть наклонился и прошептал то, что являлось кошмарным, но абсолютно неопровержимым фактом:
– Я не убивал полицейского, Бейзил. Это ты его убил.
Капитан Дуглас Пату, шеф НОБН – Нью-Орлеанского отдела по борьбе с наркотиками, озабоченно вздохнул.
– Может быть.
– Да не может быть, а точно. Его оправдают, – с нажимом повторил Берк. Помолчав, Пату спросил:
– А почему Литрелл назначил представлять дело именно этого помощника прокурора? Он же новичок, живет здесь всего несколько месяцев. Переехал с Севера, кажется, из Висконсина. Разве он может разобраться во всех нюансах?
Берк, стоявший у окна и смотревший на улицу, обернулся:
– Зато Пинки Дюваль здорово в них разобрался.
– Чертов златоуст. Его хлебом не корми, дай только выставить нас полными дураками. По стенке размазал отдел по борьбе с наркотиками.
– Надо отдать ему должное, Дуг, его последний аргумент был блестящим. – Эти слова причиняли почти физическую боль, но Берк все же произнес их. – Подлый выпад, но – сказанный во имя правосудия. Все двенадцать присяжных слушали, затаив дыхание. – Берк взглянул на часы. – Они заседают полчаса. Думаю, еще минут десять – и все будет кончено.
– Ты действительно думаешь, они так быстро выйдут?
– Да. – Берк присел на исцарапанный деревянный стул. – Если говорить начистоту, у нас с самого начала не было ни малейшего шанса. И совершенно неважно, кто именно из прокуратуры представлял дело или сколько юридических выкрутасов выкинула защита. Факт остается фактом, хоть и весьма прискорбным: Уэйн Бардо не спускал курок. Это не его пуля убила Кева.
– Хотел бы я получать по доллару столько раз, сколько Пинки Дюваль произносил свою коронную фразу, – кисло заметил Пату. – «Мой клиент не совершал рокового выстрела». Он выпевал это, как поп на амвоне.
– К великому сожалению, это правда.
Они оба обсуждали это десять тысяч раз – размышляли, прикидывали, но все разбивалось о бесспорный, неопровержимый факт: обвиняемый Уэйн Бардо не убивал сержанта Кевина Стюарта, формально не убивал.
Берк Бейзил устало потер глаза, пригладил растрепавшиеся волнистые волосы, потрогал усы. Снова сжал-разжал пальцы правой руки. Наконец уперся локтями в колени и тупо уставился в пол, плечи его поникли.
Пату оценивающе посмотрел на него.
– Ты хреново выглядишь. Не хочешь выйти покурить?
Берк помотал головой.
– Может, кофе? Если не хочешь встречаться с журналистами, я принесу.
– Нет, спасибо.
Пату сел рядом с Берком.
– Не будем пока отчаиваться. Присяжные всегда непредсказуемы. Кажется, вот – загнал подонка в угол, а он покидает суд свободным человеком. Или бывает, никто не сомневается, что подсудимого оправдают, а ему выносят обвинительный приговор, да еще присяжные высказываются за максимальное наказание. Так что, никогда не знаешь.
– Я знаю, – с упрямой обреченностью сказал Берк. – Бардо оправдают.
В комнате повисло тяжелое молчание. Наконец Пату произнес:
– Сегодня годовщина Мексиканской конституции.
Бейзил поднял голову:
– Чего?
– Мексиканская конституция. Ее приняли пятого января. Я утром посмотрел на свой настольный календарь и прочитал.
– Угу.
– Только там не написано, когда ее приняли.
Лет двести назад, я думаю.
– Угу.
На этом беседа иссякла, они снова замолчали, погруженные каждый в собственные мысли. Берк старался представить, как он поведет себя в первые мгновения после произнесения вердикта.
Берк с самого начала знал, каким окажется этот процесс. Пинки Дюваль не пошел на компромисс, предложенный обвинением, а это означало, что адвокат абсолютно уверен в оправдании клиента. И еще Берк знал, каков будет исход дела. Приближался момент произнесения приговора, и Бейзил был уверен, что его предсказание сбудется. Он во что бы то ни стало хотел вести себя сдержанно, нельзя было дать ярости выплеснуться через край, когда Бардо спокойненько покинет зал суда.
«Господи, помоги мне, а то ведь я могу убить чертова ублюдка голыми руками».
В маленькую комнату орлеанского суда, где обычно взмокшие от напряжения адвокаты и прокуроры дожидались оглашения приговора, залетела большая сонная муха, совершенно одуревшая от инсектицидов. В тщетной попытке выбраться на свободу она тупо билась об оконное стекло и не понимала, как глупы и напрасны ее усилия, какими бы упорными они ни были.
Берк мрачно усмехнулся. Он чувствовал себя точно такой же мухой, прекрасно зная, что дела его – хуже некуда.
Раздался стук, и они с Пату сначала посмотрели друг на друга, потом – на дверь, в которую просунулась голова судебного пристава.
– Они возвращаются.
На ходу Пату бросил взгляд на часы и пробурчал:
– Сукин ты сын. Ровно десять минут. – Он посмотрел на Берка. – Как ты догадался?
Но Берк его не слушал. Он не отрывал глаз от двери в конце коридора, ведущей в зал заседаний. Через портал устремились зрители и журналисты, похожие на римлян, рвущихся к Колизею в желании увидеть мучеников, пожираемых львами.
Кевин Стюарт, муж, отец, чертовски хороший полицейский и самый лучший на свете друг, был мучеником. И, как и многие мученики прошлого, погиб из-за предательства. Кто-то, кому Кев доверял, на чью помощь опирался без тени сомнения, оказался предателем. Другой коп подсказал плохим ребятам, что до них добираются хорошие ребята.
Всего один тайный звонок от кого-то, работавшего в отделе, – и судьба Кевина Стюарта была решена. Да, конечно, он был убит на дежурстве, но это уже не имело никакого значения. Смерть его была бессмысленной и жестокой. А этот процесс – пустая трата времени. Дорогое, отнимающее много времени представление, которое устраивает цивилизованное общество. Отпускает на свободу подонка, лишившего жизни прекрасного человека. Хорошая мина при плохой игре.
Отбор присяжных продолжался две недели.
С самого начала прокурор был запуган и подавлен блеском знаменитого защитника – Пинки Дюваля, который, пользуясь различными уловками, подобрал наиболее подходящих для своего клиента присяжных. А прокурор все проглотил.
Само судебное разбирательство вообще длилось всего четыре дня. Однако, несмотря на его краткость, интерес к процессу был огромным. Так что предсказателей хватало.
По слухам, на следующий день после трагического события шеф полиции заявил: «Каждый офицер полиции переживает эту потерю как личную трагедию. Кевина Стюарта уважали и любили. Мы сделаем все возможное, чтобы провести тщательнейшее расследование по поводу гибели отличного полицейского».
«Дело совершенно ясное, – писал один журналист в газете „Таймс пикейн“ в первый день заседания. – Из-за грубейшей ошибки отдела по борьбе с наркотиками погиб их собственный сотрудник. Трагедия? Безусловно. Но вправе ли полиция свалить вину на козла отпущения? Автор полагает, что нет».
«Прокурор зря тратит деньги налогоплательщиков, вынуждая невиновного законопослушного гражданина предстать перед судом по сфабрикованному обвинению. Это жалкая попытка спасти Нью-Орлеанский отдел по борьбе с наркотиками от публичного унижения, безусловно заслуженного. Избирателям следует припомнить этот фарс, когда наступит время перевыборов окружного прокурора Литрелла».
Цитата принадлежала Пинки Дювалю, чей клиент – «невиновный законопослушный гражданин» – Уэйн Бардо имел список предыдущих арестов длиной с милю.
Участие в процессе Пинки Дюваля всегда гарантировало повышенный интерес средств массовой информации. Вот и теперь любое выборное лицо не упускало случая бесплатно покрасоваться перед избирателями и, высказываясь по поводу процесса Бардо, протаскивало заодно и свои собственные идеи самого разного рода. Смелые суждения щедро сыпались на головы жителей, словно цветное конфетти в праздник Марди-Гра.[1]
Словно по контрасту, с той самой ночи, когда умер Кев Стюарт, лейтенант Берк Бейзил хранил упрямое, презрительное молчание. За время предварительного слушания, когда выпады обеих сторон чуть не доводили журналистов до истерики, ничего достойного цитирования не было приписано этому молчаливому офицеру отдела по борьбе с наркотиками, чей напарник и лучший друг умер от смертельной огнестрельной раны, полученной в ту ночь, когда проводилась операция по захвату.
Сейчас Берк Бейзил протискивался в зал суда, чтобы услышать решение присяжных, и очередной репортер, сунувший ему микрофон прямо в лицо и умолявший сказать что-нибудь, услышал в ответ короткое:
– Пошел ты!
Капитану Пату, в котором журналисты опознали шефа НОБН, пришлось задержаться, хотя он старался не отставать от Берка. В отличие от своего подчиненного, капитан выражался более дипломатично, но он твердо и недвусмысленно дал понять, что Уэйн Бардо виновен в гибели офицера Стюарта и что правосудие восторжествует лишь в том случае, если присяжные вынесут обвинительное заключение.
Когда, отбившись от репортеров, Пату вошел в зал, Берк уже сидел на своем месте.
– Нэнси будет нелегко это услышать, – заметил Берк.
Вдова Кева Стюарта сидела в том же ряду, через проход. По обеим сторонам от нее сидели родители. Чуть наклонившись вперед, Берк поймал ее взгляд и ободряюще кивнул. Она слабо улыбнулась в ответ, очевидно, как и он, не питая ни малейших иллюзий по поводу приговора.
Пату помахал ей рукой.
– Вообще-то она крепкая.
– Да, конечно. Но и крепкая женщина может раскиснуть, если ее мужа хладнокровно застрелили.
Пату нахмурился.
– Твой сарказм ни к чему. Ты знаешь, что я имел в виду.
Берк не ответил. Помолчав, Пату с напускной небрежностью спросил:
– Барбара придет?
– Нет.
– Она могла бы тебя морально поддержать, если решение будет не в нашу пользу.
Берку не хотелось объяснять, почему его жена решила не появляться на процессе. Поэтому он просто сказал:
– Она просила позвонить, как только процесс закончится.
В противоположных лагерях царило разное настроение. Берк был согласен с Пату, что помощник прокурора плохо провел дело. Просто из рук вон плохо. Сейчас он сидел за своим столом и постукивал карандашом по листку бумаги, на котором не было ни единой записи. По тому, как нервно дергалась его левая нога, можно было догадаться, что помощник прокурора предпочел бы оказаться в любом другом месте, хоть в канализационном люке, только не здесь, в зале суда.
За столом защиты царила иная атмосфера. Бардо и Дюваль весело перешептьшались и хихикали, хотя и старались прикрывать улыбки руками. Если бы Берка сейчас спросили, кого он ненавидит больше – этого криминального типа или его не менее криминального адвоката, – он затруднился бы с ответом.
К Дювалю подошел его секретарь и попросил просмотреть стопку документов. Бардо тем временем откинулся на спинку стула, молитвенно сложил руки и уставился в потолок. Неужели сукин сын молится, удивился Берк.
Заметив на себе тяжелый взгляд полицейского, Бардо повернул голову. В его темных непроницаемых глазах вряд ли кто-нибудь мог заметить хоть намек на раскаяние. Тонкие, как у ящерицы, губы растянулись в ледяной улыбке.
А потом Бардо подмигнул.
Берк уже готов был сорваться с места и броситься к Бардо. Но Пату, все видевший, сгреб Берка в охапку и удержал на месте.
– Ради Бога, не делай глупостей! – яростно зашептал капитан. – Если ты сорвешься, только сыграешь на руку этим ублюдкам. Ты тем самым подтвердишь все нелестные отзывы, прозвучавшие о тебе на процессе. А теперь поступай как знаешь.
Даже не огрызнувшись, Берк резко выдернул руку из железного кулака Пату. Бардо уже отвернулся, но наглая ухмылка по-прежнему играла на его губах. В следующий момент присутствующих попросили утихнуть: вернулся судья. Судья своим мягким, тягучим, как мед, голосом, растягивая, как все южане, слова, призвал к порядку и попросил сохранять тишину при зачтении вердикта. Потом распорядился пригласить в зал присяжных.
Семеро мужчин и пять женщин вернулись на свои места. Семеро мужчин и пять женщин единогласно проголосовали за то, что Уэйн Бардо не виновен в гибели сержанта Кевина Стюарта.
Именно такого вердикта и ожидал Берк Бейзил, но воспринять это оказалось труднее, чем он думал.
Несмотря на предостережение судьи, зрители не скрывали своей реакции. Нэнси Стюарт резко вскрикнула и сразу обмякла. Родители прикрывали ее от вездесущих фотографов, буквально набросившихся на женщину.
Судья поблагодарил присяжных и отпустил их. Как только он объявил заседание оконченным, бездарный прокурор суетливо засунул бумажки в свой новенький кейс и быстренько зашагал по проходу, словно только что объявили пожарную тревогу. Он избегал встречаться взглядом с Берком и Пату.
На лице прокурора явственно читалось: это не моя вина. Сегодня проигрываешь, завтра выигрываешь. Главное, зарплату платят, а остальное не имеет значения.
– Дерьмо собачье, – прошипел Берк.
Как и следовало ожидать, защита ликовала, и судья даже не старался их сдерживать. Пинки Дюваль картинно вещал в направленные в него со всех сторон микрофоны. Уэйн Бардо, покачиваясь взад-вперед, снисходительно наблюдал, как с него снимают наручники. Его запонки с драгоценными камнями вспыхивали в свете телевизионных ламп. Берк заметил, что смуглый лоб Бардо даже не вспотел. Этот сукин сын заранее знал, что выиграет, ему всегда удавалось выходить сухим из воды.
Пату, как представителю НОБН, тоже не давали покоя репортеры. Он с трудом отбивался от них. Берк не сводил глаз с Бардо и Дюваля, триумфально шествовавших через толпу репортеров к выходу. Адвокат и его подзащитный не уклонялись от микрофонов, не отворачивались от камер. Дюваль всегда поощрял журналистов, он наслаждался публичностью, а сейчас просто купался в лучах своей победы. В отличие от прокурора, эти двое никуда не торопились, наоборот, они тянули время, желая услышать как можно больше поздравлений.
И они не отводили взгляд, когда встречались глазами с Берком Бейзилом.
Более того, они нарочно задержались у того ряда, где он стоял, нервно сжимая и разжимая пальцы правой руки. И оба посмотрели ему прямо в глаза.
Уэйн Бардо подошел ближе, чуть наклонился и прошептал то, что являлось кошмарным, но абсолютно неопровержимым фактом:
– Я не убивал полицейского, Бейзил. Это ты его убил.
Глава 2
– Реми!
Она обернулась и рукой в перчатке откинула волосы со лба.
– Привет. Я тебя не ждала. На пороге оранжереи стоял Пинки Дюваль. Он подошел к жене, обнял ее и крепко поцеловал.
– Я выиграл.
Она улыбнулась ему в ответ.
– Я так и думала.
– Оправдательный приговор.
– Поздравляю.
– Спасибо, но на этот раз было нетрудно. Однако самодовольная усмешка противоречила словам.
– Не такому блестящему адвокату, как ты, пришлось бы потрудиться.
Довольный оценкой, он улыбнулся еще шире.
– Мне нужно в офис, сделать несколько звонков. Но, когда вернусь, я приведу с собой гостей. Ромен все приготовил заранее. Я видел возле дома мини-фургоны из ресторана.
Их дворецкий Ромен и вся остальная домашняя прислуга находились в полной боевой готовности с начала процесса. Приемы, которыми Пинки отмечал свои победы, прибавляли ему славы, равно как и бриллиантовый перстень на мизинце правой руки, из-за которого Пинки и получил свое прозвище.[2]
Его приемов после окончания судебных процессов ждали с не меньшим нетерпением, чем самих процессов, их всегда широко освещали в прессе. Иногда у Реми мелькало подозрение, что присяжные голосуют за оправдательный приговор, потому что хотят не понаслышке узнать о знаменитых вечеринках Пинки Дюваля.
– От меня что-нибудь требуется?
Конечно же, нет, она знала ответ заранее.
– Только выглядеть сногсшибательно, как всегда, – ответил он, погладил Реми по спине и снова поцеловал. Потом чуть отстранился и вытер пятнышко у нее на лбу. – И вообще, что ты здесь делаешь? Ты же знаешь, я не люблю толкучки у меня в оранжерее.
– А никакой толкучки нет, только я. Я принесла из дома папоротник – он почему-то стал вянуть. Я решила, что ему пойдет на пользу искусственная температура. Не беспокойся, я тут ничего не трогала.
Пинки являлся единоличным и полновластным хозяином оранжереи. В своем хобби – разведении растений – Пинки был так же скрупулезен и удачлив, как в своей работе адвоката, как, впрочем, и во всех остальных областях своей жизни.
Он с гордостью оглядел ряды растений, выращенных его собственными руками. Мало кто из друзей Пинки, а еще меньше – врагов, знал о том, что его главной страстью были орхидеи, на которых он специализировался.
Он потратил массу средств и усилий для соблюдения идеального баланса температур в оранжерее. Здесь находился даже отсек со специальной аппаратурой, контролировавшей особый климат. Дюваль досконально изучил тему и каждые три года ездил на Всемирный конгресс любителей орхидей Пинки точно знал, какие именно температурные условия, освещение и влажность требуются для цветения того или иного сорта орхидей. Каттлея, офрис, стангопея, дендробиум – Пинки пестовал их, как пестует младенцев медсестра в отделении для новорожденных. Каждый цветок рос в отдельном горшке, со специальным дренажем, с индивидуальной подачей воздуха. Взамен Пинки требовал от своих растений образцового послушания и необыкновенной красоты.
И если они не хотели расстраивать своего хозяина, они такими и получались.
Как правило. Но, проходя мимо горшков с надписью «Венерин башмачок», он вдруг нахмурился. Стебли согнулись, хотя цветы у растения вовсе не были такими пышными и тяжелыми, как у других сортов.
– Я ухаживаю за ними уже несколько недель, и никакого результата. Что с ними такое?
– Может быть, еще рано…
– У них было достаточно времени.
– Иногда бывает…
– Это некачественные растения. Вот и все. Пинки спокойно взял горшок и швырнул его на пол. Горшок разбился о каменные плитки. На полу остались черепки, корни, смятые лепестки. Туда же последовал второй горшок.
– Пинки, не надо!
Реми подбежала и попыталась спасти один из оставшихся нежных цветков.
– Отойди, – отрешенно произнес он, отправляя на гибель следующее растение. Пинки не пощадил ни единого цветка. Скоро на полу лежала груда разбитых горшков. Дюваль со всей силы раздавил каблуком уцелевшие цветы. – Они портили вид моей оранжереи.
Огорченная потерей, Реми присела и начала собирать мусор.
– Не утруждай себя, дорогая. Я велю кому-нибудь из садовников этим заняться.
Он торопился, и ей пришлось пообещать, что она немедленно пойдет одеваться к приему. Но вместо этого Реми сама собрала черепки, аккуратно все убрала и покинула оранжерею, только когда та приобрела прежнюю девственную чистоту.
К дому через лужайку вела мощеная дорожка. По обеим ее сторонам, под навесом дубов с мшистыми стволами, цвели ухоженные клумбы. Вековые дубы стояли здесь задолго до возведения дома, а дом был построен в начале девятнадцатого века.
Реми вошла через заднюю дверь, поднялась по черной лестнице, минуя кухню, комнату дворецкого и столовую, откуда раздавались строгие приказания метрдотеля. К приезду Пинки с гостями столы с закусками и напитками будут роскошно сервированы.
У Реми оставалось не так много времени, чтобы привести себя в порядок, но все было подготовлено заранее. Служанка уже наполнила ванну и ожидала дальнейших указаний. Они обсудили, что Реми сегодня наденет, служанка достала платье и ушла. На ванну ушло немного времени – Реми нужно было оставить побольше времени на макияж. Пинки хотел, чтобы она хорошо выглядела сегодня вечером.
Через пятьдесят минут, когда Реми сидела перед туалетным столиком, она услышала, что в спальню вошел Пинки.
– Это ты?
– А ты ждала кого-то еще?
Реми поднялась и через гардеробную прошла в спальню. Она обрадованно улыбнулась, когда муж восхищенно присвистнул.
– Налить тебе выпить?
– Пожалуй. – Он начал раздеваться. Скоро он стоял посреди комнаты совершенно голый. В свои пятьдесят пять Пинки Дюваль находился в отличной физической форме. Ни грамма лишнего жира – результат суровой гимнастики и усилий личного массажиста. Стройная фигура была предметом особой гордости Пинки, ибо он сохранил давнюю привязанность к дорогим винам и нью-орлеанской кухне с ее знаменитыми десертами: хлебному пудингу с коньячным соусом и пралине с шоколадно-ореховым кремом.
Поцеловав Реми в щеку, он взял приготовленный ею коктейль и отхлебнул глоток.
– Я принес тебе подарок, а ты проявила невероятную выдержку, хотя, я знаю, его заметила.
– Я решила, что ты сам выберешь подходящий момент, – скромно потупилась она. – Кроме того, откуда я знаю, может быть, это не мне?
Он хмыкнул и подал ей красиво упакованную коробочку.
– По какому поводу подарок?
– Мне не нужен повод, чтобы дарить подарки моей красавице жене.
Реми развязала ленточку, осторожно развернула золотую фольгу. Пинки тихо рассмеялся.
– Чему ты смеешься? – спросила она.
– Обычно женщины разрывают упаковочную бумагу с неприкрытым любопытством.
– А я люблю наслаждаться предвкушением подарка.
Он погладил ее по щеке.
– Это потому, что ты их мало получала, когда была ребенком.
– Мало, пока в моей жизни не появился ты. В бархатной черной коробочке лежала платиновая цепочка с большим аквамарином в обрамлении бриллиантов.
– Какая прелесть, – прошептала Реми.
– Он мне понравился, потому что камень того же цвета, что твои глаза. – Поставив бокал на ночной столик, он вынул кулон из коробочки и повернул Реми к себе спиной. – Сегодня вечером тебе придется обойтись без этого, – сказал он, расстегнул цепочку с крестиком, который она всегда носила, и повесил ей на шею новую драгоценность. Потом подвел к огромному, в полный рост, зеркалу, которое когда-то стояло в парижском будуаре безвестной аристократки, обреченной на гильотину. Пинки критически рассматривал жену.
– Прекрасно, но не идеально. Это платье не подходит. Черное будет намного лучше. Желательно с низким вырезом, чтобы камень лежал на теле.
Он расстегнул платье и стянул его с ее плеч. Потом снял лифчик и отбросил в сторону. Камень опустился прямо в ложбинку между грудей. Реми отвела взгляд от зеркала и прикрыла руками грудь.
Пинки повернул ее лицом к себе и отвел ее руки от груди. Глаза его потемнели, дыхание участилось.
– Я так и знал, – хрипло проговорил он. – Лучше всего камень смотрится на голом теле.
Игнорируя ее слабые протесты, он подтолкнул Реми к кровати.
– Но, Пинки, я уже полностью готова к выходу!
– А биде на что?
Он опрокинул ее на подушки и опустился рядом.
Пинки всегда был готов заниматься сексом, но после успешно проведенного процесса его потенция невероятно возрастала. Сегодня вечером он превзошел сам себя. Через пару минут все было кончено. Реми оставалась в туфлях и чулках, но прическа и макияж сильно пострадали от столь яростной любовной атаки. Пинки скатился с нее, допил свой коктейль и встал с кровати. Беззаботно насвистывая, он направился в свою гардеробную.
Реми повернулась на бок, подперев голову рукой. Она с тоской думала о повторной процедуре одевания и приведения себя в порядок. Если бы у нее был выбор, она завалилась бы спать и не стала спускаться к гостям. Реми с утра чувствовала легкое недомогание, и оно еще не прошло. Однако меньше всего на свете она хотела, чтобы муж заметил ее вялость и слабость, которые она вот уже несколько недель от него скрывала.
Реми заставила себя встать. Она наполняла ванну водой, когда Пинки вышел из своей гардеробной – свежий, побритый, сияющий благополучием в своем черном, безупречно сидящем костюме. Он удивленно взглянул на нее.
– Я думал, ты уже готова.
Она беспомощно развела руками.
– Проще начать сначала, чем переделывать. К тому же, ты знаешь, я предпочитаю душ, терпеть не могу биде.
Он притянул ее к себе и поцеловал.
– Наверное, я продержал тебя в монастырской школе дольше, чем нужно. Ты обзавелась отвратительно ханжескими привычками.
– Ты не возражаешь, если я немного опоздаю к гостям?
Он шутливо шлепнул ее.
– Ты будешь столь восхитительна, что гости будут вознаграждены. – Уже в дверях он добавил: – Не забудь: надо надеть что-нибудь сексуальное, черное, с низким вырезом.
Реми не торопясь принимала ванну во второй раз. Снизу доносились звуки настраиваемых инструментов – это готовились к приему музыканты. Совсем скоро должны были появиться гости. До поздней ночи они будут поглощать дорогие закуски и крепкие напитки, будут танцевать, смеяться, флиртовать и говорить, говорить, говорить.
При одной мысли об этом Реми вздохнула. Интересно, хоть кто-нибудь заметит, если хозяйка дома решит остаться в своей комнате и не появится на приеме?
Пинки уж точно заметит.
В честь победы на очередном процессе он подарил ей роскошный кулон, который пополнит ее обширную и весьма дорогую коллекцию драгоценностей. Пинки был бы очень обижен, если бы узнал, до какой степени Реми не хочется присутствовать на его празднике и как мало удовольствия ей доставил его подарок. Но как она могла искренне радоваться его щедрости, если эти ценные подарки не заменяли того, в чем муж ей отказывал.
Она обернулась и рукой в перчатке откинула волосы со лба.
– Привет. Я тебя не ждала. На пороге оранжереи стоял Пинки Дюваль. Он подошел к жене, обнял ее и крепко поцеловал.
– Я выиграл.
Она улыбнулась ему в ответ.
– Я так и думала.
– Оправдательный приговор.
– Поздравляю.
– Спасибо, но на этот раз было нетрудно. Однако самодовольная усмешка противоречила словам.
– Не такому блестящему адвокату, как ты, пришлось бы потрудиться.
Довольный оценкой, он улыбнулся еще шире.
– Мне нужно в офис, сделать несколько звонков. Но, когда вернусь, я приведу с собой гостей. Ромен все приготовил заранее. Я видел возле дома мини-фургоны из ресторана.
Их дворецкий Ромен и вся остальная домашняя прислуга находились в полной боевой готовности с начала процесса. Приемы, которыми Пинки отмечал свои победы, прибавляли ему славы, равно как и бриллиантовый перстень на мизинце правой руки, из-за которого Пинки и получил свое прозвище.[2]
Его приемов после окончания судебных процессов ждали с не меньшим нетерпением, чем самих процессов, их всегда широко освещали в прессе. Иногда у Реми мелькало подозрение, что присяжные голосуют за оправдательный приговор, потому что хотят не понаслышке узнать о знаменитых вечеринках Пинки Дюваля.
– От меня что-нибудь требуется?
Конечно же, нет, она знала ответ заранее.
– Только выглядеть сногсшибательно, как всегда, – ответил он, погладил Реми по спине и снова поцеловал. Потом чуть отстранился и вытер пятнышко у нее на лбу. – И вообще, что ты здесь делаешь? Ты же знаешь, я не люблю толкучки у меня в оранжерее.
– А никакой толкучки нет, только я. Я принесла из дома папоротник – он почему-то стал вянуть. Я решила, что ему пойдет на пользу искусственная температура. Не беспокойся, я тут ничего не трогала.
Пинки являлся единоличным и полновластным хозяином оранжереи. В своем хобби – разведении растений – Пинки был так же скрупулезен и удачлив, как в своей работе адвоката, как, впрочем, и во всех остальных областях своей жизни.
Он с гордостью оглядел ряды растений, выращенных его собственными руками. Мало кто из друзей Пинки, а еще меньше – врагов, знал о том, что его главной страстью были орхидеи, на которых он специализировался.
Он потратил массу средств и усилий для соблюдения идеального баланса температур в оранжерее. Здесь находился даже отсек со специальной аппаратурой, контролировавшей особый климат. Дюваль досконально изучил тему и каждые три года ездил на Всемирный конгресс любителей орхидей Пинки точно знал, какие именно температурные условия, освещение и влажность требуются для цветения того или иного сорта орхидей. Каттлея, офрис, стангопея, дендробиум – Пинки пестовал их, как пестует младенцев медсестра в отделении для новорожденных. Каждый цветок рос в отдельном горшке, со специальным дренажем, с индивидуальной подачей воздуха. Взамен Пинки требовал от своих растений образцового послушания и необыкновенной красоты.
И если они не хотели расстраивать своего хозяина, они такими и получались.
Как правило. Но, проходя мимо горшков с надписью «Венерин башмачок», он вдруг нахмурился. Стебли согнулись, хотя цветы у растения вовсе не были такими пышными и тяжелыми, как у других сортов.
– Я ухаживаю за ними уже несколько недель, и никакого результата. Что с ними такое?
– Может быть, еще рано…
– У них было достаточно времени.
– Иногда бывает…
– Это некачественные растения. Вот и все. Пинки спокойно взял горшок и швырнул его на пол. Горшок разбился о каменные плитки. На полу остались черепки, корни, смятые лепестки. Туда же последовал второй горшок.
– Пинки, не надо!
Реми подбежала и попыталась спасти один из оставшихся нежных цветков.
– Отойди, – отрешенно произнес он, отправляя на гибель следующее растение. Пинки не пощадил ни единого цветка. Скоро на полу лежала груда разбитых горшков. Дюваль со всей силы раздавил каблуком уцелевшие цветы. – Они портили вид моей оранжереи.
Огорченная потерей, Реми присела и начала собирать мусор.
– Не утруждай себя, дорогая. Я велю кому-нибудь из садовников этим заняться.
Он торопился, и ей пришлось пообещать, что она немедленно пойдет одеваться к приему. Но вместо этого Реми сама собрала черепки, аккуратно все убрала и покинула оранжерею, только когда та приобрела прежнюю девственную чистоту.
К дому через лужайку вела мощеная дорожка. По обеим ее сторонам, под навесом дубов с мшистыми стволами, цвели ухоженные клумбы. Вековые дубы стояли здесь задолго до возведения дома, а дом был построен в начале девятнадцатого века.
Реми вошла через заднюю дверь, поднялась по черной лестнице, минуя кухню, комнату дворецкого и столовую, откуда раздавались строгие приказания метрдотеля. К приезду Пинки с гостями столы с закусками и напитками будут роскошно сервированы.
У Реми оставалось не так много времени, чтобы привести себя в порядок, но все было подготовлено заранее. Служанка уже наполнила ванну и ожидала дальнейших указаний. Они обсудили, что Реми сегодня наденет, служанка достала платье и ушла. На ванну ушло немного времени – Реми нужно было оставить побольше времени на макияж. Пинки хотел, чтобы она хорошо выглядела сегодня вечером.
Через пятьдесят минут, когда Реми сидела перед туалетным столиком, она услышала, что в спальню вошел Пинки.
– Это ты?
– А ты ждала кого-то еще?
Реми поднялась и через гардеробную прошла в спальню. Она обрадованно улыбнулась, когда муж восхищенно присвистнул.
– Налить тебе выпить?
– Пожалуй. – Он начал раздеваться. Скоро он стоял посреди комнаты совершенно голый. В свои пятьдесят пять Пинки Дюваль находился в отличной физической форме. Ни грамма лишнего жира – результат суровой гимнастики и усилий личного массажиста. Стройная фигура была предметом особой гордости Пинки, ибо он сохранил давнюю привязанность к дорогим винам и нью-орлеанской кухне с ее знаменитыми десертами: хлебному пудингу с коньячным соусом и пралине с шоколадно-ореховым кремом.
Поцеловав Реми в щеку, он взял приготовленный ею коктейль и отхлебнул глоток.
– Я принес тебе подарок, а ты проявила невероятную выдержку, хотя, я знаю, его заметила.
– Я решила, что ты сам выберешь подходящий момент, – скромно потупилась она. – Кроме того, откуда я знаю, может быть, это не мне?
Он хмыкнул и подал ей красиво упакованную коробочку.
– По какому поводу подарок?
– Мне не нужен повод, чтобы дарить подарки моей красавице жене.
Реми развязала ленточку, осторожно развернула золотую фольгу. Пинки тихо рассмеялся.
– Чему ты смеешься? – спросила она.
– Обычно женщины разрывают упаковочную бумагу с неприкрытым любопытством.
– А я люблю наслаждаться предвкушением подарка.
Он погладил ее по щеке.
– Это потому, что ты их мало получала, когда была ребенком.
– Мало, пока в моей жизни не появился ты. В бархатной черной коробочке лежала платиновая цепочка с большим аквамарином в обрамлении бриллиантов.
– Какая прелесть, – прошептала Реми.
– Он мне понравился, потому что камень того же цвета, что твои глаза. – Поставив бокал на ночной столик, он вынул кулон из коробочки и повернул Реми к себе спиной. – Сегодня вечером тебе придется обойтись без этого, – сказал он, расстегнул цепочку с крестиком, который она всегда носила, и повесил ей на шею новую драгоценность. Потом подвел к огромному, в полный рост, зеркалу, которое когда-то стояло в парижском будуаре безвестной аристократки, обреченной на гильотину. Пинки критически рассматривал жену.
– Прекрасно, но не идеально. Это платье не подходит. Черное будет намного лучше. Желательно с низким вырезом, чтобы камень лежал на теле.
Он расстегнул платье и стянул его с ее плеч. Потом снял лифчик и отбросил в сторону. Камень опустился прямо в ложбинку между грудей. Реми отвела взгляд от зеркала и прикрыла руками грудь.
Пинки повернул ее лицом к себе и отвел ее руки от груди. Глаза его потемнели, дыхание участилось.
– Я так и знал, – хрипло проговорил он. – Лучше всего камень смотрится на голом теле.
Игнорируя ее слабые протесты, он подтолкнул Реми к кровати.
– Но, Пинки, я уже полностью готова к выходу!
– А биде на что?
Он опрокинул ее на подушки и опустился рядом.
Пинки всегда был готов заниматься сексом, но после успешно проведенного процесса его потенция невероятно возрастала. Сегодня вечером он превзошел сам себя. Через пару минут все было кончено. Реми оставалась в туфлях и чулках, но прическа и макияж сильно пострадали от столь яростной любовной атаки. Пинки скатился с нее, допил свой коктейль и встал с кровати. Беззаботно насвистывая, он направился в свою гардеробную.
Реми повернулась на бок, подперев голову рукой. Она с тоской думала о повторной процедуре одевания и приведения себя в порядок. Если бы у нее был выбор, она завалилась бы спать и не стала спускаться к гостям. Реми с утра чувствовала легкое недомогание, и оно еще не прошло. Однако меньше всего на свете она хотела, чтобы муж заметил ее вялость и слабость, которые она вот уже несколько недель от него скрывала.
Реми заставила себя встать. Она наполняла ванну водой, когда Пинки вышел из своей гардеробной – свежий, побритый, сияющий благополучием в своем черном, безупречно сидящем костюме. Он удивленно взглянул на нее.
– Я думал, ты уже готова.
Она беспомощно развела руками.
– Проще начать сначала, чем переделывать. К тому же, ты знаешь, я предпочитаю душ, терпеть не могу биде.
Он притянул ее к себе и поцеловал.
– Наверное, я продержал тебя в монастырской школе дольше, чем нужно. Ты обзавелась отвратительно ханжескими привычками.
– Ты не возражаешь, если я немного опоздаю к гостям?
Он шутливо шлепнул ее.
– Ты будешь столь восхитительна, что гости будут вознаграждены. – Уже в дверях он добавил: – Не забудь: надо надеть что-нибудь сексуальное, черное, с низким вырезом.
Реми не торопясь принимала ванну во второй раз. Снизу доносились звуки настраиваемых инструментов – это готовились к приему музыканты. Совсем скоро должны были появиться гости. До поздней ночи они будут поглощать дорогие закуски и крепкие напитки, будут танцевать, смеяться, флиртовать и говорить, говорить, говорить.
При одной мысли об этом Реми вздохнула. Интересно, хоть кто-нибудь заметит, если хозяйка дома решит остаться в своей комнате и не появится на приеме?
Пинки уж точно заметит.
В честь победы на очередном процессе он подарил ей роскошный кулон, который пополнит ее обширную и весьма дорогую коллекцию драгоценностей. Пинки был бы очень обижен, если бы узнал, до какой степени Реми не хочется присутствовать на его празднике и как мало удовольствия ей доставил его подарок. Но как она могла искренне радоваться его щедрости, если эти ценные подарки не заменяли того, в чем муж ей отказывал.