Страница:
– Я позвонил в мотель, но у вас никто не отвечал.
– Как вы узнали, где я остановилась?
– В нашем городе все про всех все знают.
– Но никто не знал, что я поеду на кладбище.
– Вычислил путем несложного рассуждения: попытался представить себе, куда бы я пошел на вашем месте. Если вам мое общество мешает, я уйду.
– Нет, ничего. – Алекс оглянулась на имя, высеченное на холодном и сером бесстрастном камне. – Я здесь никогда не была. Бабушка отказывалась возить меня сюда.
– Бабушка у вас не самый добродушный и уступчивый человек.
– Да, пожалуй, не самый.
– Вам в детстве очень не хватало матери?
– Очень. Особенно когда я пошла в школу и увидела, что в целом классе только у меня нет мамы.
– Многие дети не живут с матерями.
– Да, но они знают, что мать у них есть.
Эту тему ей было трудно обсуждать даже с друзьями и близкими. И уж вовсе не хотелось обсуждать ее с Минтоном-младшим, как бы сочувственно он ни улыбался.
Она тронула принесенный им букет и растерла лепесток красной розы в холодных пальцах. После камня лепесток на ощупь казался теплым бархатом, но цветом походил на кровь.
– Вы часто приносите цветы на могилу моей матери, мистер Минтон?
Он не отвечал, пока она вновь не взглянула на него.
– В день, когда вы появились на свет, я был в роддоме. Видел вас до того, как вас обмыли. – Он улыбнулся открытой, сердечной, обезоруживающей улыбкой. – Вам не кажется, что уже по одной этой причине мы можем обращаться друг к другу по имени?
Отгородиться от его улыбки было невозможно. От нее и железо бы расплавилось.
– В таком случае зовите меня Алекс, – улыбаясь в ответ, сказала она.
Он оценивающе осмотрел ее с ног до головы.
– Алекс. Мне нравится.
– Так как же?
– Что именно? Нравится ли ваше имя?
– Нет. Часто ли вы приносите сюда цветы?
– Ах, вот вы о чем. Только по праздникам. Мы с отцом обычно приносим цветы на ее день рождения, на Рождество, на Пасху. Рид тоже носит. А уход за могилой мы оплачиваем вместе.
– И на то есть причина?
Он как-то странно взглянул на нее и ответил просто:
– Мы все любили Седину.
– Полагаю, кто-то из вас и убил ее, – тихо сказала она.
– Вы ошибаетесь, Алекс. Я ее не убивал.
– А ваш отец? Мог он ее убить, как вы думаете? Он отрицательно покачал головой.
– Он относился к Седине как к дочери. И считал ее дочерью.
– А Рид Ламберт?
Он лишь пожал плечами, словно тут и объяснений не требовалось.
– Рид? Ну, знаете…
– Что?
– Рид никогда не смог бы ее убить.
Алекс плотнее запахнула жакет. Солнце село, холодало с каждой минутой. Когда она заговорила, возле ее губ повисло облачко пара.
– Сегодня я весь день просидела в библиотеке, читала подшивки местной газеты.
– И что-нибудь вычитали обо мне?
– О да, все о том, как вы играли в футбольной команде «Пантеры Пурселла».
Он засмеялся; ветер трепал его светлые волосы, гораздо светлее, чем у Рида, и более ухоженные.
– Увлекательное, наверно, чтение.
– Да уж. Вы с Ридом были капитанами команды.
– Черт, правда. – Он согнул руку, будто хвастаясь крепкими бицепсами. – Мы считали себя непобедимыми – этакие крутые ребята.
– В предпоследнем классе мать стала королевой бала на вечере встречи выпускников. Я видела фотографию, где Рид целует ее во время перерыва между таймами.
Алекс испытала странное чувство, когда разглядывала этот снимок. Раньше она его никогда не видела. Бабушка почему-то не держала его среди других фотографий; возможно, потому, что Рид целовал Седину дерзко, по-настоящему, так, словно имел на нее права.
Ничуть не смущаясь ликующей толпы на стадионе, он властно обвил руками талию Седины. Голова ее под поцелуем откинулась назад. А он выглядел победителем в своей забрызганной грязью футбольной форме, с видавшим виды шлемом в руке.
Посмотрев на фотографию несколько минут, Алекс почувствовала этот поцелуй на собственных губах.
Вернувшись к действительности, она сказала:
– Вы ведь познакомились с моей матерью и Ридом гораздо позже, не правда ли?
Вытянув из земли травинку, Джуниор стал крошить ее пальцами.
– В девятом классе. До тех пор я учился в Далласе в интернате.
– Сами так решили?
– Мать решила. Она не желала, чтобы я набрался неподходящих, с ее точки зрения, манер у детей нефтяников и ковбоев, поэтому каждую осень меня отправляли в Даллас. Долгие годы мое воспитание было яблоком раздора между матерью и отцом. Он наконец настоял на своем, заявив, что надо же мне когда-нибудь узнать, что на свете существуют и другие люди, не одни только «бледные маленькие ублюдки» – это я его цитирую – из частных школ. И в ту же осень записал меня в пурселлскую среднюю школу.
– Как перенесла это ваша мать?
– Не слишком хорошо. Она была решительно против, но поделать ничего не могла. Там, откуда она родом…
– Откуда же?
– Из Кентукки. В свое время ее отец был одним из лучших коневодов в стране. Это он вывел победителя знаменитых скачек «Тройная корона».
– А как она познакомилась с вашим отцом?
– Ангус поехал в Кентукки покупать кобылу. А вернулся с кобылой и с моей матерью. Прожив здесь более сорока лет, она до сих пор придерживается традиций семейства Пресли, в том числе – отправлять всех отпрысков в частную школу. А папа не только записал меня в рядовую пурселлскую школу, но еще и настоял, чтобы я играл в футбольной команде. Тренеру эта мысль пришлась не очень-то по душе, но отец купил его, пообещав обеспечить формой всю команду, если он меня возьмет, ну и…
– Ангус Минтон слов на ветер не бросает.
– Уж будьте покойны, – засмеялся Джуниор. – Говорить ему «нет» без толку, он его не слышит; так я стал играть в американский футбол. Если бы не отец, я бы и близко к полю не подошел и в первую же тренировку меня изметелили бы до полусмерти. Ребята меня, ясное дело, невзлюбили.
– За то, что вы самый богатый мальчик в городе?
– Да, работенка эта нелегкая, но кому-то же ее надо делать, – обаятельно улыбаясь, ответил он. – Во всяком случае, когда я в тот вечер пришел домой, то заявил отцу, что с одинаковой силой ненавижу и пурселлскую среднюю школу, и футбол. Сказал, что мне намного больше нравятся бледные маленькие ублюдки, чем такие громилы, как Рид Ламберт.
– И что было потом?
– Мама рыдала до истерики. Отец ругался и неистовствовал. Потом вывел меня во двор и бросал мне мяч до тех пор, пока я, ловя его, не разодрал себе в кровь все руки.
– Какой ужас!
– Да нет, что вы. Он же это делал ради меня. Он знал то, чего я знать не мог: здесь вся жизнь – игра; еда, выпивка, сон – все вертится вокруг футбола. Слушайте! – воскликнул он. – Я тут разболтался о пустяках, а вы небось замерзли.
– Нет.
– Точно?
– Да.
– Хотите уйти?
– Нет. Хочу, чтобы вы продолжали болтать о пустяках.
– Это официальный допрос?
– Это разговор, – довольно резко сказала она, и он ухмыльнулся.
– Суньте, по крайней мере, руки в карманы. Взяв се ладони, он направил их в карманы ее жакета, сунул поглубже и погладил поверх меха. Алекс возмутил этот интимный жест. Бесцеремонный и в данных обстоятельствах крайне неуместный. Однако, решив не заострять на этом внимание, она сказала:
– Итак, насколько я понимаю, в команду вы все же вошли.
– Да, во вторую команду школы, но не выступал ни в едином матче, кроме самого последнего. В районном чемпионате. Он опустил голову и задумчиво улыбнулся.
– Разрыв был в четыре очка, не в нашу пользу. Обычный гол нас уже бы не спас. До конца тайма оставались считанные секунды. Мяч был у нас, но ситуация на поле была безнадежная, да и лучшие принимающие игроки еще раньше получили травмы.
– О господи.
– Я же вам сказал, футбол здесь – дело кровавое. Короче говоря, когда очередную звезду бегом выносили на носилках с поля, тренер поглядел на скамью запасных и выкрикнул мое имя. Я чуть штаны не обмочил.
– И что же дальше?
– Я сбросил пончо и побежал к своим; был тайм-аут, они стояли, сбившись в кучу. Из всех игроков только на мне была чистая фуфайка. А защитник…
– Рид Ламберт? – Алекс знала это по газетным отчетам.
– Да, мой кумир, повергавший меня в ужас. Увидев, что иду я, он довольно громко застонал, а потом, когда я сообщил, какую комбинацию предложил мне сыграть тренер, застонал еще громче. И, глядя мне в переносицу, сказал: «Ну, щенок, если я брошу тебе этот чертов мяч, смотри не упусти его, а то хуже будет».
Джуниор замолчал, погрузившись в воспоминания.
– Я этого до самой смерти не забуду. Рид диктовал условия.
– Условия?
– Нашей дружбы. В тот миг я должен был доказать, что достоин его дружбы, другого случая не представилось бы.
– Это было так важно?
– Елки-палки, еще бы! Я уже достаточно долго проучился в той школе и понимал: если я не сумею поладить с Ридом, мне выше дерьмовой «шестерки» сроду не подняться.
– И вы взяли его пас?
– Если честно, то «взял» сказать нельзя. Рид послал мяч прямо сюда, – он указал себе на грудь, – между номерами у меня на фуфайке. С тридцати пяти ярдов. Мне ничего не оставалось, как схватить мяч обеими руками и пронести его за линию ворот.
– И этого оказалось достаточно, верно?
Он улыбался все шире и наконец расхохотался.
– Ага. Так оно и началось.
– Отец ваш был, наверно, в восторге. Джуниор закинул голову и залился смехом.
– Он перепрыгнул через забор, перемахнул через скамью запасных и выбежал на поле. Подхватил меня на руки и несколько минут носил по полю.
– А ваша мама?
– Мама! Да она скорей бы умерла, чем пошла на футбол. Считает его дикостью. – Он фыркнул и стал теребить мочку уха. – В общем-то, она, черт возьми, права. Но мне плевать было, кто что обо мне думает. Главное, в тот вечер мной очень гордился отец.
Его голубые глаза сияли.
– Он даже не был знаком с Ридом, но обнял и его, прямо в чем тот был, в грязной футбольной форме. С того вечера они тоже подружились. У Рида вскоре умер отец, и он переехал к нам на ранчо.
С минуту он молча предавался воспоминаниям. Алекс не стала мешать ему. Наконец Джуниор взглянул на нее и вдруг застыл в удивлении.
– Господи, до чего же вы сейчас похожи на Седину, – тихо проговорил он. – Не столько чертами, сколько выражением лица. Вы так же умеете слушать. – Он протянул руку и дотронулся до ее волос. – Она очень любила слушать. По крайней мере, у ее собеседника складывалось такое впечатление. Могла часами сидеть неподвижно и просто слушать.
Он убрал руку, хотя ему явно не хотелось ее убирать.
– Именно это вас сначала в ней и привлекло?
– Черт, нет, конечно, – он лукаво улыбнулся. – Сначала меня к ней влекло вожделение юнца-девятиклассника. Когда я впервые увидел Селину в школьном вестибюле, у меня даже дыхание перехватило – так она была хороша.
– И вы стали за ней бегать?
– Да вы что? Обалдеть я обалдел, но не спятил же.
– Как, а ваша безумная любовь к ней?
– Селина в то время принадлежала Риду, – отрезал он. – Тут даже и вопроса не было. – Он встал. – Пойдемте-ка отсюда. Что бы вы там ни говорили, а вы уже окоченели. Да и страшновато здесь в темноте.
Озадаченная его последним заявлением, Алекс не возражала, когда он помог ей встать. Она повернулась, чтобы стряхнуть сзади с подола сухую траву, и снова посмотрела на букет, лежавший на могиле. Зеленая вощеная бумага, в которую он был обернут, сухо потрескивала и трепетала на свежем ветру.
– Спасибо за цветы.
– Пожалуйста.
– Ценю, что вы помнили о ней все эти годы.
– Честно сказать, я пришел сюда и с другим, тайным, намерением.
– Вот как?
– Ага. – Он взял ее руки в свои. – Чтобы пригласить вас к нам домой выпить рюмочку.
Глава 7
Глава 8
– Как вы узнали, где я остановилась?
– В нашем городе все про всех все знают.
– Но никто не знал, что я поеду на кладбище.
– Вычислил путем несложного рассуждения: попытался представить себе, куда бы я пошел на вашем месте. Если вам мое общество мешает, я уйду.
– Нет, ничего. – Алекс оглянулась на имя, высеченное на холодном и сером бесстрастном камне. – Я здесь никогда не была. Бабушка отказывалась возить меня сюда.
– Бабушка у вас не самый добродушный и уступчивый человек.
– Да, пожалуй, не самый.
– Вам в детстве очень не хватало матери?
– Очень. Особенно когда я пошла в школу и увидела, что в целом классе только у меня нет мамы.
– Многие дети не живут с матерями.
– Да, но они знают, что мать у них есть.
Эту тему ей было трудно обсуждать даже с друзьями и близкими. И уж вовсе не хотелось обсуждать ее с Минтоном-младшим, как бы сочувственно он ни улыбался.
Она тронула принесенный им букет и растерла лепесток красной розы в холодных пальцах. После камня лепесток на ощупь казался теплым бархатом, но цветом походил на кровь.
– Вы часто приносите цветы на могилу моей матери, мистер Минтон?
Он не отвечал, пока она вновь не взглянула на него.
– В день, когда вы появились на свет, я был в роддоме. Видел вас до того, как вас обмыли. – Он улыбнулся открытой, сердечной, обезоруживающей улыбкой. – Вам не кажется, что уже по одной этой причине мы можем обращаться друг к другу по имени?
Отгородиться от его улыбки было невозможно. От нее и железо бы расплавилось.
– В таком случае зовите меня Алекс, – улыбаясь в ответ, сказала она.
Он оценивающе осмотрел ее с ног до головы.
– Алекс. Мне нравится.
– Так как же?
– Что именно? Нравится ли ваше имя?
– Нет. Часто ли вы приносите сюда цветы?
– Ах, вот вы о чем. Только по праздникам. Мы с отцом обычно приносим цветы на ее день рождения, на Рождество, на Пасху. Рид тоже носит. А уход за могилой мы оплачиваем вместе.
– И на то есть причина?
Он как-то странно взглянул на нее и ответил просто:
– Мы все любили Седину.
– Полагаю, кто-то из вас и убил ее, – тихо сказала она.
– Вы ошибаетесь, Алекс. Я ее не убивал.
– А ваш отец? Мог он ее убить, как вы думаете? Он отрицательно покачал головой.
– Он относился к Седине как к дочери. И считал ее дочерью.
– А Рид Ламберт?
Он лишь пожал плечами, словно тут и объяснений не требовалось.
– Рид? Ну, знаете…
– Что?
– Рид никогда не смог бы ее убить.
Алекс плотнее запахнула жакет. Солнце село, холодало с каждой минутой. Когда она заговорила, возле ее губ повисло облачко пара.
– Сегодня я весь день просидела в библиотеке, читала подшивки местной газеты.
– И что-нибудь вычитали обо мне?
– О да, все о том, как вы играли в футбольной команде «Пантеры Пурселла».
Он засмеялся; ветер трепал его светлые волосы, гораздо светлее, чем у Рида, и более ухоженные.
– Увлекательное, наверно, чтение.
– Да уж. Вы с Ридом были капитанами команды.
– Черт, правда. – Он согнул руку, будто хвастаясь крепкими бицепсами. – Мы считали себя непобедимыми – этакие крутые ребята.
– В предпоследнем классе мать стала королевой бала на вечере встречи выпускников. Я видела фотографию, где Рид целует ее во время перерыва между таймами.
Алекс испытала странное чувство, когда разглядывала этот снимок. Раньше она его никогда не видела. Бабушка почему-то не держала его среди других фотографий; возможно, потому, что Рид целовал Седину дерзко, по-настоящему, так, словно имел на нее права.
Ничуть не смущаясь ликующей толпы на стадионе, он властно обвил руками талию Седины. Голова ее под поцелуем откинулась назад. А он выглядел победителем в своей забрызганной грязью футбольной форме, с видавшим виды шлемом в руке.
Посмотрев на фотографию несколько минут, Алекс почувствовала этот поцелуй на собственных губах.
Вернувшись к действительности, она сказала:
– Вы ведь познакомились с моей матерью и Ридом гораздо позже, не правда ли?
Вытянув из земли травинку, Джуниор стал крошить ее пальцами.
– В девятом классе. До тех пор я учился в Далласе в интернате.
– Сами так решили?
– Мать решила. Она не желала, чтобы я набрался неподходящих, с ее точки зрения, манер у детей нефтяников и ковбоев, поэтому каждую осень меня отправляли в Даллас. Долгие годы мое воспитание было яблоком раздора между матерью и отцом. Он наконец настоял на своем, заявив, что надо же мне когда-нибудь узнать, что на свете существуют и другие люди, не одни только «бледные маленькие ублюдки» – это я его цитирую – из частных школ. И в ту же осень записал меня в пурселлскую среднюю школу.
– Как перенесла это ваша мать?
– Не слишком хорошо. Она была решительно против, но поделать ничего не могла. Там, откуда она родом…
– Откуда же?
– Из Кентукки. В свое время ее отец был одним из лучших коневодов в стране. Это он вывел победителя знаменитых скачек «Тройная корона».
– А как она познакомилась с вашим отцом?
– Ангус поехал в Кентукки покупать кобылу. А вернулся с кобылой и с моей матерью. Прожив здесь более сорока лет, она до сих пор придерживается традиций семейства Пресли, в том числе – отправлять всех отпрысков в частную школу. А папа не только записал меня в рядовую пурселлскую школу, но еще и настоял, чтобы я играл в футбольной команде. Тренеру эта мысль пришлась не очень-то по душе, но отец купил его, пообещав обеспечить формой всю команду, если он меня возьмет, ну и…
– Ангус Минтон слов на ветер не бросает.
– Уж будьте покойны, – засмеялся Джуниор. – Говорить ему «нет» без толку, он его не слышит; так я стал играть в американский футбол. Если бы не отец, я бы и близко к полю не подошел и в первую же тренировку меня изметелили бы до полусмерти. Ребята меня, ясное дело, невзлюбили.
– За то, что вы самый богатый мальчик в городе?
– Да, работенка эта нелегкая, но кому-то же ее надо делать, – обаятельно улыбаясь, ответил он. – Во всяком случае, когда я в тот вечер пришел домой, то заявил отцу, что с одинаковой силой ненавижу и пурселлскую среднюю школу, и футбол. Сказал, что мне намного больше нравятся бледные маленькие ублюдки, чем такие громилы, как Рид Ламберт.
– И что было потом?
– Мама рыдала до истерики. Отец ругался и неистовствовал. Потом вывел меня во двор и бросал мне мяч до тех пор, пока я, ловя его, не разодрал себе в кровь все руки.
– Какой ужас!
– Да нет, что вы. Он же это делал ради меня. Он знал то, чего я знать не мог: здесь вся жизнь – игра; еда, выпивка, сон – все вертится вокруг футбола. Слушайте! – воскликнул он. – Я тут разболтался о пустяках, а вы небось замерзли.
– Нет.
– Точно?
– Да.
– Хотите уйти?
– Нет. Хочу, чтобы вы продолжали болтать о пустяках.
– Это официальный допрос?
– Это разговор, – довольно резко сказала она, и он ухмыльнулся.
– Суньте, по крайней мере, руки в карманы. Взяв се ладони, он направил их в карманы ее жакета, сунул поглубже и погладил поверх меха. Алекс возмутил этот интимный жест. Бесцеремонный и в данных обстоятельствах крайне неуместный. Однако, решив не заострять на этом внимание, она сказала:
– Итак, насколько я понимаю, в команду вы все же вошли.
– Да, во вторую команду школы, но не выступал ни в едином матче, кроме самого последнего. В районном чемпионате. Он опустил голову и задумчиво улыбнулся.
– Разрыв был в четыре очка, не в нашу пользу. Обычный гол нас уже бы не спас. До конца тайма оставались считанные секунды. Мяч был у нас, но ситуация на поле была безнадежная, да и лучшие принимающие игроки еще раньше получили травмы.
– О господи.
– Я же вам сказал, футбол здесь – дело кровавое. Короче говоря, когда очередную звезду бегом выносили на носилках с поля, тренер поглядел на скамью запасных и выкрикнул мое имя. Я чуть штаны не обмочил.
– И что же дальше?
– Я сбросил пончо и побежал к своим; был тайм-аут, они стояли, сбившись в кучу. Из всех игроков только на мне была чистая фуфайка. А защитник…
– Рид Ламберт? – Алекс знала это по газетным отчетам.
– Да, мой кумир, повергавший меня в ужас. Увидев, что иду я, он довольно громко застонал, а потом, когда я сообщил, какую комбинацию предложил мне сыграть тренер, застонал еще громче. И, глядя мне в переносицу, сказал: «Ну, щенок, если я брошу тебе этот чертов мяч, смотри не упусти его, а то хуже будет».
Джуниор замолчал, погрузившись в воспоминания.
– Я этого до самой смерти не забуду. Рид диктовал условия.
– Условия?
– Нашей дружбы. В тот миг я должен был доказать, что достоин его дружбы, другого случая не представилось бы.
– Это было так важно?
– Елки-палки, еще бы! Я уже достаточно долго проучился в той школе и понимал: если я не сумею поладить с Ридом, мне выше дерьмовой «шестерки» сроду не подняться.
– И вы взяли его пас?
– Если честно, то «взял» сказать нельзя. Рид послал мяч прямо сюда, – он указал себе на грудь, – между номерами у меня на фуфайке. С тридцати пяти ярдов. Мне ничего не оставалось, как схватить мяч обеими руками и пронести его за линию ворот.
– И этого оказалось достаточно, верно?
Он улыбался все шире и наконец расхохотался.
– Ага. Так оно и началось.
– Отец ваш был, наверно, в восторге. Джуниор закинул голову и залился смехом.
– Он перепрыгнул через забор, перемахнул через скамью запасных и выбежал на поле. Подхватил меня на руки и несколько минут носил по полю.
– А ваша мама?
– Мама! Да она скорей бы умерла, чем пошла на футбол. Считает его дикостью. – Он фыркнул и стал теребить мочку уха. – В общем-то, она, черт возьми, права. Но мне плевать было, кто что обо мне думает. Главное, в тот вечер мной очень гордился отец.
Его голубые глаза сияли.
– Он даже не был знаком с Ридом, но обнял и его, прямо в чем тот был, в грязной футбольной форме. С того вечера они тоже подружились. У Рида вскоре умер отец, и он переехал к нам на ранчо.
С минуту он молча предавался воспоминаниям. Алекс не стала мешать ему. Наконец Джуниор взглянул на нее и вдруг застыл в удивлении.
– Господи, до чего же вы сейчас похожи на Седину, – тихо проговорил он. – Не столько чертами, сколько выражением лица. Вы так же умеете слушать. – Он протянул руку и дотронулся до ее волос. – Она очень любила слушать. По крайней мере, у ее собеседника складывалось такое впечатление. Могла часами сидеть неподвижно и просто слушать.
Он убрал руку, хотя ему явно не хотелось ее убирать.
– Именно это вас сначала в ней и привлекло?
– Черт, нет, конечно, – он лукаво улыбнулся. – Сначала меня к ней влекло вожделение юнца-девятиклассника. Когда я впервые увидел Селину в школьном вестибюле, у меня даже дыхание перехватило – так она была хороша.
– И вы стали за ней бегать?
– Да вы что? Обалдеть я обалдел, но не спятил же.
– Как, а ваша безумная любовь к ней?
– Селина в то время принадлежала Риду, – отрезал он. – Тут даже и вопроса не было. – Он встал. – Пойдемте-ка отсюда. Что бы вы там ни говорили, а вы уже окоченели. Да и страшновато здесь в темноте.
Озадаченная его последним заявлением, Алекс не возражала, когда он помог ей встать. Она повернулась, чтобы стряхнуть сзади с подола сухую траву, и снова посмотрела на букет, лежавший на могиле. Зеленая вощеная бумага, в которую он был обернут, сухо потрескивала и трепетала на свежем ветру.
– Спасибо за цветы.
– Пожалуйста.
– Ценю, что вы помнили о ней все эти годы.
– Честно сказать, я пришел сюда и с другим, тайным, намерением.
– Вот как?
– Ага. – Он взял ее руки в свои. – Чтобы пригласить вас к нам домой выпить рюмочку.
Глава 7
Ее уже ждали. Это стало очевидным, как только она переступила порог длинного и громоздкого двухэтажного дома Минтонов. Желая понаблюдать за подозреваемыми в семейной обстановке, она сразу согласилась поехать с Джуниором к ним домой.
Входя в гостиную, она невольно подумала: а не является ли она сама объектом наблюдений?
Алекс твердо решила действовать очень осторожно, и первое испытание не заставило себя ждать: через всю комнату шел Ангус, чтобы пожать ей руку.
– Очень рад, что Джуниор нашел вас и уговорил прийти, – сказал он, помогая ей снять жакет, который потом бросил в руки Джуниору. – Повесь-ка, хорошо?
Одобрительно глядя на Алекс, Ангус сказал:
– Я не знал, как вы воспримете наше приглашение. Мы вам рады.
– А я рада, что пришла.
– Прекрасно, – сказал он, потирая руки. – Что будете пить?
– Белого вина, пожалуйста.
Его голубые глаза светились дружелюбием, но ей они внушали тревогу. Казалось, он видит ее насквозь и от него не укроется ее внутренняя неуверенность, которую она так старательно прятала под маской самостоятельной, знающей себе цену женщины.
– Белого вина, значит? Гм, вот уж чего я терпеть не могу. С тем же успехом можно пить газировку. Но жена моя тоже его пьет. Она сейчас спустится. Присаживайтесь, Александра.
– Она предпочитает, чтобы ее звали Алеке, папа, – сказал Джуниор, подходя вслед за отцом к встроенному в стену бару с напитками, чтобы налить себе виски с водой.
– Алекс, значит, да? – Ангус поднес ей бокал вина. – Что ж, такое имя, по-моему, даме-прокурору к лицу.
Комплимент был явно двусмысленный. Она ограничилась тем, что сказала «спасибо» и за него, и за вино.
– И зачем же вы меня пригласили? На мгновение ее прямота привела Минтона-старшего в замешательство, но он ответил столь же прямо:
– Слишком много воды утекло – ни к чему нам враждовать. Хочу познакомиться с вами поближе.
– И я затем же пришла, мистер Минтон.
– Ангус. Зовите меня Ангус. – Он пристально посмотрел на нее. – Отчего вы вдруг решили стать юристом?
– Чтобы расследовать убийство матери.
Ответ как-то непроизвольно сорвался у нее с языка, удивив не только Минтонов, но и саму Алекс. До того она никогда не формулировала даже для себя эту цель. Должно быть, Мерл Грэм не только успешно пичкала ее овощами, но и внушала эту мысль.
Сделав такое публичное признание, она вдруг поняла, что больше всего сомневается в самой себе. Говорила же бабушка Грэм, что в конечном счете именно она, Алекс, несет ответственность за смерть матери. И если ей не удастся доказать обратное, бремя вины останется с нею до конца ее дней. Она приехала в округ Пурселл, чтобы добиться собственного оправдания.
– Вы говорите без обиняков, – сказал Ангус. – Это мне нравится. Вилять да темнить – только время зря тратить, я считаю.
– Я тоже, – сказала Алекс, вспомнив, что сроки ее подпирают.
Ангус откашлялся, – Не замужем? И детей нет?
– Нет.
– Почему?
– Папа! – делая большие глаза, воскликнул Джуниор, смущенный бестактностью отца.
Но Алекс не обиделась, ей было даже забавно.
– Да ничего страшного, в общем-то. Вполне обычный вопрос.
– И каков же будет ответ? – Ангус сделал большой глоток из своей бутылки.
– Не было ни времени, ни охоты. Ангус неопределенно хмыкнул:
– А здесь кое у кого слишком много времени, да маловато охоты.
Он уничтожающе посмотрел на Джуниора.
– Папа имеет в виду мои неудачные браки, – пояснил тот.
– Браки? Сколько же их было?
– Три, – поморщившись, признался Джуниор.
– И ни одного внука, – проворчал Ангус, похожий на недовольного медведя. Он погрозил сыну пальцем. – И ведь не то чтобы не знает, как получают приплод.
– Твои манеры, Ангус, как всегда, вызывают сожаление. Все трое одновременно обернулись. В дверях стояла женщина. Алекс уже мысленно представляла себе, какой должна быть жена Ангуса – сильная, самоуверенная, сварливая, – словом, ни в чем ему не уступающая, этакая грубая баба, обожающая ездить верхом, охотиться с гончими, из тех, кто чаще держит в руках арапник, чем щетку для волос.
Миссис Минтон оказалась полной противоположностью тому образу, который составила себе Алекс. У нее была гибкая фигура, а лицо тонкое, как у дрезденской фарфоровой статуэтки. Седеющие светлые волосы мягкими локонами обрамляли лицо, бледное, как двойная нитка жемчуга, обвивавшая ее шею. Одета она была в лиловато-розовое шерстяное платье с широкой юбкой, которая при ходьбе плавно развевалась вокруг стройных ног. Она вошла и села в кресло рядом с Алекс.
– Это Алекс Гейтер, дорогая, – сказал Ангус. Если даже его и рассердило замечание жены, он виду не подал. – Алекс, это моя жена, Сара-Джо.
Сара-Джо Минтон, наклонив голову, официально и холодно произнесла:
– Очень рада познакомиться, мисс Гейтер.
– Благодарю вас.
Бледное лицо Сары-Джо осветилось, а прямые тонкие губы изогнулись в лучезарной улыбке, когда Джуниор без всякой просьбы поднес ей бокал белого вина.
– Спасибо, мой дорогой.
Он наклонился и поцеловал мать в подставленную ему гладкую щеку.
– Прошла головная боль?
– Не совсем, но я вздремнула, и стало легче. Спасибо за заботу.
Она погладила его по щеке. Ее молочной белизны рука, отметила Алекс, была на вид хрупкой, как сорванный бурей цветок. Обращаясь к мужу, Сара-Джо сказала:
– Неужели так необходимо вести разговоры о приплоде в гостиной, а не в хлеву, где они более уместны?
– В собственном доме я буду говорить, о чем мне заблагорассудится, – заявил Ангус, хотя, судя по всему, ничуть на нее не рассердился.
Джуниор, привыкший, видимо, к их пикировкам, засмеялся и, отойдя от матери, сел на подлокотник кресла, в котором сидела Алекс.
– Собственно, мы говорили не о приплоде как таковом, мама. Просто папа сокрушался насчет того, что я не в состоянии удержать жену достаточно долго, чтобы она успела принести наследника.
– Всему свое время: будет подходящая жена, будут и дети. – Она говорила это не только Джуниору, но и Ангусу. Потом, повернувшись к Алекс, спросила:
– Если я не ослышалась, вы сказали, что пока не замужем, да, мисс Гейтер?
– Верно.
– Странно. – Сара-Джо отхлебнула из бокала. – А вот у вашей матери недостатка в поклонниках не было.
– Но Алекс же не утверждала, что ей недостает поклонников, – уточнил Джуниор. – Она просто разборчива.
– Да, я выбрала карьеру, а не замужество и семейную жизнь. Во всяком случае, на ближайшее время. – Она сосредоточенно нахмурилась: ей пришла в голову неожиданная мысль. – А моя мать проявляла когда-нибудь интерес к какой-либо профессии?
– Я, по крайней мере, ничего такого от нее не слышал, – сказал Джуниор, – хотя, надо полагать, все девочки в нашем классе в разное время мечтали играть героинь в фильмах, где снимался Уоррен Бейти.
– Она так рано меня родила, – с едва заметным сожалением сказала Алекс. – Быть может, ранний брак и рождение ребенка помешали ей выбрать профессию.
Осторожно, одним пальцем Джуниор приподнял ее подбородок, и глаза их встретились.
– Седина сама сделала свой выбор.
– Спасибо, что сказали, мне об этом. Он опустил руку.
– Я никогда, не слышал, чтобы она хотела стать кем-нибудь, кроме как женой и матерью. Я помню тот день, когда мы именно об этом и говорили. Ты тоже, наверно, помнишь, папа. Стояло лето и такая жара, что ты дал Риду денек отдохнуть после того, как он вычистил конюшни, И мы втроем решили устроить пикник возле старого пруда, помнишь?
– Нет. – Ангус встал и пошел за новой бутылкой пива.
– А я помню, – мечтательно произнес Джушюр, – да так ясно, словно это было вчера. Расстелили, под мескитовыми деревьями одеяло. Лупе дала нам с собой домашнего тамаде.[2] Наевшись, мы растянулись там, глядя сквозь ветви в небо. Селина лежала между нами. Мескитовые деревья почти не давали тени. От солнца и сытости нас клонило в сон.
Мы смотрели, как кружат над чем-то канюки, и говорили: надо бы узнать, что там за падаль, да лень было вставать. Лежали, болтали, знаете, кто кем станет, когда вырастет. Я сказал, что хочу стать ловеласом международного масштаба. Рид заявил, что в таком случае он скупит акции компании, производящей презервативы, и разбогатеет. Ему-де все равно, кем стать, главное – разбогатеть. А Селина хотела стать женой, и только. – Он помолчал, опустив глаза. – Женой Рида.
Алекс вздрогнула.
– Легок на помине, – сказал Ангус. – По-моему, это голос Рида.
Входя в гостиную, она невольно подумала: а не является ли она сама объектом наблюдений?
Алекс твердо решила действовать очень осторожно, и первое испытание не заставило себя ждать: через всю комнату шел Ангус, чтобы пожать ей руку.
– Очень рад, что Джуниор нашел вас и уговорил прийти, – сказал он, помогая ей снять жакет, который потом бросил в руки Джуниору. – Повесь-ка, хорошо?
Одобрительно глядя на Алекс, Ангус сказал:
– Я не знал, как вы воспримете наше приглашение. Мы вам рады.
– А я рада, что пришла.
– Прекрасно, – сказал он, потирая руки. – Что будете пить?
– Белого вина, пожалуйста.
Его голубые глаза светились дружелюбием, но ей они внушали тревогу. Казалось, он видит ее насквозь и от него не укроется ее внутренняя неуверенность, которую она так старательно прятала под маской самостоятельной, знающей себе цену женщины.
– Белого вина, значит? Гм, вот уж чего я терпеть не могу. С тем же успехом можно пить газировку. Но жена моя тоже его пьет. Она сейчас спустится. Присаживайтесь, Александра.
– Она предпочитает, чтобы ее звали Алеке, папа, – сказал Джуниор, подходя вслед за отцом к встроенному в стену бару с напитками, чтобы налить себе виски с водой.
– Алекс, значит, да? – Ангус поднес ей бокал вина. – Что ж, такое имя, по-моему, даме-прокурору к лицу.
Комплимент был явно двусмысленный. Она ограничилась тем, что сказала «спасибо» и за него, и за вино.
– И зачем же вы меня пригласили? На мгновение ее прямота привела Минтона-старшего в замешательство, но он ответил столь же прямо:
– Слишком много воды утекло – ни к чему нам враждовать. Хочу познакомиться с вами поближе.
– И я затем же пришла, мистер Минтон.
– Ангус. Зовите меня Ангус. – Он пристально посмотрел на нее. – Отчего вы вдруг решили стать юристом?
– Чтобы расследовать убийство матери.
Ответ как-то непроизвольно сорвался у нее с языка, удивив не только Минтонов, но и саму Алекс. До того она никогда не формулировала даже для себя эту цель. Должно быть, Мерл Грэм не только успешно пичкала ее овощами, но и внушала эту мысль.
Сделав такое публичное признание, она вдруг поняла, что больше всего сомневается в самой себе. Говорила же бабушка Грэм, что в конечном счете именно она, Алекс, несет ответственность за смерть матери. И если ей не удастся доказать обратное, бремя вины останется с нею до конца ее дней. Она приехала в округ Пурселл, чтобы добиться собственного оправдания.
– Вы говорите без обиняков, – сказал Ангус. – Это мне нравится. Вилять да темнить – только время зря тратить, я считаю.
– Я тоже, – сказала Алекс, вспомнив, что сроки ее подпирают.
Ангус откашлялся, – Не замужем? И детей нет?
– Нет.
– Почему?
– Папа! – делая большие глаза, воскликнул Джуниор, смущенный бестактностью отца.
Но Алекс не обиделась, ей было даже забавно.
– Да ничего страшного, в общем-то. Вполне обычный вопрос.
– И каков же будет ответ? – Ангус сделал большой глоток из своей бутылки.
– Не было ни времени, ни охоты. Ангус неопределенно хмыкнул:
– А здесь кое у кого слишком много времени, да маловато охоты.
Он уничтожающе посмотрел на Джуниора.
– Папа имеет в виду мои неудачные браки, – пояснил тот.
– Браки? Сколько же их было?
– Три, – поморщившись, признался Джуниор.
– И ни одного внука, – проворчал Ангус, похожий на недовольного медведя. Он погрозил сыну пальцем. – И ведь не то чтобы не знает, как получают приплод.
– Твои манеры, Ангус, как всегда, вызывают сожаление. Все трое одновременно обернулись. В дверях стояла женщина. Алекс уже мысленно представляла себе, какой должна быть жена Ангуса – сильная, самоуверенная, сварливая, – словом, ни в чем ему не уступающая, этакая грубая баба, обожающая ездить верхом, охотиться с гончими, из тех, кто чаще держит в руках арапник, чем щетку для волос.
Миссис Минтон оказалась полной противоположностью тому образу, который составила себе Алекс. У нее была гибкая фигура, а лицо тонкое, как у дрезденской фарфоровой статуэтки. Седеющие светлые волосы мягкими локонами обрамляли лицо, бледное, как двойная нитка жемчуга, обвивавшая ее шею. Одета она была в лиловато-розовое шерстяное платье с широкой юбкой, которая при ходьбе плавно развевалась вокруг стройных ног. Она вошла и села в кресло рядом с Алекс.
– Это Алекс Гейтер, дорогая, – сказал Ангус. Если даже его и рассердило замечание жены, он виду не подал. – Алекс, это моя жена, Сара-Джо.
Сара-Джо Минтон, наклонив голову, официально и холодно произнесла:
– Очень рада познакомиться, мисс Гейтер.
– Благодарю вас.
Бледное лицо Сары-Джо осветилось, а прямые тонкие губы изогнулись в лучезарной улыбке, когда Джуниор без всякой просьбы поднес ей бокал белого вина.
– Спасибо, мой дорогой.
Он наклонился и поцеловал мать в подставленную ему гладкую щеку.
– Прошла головная боль?
– Не совсем, но я вздремнула, и стало легче. Спасибо за заботу.
Она погладила его по щеке. Ее молочной белизны рука, отметила Алекс, была на вид хрупкой, как сорванный бурей цветок. Обращаясь к мужу, Сара-Джо сказала:
– Неужели так необходимо вести разговоры о приплоде в гостиной, а не в хлеву, где они более уместны?
– В собственном доме я буду говорить, о чем мне заблагорассудится, – заявил Ангус, хотя, судя по всему, ничуть на нее не рассердился.
Джуниор, привыкший, видимо, к их пикировкам, засмеялся и, отойдя от матери, сел на подлокотник кресла, в котором сидела Алекс.
– Собственно, мы говорили не о приплоде как таковом, мама. Просто папа сокрушался насчет того, что я не в состоянии удержать жену достаточно долго, чтобы она успела принести наследника.
– Всему свое время: будет подходящая жена, будут и дети. – Она говорила это не только Джуниору, но и Ангусу. Потом, повернувшись к Алекс, спросила:
– Если я не ослышалась, вы сказали, что пока не замужем, да, мисс Гейтер?
– Верно.
– Странно. – Сара-Джо отхлебнула из бокала. – А вот у вашей матери недостатка в поклонниках не было.
– Но Алекс же не утверждала, что ей недостает поклонников, – уточнил Джуниор. – Она просто разборчива.
– Да, я выбрала карьеру, а не замужество и семейную жизнь. Во всяком случае, на ближайшее время. – Она сосредоточенно нахмурилась: ей пришла в голову неожиданная мысль. – А моя мать проявляла когда-нибудь интерес к какой-либо профессии?
– Я, по крайней мере, ничего такого от нее не слышал, – сказал Джуниор, – хотя, надо полагать, все девочки в нашем классе в разное время мечтали играть героинь в фильмах, где снимался Уоррен Бейти.
– Она так рано меня родила, – с едва заметным сожалением сказала Алекс. – Быть может, ранний брак и рождение ребенка помешали ей выбрать профессию.
Осторожно, одним пальцем Джуниор приподнял ее подбородок, и глаза их встретились.
– Седина сама сделала свой выбор.
– Спасибо, что сказали, мне об этом. Он опустил руку.
– Я никогда, не слышал, чтобы она хотела стать кем-нибудь, кроме как женой и матерью. Я помню тот день, когда мы именно об этом и говорили. Ты тоже, наверно, помнишь, папа. Стояло лето и такая жара, что ты дал Риду денек отдохнуть после того, как он вычистил конюшни, И мы втроем решили устроить пикник возле старого пруда, помнишь?
– Нет. – Ангус встал и пошел за новой бутылкой пива.
– А я помню, – мечтательно произнес Джушюр, – да так ясно, словно это было вчера. Расстелили, под мескитовыми деревьями одеяло. Лупе дала нам с собой домашнего тамаде.[2] Наевшись, мы растянулись там, глядя сквозь ветви в небо. Селина лежала между нами. Мескитовые деревья почти не давали тени. От солнца и сытости нас клонило в сон.
Мы смотрели, как кружат над чем-то канюки, и говорили: надо бы узнать, что там за падаль, да лень было вставать. Лежали, болтали, знаете, кто кем станет, когда вырастет. Я сказал, что хочу стать ловеласом международного масштаба. Рид заявил, что в таком случае он скупит акции компании, производящей презервативы, и разбогатеет. Ему-де все равно, кем стать, главное – разбогатеть. А Селина хотела стать женой, и только. – Он помолчал, опустив глаза. – Женой Рида.
Алекс вздрогнула.
– Легок на помине, – сказал Ангус. – По-моему, это голос Рида.
Глава 8
Лупе, экономка Минтонов, провела Рида в гостиную. Обернувшись, Алекс увидела его в дверях. Она все еще была под впечатлением ошеломительного признания Джуниора.
От бабушки Грэм Алекс слышала, что Рид и Седина были в школе друг в друга влюблены. Это подтверждала и фотография, на которой он вручал ей корону королевы школьного бала. Но Алекс не знала, что ее мать хотела выйти за него замуж. И то, как она этим потрясена, было написано у нее на лице.
Рид обвел взглядом гостиную.
– Как вы тут уютно устроились.
– Привет, Рид, – сказал Джуниор, не вставая с подлокотника кресла, в котором сидела Алекс, но теперь ей почему-то казалось, что он расположился чересчур близко, и это выглядело фамильярно. – Что это ты вылез из дому? Выпить захотелось?
– Давай заходи, – махнул ему рукой Ангус. Сара-Джо не обратила на него никакого внимания, словно его и не было. Это озадачило Алекс: ведь когда-то Рид жил с ними как член семьи.
Ламберт положил куртку и шляпу на кресло и направился к бару за стаканом, который Ангус ему уже наполнил.
– Зашел узнать насчет моей кобылки. Как она?
– Прекрасно, – ответил Ангус.
– Это хорошо.
Наступило натянутое молчание, каждый сосредоточенно разглядывал содержимое своего бокала. Наконец Ангус сказал:
– Тебя что-то еще заботит, Рид?
– Он пришел предостеречь вас, чтобы вы были поосторожнее в разговорах со мной, – сказала Алекс. – Сегодня он так же предупредил судью Уоллеса.
– Когда вопрос задается непосредственно мне, я на него сам и отвечаю, госпожа прокурор, – раздраженно заметил Ламберт.
Запрокинув голову, он осушил бокал и поставил его на стол.
– Ладно, увидимся. Спасибо за выпивку.
Громко топая, он зашагал к двери, захватив с кресла шляпу и куртку.
Удивительно, но первой, после того как Рид хлопнул парадной дверью, заговорила Сара-Джо:
– Я смотрю, манеры у него ничуть не изменились к лучшему.
– Ты же знаешь Рида, мама, – обронил Джуниор, пожимая плечами. – Налить тебе еще вина?
– Да, пожалуйста.
– Давайте все выпьем, – сказал Ангус. – Я намерен переговорить с Алекс наедине. Если хотите, – обратился он к ней, – возьмите бокал с собой.
Она не успела оглянуться, как он помог ей встать с кресла и вывел из комнаты. В коридоре она осмотрелась.
Стены были оклеены красными ворсистыми обоями, всюду висели оправленные в рамки фотографии скаковых лошадок. Над головой грозно нависала массивная люстра. Мебель была темная и громоздкая.
– Как, нравится мой дом? – спросил Ангус, видя, что она замешкалась, оглядываясь вокруг.
– Очень, – солгала она.
– Я сам его спроектировал и построил, когда сын был еще в колыбели.
Алекс и без пояснений поняла, что Ангус не только сам построил, но и обставил дом. Вкус жены в нем совершенно не чувствовался. Вне всякого сомнения, Сара-Джо одобрила его лишь потому, что у нее не было другого выбора.
Дом был чудовищно уродлив, но непростительно плохой вкус, с которым он был сделан, придавал ему своеобразное обаяние, свойственное и Ангусу.
– Пока дом строился, мы с Сарой-Джо жили в будке путевого обходчика. В той проклятущей хибаре стены были такие, что улицу видно. Зимой замерзали чуть не насмерть, а летом просыпались под слоем пыли толщиной в целый дюйм.
Жена Ангуса с первого взгляда не понравилась Алекс. Она показалась ей женщиной взбалмошной, занятой лишь собственной персоной. Тем не менее Алекс посочувствовала молоденькой Саре-Джо: ее, словно редкий цветок, вырвали из благодатной, окультуренной почвы и посадили в разительно иные, столь неблагоприятные условия, что она завяла. Да и как она могла приспособиться к здешней жизни? Для Алекс было загадкой, с чего это супруги решили, что Сара-Джо здесь приживется.
Ангус первым прошел в обшитый деревом кабинет, где еще сильнее, чем в других уголках дома, ощущалась натура хозяина. Со стен покорно смотрели вдаль карими глазами лось и олень. Остальное место на стенах заполняли фотографии скаковых лошадей; на попоне у каждой красовались цвета Минтона; кони были сняты на разных ипподромах страны, но неизменно в круге для победителей. Здесь висели и сравнительно недавние фотографии, и сделанные десятки лет назад. Несколько стендов в комнате были заполнены всевозможным огнестрельным оружием. В углу на флагштоке высился государственный флаг. Под карикатурой в рамочке виднелась надпись: «Пусть я бреду по долине Смерти, но сил зла я не боюсь… все равно большего сукина сына в этой долине не сыскать».
Как только они вошли в кабинет, Ангус ткнул пальцем в угол.
– Идемте туда. Я хочу вам кое-что показать. Вслед за ним она подошла к столу, покрытому чем-то вроде обычной простыни. Ангус снял ее.
– Бог ты мой!
Это был макет ипподрома. Причем необычайно подробный – вплоть до разноцветных трибун, передвижных боксов и косых полос на автомобильной стоянке.
– «Бега Пурселла», – хвастливо провозгласил Ангус, гордо выпятив грудь, будто молодой отец, у которого родился первенец. – Я понимаю, Алекс, вы делаете то, что считаете своим долгом. Я это только уважаю. – Вдруг лицо его угрожающе потемнело. – Но вам и невдомек, сколь многое в городе зависит от успеха нашего дела.
От бабушки Грэм Алекс слышала, что Рид и Седина были в школе друг в друга влюблены. Это подтверждала и фотография, на которой он вручал ей корону королевы школьного бала. Но Алекс не знала, что ее мать хотела выйти за него замуж. И то, как она этим потрясена, было написано у нее на лице.
Рид обвел взглядом гостиную.
– Как вы тут уютно устроились.
– Привет, Рид, – сказал Джуниор, не вставая с подлокотника кресла, в котором сидела Алекс, но теперь ей почему-то казалось, что он расположился чересчур близко, и это выглядело фамильярно. – Что это ты вылез из дому? Выпить захотелось?
– Давай заходи, – махнул ему рукой Ангус. Сара-Джо не обратила на него никакого внимания, словно его и не было. Это озадачило Алекс: ведь когда-то Рид жил с ними как член семьи.
Ламберт положил куртку и шляпу на кресло и направился к бару за стаканом, который Ангус ему уже наполнил.
– Зашел узнать насчет моей кобылки. Как она?
– Прекрасно, – ответил Ангус.
– Это хорошо.
Наступило натянутое молчание, каждый сосредоточенно разглядывал содержимое своего бокала. Наконец Ангус сказал:
– Тебя что-то еще заботит, Рид?
– Он пришел предостеречь вас, чтобы вы были поосторожнее в разговорах со мной, – сказала Алекс. – Сегодня он так же предупредил судью Уоллеса.
– Когда вопрос задается непосредственно мне, я на него сам и отвечаю, госпожа прокурор, – раздраженно заметил Ламберт.
Запрокинув голову, он осушил бокал и поставил его на стол.
– Ладно, увидимся. Спасибо за выпивку.
Громко топая, он зашагал к двери, захватив с кресла шляпу и куртку.
Удивительно, но первой, после того как Рид хлопнул парадной дверью, заговорила Сара-Джо:
– Я смотрю, манеры у него ничуть не изменились к лучшему.
– Ты же знаешь Рида, мама, – обронил Джуниор, пожимая плечами. – Налить тебе еще вина?
– Да, пожалуйста.
– Давайте все выпьем, – сказал Ангус. – Я намерен переговорить с Алекс наедине. Если хотите, – обратился он к ней, – возьмите бокал с собой.
Она не успела оглянуться, как он помог ей встать с кресла и вывел из комнаты. В коридоре она осмотрелась.
Стены были оклеены красными ворсистыми обоями, всюду висели оправленные в рамки фотографии скаковых лошадок. Над головой грозно нависала массивная люстра. Мебель была темная и громоздкая.
– Как, нравится мой дом? – спросил Ангус, видя, что она замешкалась, оглядываясь вокруг.
– Очень, – солгала она.
– Я сам его спроектировал и построил, когда сын был еще в колыбели.
Алекс и без пояснений поняла, что Ангус не только сам построил, но и обставил дом. Вкус жены в нем совершенно не чувствовался. Вне всякого сомнения, Сара-Джо одобрила его лишь потому, что у нее не было другого выбора.
Дом был чудовищно уродлив, но непростительно плохой вкус, с которым он был сделан, придавал ему своеобразное обаяние, свойственное и Ангусу.
– Пока дом строился, мы с Сарой-Джо жили в будке путевого обходчика. В той проклятущей хибаре стены были такие, что улицу видно. Зимой замерзали чуть не насмерть, а летом просыпались под слоем пыли толщиной в целый дюйм.
Жена Ангуса с первого взгляда не понравилась Алекс. Она показалась ей женщиной взбалмошной, занятой лишь собственной персоной. Тем не менее Алекс посочувствовала молоденькой Саре-Джо: ее, словно редкий цветок, вырвали из благодатной, окультуренной почвы и посадили в разительно иные, столь неблагоприятные условия, что она завяла. Да и как она могла приспособиться к здешней жизни? Для Алекс было загадкой, с чего это супруги решили, что Сара-Джо здесь приживется.
Ангус первым прошел в обшитый деревом кабинет, где еще сильнее, чем в других уголках дома, ощущалась натура хозяина. Со стен покорно смотрели вдаль карими глазами лось и олень. Остальное место на стенах заполняли фотографии скаковых лошадей; на попоне у каждой красовались цвета Минтона; кони были сняты на разных ипподромах страны, но неизменно в круге для победителей. Здесь висели и сравнительно недавние фотографии, и сделанные десятки лет назад. Несколько стендов в комнате были заполнены всевозможным огнестрельным оружием. В углу на флагштоке высился государственный флаг. Под карикатурой в рамочке виднелась надпись: «Пусть я бреду по долине Смерти, но сил зла я не боюсь… все равно большего сукина сына в этой долине не сыскать».
Как только они вошли в кабинет, Ангус ткнул пальцем в угол.
– Идемте туда. Я хочу вам кое-что показать. Вслед за ним она подошла к столу, покрытому чем-то вроде обычной простыни. Ангус снял ее.
– Бог ты мой!
Это был макет ипподрома. Причем необычайно подробный – вплоть до разноцветных трибун, передвижных боксов и косых полос на автомобильной стоянке.
– «Бега Пурселла», – хвастливо провозгласил Ангус, гордо выпятив грудь, будто молодой отец, у которого родился первенец. – Я понимаю, Алекс, вы делаете то, что считаете своим долгом. Я это только уважаю. – Вдруг лицо его угрожающе потемнело. – Но вам и невдомек, сколь многое в городе зависит от успеха нашего дела.