– Ты так считаешь, потому что в этой книге Дик Кейтон впервые проявляет настоящую нежность по отношению к женщине? – холодно осведомилась Марис. – Тебя это злит?
   В ответ Паркер прижал руки к сердцу и с шутовским поклоном сказал:
   – Нет, просто он дал волю своей чувствительной и тонкой натуре. Проще говоря – обабился…
   – Зато потом Дик весьма убедительно доказал, что является грубияном и невежей, проще говоря – настоящим мужчиной, – парировала Марис. – Впрочем, я не права: к концу романа он снова становится героем, походить на которого мечтают многие…
   – А как насчет того, другого?..
   – Кого? – удивилась Марис.
   – Твоего мужа, разумеется. Помнишь, ты рассказывала, как его книга разбудила в тебе интерес сначала к герою, а потом и к нему самому, и ты начала фантазировать, мечтать о нем… Скажи, ты не разочаровалась в своем муже, когда наконец оказалась с ним в одной постели? Соответствовал ли он тому идеальному образу, который сложился в твоей юной романтической головке? И соответствует ли сейчас?
   Марис всем корпусом развернулась к нему:
   – Это неуместный вопрос, Паркер!
   – То есть иными словами – нет, не соответствует. Я так и думал!.. – И он скорбно покачал головой.
   – Иными словами – это не твое дело! – вспылила Марис. – Твое любопытство относительно моей личной жизни – оно… оно просто больное! И если хочешь начистоту, именно поэтому я избегала тебя весь сегодняшний день. То, что случилось в сарае… Это просто ни в какие ворота не лезет. В конце концов, я замужем!
   – А что такого случилось в сарае? – удивился Паркер. – Я что-то не припомню ничего такого, что могло бы скомпрометировать тебя как замужнюю женщину.
   Его притворная наивность еще больше разозлила Марис, и она решила, что пора дать ему отпор. Приняв вид равнодушный и спокойный, она поставила на поднос опустевший бокал и снова повернулась к Паркеру.
   – Ты, я вижу, придаешь этому поцелую слишком большое значение… Тебе действительно так интересно, почему я позволила себя поцеловать? Что ж, попробую объяснить, только тебе это объяснение не понравится…
   – Ничего, выкладывай.
   – Так вот, Паркер… – Марис облизала вдруг пересохшие губы. – Я не стала сопротивляться тебе только потому, что не хотела поставить тебя и себя в неловкое положение. Вряд ли даже твой усовершенствованный гольф-кар может считаться самым подходящим местом для матча по борьбе между инвалидом и женщиной, вынужденной защищать свою добродетель. Да-да, Паркер, именно инвалидом!.. – добавила она, заметив, как потемнело от гнева его лицо. – Я имею в виду не твою неспособность ходить, а твою неспособность держать себя в рамках общепринятых норм. И не воображай, пожалуйста, – вовсе я тебя не испугалась. – Она насмешливо посмотрела на него. – В крайнем случае я могла бы от тебя просто убежать!
   – А ты, оказывается, умеешь бить ниже пояса! – пробормотал Паркер сквозь стиснутые зубы. – Это нечестно!
   – К сожалению, я успела убедиться, что правила для тебя неприемлемы, поэтому мне пришлось играть в твою игру – без правил, – отрезала она.
   – Игра без правил – единственный вид игры, который имеет право на существование.
   – Другими словами, ты готов добиваться своего любой ценой, не считаясь с окружающими?
   – Совершенно верно, – подтвердил Паркер. – Именно любой ценой. Я хорошо выучил этот урок, или, точнее, его вбила в меня сама жизнь. Если хочешь чего-то добиться, нужно быть готовым к жертвам… В том числе и среди мирного населения.
   Эти его последние слова хотя и напоминали попытку пошутить, прозвучали слишком уж мрачно, и Марис почла за благо не расспрашивать, в чем состояли его «уроки». Вместо этого она сказала:
   – Я хотела работать с тобой над твоей «Завистью». И если ради этого я должна была позволить тебе один ничего не значащий поцелуй – что ж… Такую цену я готова была заплатить из снисхождения к… твоему дурному характеру и отсутствию воспитания, – быстро закончила она, вовремя сообразив, что чуть было не сморозила глупость. – Так, может быть, мы перестанем вести себя как дети и сосредоточимся на вопросе, ради которого я сюда приехала? Я имею в виду твою книгу, Паркер! Твою еще не написанную книгу, которую я готова купить…
   – Сколько ты за нее дашь?
   За все время они еще ни разу не заговаривали о деньгах, и Марис была застигнута этим неожиданным вопросом врасплох.
   – Я… я пока об этом не думала, но…
   – Что ж, подумай.
   – Не кажется ли тебе, что называть конкретные суммы, пожалуй, рановато?
   – Почему же?
   – Потому что я еще не видела готовой рукописи, Паркер. И пока я ее не увижу, мы не сможем подписать договор.
   – Очень жаль, потому что я не собираюсь лезть из кожи вон и заканчивать книгу, которую ты, может быть, откажешься покупать.
   – Мне очень жаль, Паркер, но не мною так заведено. Таков общепринятый порядок, и…
   – Мне не нравится этот порядок, – отрезал Паркер.
   Только что распечатанные, еще теплые листы бумаги лежали у него на коленях аккуратной стопкой, и Марис ужасно хотелось поскорее их прочитать, но упрямо выпяченная челюсть Паркера подсказывала ей – он будет стоять на своем до конца.
   – Мы могли бы попробовать отыскать компромисс… – начала она.
   – Что ж, я слушаю.
   – Если бы ты представил мне подробный план книги, я могла бы выписать тебе… гм-м… небольшой аванс.
   – Ничего не выйдет. Я не собираюсь корпеть над подробным планом.
   – Почему?
   – Потому что мне нравится импровизировать и писать так, как мне хочется. Любой план, кроме того, который сложился у меня в голове, будет мне только мешать.
   – Но тебе вовсе не обязательно строго придерживаться плана! – возразила Марис. – Если в процессе работы ты найдешь новый, интересный сюжетный ход – ради бога! Никто не заставит тебя писать по плану. Все, что мне нужно, – это общая идея книги и краткое содержание сюжета. Ведь должен же ты знать, чем все кончится!
   – Я-то знаю, – усмехнулся Паркер. – Но если и ты будешь знать, тогда никакого сюрприза не получится.
   – Я твой редактор, и мне не нужны сюрпризы.
   – Во-первых, ты пока еще не мой редактор, – возразил Паркер. – К тому же, как я успел заметить, ты в первую очередь читатель и только потом – редактор. Вот почему я решил использовать тебя как барометр – прибор, который показывает, насколько хорошо то, что у меня получается. А во-вторых, я предпочитаю тратить силы на настоящую работу, а не на написание глупых планов, которые все равно никому не нужны. Кроме того, неожиданные повороты сюжета делают книгу только увлекательнее, разве не так?
   – Ради всего святого, Паркер, не спеши! От этого выиграешь не только ты, но и я!
   – Я и не собираюсь.
   – Ты говоришь совсем как Тодд!
   – Тодд?!
   – Да. – Марис подошла к столу, на котором оставила прочитанную ею часть рукописи. – Кажется, это было в шестой главе… Нет, в седьмой. Помнишь сцену между ним и Рурком? Тодд жалуется приятелю, что Хедли предложил ему изменить характер отношений главного героя с отцом, а Рурк отвечает, что проф в данном случае прав, хотя он и скотина… – Марис быстро перелистала страницы. – Вот, смотри, страница девяносто вторая… Тодд говорит: «Когда наш уважаемый профессор сам напишет роман, он может делать со своими героями все, что угодно, но эти герои – мои. Я их создал, я знаю, что творится у каждого внутри, и не собираюсь изменять их в угоду профессору Хедли – нет, не собираюсь!»
   Марис посмотрела на Паркера. Тот пожал плечами:
   – Пусть Тодд говорит за меня, если тебе так больше нравится.
   – Ну и упрям же ты!
   Несколько секунд они сердито таращились друг на друга и молчали. Наконец Паркер спросил:
   – Ну как, хочешь послушать, что я успел написать за те несколько часов, пока ты пряталась от меня во флигеле?
   – Конечно, хочу, – ответила Марис, стараясь не обращать внимания на сарказм. – Очень… Постой-постой, ты, кажется, сказал – «послушать»?
   – Будет лучше, если я тебе прочту этот кусок вслух, поскольку он еще не доведен до ума. Я писал быстро, так что там наверняка много огрехов – например, я не особенно затруднял себя расстановкой заглавных букв, запятых и прочего… Короче говоря, садись и слушай.
   Марис села на подушку, брошенную на сиденье одного из плетеных кресел, и, сбросив сандалии, поджала ноги под себя. Паркер подкатился к ней поближе, поставил колеса на тормоз и поправил абажур настольной лампы таким образом, чтобы свет падал на страницы.
   – Я последовал твоему совету, Марис, и разработал тему единственной настоящей любви Рурка. Этот эпизод – один из самых важных. Дело происходит вечером того же дня, когда Рурк опоздал к Хедли. Конечно, профессор в конце концов смягчился и назначил ему новую консультацию после Дня благодарения. Сразу после этого Рурк отправился в общежитие, спихнул приятеля с подвесной койки и, как ты и хотела, принялся вправлять ему мозги. Они подняли такой шум, что пришлось вмешаться соседям по общаге. В конце концов их разняли. Рурк разбил Тодду губу и расквасил нос. Тот осознал свою ошибку и принес приятелю извинения.
   – В самом деле?..
   – Да, он так поступил. Тодд заявил, что хотел разыграть Рурка, а о последствиях не подумал. По его словам, он не ожидал, что старый зануда окажется таким пунктуальным. Тодд думал – Хедли как следует проберет Рурка за опоздание, а потом все пойдет своим чередом.
   – И его извинения были искренними?
   – У нас пока нет оснований считать иначе, не так ли?
   – Пожалуй…
   – Итак, Рурк выслушивает объяснения Тодда и принимает его извинения, однако он все еще зол, как тысяча чертей. Настроение у него, во всяком случае, препаршивое. И вот он звонит своей девушке и назначает ей свидание. Сначала она отказывается, но Рурк говорит, что у него был неудачный день и что он действительно хочет ее видеть.
   – Понятно. Рурк в поисках мягкого теплого женского плеча…
   Паркер пристально посмотрел на нее.
   – Примерно так… – Паркер перевернул несколько страниц и бросил их на пол. – Этот переход ты сможешь прочесть потом, если тебе интересно. Кстати, девушку я назвал Лесли.
   – Мне это имя нравится больше, чем Кэти…
   – Рурк повез ее в кафе для автомобилистов и заказал картофельные чипсы с перцем и вишневый лимонад.
   – Да он шикует, этот твой Рурк!
   – Послушай, не надо ехидничать, ладно? В конце концов, парнишка не какой-нибудь сынок преуспевающего издателя, а обычный бюджетный студиозус. К тому же – хотя тебе, возможно, это покажется странным – он любит картофельные чипсы с перцем и вишневый лимонад!
   – Извини. Продолжай, пожалуйста!
   – После того как они перекусили, Рурк повез Лесли к озеру. Там он остановил машину на берегу и выключил радио – почему-то ему показалось, что тишина больше подходит к данному случаю. Та-ак, как это у меня?.. Вот: «Тишина, окружившая его, была мягкой, плотной и успокаивала, как материнская грудь. Сегодняшний день был до краев наполнен суетой, неприятными сюрпризами и переживаниями, но труднее всего оказалось совладать с разочарованием. А разочаровался Рурк не только в своем лучшем друге, но и в себе самом…»
   – Неплохо, – похвалила Марис.
   – Спасибо… – рассеянно отозвался Паркер, продолжая быстро листать страницы. – «…Погруженный в свои мысли, он не сразу обратил внимание, что девушка тоже была не похожа на себя. Она казалась угнетенной, задумчивой, хотя обычно Лесли излучала оптимизм и веселье. Очевидно, подумал Рурк, его мрачное настроение передалось и ей. В кафе они говорили о…» Словом, о всяких пустяках. Это ты тоже прочтешь сама, ладно?
   Паркер перевернул еще страницу и принялся водить пальцем по строкам, ища нужный абзац.
   – Ага, вот… Слушай!..
   – Я слушаю.
   – «Полная луна висела над самым горизонтом. Колеблющаяся лунная дорожка протянулась почти от берега до берега, но свет луны был холоден. На противоположной стороне озера темнел густой лес. Ночь выдалась безветренной, и со стороны леса не доносилось ни звука. Высокое звездное небо дышало близкими заморозками».
   – Мне нравится, – снова сказала Марис.
   – Чтобы не тратить зря времени, достаточно сказать, что Рурк и Лесли испытывали непонятную неловкость и поэтому говорили мало. Лесли не спросила, куда они едут; за весь путь от кафе она даже не пукнула… господи, неужели я такое написал?! – спохватился Паркер и, достав из кармана рубашки красный карандаш, что-то вычеркнул в рукописи. – …Но довольно скоро ее молчание начало действовать Рурку на нервы. Он спрашивает себя, о чем она может думать… – С этого места Паркер снова стал читать:
   – «Рурк терпел до тех пор, пока ему не стало казаться – он больше не вынесет этого молчания.
   – О чем это ты все время думаешь? – спросил он раздраженно.
   Тон, каким был задан этот вопрос, был без малого оскорбителен. Рурк бы и сам обиделся, если бы кто-то, кто целый час молчал, как покойник, неожиданно стал допрашивать его, отчего он сегодня не в себе. Однако, когда Лесли повернулась к нему, в ее глазах он прочел только понимание и доброту. Она не собиралась ни в чем его упрекать. Напротив, Лесли была готова помочь ему – только не знала как. А у Рурка внезапно перехватило дыхание – до того красивой она показалась ему в этот момент.
   Когда Рурк впервые увидел Лесли, она не произвела на него сильного впечатления. Да, она была мила, даже прелестна, но не больше. Впрочем, в баре, в котором в тот вечер сидели Рурк с приятелями, равных Лесли, пожалуй, не было, и они подробно обсудили ее между собой, отметив в первую очередь те анатомические особенности, на которые обычно обращают внимание мужчины. Общее мнение было таково: с такой девчонкой можно не только перепихнуться по быстрому, но и пройтись по студгородку на зависть другим студентам.
   Но сегодня Лесли была красива какой-то особенной красотой, не имевшей никакого отношения ни к чертам ее лица, ни к пропорциям фигуры. Она как будто излучала что-то совсем особенное – более ценное, чем физическая красота, и более редкое, чем ее глаза поразительно яркого василькового оттенка.
   Рурк хорошо понимал, что такого рода красота плохо сочетается с принятыми в современном обществе стандартами и потому редко бывает оценена по достоинству. В Лесли не было ни снобизма, ни агрессивности, ни хищного стремления подать себя с наиболее выгодной стороны. Она казалась по провинциальному простой и понятной и вместе с тем – отзывчивой и близкой. Рядом с ней Рурк невольно чувствовал, что его любят и принимают таким, каков он есть вместе со всеми недостатками и достоинствами. Именно таким в его представлениях должен был быть идеальный спутник жизни…»
   Паркер перестал читать и, подняв голову, посмотрел на Марис, но она была так взволнована, что смогла только кивнуть.
   – Дальше Лесли спрашивает, что стряслось и отчего Рурк весь вечер молчит, как в воду опущенный. Именно так и написано…
   Паркер бросил на пол очередную страницу и отыскал на следующей новый абзац.
   – «Рурк говорил не меньше десяти минут подряд, не делая даже пауз, чтобы перевести дыхание. Слова лились свободным потоком, словно на протяжении всею дня его подсознание специально отбирало их, готовило, расставляло по порядку, чтобы в полной мере выразить глубину его отчаяния.
   Но вскоре его уныние превратилось в ярость, и Рурк высыпал на Лесли целый ворох безупречно логичных доводов, оправдывавших его досаду, гнев и раздражение.
   – К черту Тодда, к черту все его извинения! – воскликнул он, крепко сжимая кулаки. – Ведь никакими словами он не сможет исправить зло, которое он мне причинил!
   Закончив проклинать Тодда, Рурк принялся за профессора, которого считал упрямым, самовлюбленным ублюдком. При этом он отчаянно боялся, что ему так и не удастся восстановить с Хедли нормальные отношения, без которых нечего было и думать о том, чтобы получить за дипломную работу удовлетворительную оценку.
   Наконец этот словесный поток начал слабеть, и вскоре совершенно иссяк. Рурк замолчал и, нахохлившись, плотнее запахнул на себе куртку. Ему не было холодно – он сделал это от стыда перед Лесли и перед самим собой – ведь он вел себя не как мужчина, а как беспомощный младенец, которому необходимо было выплакаться…»
   И снова Паркер поднял голову и посмотрел на Марис:
   – Ну как? Можно продолжать или лучше сразу выбросить все это в корзину?
   – Продолжай. Пожалуйста, – тихо попросила она, и Паркер поправил лежавшую у него на коленях рукопись.
   – «Лесли терпеливо ждала, пока его гнев окончательно остынет. Только когда Рурк замолчал, с несчастным видом завернувшись в куртку, она осторожно сказала, словно обращаясь к пугливому зверьку:
   – На самом деле то, что произошло сегодня, скорее хорошо, чем плохо.
   – Хорошо?! – удивился Рурк. – Как это может быть? Объясни мне ради бога… хотя я в него и не верю.
   Он знал, что эти последние слова будут неприятны Лесли, которая была убежденной католичкой и весьма болезненно реагировала на любые, самые невинные шутки, направленные против ее веры. Каждый раз, когда Рурк допускал что-то подобное, Лесли довольно резко его осаживала, но сегодня она предпочла пропустить его слова мимо ушей.
   – Главная причина, по которой ты так остро это воспринял, заключается в том, что твоя литературная работа много для тебя значит.
   Рурк немного подумал и решил, что Лесли права, но этого ему было мало. Он хотел знать, что еще она скажет.
   – И что из этого следует? – спросил он.
   – Из этою следует, что раз для тебя это так важно, значит, рано или поздно ты добьешься успеха, – просто ответила Лесли. – Если бы ты не обратил особого внимания на инцидент с Хедли или даже вместе с Тоддом посмеялся над тем, какое было у профессора лицо, когда ты пытался втолковать ему, что пришел вовремя – тогда я бы посоветовала тебе избрать какую-нибудь другую специальность. Но литература стала твоей страстью, твоей единственной любовью, и именно поэтому ты не смог отнестись к этой истории спокойно.
   Твоя реакция… Она показала глубину твоей увлеченности литературой, писательством. То, что ты так расстроился из-за… нет не из-за пустяка, а из-за простого дефекта в существующем порядке вещей, наглядно свидетельствует о силе твоего желания писать, и писать хорошо. Удар, который нанесли тебе обстоятельства, угодил в самое больное место, и это тоже подтверждает – ты нашел свою судьбу, свое предназначение в этом мире… – Лесли улыбнулась. – Впрочем, мне и не нужно было никаких доказательств, но, возможно, в них нуждался ты сам. А раз так, значит, твой сегодняшний опыт стоил всех переживаний, отчаяния, гнева… – Она взяла его руку в свою и несильно пожала. – Подумай о том, что я тебе сказала, и ты убедишься, что я права».
   Паркер замолчал, и молчал довольно долго. Наконец Марис не выдержала.
   – А девушка мудра не по годам! – сказала она.
   – Ты думаешь?
   Марис кивнула. Потом она заметила, что на коленях у Паркера еще осталось несколько листов бумаги.
   – А как отреагировал на ее слова Рурк? – поинтересовалась она.
   – Так, как большинство мужчин реагирует на стрессовые ситуации, – уклончиво ответил Паркер.
   – А именно? – настаивала Марис.
   – В зависимости от обстоятельств, нам хочется либо кого-то трахнуть, либо трахнуться. Угадай, какой из этих вариантов предпочел Рурк?

14

   Марис неуверенно хмыкнула.
   – Я… я не думаю, чтобы Рурку захотелось ударить Лесли.
   – Разве не ты предложила мне развить любовную тему?
   – Да, я, но…
   – Тогда слушай дальше. Они поцеловались, а дальше все покатилось по накатанной колее. Рурк расстегнул ее куртку и блузку и прижался к ее груди. «Бархатно-мягкой, теплой, душистой женской коже», как у меня написано. Впрочем, развивать так развивать – над этой сценой я еще поработаю, – сказал Паркер, делая в рукописи какую-то пометку.
   – «Рурк ласкал ее груди. Впервые за время их знакомства он использовал губы и язык, и Лесли поняла, что такое настоящее наслаждение и какие приятные возможности открываются перед мужчиной и женщиной, если они не боятся их исследовать»…
   Марис почувствовала, что ее сердце забилось чаше.
   – «Ее запах… Ее теплое дыхание. Привкус ее кожи на языке. И все это после долгого, трудного дня, до краев наполненного разочарованиями и тревогами… Одними объятиями и поцелуями этой проблемы было не решить, поэтому Рурк расстегнул джинсы и направил руку Лесли туда, где – как ему казалось – сконцентрировалось напряжение целого дня…» Мягко говоря, – пояснил Паркер, подняв глаза на Марис, – Лесли завела его с помощью «пусковой рукоятки».
   – Это называется «мягко говоря»? – Голос Марис неожиданно прозвучал хрипло, и Паркер удивленно приподнял бровь.
   – Да, особенно по сравнению с известными мне вариантами.
   – Ну, хорошо, продолжай.
   – Рурк сказал Лесли, что любит ее.
   – Он действительно имел это в виду?
   – В тот момент он верил в это всей душой и всем сердцем. «А также своей „пусковой рукояткой“», – хотела сказать Марис, но, увидев серьезное лицо Паркера, сдержалась.
   – Так, – сказала она. – И как отреагировала на это признание Лесли?
   Паркер нахмурился.
   – Эта, так сказать, «ручная работа» оказалась прощальным подарком Лесли. Она его бросила.
   – То есть ушла от него? Прямо там?
   – Да.
   – И она поступила так по причинам, о которых ты писал в первом варианте?
   – Верно.
   – В таком случае, – задумчиво проговорила Марис, – Лесли не просто умна. Она по-настоящему добра и милосердна. Как ни больно ей было… поступать подобным образом, она все же сделала то, что считала необходимым для обоих, в особенности – для Рурка. В эти минуты она думает не о себе, а о нем, о его карьере.
   – Не исключено, – кивнул Паркер. – Но должен сказать откровенно: мужчина, который только что кончил, чувствует себя не очень приятно, когда женщина вдруг встает и уходит. Это все равно что пощечина, даже хуже…
   – Может быть. Я как-то не думала…
   – Я тебя не обманываю. – Паркер со знающим видом кивнул. – Спроси любого мужика.
   – Лучше я поверю тебе на слово.
   – С точки зрения Рурка, Лесли поступила, как последняя дрянь. Он не нуждается ни в ее милосердии, ни в жалости. Да кем она себя вообразила – Матерью Терезой? Короче говоря, он обиделся и разозлился…
   Марис хотела возразить, но Паркер жестом остановил ее:
   – Во всяком случае – сначала. – Он взял в руки оставшиеся страницы. – Читать?
   – Да, конечно.
   – «Скверно начавшийся день закончился сущим кошмаром. Рурку хотелось напиться до полного беспамятства, но, поразмыслив, он понял, что это ничего не даст. Сегодняшние потери и разочарования не исчезнут и даже не забудутся – они будут подстерегать его завтра утром, когда он проснется, а с похмелья ему будет еще труднее с ними справиться.
   К тому же, подумал Рурк, никакого права напиваться у него нег. Настоящий мужчина пьет только от большой радости или с большого горя. А какое горе у него? Если бы свалившиеся на него несчастья были обусловлены поворотом Судьбы или Провидения, тогда, пожалуй, он бы еще мог оплакивать свой горький жребий, но рыдать за бутылкой над собственными ошибками?..
   Да, как бы ни хотелось ему возложить всю ответственность за происшедшее на Лесли, на Тодда, на профессора Хедли, в глубине души Рурк знал – основная, если не вся вина лежит на нем. Он давно понял, что Лесли умна и разбирается в жизни куда лучше его. Кроме того, она была честна – отказать ей в этом Рурк не мог, хотя ее честность и прямота часто причиняли ему боль.
   Ах, Лесли, Лесли… Их желания, их мечты оказались слишком разными, чтобы они могли быть счастливы вдвоем. И никакого будущего у них не было и быть не могло. Уже сейчас их цели и стремления противоречили друг другу; в будущем же они начнут то и дело сталкиваться, высекая искры, пока чья-нибудь жизнь не окажется разбита вдребезги. Расставание было неизбежно, вопрос заключался лишь в том, как много глубоких ран они успеют нанести один другому прежде, чем это произойдет.
   Рурк понимал, что решение Лесли вернуться в свой провинциальный городок, к своему провинциальному ухажеру, к своим делам, к своим маленьким радостям было единственно правильным, но от этого его боль не становилась слабее. Ему было жаль терять ее именно сейчас, жаль прерывать отношения, которые только-только начались, однако ему было ясно, что, поступив так, Лесли избавила их обоих от еще более сильных страданий.
   По крайней мере они расстались, сохранив друг о друге самые светлые воспоминания.
   Что касалось профессора Хедли, то он имел все основания негодовать и возмущаться. Как и любому преподавателю, студенты-тупицы ему были не нужны. Он слишком высоко ценил свое время и знания, чтобы тратить их на дураков и лентяев, которые даже не считают нужным являться на консультацию вовремя. Правда, Хедли заметно расстроился, когда узнал, что Рурк опоздал не по своей вине, однако он не счел нужным первым сделать шаг навстречу. Исправлять положение Рурку предстояло самому. Он должен был доказать профессору Хедли, что он не кретин, что он любит писать, хочет писать и готов этому учиться.
   Но чтобы научиться чему-то новому, сначала ему следует извлечь необходимые уроки из сегодняшнего печального опыта, чтобы не повторять одних и тех же ошибок.
   Этот ноябрьский вторник был первым по-настоящему холодным осенним днем, предвестником скорой зимы. Он же стал первым днем взрослой жизни Рурка Слейда. Без помпы, без парада свершился этот обряд превращения из юноши в мужчину. Сегодня Рурк утратил последние иллюзии, последние остатки детской невинности. Отныне доверие, дружба, верность превратились для него просто в слова, в отвлеченные понятия, не имеющие никакого практического приложения. Их заменил насмешливый, чуть циничный взрослый скепсис, ставший спутником Рурка на долгие годы.