Страница:
Председатель. Вы хотите задать вопрос?
Лабори (с возмущением). Как я могу задавать вопросы, когда мы
столкнулись с совершенно новым фактом, который был введен в судебное
разбирательство. Впрочем, у меня есть один вопрос, и я его скоро задам.
Генерал де Пелье. Это вы ввели новый факт в судебное разбирательство,
когда огласили обвинительное заключение, прочитанное майором д'Ормшевилем
при закрытых дверях.
Лабори (торжествующе). Продолжайте, продолжайте!
Генерал Гонс {Прим. стр. 196}. Прошу слова.
Председатель. Минуту, генерал.
Лабори. Я хочу сказать лишь одно. Только что было выслушано
свидетельское показание чрезвычайной важности: в этом мы все сходимся.
Генерал де Пелье не говорил о деле Дрейфуса, он сообщил о факте, происшедшем
позднее; недопустимо, чтобы факт этот не был обсужден либо здесь, либо в
каком-нибудь другом суде. После всего этого не может быть и речи о том,
чтобы ограничить рамки судебного разбирательства. Разрешите, генерал, в
самой почтительной форме разъяснить вам, что ни один документ не имеет
никакой ценности и не может служить юридическим доказательством до тех пор,
пока он не обсужден двумя сторонами. Разрешите мне добавить, что в деле
Дрейфуса, которое - что бы ни говорили и ни делали - приобретает размеры
государственного дела, существуют два документа или, точнее, два досье, в
равной степени важных, ибо они секретны; одно секретное досье послужило
орудием для осуждения Дрейфуса в тысяча девятьсот девяносто четвертом году -
без прений сторон, без дискуссии, без защиты; другое секретное досье уже
несколько недель позволяет людям выступать здесь лишь с голословными
утверждениями, а не с доказательствами.
Пауза.
Kак бы я ни уважал слово солдата, на которое ссылался генерал де Пелье,
я не могу придавать ни малейшего значения этому документу.
Бешеный вопль негодования прокатывается по залу; оскорбительные
насмешки раздаются по адресу адвоката.
Лабори (выдерживая эту бурю, громко и неумолимо произносит, отчеканивая
слова). До тех пор, пока мы не ознакомимся с этим документом, пока мы не
обсудим его, пока он не станет достоянием гласности, он ничего не будет
стоить! И я заявляю это во имя вечного права, во имя принципов, перед
которыми преклоняется весь мир с самых давних времен, с зарождения
цивилизации!
Колебание в публике. Все в нерешимости. Слышны восклицания
"Правильно!.. "
(Спокойнее.) Итак, я подхожу к вопросу, теперь столь бесспорному, что
моя уверенность неуклонно растет. Меня в этом процессе тревожит только одно:
постоянная неясность, которая с каждым днем усиливается, всеобщая тревога,
поддерживаемая искусственным туманом, который с каждым днем густеет, - не
скажу, из-за лжи, но из-за недомолвок. Виновен Дрейфус или нет, виновен
Эстергази {Прим. стр. 197} или нет - вопросы эти, несомненно, имеют самое
важное значение. У всех нас - у генерала де Пелье, у военного министра, у
генерала Гонса, у меня - могут быть свои убеждения на сей счет, и каждый
будет упорно настаивать на своем, пока не будет внесена полная ясность,
раскрыта истина. Но необходимо помешать тому, чтобы волнение в стране росло,
чтобы оно без конца продолжалось. И вот теперь мы можем добиться ясности,
хотя бы частичной ясности: ни закрытые заседания, ни решение суда присяжных
не помешают нам в этом... (Громким голосом.) Ведь, что бы ни произошло,
пересмотр процесса Дрейфуса неизбежен!
Яростные протесты. Раздаются выкрики: "Нет! Нет! Родина прежде всего".
Лабори вскакивает и стоит лицом к публике. Его взгляд презрителен и
суров. Крепкий массивный кулак обрушивается на лежащие перед ним папки...
(Толпе.) Ваши протесты лишний раз показывают, что вы не понимаете
важности этого заседания с точки зрения вечных принципов цивилизации и
гуманности.
Шум.
Одиночные громкие аплодисменты. Лабори отворачивается и, скрестив руки,
ждет, пока восстановится тишина.
(Продолжая.) Если Дрейфус виновен и слова этих генералов, в искренности
которых я не сомневаюсь, обоснованны, если они справедливы фактически и
юридически, то они послужат доказательством в судебном разбирательстве с
участием двух сторон. Если же, напротив, генералы ошибаются, - ну что ж,
тогда другие докажут свою правоту. И когда будет достигнута полная ясность,
когда мрак рассеется, быть может окажутся во Франции один или два виновных,
которым придется ответить за все зло. И где бы они ни находились - по эту
или по ту сторону, - о них узнают и их заклеймят! А потом мы спокойно
вернемся к своим мирным или военным занятиям, генерал; ибо, когда генералы,
уполномоченные говорить от имени армии, находящейся под их началом,
свидетельствуют в суде, война в это время никого не пугает; и угрозой войны,
которая отнюдь не близка, что бы ни говорили, присяжных не запугаешь, не
правда ли? Я кончу одним вопросом. Вы видите, господин председатель, у меня
была определенная цель, и я благодарю вас за то, что вы предоставили мне
слово; я отдаю должное вашей доброжелательности, вашей любезности, вашему
пониманию серьезности создавшегося положения.
Вот мой вопрос, господин председатель: "Пусть генерал де Пелье
объяснится без оговорок и предъявит суду документ, о котором он упомянул!"
Публика застывает в тревожном ожидании. Среди присяжных возникает
волнение; их глаза устремлены на генерала де Пелье.
Короткое молчание.
Председатель. Генерал Гонс, имеете ли вы что-нибудь сказать?
Генерал Гонс встает и подходит к генералу де Пелье, тот уступает ему
место.
У Гонса озабоченное лицо, тусклый, но вызывающий взгляд; голос его
кажется странно вялым в сравнении с голосами генерала де Пелье и Лабори.
Генерал Гонс. Господин председатель, я полностью подтверждаю показание,
только что сделанное генералом де Пелье. Генерал де Пелье первым решился
высказаться, и хорошо сделал; я бы так же поступил на и о месте, во
избежание какой бы то ни было неясности. Армия не боится истины, она не
боится ради спасения своей чести сказать, где правда!
Лабори одобрительно качает головой, словно верит в искренность
генерала. Аплодисменты.
(Горестно.) Но необходима осторожность, и я не думаю, что можно
публично оглашать здесь некоторые документы, хотя они действительно
существуют и совершенно достоверны.
Эта неожиданная оговорка рождает смутное беспокойство в публике
Слышится неодобрительный ропот. Но большинство еще колеблется в ожидании.
Клемансо неторопливо встает.
Клемансо. Господин председатель, прошу слова.
Но генерал де Пелье подскочил к перилам свидетельского места и
судорожно ухватился за них; его резкий голос покрывает шум
Генерал де Пелье. Господа, я хочу добавить несколько слов.
Председатель жестом разрешает генералу говорить. Клемансо снова
садится.
Господин Лабори только что говорил о пересмотре дела, основываясь на
том, что секретный документ был будто бы предъявлен военному суду. Но
доказательств этому нет...
На этот раз довод настолько неудачен - особенно после взволновавшего
всех появления в суде адвоката Саля {Прим. стр. 199}, которому председатель
не дал договорить до конца, и после ясного показания Деманжа {Прим. стр.
199}, - что аудитория не решается больше поддерживать генерала и поощряет
своим нерешительным молчанием громкие протесты сторонников Дрейфуса.
Генерал де Пелье, удивленный таким приемом, останавливается.
Я не знаю...
Насмешливые выкрики прерывают его.
Он круто поворачивается к публике, видно его честное лицо с твердыми
чертами и открытый, высокомерный взгляд глубоко сидящих глаз, которые
привыкли к иным горизонтам.
Непреклонным голосом, голосом офицера, который может мгновенно усмирить
солдатский бунт, он хлещет по улыбающимся лицам.
Я прошу, чтобы меня не прерывали глупым смехом.
Несколько мгновений он стоит неподвижно; под его взглядом толпа
замолкает.
Потом спокойно поворачивается к судьям.
Я не знаю, с достаточным ли вниманием были выслушаны недавние показания
полковника Анри. Он заявил, что полковник Сандерр передал ему секретное
досье, что это секретное досье было запечатано до заседания военного суда и
с тех пор никогда не вскрывалось. Я прошу присяжных обратить на это
внимание. Что касается пересмотра дела Дрейфуса на этой основе, то ведь
нужны доказательства...
Председатель. Не нам заниматься этим пересмотром. Да и не здесь.
Генерал де Пелье. Но здесь только об этом и говорят...
Председатель. Я знаю. Но как вам известно, суд присяжных не вправе
заниматься этим.
Генерал де Пелье. Я подчиняюсь, подчиняюсь. Я кончил.
Председатель (обращаясь к генералу Гонсу). Вы больше ничего не хотите
сказать, генерал?
Генерал Гонс. Нет, господин председатель.
Генерал де Пелье. Я прошу пригласить генерала де Буадефра, чтобы он
подтвердил мои слова.
Председатель. Быть может, вы передадите ему, чтобы он явился завтра?
Генерал ничего не отвечает; полуобернувшись к залу, он бросает через
плечо несколько слов адъютанту, как человек, который в любую минуту может
заставить себе служить.
Генерал де Пелье. Майор Дюкассе! Пожалуйста, возьмите автомобиль и
тотчас же поезжайте за генералом де Буадефром.
Он - само олицетворение армии. Его непреклонность внушает уважение всем
- противникам, судьям; укрощенная толпа воет от радости, как собака, которую
ударил любимый хозяин.
Клемансо (вставая). Господин председатель, я хотел бы сказать несколько
слов в ответ на замечания генерала де Пелье.
Он останавливается: генерал снова прерывает его. Клемансо стоит,
выпрямившись; быстрым и чуть ироническим взглядом, оживляющим его плоское,
восточного склада лицо, он следит за короткой перепалкой, происходящей между
Лабори и генералом де Пелье по поводу оглашения обвинительного акта 1894
года.
Кажется, будто Лабори, задрапированный в мантию и воздевающий руки так
высоко, что становятся видны рукава его сорочки, посылает кому-то проклятия.
Лабори. Генерал де Пелье распорядился пригласить сюда генерала де
Буадефра: он прав! Но - да будет всем известно, - не пройдет и сорока восьми
часов, как мои слова пророчески сбудутся: ни речами генерала де Пелье, ни
речами генерала де Буадефра уже не остановить судебного разбирательства,
никакие речи не могут придать цену этим секретным документам. Надо или вовсе
не упоминать о документах, или предъявлять их; вот почему я говорю генералу
де Пелье: "Принесите эти документы или больше не упоминайте о них".
Клемансо медленно поднимает руку.
Клемансо. Господин председатель, имею честь просить слова...
Его скромная уверенность импонирует, выгодно отличаясь от высокомерной
запальчивости его собрата.
Клемансо. Генерал де Пелье сказал нам, что во время интерпелляции
Кастлена уже имелись неоспоримые доказательства... Стало быть, раньше были
только спорные доказательства?
Короткая пауза.
Он сохраняет невозмутимый вид, но тень усмешки таится в его вздернутых
к вискам глазах.
Золя, который по-прежнему сидит, опершись на трость, слегка
поворачивает голову: на его губах мимолетная улыбка одобрения.
Люс (к Баруа, тихо). Он, безусловно, знает, что документ подделан.
Клемансо (спокойным голосом). Я спрашиваю у господина де Пелье - и этот
вопрос уже задают себе все, - как могло случиться, что такое серьезное
заявление было оглашено в суде присяжных? Как могло случиться, что генерал
Бийо не упомянул об этих секретных документах во время обсуждения
интерпелляции Кастлена в палате депутатов и не угрожал там войной? Ведь
только здесь, на заседании суда было сделано важное заявление, которое вы
вчера слышали, и было упомянуто о секретных документах.
Генерал де Пелье (раздраженно). Я не угрожал стране войной; утверждая
это, вы искажаете смысл моих слов. То, что генерал Бийо во время обсуждения
интерпелляции Кастлена не говорил ни об этом документе, ни о других - ибо
существуют и другие, и генерал де Буадефр вам об этом скажет, - меня не
касается; генерал Бийо сам за себя отвечает. (Обращаясь к присяжным.) Однако
общеизвестно, что генерал Бийо несколько раз говорил в палате: "Дрейфус
осужден справедливо и законно!"
Лабори (приподнимаясь). Я не могу не вмешаться. По крайней мере одно из
этих слов ложно, и это - слово "законно"!
Генерал де Пелье (с вызовом). Докажите!
Лабори (резко). Это уже доказано.
Клемансо (примирительным тоном). Мы все время хотим доказать это, но
нам мешают; однако, если генерал де Пелье хочет, чтобы я высказал свое
мнение по этому поводу, я готов.
Председатель (быстро, с резким жестом). Это излишне.
Лабори (не сдержавшись). Это доказано адвокатом Салем, это доказано
адвокатом Деманжем. Это доказано газетными статьями, которых никто не
опроверг! Это доказано генералом Мерсье, который не посмел сказать мне, что
я не прав. Накануне я бросил ему через газеты вызов, на который он сначала
просто ничего не ответил, а затем ответил в такой форме, что его слова уже
сами по себе служат лучшим доказательством. Я утверждал: "Генерал Мерсье
передал военному суду документ и всюду открыто хвастался этим". А генерал
Мерсье - внеся только лишнюю неясность в обсуждение, не скажу намеренно,
может быть и бессознательно, - ответил мне: "Неправда". Тогда я спросил:
"Что именно неправда? Что вы говорили об этом всюду или что вы передали
документ?" Он ответил: "Я не хвастался этим". Я утверждаю, что для любого
честного человека вопрос совершенно ясен. Об этом свидетельствует тот факт,
что никто, несмотря на волнение, охватившее страну, не выступил со словами,
которых господин де Пелье здесь так и не осмеливается произнести: я ручаюсь,
что он их и не произнесет.
Пауза.
(Улыбаясь.) Ну что ж, я повторяю: это уже доказано! Генерал де Пелье
(надменно). Как я могу говорить о том, что происходило на процессе Дрейфуса:
я ведь там не присутствовал.
Лабори взглядом окидывает присяжных, судей, наконец публику, словно
призывая всех быть свидетелями этого уклончивого ответа.
Потом с торжествующей улыбкой учтиво кланяется генералу.
Лабори. Хорошо, благодарю вас, генерал.
Клемансо (вмешиваясь). Господин председатель, мы пригласили сюда
свидетеля, который слышал от одного из членов военного суда, что судьям был
передан какой-то секретный документ. Суд отказался его допросить.
Лабори. У меня в деле два письма, подтверждающие факт передачи
документа судьям. Кроме того, у меня есть письмо от личного друга президента
республики; этот человек заявил, что не станет давать свидетельские
показания, ибо его предупредили, что они будут опровергнуты перед судом.
Клемансо. И почему генерал Бийо ничего не сказал Шереру-Кестнеру {Прим.
стр. 204}, когда тот спрашивал его об этом? Ведь все можно было уже давно
разъяснить!
Председатель (нервно). Все это вы скажете в своей защитительной речи.
Генерал Гонс (снова выступая вперед). Я хочу кое-что добавить к своему
показанию относительно бумаг Генерального штаба. Я уже говорил, что эти
документы секретны; они не могут не быть секретны, вся корреспонденция
Генерального штаба секретна. И когда говорят "документ о том-то" или
"документ об этом-то", значит речь идет о секретном документе. Еще
замечание: когда утверждают, будто Дрейфус не знал, что происходило в
Генеральном штабе в сентябре тысяча восемьсот девяносто третьего года,
ошибаются. Дрейфус сначала провел шесть месяцев...
Председатель (без всякой учтивости прерывая его). Мы не занимаемся
делом Дрейфуса... (Генералам де Пелье и Гонсу.) Вы можете сесть, господа.
На минуту все оцепенели. Председатель пользуется этим.
(Судебному приставу повелительным тоном.) Введите следующего свидетеля!
Пристав колеблется.
Лабори (встает и подается вперед, выставив перед собой руки, как будто
желая приостановить ход судебного заседания). Господин председатель,
совершенно невозможно после такого события...
Председатель (сухо). Продолжим...
Лабори (возмущенно). О, господин председатель, это невозможно! Вы сами
понимаете, что подобный инцидент, если он не исчерпан, приостанавливает
дальнейшее судебное разбирательство. Вот почему мы обязаны выслушать
генерала де Буадефра.
Председатель. Мы его выслушаем сегодня. (Судебному приставу.) Введите
следующего свидетеля.
Лабори (настойчиво). Разрешите, господин председатель...
Председатель (с яростью приставу). Вызовите следующего свидетеля!
Судебный пристав выходит.
Лабори. Господин председатель, прошу прощения, но я требую от имени
защиты отложить!..
Майор Эстергази входит в сопровождении судебного пристава.
Председатель (к Лабори). Мы вынесем решение после того, как будут
выслушаны свидетели.
Эстергази подходит к свидетельскому месту. Это сутулый, худой человек,
какими бывают чахоточные, с желтоватым цветом лица, с красными пятнами на
скулах, с быстрым, лихорадочным взглядом. Зал разражается аплодисментами.
Председатель уже повернулся было к нему, но тут Лабори с удвоенной
энергией вмешивается в последний раз.
Лабори. Я все же прошу, чтобы опрос других свидетелей был отложен до
тех пор, пока не будет выслушан генерал де Буадефр! Суд должен принять то
или иное решение до опроса других свидетелей!
Председатель, растерявшись, яростно вращает глазами.
Эстергази, картинно скрестив руки на груди, с беспокойством ждет, не
понимая, что происходит.
Лабори, сидя, торопливо пишет заявление от имени защиты.
Председатель (резко и грубо). Сколько времени нам нужно, чтобы
сформулировать ваше требование к суду?
Лабори (не поднимая головы, высокомерно). Десять минут.
Заседание прерывается.
Председатель знаком предлагает судебному приставу увести Эстергази в
комнату для свидетелей.
Возбужденная публика провожает Эстергази громкими приветственными
возгласами.
Судьи, делая вид, будто они не замечают шума, поднимаются и медленно
покидают зал, за ними уходят присяжные, обвиняемые и защитники.
Скрытое возбуждение публики, сдерживавшееся до сих пор присутствием
суда, вырывается наружу.
В накаленном воздухе уже почти невозможно дышать; со всех сторон слышны
крики, страстные восклицания, вопли: стоит оглушительный шум.
Сотрудники "Сеятеля" собрались вокруг Люса.
Порталь в мантии присоединяется к ним; выражение разочарования омрачает
его честное толстощекое лицо; из-под судейской шапочки выбиваются белокурые
волосы.
Порталь (устало садится). Еще один секретный документ!
Баруа. Что же это за документ?
Зежер (высоким, резким голосом). Насколько мне известно, о нем еще
никто ничего не слышал.
Люс. Нет, я знал о его существовании. Но никогда не думал, что они
осмелятся к нему прибегнуть.
Зежер. Откуда взялся этот документ?
Люс. Он якобы написан итальянским военным атташе, а затем обнаружен в
корреспонденции германского атташе.
Баруа (живо). От него так и несет фальшивкой.
Люс. О, то, что документ подделан, не вызывает сомнений. Он попал в
министерство уж не знаю каким путем, но при весьма странных
обстоятельствах... Как раз в канун того дня, когда министру предстояло
отвечать в палате на первую интерпелляцию относительно процесса; к тому
времени в Генеральном штабе уже царило сильное беспокойство по этому поводу!
Зежер. А содержание документа...
Юлия. Мы толком не знаем, что в нем сказано. Генерал цитировал его на
память.
Люс. Но он утверждал, будто там полностью упомянуто имя Дрейфуса.
Совершенно неправдоподобно! Одного этого достаточно, чтобы возбудить
подозрения. В то время пресса уже деятельно занималась процессом, и
невозможно допустить, чтобы два военных атташе запросто упоминали имя
Дрейфуса в своей частной переписке. Если даже предположить, что они
действительно имели связь с Дрейфусом, то никогда бы они не поступили так
неосторожно, особенно после неоднократных официальных опровержений,
сделанных их правительствами!
Баруа. Это очевидно!
Порталь. Но кто же может фабриковать подобные документы?
Зежер (с безжалостной насмешкой). Генеральный штаб, черт побери!
Арбару. Это национальная лаборатория по изготовлению фальшивок.
Люс (медленно). Нет, нет, друзья мои... В этом я с вами не согласен!
Его прямой и решительный тон заставляет всех умолкнуть. Один только
Зежер пожимает плечами.
Зежер. Позвольте, однако, ведь факты...
Люс (твердо, обращаясь ко всем). Нет, нет, друзья мои. Не будем
преувеличивать... Генеральный штаб все же не шайка мошенников, так же как и
мы - не шайка продажных людей... Никогда вы не заставите меня поверить, что
такие люди, как генералы де Буадефр, Гонс, Бийо и другие, могут сговориться
и подделывать документы.
Крестэй д'Аллиз, - с горящим взором, с горькой улыбкой, со
страдальческим выражением лица, - прислушивается к спору, нетерпеливо
поглаживая длинные усы.
Крестэй. Ну конечно! Я знавал генерала де Пелье раньше: это воплощенная
честность.
Люс. К тому же, достаточно было видеть и слышать его, чтобы убедиться:
он верит в то, что говорит, красноречие его, несомненно, искренне. Пока мне
не докажут обратного, я буду верить в искренность и других генералов.
Крестэй. Их обманывают. Они сами же верят в то, что утверждают с чужого
голоса.
Зежер (с ледяной улыбкой). Вы им приписываете ослепление, которое мало
правдоподобно.
Крестэй (живо). Напротив, весьма правдоподобно! О мой друг, если бы вам
пришлось ближе узнать офицеров... Вот та группа, позади нас... Взгляните на
них без предубеждения. На их лицах - выражение ограниченной самоуверенности,
согласен, - это результат привычки всегда считать себя правыми перед
людьми... Но у них лица глубоко честных людей!
Люс. Да, посмотрите на публику, Зежер. Это весьма поучительно. Что вы
хотите? Эти люди не привыкли к быстрым умозаключениям... И вдруг перед ними
поставили ужасную дилемму: виновный существует, но кто именно? Может быть,
правительство, армия, все эти генералы, которые торжественно клянутся
солдатской честью и заявляют, что Дрейфус осужден справедливо? Или этот
никому не известный еврей, осужденный семью офицерами, о котором вот уже три
года говорят столько дурного. А, как известно, клевета порою убедительна.
Зежер (высокомерно). Нетрудно заметить, что Генеральный штаб отступает
всякий раз, когда от него требуют точных доказательств. Все, даже офицеры,
могут задуматься над этим.
Юлия. А потом, чего стоят эти высокие слова о чести, повторяемые по
всякому поводу, против сжатой аргументации памятных записок Лазара, или
брошюр Дюкло {Прим. стр. 208}, или, наконец, вашего письма, господин Люс!
Зежер. Или даже против письма Золя, несмотря на его патетику!
Баруа. Терпение. Мы приближаемся к цели. (Люсу.) Сегодня мы сделали
большой шаг вперед.
Люс не отвечает.
Порталь. Вы не очень-то требовательны, Баруа...
Баруа. А по-моему, все ясно. Послушайте: генерал де Буадефр сейчас
приедет, коль скоро за ним так спешно послали. С первых же слов Лабори
загонит его в тупик. Ему придется предъявить пресловутый документ суду.
После этого документ обсудят, и он не выдержит серьезного рассмотрения.
Тогда Генеральный штаб будет уличен в предъявлении суду фальшивого
документа, а это приведет к резкому повороту в общественном мнении! Не
пройдет и трех месяцев, как дело будет пересмотрено!
Он говорит резко, сильно жестикулируя. В его взгляде сверкает гордый
вызов. Все в нем дышит надеждой.
Люс (побежденный этим порывом). Быть может.
Баруа (громко смеясь). Нет, нет, не говорите "быть может". На этот раз
я уверен, мы добьемся пересмотра.
Зежер (цинично, к Баруа). Даже если генерал де Буадефр найдет лазейку?
Это уже бывало не раз...
Баруа. После того, что произошло? Невозможно... Вы отлично видели, как
генерал Гонс выгораживал генерала де Пелье!
Вольдсмут (которому удалось выйти во время перерыва, вновь возвращается
на свое место). Есть новости... Заседание сейчас возобновится. Генерал де
Буадефр только что прибыл!
Баруа. Вы его видели?
Вольдсмут. Как вижу вас. Он в штатском. Судебный пристав ожидал его на
лестнице. Генерал прошел прямо в комнату для свидетелей.
Юлия (хлопая в ладоши, к Баруа). Вот видите!
Баруа (торжествующе). На этот раз, друзья, у них нет пути к
отступлению! Это - открытая борьба, и победа будет за нами.
Шумное возвращение судебных писцов и адвокатов, покидавших зал.
Входит суд, встречаемый громким гулом; судьи и присяжные заседатели
усаживаются на свои места.
Вводят обвиняемых.
Лабори легкой походкой приближается к своему месту и останавливается,
подбоченившись, потом наклоняется к Золя, который что-то говорит ему,
улыбаясь.
Мало-помалу водворяется тишина. Нервы напряжены до предела. Все
понимают: на этот раз предстоит решающая битва. Председатель встает.
Председатель. Заседание возобновляется. (Потом быстро, даже не садясь.)
За отсутствием генерала де Буадефра заседание переносится на завтра.
Пауза. Заседание закрывается.
Сначала никто ничего не понял: все ошеломлены; воспользовавшись этим,
судьи с достоинством удаляются. Присяжные не трогаются с места. Удивленный
Золя поворачивается к Лабори; тот все еще сидит, откинувшись на спинку
кресла, сохраняя угрожающую позу.
Наконец все понимают: битва отложена, битвы не будет.
Вопль разочарования служит сигналом к невообразимому беспорядку.
Публика, стоя, топает ногами, воет, свистит, вопит.
Потом, как только уходят присяжные, толпа лихорадочно устремляется к
Лабори (с возмущением). Как я могу задавать вопросы, когда мы
столкнулись с совершенно новым фактом, который был введен в судебное
разбирательство. Впрочем, у меня есть один вопрос, и я его скоро задам.
Генерал де Пелье. Это вы ввели новый факт в судебное разбирательство,
когда огласили обвинительное заключение, прочитанное майором д'Ормшевилем
при закрытых дверях.
Лабори (торжествующе). Продолжайте, продолжайте!
Генерал Гонс {Прим. стр. 196}. Прошу слова.
Председатель. Минуту, генерал.
Лабори. Я хочу сказать лишь одно. Только что было выслушано
свидетельское показание чрезвычайной важности: в этом мы все сходимся.
Генерал де Пелье не говорил о деле Дрейфуса, он сообщил о факте, происшедшем
позднее; недопустимо, чтобы факт этот не был обсужден либо здесь, либо в
каком-нибудь другом суде. После всего этого не может быть и речи о том,
чтобы ограничить рамки судебного разбирательства. Разрешите, генерал, в
самой почтительной форме разъяснить вам, что ни один документ не имеет
никакой ценности и не может служить юридическим доказательством до тех пор,
пока он не обсужден двумя сторонами. Разрешите мне добавить, что в деле
Дрейфуса, которое - что бы ни говорили и ни делали - приобретает размеры
государственного дела, существуют два документа или, точнее, два досье, в
равной степени важных, ибо они секретны; одно секретное досье послужило
орудием для осуждения Дрейфуса в тысяча девятьсот девяносто четвертом году -
без прений сторон, без дискуссии, без защиты; другое секретное досье уже
несколько недель позволяет людям выступать здесь лишь с голословными
утверждениями, а не с доказательствами.
Пауза.
Kак бы я ни уважал слово солдата, на которое ссылался генерал де Пелье,
я не могу придавать ни малейшего значения этому документу.
Бешеный вопль негодования прокатывается по залу; оскорбительные
насмешки раздаются по адресу адвоката.
Лабори (выдерживая эту бурю, громко и неумолимо произносит, отчеканивая
слова). До тех пор, пока мы не ознакомимся с этим документом, пока мы не
обсудим его, пока он не станет достоянием гласности, он ничего не будет
стоить! И я заявляю это во имя вечного права, во имя принципов, перед
которыми преклоняется весь мир с самых давних времен, с зарождения
цивилизации!
Колебание в публике. Все в нерешимости. Слышны восклицания
"Правильно!.. "
(Спокойнее.) Итак, я подхожу к вопросу, теперь столь бесспорному, что
моя уверенность неуклонно растет. Меня в этом процессе тревожит только одно:
постоянная неясность, которая с каждым днем усиливается, всеобщая тревога,
поддерживаемая искусственным туманом, который с каждым днем густеет, - не
скажу, из-за лжи, но из-за недомолвок. Виновен Дрейфус или нет, виновен
Эстергази {Прим. стр. 197} или нет - вопросы эти, несомненно, имеют самое
важное значение. У всех нас - у генерала де Пелье, у военного министра, у
генерала Гонса, у меня - могут быть свои убеждения на сей счет, и каждый
будет упорно настаивать на своем, пока не будет внесена полная ясность,
раскрыта истина. Но необходимо помешать тому, чтобы волнение в стране росло,
чтобы оно без конца продолжалось. И вот теперь мы можем добиться ясности,
хотя бы частичной ясности: ни закрытые заседания, ни решение суда присяжных
не помешают нам в этом... (Громким голосом.) Ведь, что бы ни произошло,
пересмотр процесса Дрейфуса неизбежен!
Яростные протесты. Раздаются выкрики: "Нет! Нет! Родина прежде всего".
Лабори вскакивает и стоит лицом к публике. Его взгляд презрителен и
суров. Крепкий массивный кулак обрушивается на лежащие перед ним папки...
(Толпе.) Ваши протесты лишний раз показывают, что вы не понимаете
важности этого заседания с точки зрения вечных принципов цивилизации и
гуманности.
Шум.
Одиночные громкие аплодисменты. Лабори отворачивается и, скрестив руки,
ждет, пока восстановится тишина.
(Продолжая.) Если Дрейфус виновен и слова этих генералов, в искренности
которых я не сомневаюсь, обоснованны, если они справедливы фактически и
юридически, то они послужат доказательством в судебном разбирательстве с
участием двух сторон. Если же, напротив, генералы ошибаются, - ну что ж,
тогда другие докажут свою правоту. И когда будет достигнута полная ясность,
когда мрак рассеется, быть может окажутся во Франции один или два виновных,
которым придется ответить за все зло. И где бы они ни находились - по эту
или по ту сторону, - о них узнают и их заклеймят! А потом мы спокойно
вернемся к своим мирным или военным занятиям, генерал; ибо, когда генералы,
уполномоченные говорить от имени армии, находящейся под их началом,
свидетельствуют в суде, война в это время никого не пугает; и угрозой войны,
которая отнюдь не близка, что бы ни говорили, присяжных не запугаешь, не
правда ли? Я кончу одним вопросом. Вы видите, господин председатель, у меня
была определенная цель, и я благодарю вас за то, что вы предоставили мне
слово; я отдаю должное вашей доброжелательности, вашей любезности, вашему
пониманию серьезности создавшегося положения.
Вот мой вопрос, господин председатель: "Пусть генерал де Пелье
объяснится без оговорок и предъявит суду документ, о котором он упомянул!"
Публика застывает в тревожном ожидании. Среди присяжных возникает
волнение; их глаза устремлены на генерала де Пелье.
Короткое молчание.
Председатель. Генерал Гонс, имеете ли вы что-нибудь сказать?
Генерал Гонс встает и подходит к генералу де Пелье, тот уступает ему
место.
У Гонса озабоченное лицо, тусклый, но вызывающий взгляд; голос его
кажется странно вялым в сравнении с голосами генерала де Пелье и Лабори.
Генерал Гонс. Господин председатель, я полностью подтверждаю показание,
только что сделанное генералом де Пелье. Генерал де Пелье первым решился
высказаться, и хорошо сделал; я бы так же поступил на и о месте, во
избежание какой бы то ни было неясности. Армия не боится истины, она не
боится ради спасения своей чести сказать, где правда!
Лабори одобрительно качает головой, словно верит в искренность
генерала. Аплодисменты.
(Горестно.) Но необходима осторожность, и я не думаю, что можно
публично оглашать здесь некоторые документы, хотя они действительно
существуют и совершенно достоверны.
Эта неожиданная оговорка рождает смутное беспокойство в публике
Слышится неодобрительный ропот. Но большинство еще колеблется в ожидании.
Клемансо неторопливо встает.
Клемансо. Господин председатель, прошу слова.
Но генерал де Пелье подскочил к перилам свидетельского места и
судорожно ухватился за них; его резкий голос покрывает шум
Генерал де Пелье. Господа, я хочу добавить несколько слов.
Председатель жестом разрешает генералу говорить. Клемансо снова
садится.
Господин Лабори только что говорил о пересмотре дела, основываясь на
том, что секретный документ был будто бы предъявлен военному суду. Но
доказательств этому нет...
На этот раз довод настолько неудачен - особенно после взволновавшего
всех появления в суде адвоката Саля {Прим. стр. 199}, которому председатель
не дал договорить до конца, и после ясного показания Деманжа {Прим. стр.
199}, - что аудитория не решается больше поддерживать генерала и поощряет
своим нерешительным молчанием громкие протесты сторонников Дрейфуса.
Генерал де Пелье, удивленный таким приемом, останавливается.
Я не знаю...
Насмешливые выкрики прерывают его.
Он круто поворачивается к публике, видно его честное лицо с твердыми
чертами и открытый, высокомерный взгляд глубоко сидящих глаз, которые
привыкли к иным горизонтам.
Непреклонным голосом, голосом офицера, который может мгновенно усмирить
солдатский бунт, он хлещет по улыбающимся лицам.
Я прошу, чтобы меня не прерывали глупым смехом.
Несколько мгновений он стоит неподвижно; под его взглядом толпа
замолкает.
Потом спокойно поворачивается к судьям.
Я не знаю, с достаточным ли вниманием были выслушаны недавние показания
полковника Анри. Он заявил, что полковник Сандерр передал ему секретное
досье, что это секретное досье было запечатано до заседания военного суда и
с тех пор никогда не вскрывалось. Я прошу присяжных обратить на это
внимание. Что касается пересмотра дела Дрейфуса на этой основе, то ведь
нужны доказательства...
Председатель. Не нам заниматься этим пересмотром. Да и не здесь.
Генерал де Пелье. Но здесь только об этом и говорят...
Председатель. Я знаю. Но как вам известно, суд присяжных не вправе
заниматься этим.
Генерал де Пелье. Я подчиняюсь, подчиняюсь. Я кончил.
Председатель (обращаясь к генералу Гонсу). Вы больше ничего не хотите
сказать, генерал?
Генерал Гонс. Нет, господин председатель.
Генерал де Пелье. Я прошу пригласить генерала де Буадефра, чтобы он
подтвердил мои слова.
Председатель. Быть может, вы передадите ему, чтобы он явился завтра?
Генерал ничего не отвечает; полуобернувшись к залу, он бросает через
плечо несколько слов адъютанту, как человек, который в любую минуту может
заставить себе служить.
Генерал де Пелье. Майор Дюкассе! Пожалуйста, возьмите автомобиль и
тотчас же поезжайте за генералом де Буадефром.
Он - само олицетворение армии. Его непреклонность внушает уважение всем
- противникам, судьям; укрощенная толпа воет от радости, как собака, которую
ударил любимый хозяин.
Клемансо (вставая). Господин председатель, я хотел бы сказать несколько
слов в ответ на замечания генерала де Пелье.
Он останавливается: генерал снова прерывает его. Клемансо стоит,
выпрямившись; быстрым и чуть ироническим взглядом, оживляющим его плоское,
восточного склада лицо, он следит за короткой перепалкой, происходящей между
Лабори и генералом де Пелье по поводу оглашения обвинительного акта 1894
года.
Кажется, будто Лабори, задрапированный в мантию и воздевающий руки так
высоко, что становятся видны рукава его сорочки, посылает кому-то проклятия.
Лабори. Генерал де Пелье распорядился пригласить сюда генерала де
Буадефра: он прав! Но - да будет всем известно, - не пройдет и сорока восьми
часов, как мои слова пророчески сбудутся: ни речами генерала де Пелье, ни
речами генерала де Буадефра уже не остановить судебного разбирательства,
никакие речи не могут придать цену этим секретным документам. Надо или вовсе
не упоминать о документах, или предъявлять их; вот почему я говорю генералу
де Пелье: "Принесите эти документы или больше не упоминайте о них".
Клемансо медленно поднимает руку.
Клемансо. Господин председатель, имею честь просить слова...
Его скромная уверенность импонирует, выгодно отличаясь от высокомерной
запальчивости его собрата.
Клемансо. Генерал де Пелье сказал нам, что во время интерпелляции
Кастлена уже имелись неоспоримые доказательства... Стало быть, раньше были
только спорные доказательства?
Короткая пауза.
Он сохраняет невозмутимый вид, но тень усмешки таится в его вздернутых
к вискам глазах.
Золя, который по-прежнему сидит, опершись на трость, слегка
поворачивает голову: на его губах мимолетная улыбка одобрения.
Люс (к Баруа, тихо). Он, безусловно, знает, что документ подделан.
Клемансо (спокойным голосом). Я спрашиваю у господина де Пелье - и этот
вопрос уже задают себе все, - как могло случиться, что такое серьезное
заявление было оглашено в суде присяжных? Как могло случиться, что генерал
Бийо не упомянул об этих секретных документах во время обсуждения
интерпелляции Кастлена в палате депутатов и не угрожал там войной? Ведь
только здесь, на заседании суда было сделано важное заявление, которое вы
вчера слышали, и было упомянуто о секретных документах.
Генерал де Пелье (раздраженно). Я не угрожал стране войной; утверждая
это, вы искажаете смысл моих слов. То, что генерал Бийо во время обсуждения
интерпелляции Кастлена не говорил ни об этом документе, ни о других - ибо
существуют и другие, и генерал де Буадефр вам об этом скажет, - меня не
касается; генерал Бийо сам за себя отвечает. (Обращаясь к присяжным.) Однако
общеизвестно, что генерал Бийо несколько раз говорил в палате: "Дрейфус
осужден справедливо и законно!"
Лабори (приподнимаясь). Я не могу не вмешаться. По крайней мере одно из
этих слов ложно, и это - слово "законно"!
Генерал де Пелье (с вызовом). Докажите!
Лабори (резко). Это уже доказано.
Клемансо (примирительным тоном). Мы все время хотим доказать это, но
нам мешают; однако, если генерал де Пелье хочет, чтобы я высказал свое
мнение по этому поводу, я готов.
Председатель (быстро, с резким жестом). Это излишне.
Лабори (не сдержавшись). Это доказано адвокатом Салем, это доказано
адвокатом Деманжем. Это доказано газетными статьями, которых никто не
опроверг! Это доказано генералом Мерсье, который не посмел сказать мне, что
я не прав. Накануне я бросил ему через газеты вызов, на который он сначала
просто ничего не ответил, а затем ответил в такой форме, что его слова уже
сами по себе служат лучшим доказательством. Я утверждал: "Генерал Мерсье
передал военному суду документ и всюду открыто хвастался этим". А генерал
Мерсье - внеся только лишнюю неясность в обсуждение, не скажу намеренно,
может быть и бессознательно, - ответил мне: "Неправда". Тогда я спросил:
"Что именно неправда? Что вы говорили об этом всюду или что вы передали
документ?" Он ответил: "Я не хвастался этим". Я утверждаю, что для любого
честного человека вопрос совершенно ясен. Об этом свидетельствует тот факт,
что никто, несмотря на волнение, охватившее страну, не выступил со словами,
которых господин де Пелье здесь так и не осмеливается произнести: я ручаюсь,
что он их и не произнесет.
Пауза.
(Улыбаясь.) Ну что ж, я повторяю: это уже доказано! Генерал де Пелье
(надменно). Как я могу говорить о том, что происходило на процессе Дрейфуса:
я ведь там не присутствовал.
Лабори взглядом окидывает присяжных, судей, наконец публику, словно
призывая всех быть свидетелями этого уклончивого ответа.
Потом с торжествующей улыбкой учтиво кланяется генералу.
Лабори. Хорошо, благодарю вас, генерал.
Клемансо (вмешиваясь). Господин председатель, мы пригласили сюда
свидетеля, который слышал от одного из членов военного суда, что судьям был
передан какой-то секретный документ. Суд отказался его допросить.
Лабори. У меня в деле два письма, подтверждающие факт передачи
документа судьям. Кроме того, у меня есть письмо от личного друга президента
республики; этот человек заявил, что не станет давать свидетельские
показания, ибо его предупредили, что они будут опровергнуты перед судом.
Клемансо. И почему генерал Бийо ничего не сказал Шереру-Кестнеру {Прим.
стр. 204}, когда тот спрашивал его об этом? Ведь все можно было уже давно
разъяснить!
Председатель (нервно). Все это вы скажете в своей защитительной речи.
Генерал Гонс (снова выступая вперед). Я хочу кое-что добавить к своему
показанию относительно бумаг Генерального штаба. Я уже говорил, что эти
документы секретны; они не могут не быть секретны, вся корреспонденция
Генерального штаба секретна. И когда говорят "документ о том-то" или
"документ об этом-то", значит речь идет о секретном документе. Еще
замечание: когда утверждают, будто Дрейфус не знал, что происходило в
Генеральном штабе в сентябре тысяча восемьсот девяносто третьего года,
ошибаются. Дрейфус сначала провел шесть месяцев...
Председатель (без всякой учтивости прерывая его). Мы не занимаемся
делом Дрейфуса... (Генералам де Пелье и Гонсу.) Вы можете сесть, господа.
На минуту все оцепенели. Председатель пользуется этим.
(Судебному приставу повелительным тоном.) Введите следующего свидетеля!
Пристав колеблется.
Лабори (встает и подается вперед, выставив перед собой руки, как будто
желая приостановить ход судебного заседания). Господин председатель,
совершенно невозможно после такого события...
Председатель (сухо). Продолжим...
Лабори (возмущенно). О, господин председатель, это невозможно! Вы сами
понимаете, что подобный инцидент, если он не исчерпан, приостанавливает
дальнейшее судебное разбирательство. Вот почему мы обязаны выслушать
генерала де Буадефра.
Председатель. Мы его выслушаем сегодня. (Судебному приставу.) Введите
следующего свидетеля.
Лабори (настойчиво). Разрешите, господин председатель...
Председатель (с яростью приставу). Вызовите следующего свидетеля!
Судебный пристав выходит.
Лабори. Господин председатель, прошу прощения, но я требую от имени
защиты отложить!..
Майор Эстергази входит в сопровождении судебного пристава.
Председатель (к Лабори). Мы вынесем решение после того, как будут
выслушаны свидетели.
Эстергази подходит к свидетельскому месту. Это сутулый, худой человек,
какими бывают чахоточные, с желтоватым цветом лица, с красными пятнами на
скулах, с быстрым, лихорадочным взглядом. Зал разражается аплодисментами.
Председатель уже повернулся было к нему, но тут Лабори с удвоенной
энергией вмешивается в последний раз.
Лабори. Я все же прошу, чтобы опрос других свидетелей был отложен до
тех пор, пока не будет выслушан генерал де Буадефр! Суд должен принять то
или иное решение до опроса других свидетелей!
Председатель, растерявшись, яростно вращает глазами.
Эстергази, картинно скрестив руки на груди, с беспокойством ждет, не
понимая, что происходит.
Лабори, сидя, торопливо пишет заявление от имени защиты.
Председатель (резко и грубо). Сколько времени нам нужно, чтобы
сформулировать ваше требование к суду?
Лабори (не поднимая головы, высокомерно). Десять минут.
Заседание прерывается.
Председатель знаком предлагает судебному приставу увести Эстергази в
комнату для свидетелей.
Возбужденная публика провожает Эстергази громкими приветственными
возгласами.
Судьи, делая вид, будто они не замечают шума, поднимаются и медленно
покидают зал, за ними уходят присяжные, обвиняемые и защитники.
Скрытое возбуждение публики, сдерживавшееся до сих пор присутствием
суда, вырывается наружу.
В накаленном воздухе уже почти невозможно дышать; со всех сторон слышны
крики, страстные восклицания, вопли: стоит оглушительный шум.
Сотрудники "Сеятеля" собрались вокруг Люса.
Порталь в мантии присоединяется к ним; выражение разочарования омрачает
его честное толстощекое лицо; из-под судейской шапочки выбиваются белокурые
волосы.
Порталь (устало садится). Еще один секретный документ!
Баруа. Что же это за документ?
Зежер (высоким, резким голосом). Насколько мне известно, о нем еще
никто ничего не слышал.
Люс. Нет, я знал о его существовании. Но никогда не думал, что они
осмелятся к нему прибегнуть.
Зежер. Откуда взялся этот документ?
Люс. Он якобы написан итальянским военным атташе, а затем обнаружен в
корреспонденции германского атташе.
Баруа (живо). От него так и несет фальшивкой.
Люс. О, то, что документ подделан, не вызывает сомнений. Он попал в
министерство уж не знаю каким путем, но при весьма странных
обстоятельствах... Как раз в канун того дня, когда министру предстояло
отвечать в палате на первую интерпелляцию относительно процесса; к тому
времени в Генеральном штабе уже царило сильное беспокойство по этому поводу!
Зежер. А содержание документа...
Юлия. Мы толком не знаем, что в нем сказано. Генерал цитировал его на
память.
Люс. Но он утверждал, будто там полностью упомянуто имя Дрейфуса.
Совершенно неправдоподобно! Одного этого достаточно, чтобы возбудить
подозрения. В то время пресса уже деятельно занималась процессом, и
невозможно допустить, чтобы два военных атташе запросто упоминали имя
Дрейфуса в своей частной переписке. Если даже предположить, что они
действительно имели связь с Дрейфусом, то никогда бы они не поступили так
неосторожно, особенно после неоднократных официальных опровержений,
сделанных их правительствами!
Баруа. Это очевидно!
Порталь. Но кто же может фабриковать подобные документы?
Зежер (с безжалостной насмешкой). Генеральный штаб, черт побери!
Арбару. Это национальная лаборатория по изготовлению фальшивок.
Люс (медленно). Нет, нет, друзья мои... В этом я с вами не согласен!
Его прямой и решительный тон заставляет всех умолкнуть. Один только
Зежер пожимает плечами.
Зежер. Позвольте, однако, ведь факты...
Люс (твердо, обращаясь ко всем). Нет, нет, друзья мои. Не будем
преувеличивать... Генеральный штаб все же не шайка мошенников, так же как и
мы - не шайка продажных людей... Никогда вы не заставите меня поверить, что
такие люди, как генералы де Буадефр, Гонс, Бийо и другие, могут сговориться
и подделывать документы.
Крестэй д'Аллиз, - с горящим взором, с горькой улыбкой, со
страдальческим выражением лица, - прислушивается к спору, нетерпеливо
поглаживая длинные усы.
Крестэй. Ну конечно! Я знавал генерала де Пелье раньше: это воплощенная
честность.
Люс. К тому же, достаточно было видеть и слышать его, чтобы убедиться:
он верит в то, что говорит, красноречие его, несомненно, искренне. Пока мне
не докажут обратного, я буду верить в искренность и других генералов.
Крестэй. Их обманывают. Они сами же верят в то, что утверждают с чужого
голоса.
Зежер (с ледяной улыбкой). Вы им приписываете ослепление, которое мало
правдоподобно.
Крестэй (живо). Напротив, весьма правдоподобно! О мой друг, если бы вам
пришлось ближе узнать офицеров... Вот та группа, позади нас... Взгляните на
них без предубеждения. На их лицах - выражение ограниченной самоуверенности,
согласен, - это результат привычки всегда считать себя правыми перед
людьми... Но у них лица глубоко честных людей!
Люс. Да, посмотрите на публику, Зежер. Это весьма поучительно. Что вы
хотите? Эти люди не привыкли к быстрым умозаключениям... И вдруг перед ними
поставили ужасную дилемму: виновный существует, но кто именно? Может быть,
правительство, армия, все эти генералы, которые торжественно клянутся
солдатской честью и заявляют, что Дрейфус осужден справедливо? Или этот
никому не известный еврей, осужденный семью офицерами, о котором вот уже три
года говорят столько дурного. А, как известно, клевета порою убедительна.
Зежер (высокомерно). Нетрудно заметить, что Генеральный штаб отступает
всякий раз, когда от него требуют точных доказательств. Все, даже офицеры,
могут задуматься над этим.
Юлия. А потом, чего стоят эти высокие слова о чести, повторяемые по
всякому поводу, против сжатой аргументации памятных записок Лазара, или
брошюр Дюкло {Прим. стр. 208}, или, наконец, вашего письма, господин Люс!
Зежер. Или даже против письма Золя, несмотря на его патетику!
Баруа. Терпение. Мы приближаемся к цели. (Люсу.) Сегодня мы сделали
большой шаг вперед.
Люс не отвечает.
Порталь. Вы не очень-то требовательны, Баруа...
Баруа. А по-моему, все ясно. Послушайте: генерал де Буадефр сейчас
приедет, коль скоро за ним так спешно послали. С первых же слов Лабори
загонит его в тупик. Ему придется предъявить пресловутый документ суду.
После этого документ обсудят, и он не выдержит серьезного рассмотрения.
Тогда Генеральный штаб будет уличен в предъявлении суду фальшивого
документа, а это приведет к резкому повороту в общественном мнении! Не
пройдет и трех месяцев, как дело будет пересмотрено!
Он говорит резко, сильно жестикулируя. В его взгляде сверкает гордый
вызов. Все в нем дышит надеждой.
Люс (побежденный этим порывом). Быть может.
Баруа (громко смеясь). Нет, нет, не говорите "быть может". На этот раз
я уверен, мы добьемся пересмотра.
Зежер (цинично, к Баруа). Даже если генерал де Буадефр найдет лазейку?
Это уже бывало не раз...
Баруа. После того, что произошло? Невозможно... Вы отлично видели, как
генерал Гонс выгораживал генерала де Пелье!
Вольдсмут (которому удалось выйти во время перерыва, вновь возвращается
на свое место). Есть новости... Заседание сейчас возобновится. Генерал де
Буадефр только что прибыл!
Баруа. Вы его видели?
Вольдсмут. Как вижу вас. Он в штатском. Судебный пристав ожидал его на
лестнице. Генерал прошел прямо в комнату для свидетелей.
Юлия (хлопая в ладоши, к Баруа). Вот видите!
Баруа (торжествующе). На этот раз, друзья, у них нет пути к
отступлению! Это - открытая борьба, и победа будет за нами.
Шумное возвращение судебных писцов и адвокатов, покидавших зал.
Входит суд, встречаемый громким гулом; судьи и присяжные заседатели
усаживаются на свои места.
Вводят обвиняемых.
Лабори легкой походкой приближается к своему месту и останавливается,
подбоченившись, потом наклоняется к Золя, который что-то говорит ему,
улыбаясь.
Мало-помалу водворяется тишина. Нервы напряжены до предела. Все
понимают: на этот раз предстоит решающая битва. Председатель встает.
Председатель. Заседание возобновляется. (Потом быстро, даже не садясь.)
За отсутствием генерала де Буадефра заседание переносится на завтра.
Пауза. Заседание закрывается.
Сначала никто ничего не понял: все ошеломлены; воспользовавшись этим,
судьи с достоинством удаляются. Присяжные не трогаются с места. Удивленный
Золя поворачивается к Лабори; тот все еще сидит, откинувшись на спинку
кресла, сохраняя угрожающую позу.
Наконец все понимают: битва отложена, битвы не будет.
Вопль разочарования служит сигналом к невообразимому беспорядку.
Публика, стоя, топает ногами, воет, свистит, вопит.
Потом, как только уходят присяжные, толпа лихорадочно устремляется к