Страница:
– Прощай, любимая, – сказал Джо, крепко сжимая ее пальцы. – Не беспокойся обо мне, береги себя и детей.
Эмма кусала губы, стараясь оставаться спокойной. Джо был удивительно нежен с нею в эти последние месяцы, предчувствуя скорую неизбежную разлуку, и они во всех отношениях стали намного ближе друг к другу, чем прежде.
– Это ты должен поберечь себя, Джо, – мягко сказала Эмма.
Через несколько секунд Блэки присоединился к ним. Эмма взяла его за руку и притянула к себе.
– И ты береги себя тоже, дорогой.
Она попыталась улыбнуться.
– Смотрите там, вы оба, не вздумайте попасть в какую-нибудь передрягу…
Она не договорила и замолчала, стоя с трясущимися губами.
Джо приподнял ее лицо.
– Где же твоя знаменитая необыкновенная улыбка, любимая?
– Прости…
Раздались свистки кондукторов, клубы дыма и пара окутали их, когда поезд дернулся, готовый увезти их на юг, Блэки обнял ее.
– Прощай, крошка. Веди себя хорошо и приглядывай за моей Лаурой вместо меня. Смотри, чтобы она не поднимала ничего тяжелого, и не позволяй ей волноваться.
С увлажнившимися глазами он поцеловал ее в щеку. Эмма, глядя на него, глотала слезы.
– Я постараюсь. Обещаю тебе, Блэки, не допустить, чтобы что-нибудь случилось с ней или с ребенком.
Блэки вскочил на ступеньку вагона, схватился за поручень и отвернулся, чтобы дать им хоть на мгновение побыть наедине. Джо обнял Эмму.
– Ты была мне самой лучшей женой, родная моя.
Заметив испуг на ее лице, он торопливо добавил:
– Именно поэтому, черт побери, я уверен, что вернусь к тебе.
– Я тоже уверена в этом, Джо. И ты был хорошим мужем. Будь там поосторожнее, умоляю тебя.
Джо, оглушенный расставанием, был не способен говорить и молча кивнул. Он снова поцеловал ее, и Эмма почувствовала, как его слезы, смешиваясь с ее собственными, потекли у нее по щекам. Джо резко отпустил ее из своих объятий и, вскочив на подножку, присоединился к Блэки. Колеса с жутким скрежетом забуксовали по рельсам, и поезд тронулся с места. Он двигался так медленно, что Эмма могла идти рядом с вагоном, держа руку Джо.
Неожиданно раздался одинокий голос какого-то солдата, пронзительный и печальный: „Храни огонь в домашнем очаге, хоть сердце твое и томится…” Его поддержал еще один, потом еще и еще, и наконец вокзал задрожал от мощных звуков припева, подхваченного солдатами из других вагонов и женщинами, стоящими на платформе. Бархатным баритон Блэки, как всегда красивый и сильный, взметнулся над всеми голосами.
Поезд набирал ход. Джо отпустил руку Эммы, и она так и застыла на месте с поднятой рукой. Прощальная улыбка мужественно сияла на ее лице с мокрыми от слез глазами. Она долго смотрела вслед поезду, пока он не скрылся из глаз, а потом повернулась и пошла прочь, смешавшись с толпой и с отчаянием думая о том, встретится ли она еще когда-нибудь с кем-то из них двоих.
Глава 41
Глава 42
Эмма кусала губы, стараясь оставаться спокойной. Джо был удивительно нежен с нею в эти последние месяцы, предчувствуя скорую неизбежную разлуку, и они во всех отношениях стали намного ближе друг к другу, чем прежде.
– Это ты должен поберечь себя, Джо, – мягко сказала Эмма.
Через несколько секунд Блэки присоединился к ним. Эмма взяла его за руку и притянула к себе.
– И ты береги себя тоже, дорогой.
Она попыталась улыбнуться.
– Смотрите там, вы оба, не вздумайте попасть в какую-нибудь передрягу…
Она не договорила и замолчала, стоя с трясущимися губами.
Джо приподнял ее лицо.
– Где же твоя знаменитая необыкновенная улыбка, любимая?
– Прости…
Раздались свистки кондукторов, клубы дыма и пара окутали их, когда поезд дернулся, готовый увезти их на юг, Блэки обнял ее.
– Прощай, крошка. Веди себя хорошо и приглядывай за моей Лаурой вместо меня. Смотри, чтобы она не поднимала ничего тяжелого, и не позволяй ей волноваться.
С увлажнившимися глазами он поцеловал ее в щеку. Эмма, глядя на него, глотала слезы.
– Я постараюсь. Обещаю тебе, Блэки, не допустить, чтобы что-нибудь случилось с ней или с ребенком.
Блэки вскочил на ступеньку вагона, схватился за поручень и отвернулся, чтобы дать им хоть на мгновение побыть наедине. Джо обнял Эмму.
– Ты была мне самой лучшей женой, родная моя.
Заметив испуг на ее лице, он торопливо добавил:
– Именно поэтому, черт побери, я уверен, что вернусь к тебе.
– Я тоже уверена в этом, Джо. И ты был хорошим мужем. Будь там поосторожнее, умоляю тебя.
Джо, оглушенный расставанием, был не способен говорить и молча кивнул. Он снова поцеловал ее, и Эмма почувствовала, как его слезы, смешиваясь с ее собственными, потекли у нее по щекам. Джо резко отпустил ее из своих объятий и, вскочив на подножку, присоединился к Блэки. Колеса с жутким скрежетом забуксовали по рельсам, и поезд тронулся с места. Он двигался так медленно, что Эмма могла идти рядом с вагоном, держа руку Джо.
Неожиданно раздался одинокий голос какого-то солдата, пронзительный и печальный: „Храни огонь в домашнем очаге, хоть сердце твое и томится…” Его поддержал еще один, потом еще и еще, и наконец вокзал задрожал от мощных звуков припева, подхваченного солдатами из других вагонов и женщинами, стоящими на платформе. Бархатным баритон Блэки, как всегда красивый и сильный, взметнулся над всеми голосами.
Поезд набирал ход. Джо отпустил руку Эммы, и она так и застыла на месте с поднятой рукой. Прощальная улыбка мужественно сияла на ее лице с мокрыми от слез глазами. Она долго смотрела вслед поезду, пока он не скрылся из глаз, а потом повернулась и пошла прочь, смешавшись с толпой и с отчаянием думая о том, встретится ли она еще когда-нибудь с кем-то из них двоих.
Глава 41
Эмма сидела на краешке постели Кристофера с книгой сказок в руках. Лампа отбрасывала розовые блики на ее лицо и создавала светлый ореол вокруг ее головы. Эмма закрыла книгу и улыбнулась сыну.
– Ну, хватит, Кит. Пора спать.
Кит смотрел на нее своими широко расставленными оленьими глазами, его маленькое круглое лицо, усыпанное мелкими веснушками, казалось очень серьезным для пятилетнего мальчика.
– Пожалуйста, мамочка, всего еще одну сказку, – попросил он. – Ну, пожалуйста. Ты же обещала, что почитаешь мне сегодня подольше, а ты ведь никогда не нарушаешь слова, правда? Во всяком случае, ты всегда так говоришь.
Не лишенный хитрости способ убеждения, который выбрал Кит, позабавил Эмму, но не поколебал ее. Она засмеялась и ласково потрепала его по голове.
– Я и так уже читала тебе дольше обычного, Кит. А теперь надо спать, твое время давно прошло.
Она положила книгу на стол, наклонилась и поцеловала его в щеку. Он обвил ее шею цепкими маленькими руками и тесно прижался к ней.
– От тебя так хорошо пахнет, мамочка. Прямо как от цветочка, нет, как от целого букета, – промурлыкал он ей в ухо.
Улыбаясь, Эмма высвободилась и пригладила рукой его волосы.
– Устраивайся поудобнее, Кит. Спокойной ночи и приятных снов тебе.
Эмма выключила свет и тихо закрыла за собой дверь. Она остановилась у двери комнаты Эдвины и невольно поколебалась секунду перед тем, как легонько постучать и войти. Эдвина сидела в постели и читала книгу. Ее светлые волосы перламутровыми волнами падали на худенькие плечи, просвечивающие через тонкий хлопок ночной рубашки. Она подняла голову и посмотрела на Эмму холодными серыми глазами, явно недовольная таким вторжением в ее владения.
– Я просто зашла поцеловать тебя на ночь, – осторожно сказала Эмма, подходя к постели. – И, пожалуйста, не жги лампу допоздна, хорошо, дорогая?
– Не буду, мама, – сказала Эдвина. Она отложила книгу и продолжала смотреть на Эмму с терпеливым выражением на лице. Эмма подошла поближе.
– Наш маленький ужин в детской сегодня удался, правда? – весело спросила она, желая укрепить хрупкое взаимопонимание, так недавно установившееся между ними. Эдвина кивнула и, поколебавшись минуту, спросила:
– Когда приедет погостить дядя Уинстон, мама?
– Точно не знаю, дорогая. Надеюсь, что очень скоро. В своем последнем письме он сообщил, что получит отпуск в самое ближайшее время.
– Я рада, что он приезжает, мне нравится дядя Уинстон, – по собственной инициативе призналась Эдвина.
Удивленная непривычной откровенностью дочери и ободренная ею, Эмма осторожно присела на край постели, стараясь не касаться ее, хорошо помня об отвращении, вызываемом у Эдвины любыми слишком тесными физическими контактами.
– Я счастлива, что это так. Он очень любит тебя, также как и твой дядя Фрэнк.
– А дядя Фрэнк тоже приезжает? Я имею в виду, когда дядя Уинстон получит отпуск.
– Да, так мы намечали. Мы проведем все вместе несколько веселых вечеров, будем играть в шарады и петь песни. Ты довольна?
– О, это будет чудесно.
Эдвина наградила Эмму редкой мимолетной улыбкой, смягчившей холодное выражение ее юного лица и прибавившей немного тепла ее необычным серебристым глазам. Эмма, внимательно наблюдавшая за дочерью, вдруг почувствовала, как замерло ее сердце. Его улыбка! Эта неуловимая улыбка, которую она так хорошо помнила! Эмма опустила глаза, боясь, чтобы они не выдали ее волнения, и принялась нервно расправлять одеяло.
– Мы подробно поговорим о визите дяди Уинстона завтра, – упавшим голосом проговорила она и резко встала. Склонившись к Эдвине, она быстро поцеловала ее, боясь, что та может ее оттолкнуть, и договорила:
– Спокойной ночи, дорогая, спи крепко.
– Спокойной ночи, мамочка, – покорно, но холодно ответила Эдвина, и вновь занялась своей книгой, не удостоив Эмму ни лишним словом, ни взглядом. Для этой десятилетней девчонки почти не существовала ее мать, – женщина, которую все считали прелестной, умной и очаровательной. Эдвина жила в своем собственном, созданным ею самой мире, и никому не позволяла вторгаться в него. На свете было всего два человека, которых она любила: Джо и ее двоюродная тетка Фреда из Райпона.
Этот ребенок положительно был загадкой для Эммы. Она легко сбежала вниз по лестнице, улыбка Эдвины все еще стояла у нее перед глазами, когда она входила в кабинет. „С каждым днем она становится все более похожа на меня”, – с острой тревогой подумала Эмма. „Но это только внешнее сходство”, – убеждала она сама себя, стараясь не думать о тех чертах характера дочери, которые проявлялись все отчетливее и так расстраивали время от времени Эмму.
Письменный стол был завален кучей бумаг, ждавших немедленного рассмотрения, и она села, решив разобраться с ними за сегодняшний вечер. Но полчаса спустя Эмма обнаружила, что не может сосредоточиться. В замешательстве она отложила ручку и откинулась на спинку кресла, пытаясь понять, что же ей мешает работать. Внутреннее напряжение? Усталость? Еще утром она почувствовала какую-то рассеянность и тревогу – чувства, непривычные для нее.
Это состояние не проходило весь день, и она ушла из универмага раньше обычного, подумав про себя, что ей пора прекратить выбиваться из сил с этой работой и ощутив острое желание побыть дома с детьми.
Сегодня у ее домоправительницы был выходной, и Эмма, прогнав из кухни их преданную няню Клару, сама приготовила обед. Она наслаждалась простой радостью приготовления пищи и представившейся в кои-то веки возможностью поработать не головой, а руками. Это краткое погружение в домашнее хозяйство освежило ее. Позднее она присоединилась к Кларе и детям, ужинавшими в детской, и испытала столь глубокое успокоение в их незамутненном тревогами мирке, что ее собственные заботы вмиг развеялись.
„Это было чудесно”, – сказала себе Эмма и решила, что не должна лишать себя больше детского общества, как это часто случалось с нею в последнее время. Она не должна допускать, чтобы бизнес так безжалостно отбирал у нее те часы, которые она могла уделять детям. Они переживали очень важный период своего развития, и Эмма желала разделять его с ними. „Даже Эдвина была теплее в общении и более открытой, чем обычно, во время их совместного ужина”, – отметила про себя Эмма. Неожиданное заявление Эдвины о ее любви к дяде Уинстону было тоже примечательным, если учесть пугавшее Эмму отсутствие у нее каких-либо чувств к большинству людей. Оно вселяло надежду на перемены к лучшему.
Разбегающиеся мысли Эммы сосредоточились на дочери. Конечно, она Фарли до мозга костей, плоть от плоти, в этом не было сомнений. Эмма давно обнаружила поразительное сходство Эдвины с ее бабушкой по отцу. Она была точной копией, зеркальным отражением Адель. „Интересно, заметят ли это когда-нибудь Уинстон или Фрэнк, – подумала она. – Они не упустят случая поговорить на эту тему. Вот Блэки – другое дело, он ведет себя совсем по-другому”. Эмма подозревала, что он давным-давно обо всем догадался, но хранит полное молчание на этот счет и ни разу ни даже легким намеком, ни многозначительным взглядом, ни неосторожным замечанием не обмолвился о своей догадке.
Потом Эмма вспомнила об Эдвине Фарли. Она ненавидела его с прежним постоянством, но характер ее отношения к нему изменился. Теперь ее ненависть шла скорее из головы, чем от сердца, и стала еще опаснее, приобретя точную направленность и цель.
Даже если бы Эмма захотела забыть о семье Фарли, ей было бы нелегко этого добиться, ведь „Йоркшир морнинг газет” постоянно извещала об их общественной и прочей деятельности. Она достаточно много знала об Эдвине, знала, что он служил в армии в чине капитана и был награжден крестом Виктории „за выдающуюся храбрость при исполнении служебного долга".,3а храбрость, надо же…” – думала Эмма, презрительно кривя губы. Только вчера она видела в газете сообщение о том, что у него родился сын. „Леди Джейн Фарли, дочь графа Карлсмура, разрешилась от бремени семифунтовым мальчиком, нареченным при крещении Родериком Адамом в честь двух его дедов”.
Но жизнь Эдвина Фарли мало занимала ее, по крайней мере, в настоящий момент. Главными мишенями для нее были Адам и Джеральд по той простой причине, что они контролировали все предприятия, принадлежавшие Фарли, и значит в их руках находилось будущее и судьба всего семейства. За прошедшие годы к Эмме пришло понимание того, что именно через бизнес она может наиболее реально нанести им удар. Она уже создала для них большие проблемы на фабрике Томпсона, где они не могли найти замену работникам, которых она переманила к себе. Она знала все о состоянии их дел. Она собирала информацию обо всем этом с бесконечным терпением, невероятным усердием и в полном секрете. Сейчас она была уже готова спланировать на будущее свои действия против них. Фарли были открыты и уязвимы для нее, и не подозревали об этом! Адам Фарли никогда не проявлявший слишком большого усердия в делах, в последнее время почти совсем забросил бизнес. Какая-то непонятная болезнь сразила Оливию Уэйнрайт-Фарли, и Адам стал еще реже, чем прежде, приезжать в Йоркшир. Все бразды правления оказались в руках Джеральда, этого напыщенного дурака. Вот где было слабое звено той цепи, которую она собиралась разорвать и отбросить прочь точно так, как когда-то они расправились с ее отцом, с нею самой и ее дочерью. И главным виновником всего был Джеральд, на которого не могли без отвращения смотреть ее ярко-зеленые глаза. Ни одна женщина в мире не в состоянии вычеркнуть из памяти ненависть к мужчине, пытавшемуся ее изнасиловать, и Эмма здесь не была исключением.
Да! Джеральд Фарли был ключом к их падению. Все, что от нее требуется, это – подставить им ножку в нужный момент, подтолкнуть и идти дальше, оставив их барахтаться в грязи. Эмма не сомневалась в конечном итоге сражения. Если она поставила себе цель, то ничто не остановит ее на пути к ней.
Прозвенел звонок входной двери, эхом отдавшийся в тишине дома и заставивший Эмму вздрогнуть и оторваться от мыслей о Фарли. Она поднялась и вышла в холл, двигаясь по своему обыкновению так быстро, что ее шелковое платье с шумом рассекало воздух. Недоумевая, кому она могла понадобиться в столь поздний час, Эмма открыла дверь и увидела за ней разносчика телеграмм.
„Добрый вечер, миссис”, – сказал он, вежливо прикоснувшись пальцами к козырьку фуражки. Он вручил ей телеграмму, снова откозырял и сбежал по ступеням лестницы. Эмма заперла за ним дверь и уставилась на желтый конверт. Вне всякого сомнения, это была телеграмма от Уинстона, извещавшего о своем приезде.
Эмма перешла на середину холла и встала под хрустальной люстрой – там было светлее – и вскрыла конверт. Ее глаза нетерпеливо пробежали верхнюю строчку, после чего становились все шире и шире, а улыбка сползла с лица Эммы, по мере того, как она читала:
„С глубоким прискорбием и огромным сочувствием Военное министерство вынуждено сообщить Вам, что Джозеф Дэниель Лаудер, рядовой первого батальона Шотландского полка морской пехоты, убит в бою во Франции 14 июля… ”
Последние слова поплыли перед ее глазами и стали сливаться вместе. Потрясенная и ошеломленная Эмма в ужасе опустилась в одно из кресел в холле, в первый момент не поверив прочитанному. Невидящим взором она уперлась в стену напротив, губы ее дрожали, в глазах потемнело. Случайно ее отсутствующий взгляд упал на скомканную телеграмму, которую продолжали сжимать ее пальцы. Она расправила бумагу и перечитала ее с начала. Ужасные слова телеграммы медленно проникали в ее сознание и разрывали сердце.
„Это неправда! Здесь какая-то ошибка! Это чудовищное недоразумение!” – безмолвно кричала Эмма, мотая головой из стороны в сторону и отказываясь верить тому, что читали ее глаза. „Джо не мог умереть!” Спазм перехватил ей горло, когда ужасающая правда дошла до нее, и она, словно парализованная страшным ударом, застыла, окаменев, в кресле.
Эмме показалось, что прошла вечность, пока она сумела заставить себя подняться из кресла и, с трудом переставляя дрожащие ноги, ничего не видя перед собой, направилась к лестнице. Ощущая чудовищную слабость, охватывающую все тело, близкая к обмороку, она была вынуждена ухватиться за перила, чтобы не упасть. Эмма едва смогла вползти вверх по лестнице, волоча налитые свинцом ноги и двигаясь словно старуха, скованная артритом. Спотыкаясь на каждом шагу, она вошла в спальню, без сил упала на кровать и долго неподвижно лежала, словно в трансе, уставившись потухшими от горя, невидящими глазами в потолок.
„Бедный Джо! Быть убитым всего через несколько недель пребывания на фронте. Он был слишком молодым, чтобы умереть. Это несправедливо! Несправедливо!” Эмма заплакала, не утирая слез, катившихся по лицу. „Я никогда больше не увижу его, и дети не увидят… ” Мысли о Ките и Эдвине, так спокойно спавших в своих кроватках, застучали в ее голове. Она не в состоянии сообщить им эту весть. Нет, только не сейчас! Но и утро уже так скоро.
Беспорядочные мысли метались в ее воспаленном мозгу. Как умер Джо? И где его тело? Она захотела получить тело Джо, чтобы похоронить его по всем правилам, совсем забыв о полнейшей нереальности своего желания в существующих обстоятельствах. Мысль о том, что тело Джо, изуродованное и никому, кроме нее ненужное, валяется сейчас где-то на полях Франции, терзала ее. Этот пугающий образ глубоко и надолго поселился в ее душе.
Эмма лежала в своей спальне, забыв о времени, покинутая и одинокая в своем горе, и наблюдала за тем, как уходит ночь. Она безутешно вспоминала Джо, такого доброго и честного во всем. Теперь она прощала ему все то, что когда-то раздражало ее, и забыла о своих страданиях на супружеском ложе. Она старательно отметала все дурное, помня все самое лучшее. Всю ночь она оплакивала потерянного ею хорошего человека, каким он и был на самом деле, и свою, прожитую вместе с ним жизнь.
***
Стоял чудесный воскресный день в конце октября, один из тех неожиданных дней бабьего лета, залитый сияющим солнечным светом, струящимся с отливающего перламутром безоблачного голубого неба. Сад купался в золотых лучах, деревья и кусты одевались в осенний наряд, играющий всеми оттенками желтого и оранжевого, пурпурно-красного и коричневого цвета.
Лаура О'Нил, погруженная в раздумья, сидела на скамейке в саду. В мыслях своих она постоянно была с Блэки во Франции. Она уже несколько недель не получала от него писем, но, слава Богу, не было и той ужасной телеграммы. Лаура, несмотря на отсутствие вестей от мужа, в глубине души была уверена в том, что Блэки жив, и когда кончится война, вернется к ней целым и невредимым. Непоколебимая вера во Всемогущего была той нерушимой скалой, на которой она строила, как на фундаменте, всю свою жизнь, и она с абсолютной уверенностью знала, что и Блэки находится под Его защитой. И раньше набожная до фанатизма, Лаура теперь ежедневно ходила к мессе, не обращая внимания на уговоры Эммы отдохнуть и полежать в постели. Она ставила бесчисленные свечи за Блэки и Уинстона и за всех других знакомых мужчин, находящихся на войне. Ее нежное сердце переполняло сочувствие ко всем, кто потерял сына, или мужа, или возлюбленного, а особенно – к Эмме, овдовевшей четыре месяца назад.
Эмма тем временем работала в другом конце сада, наполняя корзинку великолепными золотистыми и цвета меди зимними хризантемами. Лаура не отводила глаз от своей самой дорогой подруги, и ее сердце сжималось от любви и сострадания к ней. „Она ужасно исхудала и вымоталась, – думала Лаура. – Трудится не покладая рук, а ее многочисленные обязанности любого другого давно бы уже свалили с ног. Самые сильные и выносливые мужчины не выдержали бы такого напряжения”. Лауре казалось, что Эмма обрела почти нечеловеческую силу после гибели Джо. Она не только управлялась со своим бизнесом и оставленной Джо недвижимостью, но играла ведущую роль в управлении фабриками Каллински. А еще она умудрялась находить время для детей, стараясь окружить их заботой и лаской. „Так она борется со своим горем, – решила Лаура. – Она не знает другого. Работа и дети – вот ее цитадель”.
Лаура тяжело вздохнула. Смерть – это не конец: любимый человек покидает этот свет, но остается жить в памяти оставшихся, оплакивающих его. Горе всегда присутствует в этой жизни пополам с радостью, с такой, например, как этот ребенок, которого она носит под сердцем и готовится подарить Блэки. Она с нежностью, осторожно положила руки себе на живот, мысленно благодаря Господа за то, что он не допустил у нее выкидыша и на этот раз. Да, есть смерть, но есть и рождение, непрерывное обновление, бесконечный круговорот вечной и неумолимой судьбы.
Эмма, закончив работу, отшвырнула садовые ножницы и присела на скамейку рядом с Лаурой.
– Ты не озябла, дорогая? – спросила она. – Я не хочу, чтобы ты простудилась теперь, когда все идет так хорошо.
Эмма влюбленными глазами смотрела на Лауру.
– Осталось ждать чуть больше двух месяцев, и ты подаришь Блэки сына или дочку.
Лаура кивнула, переполнявшее ее счастье так и струилось из нее.
– Беременность на этот раз оказалась такой легкой, Эмма. Просто какое-то чудо, и я каждый день благодарю Господа за него.
– И я тоже, родная.
Лаура взяла Эмму за руку и мягко спросила:
– Я не хотела расстраивать тебя расспросами раньше, но скажи: Эдвине хоть немного стало лучше?
– Немного, – упавшим голосом ответила Эмма. – Если бы она только сумела заплакать, то это, может быть, чуть-чуть облегчило ее страдания. Но она все таит внутри, и ее железная выдержка просто пугает меня. Это неестественно.
Сочувственное выражение появилось на лице Лауры.
– Да, вряд ли это полезно: носить в себе такой груз и не давать выхода своим чувствам. Бедная Эдвина, она была так привязана к Джо.
– Я часами разговариваю с ней, стараюсь окружить ее пониманием и заботой, но без особого результата. Мне кажется, что она решила стоически справиться с этим сама. Я просто не знаю, что мне делать дальше…
Эмма помолчала, а потом глухим голосом продолжила:
– Порой мне кажется, что я недооценивала Джо.
– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросила Лаура.
– Оглядываясь назад, теперь я вижу, каким добрым и благородным во всех отношениях он был. Взять хотя бы его завещание. Я была просто оглушена, когда мистер Эйнсли зачитал его мне. Я уверена была, что он сделает Кита своим единственным наследником, завещает ему всю недвижимость и остальное. Я бы ни в коем случае не стала оспаривать его волю, тем более, что Кит – его единственный сын. Но он завещал всю недвижимость мне.
– Джо оставил ему все свои деньги, дорогая, за исключением приданого для Эдвины, – осторожно вмешалась Лаура. – Послушай, Эмма, Джо всегда был уверен в твоих деловых способностях. Он вовсе не обделил Кита, а просто проявил мудрость, зная, что ты сумеешь эффективно управлять его имуществом и, тем самым, обеспечишь будущее детям. Он просто доверял тебе, Эмма, и знал, что поступает правильно.
– Надеюсь, что это так. Но я все время чувствую, что часто бывала несправедлива к Джо при его жизни.
Лаура с чувством пожала ей руку.
– Ты была ему хорошей женой, Эмма, и не терзай себя тем, что случалось в прошлом. Не забывай, что отношения между людьми – это не что-то постоянное и застывшее. Они довольно многообразны, сложны и способны меняться день ото дня. Сама жизнь вмешивается в них, создавая разные проблемы и порождая напряженность. Ты многое дала Джо, хотя между вами порой, может быть, и возникали ссоры. Главное – ты сделала его счастливым. Пожалуйста, верь в это, Эмма.
– Буду на это надеяться, – пробормотала Эмма. Услышав грустный оттенок в голосе подруги и желая отвлечь ее, Лаура оживленно сказала:
– Может быть, нам пойти в дом, дорогая. Становится холодно, и мне захотелось выпить немного чаю.
С этими словами Лаура встала и плотнее закуталась в желтую шаль, накинутую у нее на плечи. Эмма держала ее за руку, пока они вместе шли через лужайку к дому.
– Что бы я делала без тебя, дорогая моя Лаура? Ты такая мудрая и всегда умеешь успокоить меня.
– Все то же самое я могла бы сказать про тебя, Эмма. Ты – лучшая подруга из всех, что когда-либо были у меня.
– Ну, хватит, Кит. Пора спать.
Кит смотрел на нее своими широко расставленными оленьими глазами, его маленькое круглое лицо, усыпанное мелкими веснушками, казалось очень серьезным для пятилетнего мальчика.
– Пожалуйста, мамочка, всего еще одну сказку, – попросил он. – Ну, пожалуйста. Ты же обещала, что почитаешь мне сегодня подольше, а ты ведь никогда не нарушаешь слова, правда? Во всяком случае, ты всегда так говоришь.
Не лишенный хитрости способ убеждения, который выбрал Кит, позабавил Эмму, но не поколебал ее. Она засмеялась и ласково потрепала его по голове.
– Я и так уже читала тебе дольше обычного, Кит. А теперь надо спать, твое время давно прошло.
Она положила книгу на стол, наклонилась и поцеловала его в щеку. Он обвил ее шею цепкими маленькими руками и тесно прижался к ней.
– От тебя так хорошо пахнет, мамочка. Прямо как от цветочка, нет, как от целого букета, – промурлыкал он ей в ухо.
Улыбаясь, Эмма высвободилась и пригладила рукой его волосы.
– Устраивайся поудобнее, Кит. Спокойной ночи и приятных снов тебе.
Эмма выключила свет и тихо закрыла за собой дверь. Она остановилась у двери комнаты Эдвины и невольно поколебалась секунду перед тем, как легонько постучать и войти. Эдвина сидела в постели и читала книгу. Ее светлые волосы перламутровыми волнами падали на худенькие плечи, просвечивающие через тонкий хлопок ночной рубашки. Она подняла голову и посмотрела на Эмму холодными серыми глазами, явно недовольная таким вторжением в ее владения.
– Я просто зашла поцеловать тебя на ночь, – осторожно сказала Эмма, подходя к постели. – И, пожалуйста, не жги лампу допоздна, хорошо, дорогая?
– Не буду, мама, – сказала Эдвина. Она отложила книгу и продолжала смотреть на Эмму с терпеливым выражением на лице. Эмма подошла поближе.
– Наш маленький ужин в детской сегодня удался, правда? – весело спросила она, желая укрепить хрупкое взаимопонимание, так недавно установившееся между ними. Эдвина кивнула и, поколебавшись минуту, спросила:
– Когда приедет погостить дядя Уинстон, мама?
– Точно не знаю, дорогая. Надеюсь, что очень скоро. В своем последнем письме он сообщил, что получит отпуск в самое ближайшее время.
– Я рада, что он приезжает, мне нравится дядя Уинстон, – по собственной инициативе призналась Эдвина.
Удивленная непривычной откровенностью дочери и ободренная ею, Эмма осторожно присела на край постели, стараясь не касаться ее, хорошо помня об отвращении, вызываемом у Эдвины любыми слишком тесными физическими контактами.
– Я счастлива, что это так. Он очень любит тебя, также как и твой дядя Фрэнк.
– А дядя Фрэнк тоже приезжает? Я имею в виду, когда дядя Уинстон получит отпуск.
– Да, так мы намечали. Мы проведем все вместе несколько веселых вечеров, будем играть в шарады и петь песни. Ты довольна?
– О, это будет чудесно.
Эдвина наградила Эмму редкой мимолетной улыбкой, смягчившей холодное выражение ее юного лица и прибавившей немного тепла ее необычным серебристым глазам. Эмма, внимательно наблюдавшая за дочерью, вдруг почувствовала, как замерло ее сердце. Его улыбка! Эта неуловимая улыбка, которую она так хорошо помнила! Эмма опустила глаза, боясь, чтобы они не выдали ее волнения, и принялась нервно расправлять одеяло.
– Мы подробно поговорим о визите дяди Уинстона завтра, – упавшим голосом проговорила она и резко встала. Склонившись к Эдвине, она быстро поцеловала ее, боясь, что та может ее оттолкнуть, и договорила:
– Спокойной ночи, дорогая, спи крепко.
– Спокойной ночи, мамочка, – покорно, но холодно ответила Эдвина, и вновь занялась своей книгой, не удостоив Эмму ни лишним словом, ни взглядом. Для этой десятилетней девчонки почти не существовала ее мать, – женщина, которую все считали прелестной, умной и очаровательной. Эдвина жила в своем собственном, созданным ею самой мире, и никому не позволяла вторгаться в него. На свете было всего два человека, которых она любила: Джо и ее двоюродная тетка Фреда из Райпона.
Этот ребенок положительно был загадкой для Эммы. Она легко сбежала вниз по лестнице, улыбка Эдвины все еще стояла у нее перед глазами, когда она входила в кабинет. „С каждым днем она становится все более похожа на меня”, – с острой тревогой подумала Эмма. „Но это только внешнее сходство”, – убеждала она сама себя, стараясь не думать о тех чертах характера дочери, которые проявлялись все отчетливее и так расстраивали время от времени Эмму.
Письменный стол был завален кучей бумаг, ждавших немедленного рассмотрения, и она села, решив разобраться с ними за сегодняшний вечер. Но полчаса спустя Эмма обнаружила, что не может сосредоточиться. В замешательстве она отложила ручку и откинулась на спинку кресла, пытаясь понять, что же ей мешает работать. Внутреннее напряжение? Усталость? Еще утром она почувствовала какую-то рассеянность и тревогу – чувства, непривычные для нее.
Это состояние не проходило весь день, и она ушла из универмага раньше обычного, подумав про себя, что ей пора прекратить выбиваться из сил с этой работой и ощутив острое желание побыть дома с детьми.
Сегодня у ее домоправительницы был выходной, и Эмма, прогнав из кухни их преданную няню Клару, сама приготовила обед. Она наслаждалась простой радостью приготовления пищи и представившейся в кои-то веки возможностью поработать не головой, а руками. Это краткое погружение в домашнее хозяйство освежило ее. Позднее она присоединилась к Кларе и детям, ужинавшими в детской, и испытала столь глубокое успокоение в их незамутненном тревогами мирке, что ее собственные заботы вмиг развеялись.
„Это было чудесно”, – сказала себе Эмма и решила, что не должна лишать себя больше детского общества, как это часто случалось с нею в последнее время. Она не должна допускать, чтобы бизнес так безжалостно отбирал у нее те часы, которые она могла уделять детям. Они переживали очень важный период своего развития, и Эмма желала разделять его с ними. „Даже Эдвина была теплее в общении и более открытой, чем обычно, во время их совместного ужина”, – отметила про себя Эмма. Неожиданное заявление Эдвины о ее любви к дяде Уинстону было тоже примечательным, если учесть пугавшее Эмму отсутствие у нее каких-либо чувств к большинству людей. Оно вселяло надежду на перемены к лучшему.
Разбегающиеся мысли Эммы сосредоточились на дочери. Конечно, она Фарли до мозга костей, плоть от плоти, в этом не было сомнений. Эмма давно обнаружила поразительное сходство Эдвины с ее бабушкой по отцу. Она была точной копией, зеркальным отражением Адель. „Интересно, заметят ли это когда-нибудь Уинстон или Фрэнк, – подумала она. – Они не упустят случая поговорить на эту тему. Вот Блэки – другое дело, он ведет себя совсем по-другому”. Эмма подозревала, что он давным-давно обо всем догадался, но хранит полное молчание на этот счет и ни разу ни даже легким намеком, ни многозначительным взглядом, ни неосторожным замечанием не обмолвился о своей догадке.
Потом Эмма вспомнила об Эдвине Фарли. Она ненавидела его с прежним постоянством, но характер ее отношения к нему изменился. Теперь ее ненависть шла скорее из головы, чем от сердца, и стала еще опаснее, приобретя точную направленность и цель.
Даже если бы Эмма захотела забыть о семье Фарли, ей было бы нелегко этого добиться, ведь „Йоркшир морнинг газет” постоянно извещала об их общественной и прочей деятельности. Она достаточно много знала об Эдвине, знала, что он служил в армии в чине капитана и был награжден крестом Виктории „за выдающуюся храбрость при исполнении служебного долга".,3а храбрость, надо же…” – думала Эмма, презрительно кривя губы. Только вчера она видела в газете сообщение о том, что у него родился сын. „Леди Джейн Фарли, дочь графа Карлсмура, разрешилась от бремени семифунтовым мальчиком, нареченным при крещении Родериком Адамом в честь двух его дедов”.
Но жизнь Эдвина Фарли мало занимала ее, по крайней мере, в настоящий момент. Главными мишенями для нее были Адам и Джеральд по той простой причине, что они контролировали все предприятия, принадлежавшие Фарли, и значит в их руках находилось будущее и судьба всего семейства. За прошедшие годы к Эмме пришло понимание того, что именно через бизнес она может наиболее реально нанести им удар. Она уже создала для них большие проблемы на фабрике Томпсона, где они не могли найти замену работникам, которых она переманила к себе. Она знала все о состоянии их дел. Она собирала информацию обо всем этом с бесконечным терпением, невероятным усердием и в полном секрете. Сейчас она была уже готова спланировать на будущее свои действия против них. Фарли были открыты и уязвимы для нее, и не подозревали об этом! Адам Фарли никогда не проявлявший слишком большого усердия в делах, в последнее время почти совсем забросил бизнес. Какая-то непонятная болезнь сразила Оливию Уэйнрайт-Фарли, и Адам стал еще реже, чем прежде, приезжать в Йоркшир. Все бразды правления оказались в руках Джеральда, этого напыщенного дурака. Вот где было слабое звено той цепи, которую она собиралась разорвать и отбросить прочь точно так, как когда-то они расправились с ее отцом, с нею самой и ее дочерью. И главным виновником всего был Джеральд, на которого не могли без отвращения смотреть ее ярко-зеленые глаза. Ни одна женщина в мире не в состоянии вычеркнуть из памяти ненависть к мужчине, пытавшемуся ее изнасиловать, и Эмма здесь не была исключением.
Да! Джеральд Фарли был ключом к их падению. Все, что от нее требуется, это – подставить им ножку в нужный момент, подтолкнуть и идти дальше, оставив их барахтаться в грязи. Эмма не сомневалась в конечном итоге сражения. Если она поставила себе цель, то ничто не остановит ее на пути к ней.
Прозвенел звонок входной двери, эхом отдавшийся в тишине дома и заставивший Эмму вздрогнуть и оторваться от мыслей о Фарли. Она поднялась и вышла в холл, двигаясь по своему обыкновению так быстро, что ее шелковое платье с шумом рассекало воздух. Недоумевая, кому она могла понадобиться в столь поздний час, Эмма открыла дверь и увидела за ней разносчика телеграмм.
„Добрый вечер, миссис”, – сказал он, вежливо прикоснувшись пальцами к козырьку фуражки. Он вручил ей телеграмму, снова откозырял и сбежал по ступеням лестницы. Эмма заперла за ним дверь и уставилась на желтый конверт. Вне всякого сомнения, это была телеграмма от Уинстона, извещавшего о своем приезде.
Эмма перешла на середину холла и встала под хрустальной люстрой – там было светлее – и вскрыла конверт. Ее глаза нетерпеливо пробежали верхнюю строчку, после чего становились все шире и шире, а улыбка сползла с лица Эммы, по мере того, как она читала:
„С глубоким прискорбием и огромным сочувствием Военное министерство вынуждено сообщить Вам, что Джозеф Дэниель Лаудер, рядовой первого батальона Шотландского полка морской пехоты, убит в бою во Франции 14 июля… ”
Последние слова поплыли перед ее глазами и стали сливаться вместе. Потрясенная и ошеломленная Эмма в ужасе опустилась в одно из кресел в холле, в первый момент не поверив прочитанному. Невидящим взором она уперлась в стену напротив, губы ее дрожали, в глазах потемнело. Случайно ее отсутствующий взгляд упал на скомканную телеграмму, которую продолжали сжимать ее пальцы. Она расправила бумагу и перечитала ее с начала. Ужасные слова телеграммы медленно проникали в ее сознание и разрывали сердце.
„Это неправда! Здесь какая-то ошибка! Это чудовищное недоразумение!” – безмолвно кричала Эмма, мотая головой из стороны в сторону и отказываясь верить тому, что читали ее глаза. „Джо не мог умереть!” Спазм перехватил ей горло, когда ужасающая правда дошла до нее, и она, словно парализованная страшным ударом, застыла, окаменев, в кресле.
Эмме показалось, что прошла вечность, пока она сумела заставить себя подняться из кресла и, с трудом переставляя дрожащие ноги, ничего не видя перед собой, направилась к лестнице. Ощущая чудовищную слабость, охватывающую все тело, близкая к обмороку, она была вынуждена ухватиться за перила, чтобы не упасть. Эмма едва смогла вползти вверх по лестнице, волоча налитые свинцом ноги и двигаясь словно старуха, скованная артритом. Спотыкаясь на каждом шагу, она вошла в спальню, без сил упала на кровать и долго неподвижно лежала, словно в трансе, уставившись потухшими от горя, невидящими глазами в потолок.
„Бедный Джо! Быть убитым всего через несколько недель пребывания на фронте. Он был слишком молодым, чтобы умереть. Это несправедливо! Несправедливо!” Эмма заплакала, не утирая слез, катившихся по лицу. „Я никогда больше не увижу его, и дети не увидят… ” Мысли о Ките и Эдвине, так спокойно спавших в своих кроватках, застучали в ее голове. Она не в состоянии сообщить им эту весть. Нет, только не сейчас! Но и утро уже так скоро.
Беспорядочные мысли метались в ее воспаленном мозгу. Как умер Джо? И где его тело? Она захотела получить тело Джо, чтобы похоронить его по всем правилам, совсем забыв о полнейшей нереальности своего желания в существующих обстоятельствах. Мысль о том, что тело Джо, изуродованное и никому, кроме нее ненужное, валяется сейчас где-то на полях Франции, терзала ее. Этот пугающий образ глубоко и надолго поселился в ее душе.
Эмма лежала в своей спальне, забыв о времени, покинутая и одинокая в своем горе, и наблюдала за тем, как уходит ночь. Она безутешно вспоминала Джо, такого доброго и честного во всем. Теперь она прощала ему все то, что когда-то раздражало ее, и забыла о своих страданиях на супружеском ложе. Она старательно отметала все дурное, помня все самое лучшее. Всю ночь она оплакивала потерянного ею хорошего человека, каким он и был на самом деле, и свою, прожитую вместе с ним жизнь.
***
Стоял чудесный воскресный день в конце октября, один из тех неожиданных дней бабьего лета, залитый сияющим солнечным светом, струящимся с отливающего перламутром безоблачного голубого неба. Сад купался в золотых лучах, деревья и кусты одевались в осенний наряд, играющий всеми оттенками желтого и оранжевого, пурпурно-красного и коричневого цвета.
Лаура О'Нил, погруженная в раздумья, сидела на скамейке в саду. В мыслях своих она постоянно была с Блэки во Франции. Она уже несколько недель не получала от него писем, но, слава Богу, не было и той ужасной телеграммы. Лаура, несмотря на отсутствие вестей от мужа, в глубине души была уверена в том, что Блэки жив, и когда кончится война, вернется к ней целым и невредимым. Непоколебимая вера во Всемогущего была той нерушимой скалой, на которой она строила, как на фундаменте, всю свою жизнь, и она с абсолютной уверенностью знала, что и Блэки находится под Его защитой. И раньше набожная до фанатизма, Лаура теперь ежедневно ходила к мессе, не обращая внимания на уговоры Эммы отдохнуть и полежать в постели. Она ставила бесчисленные свечи за Блэки и Уинстона и за всех других знакомых мужчин, находящихся на войне. Ее нежное сердце переполняло сочувствие ко всем, кто потерял сына, или мужа, или возлюбленного, а особенно – к Эмме, овдовевшей четыре месяца назад.
Эмма тем временем работала в другом конце сада, наполняя корзинку великолепными золотистыми и цвета меди зимними хризантемами. Лаура не отводила глаз от своей самой дорогой подруги, и ее сердце сжималось от любви и сострадания к ней. „Она ужасно исхудала и вымоталась, – думала Лаура. – Трудится не покладая рук, а ее многочисленные обязанности любого другого давно бы уже свалили с ног. Самые сильные и выносливые мужчины не выдержали бы такого напряжения”. Лауре казалось, что Эмма обрела почти нечеловеческую силу после гибели Джо. Она не только управлялась со своим бизнесом и оставленной Джо недвижимостью, но играла ведущую роль в управлении фабриками Каллински. А еще она умудрялась находить время для детей, стараясь окружить их заботой и лаской. „Так она борется со своим горем, – решила Лаура. – Она не знает другого. Работа и дети – вот ее цитадель”.
Лаура тяжело вздохнула. Смерть – это не конец: любимый человек покидает этот свет, но остается жить в памяти оставшихся, оплакивающих его. Горе всегда присутствует в этой жизни пополам с радостью, с такой, например, как этот ребенок, которого она носит под сердцем и готовится подарить Блэки. Она с нежностью, осторожно положила руки себе на живот, мысленно благодаря Господа за то, что он не допустил у нее выкидыша и на этот раз. Да, есть смерть, но есть и рождение, непрерывное обновление, бесконечный круговорот вечной и неумолимой судьбы.
Эмма, закончив работу, отшвырнула садовые ножницы и присела на скамейку рядом с Лаурой.
– Ты не озябла, дорогая? – спросила она. – Я не хочу, чтобы ты простудилась теперь, когда все идет так хорошо.
Эмма влюбленными глазами смотрела на Лауру.
– Осталось ждать чуть больше двух месяцев, и ты подаришь Блэки сына или дочку.
Лаура кивнула, переполнявшее ее счастье так и струилось из нее.
– Беременность на этот раз оказалась такой легкой, Эмма. Просто какое-то чудо, и я каждый день благодарю Господа за него.
– И я тоже, родная.
Лаура взяла Эмму за руку и мягко спросила:
– Я не хотела расстраивать тебя расспросами раньше, но скажи: Эдвине хоть немного стало лучше?
– Немного, – упавшим голосом ответила Эмма. – Если бы она только сумела заплакать, то это, может быть, чуть-чуть облегчило ее страдания. Но она все таит внутри, и ее железная выдержка просто пугает меня. Это неестественно.
Сочувственное выражение появилось на лице Лауры.
– Да, вряд ли это полезно: носить в себе такой груз и не давать выхода своим чувствам. Бедная Эдвина, она была так привязана к Джо.
– Я часами разговариваю с ней, стараюсь окружить ее пониманием и заботой, но без особого результата. Мне кажется, что она решила стоически справиться с этим сама. Я просто не знаю, что мне делать дальше…
Эмма помолчала, а потом глухим голосом продолжила:
– Порой мне кажется, что я недооценивала Джо.
– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросила Лаура.
– Оглядываясь назад, теперь я вижу, каким добрым и благородным во всех отношениях он был. Взять хотя бы его завещание. Я была просто оглушена, когда мистер Эйнсли зачитал его мне. Я уверена была, что он сделает Кита своим единственным наследником, завещает ему всю недвижимость и остальное. Я бы ни в коем случае не стала оспаривать его волю, тем более, что Кит – его единственный сын. Но он завещал всю недвижимость мне.
– Джо оставил ему все свои деньги, дорогая, за исключением приданого для Эдвины, – осторожно вмешалась Лаура. – Послушай, Эмма, Джо всегда был уверен в твоих деловых способностях. Он вовсе не обделил Кита, а просто проявил мудрость, зная, что ты сумеешь эффективно управлять его имуществом и, тем самым, обеспечишь будущее детям. Он просто доверял тебе, Эмма, и знал, что поступает правильно.
– Надеюсь, что это так. Но я все время чувствую, что часто бывала несправедлива к Джо при его жизни.
Лаура с чувством пожала ей руку.
– Ты была ему хорошей женой, Эмма, и не терзай себя тем, что случалось в прошлом. Не забывай, что отношения между людьми – это не что-то постоянное и застывшее. Они довольно многообразны, сложны и способны меняться день ото дня. Сама жизнь вмешивается в них, создавая разные проблемы и порождая напряженность. Ты многое дала Джо, хотя между вами порой, может быть, и возникали ссоры. Главное – ты сделала его счастливым. Пожалуйста, верь в это, Эмма.
– Буду на это надеяться, – пробормотала Эмма. Услышав грустный оттенок в голосе подруги и желая отвлечь ее, Лаура оживленно сказала:
– Может быть, нам пойти в дом, дорогая. Становится холодно, и мне захотелось выпить немного чаю.
С этими словами Лаура встала и плотнее закуталась в желтую шаль, накинутую у нее на плечи. Эмма держала ее за руку, пока они вместе шли через лужайку к дому.
– Что бы я делала без тебя, дорогая моя Лаура? Ты такая мудрая и всегда умеешь успокоить меня.
– Все то же самое я могла бы сказать про тебя, Эмма. Ты – лучшая подруга из всех, что когда-либо были у меня.
Глава 42
– Ох, вот и вы, миссис Лаудер, – сказал доктор Стокли, торопливо входя в приемную через качающиеся на петлях в обе стороны двери. – Миссис О'Нил спрашивала о вас.
Эмма встала, крепко сжимая в руках сумочку.
– Пожалуйста, скажите мне, все в порядке? – взволнованно спросила она. – Я не могу понять, что так внезапно могло произойти?
Доктор ободряюще похлопал ее по плечу.
– У нас возникла дилемма, следует ли делать операцию или предоставить ребенку родиться естественным путем. По своим религиозным убеждениям миссис О'Нил и слышать не хотела об операции…
– Что вы всем этим хотите сказать, доктор? Я не совсем вас понимаю, – властным голосом спросила Эмма.
– Миссис О'Нил не позволила себя оперировать, поскольку в этом случае была возможность, точнее, большая вероятность того, что она может потерять ребенка. Операция несомненно была бы более мудрым и безопасным для нее решением, но оставляла мало шансов ребенку остаться живым.
– Но с нею – все в порядке? – потребовала ответа Эмма.
– Она очень слаба, – тихо ответил врач, избегая смотреть Эмме в глаза.
– А ребенок?
– Чудесный мальчик, миссис Лаудер.
Взгляд Эммы стал еще более пронизывающим.
– Миссис О'Нил вне опасности, ведь так?
– Она очень утомлена, роды были трудными, – ответил врач. – Но довольно разговоров. Она ждет вас, пройдите, пожалуйста, сюда.
Эмма последовала за ним по коридору, напряженно размышляя на ходу и пытаясь оценить тяжесть положения. Инстинкт подсказывал ей, что доктор Стокли недаром уклоняется от прямых ответов, и это пугало ее. Когда они подошли к дверям палаты, в которой лежала Лаура, врач остановился и, повернув к Эмме свое непроницаемое лицо, сказал:
– Мы послали за священником.
– За священником? Почему?
– Миссис О'Нил попросила позвать его, – врач покачал головой. – Она очень измучена и слаба, постарайтесь не волновать ее.
Эмма сжала ему руку.
– Скажите, она не…
Врач открыл перед ней дверь.
– Пожалуйста, миссис Лаудер, не будем зря тратить время.
Эмма встала, крепко сжимая в руках сумочку.
– Пожалуйста, скажите мне, все в порядке? – взволнованно спросила она. – Я не могу понять, что так внезапно могло произойти?
Доктор ободряюще похлопал ее по плечу.
– У нас возникла дилемма, следует ли делать операцию или предоставить ребенку родиться естественным путем. По своим религиозным убеждениям миссис О'Нил и слышать не хотела об операции…
– Что вы всем этим хотите сказать, доктор? Я не совсем вас понимаю, – властным голосом спросила Эмма.
– Миссис О'Нил не позволила себя оперировать, поскольку в этом случае была возможность, точнее, большая вероятность того, что она может потерять ребенка. Операция несомненно была бы более мудрым и безопасным для нее решением, но оставляла мало шансов ребенку остаться живым.
– Но с нею – все в порядке? – потребовала ответа Эмма.
– Она очень слаба, – тихо ответил врач, избегая смотреть Эмме в глаза.
– А ребенок?
– Чудесный мальчик, миссис Лаудер.
Взгляд Эммы стал еще более пронизывающим.
– Миссис О'Нил вне опасности, ведь так?
– Она очень утомлена, роды были трудными, – ответил врач. – Но довольно разговоров. Она ждет вас, пройдите, пожалуйста, сюда.
Эмма последовала за ним по коридору, напряженно размышляя на ходу и пытаясь оценить тяжесть положения. Инстинкт подсказывал ей, что доктор Стокли недаром уклоняется от прямых ответов, и это пугало ее. Когда они подошли к дверям палаты, в которой лежала Лаура, врач остановился и, повернув к Эмме свое непроницаемое лицо, сказал:
– Мы послали за священником.
– За священником? Почему?
– Миссис О'Нил попросила позвать его, – врач покачал головой. – Она очень измучена и слаба, постарайтесь не волновать ее.
Эмма сжала ему руку.
– Скажите, она не…
Врач открыл перед ней дверь.
– Пожалуйста, миссис Лаудер, не будем зря тратить время.