Страница:
Их ребенок, девочка, родилась в начале мая 1925 года, в частном родильном доме в Лондоне. Именно Пол мерил шагами приемную родильного дома, именно Пол первым обнял Эмму после родов, именно Пол выбрал имя девочке и назвал ее Дэзи, в честь своей матери.
На следующий день Пол навестил Эмму, с сияющим лицом и с охапкой цветов и подарков в руках.
– Где моя дочь? – спросил он.
– Сестра сию минуту принесет ее, – ослепительно улыбаясь ответила Эмма.
Пол сел на краешек кровати и обнял Эмму.
– Как ты себя чувствуешь, любовь моя?
– Превосходно, Пол. Но ты должен прекратить баловать меня.
– Привыкай к этому. Все еще только начинается.
Он взял ее руку и, прежде, чем она успела запротестовать, сорвал с ее пальца обручальное кольцо, открыл окно и выбросил его.
– Боже правый, Пол, что ты делаешь?
Он ничего не ответил, запустил руку в карман и достал платиновое обручальное кольцо. Он надел его Эмме на палец, а следом за ним перстень с огромным квадратным фамильным изумрудом, принадлежавшим его матери, а еще раньше – его бабушке.
– Мы не можем обвенчаться, но тем не менее я объявляю тебя своей женой, с этого дня и до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
С момента своего возвращения в Англию в 1923 году Пол Макгилл старался всячески подчеркивать свои чувства к Эмме. Он был безумно влюблен в нее, его влюбленность отражалась во всем. Он восхищался ею и был переполнен гордостью за ее достижения. После рождения их дочери его чувства только усилились. Она и их ребенок стали смыслом его существования. Они определяли все, что он делал, образ его жизни, все его помыслы. Старые разочарования и обиды, накопившиеся за годы, были забыты, самые радужные надежды на будущее переполняли его. Дэзи могла не носить его имени, но она была его ребенком, его плотью и кровью, и в ней он видел продолжение династии Макгиллов, основанной его дедом, шотландским моряком, осевшим в Кунэмбле в 1852 году.
Пол боготворил Эмму и Дэзи и не желал подолгу расставаться с ними, невзирая на все сложности, связанные с их брачными обстоятельствами. В конце лета 1925 года он твердо взял дело в свои руки и приобрел чудесный особняк на Белгрейв-сквер, немедленно передав Эмме права на владение им. Потом, не считаясь с расходами, он перестроил его, разделив на две части. Меньшую, холостяцкую, квартиру на первом этаже он оставил за собой, а на верхних трех этажах помещались изысканно обставленные апартаменты для Эммы, Дэзи и нанятых Полом няни, домоправительницы и горничной. Для постороннего взгляда обе квартиры были совершенно изолированы, каждая имела отдельный вход, но они соединялись внутренним замаскированным лифтом. Так они жили вместе, но как бы врозь, отдавая дань приличиям, потому что Эмма не хотела афишировать их отношения перед другими своими детьми, помня о своих материнских обязанностях. Пола постоянно удивляла двойственность ее натуры, и он часто поддразнивал ее, называя „клубком противоречий”. Его удивляло, что Эмма, такая бесстрашная во всем, что касается бизнеса, и равнодушная к тому, что при этом о ней говорят, была до смешного чувствительна к общественному мнению в вопросах морали. „Пока я замужем, мне не следует давать повода для сплетен”, – часто заявляла она. В ответ Пол только улыбался, понимая, что ее предрассудки по поводу личной жизни проистекают из пережитых унижений в молодости.
Случилось так, что развод Эммы с Артуром произошел раньше, чем того можно было ожидать. В июне Пол, понимая переполнявшее Эмму стремление защитить их ребенка от пересудов, позволил ей отвезти Дэзи в Йоркшир, чтобы окрестить ее в местной церкви в Лидсе. Тем не менее, он настоял на том, чтобы быть в числе приглашенных на церемонию крещения, и приехал в Йоркшир вместе с Фрэнком и Натали. Его присутствие на правах старого друга семьи было вполне благопристойно, но события развернулись так, что оно осталось вообще незамеченным. Незадолго до крещения Дэзи мать Артура Эйнсли сразил сердечный приступ, и она умерла. Обряд крещения, состоявшийся почти следом за ее похоронами, прошел в мрачной атмосфере. Фредерик Эйнсли и Артур были убиты своим горем и с трудом воспринимали происходящее, не обращая внимания на приглашенных. Впрочем, Артур вообще не проявил никакого интереса к этому событию. Дэзи безо всяких инцидентов была окрещена по всем правилам, и на следующий день Эмма увезла ее обратно в Лондон. Три месяца спустя Фредерик Эйнсли, сразу постаревший и постоянно хворавший после смерти жены, последовал за ней. Артур вступил в права наследования и с неожиданным великодушием, поразившим братьев Эммы, согласился на развод, приняв на себя вину в супружеской неверности. Но Эмма нисколько не была удивлена галантностью Артура, поскольку она сама предусмотрительно купила его великодушие за десять тысяч фунтов.
Теперь, после обретения ею свободы на „законных основаниях”, жизнь Эммы кардинально изменилась. Она забрала близнецов, Робина и Элизабет, в свой дом на Белгрейв-сквер, и, как она ожидала, Артур не имел ничего против этого. Радуясь своему освобождению от него, Эмма также желала воспитывать близнецов сама, без его влияния на них.
Кит, учившийся в школе-интернате, проводил все каникулы с Эммой. Он не делал секрета из своей симпатии к Полу и полностью признал его. Тем более он не стал отчаиваться из-за внезапного исчезновения Артура Эйнсли из своей юношеской жизни. Эмма радикально реорганизовала свой бизнес, с тем чтобы большую часть времени проводить в Лондоне. Уинстон был назначен директором-распорядителем всех ее фабрик и магазинов в Йоркшире, а Эмма руководила своими северными предприятиями из штаб-квартиры, помещавшейся в Найтбридже, совершая ежемесячные наезды в Лидс, где в течение шести напряженных дней долгими часами работала с Уинстоном.
Эмма и Пол, по возможности, вели себя осмотрительно, особенно перед детьми. Но время шло, и ни у кого не возникало вопросов по поводу их необычного совместного житья, а их необыкновенный дом постоянно заполнялся ее детьми от разных отцов. Очень скоро Пол почувствовал себя признанным членом семьи. Дети уважали и любили его за свойственные ему силу и доброту, и вскоре он стал настоящим отцом для всех них. Постепенно внутренняя напряженность у Эммы стала спадать. Пол терпеливо и настойчиво доказывал ей, что их богатство ставит их выше общепринятых условностей, делает неуязвимыми для общественного мнения, и она была вынуждена признать его правоту. Свойственные ей самоуверенность и смелость вскоре взяли верх и помогли Эмме преодолеть сомнения, угнетавшие ее ранее.
Пол и Эмма были неразлучны. Он одевал ее в меха и роскошные туалеты, осыпал ее драгоценностями. Не считаясь с расходами, он поставил их жизнь на широкую ногу. Они вместе выезжали в театры, в оперу, на концерты, приемы и званые обеды. Они общались с самыми богатыми и влиятельными людьми Лондона и всего остального мира, с политическими и общественными деятелями, промышленными магнатами, с представителями культурного мира всех трех континентов. Пол возил Эмму в европейские столицы, куда он выезжал по делам или просто развлечься. Она съездила с ним в Нью-Йорк и в Техас, где он владел нефтяными промыслами. Дважды она сопровождала Пола в его ежегодных поездках в Австралию, которая очаровала ее точно так же, как она влюбилась в Нью-Йорк и Техас. Пол по-прежнему стремился обрести свободу, но неизменно натыкался на непреклонное сопротивление Констанс, не дававшей согласия на развод, и это единственное, что омрачало их счастье. Хотя он официально удочерил Дэзи и содержал ее, он страстно желал жениться на Эмме и придать их отношениям законный характер. Но Эмма к этому времени настолько уверилась в прочности их союза, что ее совершенно не беспокоило положение дел, и она постоянно старалась ослабить беспокойство Пола. Теперь уже она убеждала его в том, что надо расслабиться и не мучать себя так сильно, оптимистически заявляя, что все уладится само собой, и уверяя его в своей любви и счастьи с ним.
Лишь одно расстраивало Эмму – продолжавшееся отчуждение между нею и Эдвиной. Она была не в силах залатать брешь, разделявшую их. Единственным тонким связующим звеном между ними был Уинстон, который от имени Эммы вел финансовые дела ее старшей дочери. Два года спустя после окончания школы в Швейцарии Эдвина сняла квартиру в Мейфэре и вела рассеянный образ жизни, вращаясь среди своих друзей из высшего света и наслаждаясь своим положением хорошо обеспеченной дочери очень богатой матери. Эмма не ограничивала расходов Эдвины и положила на ее имя в банк значительный капитал, приносивший ей достаточный годовой доход. Эмма страстно желала повидаться с дочерью и вернуть ее обратно в лоно семьи, но ей хватало мудрости не пытаться самой вступать с ней в контакт, понимая, что первый шаг к примирению обязательно должна сделать сама Эдвина.
Несмотря на это, Эмма была довольна своей жизнью как никогда раньше. Ее поддерживало обожание Пола и ее собственная любовь к нему. Огромное утешение ей также доставляла Дэзи, которая была предметом ее особой гордости. Хотя Эмма боялась даже себе самой в этом признаться, она любила Дэзи больше остальных своих детей. Она была дитя любви, единственным ребенком, которого она вынашивала с подлинной радостью. Между ними существовала и усиливалась с годами та особенная близость, которая отсутствовала в отношениях Эммы с другими детьми. Порой, когда она смотрела на свою подрастающую дочь, сердце Эммы переполнялось нежностью при виде того, насколько она была похожа на обожаемого ею Пола. Постоянно общаясь с Полом, Дэзи невольно подражала его манерам, а когда она улыбалась, ее лицо приобретало такое же озорное и любящее выражение, с каким Пол обычно смотрел на Эмму. Ласковая и приветливая по природе, Дэзи, окруженная любовью и вниманием своих родителей, росла уверенной в себе и самостоятельной девочкой, но совершенно не избалованной и естественной в обхождении со всеми. В ней было много от Эммы. Она унаследовала материнский радостный характер, оптимизм и ее несгибаемую волю.
Когда Дэзи было всего пять лет, Пол настоял на том, чтобы она сопровождала их с Эммой во время поездок в Австралию. После недельного пребывания в Сиднее, Пол отвез их в Кунэмбл, и они провели четыре недели в Дунуне. Необычайная близость установилась между живой маленькой девочкой и ее сводным братом Говардом, и Пол с с Эммой были глубоко тронуты их отношениями. Казалось, что Дэзи, как никому другому, удалось сблизиться с Говардом. Ее преданность ему и его ответная привязанность согревала их сердца. После этого они каждый год приезжали сюда с Полом, каждый не хотел лишать Говарда радости общения с его сводной сестрой, так скрашивавшей его унылое существование.
Годы летели с такой быстротой, что Эмме оставалось только удивляться смене событий. Дети вырастали и поочередно покидали дом на Белгрейв-сквер. Кит, молодой человек приятной наружности, сильно напоминавший Джо Лаудера в молодости, поступил в Университет в Лидсе, а близнецы разъехались по своим респектабельным школам, сильно горюя на первых порах о том, что их разлучили. Если Дэзи была вообще самым любимым ребенком Эммы, то Робину она, несомненно, отдавала предпочтение среди своих сыновей и скучала по нему во время его школьных семестров больше, чем того сама ожидала. Робин не унаследовал дурных черт характера и привычек Артура Эйнсли, а внешне был сильно похож на Уинстона. Он стал тонким подвижным мальчиком с живым, быстрым умом и врожденным очарованием. Склонный к учебе, он стал блестящим учеником, и Эмма многого ожидала от него.
Сестра-близнец Робина Элизабет, будучи на одно лицо с ним, естественно, тоже пошла в Хартов. Порой у Эммы буквально перехватывало дух, когда она смотрела на нее и видела в ней точное отражение своей матери в молодости, а порой даже улавливала некоторые черты Оливии Уэйнрайт на хорошеньком личике Элизабет. Она как будто погружалась в прошлое и вновь поражалась необъяснимому сходству этих двух женщин из совершенно разных миров, так удивлявшему ее в детстве. Из всех детей Эммы только Элизабет была настоящей красавицей, тонкой, гибкой, грациозной, с приятным лицом, окруженным облаком густых темных волос, в избытке наделенной очарованием. К своему сожалению, Эмма давно заметила некоторые черты характера Элизабет, беспокоившие ее, – бурный темперамент, капризность и непостоянство, неуправляемость.
Пол был согласен с Эммой в том, что Элизабет нуждается в твердой руке, и оба надеялись, что строгая дисциплин в школе-интернате будет хорошо влиять на нее, не уродуя ее характер.
Бизнес Эммы продолжал расти и расширяться. Всемирную известность приобрел ее универмаг в Найтсбридже, а йоркширские магазины, носившие ее имя, завоевали весь Север Англии. Ее ткацкие фабрики процветали, так же как совместные с Каллински швейные фабрики. „Эмеремм Компании”, получившая теперь название „Харт Энтерпрайзиз”, стала невероятно богатой корпорацией, владевшей различными предприятиями по всему свету. Руководствуясь собственным безошибочным чутьем и прислушиваясь к советам Пола, Эмма мудро вкладывала свои капиталы и многократно умножила свое собственное состояние, а также состояния Фрэнка и Уинстона, финансами которых она руководила. К своим сорока шести годам она стала мультимиллионером, ее влияние было признанно не только в Лондоне и на английском Севере, но и в международных деловых кругах.
Но счастливая с Полом и в своей семье, перегруженная заботами о своих гигантских деловых предприятиях, Эмма ни на йоту не утратила интереса к семье Фарли. Их дела по-прежнему сильно занимали ее. Разоренный ею Джеральд Фарли провел последние годы своей жалкой жизни на содержании Эдвина, поскольку оставшийся у него кирпичный завод не приносил прибыли. Он умер в 1926 году „от своей явной природной невоздержанности”, как заметила Эмма в беседе с Блэки, узнав об этом событии, и с того дня все оставшиеся годы она сосредоточила свой ледяной взор исключительно на Эдвине. Она пристально, с неослабевающим интересом следила за его карьерой. Как страстно она желала, чтобы он оступился! Но он сделал себе блестящее имя как адвокат по уголовным делам, и в Темпле постоянно ходили разговоры о скором присвоении ему высшего звания – Королевского адвоката. Он постоянно жил и вел юридическую практику в Лондоне, но не порывал своих связей с Йоркширом. Эдвин часто бывал в Лидсе, где, подобно своему отцу, Адаму Фарли, тратил много сил на „Йоркшир морнинг газетт”. Он был в ней председателем правления и владел большинством ее акций, благодаря чему полностью определял политику газеты.
Эмма хотела завладеть газетой, и ничто не могло остановить ее. Уинстон и Блэки вдвоем доказывали ей, что она уже достаточно сделала, чтобы подорвать влияние Фарли в Йоркшире, убеждали прекратить вендетту и забыть про газету. Но Эмма, как всегда упрямая и переполненная жаждой мести к Фарли, не желала ничего слушать: она решила завладеть их последним достоянием. Она постепенно стала скупать обыкновенные акции газеты по мере их появления на рынке, действуя, как обычно, украдкой и терпеливо выжидая момент, когда она сможет выступить против Эдвина. Хотя газета была убыточной, Эдвину каким-то образом удавалось поддерживать ее на плаву, и он, к огромному неудовольствию Эммы, цепко держался за свои акции. Не завладев ими, Эмма была бессильна что-либо предпринять, и ей оставалось только мечтать о том дне, когда она сумеет оттеснить Эдвина от управления газетой. Только в этом случае ее месть будет полной!
– У меня хватит на это терпения, – однажды сказала она Уинстону летом 1935 года. – Я не успокоюсь до тех пор, пока не завладею „Йоркшир морнинг газетт”, и она будет моей.
– Я в этом уверен, – сказал Уинстон, поворачиваясь в кресле. Он закурил сигарету и продолжил. – Вчера мне звонил Джо Фултон. Он готов продать тебе оставшиеся акции „Шеффилд стар”. Если ты их купишь, у тебя будет контрольный пакет. Ты хочешь их приобрести?
– Вне всякого сомнения, – с просиявшим лицом заявила Эмма. – Думаю, что надо вновь переговорить с Гарри Меткалфом. Он давно мечтает продать „Йоркшир морнинг обсервер”. Я думаю, что нам следует ее в конце концов купить. Тогда мы сможем использовать ее как орудие в борьбе против Эдвина Фарли, чтобы создать ему жесткую конкуренцию и заставить побегать, чтобы выжить. Если мы купим акции обеих газет, то я смогу реально утвердиться в издательском деле на Севере.
Глаза у нее загорелись.
– Давай учредим новую компанию, Уинстон. Как нам ее назвать? Как насчет „Йоркшир консолидейтид ньюспейпер компании”? – предложила она и, не дожидаясь ответа Уинстона, быстро сказала. – Да, это хорошо звучит. Пусть так и будет.
– Не вижу причин, почему бы тебе не купить обе газеты, Эмма, – сказал Уинстон, внезапно заразившись ее энтузиазмом. – Их можно легко привести в порядок. Все что требуется для того, чтобы вдохнуть в них новую жизнь, – это хорошее управление, немного денег и несколько толковых журналистов. Может быть, Фрэнк сумеет порекомендовать нужных людей. Завтра я в первую очередь займусь этим делом.
– Удивляюсь, как мы не додумались до этого раньше! – воскликнула Эмма, с трудом сдерживая волнение, охватившее ее от перспективы стать издателем и вступить в соревнование с Эдвином Фарли.
– Ты ведь знаешь, что хорошие мысли всегда приходят с опозданием, – заметил, поднимаясь, Уинстон. Он медленно пересек прелестную гостиную на втором этаже „Пеннистоун-роял”, громадного дома вблизи Райпона, который Эмма приобрела тремя годами раньше, и остановился у окна, глядя в парк.
Стоял прекрасный августовский день, ярко-голубое небо сияло над подстриженными лужайками, причудливыми живыми изгородями и живописными группами деревьев, яркая и сочная зелень которых сверкала в летнем воздухе. Парк в елизаветинском стиле был очень красив и эффектен. Много зелени и множество роскошных цветочных клумб придавали ему чисто английский аромат.
Он услышал доносившийся издали звук теннисных мячей и с удивлением подумал, где Пол находит силы играть по три сета в такой жаркий день. Потом его мысли вернулись к той новости, которую он должен был сообщить Эмме, и он размышлял, как лучше это сделать. Здравый смысл подсказывал ему, что нужно прямо приступить к делу. Уинстон взглянул на Эмму, сидевшую на диване в белом полотняном платье с распущенными, отливающими медью волосами, падающими ей на плечи. „Ладно, так или иначе, нужно ей сказать”, – подумал он и вслух произнес:
– Вчера я разговаривал с Эдвиной. Она собирается выйти замуж.
– Замуж? – повторила Эмма, застыв на диване. Она отложила балансовый отчет, который изучала, и сосредоточенно взглянула на Уинстона.
– За кого, позволь спросить?
Уинстон откашлялся.
– За Джереми Стэндиша.
С открытым от удивления ртом Эмма уставилась на брата.
– За Джереми Стэндиша? Графа Дунвейла?
– Точно. Обручение через две недели в Ирландии в его поместье Клонлафлин.
– Но он ведь намного старше нее, – сказала Эмма. – Я не в восторге от этого брака, – нахмурилась она. – По-моему, это не очень удачная партия.
– Ты все равно ничего не сможешь поделать, Эмма, – заявил Уинстон, успокоенный отсутствием бурной реакции с ее стороны. – В конце концов, ей уже двадцать девять лет. Возможно, замужество успокоит ее, а это как раз то, что ей нужно. Кроме того, у него масса денег, ты сама знаешь.
– Может быть, ты прав, – задумчиво сказала Эмма. Она взглянула на Уинстона. – Не думаю, что Эдвина пригласит кого-нибудь еще из членов семьи.
Уинстон покачал головой.
– Боюсь, что нет. Но она попросила меня проводить ее к алтарю. Что ты думаешь по этому поводу? Ты не возражаешь, дорогая?
Эмма подалась вперед и коснулась его руки.
– Конечно, нет, дорогой. Замечательно, что она попросила тебя. Это меня очень радует. Она не будет казаться такой одинокой, если ты там будешь.
Эмма помолчала, а потом нерешительно спросила:
– Она не спрашивала обо мне?
– Очень сожалею, но нет, Эмма.
– Конечно, я должна послать ей хороший свадебный подарок.
Понимая, что ей нечего добавить, Эмма сменила тему разговора, но глаза ее были грустными, когда она продолжила деловую беседу с братом.
Когда Уинстон вернулся из Ирландии, Эмма засыпала его вопросами об Эдвине – новой графине Дунвейл, и о свадьбе.
Уинстон как мог удовлетворил ее любопытство и постарался развеять ее беспокойство относительно брака Эдвины с человеком на двадцать лет старше ее. Ему было ясно, что Эдвина безумно счастлива, хотя он не был абсолютно уверен в том, что это счастье объяснялось ее любовью к своему супругу, а не тем, что она стала графиней Дунвейл, членом старинной и знатной англо-ирландской семьи. Дунвейл, со своей стороны, был очарован Эдвиной, и у Уинстона не было сомнений в чувствах жениха.
Годом позже Эмма стала бабушкой, когда Эдвина родила сына, нареченного Энтони Джордж Майкл. Как первенец он при рождении получил титул лорда Стэндиша и стал наследником графской короны. Так же, как и перед свадьбой, Эмма послала дочери поздравительное письмо и подарок. Получив вежливо-холодный ответ от Эдвины, Эмма продолжала питать надежду на примирение, которое наступит в один прекрасный день, и решила упросить Уинстона помочь в этом. Кит не был столь лоялен. Глубоко ущемленный тем, что сестра не пригласила его на свою великолепную свадьбу, он при каждом удобном случае отпускал язвительные замечания, касавшиеся ее снобизма и неуважения к семье. Пол постоянно сдерживал его и в конце концов запретил ему обсуждать Эдвину с матерью. Со своей стороны, Пол всячески старался укреплять веру Эммы в то, что когда-нибудь она сможет восстановить добрые отношения со старшей дочерью, понимая, что только такая возможность устроит ее и не осмеливаясь разрушать ее надежды.
Одним из величайших преимуществ Эммы была ее способность откладывать в сторону неразрешимые проблемы, и вскоре она заставила себя выбросить Эдвину из головы. Главным образом, ее заботило настоящее.
Ее собственная жизнь, как всегда, предъявляла свои требования. Эмма была занята своей работой, своими отношениями с Полом и остальными детьми. Здесь у нее не было причин для жалоб, и все шло своим чередом. Кит работал на фабриках и изучал ткацкое дело. Робин последний год учился в школе-интернате и готовился изучать право в Кэмбридже. Элизабет пожелала последовать по стопам Эдвины и училась в пансионе для благородных девиц в Швейцарии. Наконец, наступил день, когда Дэзи тоже поступила в школу, и Эмма с Полом впервые остались одни в своем доме на Белгрейв-сквер.
– Боюсь, что теперь тебе придется довольствоваться только мною одним, – поддразнил ее Пол однажды вечером, когда они решили выпить по бокалу шампанского в библиотеке.
– Я скучаю по детям, особенно по Дэзи, но я рада, что теперь наконец у нас есть время побыть вдвоем, Пол. Только вдвоем.
– У нас много времени впереди, Эмма. Долгие годы, – улыбнулся он. – Не знаю, как тебе, любовь моя, но мне очень нравится перспектива состариться рядом с тобой.
Шла первая неделя сентября 1938 года. Сидя в своей уютной библиотеке и тихо разговаривая в наступающих сумерках, наполнявших комнату мягкими колеблющимися тенями, Эмма и Пол не могли думать о чем-либо, способном разрушить их благополучие. Они по-прежнему глубоко любили друг друга, мир царил в их душах и их отношениях. Они долго проговорили о своем совместном будущем, строили планы на Рождественские праздники в „Пеннистоун-роял” и обсуждали поездку в Америку в новом году. Позднее они отправились обедать к „Куаглин”, смеясь и держась за руки, как молодые любовники, и это был один из самых беззаботных вечеров, проведенных ими за последние месяцы.
Но тень нацизма уже накрывала Центральную Европу. Гитлер, пришедший к власти в Германии после поджога рейхстага в 1933 году, готовился в поход. Война была неизбежна, и ее начало было лишь вопросом времени.
Глава 55
На следующий день Пол навестил Эмму, с сияющим лицом и с охапкой цветов и подарков в руках.
– Где моя дочь? – спросил он.
– Сестра сию минуту принесет ее, – ослепительно улыбаясь ответила Эмма.
Пол сел на краешек кровати и обнял Эмму.
– Как ты себя чувствуешь, любовь моя?
– Превосходно, Пол. Но ты должен прекратить баловать меня.
– Привыкай к этому. Все еще только начинается.
Он взял ее руку и, прежде, чем она успела запротестовать, сорвал с ее пальца обручальное кольцо, открыл окно и выбросил его.
– Боже правый, Пол, что ты делаешь?
Он ничего не ответил, запустил руку в карман и достал платиновое обручальное кольцо. Он надел его Эмме на палец, а следом за ним перстень с огромным квадратным фамильным изумрудом, принадлежавшим его матери, а еще раньше – его бабушке.
– Мы не можем обвенчаться, но тем не менее я объявляю тебя своей женой, с этого дня и до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
С момента своего возвращения в Англию в 1923 году Пол Макгилл старался всячески подчеркивать свои чувства к Эмме. Он был безумно влюблен в нее, его влюбленность отражалась во всем. Он восхищался ею и был переполнен гордостью за ее достижения. После рождения их дочери его чувства только усилились. Она и их ребенок стали смыслом его существования. Они определяли все, что он делал, образ его жизни, все его помыслы. Старые разочарования и обиды, накопившиеся за годы, были забыты, самые радужные надежды на будущее переполняли его. Дэзи могла не носить его имени, но она была его ребенком, его плотью и кровью, и в ней он видел продолжение династии Макгиллов, основанной его дедом, шотландским моряком, осевшим в Кунэмбле в 1852 году.
Пол боготворил Эмму и Дэзи и не желал подолгу расставаться с ними, невзирая на все сложности, связанные с их брачными обстоятельствами. В конце лета 1925 года он твердо взял дело в свои руки и приобрел чудесный особняк на Белгрейв-сквер, немедленно передав Эмме права на владение им. Потом, не считаясь с расходами, он перестроил его, разделив на две части. Меньшую, холостяцкую, квартиру на первом этаже он оставил за собой, а на верхних трех этажах помещались изысканно обставленные апартаменты для Эммы, Дэзи и нанятых Полом няни, домоправительницы и горничной. Для постороннего взгляда обе квартиры были совершенно изолированы, каждая имела отдельный вход, но они соединялись внутренним замаскированным лифтом. Так они жили вместе, но как бы врозь, отдавая дань приличиям, потому что Эмма не хотела афишировать их отношения перед другими своими детьми, помня о своих материнских обязанностях. Пола постоянно удивляла двойственность ее натуры, и он часто поддразнивал ее, называя „клубком противоречий”. Его удивляло, что Эмма, такая бесстрашная во всем, что касается бизнеса, и равнодушная к тому, что при этом о ней говорят, была до смешного чувствительна к общественному мнению в вопросах морали. „Пока я замужем, мне не следует давать повода для сплетен”, – часто заявляла она. В ответ Пол только улыбался, понимая, что ее предрассудки по поводу личной жизни проистекают из пережитых унижений в молодости.
Случилось так, что развод Эммы с Артуром произошел раньше, чем того можно было ожидать. В июне Пол, понимая переполнявшее Эмму стремление защитить их ребенка от пересудов, позволил ей отвезти Дэзи в Йоркшир, чтобы окрестить ее в местной церкви в Лидсе. Тем не менее, он настоял на том, чтобы быть в числе приглашенных на церемонию крещения, и приехал в Йоркшир вместе с Фрэнком и Натали. Его присутствие на правах старого друга семьи было вполне благопристойно, но события развернулись так, что оно осталось вообще незамеченным. Незадолго до крещения Дэзи мать Артура Эйнсли сразил сердечный приступ, и она умерла. Обряд крещения, состоявшийся почти следом за ее похоронами, прошел в мрачной атмосфере. Фредерик Эйнсли и Артур были убиты своим горем и с трудом воспринимали происходящее, не обращая внимания на приглашенных. Впрочем, Артур вообще не проявил никакого интереса к этому событию. Дэзи безо всяких инцидентов была окрещена по всем правилам, и на следующий день Эмма увезла ее обратно в Лондон. Три месяца спустя Фредерик Эйнсли, сразу постаревший и постоянно хворавший после смерти жены, последовал за ней. Артур вступил в права наследования и с неожиданным великодушием, поразившим братьев Эммы, согласился на развод, приняв на себя вину в супружеской неверности. Но Эмма нисколько не была удивлена галантностью Артура, поскольку она сама предусмотрительно купила его великодушие за десять тысяч фунтов.
Теперь, после обретения ею свободы на „законных основаниях”, жизнь Эммы кардинально изменилась. Она забрала близнецов, Робина и Элизабет, в свой дом на Белгрейв-сквер, и, как она ожидала, Артур не имел ничего против этого. Радуясь своему освобождению от него, Эмма также желала воспитывать близнецов сама, без его влияния на них.
Кит, учившийся в школе-интернате, проводил все каникулы с Эммой. Он не делал секрета из своей симпатии к Полу и полностью признал его. Тем более он не стал отчаиваться из-за внезапного исчезновения Артура Эйнсли из своей юношеской жизни. Эмма радикально реорганизовала свой бизнес, с тем чтобы большую часть времени проводить в Лондоне. Уинстон был назначен директором-распорядителем всех ее фабрик и магазинов в Йоркшире, а Эмма руководила своими северными предприятиями из штаб-квартиры, помещавшейся в Найтбридже, совершая ежемесячные наезды в Лидс, где в течение шести напряженных дней долгими часами работала с Уинстоном.
Эмма и Пол, по возможности, вели себя осмотрительно, особенно перед детьми. Но время шло, и ни у кого не возникало вопросов по поводу их необычного совместного житья, а их необыкновенный дом постоянно заполнялся ее детьми от разных отцов. Очень скоро Пол почувствовал себя признанным членом семьи. Дети уважали и любили его за свойственные ему силу и доброту, и вскоре он стал настоящим отцом для всех них. Постепенно внутренняя напряженность у Эммы стала спадать. Пол терпеливо и настойчиво доказывал ей, что их богатство ставит их выше общепринятых условностей, делает неуязвимыми для общественного мнения, и она была вынуждена признать его правоту. Свойственные ей самоуверенность и смелость вскоре взяли верх и помогли Эмме преодолеть сомнения, угнетавшие ее ранее.
Пол и Эмма были неразлучны. Он одевал ее в меха и роскошные туалеты, осыпал ее драгоценностями. Не считаясь с расходами, он поставил их жизнь на широкую ногу. Они вместе выезжали в театры, в оперу, на концерты, приемы и званые обеды. Они общались с самыми богатыми и влиятельными людьми Лондона и всего остального мира, с политическими и общественными деятелями, промышленными магнатами, с представителями культурного мира всех трех континентов. Пол возил Эмму в европейские столицы, куда он выезжал по делам или просто развлечься. Она съездила с ним в Нью-Йорк и в Техас, где он владел нефтяными промыслами. Дважды она сопровождала Пола в его ежегодных поездках в Австралию, которая очаровала ее точно так же, как она влюбилась в Нью-Йорк и Техас. Пол по-прежнему стремился обрести свободу, но неизменно натыкался на непреклонное сопротивление Констанс, не дававшей согласия на развод, и это единственное, что омрачало их счастье. Хотя он официально удочерил Дэзи и содержал ее, он страстно желал жениться на Эмме и придать их отношениям законный характер. Но Эмма к этому времени настолько уверилась в прочности их союза, что ее совершенно не беспокоило положение дел, и она постоянно старалась ослабить беспокойство Пола. Теперь уже она убеждала его в том, что надо расслабиться и не мучать себя так сильно, оптимистически заявляя, что все уладится само собой, и уверяя его в своей любви и счастьи с ним.
Лишь одно расстраивало Эмму – продолжавшееся отчуждение между нею и Эдвиной. Она была не в силах залатать брешь, разделявшую их. Единственным тонким связующим звеном между ними был Уинстон, который от имени Эммы вел финансовые дела ее старшей дочери. Два года спустя после окончания школы в Швейцарии Эдвина сняла квартиру в Мейфэре и вела рассеянный образ жизни, вращаясь среди своих друзей из высшего света и наслаждаясь своим положением хорошо обеспеченной дочери очень богатой матери. Эмма не ограничивала расходов Эдвины и положила на ее имя в банк значительный капитал, приносивший ей достаточный годовой доход. Эмма страстно желала повидаться с дочерью и вернуть ее обратно в лоно семьи, но ей хватало мудрости не пытаться самой вступать с ней в контакт, понимая, что первый шаг к примирению обязательно должна сделать сама Эдвина.
Несмотря на это, Эмма была довольна своей жизнью как никогда раньше. Ее поддерживало обожание Пола и ее собственная любовь к нему. Огромное утешение ей также доставляла Дэзи, которая была предметом ее особой гордости. Хотя Эмма боялась даже себе самой в этом признаться, она любила Дэзи больше остальных своих детей. Она была дитя любви, единственным ребенком, которого она вынашивала с подлинной радостью. Между ними существовала и усиливалась с годами та особенная близость, которая отсутствовала в отношениях Эммы с другими детьми. Порой, когда она смотрела на свою подрастающую дочь, сердце Эммы переполнялось нежностью при виде того, насколько она была похожа на обожаемого ею Пола. Постоянно общаясь с Полом, Дэзи невольно подражала его манерам, а когда она улыбалась, ее лицо приобретало такое же озорное и любящее выражение, с каким Пол обычно смотрел на Эмму. Ласковая и приветливая по природе, Дэзи, окруженная любовью и вниманием своих родителей, росла уверенной в себе и самостоятельной девочкой, но совершенно не избалованной и естественной в обхождении со всеми. В ней было много от Эммы. Она унаследовала материнский радостный характер, оптимизм и ее несгибаемую волю.
Когда Дэзи было всего пять лет, Пол настоял на том, чтобы она сопровождала их с Эммой во время поездок в Австралию. После недельного пребывания в Сиднее, Пол отвез их в Кунэмбл, и они провели четыре недели в Дунуне. Необычайная близость установилась между живой маленькой девочкой и ее сводным братом Говардом, и Пол с с Эммой были глубоко тронуты их отношениями. Казалось, что Дэзи, как никому другому, удалось сблизиться с Говардом. Ее преданность ему и его ответная привязанность согревала их сердца. После этого они каждый год приезжали сюда с Полом, каждый не хотел лишать Говарда радости общения с его сводной сестрой, так скрашивавшей его унылое существование.
Годы летели с такой быстротой, что Эмме оставалось только удивляться смене событий. Дети вырастали и поочередно покидали дом на Белгрейв-сквер. Кит, молодой человек приятной наружности, сильно напоминавший Джо Лаудера в молодости, поступил в Университет в Лидсе, а близнецы разъехались по своим респектабельным школам, сильно горюя на первых порах о том, что их разлучили. Если Дэзи была вообще самым любимым ребенком Эммы, то Робину она, несомненно, отдавала предпочтение среди своих сыновей и скучала по нему во время его школьных семестров больше, чем того сама ожидала. Робин не унаследовал дурных черт характера и привычек Артура Эйнсли, а внешне был сильно похож на Уинстона. Он стал тонким подвижным мальчиком с живым, быстрым умом и врожденным очарованием. Склонный к учебе, он стал блестящим учеником, и Эмма многого ожидала от него.
Сестра-близнец Робина Элизабет, будучи на одно лицо с ним, естественно, тоже пошла в Хартов. Порой у Эммы буквально перехватывало дух, когда она смотрела на нее и видела в ней точное отражение своей матери в молодости, а порой даже улавливала некоторые черты Оливии Уэйнрайт на хорошеньком личике Элизабет. Она как будто погружалась в прошлое и вновь поражалась необъяснимому сходству этих двух женщин из совершенно разных миров, так удивлявшему ее в детстве. Из всех детей Эммы только Элизабет была настоящей красавицей, тонкой, гибкой, грациозной, с приятным лицом, окруженным облаком густых темных волос, в избытке наделенной очарованием. К своему сожалению, Эмма давно заметила некоторые черты характера Элизабет, беспокоившие ее, – бурный темперамент, капризность и непостоянство, неуправляемость.
Пол был согласен с Эммой в том, что Элизабет нуждается в твердой руке, и оба надеялись, что строгая дисциплин в школе-интернате будет хорошо влиять на нее, не уродуя ее характер.
Бизнес Эммы продолжал расти и расширяться. Всемирную известность приобрел ее универмаг в Найтсбридже, а йоркширские магазины, носившие ее имя, завоевали весь Север Англии. Ее ткацкие фабрики процветали, так же как совместные с Каллински швейные фабрики. „Эмеремм Компании”, получившая теперь название „Харт Энтерпрайзиз”, стала невероятно богатой корпорацией, владевшей различными предприятиями по всему свету. Руководствуясь собственным безошибочным чутьем и прислушиваясь к советам Пола, Эмма мудро вкладывала свои капиталы и многократно умножила свое собственное состояние, а также состояния Фрэнка и Уинстона, финансами которых она руководила. К своим сорока шести годам она стала мультимиллионером, ее влияние было признанно не только в Лондоне и на английском Севере, но и в международных деловых кругах.
Но счастливая с Полом и в своей семье, перегруженная заботами о своих гигантских деловых предприятиях, Эмма ни на йоту не утратила интереса к семье Фарли. Их дела по-прежнему сильно занимали ее. Разоренный ею Джеральд Фарли провел последние годы своей жалкой жизни на содержании Эдвина, поскольку оставшийся у него кирпичный завод не приносил прибыли. Он умер в 1926 году „от своей явной природной невоздержанности”, как заметила Эмма в беседе с Блэки, узнав об этом событии, и с того дня все оставшиеся годы она сосредоточила свой ледяной взор исключительно на Эдвине. Она пристально, с неослабевающим интересом следила за его карьерой. Как страстно она желала, чтобы он оступился! Но он сделал себе блестящее имя как адвокат по уголовным делам, и в Темпле постоянно ходили разговоры о скором присвоении ему высшего звания – Королевского адвоката. Он постоянно жил и вел юридическую практику в Лондоне, но не порывал своих связей с Йоркширом. Эдвин часто бывал в Лидсе, где, подобно своему отцу, Адаму Фарли, тратил много сил на „Йоркшир морнинг газетт”. Он был в ней председателем правления и владел большинством ее акций, благодаря чему полностью определял политику газеты.
Эмма хотела завладеть газетой, и ничто не могло остановить ее. Уинстон и Блэки вдвоем доказывали ей, что она уже достаточно сделала, чтобы подорвать влияние Фарли в Йоркшире, убеждали прекратить вендетту и забыть про газету. Но Эмма, как всегда упрямая и переполненная жаждой мести к Фарли, не желала ничего слушать: она решила завладеть их последним достоянием. Она постепенно стала скупать обыкновенные акции газеты по мере их появления на рынке, действуя, как обычно, украдкой и терпеливо выжидая момент, когда она сможет выступить против Эдвина. Хотя газета была убыточной, Эдвину каким-то образом удавалось поддерживать ее на плаву, и он, к огромному неудовольствию Эммы, цепко держался за свои акции. Не завладев ими, Эмма была бессильна что-либо предпринять, и ей оставалось только мечтать о том дне, когда она сумеет оттеснить Эдвина от управления газетой. Только в этом случае ее месть будет полной!
– У меня хватит на это терпения, – однажды сказала она Уинстону летом 1935 года. – Я не успокоюсь до тех пор, пока не завладею „Йоркшир морнинг газетт”, и она будет моей.
– Я в этом уверен, – сказал Уинстон, поворачиваясь в кресле. Он закурил сигарету и продолжил. – Вчера мне звонил Джо Фултон. Он готов продать тебе оставшиеся акции „Шеффилд стар”. Если ты их купишь, у тебя будет контрольный пакет. Ты хочешь их приобрести?
– Вне всякого сомнения, – с просиявшим лицом заявила Эмма. – Думаю, что надо вновь переговорить с Гарри Меткалфом. Он давно мечтает продать „Йоркшир морнинг обсервер”. Я думаю, что нам следует ее в конце концов купить. Тогда мы сможем использовать ее как орудие в борьбе против Эдвина Фарли, чтобы создать ему жесткую конкуренцию и заставить побегать, чтобы выжить. Если мы купим акции обеих газет, то я смогу реально утвердиться в издательском деле на Севере.
Глаза у нее загорелись.
– Давай учредим новую компанию, Уинстон. Как нам ее назвать? Как насчет „Йоркшир консолидейтид ньюспейпер компании”? – предложила она и, не дожидаясь ответа Уинстона, быстро сказала. – Да, это хорошо звучит. Пусть так и будет.
– Не вижу причин, почему бы тебе не купить обе газеты, Эмма, – сказал Уинстон, внезапно заразившись ее энтузиазмом. – Их можно легко привести в порядок. Все что требуется для того, чтобы вдохнуть в них новую жизнь, – это хорошее управление, немного денег и несколько толковых журналистов. Может быть, Фрэнк сумеет порекомендовать нужных людей. Завтра я в первую очередь займусь этим делом.
– Удивляюсь, как мы не додумались до этого раньше! – воскликнула Эмма, с трудом сдерживая волнение, охватившее ее от перспективы стать издателем и вступить в соревнование с Эдвином Фарли.
– Ты ведь знаешь, что хорошие мысли всегда приходят с опозданием, – заметил, поднимаясь, Уинстон. Он медленно пересек прелестную гостиную на втором этаже „Пеннистоун-роял”, громадного дома вблизи Райпона, который Эмма приобрела тремя годами раньше, и остановился у окна, глядя в парк.
Стоял прекрасный августовский день, ярко-голубое небо сияло над подстриженными лужайками, причудливыми живыми изгородями и живописными группами деревьев, яркая и сочная зелень которых сверкала в летнем воздухе. Парк в елизаветинском стиле был очень красив и эффектен. Много зелени и множество роскошных цветочных клумб придавали ему чисто английский аромат.
Он услышал доносившийся издали звук теннисных мячей и с удивлением подумал, где Пол находит силы играть по три сета в такой жаркий день. Потом его мысли вернулись к той новости, которую он должен был сообщить Эмме, и он размышлял, как лучше это сделать. Здравый смысл подсказывал ему, что нужно прямо приступить к делу. Уинстон взглянул на Эмму, сидевшую на диване в белом полотняном платье с распущенными, отливающими медью волосами, падающими ей на плечи. „Ладно, так или иначе, нужно ей сказать”, – подумал он и вслух произнес:
– Вчера я разговаривал с Эдвиной. Она собирается выйти замуж.
– Замуж? – повторила Эмма, застыв на диване. Она отложила балансовый отчет, который изучала, и сосредоточенно взглянула на Уинстона.
– За кого, позволь спросить?
Уинстон откашлялся.
– За Джереми Стэндиша.
С открытым от удивления ртом Эмма уставилась на брата.
– За Джереми Стэндиша? Графа Дунвейла?
– Точно. Обручение через две недели в Ирландии в его поместье Клонлафлин.
– Но он ведь намного старше нее, – сказала Эмма. – Я не в восторге от этого брака, – нахмурилась она. – По-моему, это не очень удачная партия.
– Ты все равно ничего не сможешь поделать, Эмма, – заявил Уинстон, успокоенный отсутствием бурной реакции с ее стороны. – В конце концов, ей уже двадцать девять лет. Возможно, замужество успокоит ее, а это как раз то, что ей нужно. Кроме того, у него масса денег, ты сама знаешь.
– Может быть, ты прав, – задумчиво сказала Эмма. Она взглянула на Уинстона. – Не думаю, что Эдвина пригласит кого-нибудь еще из членов семьи.
Уинстон покачал головой.
– Боюсь, что нет. Но она попросила меня проводить ее к алтарю. Что ты думаешь по этому поводу? Ты не возражаешь, дорогая?
Эмма подалась вперед и коснулась его руки.
– Конечно, нет, дорогой. Замечательно, что она попросила тебя. Это меня очень радует. Она не будет казаться такой одинокой, если ты там будешь.
Эмма помолчала, а потом нерешительно спросила:
– Она не спрашивала обо мне?
– Очень сожалею, но нет, Эмма.
– Конечно, я должна послать ей хороший свадебный подарок.
Понимая, что ей нечего добавить, Эмма сменила тему разговора, но глаза ее были грустными, когда она продолжила деловую беседу с братом.
Когда Уинстон вернулся из Ирландии, Эмма засыпала его вопросами об Эдвине – новой графине Дунвейл, и о свадьбе.
Уинстон как мог удовлетворил ее любопытство и постарался развеять ее беспокойство относительно брака Эдвины с человеком на двадцать лет старше ее. Ему было ясно, что Эдвина безумно счастлива, хотя он не был абсолютно уверен в том, что это счастье объяснялось ее любовью к своему супругу, а не тем, что она стала графиней Дунвейл, членом старинной и знатной англо-ирландской семьи. Дунвейл, со своей стороны, был очарован Эдвиной, и у Уинстона не было сомнений в чувствах жениха.
Годом позже Эмма стала бабушкой, когда Эдвина родила сына, нареченного Энтони Джордж Майкл. Как первенец он при рождении получил титул лорда Стэндиша и стал наследником графской короны. Так же, как и перед свадьбой, Эмма послала дочери поздравительное письмо и подарок. Получив вежливо-холодный ответ от Эдвины, Эмма продолжала питать надежду на примирение, которое наступит в один прекрасный день, и решила упросить Уинстона помочь в этом. Кит не был столь лоялен. Глубоко ущемленный тем, что сестра не пригласила его на свою великолепную свадьбу, он при каждом удобном случае отпускал язвительные замечания, касавшиеся ее снобизма и неуважения к семье. Пол постоянно сдерживал его и в конце концов запретил ему обсуждать Эдвину с матерью. Со своей стороны, Пол всячески старался укреплять веру Эммы в то, что когда-нибудь она сможет восстановить добрые отношения со старшей дочерью, понимая, что только такая возможность устроит ее и не осмеливаясь разрушать ее надежды.
Одним из величайших преимуществ Эммы была ее способность откладывать в сторону неразрешимые проблемы, и вскоре она заставила себя выбросить Эдвину из головы. Главным образом, ее заботило настоящее.
Ее собственная жизнь, как всегда, предъявляла свои требования. Эмма была занята своей работой, своими отношениями с Полом и остальными детьми. Здесь у нее не было причин для жалоб, и все шло своим чередом. Кит работал на фабриках и изучал ткацкое дело. Робин последний год учился в школе-интернате и готовился изучать право в Кэмбридже. Элизабет пожелала последовать по стопам Эдвины и училась в пансионе для благородных девиц в Швейцарии. Наконец, наступил день, когда Дэзи тоже поступила в школу, и Эмма с Полом впервые остались одни в своем доме на Белгрейв-сквер.
– Боюсь, что теперь тебе придется довольствоваться только мною одним, – поддразнил ее Пол однажды вечером, когда они решили выпить по бокалу шампанского в библиотеке.
– Я скучаю по детям, особенно по Дэзи, но я рада, что теперь наконец у нас есть время побыть вдвоем, Пол. Только вдвоем.
– У нас много времени впереди, Эмма. Долгие годы, – улыбнулся он. – Не знаю, как тебе, любовь моя, но мне очень нравится перспектива состариться рядом с тобой.
Шла первая неделя сентября 1938 года. Сидя в своей уютной библиотеке и тихо разговаривая в наступающих сумерках, наполнявших комнату мягкими колеблющимися тенями, Эмма и Пол не могли думать о чем-либо, способном разрушить их благополучие. Они по-прежнему глубоко любили друг друга, мир царил в их душах и их отношениях. Они долго проговорили о своем совместном будущем, строили планы на Рождественские праздники в „Пеннистоун-роял” и обсуждали поездку в Америку в новом году. Позднее они отправились обедать к „Куаглин”, смеясь и держась за руки, как молодые любовники, и это был один из самых беззаботных вечеров, проведенных ими за последние месяцы.
Но тень нацизма уже накрывала Центральную Европу. Гитлер, пришедший к власти в Германии после поджога рейхстага в 1933 году, готовился в поход. Война была неизбежна, и ее начало было лишь вопросом времени.
Глава 55
– На Тихом океане будет война. Это можно утверждать с такой же уверенностью, как говорить о войне в Европе, – тихо сказал Пол Макгилл, – это неоспоримый факт. Подобно Германии, Япония запоздала со своим промышленным развитием, но их успехи в этой области сделали обе эти нации агрессивными и воинственными, стремящимися к мировому господству.
Он помолчал и затянулся сигаретой.
– Уверен, что я прав, Дэн. Америка лучше подготовлена к войне, чего не скажешь, к сожалению, о Европе.
Дэниэл П. Нельсон, один из самых влиятельных людей в мире, потомок самых известных и крупных финансовых магнатов, задумчиво кивнул. Он улыбнулся, но в его глазах читалось беспокойство, когда он сказал:
– Я не спорю с вами, Пол. То же самое я не устаю повторять все эти последние месяцы. Еще на прошлой неделе, когда я был в Гайд-Парке, я сказал президенту, что у Японии есть свои интересы на Тихом океане. Если быть точным, то с начала 20-х годов. Рузвельт не слепой: он прекрасно осознает ситуацию. С другой стороны, эта страна еще только выбирается из депрессии, поэтому нет ничего неестественного в том, что его мысли сосредоточены на внутренних делах. Здесь все еще десять миллионов безработных, Пол.
– Да, я знаю, но меня беспокоит, что в Конгрессе, принявшем три Закона о нейтралитете за последние несколько лет, превалируют изоляционистские настроения. Боюсь, что это так. Между тем, Америка не сможет сохранить нейтралитет, если Британия вступит в войну с Германией.
Он помолчал и затянулся сигаретой.
– Уверен, что я прав, Дэн. Америка лучше подготовлена к войне, чего не скажешь, к сожалению, о Европе.
Дэниэл П. Нельсон, один из самых влиятельных людей в мире, потомок самых известных и крупных финансовых магнатов, задумчиво кивнул. Он улыбнулся, но в его глазах читалось беспокойство, когда он сказал:
– Я не спорю с вами, Пол. То же самое я не устаю повторять все эти последние месяцы. Еще на прошлой неделе, когда я был в Гайд-Парке, я сказал президенту, что у Японии есть свои интересы на Тихом океане. Если быть точным, то с начала 20-х годов. Рузвельт не слепой: он прекрасно осознает ситуацию. С другой стороны, эта страна еще только выбирается из депрессии, поэтому нет ничего неестественного в том, что его мысли сосредоточены на внутренних делах. Здесь все еще десять миллионов безработных, Пол.
– Да, я знаю, но меня беспокоит, что в Конгрессе, принявшем три Закона о нейтралитете за последние несколько лет, превалируют изоляционистские настроения. Боюсь, что это так. Между тем, Америка не сможет сохранить нейтралитет, если Британия вступит в войну с Германией.